Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Французская кампания 1948-1949 гг.



После неудачи, постигшей Валлюи в 1947-м, в военной и политической жизни Вьетнама словно бы наступил мертвый сезон. Основные силы французов отступили в Тонкинскую дельту. Вместе с тем они оставили на границе с Китаем ряд сильных аванпостов и фортов. Французы какое-то время удерживали в своих руках Бак-Кан, но к августу 1948-го окончательно убедились в бессмысленности своего присутствия там. Сидя посреди рассадника мятежа, они не могли решительно ничего изменить, поскольку более или менее уверенно контролировали лишь ту территорию, куда долетали пули их винтовок и снаряды пушек. В общем, содержание воинского контингента в данном регионе обходилось слишком дорого с любой точки зрения.

Зиапу и частям Главных сил вновь удалось ускользнуть, словно бы растаяв в поросших труднопроходимыми джунглями горах Вьет-Бака. Партизаны Вьетминя продолжали беспокоящие действия, нападая на французов в Тонкинской дельте. Они вели беспрестанную кампанию пропаганды и террора, стараясь заручиться поддержкой населения на оккупированных территориях.

В центральной части Вьетнама французы удерживали фактически только ключевые города. На юге страны их положение, однако, отличалось большей прочностью, но даже и здесь они с трудом могли контролировать ситуацию. В 1948-м на смену Валлюи прислали генерала Блэзо, который ничем не способствовал улучшению ситуации. В то же время Зиап не сидел сложа руки.

Именно в период затишья, в 1948 – 1950гг., когда не велись крупные кампании, Зиап занимался тем, что совершенствовал орудие своего триумфа – части Главных сил вьетнамских коммунистов. Хотя солдаты формирований Вьетминя хорошо зарекомендовали себя во время осенних боев 1947 года под Бак-Каном, Зиап осознавал, что в плане организации, вооружения, тылового обеспечения и руководства они лишь ненамного превосходят обычные партизанские отряды. Если он собирался когда-нибудь перейти в наступление, ему нужно было реорганизовать их.

К счастью для Вьетминя, Зиап обладал даром администратора в военной области. Основополагающей задачей он сделал усиление частей Главных сил. Используя систему “продвижения”, он отбирал лучших бойцов из Региональных и Народных сил и отправлял их “наверх” – в Главные силы, в которых число батальонов с 1948 по 1951 гг. увеличилось с 32 до 117‹1›. Естественно, этот процесс не мог не отразиться на частях Региональных и Народных сил, где количество батальонов сократилось со 137 до 37. Кроме того, Зиап провел реорганизацию частей Главных сил. Под Бак-Каном они сражались подразделениями уровня батальона, теперь Зиап сформировал полки, каждый из которых состоял из трех-четырех батальонов и примерно насчитывал около 2000 человек.

Однако не одни лишь части Главных сил сделались объектом реформистской деятельности будущего “архитектора вьетнамской победы”. В тот же период Зиап создал межзональные управления, или управления Военных районов (ВР), что дало в его руки инструмент для руководства разбросанными во всей стране Региональными и Народными силами. Но еще более важным шагом Зиапа стала реорганизация главного штаба Вьетминя. В 1947-м едва ли не единственной заботой этого примитивного органа было руководство боевыми операциями, действиями партизан и подготовкой личного состава. В западных армиях всем этим занимается третий, он же оперативный, отдел главного штаба, сокращенно обозначаемый как G-3. В 1950-м, когда операции приобрели больший размах и в значительной степени усложнились, Зиап реорганизовал главный штаб по образу и подобию французского (и американского). Теперь этот орган военного управления разделялся на четыре части: отдел по работе с личным составом (G-1), разведотдел (G-2), оперативный отдел (G-3) и тыловой отдел (G-4). Такой порядок сохранялся до 1953 года, когда из-за роста китайского влияния и в связи с изменением общей ситуации Зиап провел очередную реорганизацию‹2›.

Тыловая поддержка для военной машины – все равно что горючее для автомобиля. Никакое усиление частей Главных сил и реформирование системы командования не могло бы принести продолжительных результатов без улучшения качества работы служб тыла. Зиапу пришлось отойти от традиционной для Вьетминя системы “огородного снабжения”, вполне адекватного для действий в условиях партизанской войны, к более сложной, способной обеспечивать потребности традиционных воинских формирований. Однако среди всех проблем, вставших перед Зиапом в 1948 – 1950 гг., существовала одна, перед которой будущий “архитектор вьетнамской победы” выглядел как Давид перед Голиафом. Вооружение и амуниция, имевшиеся в распоряжении Вьетминя до 1948 года, были не просто не соответствовавшими поставленным задачам, а никуда не годными. Материальная часть, которой располагали вьетнамцы, представляла собой причудливую мешанину из того, что досталось им от французов и японцев, и даже того, что сбрасывали с парашютов американцы во время Второй мировой войны. На всю армию Зиапа имелось лишь несколько трофейных грузовиков, при этом не было ни запчастей, ни автомехаников.

Чтобы искоренить нехватку оружия и боеприпасов, Зиап создал мастерские в непроходимых районах Вьет-Бака. Сначала они изготавливали только гранаты, мины, винтовочные патроны и ограниченное количество ручных пулеметов. Однако уже в 1949-м подпольные производства поставляли армии кое-что посущественнее: среди ассортимента выпускаемой продукции появились даже 120-миллиметровые минометы‹3›. Вместе с тем ни один из этих “заводов” не мог снабдить военных тяжелым вооружением, а потому, не будь помощи извне, вьетнамские коммунисты серьезно отставали бы от противника в плане обеспеченности материальной части. Только появление на политической сцене в Юго-Восточной Азии “китайских товарищей” и их помощь позволили разрешить проблемы снабжения сил Вьетминя необходимым оружием.

Проблема доставки решалась просто – руководство Вьетминя имело под рукой “народ”, а значит, не страдало от отсутствия дисциплинированных и идейно подкованных “кули”. Этот невиданный подвиг “тружеников тыла” так никогда и не нашел по-настоящему заслуженной оценки на Западе. Использование людей вместо ослов продолжалось на всем протяжении индокитайских войн, оно “не вышло из моды” даже после 1953-го, когда в распоряжении вьетнамских коммунистов имелись тысячи грузовиков. В 1954-м, при Дьен-Бьен-Фу, именно такие носильщики перетаскали на своих спинах огромное количество продовольствия для нужд Вьетминя, что среди прочего позволило Зиапу принудить французов к капитуляции. В 1968-м, во время Новогоднего наступления, все те же “кули” несли поклажу северовьетнамских солдат и бойцов Вьетконга, незаметно подбиравшихся к главным городам Южного Вьетнама. Система снабжения с помощью носильщиков была организована тщательнейшим образом.

Штабу Зиапа приходилось точно рассчитывать, сколько и каких предметов снабжения потребуется армии в том или ином случае. Учитывались возможности человека и условия, в которых ему приходилось работать. Вот некоторые выкладки:“…25 кг риса или 15 – 20 кг военного имущества (оружие/боеприпасы) на расстояние 25 км по хорошо проходимой местности в дневное время или на 20 км ночью; 12,5 кг риса или 10 – 15 кг военного имущества на расстояние 15 км в гористой местности днем или на 12 км ночью. На запряженной волом повозке 350 кг груза на расстояние в 12 км в день. На телеге, запряженной лошадью, – 215 кг на расстояние 20 км в день”‹4›.

Носильщиков приходилось призывать на военную службу как солдат, давать им каждому отдельное задание, кормить, наконец. Масштабы этой работы были поистине огромны, поскольку войскам Вьетминя для транспортировки боеприпасов, продовольствия и других предметов снабжения требовалось, по меньшей мере, вдвое больше носильщиков, чем солдат‹5›. В действительности и этот расчет занижен. Насколько можно судить по имеющейся информации, многое зависело от конкретных условий – рельефа местности, погоды, характера боевых операций и т.д. Так или иначе, соотношение четыре носильщика на одного солдата будет, вероятно, наиболее соответствующим истине. Помимо того что носильщиков приходилось призывать на службу, контролировать их работу и так далее, их еще надо было кормить. Вот здесь и проявлялась слабость системы. Хоанг, дезертировавший из Вьетминя северный вьетнамец, прекрасно ориентировался в том, как функционировали тыловые службы коммунистов. По его мнению, во время длительных переходов носильщики поедали до 90 процентов продуктов, которые несли‹6›. Вместе с тем, несмотря на недостатки системы, она работала.

Зиапу приходилось думать о том, как научить бойцов разросшихся численно Главных сил новой тактике боя, иной, чем знакомая им партизанская техника “ударь и беги”. Тут на помощь вьетнамцам опять пришли “китайские товарищи”. Они развернули специальные школы, где учили вчерашних крестьян становиться сапе рами, связистами и даже танкистами. Вьетминь отчаянно нуждался в командирах и штабных офицерах. Китайцы охотно взялись за обучение молодых вьетнамцев, которым предстояло в будущем носить генеральские звезды. Во Вьетнаме и Китае сержантов, младших и штабных офицеров стали обучать китайской тактике и технике ведения боя.

В непролазных зарослях Вьет-Бака руководители Вьетминя натаскивали новобранцев, заставляя их зубрить военную науку как таблицу умножения. Основной упор делался на умение воевать в общем строю, маскироваться и пользоваться главным оружием пехоты – винтовкой и штыком. Все нехитрые движения повторялись до тех пор, пока солдат не начинал выполнять их автоматически. От техники обучения западных военнослужащих подготовка личного состава сил Вьетминя отличалась в целом лишь деталями и несколько иным принципом выбора приоритетных направлений, не говоря, конечно, о политическом воспитании и идеологической обработке, которым коммунисты отводили главную роль.

Программа политического просвещения и воспитания стала невидимым, но наиболее действенным оружием Зиапа, которое ни разу на протяжении двадцати пяти лет боев не давало осечки. Зиап осознавал: воюя с французами (а позднее и с американцами), главное, что смогут противопоставить его солдаты армиям технически несравнимо более развитых государств, – это высокая воинская мораль, революционное рвение и готовность принести себя в жертву на алтарь коммунизма. В 1959 году он писал: “Глубокое понимание целей Партии, безграничная верность делу народа и рабочего класса, готовность к беззаветному самопожертвованию – фундамент, на котором стоит армия… Следовательно, политическая работа с личным составом – вещь первостепенной важности. Это есть душа армии”‹7›. (Курсив Зиапа.) Цитируя Ленина, Зиап добавлял: “…в конечном счете, победа в войне определяется готовностью масс проливать кровь на поле боя”‹8›.

Не будет большим преувеличением назвать программу политического просвещения и воспитания солдат Зиапа “невидимым оружием”. На протяжении обеих индокитайских войн ни французы, ни американцы так и не поняли, каким образом командованию противника удается поддерживать у своих бойцов такой высокий боевой дух, добиваться от них фанатизма и бесстрашия самоубийц. Самый частый вопрос, которым задавались “окопные реалисты” времен Второй Индокитайской войны, звучал так: “Почему их "желтопузые" не идут ни в какое сравнение с нашими "желтопузыми"?” Как-то я слышал тот же самый вопрос, правда высказанный в более деликатных выражениях, от министра обороны Кларка Клиффорда и председателя Объединенного комитета начальников штабов Соединенных Штатов генерала Эрла Уилера. В ходе войны ни солдатам, ни этим двум высокопоставленным чиновникам не удалось получить удовлетворительного ответа. Только теперь до западных аналитиков начинает потихоньку доходить, каким образом Зиапу удалось создать столь совершенных солдат – бойцов, сумевших заслужить уважение своих противников.

Создавая армию фанатиков, Зиап имел в качестве “строительного материала” кучку неграмотных крестьян, побаивавшихся и недолюбливавших чужаков, особенно тех чужаков, которые заседали во властных кабинетах, начальников. Новобранцы Зиапа не осознавали такой категории, как время. Они не знали, что такое спорт, а стало быть, не понимали, что такое работать в команде, и не испытывали коллективного чувства гордости или разочарования. С самого раннего детства центром их вселенной была собственная хижина, а весь мир для них умещался в границах грязной деревушки. Их сознание не оперировало таким категориями, как вьетнамский народ и служение обществу. Не каждый мастер возьмется ковать меч из такого малообещающего материала.

Но у Зиапа имелся подходящий инструмент – программа политического просвещения и воспитания, отчасти позаимствованная у “китайских товарищей”, отчасти доморощенная. Она представляла собой “микстуру” – средство для промывания мозгов, замешанное на пропаганде, отеческой опеке, оболванивании и контроле за мыслями и чувствами подопечных. По настоянию Зиапа политическое просвещение и воспитание занимало половину курса подготовки молодого вьетнамского солдата‹9›. Идеологической работой в частях занимались лучшие армейские кадры, политработники, иначе комиссары. Им принадлежала огромная власть в подразделениях, в которых они служили. От пристального взгляда комиссара простой солдат не мог скрыть даже самых своих потаенных мыслей.

Политработник имел право аннулировать любой приказ командира части, даже чисто военного характера‹10›. Короче говоря, комиссар, по словам одного коммунистического ренегата, “являлся хозяином воинской части”‹11›.

Главной задачей Зиапа как “кузнеца нового человека” было коренное изменение установок – смена приоритетов. Новобранцу предстояло забыть о своей деревушке и о своей семье, на смену им в его жизнь навсегда приходили армия и коммунизм. Начинать следовало с простого – с того, что могло воздействовать на разум и чувства. Так, многие рекруты слышали или даже испытали на себе, как французы притесняли вьетнамцев, почти все на собственном опыте познали, что такое тяжкий труд за гроши на алчного вьетнамского землевладельца. Кроме того, несмотря на всеобщую неграмотность, новобранцы слышали будоражащие воображение истории о подвигах легендарных героев, сражавшихся в старину за независимость Вьетнама. Они гордились тем, что они вьетнамцы, и презирали и ненавидели иностранцев. И наконец, у всех новичков было общее прошлое – почти все они происходили из одной среды, потому легко начинали доверять друг другу. Для них казалось естественным делить хлеб и чаяния с такими же, как они сами.

Начиналось все с малого – с “классового самосознания”. На простых и доступных примерах, с помощью песенок, рассказов и даже шуток, комиссары разъясняли молодым людям цели революции, начатой Вьетминем. Каждый новобранец должен был поведать личную историю того, каким несправедливостям и гонениям он подвергся со стороны землевладельцев или французов. Если же у него отсутствовал негативной опыт в данной области, новичок мог рассказать о ком-то другом, кто пострадал от действий богатеев и иностранцев. Комиссары усердно скармливали бойцам щедро приправленное “вкусовыми добавками” ксенофобии идеологическое блюдо с гарниром из патриотизма.

Так постепенно молодой человек понимал, что окружающий мир нуждается в переустройстве. Тогда наставник объяснял, что необходимо делать для того, чтобы все изменить – чтобы страна стала свободной, а крестьяне получили землю, чтобы он, вчерашний бедняк и сегодняшний новобранец, завтра сделался достойным и уважаемым членом общества. Прежде такие мысли и не посещали голову неграмотного крестьянина, теперь же наставления политработника воспринимались как самые настоящие откровения.

Далее надлежало перейти ко второму этапу воспитания – отлучению новичка от семьи, отучению от мыслей о родных и близких, оставшихся в прошлом. Чтобы помочь новобранцу обрести новую семью внутри армии, бойцов разделяли на тройки. Члены тройки заботились друг о друге, помогали один другому как братья. С течением времени члены тройки становились друзьями и, если можно так сказать, наперсниками. Затем под чутким руководством наставников молодые солдаты приучались воспринимать свою роту как “братство людей, связанных одной нитью”, а себя членами некоего элитного подразделения, способными вынести все испытания во имя простого народа, из которого они вышли. Так новобранец достигал ступени, на которой вместо заботы о благе своей семьи начинал служение “делу”, а политработник мог писать отчет о том, что подготовительный этап пройден.

Именно подготовительный, поскольку всю свою дальнейшую жизнь в армии вчерашний новичок оказывался окружен неусыпной заботой работников идеологического фронта. Тут вот и открывалась глубинная польза тройки, помогавшей новобранцу на первом этапе вживаться в коллектив. Каждый вечер члены такой “ячейки” встречались и обсуждали свои дела, а потому все трое всегда находились в курсе того, чем жил, о чем думал каждый из них. Если один из трех испытывал какие-то колебания, если у него возникали сомнения в правильности общего дела, двое других всегда были начеку. Они – каждый в отдельности, не полагаясь на товарища, – немедленно информировали политработника, который тут же принимал меры, чтобы помочь “сбившемуся с пути”. Тройка в значительной мере гарантировала командование от дезертирства или предательства. Поскольку о намерениях отступника почти неминуемо узнавали двое, хотя бы один из них мог расстроить его планы. Таким образом эффективный механизм коммунистической службы безопасности пронизывал армию на всех уровнях до самого низа. Вот как высказывается по этому поводу специалист: это “…один из самых действенных инструментов (предотвращения дезертирства и предательства) в современной истории”‹12›.

У комиссаров имелись и другие средства для того, чтобы держать солдат в узде, такие, например, как самокритика и товарищеская критика – технология, позаимствованная у китайцев. Такие мероприятия проводились на собрании роты, где были обязаны присутствовать все. Каждый солдат имел право высказаться как о своих неправильных действиях, так и об ошибках других, вне зависимости от воинского звания. Затем начиналось обсуждение, и тому, кого критиковали, полагалось прислушаться к мнению товарищей или возразить, если он считал, что их точка зрения неверна. Выводы западных аналитиков о действенности подобных методов разнятся, однако, что бы и кто бы ни говорил, на уровне подразделения такой подход срабатывал. Во-первых, он давал каждому солдату ощущение сопричастности к процессам принятия решений. Так они превращались из обычного пушечного мяса в членов команды, имеющих собственное мнение. Во-вторых, данный прием помогал бойцам высказываться о том, что их волновало, без опасения подвергнуться наказанию и давал выход чувствам. Если бы солдат, отягощенный мыслями о допущенных по отношению к нему несправедливостях, продолжал “вариться в собственном котле”, это могло бы в итоге привести к дезертирству. В-третьих, такая практика служила для политработников индикатором состояния морального уровня подразделения и позволяла вовремя обратить внимание на то, что революционное рвение личного состава части начинает ослабевать.

На заключительной стадии программы политического просвещения и воспитания уже сам полностью политически подкованный и постоянно опекаемый комиссарами солдат должен был осознать свою высокую миссию по отношению к гражданскому населению, которое также было необходимо просвещать и воспитывать. Именно в роли воспитателей и просветителей и выступали военнослужащие, поскольку им часто приходилось жить бок о бок с гражданскими лицами. Солдаты не только вели пропагандистские занятия, но также строили дороги и мосты, они даже помогали крестьянам выращивать урожаи.

Итак, программа Зиапа работала, она помогла ему создать превосходное оружие из казавшегося на первый взгляд непригодным материала. Коммунистические руководители получили таким образом преданных солдат и политических агентов, действовавших на самом низком уровне вооруженной и политической дay трань. “Невидимое оружие” Зиапа оказалось самым действенным из всего имевшегося в его распоряжении арсенала.

Пока Зиап занимался “военным строительством”, реорганизовывая части Главных сил, а французы – мышиной возней, закончился 1948-й и наступил 1949 год. Пламя революции все жарче разгоралось во Вьетнаме, лилась кровь вьетнамцев и французов, а разрешения конфликта не наступало. В мае 1949-го французское правительство, недовольное отсутствием видимых изменений к лучшему и по-прежнему неспособное понять, что главная причина неудач военных кроется в нерешительности и непоследовательности политиков, вздумало отправить во Вьетнам некую заметную фигуру – нового человека с “новым взглядом”. Таким человеком стал начальник главного штаба армии генерал Жорж Ревер, весьма примечательная личность, высокопоставленный военный, нетипичный для Франции. Он не являлся выпускником Сен-Сира и был офицером запаса, сумевшим подняться до высоких командных постов во французском Сопротивлении во время Второй мировой войны. Таким образом, он отличался от большинства кадровых генералов французской армии и был не просто солдатом, но в не меньшей степени и политиком. Вероятно, это обстоятельство и стало причиной его назначения.

Так или иначе, Ревер смог поставить клинический диагноз “больному”, в роли которого оказались французы во Вьетнаме, и “выписал рецепт” – дал рекомендации относительно того, как можно исправить ситуацию. Для этого, как считал Ревер, надлежало немедленно эвакуировать гарнизоны из изолированных фортов и аванпостов у китайско-вьетнамской границы. Затем заручиться военной помощью Соединенных Штатов и одновременно немедленно начать создание вьетнамской армии. Далее, с помощью этой армии добиться умиротворения в Тонкинской дельте и лишь потом предпринимать крупномасштабное наступление на Вьет-Бак. Но главное, Ревер советовал делать упор на дипломатию, предпочитая использовать переговоры и только потом оружие. Рекомендации Ревера выглядели вполне разумными в 1949-м. С небольшими изменениями они годились бы и в 1952-м, и в 1964-1965 гг., и в 1967-1968 гг., и даже в 1972-м. Однако один француз как-то заметил: “Чем больше вещи меняются, тем больше они остаются такими же, как были”.

Никто и пальцем не пошевелил, чтобы последовать рекомендациям Ревера. С самого начала все пошло не так. Содержание доклада генерала каким-то образом стало известно руководству Вьетминя, которое распорядилось передать некоторые выдержки из него по своему радио. В Париже вьетнамские националисты получили полный текст доклада. Вокруг Ревера и его злополучного доклада закрутился настоящий водоворот событий. Когда осела пыль, “в осадок выпали” некоторые политические фигуры среднего уровня и несколько генералов, включая и Ревера. Но самое главное, иссякла вера в разумность предложенных им мер. Многие из высокопоставленных французских военных тех дней и сегодня уверены: “утечку” доклада организовали французские политики, чтобы саботировать принятие соответствующих решений. Французские политики не могли последовать рекомендациям Ревера. Сделать так, как он советовал, означало предоставить Вьетнаму независимость в той или иной форме и, соответственно, открыто признать, что предыдущие решения были ошибочными. Кроме того, предоставление независимости Вьетнаму могло обернуться потерей источников поступления средств и сырья, рынков сбыта и престижа. Деньги и престиж – без них Вьетнам остался бы только точкой на географической карте, за которую нет никакого смысла сражаться.

Кроме политиков во Франции, существовали еще французские высокопоставленные военные и чиновники в самом Вьетнаме. Их также не устраивали выводы Ревера. Ради поддержания собственного имиджа они – как и те, кто приходил до и после них, – отправляли в метрополию ободряющие отчеты об успешности процесса умиротворения колонии. Признать, что все обстоит так, как написано в докладе Ревера, означало для них расписаться в собственной неспособности что-либо изменить и, даже более того, сознаться в том, что они намеренно втирали очки руководству в Париже своими полными оптимизма отчетами.

Приводились разные причины – как разумные, так и совершенно вздорные – того, почему французы не могут эвакуировать гарнизоны из пограничных аванпостов. Среди объяснений было и одно сентиментальное. Штаб французских сил не хочет-де оставлять без присмотра кладбище в Као-Банге, где захоронены тела французских солдат. Существовал и еще один, не менее тонкий аспект проблемы. Французский штаб упорно не желал поднимать вопрос относительно эвакуации, чтобы не быть обвиненным командирами и штабными офицерами в пораженческих настроениях. Такое клеймо было нелегко смыть, и оно могло стать обратным билетом во Францию и концом карьеры военного. Таким образом, штаб вместо того, чтобы возражать начальству – а это жизненно важная функция любого нормально работающего штаба, – поддерживал его и выдвигал свои причины, почему необходимо держаться за удаленные форты.

Существовали и резонные соображения против эвакуации гарнизонов аванпостов. Любому офицеру понятно, что задача эта сама по себе крайне сложная и сопряженная с большими трудностями. Уходя, солдатам придется бросить огромное количество военного снаряжения, кроме того, на дорогах колонны станут подвергаться нападениям, а за каждым кустом их непременно будут ждать засады. Все это станет причиной серьезных потерь. Даже в 1949-м эвакуация оказалась бы сопряженной со значительными проблемами, а в 1950-м она почти наверняка обернулась бы катастрофой.

И последнее. Тяжелая “болезнь”, которой страдали все французские командующие в регионе, начиная от Валлюи и кончая Наварром под Дьен-Бьен-Фу, – неспособность верно оценивать силы Вьетминя, – мешала им признать очевидные вещи, содержавшиеся в докладе Ревера. Командиры и штаб французских войск полагали, что, несмотря на заметное усиление Вьетминя, у Зиапа все равно не хватит оружия и техники для того, чтобы одержать победу над большим гарнизоном. Французы продолжали хранить эти иллюзии, даже несмотря на события апреля – июня 1949 года, когда Зиап произвел серию нападений на мелкие аванпосты в окрестностях Лао-Кая, одного из самых крупных фортов на севере близ границы. Французов сбило с толку то обстоятельство, что коммунистам не удалось оваладеть этими небольшими аванпостами. Они не понимали, что он и не собирался захватывать их, а нападения осуществлялись по другой причине. Однако те атаки, хотя и предпринимались в 1949-м, в действительности являлись частью наступления, запланированного Зиапом в 1950-м.

Так или иначе, французы, оказавшись перед дилеммой, когда надлежало либо усиливать гарнизоны северных аванпостов, либо приступать к их эвакуации, сидели сложа руки. Оставив все как есть, они сделали катастрофу неотвратимой.

И все же кое-что Франция сделала. В Париже приняли решение заменить Блэзо корпусным генералом Марселем Морисом Карпантье. Французский журналист Люсьен Бодар имел беседу с Карпантье в 1950-м и отзывался о нем как о человеке “с глубоким уверенным голосом… преисполненным самых благих намерений… человеке, которому веришь”‹13›. Карпантье был “старым солдатом”, притом столь же хорошим солдатом, как Валлюи, предшествовавший ему, и как де Латтр, Салан и Наварр, его преемники на посту главнокомандующего.

Он закончил Сен-Сир в 1914 году вторым лейтенантом и отправился на фронт Первой мировой войны. Служил в пехоте и едва выжил, получив десять ранений, четыре из них – серьезные. Он быстро продвигался по служебной лестнице. Когда в марте 1915-го он в свои двадцать получил звание капитана, то стал самым молодым капитаном во французской армии. Карпантье был награжден орденом Почетного легиона и Военным крестом, удостоившись также пяти особых упоминаний в приказах, где неизменно отмечалась его личная храбрость и “беспримерная отвага”.

К началу Второй мировой войны Карпантье служил майором в должности начальника оперативного отдела при штабе генерала Вейгана, главнокомандующего французскими силами в Леванте, и в том же качестве отправился с Вейганом в Северную Африку{24}. Там, будучи уже полковником, Карпантье в мае 1942-го возглавил 7-й марокканский полк{25} и с честью командовал им во время Тунисской кампании. В июле 1943 года Карпантье стал бригадным генералом И начальником штаба Французского экспедиционного корпуса генерала Жюэна в Италии. В июне 1944-го Карпантье был назначен начальником штаба французской армии генерала де Латтра. В этом качестве он участвовал в высадке на юге Франции и последующем марше к Бельфорскому проходу. В ноябре 1944 года, произведенный в дивизионные генералы, он принял 2-ю марокканскую пехотную дивизию, которой командовал во время тяжелых боев в Бельфорском проходе, под Страсбургом и при форсировании Верхнего Рейна{26}. Судя по тому, как часто эта дивизия упоминалась в приказах за боевые отличия, свое дело Карпантье делал превосходно. В 1946-м, получив звание корпусного генерала, он был направлен в Рабат как командующий всеми французскими войсками в Марокко, а в 1949-м переведен на такую же должность в Индокитай.

Прибыв в Сайгон в конце лета 1949 года, Карпантье сразу же разобрался в том, что взятая на вооружение стратегия Валлюи – планомерное сражение по европейскому образцу – не принесет успеха. Вместе с тем он понимал, что надо было что-то делать, причем немедленно. Поскольку прежде Карпантье никогда не служил на Дальнем Востоке, он нуждался в помощниках. Такой помощник сразу же нашелся. Генерал Марсель Алессандри являлся одним из нескольких “персонажей”, обретавшихся вокруг и около Индокитая до, во время и после Второй мировой войны и стяжал там некоторую известность. 9 марта 1945 года, когда оккупировавшие Вьетнам японцы, выступив против французских “хозяев”, убили или заключили под стражу многих из них, Алессандри, вовремя предупрежденный о японском предательстве, маршем выступил из Тонкина (из своей штаб-квартиры) и прошел через джунгли Северного Вьетнама в тогда еще некоммунистический Китай. Ему удалось спасти большую часть французских войск, переживших мартовский удар японцев.

Алессандри вполне мог бы стать верховным главнокомандующим сил в Индокитае, если бы не некоторые “облачка” на его небосклоне. В Париже на Алессандри смотрели как на назначенца Филиппа Петэна, то есть почти как на коллаборациониста. Несмотря на героический рейд в Китай, – или, возможно, именно вследствие этого, – на генерала косились, а его подвиг, как казалось многим, отдавал предательством и пораженчеством. Французы же с 1940-го весьма болезненно относились к таким вещам. В соответствии с представлениями, сложившимися на Кэ д'Орсе{27}, в 1949-м в Индокитае требовался “победитель”, то есть одна из ярких звезд, воссиявших во время победоносной кампании союзников в Европе. Кроме всего прочего, корсиканец по крови, Алессандри казался неприятным типом, склонным к раздражительности, высохшим, злобным аскетом. Он постоянно во всеуслышание заявлял о том, что, по его мнению, необходимо сделать для решения индокитайского вопроса. Более того, он умел “продавливать” свою точку зрения и навязывать ее вышестоящему начальству, короче, он был этаким провинциальным Шарлем де Голлем с комплексом Моисея.

Через несколько дней после своего вступления в должность Кар-пантье вызвал Алессандри в Сайгон. Старый битый волк, Алессандри вел себя осторожно. Он не знал, чего ждать от Карпантье. Может быть, он собирается выступить в роли “новой метлы”? Кто он? Полный химерических идей сумасброд, мнящий себя Ганнибалом перед Каннами? Если так, Алессандри, пожалуй, “вбросил бы саблю в ножны” и попросился в отставку. Однако встреча с главнокомандующим приятно удивила маленького корсиканца. Не собираясь навязывать своего мнения ветерану, Карпантье ударился в другую крайность – фактически сложил с себя обязанности командующего. Карпантье признался изумленному Алессандри, что он (Карпантье) ничего не смыслит в делах Индокитая и хотел бы, чтобы Алессандри принял командование войсками в Тонкинской дельте и действовал бы там по своему усмотрению. Алессандри проглотил удивление, пробормотал какие-то подходящие случаю слова, отсалютовал и, окрьшенныи, выпорхнул из комнаты. Он получил то, о чем мечтает каждый уважающий себя командир, – полную свободу действий. Теперь он, Алессандри, мог проверить на практике обоснованность своих теорий и спасти дело Французской империи в Индокитае.

Алессандри не питал иллюзий относительно возможности решить проблему одним сокрушительным ударом. Печальный опыт Валлюи убедил его в том, что подвигнуть или соблазнить руководителей Вьетминя на принятие самоубийственного генерального сражения никому не удастся. Он понимал также, что избранная на тот момент стратегия, а именно окружение Тонкинской дельты, являвшейся одновременно и наградой будущему победителю, и полем главного сражения, была, по его собственному выражению, “абсурдной”‹14›. Французы контролировали периметр, но все то, что находилось внутри него – многомиллионное население, производящее тысячи тонн риса, – принадлежало партизанским частям и политическим структурам Вьетминя. Алессандри предлагал захватить дельту и умиротворить население. Сделав это, он рассчитывал лишить Вьетминь притока новобранцев, источников поступления денежных средств и, самое главное, риса. Длительный голод, как уверял Алессандри, заставит Зиапа либо сложить оружие, либо выйти из Вьет-Бака и принять сражение.

Тактически Алессандри действовал как человек, который осушает затопленное водой поле. Он выбирал небольшой участок, строил там “насосную станцию” и “откачивал воду”, затем перемещался на соседнюю территорию, где делал то же самое. В качестве дамбы ему служили французские войска, тогда как не воспринявшие коммунистических идей вьетнамцы должны были выполнять роль насоса, откачивающего “воду”, то есть партизан и прочих представителей Вьетминя. Алессандри стал, таким образом, первым в длинной – протяженностью в двадцать пять лет – цепи “миротворцев”, последним звеном которой был американец Уильям Колби.

Однако на войне каждый ход предполагает ответное действие, и руководство Вьетминя ответило на попытки Алессандри замирить дельту тем, что развернуло в ней партизанскую войну. Зиап так описывал тактику Вьетминя: “Мы действовали в маленьких зонах силами отдельных рот, которые проникали в глубь занятой врагом территории и вели партизанскую войну, обустраивали базы и отстаивали народную власть на местах. Это борьба была чрезвычайно трудной и велась во всех направлениях и всеми средствами – военными, экономическими и политическими. Противник производил зачистку территории, а мы нападали на тех, кто занимался этим. Враг создавал дополнительные местные части и насаждал на местах марионеточных правителей, а мы поддерживали народную власть, сбрасывали "соломенных чучел", ликвидировали предателей и вели активную пропаганду… Постепенно мы создали сеть партизанских баз”‹15›. Но, невзирая ни на что, шаг за шагом, поле за полем, Алессандри расширял подконтрольную ему зону усилиями французских солдат, а его союзники-вьетнамцы проводили там политику умиротворения. Стороны сталкивались в ближнем бою – в ход шли винтовки и гранаты. Все страдали от грязи, жары и паразитов, однако на картах в командных пунктах синяя линия, очерчивавшая оккупационную зону французов, перемещалась все дальше и дальше. В какой-то момент начало казаться, что стратегия Алессандри способна привести к долгожданному результату.

Однако, как на горьком опыте узнали два поколения солдат, во Вьетнаме внешне благоприятная ситуация почти всегда оказывается обманчивой. Большая часть сил Вьетминя была представлена партизанами, днем крестьянствовавшими, а ночью бравшими в руки оружие. Когда давление французов возрастало, такие “оборотни” сливались с населением, ожидая, когда представится подходящий момент для новой засады и нового внезапного наскока на неприятеля. Тактика непринятия боя солдатами Вьетминя до поры до времени скрывала еще один недостаток метода Алессандри, у которого недоставало войск для затяжной борьбы. Французам хватало сил для очистки той или иной территории, но они не могли оставить там гарнизоны и тем воспрепятствовать инфильтрации партизан в “зачищенные” зоны, где вновь организовывались элементы подпольной управленческой инфраструктуры коммунистов. Хотя местные антикоммунисты и уничтожали многих активистов Вьетминя, у профранцузски настроенных вьетнамцев отсутствовало должное рвение к искоренению коммунизма и к тому же они не были так хорошо организованы, как их противник. Колониальные власти могли сколько угодно “выпалывать сорняки”, все равно, если оставался хоть один корешок, ростки революции вновь поднимались и зацветали пышным цветом в “садах” умиротворенной французами земли.

Подход Алессандри не дал результатов и по другой, пожалуй, более основательной причине: французы не сделали ни одной попытки повести политическую войну – войну за обретение поддержки вьетнамского народа. Для французов низкорослые, грязные обитатели дельты являлись не более чем пешками, неодушевленными предметами. Они годились для использования в качестве солдат, прекрасно исполняли роль плательщиков податей и, конечно, производителей риса – не более того. Французы не стремились приохотить вьетнамцев к ценностям собственной цивилизации, они просто не считали это нужным, в отличие от руководителей Вьетминя, которые уделяли борьбе за души и умы жителей Тонкинской дельты немало времени и сил. Пропагандистская коммунистическая машина задействовала все возможные мощности – радио, листовки и устную агитацию. Кроме того, идеологически подкованные солдаты Вьетминя устраивали “день помощи военных” – помогали крестьянам в уборке урожая и в борьбе с наводнениями. Если не срабатывала политика пряника, Вьетминь обращался к политике кнута – “черной магии” угроз, шантажа, подкупа, похищений и убийств.

К тому же появился еще один фактор, бороться с действием которого Алессандри ни коим образом не мог. В Китае победили коммунисты, а это означало, что в 1949-м на северной границе Вьетнама у Вьетминя появился могущественный друг. Вот как пишет Зиап о победе “китайских товарищей”: “Великое историческое событие, изменившее ход истории Азии и всего мира, оказало значительное влияние на освободительную борьбу вьетнамского народа. Закончилась изоляция Вьетнама, окруженного кольцом врагов. Таким образом, страна оказалась связана с социалистическим блоком географически”‹16›. Теперь Вьетминь получал из Китая оружие и продовольствие – все то, чего собирался лишить коммунистов Алессандри. Французы, естественно, тоже поняли, чем грозило им изменение ситуации на севере. Как Алессандри, так и Карпантье видели необходимость в сохранении фортов и аванпостов на китайско-вьетнамской границе, чтобы блокировать артерии, по которым Вьетминю поступала разного рода помощь. Самообман продолжался, несмотря на то что немногочисленные и изолированные друг от друга форты не могли сколь-нибудь существенным образом повлиять на ситуацию.

Невзирая на все недостатки концепции Алессандри, в какой-то момент действия французов оказались весьма чувствительны для Вьетминя. Поток, которым вливались в ряды войск Зиапа новобранцы из густонаселенной дельты, почти совсем пересох. Ситуация с пополнениями в конце 1949 года сделалась настолько критической, что Хо Ши Мину пришлось объявить “национальную мобилизацию”, чтобы спасти положение. Кроме того, следствием политики французов стало значительное (в два раза) уменьшение поставок риса для Вьетминя. Этот удар пришелся в самое больное место, едва не парализовав армию и коммунистическое правительство. Сокращение поступления риса не только делало реальной перспективу голода, но также лишало коммунистов возможности рассчитываться с солдатами и покупать военное снаряжение. Эмбарго Алессандри выбивало у Вьетминя почву из-под ног – паек риса для бойцов Вьетминя приходилось урезать снова и снова.

Голод все сильнее сжимал холодные пальцы на шее Вьетминя. Нехватка риса даже заставила Хо и Зиапа подумать о “невообразимом” – о том, чтобы начать контрнаступление против Алессандри в Тонкинской дельте. Но оба знали, что в 1949-м почти не было надежд на успех такой акции. Им пришлось сжать зубы и ждать перемен к лучшему в 1950-м. Однако кое-что – нечто оставшееся неосознанным французами до конца – произошло уже в 1949-м. “Приливная волна” достигла апогея, и начался откат. С установлением в Китае коммунистического режима Зиап и его части Главных сил смогли начиная с 1950 года постепенно перейти к наступлению. Французам еще удастся одерживать победы в Индокитае, но отныне их действия постепенно утрачивают наступательный характер.

1. O'Neill, Giap, p. 66.

2. Tanham, Warfare, p. 38.

3. Ibid., p. 68.

4. O'Neill, Giap, p. 72.

5. Buttinger, Dragon Embattled,2:753

6. Chi, Colonialism, p. 66.

7. Giap, Military Art, p. III.

8. Giap, Banner, p. 97

9. Tanham, Warfare, p. 63; and Fall, Witness, p. 246.

10. O'Neill, Giap, p. 66; and Fall, Witness, p. 227.

11. Jon M. Van Dyke, North Vietnam 's Strategy for Survival (Palo Alto, CA: Pacific Books, 1972), p. 1 17.

12. Herman Kahn and Gastil Armbruster, Can We Win in Vietnam (New York: Frederick A. Praeger, 1968), p. 101.

13. Lucien Bodard, The Quicksand War: Prelude to Vietnam 1950 to the Present, trans, by Patrick O'Brian (Boston, MA: Little, Brown amp; Co., 1967), p. 204.

14. Ibid., p. 206.

15. Giap, Military Art, pp. 87-88.

16. Ibid., p. 88.

 

Глава 4.

 

Первая наступательная кампания Зиапа. 1950 г.

В начале 1950 года Зиап закончил разработку многостороннего плана победоносной кампании. В этом аналитическом труде Зиап рассматривал три фазы войны. В фазе номер один (к тому моменту завершенной) надлежало действовать осторожно и избегать решительных схваток с противником. На втором этапе, благодаря поставкам снаряжения, вооружения и притоку подготовленных кадров из Китая, появлялась возможность перейти к наступлению и один за другим уничтожить северные аванпосты французов. В настоящий момент Вьетминь находился на второй фазе, которую Зиап считал самой насущной. В начале 1950-го для Зиапа представлялось важным, кто одержит верх в своеобразном соревновании между китайцами, помогавшими Вьетминю, и американцами, оказывавшими поддержку французам. В начале 1950 года Зиап считал, что пока гонку выигрывают китайцы, и хотел использовать создавшееся преимущество, прежде чем американская помощь французам примет широкомасштабный характер. Как виделось Зиапу, в третьей фазе (в будущем), начав генеральное наступление, войска Вьетминя опрокинут французов и выбросят их вон из страны.

Сам Зиап, похоже, не составил окончательного мнения относительно того, когда точно заканчивается одна и начинается другая фаза. Оба источника, где говорится относительно планов наступления, сообщают, что Зиап предполагал изгнать французов из Вьетнама в течение полугода, то есть к концу 1950-го или к началу 1951-го‹1›. С другой стороны, Зиап не мог не понимать, что даже при наличии массированной китайской помощи установленные им сроки нереалистичны. Он постоянно говорил о “продолжительной войне” и о “вой не, которая протянется долго”‹2›. Вероятно, следует понимать все это так: Зиап надеялся одержать победу в течение нескольких месяцев, но готовился к затяжной борьбе.

Выбор пограничных аванпостов в качестве первых точек приложения сил был стратегически оправдан. Во-первых, в случае успеха Вьетминю удалось бы ликвидировать помехи на пути поступления помощи от “китайских товарищей”. Во-вторых, уничтожение французских фортов позволило бы расширить “район тыловых баз”, распространив его не только на Вьет-Бак, но также и на Китай. В-третьих, очистив пограничные территории от присутствия противника, Зиап сможет, по крайней мере теоретически, не опасаться удара сзади, когда, покинув Вьет-Бак, войска Вьетминя двинутся на юг, чтобы атаковать французов в Тонкинской дельте.

Кроме стратегических, существовали, впрочем, и психологические причины. Необходимость выигрывать сражения, особенно первые, – императив войны. У солдат должны исчезнуть сомнения относительно их способности побеждать врага. На уверенности в победе зиждется воинский дух, который питает победу. Поражения, напротив, поглощают его. А атака на французские аванпосты у границы почти наверняка должна была принести Зиапу победу, поскольку форты эти, расположенные на значительном удалении один от другого, являлись чем-то вроде привязанных баранов в стране, где живут тигры. У гарнизона одного аванпоста практически отсутствовала возможность прийти на помощь другому, что позволяло коммунистам щелкать их как орешки один за другим. Единственным способом доставлять пополнения в форты оставались парашютные десанты, но даже в таком случае французы могли лишь незначительно усилить свои гарнизоны. И что хуже всего, инициатива здесь полностью принадлежала Зиапу. Он мог выбирать время и место для атаки и к тому же не беспокоиться, что французы сорвут его планы, предприняв крупное контрнаступление.

Перед кампанией 1950 года Зиап осуществил последние реформаторские приготовления – в конце 1949-го он организовал части Главных сил в дивизии. Он располагал необходимыми для этого шага материальными и людскими ресурсами: тяжелым вооружением, аппаратурой связи, штабными офицерами, подготовленными командирами, способными выполнять сложные боевые задачи во взаимодействии с другими родами войск. В любой современной армии дивизия является базовым оперативным подразделением, самым меньшим формированием, обладающим всеми средствами наземных вооружений и способным в случае необходимости сражаться самостоятельно, обходясь без чьей-либо поддержки. Создание в армии дивизий ознаменовывает ее переход из категории “любителей” в “главную лигу профессионалов”.

Дивизия северных вьетнамцев численностью в 12 000 человек состояла из четырех пехотных полков, по три батальона в каждом. В каждом полку имелись штаб, небольшое подразделение связи и батарея поддержки, оснащенная 120-миллиметровыми минометами. На дивизионном уровне кроме штаба действовали рота связи и инженерно-саперный батальон. По меркам западных стратегов, организация дивизий Вьетминя образца 1950 года, главным образом из-за отсутствия в структуре артиллерии, казалась устаревшей, так же как вышедшие из моды высокие штиблеты, которые, как поговаривают, носил и сам Зиап. Из-за недостаточной механизации в дивизиях Вьетминя соотношение живой силы и огневой мощи бьшо значительно ниже принятого на Западе уровня. Так, например, в батарее 120-миллиметровых минометов на 200 человек личного состава приходилось всего два миномета‹3›.

В то же время нехватка тяжелого вооружения давала и некоторые преимущества. Дивизия могла передвигаться по бездорожью и сражаться в джунглях, на что оказывались неспособными французские части, зависевшие от танков, грузовиков и доставляемых по дорогам предметов снабжения. Структуру организации дивизий Зиапу диктовала реальность – нехватка у Вьетминя технических средств и тяжелого вооружения. Созданным им пяти дивизиям Зиап присвоил номера: 304-я, 308-я, 312-я, 316-я и 320-я. В следующую четверть века наименования этих частей будут ассоциироваться со всеми крупными сражениями всех трех индокитайских войн, а 308-й, или “Железной дивизии”, судьбой будет уготовано встать в один ряд с лучшими соединениями армий мира.

В свете событий 1950 года следует внимательнее присмотреться к французским пограничным фортам, избранным Зиапом в качестве объектов приложения сил. Ключевыми опорными пунктами северной линии являлись (с востока на запад) Ланг-Сон, Као-Банг и Лао-Кай, примерная суммарная численность гарнизонов которых достигала 10 000 человек. Лао-Кай, занятый гарнизоном численностью от 2000 до 3000 солдат и офицеров, прикрывали четыре поста – Муонг-Куонг, Па-Ка, Нгья-До и Фо-Лу, в каждом из которых находилось по одной роте. Као-Банг также имел посты-“сателлиты” Донг-Ке и Тат-Ке, в которых было размещено по одному батальону Иностранного легиона. Сам Као-Банг занимали два-три пехотных батальона, не считая нескольких сотен различных представителей тыловой и административной служб. Таким образом, Као-Бангский участок обороняло приблизительно 4000 человек. Ланг-Сон являлся главной базой северного периметра французских постов и располагал гарнизоном в 4000 человек, включая вспомогательные службы.

Подготовку наступления 1950 года Зиап начал в 1949-м. С приближением сезона дождей в 1949-м Зиап атаковал французские форты в окрестностях Лао-Кая. Форты выдержали штурмы, но Зиап и не собирался захватывать их. Он провел атаки по двум причинам – поскольку хотел поучить своих бойцов ведению осады и выяснить, как поведут себя во время приступов французы. Зиап превосходно выбрал момент. Начавший дуть с юго-запада муссон не позволял французской авиации принять участие в боях, а последовавшие затем традиционные “летне-осенние каникулы”, на которые приходилось уходить воюющим сторонам во время сезона дождей, предоставили Зиапу время для анализа опыта, полученного во время кратковременной осады фортов.

Наступление 1950 года стартовало в феврале, целью его стали “сателлиты” Лао-Кая, на захват которых Зиап отправил 308-ю дивизию Вьетминя. Для нее эта операция стала боевым крещением, а Для всей армии Зиапа – первой репетицией большого наступления, запланированного на октябрь. Зиап избрал в качестве объекта на падения Фо-Лу, маленький, расположенный среди густых джунглей деревянный форт с гарнизоном в одну роту. Обстреляв крепость из минометов, базук и безоткатных орудий, 308-я дивизия бросилась на штурм и овладела укреплениями. Соотношение сил было примерно сорок к одному. Девять или десять батальонов Вьетминя (всего от 5 000 до 6 000 человек) “живым валом” устремились на 150 защитников. Главное французское командование осуществило выброску парашютной роты, но она приземлилась в двадцати километрах от цели. Двигаясь на выручку гарнизону Фо-Лу, эта рота подверглась атаке двух батальонов Вьетминя. Завязалась ожесточенная схватка, и “пара”{28} были вынуждены отступать под напором значительно превосходящих сил Вьетминя. Казалось, десантники обречены, но тут им улыбнулась удача. В воздухе появились шесть французских штурмовиков, которые принялись осыпать вьетнамцев бомбами и поливать огнем из пушек и пулеметов. Те из парашютистов, что еще оставались в живых, были спасены. Французы отступили, но при этом им пришлось оставить в джунглях тела убитых товарищей. Во французской армии подобные поступки всегда считались недостойными, порочащими честь солдата. Сам генерал Карпантье бросил лейтенанту Плане, командовавшему парашютистами, обвинение в трусости.

Маленькому гарнизону Нгья-До, деревянного форта, расположенного в тридцати с небольшим километрах от Красной реки на участке Лао-Кая, повезло больше, чем защитникам Фо-Лу. В марте он подвергся атаке 308-й дивизии, но французы выбросили прямо на пост целый 5-й парашютный батальон и еще одну роту парашютистов. Прибытие десантников расстроило планы нападавших, и, хотя 308-я дивизия вполне могла бы захватить пост, Зиап решил отступить во избежание больших потерь. Как оказалось, он был прав, поскольку спустя несколько дней французы эвакуировали весь гарнизон форта.

В апреле 1950-го 308-я дивизия и приданные ей части поддержки с тысячами “кули”, перетаскивавшими на спинах военное снаряжение и продовольствие, ушла из района Лао-Кая к Вьет-Баку. Зиапу требовалось провести последнюю проверку, генеральную репетицию перед тем, как поднять занавес и “открыть сезон” осенью 1950 года. Он выбрал Донг-Ке, хорошо укрепленный форт, охраняемый батальоном французов. И снова “первую скрипку” играла 308-я дивизия, пять батальонов которой 25 мая поднялись на окрестные холмы и начали минометную и артиллерийскую подготовку. После двух дней непрерывных обстрелов 308-я пошла на штурм и ворвалась в руины Донг-Ке. 28 мая все было кончено.

Однако триумф Вьетминя оказался непродолжительным. 28 мая небо прояснилось, и 3-й колониальный парашютный батальон в полном составе приземлился возле руин крепости. Французский десант застал врасплох бойцов Зиапа, занятых грабежом Донг-Ке. Парашютисты атаковали противника и после ожесточенной рукопашной схватки отбили Донг-Ке. Вьетминь потерял 300 человек, две гаубицы, три пулемета и большое количество легкого стрелкового оружия. Французы потеряли батальон, составлявший гарнизон Донг-Ке (за исключением примерно ста человек, сумевших выбраться из-под огня 308-й), и все снаряжение. Бойцы Вьетминя приобрели ценный опыт и веру в свои силы. Поле первого сражения при Донг-Ке осталось за французами, но с обеих сторон в солдатских умах – а именно там, часто еще не начавшись, выигрываются и проигрываются битвы – сложилось убеждение, что это был триумф Вьетминя. Все поняли – когда в конце сентября завершится сезон дождей, форту не выстоять. Генералы в Ханое и в Сайгоне еще не осознали того неумолимого факта, что ситуация изменилась и время для французов во Вьетнаме начало обратный отсчет.

Когда в конце сентября 1950 года у юго-западного муссона истощились наконец запасы влаги, Зиап был готов начать свое первое контрнаступление. План его не отличался особой сложностью. Вьетнамский главнокомандующий собирался окружить Као-Банг и Тат-Ке, привлечь тем самым внимание противника к этим крепостям и нанести одновременно удар по Донг-Ке. Захватом этой крепости Зиап перерезал дорожное сообщение между Као-Бангом и Тат-Ке, в результате чего у французов оставалось три сценария, все трудноосуществимые и, вполне возможно, чреватые катастрофическими последствиями. Следуя первому из них, французы могли бы попытаться эвакуировать гарнизоны по дорогам. Во-вторых, они могли бы попробовать наладить снабжение защитников крепостей по воздуху, что было бы крайне затруднительно реализовать на практике. В-третьих, они могли бы усилить гарнизоны оказавшихся под угрозой фортов.

Как показали последующие события, попытки вывести гарнизоны из крепостей неминуемо оказывались сопряженными с потерями из-за засад и непрерывных наскоков Вьетминя на колонны. Не более обнадеживающие перспективы сулила и организация снабжения защитников воздушным путем. Французской транспортной авиации в регионе и без того не хватало личного состава и самолетов, и она уже и так работала на пределе возможностей. Кроме того, находившиеся под угрозой пункты располагались в горной и лесистой местности. Используя ее рельеф, коммунисты легко имели возможность нарушить, а то и вовсе сделать невозможным воздушное сообщение с гарнизонами фортов. Такая попытка могла дорого обойтись французам, которые неминуемо стали бы терять самолеты и экипажи. Воплощение в жизнь плана усиления гарнизонов, скорее всего, лишь увеличило бы масштабы катастрофы, поскольку в таком случае при эвакуации, которой было так или иначе не избежать, потери в живой силе только бы возросли. К тому же чем большее число людей оказалось бы запертым в приграничных крепостях, тем больше боеприпасов и продовольствия им пришлось бы доставлять. Таким образом, для французов складывался самый настоящий замкнутый круг.

Зиап же даром времени не терял. Чтобы не позволить противнику подтянуть в Северный Вьетнам свежие силы с юга страны, где французам удалось добиться больших успехов в акциях умиротворения, Зиап приказал Нгуен Биню, командовавшему силами Вьетминя в Южном Вьетнаме, развернуть там широкомасштабные наступательные операции.

Нгуен Бинь являлся еще одним удивительным и загадочным персонажем, оставившим свой след в истории индокитайских войн. Родившийся в 1904-м где-то в дельте Красной реки в Северном Вьетнаме, он, подобно Зиапу, Хо и многим другим героям революции, вступил на путь борьбы за свободу Вьетнама в раннем возрасте. Школой жизни стали для него неудачные мятежи и казематы французских тюрем. Однако Бинь не походил на прочих вьетнамских коммунистов. Во-первых, он был среди них единственным, кто получил традиционное военное образование, закончив военное училище в Китае. Во-вторых, всех вьетнамских революционеров, за исключением, может быть, Зиапа, отличало пуританство и почти ханжеский аскетизм, в то время как Нгуен Бинь не чуждался женского общества, любил выпить и покутить. В-третьих, Бинь очень поздно вступил в коммунистическую партию, и тогда (как мы еще убедимся) вступление его заставило Политбюро засуетиться.

В первые годы, проведенные им на юге Вьетнама, “одиночка” Бинь все еще не принадлежавший к компартии и не “повязанный” делами с севером, записал себе в актив серию выдающихся достижений. В нем сочетались черты борца против засилья французов и обычного бандита. Ему удалось набрать войско, численность которого на первых порах составляла пятнадцать батальонов, а позднее достигла двадцати двух полков. Он создал и обучил свой главный штаб еще задолго до того, как штабная организация появилась у Зиапа. Кроме того, для координации действий и управления контролируемыми им территориями Бинь основал политэкономический комитет.

Солнце Биня восходило, ярко сияя. Однако в 1947-м оно померкло, по крайней мере на время. Некоему немного запутавшемуся члену одной из бесчисленных организаций борцов за свободу в Южном Вьетнаме показалось, что Бинь слишком уж сблизился с коммунистами, и он решил устранить изъян, ликвидировав отважного революционера. Хотя цели своей одиночка не достиг, он все же сумел серьезно ранить Биня. Сестра, следившая за выздоровлением южного лидера, оказалась не только красивой женщиной, но и истовой коммунисткой. В общем, в лучших традициях скверных мыльных опер, она обратила ослабевшего Биня в марксистскую “веру”. Желая укрепить в ней прозелита, в январе 1948-го Хо Ши Мин присвоил Биню звание генерал-майора. Однако новообращенного коммуниста ждали на новом пути не только “пироги и пышки”, но и “синяки и шишки” – действия прежде независимого борца за свободу народа теперь направляла железная рука партии.

Революционная карьера Биня достигла пика в начале 1950-го, когда он получил повышение и стал генерал-лейтенантом. С помощью пропаганды, агитации и серии акций неповиновения и мятежей, а более того, посредством кровавых расправ и террора Бинь стал “царствовать” в Сайгоне посреди им самим устроенного хаоса. В тот момент, когда казалось, что ничто не может помешать ему править, случилось нечто. Человеком, победившим Биня, стал маленький старый, засушенный как финик полицейский по имени Там, известный еще под кличками Палач и Тигр Кайлая. В течение нескольких недель Там разрушил шпионскую сеть Нгуен Биня. Необходимую информацию Палач черпал от бывших агентов коммунистического генерала, которым развязывал языки жестокими пытками. Камеры тюрем переполнились сторонниками Биня. К середине 1950 года Там вернул жителям Сайгона солнце, которое им заслонила зловещая тень Нгуен Биня.

Однако для Хо и Зиапа изрядно общипанный Бинь продолжал представлять определенный интерес как средство для отвлечения сил французов от событий на севере. В августе – сентябре 1950-го, когда Зиап завершал последние приготовления к нападению на при граничные аванпосты, Нгуен Бинь развернул тотальное наступление в Кохинхине. Войска Биня не могли противостоять французам в открытом сражении и были сметены огнем противника. То, что осталось от армии Биня и военно-политического коммунистического руководства, французы загнали на Камышовую равнину, почти в Камбоджу. Самоубийственное наступление, на которое толкнули Биня его хозяева с севера, дорого обошлось коммунистам на юге, и прежде всего Нгуен Биню, заплатившему за это в конце концов собственной жизнью.

В 1951-м Зиап приказал Биню “разведать новые пути сообщения с Тонкином через Камбоджу”‹4›. То был фактически смертный приговор, и все, кто находился в курсе дел, понимали это. Зиап знал, что генерал-лейтенант Бинь серьезно болен и, вполне возможно, не вынесет путешествия через ад джунглей. Однако, чтобы не случилось осечки, Ле Зуан подобрал в компанию Биню двух политработников. На пути в Северный Вьетнам, когда путешественников почти уже настиг возглавляемый французами отряд камбоджийцев, комиссары Ле Зуана вышибли Биню мозги выстрелом из американского армейского “кольта” сорок пятого калибра. Один из двух политработников попал в руки камбоджийцев и сказал им, что обнаруженное ими тело является телом генерал-лейтенанта Нгуен Биня, главнокомандующего силами Вьетминя в Кохинхине. Французский офицер отрубил одну из кистей рук убитого и отправил в Сайгон, где экспертиза, сверив отпечатки пальцев, дала заключение, что рука действительно принадлежала Биню. Так умер в камбоджийских джунглях всеми брошенный и преданный Нгуен Бинь, дорого заплативший по счетам Зиапа, Хо и Ле Зуана.

Первое наступление Зиапа на севере началось 16 сентября 1950 года. Под прикрытием тумана, характерного для завершающего этапа сезона дождей, силы Зиапа овладели Донг-Ке (что стало образцом для будущих сражений) за шестьдесят часов.

Войска Зиапа превосходили французов в численности по крайней мере в восемь раз‹5›. Бой начался с артиллерийской дуэли между французами в форте{29} и вьетминьцами на окружающих его высотах. Когда Вьетминю удалось артиллерийским и минометным огнем заставить замолчать французские орудия в крепости, вперед волна за волной устремилась пехота. После ожесточенной рукопашной схватки наступила тишина{30}. На сей раз, захватив форт, бойцы Вьетминя немедленно заняли позицию, с которой могли отразить контратаку парашютистов. Никакого грабежа, никакого беспорядка и неразберихи как в прошлый раз. Контратаки десантников не последовало, поскольку главное французское командование осознало наконец во всей полноте уязвимость приграничных форпостов.

Донг-Ке стал первой “фишкой домино”, падение которой предопределило участь других гарнизонов у трассы № 4. Зиап очень тщательно спланировал кампанию, однако и он не мог предвидеть неожиданной помощи, которую окажет ему французский командующий Карпантье. Относительно приграничных постов у Карпантье тоже имелись соображения, которые он и озвучил как раз 16 сентября, когда Зиап начал свое контрнаступление на Донг-Ке. Теперь, когда было уже слишком поздно, Карпантье решился все-таки на эвакуацию гарнизонов. Согласно приказу № 46, надлежало не позднее 1 октября овладеть Тай-Нгуеном и, как только это произойдет, немедленно вывести части из Као-Банга‹6›.

Даже в войне, в которой французы то и дело пытались претворить в жизнь один утопичный план за другим, приказ № 46, что называется, стоит особняком. Захват Тай-Нгуена совершенно не согласовывался с эвакуацией солдат из Као-Банга. По плану Карпантье, гарнизону Као-Банга предстояло следовать из форта не по Route Coloniale 3 (R.C. 3), или колониальной трассе № 3, соединявшей Као-Банг и Тай-Нгуен, а по R.C. 4 через Донг-Ке. В то время как захват Тай-Нгуена никак не способствовал процессу эвакуации гарнизона из Као-Банга, Карпантье видел в своем плане другие привлекательные стороны. Взять Тай-Нгуен не представлялось сложным, такая операция не была сопряжена с большим риском, но зато могла вызвать положительный резонанс в средствах массовой информации. Подав захват Тай-Нгуена прессе под правильным “соусом”, удалось бы прикрыть оставление Као-Банга, что, на взгляд французов, выглядело серьезным поражением. Для Зиапа не имело смысла защищать Тай-Нгуен, где находились только службы, которые могли быть выведены, и оборудование, которое могло быть брошено без особого ущерба для Вьетминя.

Если бы овладение Тай-Нгуеном являлось единственным иррациональным элементом плана, можно было бы даже оправдать затею командующего как уловку пресс-агента, направленную на сбивание цен акций. Катастрофическим просчетом Карпантье стала его техника эвакуации Као-Банга, зависевшая от двух факторов – неожиданности и стремительности. Приготовления к эвакуации велись так, словно бы французы не собирались уходить из Као-Банга, а, напротив, намеревались держаться в нем до конца. По замыслу Карпантье, когда французам удастся таким образом обхитрить Зиапа, гарнизону надлежало, быстро уничтожив все ценное, покинуть Као-Банг и с максимальной скоростью направиться по магистрали № 4 в Донг-Ке. Там солдаты должны были встретиться с высланной им на помощь колонной из Ланг-Сона. После оставления Као-Банга судьба гарнизона, как считал Карпантье, будет целиком и полностью зависеть от темпа его движения.

Построенный на иллюзорных фантазиях, план командующего был обречен с самого начала. Начать с того, что он совершенно устарел, поскольку разрабатывался год назад, когда Донг-Ке находился в руках французов. Теперь же, прежде чем они приступили к осуществлению задуманного, оказалось, что Донг-Ке взят Зиапом и вернуть форт нет никакой возможности. Кроме того, французы не могли двигаться по трассе № 4 скрытно и быстро. Коммунисты контролировали дорогу, где имелось множество удобных мест для засад. Но даже и при отсутствии засад скорость продвижения по частично уничтоженной оползнями дороге не могла быть высокой. Достаточно было заминировать ее и взорвать мосты, чтобы задержать продвижение воинской колонны на часы и даже дни.

Однако и это еще не все. Секретность, жизненно необходимая для реализации плана Карпантье, почти наверняка оказалась бы нарушена еще до начала операции. Вездесущие агенты Зиапа могли узнать о намерениях руководства противника раньше, чем многие из французских командиров на местах получили приказ начать действовать. Система управления войсками у французов была организована так, что никто и никогда не знал, кто кем командует. Полковник Лепаж, возглавлявший колонну, выступившую из Ланг-Сона, совершенно не подходил для решения возложенных на него задач. Он был артиллеристом, больным человеком, совершенно не разбиравшимся в особенностях ведения войны в джунглях, более того, он не понимал сути задания, не чувствовал уверенности в своих подчиненных и сомневался в собственной способности руководить ими. Но кроме всего прочего, учитывая то, как заметно усилились части Главных сил Зиапа, у французов просто не хватало солдат для реализации плана командующего.

Большинство высших французских офицеров считали, что затея провалится. Алессандри бурно протестовал, он даже грозился подать в отставку, но не сделал этого. Все понимали, что план – порождение отчаяния, потому что к сентябрю 1950 года уже не существовало четкого решения проблемы по спасению фортов, расположенных по R.C. 4. За глупость и нерешительность французского командования в 1949-м теперь, в 1950-м, приходилось платить кровью солдат.

В конце сентября Карпантье атаковал Тай-Нгуен силами, равными по численности примерно двум пехотным дивизиям, при мощной поддержке танков, артиллерии и штурмовой авиации. Наступление не встретило серьезного сопротивления, однако у атакующей стороны возникли серьезные проблемы с перемещением тяжелого вооружения под проливным дождем, которым их поливал муссон, необычно долго загостившийся на севере Вьетнама. В конечном итоге в середине октября французам удалось завершить эту операцию. С военной точки зрения никаких дивидендов данная акция не принесла, и, проведя в Тай-Нгуене около десяти дней, французы оставили его.

Настоящее сражение разыгралось на трассе № 4. 16 сентября злополучный полковник Лепаж и его отряд, состоявший преимущественно из североафриканцев, выступили из Ланг-Сона к Тат-Ке, промежуточному пункту на пути к Донг-Ке, где и предполагалась встреча с колонной из Као-Банга. В целях сохранения секретности никто не проинформировал Лепажа о том, в чем в действительности состоит суть предпринимаемых им действий и какова его цель. Таким образом, он и его отряд двигались на северо-запад к Тат-Ке словно бы с завязанными глазами. Всю дорогу бойцы Вьетминя неустанно нападали на французов – засадам, минам, завалам и ловушкам не было конца, так что в итоге Лепажу пришлось отослать артиллерию, грузовики и тяжелое саперное снаряжение обратно в Ланг-Сон, чем он только еще больше снизил шансы своего и без того не слишком боеспособного отряда.

19 сентября группа Лепажа добралась-таки наконец до Тат-Ке. Здесь они встретились с весьма и весьма желательным подкреплени ем, 1-м парашютным батальоном Иностранного легиона, выброшенным в Тат-Ке 18 сентября. 1-й иностранный парашютный батальон, Bataillon Etranger de Parachutistes (ВЕР), комплектовался почти исключительно из немцев и среди французских войск в Индокитае имел репутацию самого свирепого боевого формирования. Это была ударная часть, которая могла бы стать большим подспорьем для Лепа-жа и его отряда. Однако элитные “пара” всегда с презрением относились к другим французским солдатам, не отличавшимся столь же высоким уровнем профессионализма. Немцы, по большей части бывшие эсэсовцы, с недоверием смотрели на североафриканцев из Ланг-Сона. Офицеры из 1-го ВЕР быстро учуяли нерешительность Лепажа и поняли, что он не уверенный в себе человек. Сделанное открытие их насторожило. Таким образом, посланные Лепажу подкрепления вместо того, чтобы усилить его отряд, только еще больше ослабили его. Нет ничего более разрушительного для морального состояния подразделения, чем недоверие к командиру и презрение к части, бок о бок с которой предстоит окунуться в сражение.

Когда войско Лепажа добралось до Тат-Ке, для французов складывалась плохая ситуация, однако она стала еще хуже, причем очень быстро. Во-первых, никто (включая и Лепажа) не знал, зачем они прибыли в этот пункт и какие задачи им предстоит решать. Какой-то офицер из штаба Алессандри или Карпантье прилепил к “разномастному” контингенту Лепажа прозвище “тактические силы Байяр”. Во время Первой Индокитайской войны французы постоянно давали забавные кодовые имена как отрадам, так и операциям, которые проводили. Тот, кто назвал так группу Лепажа, несомненно, обладал тонким чувством юмора, поскольку “Байяр” вызывает ассоциацию со “слепотой и самоуверенностью невежества”{31}. Вместе с тем в том, что касалось слепоты, он был прав, а вот с уверенностью все обстояло несколько иначе.

Вторым фактором, способствовавшим снижению морального духа отряда Лепажа, стали приказы командира предпринять серию небольших рейдов в радиусе нескольких километров от Тат-Ке. Метод, который взял на вооружение полковник, опирался на теорию, владевшую умами штабистов в ставке главнокомандующего. Суть ее заключалась в том, что солдатам нельзя давать расхолаживаться и позволять “мечам ржаветь в ножнах”, пусть-де личный состав упраж няется, пока нет большого дела. Такие вылазки не приносили ровно никакой пользы, а людей в них погибало ничуть не меньше, чем в крупных сражениях. Спросите на передовой любого солдата любой армии, и он скажет, что все они искренне ненавидят подобные акции. ho рейды Лепажа помимо потерь приводили и к другим негативным последствиям. Они еще больше увеличивали “пропасть недоверия” между парашютистами и североафриканцами. Так, один раз марокканцы отправились на “зачистку” вместе с “пара”, следовавшими в голове отряда. Легионеры застали врасплох группу бойцов Вьетминя и задали им жару, но одновременно другие вьетминьцы обошли французский отряд и набросились на марокканцев. Марокканцы не устояли, и десантники внезапно оказались атакованными со всех сторон. После ожесточенной схватки легионеры все же прорвались, однако эпизод лишь усилил в них недоверие к североафриканцам.

Наконец 30 сентября Лепаж получил закодированный приказ полковника Констана, коменданта Ланг-Сона, где частично сообщалось о том, что тактическим силам “Байяр” надлежит делать. Лепажу было приказано ко 2 октября захватить обратно форт Донг-Ке, находившийся от него в восемнадцати километрах. При этом.командира отряда никто так и не поставил в известность относительно того, по какой причине ему надлежит наступать на Донг-Ке. Лепажа продолжали держать в неведении относительно истинных целей его миссии. Впрочем, та часть задания, о которой его поставили в известность, ничуть не обрадовала полковника, и он тут же отослал Констану депешу, в которой высказал довольно здравые соображения касательно трудности поставленной задачи. Лепаж сообщил Констану, что не имеет точных сведений относительно положения дел вокруг Донг-Ке, а знает лишь только то, что значительные силы Вьетминя либо находятся в самом форте, либо где-то поблизости. Из-за отвратительного состояния, в котором находилась трасса № 4, ни артиллерия, ни грузовой транспорт не могли продвигаться вместе с колонной, а моросящий дождик и низкая облачность не позволили бы использовать авиацию.

Ответ к Лепажу пришел быстро: выступайте на Донг-Ке немедленно.

Во второй половине дня 30 сентября Лепаж приказал трем батальонам марокканцев{32} и 1-му ВЕР приготовиться к выполнению задания. Сделав это, полковник исповедался и причастился, после чего сказал своему старому другу: “Назад мы не вернемся”‹7›. Колонна сил “Байяр” численностью от 2 500 до 3 500 человек в ночь на 30 сентября выступила к Донг-Ке‹8›. Не встречая сопротивления, Лепаж со своими людьми в пять часов пополудни 1 октября достиг высот к востоку от Донг-Ке, и тогда из руин форта вьетнамцы открыли по ним минометный и пулеметный огонь. Лепаж отложил атаку на следующий день, решив применить двойной охват, отправив одно крыло (Иностранный легион) с востока, а другое, состоявшее из марокканцев, с запада. Известняковые пики, густые джунгли и мощные контратаки Вьетминя не позволили ни одной из групп добиться успеха.

Уже после полудня 2 октября Лепажу наконец сообщили, что его задача – встретить эвакуированный гарнизон Као-Банга и помочь ему добраться до Ланг-Сона по трассе № 4. Поскольку взять Донг-Ке не удалось, согласно сброшенному с самолета приказу, Лепажу предписывалось обойти Донг-Ке, пробраться через непроходимые джунгли к западу от разрушенного форта, затем, описав полукруг, вернуться на трассу № 4 и 3 октября встретиться с гарнизоном Као-Банга в Нам-Нанге.

Лепажа и его людей, не имевших ни проводников, ни детальных карт, просто посылали на смерть. Все, даже воду приходилось нести с собой. Мало того, со всех сторон их окружали тысячи бойцов Вьетминя, отлично знавших местность и благодаря наличию у них носильщиков не отягощенных ничем, кроме личного оружия. Услышав о приказе, который получил Лепаж, Алессандри немедленно связался с Карпантье и сказал: “Отмените все. Если вы этого не сделаете, вы совершите преступление”‹9›. Но даже этот отчаянный, нарушавший субординацию призыв Алессандри остался неуслышанным.

С того момента, как в ночь со 2 на 3 октября Лепаж, сойдя с трассы № 4, углубился в джунгли, “прожекторы” на сцене театра военных высветили Као-Банг. Часом “Ч” и днем “Д” для гарнизона стала полночь 2 – 3 октября. В соответствии с планом Карпантье, личный состав должен был уйти без шума, бросив все тяжелое вооружение, и не мешкая спешить на встречу с Лепажем. Считая, что наивные расчеты ни в коем случае не оправдаются, комендант Као-Банга полковник Шартон, прославленный в боях легионер, решил изыскать “дополнительные гарантии провала”. Не выполнив приказа, он приказал одним мощным взрывом поднять на воздух все боеприпасы (150 тонн) вместе с прочим имуществом. Шартон не сомневался, что командирам Вьетмиия все равно известно о предстоящей эвакуации от своих агентов. Он, конечно, был прав, но взрыв помог Вьетминю определиться с точным временем начала операции.

Колонна гарнизона Као-Банга, имевшая в своем составе 1 600 солдат{33}, тысячу вооруженных туземцев (сторонников французов) и 500 гражданских лиц (включая местных проституток), выступила не в ночь со 2-го на 3 октября, как планировалось, а в полдень 3 октября. Ее движение вовсе не походило на стремительный марш налегке. Это была эвакуация, и колонне, отягощенной грузовиками и двумя пушками, а также плетущимися ранеными, женщинами и детьми, приходилось постоянно останавливаться.

Первый день (3 октября) прошел для колонны из Као-Банга сравнительно гладко. Неприятности начались только на следующий День. Когда колонна добралась до Нам-Нанга, места встречи с отрядом Лепажа, то никого там не застала. Затем поступили радиосообщения из Ланг-Сона. В первом говорилось о том, что Лепаж ок-ружен в джунглях к югу от Донг-Ке и принимает неравный бой. Во втором содержался приказ Шартону со всей поспешностью выступать на выручку колонны Лепажа. В этом присутствовала какая-то дьявольская ирония. По замыслу начальства, Лепажу отводилась задача поддержки Шартона, а вот теперь роли внезапно поменялись. Шартон был хорошим солдатом и потому немедленно приступил к выполнению приказа. Он знал, что пробраться к Лепажу по трассе № 4 ему не удастся, а придется идти по теряющимся в джунглях тропам. Пушки и грузовики были взорваны, а ноша солдат облегчена. Сложностей возникала масса, но самой главной проблемой стало то, что никто не знал, где точно искать тропу Куанг-Льет, единственную дорожку, которая могла привести Шартона к Лепажу.

Наконец, после долгих поисков, аборигены из отряда Шартона нашли тропу, ведущую в нужном направлении. Длинная колонна тонкой змейкой заструилась по ней через густые джунгли. Скоро, однако, тропа кончилась, и людям пришлось проделывать себе путь прямо сквозь заросли. Движение стало не просто медленным, а едва заметным. В довершение всего французы скоро заблудились. 4 и 5 октября Шартон упорно прорубался в южном направлении. К вечеру 6 октября его колонна оказалась вблизи от места, где находились остатки частей Лепажа.

Теперь вернемся к Лепажу, который 2 октября получил приказ обойти Донг-Ке и идти навстречу Шартону через джунгли. С того момента, как колонна свернула в заросли, она подвергалась беспрерывным атакам Вьетминя. Вскоре французские подразделения перестали существовать как единое целое, а люди в них превратились в зверей, окруженных охотниками. Наконец бойцы Вьетминя загнали наиболее крупную группу во главе с больным и едва способным передвигаться Лепажем в глубокую лощину, называемую ущельем Кокс-Кса. Поливая противника огнем с соседних высот, вьетнамцы безжалостно уничтожали французов. В отчаянии Лепаж приказал легионерам в 03.00 7 октября атаковать и прорываться на соединение с находившимися уже рядом силами Шартона. Неся серьезные потери, с беспримерным мужеством легионеры прорвались через кольцо вьетнамцев и вскоре после рассвета проложили путь команде Шартона.

У Шартона тем утром обнаружились свои проблемы – коммунисты впервые за все время ударили на него большими силами. Началось все с артподготовки, а затем тысячи и тысячи бойцов Вьетминя волнами устремились в атаку. Положение французов быстро ухудшалось. Скоро в панике побежали марокканцы, а сподвижники-туземцы, не выстояв, потеряли ключевую высоту. Позиция французов начала “просе дать”. Шартон со своими легионерами контратаковал, отчасти успешно, и его отряд продолжал драться, несмотря на серьезные потери.

Гибель группе Шартона принесло, как ни странно, прибытие уцелевших остатков колонны Лепажа. Охваченные паникой северо-африканцы из этого отряда были настолько испуганы и деморализованы, что практически лишились человеческого облика. Страх и паника быстро распространились от них на войска Шартона. Только легионеры продолжали действовать как эффективная боевая воинская часть, однако их было очень мало. Тысячи вьетнамцев были повсюду, и скоро все закончилось. Спастись удалось лишь немногим, остальные либо погибли, либо попали в плен{34}.

Гибель французских подразделений около Донг-Ке перепугала Кар-пантье и прочих старших командиров. Теперь они не думали уже ни о чем, кроме того, чтобы немедленно убрать войска из приграничной зоны – увести любой ценой. Тат-Ке был оставлен 10 октября. Гарнизон ушел в направлении Ланг-Сона, сопровождаемый уцелевшими, но полностью деморализованными солдатами из отрядов Шартона и Лепажа и гражданским населением Тат-Ке. Замыкал колонну 3-й колониальный парашютный батальон (3-й ВРС), высадившийся у Тат-Ке 6 октября с целью помочь тем, кому удалось вырваться из окружения после бойни у трассы № 4. Бойцы Вьетминя нападали на французов почти с самого начала марша, разбивая колонну и охотясь за отбившимися группами. Потери были почти стопроцентными, так, от всего 3-го ВРС осталось только пять человек. Но худшее ждало французов впереди. 17 – 18 октября началась эвакуация гарнизона из Ланг-Сона, бастиона приграничной оборонительной линии. В отличие от Као-Банга и Тат-Ке, Ланг-Сон был оставлен прежде, чем Зиап подошел к нему. Катастрофические потери, которые понесли французы в джунглях поблизости от Донг-Ке, самым негативным образом отражались на боевом духе экспедиционного корпуса, но командование нанесло по моральному состоянию своих войск еще один сокрушительный удар. Позор бегства отягощался и тем, что, уходя, гарнизон бросил в Ланг-Соне огромное количество всевозможных запасов: продовольствие, обмундирование, медикаменты и оборудование, но самое худшее – тонны боеприпасов, тринадцать гаубиц, 940 пулеметов, 450 единиц транспортных средств, 4 000 новеньких автоматов, свыше 8 000 винтовок и сотни бочек с бензином‹10›. Всего этого армии Зиапа могло хватить не на один месяц.

К концу октября в руках французов находился только один пограничный форпост, Лао-Кай, и Карпантье вознамерился эвакуировать его гарнизон. Ошеломленный катастрофой, разыгравшейся под Донг-Ке, обескураженный обвинениями в том, что отдал преждевременный приказ о выводе войск из Ланг-Сона, Карпантье предоставил принять деликатное решение о сроках эвакуации полковнику Косту, коменданту Лао-Кая. Кост превосходно справился с заданием. Оставив форт 3 ноября, он с боями провел колонну через джунгли и благополучно вывел ее к Лай-Чау. Карпантье поздравлял Коста точно победителя. Хотя и это, конечно, было не что иное, как очередное поражение.

Все, что случилось неподалеку от китайско-вьетнамской границы осенью 1950-го, являлось поражением. Высокомерие, глупость и небрежность французов стоили жизни 6 000 из 10 000 защитников приграничных постов, не говоря уже о потере огромных запасов оружия, снаряжения и продовольствия. Бернард Фэлл с горечью заметил: “Когда развеялся дым, французы обнаружили, что потерпели самое сокрушительное поражение в колониях с тех пор, как умер в Квебеке Монкальм{35}…”‹11›

Ближе к концу 1950 года Зиап выдвинул свои дивизии к Тонкинской дельте. Часть сил он сконцентрировал к северу от Ханоя, другую – к западу от дельты, а третью, преимущественно отряды партизан, – к югу от дельты. По всему становилось понятно, что Зиап собирался начать широкомасштабное наступление на французские позиции в Тонкине. Подобная перспектива так напугала Карпантье, что он даже собирался оставить весь Вьетнам к северу от 18-й параллели. Однако в ноябре ожидавшейся атаки Вьетминя не последовало, не произошло этого и в декабре. Тыловая система Зиапа, основанная преимущественно на использовании труда носильщиков, оказалась недостаточно гибкой и мощной, чтобы справиться с задачами снабжения в условиях новой диспозиции. Вьетнамцы попросту не смогли создать нужного количества новых складов, способных обеспечить тыловую поддержку во время наступления. Новую атаку Вьетминю приходилось перенести на 1951 год.

Зиап мог испытывать законное удовлетворение тем, как сложились события 1950-го. Ему удалось наглядно продемонстрировать высокую боеспособность частей Главных сил. Он смог перехватить инициативу и нагнать страха на французское командование. Наконец, он заставил зашевелиться правительство Франции, которое осознало, что выиграть индокитайскую войну малой кровью и без особых затрат не удастся. В конце 1950-го Зиап мог с уверенностью смотреть в будущее, планируя на 1951 год новое, еще более широкомасштабное наступление – наступление, которое поможет изгнать французов из Тонкинской дельты, а может быть, даже из всего Индокитая. Но, к досаде Зиапа, в начале января 1951 года “раскалад сил” вновь изменился, и не в его пользу. Наконец-то французы во Вьетнаме обрели долгожданного лидера – генерала Жана де Латтра де Тассиньи, Дугласа Макартура французской армии.

1. Bodard, Quicksand War, pp. 246-247; Fall, Street, pp. 34-55.

2. Fall, Street, p. 34.

3. Tanham, Warfare, p. 42.

4. Bodard, Quicksand War, p. 197.

5. Edgar O'Ballance, The Indo-China War 1945-1954: A Study in Guerrilla Warfare (London: Faber amp; Faber, 1964), p. 1 15.

6. Bodard, Quicksand War, p. 273.

7. Ibid., p. 278.

8. Bodard says 2,000 plus (p. 278) while O'Ballance reports 3,500 (p. 1 15).

9. Bodard, Quicksand War, p. 282.

10. O'Ballance, Indo-China War, p. 118.

11. Fall, Street, p. 30.

 

Глава 5.

 

Жан де Латтр де Тассиньи

Жан де Латтр де Тассиньи был современником американского генерала Джорджа С. Паттона и британского фельдмаршала Бернарда Монтгомери. Существует примечательное сходство в карьерах этих трех выдающихся людей. Все они родились в восьмидесятых годах девятнадцатого столетия, примерно в одно время закончили военные училища. Монтгомери стал выпускником Сэндхерста в 1908-м, Паттон – Вест-Пойнта в 1909-м, а де Латтр – Сен-Сира в 1910-м. Каждый в период обучения сталкивался с серьезными трудностями. У де Латтра возникли трения с преподавателем, и он отстал от своего курса. У Монтгомери не все ладилось с дисциплиной, вплоть до того, что его едва не исключили из училища, ему также пришлось пробыть курсантом на два месяца дольше, чем другим. Паттон завалил математику и “остался на второй год”, в результате проучился пять лет вместо положенных четырех. Все трое были спортсменами в молодые годы, и все трое прекрасно показали себя во время Первой мировой войны. Каждый из них имел серьезные ранения: де Латтр и Монтгомери в грудь, а Паттон в бедро, и каждый удостаивался наград за личное мужество, проявленное в бою.

Так же как Монтгомери и Паттон, де Латтр отличался сложным, взрывным характером, служить под его началом, равно как и командовать им, было делом не из легких. Де Латтра могли привести в бешенство самые неожиданные вещи: часовой в солнцезащитных очках, летчик с бородой, нехватка звезды на личном самолете. Иногда раздражение, впрочем, бывало наигранным и демонстрировалось с целью произвести тот или иной эффект, но иной раз и вполне искренним и происходило от неумения и нежелания держать себя в руках.

Подчиненным служилось с ним несладко. Он отдавал порой невыполнимые приказания, а если они все же выполнялись, бывал скуп на похвалы. Во время Второй мировой он созывал к себе корпусных и дивизионных командиров, генералов, заставляя их являться к нему в любой час, проделав порой многие километры по изрытым воронками, иногда обледеневшим дорогам. Он изводил подчиненных длительными заседаниями, на которых мог разглагольствовать часами, иной раз с полуночи до самого рассвета. Он отстранял от командования офицеров без колебаний и без малейших угрызений совести, его штаб жил в атмосфере постоянного страха перед командующим. И при всем этом те, кто служил с ним, не только восхищались им, но даже любили его. Этот “трудный” человек хорошо знал дело, которым занимался, был предан ему всей душой и последователен в действиях, он мог быть привлекательным и, случалось, обаятельным. Подчиненных воодушевляли его энтузиазм и стремление выполнять свою работу только на отлично.

Будучи командующим 1-й французской армией во время Второй мировой войны, де Латтр то и дело спорил с американским командованием, отказывался подчиняться приказам, решал вопросы через голову руководства, используя политические каналы. Постоянно требовал присылки большего количества войск, поставок большего количества предметов снабжения и лучших заданий. После Второй мировой де Латтр служил под началом Монтгомери, председательствовавшего в Объединенном союзническом комитете начальников штабов, а потом в качестве командующего сухопутными силами в Западной Европе, где Монтгомери был заместителем Эйзенхауэра. Де Латтр продолжал грызться с этими двумя так же. как и во время Второй мировой войны. В конце концов они даже подружились, хотя спорить и ссориться не перестали.

Де Латтр родился в 1889 году в семье представителя верхушки среднего класса из “глубинки” Вандеи – французской области, расположенной на Атлантическом побережье к югу от Луары. Закончив Сен-Сир, он пошел служить в кавалерию, в то время являвшуюся элитным родом войск в западных армиях. Первую мировую де Латтр встретил, являясь командиром взвода в 12-м драгунском полку. Вскоре после начала боевых действий де Латтр был ранен в колено осколками снаряда. Спустя несколько недель в стычке с немецким разъездом он зарубил саблей двух улан, однако третий пронзил его грудь пикой. Рана оказалась настолько серьезной, что де Латтр едва выжил. За этот подвиг он удостоился чести стать кавалером ордена Почетного легиона. Когда де Латтр выписался из госпиталя, на фронте шла окопная война, в которой не находилось достойного места кавалерии. Тогда де Латтр добровольно перешел в пехоту.

В конце 1914 года де Латтр был зачислен капитаном и командиром роты в 93-й полк 21-й пехотной дивизии, где быстро проявил себя. Вместе со своей частью он сражался в самой кровопролитной битве истории, под Верденом. Там он получил еще три ранения и в 1916-м возглавил батальон, которым командовал вплоть до 1917 года, когда из-за ран и нажитых в окопах болезней угодил в госпиталь. На этом его карьера пехотинца на передовой закончилась. Войну де Латтр завершил как офицер разведки при штабе 21-й дивизии, с которой принимал участие в сражениях вплоть до прекращения боевых действий. Во время Первой мировой он снискал себе славу героя и от кавалера дорос до офицера ордена Почетного легиона. Пять раз он был ранен и восемь раз отмечен в приказах за свои боевые отличия.

В период между двумя войнами де Латтр, как и его современники Монтгомери и Паттон, продолжал службу в армии. Он посещал лекции в высшем штабном и высшем командном училище, командовал батальоном, полком, занимал штабные должности, работал за границей. И в мирные времена для де Латтра нашлась “маленькая война” – с рифами в Марокко{36}. В ходе кампаний в пустыне де Латтр получил еще два ранения. Когда началась Вторая мировая война, де Латтр, подобно Монтгомери и Паттону, был повышен в звании до дивизионного генерала и назначен командиром дивизии.

В январе 1940 года де Латтр принял 14-ю пехотную дивизию, считавшуюся лучшей во французской армии. В действительности Дивизия представляла собой сборище деморализованных и расхлябанных людей, уступавшее немцам в позиционной борьбе на “ничейной земле”. Используя смесь из личных качеств вождя и “неприкрытого террора”, де Латтр “оздоровил” личный состав 14-й дивизии и превратил ее в агрессивное соединение, полное боевого задора. Он сделал это очень своевременно, потому что дивизии скоро пришлось выдержать тяжелое испытание – отчаянно сражаться в безнадежной войне, изведать хаос отступления и горечь поражения. Когда 10 мая 1940 года на Западном фронте германская военная машина начала свой знаменитый блицкриг, 14-я дивизия находилась в тылу. 13 мая она, погрузившись в эшелоны, отправилась на фронт, где уже творилась полнейшая неразбериха. Армия не могла сдержать напора немцев и отступала, дороги же были запружены гражданским населением, в панике бежавшим в глубь страны. Разведка (как с той, так и с другой стороны) практически не могла работать. Связь между дивизиями и командованием то появлялась, то исчезала, приказы сверху зачастую поступали с опозданием, а иногда не приходили вовсе. К 18 мая, совместно с командирами других французских частей, де Латтру удалось временно стабилизировать положение на фронте.

Однако передышка продлилась недолго. 5 июня немцы атаковали, а к 9 июня 14-я дивизия уже глубоко увязла в боях с противником. Сражалась она хорошо, однако другая французская дивизия, находившаяся слева, не выстояла и оголила фланг 14-й. Несмотря на угрожающую ситуацию, дивизия де Латтра не дрогнула, она продолжала биться сразу с тремя немецкими дивизиями. Когда же 10 июня французские части на правом фланге 14-й утратили способность к сопротивлению, отступление сделалось неотвратимым.

До конца кампании 14-й дивизии приходилось уже только маневрировать и вести арьергардные бои, теряя людей и технику под воздушными налетами “Штукас”{37} и напором немецких танков. Так 14-я дивизия лишилась двух третей своего состава, однако когда 24 июня военные действия закончились, оставшаяся часть сохраняла боеспособность. В то время как многие командиры утратили контроль над подчиненными, когда другие подразделения французской армии в панике бежали, 14-я дивизия де Латтра держалась стойко. За службу в 1940-м де Латтр был пожалован в гранд-офицеры ордена Почетного легиона. В приказе он характеризовался “…как молодой дивизионный командир первого класса, чьи храбрость и воинское мастерство сыграли ведущую роль в укреплении обороноспособности всей армии…”.

После окончания кампании летом 1940-го профессиональная карьера де Латтра пошла непростым, извилистым путем. Сначала правительство Виши вверило под его начало войска, дислоцированные в Центральном горном массиве, а позднее он принял командование французскими силами у Монпелье, в Средиземноморском регионе к западу от Марселя. Когда 11 ноября 1942 года немцы вторглись в неоккупированную зону Франции, де Латтр отказался выполнять приказы вишистского правительства и попытался оказать сопротивление. Двое подчиненных предали его, и 9 января 1943-го де Латтр предстал перед судом за измену и самовольное оставление командования. Трибунал признал его виновным только по второму пункту обвинения и приговорил к десяти годам тюремного заключения в Рионе. С помощью своего сына Бернара де Латтр 3 сентября 1943-го бежал из тюрьмы, а 16 октября в тылу у немцев приземлился легкий самолет, на котором его переправили в Англию.

В середине декабря 1943-го беглец вылетел в Северную Африку, двадцатого числа он имел встречу с генералом де Голлем и почти сразу же после этого – с генералом Жиро, который хорошо знал де Латтра по предшествующей совместной службе и высоко ценил его способности. Через день или два последний получил под свое командование общевойсковую армию, позднее известную как армия “Б”, затем как 1-я французская армия и, наконец, как Рейнская и Дунайская армия{38}.

То, что вверили под командование де Латтра, только называлось армией. На самом деле он начинал на пустом месте. Под вопли и стенания “обобранных” командиров он “похищал” ведущих штабных офицеров из других французских соединений. Его дивизии, ранее действовавшие в Италии и Северной Африке, различались по своему составу, и задачей де Латтра было сплотить разношерстный человеческий материал в единое целое. Де Латтр настаивал на том, что все в его армии – будь то представители Свободной Франции, беженцы, туземцы или же военнослужащие регулярной французской армии – должны быть равны и никому нельзя пенять на его прошлое. Он создал центр учебы и подготовки, обожаемое им заведение, и придирчиво относился к форме, церемониям, военным традициям. Де Латтр сделал все возможное и невозможное, чтобы превратить своих солдат в “крестоносцев”, готовых отправиться в великий поход за освобождение Франции.

16 августа 1944 года французская армия начала высадку на средиземноморском побережье Франции примерно в 40 километрах к востоку от укрепленного города Тулон, а 18 августа де Латтр уже штурмовал его рубежи, на которых держали оборону 25 000 немецких солдат и офицеров. Выйдя 21 августа на окраину Тулона, французы к 24 августа овладели большей частью города, и через три дня де Латтр принимал в нем парад победителей.

Еще прежде окончания штурма Тулона де Латтр наметил другой объект приложения сил – морскую базу в Марселе. Здесь он вновь продемонстрировал “любовь к риску”, поскольку, избрав себе вторую цель, должен был разбить силы на две группы, отделенные друг от друга расстоянием в пятьдесят километров. При этом обеим группам приходилось выбивать неприятеля, закрепившегося на заранее подготовленных оборонительных рубежах. Затея окупилась, поскольку 26 августа де Латтр подтянул к Марселю большую часть войск, с которыми брал Тулон. С этого момента сражение за базу разгорелось с новой силой. Несмотря на то что в пригородах Марселя еще шли ожесточенные бои, продлившиеся несколько дней, основные опорные пункты неприятеля пали уже 27 августа.

Покончив с сопротивлением противника в двух крупнейших портах на юге, де Латтр вместе с американскими союзниками устремился на север, нигде не встречая серьезного противодействия. Немцы, изрядно деморализованные, страдающие от нехватки топлива и постоянных налетов американской авиации, поспешно отступали, опасаясь оказаться отрезанными глубоко вклинившейся в их оборону 3-й армией США, наступавшей из Нормандии под командой генерала Паттона. 12 сентября франко-американские войска встретились с частями Паттона, и армия де Латтра вместе с остальными соединениями 6-й группы армий генерала Деверса поступила под командование генерала Эйзенхауэра{39}.

С этого момента и до окончания войны де Латтр потратил на сражения со своими американскими начальниками ничуть не меньше сил и энергии, чем ушло у него на то, чтобы громить немцев. Едва успел де Латтр со своей армией войти в Эльзас, как в Декабре 1944 года, в связи с возникновением серьезной угрозы со стороны противника, генерал Девере, командующий 6-й группой армий и непосредственный начальник французского генерала, приказал ему покинуть Страсбург и отступить в Вогезы. Де Латтр отказался подчиниться, а поступок свой объяснил тем, что боевой дух французов и их воинская честь не позволяют ему оставить ключевой город Эльзаса в руках врага. “Кипящий пар” страстей быстро распространился на высшие политические круги, где де Латтра поддержали де Голль и Черчилль. Приказ Деверса был аннулирован, вместе с тем вполне реальная угроза со стороны немцев в Вогезах осталась. Выигравшему политический раунд де Латтру предстояло теперь одержать верх в схватке с противником. Француз не подкачал, однако для того, чтобы удержать Страсбург, пришлось пролить немало крови. Понадобилась помощь Деверса и всей имевшейся в его распоряжении американской авиации, чтобы отстоять город.

Затем армия де Латтра с боями переправилась через Рейн и, обогнув с юга Шварцвальд, взяла Штуттгарт, несмотря на то что этот город находился в зоне наступления американских сил. Последовало еще одно столкновение. Девере приказал де Латтру оставить Штуттгарт, де Латтр вновь не подчинился. И опять де Голль и теперь Эйзенхауэр поддержали задиру, а Деверсу в очередной раз пришлось отменять свой приказ. Через несколько дней де Латтр захватил Ульм, где разыгралось одно из важных сражений в эпоху Наполеоновских войн. Ульм тоже находился в американской зоне. На сей раз долготерпеливый Девере не выдержал и взорвался. После бурных объяснений французам все же пришлось убраться из Уль-ма. Через несколько дней после окончания войны Девере, подводя итог своим взаимоотношениям с де Латтром, полушутя-полусерьезно заметил: “Не один месяц нам приходилось сражаться вместе, по большей части на одной стороне!”‹1›

В 1944-м и 1945-м де Латтр “сдал последний экзамен”. Во время Первой мировой войны он являл чудеса героизма и храбрости на полях кровавых сражений как ротный и батальонный командир. В 1940-м он прекрасно проявил себя во главе дивизии, а к 1945-му сделался первым среди французских командующих. Он мог с оптимизмом смотреть в будущее, ожидая заслуженных почестей и престижных должностей.

В 1948 году де Латтр получил назначение на пост генерального инспектора вооруженных сил. Должность в общем и целом не давала особой власти, однако скоро положение прославленного генерала изменилось. Напуганные ростом советской угрозы, страны Западной Европы начали объединяться, и де Латтр сделался французским представителем в Объединенном комитете начальников штабов сил союзников, где председательствовал фельдмаршал Монтгомери. Разумеется, два таких человека, как де Латтр и Монтгомери, два эгоцентриста, исполненных сознания своего мессианского долга, уверенных в непогрешимости собственных мнений, не могли не столкнуться лбами. Тем не менее со временем они научились уважать друг друга и, хотя при случае принимались размахивать кулаками и сотрясать воздух, стали хорошими друзьями. После смерти де Латтра Монтгомери отзывался о нем как об “очаровательном человеке”. Такие вот странные слова об этой, вероятно, самой “неудобоваримой” личности своего времени.

В 1948-м де Латтр сделался главнокомандующим союзными сухопутными силами в Западной Европе и достиг высшей славы и почета, о которых только мог мечтать французский офицер. После создания НАТО он являлся третьим лицом после Эйзенхауэра и ставшего его заместителем Монтгомери. И вот в такой момент “труба” позвала генерала в дорогу. Произошло это в конце 1950 года, сразу после катастрофы, постигшей французов у китайско-вьетнамской границы. Французское правительство обратилось к де Латтру с просьбой занять сразу два поста, верховного комиссара в Индокитае и главнокомандующего французскими войсками в регионе. Даже де Латтра, несмотря ни на какую “любовь к риску”, охватили сомнения. Ему исполнился шестьдесят один год, он занимал один из высших военных постов в Европе и понимал, с какими трудностями предстоит столкнуться, причем не только в самом Индокитае, но и в Париже. Впрочем, колебался он недолго. 13 декабря 1950 года де Латтр сел в самолет в парижском аэропорту Орли и отправился в Сайгон. Самый выдающийся из французских генералов летел, чтобы решать величайшую для послевоенной Франции проблему.

Слова “величайшая проблема” – не преувеличение. В самые кратчайшие сроки де Латтру предстояло вдохнуть жизнь и заставить действовать полностью деморализованные французские войска в Индокитае. Боевой дух уцелевших солдат и офицеров находился на нулевой отметке – товарищи их погибли или пропадали в плену. Но хуже всего было то, что поражение, которое потерпели с французы, нанесли им представители презренного племени, способного лишь гнуть спину на рисовых полях. Прежние лидеры французов своими неумелыми действиями, непродуманными приказами и наплевательским отношением к солдатам довели дело до катастрофы и в итоге в декабре дошли до того, что решили вывезти из Тонкинской дельты детей и женщин, собираясь и вовсе оставить Северный Вьетнам.

Вот в такое болото и угодил де Латтр, которому предстояло заставить водоворот событий крутиться в обратную сторону. За решение крайне непростой задачи де Латтр взялся, вооружившись хорошо испытанными методами – использовал старую “смесь” из личного обаяния, безграничной энергии и безудержной ярости. Когда 17 декабря 1950 года он прибыл в Сайгон, у трапа самолета оркестр встретил его “Марсельезой”, при этом один из музыкантов взял неверную ноту. С музыкантов де Латтр и начал. Он вызвал тех, кто отвечал за встречу, и пропесочил их так, точно они сорвали ему боевую операцию. Прибыв в Ханой двумя днями позже, де Латтр в первые пять минут своего там пребывания снял с должности коменданта за то, что, как показалось генералу, бойцы почетного караула не выглядели должным образом. После торжественной церемонии де Латтр обратился ко всем собравшимся офицерам, однако слова его адресовались преимущественно молодым (включая его сына, Бернара). Он сказал: “Капитаны и лейтенанты, из-за вас я согласился принять на себя это тяжелое бремя. Я обещаю вам, что отныне вы узнаете, что такое командир”‹2›. Его слова разлетелись по всему Индокитаю по “казарменному телеграфу”. Отныне не будет грубых просчетов, неоправданных потерь и панических акций по скороспелой эвакуации. К французам начал возвращаться утраченный боевой дух.

Однако разбитую армию нельзя привести в норму одними разговорами и выволочками. Необходимо устранить причины понесенных поражений, изменить реальную ситуацию. В первую очередь де Латтр “разорвал в клочки” все планы по оставлению Тонкинской дельты и отменил предполагавшую эвакуацию женщин и детей. Он сказал им, что французская армия будет сражаться и, если придется, умрет в дельте. Он велел доставить во Вьетнам супругу, вдвоем с которой поселился в Ханое. Де Латтр “прошерстил” старших офицеров, отослав тех, кого считал неподходящими, во Францию. При каждом удобном случае он не забывал указать солдатам, что им пришлось сражаться с численно значительно превосходящим их противником без подкреплений и без новой техники, и твердил им, что теперь они победят. Де Латтр разработал программу укрепления аванпостов и оборонительных рубежей в дельте. Для участия в будущих боевых действиях он задействовал авиацию и проследил, чтобы летные части были снабжены новым американским изобретением, напалмом – вязкой горючей жидкостью, воспламеняющейся при ударе. К середине января 1951 года словами и делами де Латтру удалось так воодушевить французские силы, что они с твердыми сердцами ждали начала генерального контрнаступления Зиапа. Теперь, в 1951-м, Зиапу предстояло пройти проверку на прочность, померившись силами с лучшим французским полководцем.

1. Maj. Gen. Guy Salisbury-Jones, So Great A Glory (New York: Frederick A. Praeger, 1955), p. 197.

2. Ibid., p. 236.

 

Глава 6.

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-20; Просмотров: 207; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.253 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь