Мучительный путь по болотам.

 

Перевалив Апеннины, Ганнибал услышал, что Фламиний уже близ города Арретия. Это известие заставило его избрать самый короткий и самый неудобный путь – по болотистой низине, залитой в весеннюю пору года водами реки Арн.

Вперед Ганнибал пустил самых лучших и испытанных воинов – испанцев и африканцев, со всею их поклажей, чтобы они могли остановиться в любом месте, ни в чем не терпя нужды; посредине шли галлы, замыкали походную колонну всадники. А еще дальше, в некотором отдалении от общего строя, двигался Магон с легкою нумидийскою конницей, которая должна была помешать бегству галлов – если бы те, измучившись долгою и трудною дорогой, вдруг надумали повернуть назад.

В глубоких яминах, полных водой и жидкою грязью, люди увязали по плечи, по горло, а случалось, что проваливались и с головою, и все-таки передовые не отставали от проводников. Но галлы не могли ни устоять на ногах, поскользнувшись, ни сами подняться, упавши. Иные едва брели, иные даже и не пытались бороться с усталостью, но опускались в воду и покорно ждали смерти, как вьючные животные, которые издыхали с ними рядом.

Четыре долгих дня и три ночи длился этот переход, и ни разу не встретилось ни одного сухого островка, где можно было бы вытянуться и уснуть хотя бы на час. Солдаты сваливали в кучи свои тюки[13] и ложились сверху или находили груду конских трупов, хотя бы чуть-чуть выглядывающую из воды.

Ганнибал еще раньше заболел глазами – на него скверно действовала неустойчивая весенняя погода. Теперь он ехал на единственном слоне, уцелевшем к концу зимы, и, значит, сравнительно с остальными был над водою высоко, но долгая бессонница, ночная сырость и болотный воздух обострили болезнь, а лечиться не было ни времени, ни места, и он окривел.

Разбив лагерь, Ганнибал выслал вперед лазутчиков, и те подтвердили, что римское войско расположилось у стен Арретия. Тогда Ганнибал принимает все меры, чтобы узнать характер консула и его планы, а также местность, дороги, возможности снабдить войско продовольствием и многое иное, что важно знать, находясь в чужой и враждебной стране.

Оказалось, что местность – одна из самых плодородных в Италии, богатая и хлебом, и скотом, что консул – человек горячий и надменный, не боится ни законов, ни сената, ни самих богов и что, по всей видимости, действовать он будет безрассудно и опрометчиво, не спрашивая и не слушая ничьих советов. Ганнибал решил получше воспользоваться природными недостатками своего противника, а для этого – растревожить его и раззадорить; и он принялся грабить Этрурию, издали дразня консула дымом пожаров и запахом крови.

Фламиний собрал военный совет, и все говорили одно: надо дождаться второго консула с войском и действовать сообща, а пока разослать по округе отряды конницы и легкой пехоты, и они положат конец наглым и безнаказанным грабежам.

Консула это единодушие до того рассердило, что он выбежал из палатки и приказал подать сразу два сигнала – к походу и к битве. Потом, вернувшись к своим советникам, он закричал:

– Нет, зачем же нам рассылать по округе какие-то отряды?! Будем лучше сидеть смирно под стенами Арретия – ведь это наша родина, не так ли, тут наши лары и пенаты! – а Ганнибала держать не станем, пусть идет куда хочет, пусть выжжет и опустошит всю Италию, пусть приступит к самому Риму! А мы не тронемся с места до тех пор, покуда господа сенаторы нас не призовут, как некогда призвали Камилла из Вей![14]

Он снова выбежал наружу, распорядился поднимать поскорее знамена[15] и вскочил на коня, но конь внезапно припал на передние ноги и сбросил седока. Все испугались, а тут вдобавок примчался гонец и доложил, что одно знамя, как ни бьется знаменосец, поднять не могут. Обернувшись к гонцу, консул спросил:

– Может, ты мне еще и письма от сената принес, чтобы я думать не смел о битве?.. Иди обратно! Пусть выроют древко лопатой, раз у них от страха руки занемели!

И войско двинулось. Начальники не одобряли решения Фламиния и боялись беды, которую недвусмысленно, дважды подряд, возвестили боги, но солдаты были довольны дерзкой неустрашимостью консула: она внушала надежду, а наг сколько основательна эта надежда, солдаты не размышляли.

 

Тразименская битва.

 

Между тем Ганнибал вышел к Тразименскому озеру, в таком месте, которое как бы самою природою было создано и предназначено для засады. Озеро подступает почти вплотную к горе, оставляя лишь узкую полоску берега; дальше полоска расширяется в небольшое поле, отовсюду окруженное крутыми холмами. Там Ганнибал и разбил свой лагерь, поместив в нем, однако же, только африканцев и испанцев: балеарцев и прочую легкую пехоту он увел за холмы, а конницу спрятал у самого входа в эту ловушку.

Фламиний появился на закате солнца. Он с трудом дождался утра и, едва рассвело, прошел теснину, не позаботившись выслать вперед разведчиков. На поле он заметил неприятеля – но лишь того, который был прямо перед ним; засады в тылу и над головою он не обнаружил. Убедившись, что план его удался, что враг заперт и зажат меж озером и горами, Ганнибал подает всем своим сигнал к нападению, и, они скатываются вниз. Что всего более поразило римлян, так это дружная слаженность неприятельской атаки. Дело в том, что туман, поднявшийся с озера, лег на поле гораздо гуще, чем на высотах, и римляне ничего не видели даже в нескольких шагах, а карфагенские отряды отлично различали друг друга и спустились почти одновременно. Лишь по крикам, загремевшим со всех сторон сразу, римляне поняли, что они в кольце, и бой начался прежде, чем они успели построиться или хотя бы обнажить мечи.

Среди всеобщего замешательства сам Фламиний сохранял завидное присутствие духа. Он успокаивал воинов, пугливо озиравшихся на каждый новый крик, и всех призывал собраться с мужеством и стоять твердо.

– Помните, – повторял он, – не молитвы богам выведут нас отсюда, а только собственная сила и отвага! Сквозь вражеский строй путь пролагает только железо, и чем меньше ты думаешь об опасности, тем меньше она тебе угрожает!

Но за шумом и смятением ни советы, ни приказы не были слышны; солдаты не узнавали своих знамен и своих начальников, и для многих оружие было скорее обременительным грузом, чем защитою. В туманной мгле звучали стоны раненых, гулкие удары кулаков, звон мечей, вопли ярости и ужаса. Одни пускались в бегство и тут же наталкивались на клубок сражающихся и застревали в нем. Другие, опомнившись, пытались вернуться в битву, но их уносило потоком беглецов.

Наконец все удостоверились, что нет иной надежды На спасение, кроме той, которая скрыта в силе рук и остроте клинков; и каждый сам стал для себя начальником, и сражение разгорелось вновь, но не то правильное сражение, когда войско разделено на три боевые линии, легкая пехота выдвинута вперед и любой солдат держится своего легиона, своей когорты и манипула! Теперь только случай соединял бойцов и собственная храбрость указывала каждому его место! И так все были поглощены битвою, что не замечали ничего вокруг – не заметили даже землетрясения, которое разразилось как раз в эти часы и погубило немало городов в Италии, изменило течение многих рек, обрушило горы.

Почти три часа продолжалась эта жестокая сеча и всякий раз вспыхивала особенно жарко там, где появлялся консул. Фламиния окружали отборные воины, он бесстрашно бросался в самую гущу неприятеля, а враги легко узнавали римского полководца по богато украшенному оружию и делали все возможное, чтобы до него добраться. Наконец один инсубр, по имени Дукарий, которому консул был знаком и в лицо, крикнул своим соплеменникам:

– Вон он, убийца наших воинов, разоритель нашей земли! Сейчас я принесу его в жертву теням наших близких![16]

И, пришпорив коня, он разметал толпу римлян, заколол оруженосца, который прикрыл было главнокомандующего своим телом, а потом пронзил копьем и самого Фламиния. Смерть консула послужила сигналом к повальному бегству, и уже ни озеро, ни горы не казались помехою: словно ослепнув от ужаса, люди карабкаются по отвесным стенкам, забиваются в щели, бредут по воде, пока не погрузятся по плечи, по уши. Были и такие, кого безумный страх заставлял пуститься вплавь, но они либо тонули, ощутив всю безнадежность своей затеи, либо, выбившись из сил, поворачивали назад и встречали гибель на прибрежных отмелях, где их уже поджидали карфагенские конники.

Около шести тысяч пехоты из головного отряда в самом начале битвы вырвались из рук неприятеля, взошли на какой-то холм и там стояли, не зная, что происходит позади, прислушиваясь к невнятным крикам и звону железа. Когда же солнце поднялось выше и разогнало туман, они увидели сразу и горы, и поле, и позорно поверженную римскую рать. Мигом подняли они знамена и кинулись прочь, пока их не заметили. Но на другое утро их настиг Магарбал со всею карфагенскою конницей; он пообещал жизнь и свободу тем, кто сложит оружие. Римляне сдались – и обещание было исполнено с истинно пунической «честностью»: всех до последнего Ганнибал заключил в оковы.

Такова знаменитая Тразименская битва – одно из самых памятных бедствий в истории римского народа. Пятнадцать тысяч полегли в бою, десять – спаслись бегством и, рассеявшись по всей Этрурии, пробирались кто как мог в Рим. У карфагенян убитых было две с половиною тысячи да еще многие умерли от ран. Пленных латинян Ганнибал отпустил без выкупа, римских граждан запер под стражею. Тела своих он приказал собрать и похоронить, трупы врагов бросили без погребения. Впрочем, консула Фламиния Ганнибал распорядился предать погребению наравне со своими, и его искали очень старательно, но не нашли.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: