ПРИРОДНЫЕ УСЛОВИЯ, ОБЩЕСТВЕННЫЙ УКЛАД, ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ

 

Чукотка представляет собой арктическую тундру с хребтами и нагорьями, прерываемыми болотами, реками и озерами. На юге, около реки Анадырь, росли береза, тополь, хвойная лиственница. Средняя температура июля – около +8…+9 °C, января – около –27 °C (данные 1960‑х гг.; ср.: Овсянников 1930: 79). Соответственно, кочевники‑оленеводы имели свой цикл кочевания, от которого, в свою очередь, зависело и время военных действий против тех или иных врагов. Чукотская сказка так объясняет причины перекочевки: «Зимой, когда мох покрывался толстой коркой льда и олени не могли пробить ее… угоняли табун в глубь тундры. Весной, когда начинались обвалы в горах… угоняли оленей ближе к морю» (Бабошина 1958. № 93: 223). Ведь летом на побережье прохладно, меньше комаров и оводов; кроме того, тут можно заняться морским промыслом (май – сентябрь), а зимой в глубине материка стада лучше защищены от ветров. Перекочевки происходили на нартах, только по снегу, в конце апреля – начале мая по последнему снежному покрову и в конце сентября – начале октября по первому снегу (Олсуфьев 1896: 122; Друри 1936: 106―110; Тихомиров 1960).

С течением времени в хозяйстве чукчей все большее значение приобретала не охота на дикого оленя, а домашнее оленеводство. Так, в середине XVIII в. у богатых было по 1000 и более оленей, у бедных – по 10―20, в среднем же по несколько сотен животных (КПЦ. № 70: 184; ср.: Богораз 1991: 9, примеч. 5)[6]. В первой половине XIX в. в результате былых набегов на коряков количество оленей у чукчей значительно возросло. Так, середняки имели до 1000 животных, бедные – несколько сотен, а богатые – «часто даже не знают им числа» (Кибер 1824: 96; Вдовин 1965: 21; 1987: 50)[7]. С ростом оленьего поголовья связаны и необходимость поиска новых пастбищ, и дальнейшее расселение и распыление чукчей (о средней площади для выпаса оленей см.: Васильев 1936: 94; Друри 1936: 110―111). Следовательно, чукчам уже сложнее было собрать большие отряды, впрочем, в XIX в. крупномасштабных боевых действий не отмечалось.

Социальная структура кочевых чукчей базировалась на семейных общинах, состоящих из близкородственных семей. Десяток таких стойбищ представляли собой «околоток», фактически «семейно‑родственную соседскую общину» (Крупник 1989: 90). Кочевья, располагавшиеся около крупного географического объекта, например реки, носили общее локальное название. Племенных объединений, судя по всему, не существовало. Если описывать очень усредненное стойбище оленеводов первой половины XIX в., то его можно представить следующим образом. Оно чаще состояло из 2―7 яранг, в которых жила группа родственников и лиц, принятых в семейную общину. Причем подчас сами стойбища располагались на значительном удалении друг от друга (Меновщиков 1988. № 53: 109; № 121: 281; ср.: № 92: 207). Яранга представляла собой почти круглое в плане жилище в форме неправильной полусферы, состоящее из оленьих шкур, натянутых на каркас из связанных шестов. Высота яранги в центре была примерно 3,0―4,5 м, а диаметр – около 10―15 м, посередине купола было специальное дымовое окно. В яранге жила большая патриархальная семья. Отдельная семья из нескольких (например 4―6, но не более 15) человек жила в палатке‑комнате – пологе. Яранга имела несколько (согласно количеству семей) пологов, стоящих по кругу. Пологи состояли из натянутых мехом внутрь оленьих шкур, верх такой «комнаты» крепился к верху яранги. В пологе имелся светильник‑жирник, который обогревал помещение так, что люди тут сидели почти голыми. Яранги обычно располагались в ряд. Главное место в нем занимало большое жилище наиболее богатого и поэтому, по чукотским представлениям, наиболее влиятельного члена семейной общины. Олени этого «переднедомного» (эттыорралын) составляли основу стада всего стойбища, поскольку пасти стадо менее 200 голов было нецелесообразно (Беретти 1929: 47; Антропова 1957: 117).

Казак Б. Кузнецкий так рассказывал о положении «хозяина стойбища» (1756): «Лучших мужиков яко старшин признают и почитают по тому только одному случаю, кто более имеет у себя оленей, но и их вменяют ни во что, для того, ежели хотя за малое что осердятся, то и убить их до смерти готовы» (КПЦ. № 70: 181; Георги 1777: 82; Шашков 1864: 67; Антропова 1957: 120). Поэтому, как отмечал Г. А. Сарычев (1952: 186), «он (глава стойбища. – А. Я .) может только преподавать советы и воздерживать от дерзостей или худых поступков одними словами». Для решения значимых вопросов войны и мира «хозяин стойбища» проводил собрание мужчин стойбища, которое могло и не принять совет, рекомендуемый «переднедомным» (Майдель 1925: 32; ср.: Козлов 1956: 35). Вес на совещании имели старики, молодежь же, стоя сзади, слушала обсуждение (Богораз 1934: 178). Чукотское сказание сообщает: «Долго спорили воины и не послушали своего вождя…» (Бабошина 1958. № 101: 243; ср.: Лебедев, Симченко 1983: 129).

В патриархальной чукотской семье отец был полным хозяином. Его практически беспрекословно слушались родичи. А. В. Олсуфьев (1896: 108) отметил: «Несмотря на все своеволие и необузданность чукоч, подчинение старшему в семье всех ее членов совершенно беспрекословное». Он мог даже убить членов своей семьи без всяких для него последствий (Беретти 1929: 19), люди могли лишь осудить его поступок, но не могли вмешаться (Тан‑Богораз 1979а: 210). Царская администрация также никак не вмешивалась во внутренние дела чукчей, оставляя им право решать споры согласно местным обычаям.

Социальная и военная организация оседлых чукчей и азиатских эскимосов. В каждом селении было несколько жилищ, в среднем 2―3 или 6―7 (Григорьев 1876: 571). В сказках, например, отмечается, что в поселке было пять жилищ, в которых жили братья с семьями (Меновщиков 1988. № 32: 65; № 88: 196; ср.: № 89: 198). Возможно, у приморских жителей существовал и мужской дом (чукотское – к'легран), аналогичный кажиму аляскинских эскимосов, в котором проходила общественная жизнь, однако со временем он превратился в зимнее жилище нескольких родственных семей (Вдовин 1950: 97; 1965: 46―47; Леонтьев 1975: 83―86; 1973: 90―94; ср.: Богораз 1939: 84―85; Hughes 1984: 244; 1984а: 251). Древние зимние жилища – большие полуземлянки с каркасом из китовых костей – устраивались на косогоре, на склонах прибрежных сопок, обычно у галечной косы (Меновщиков 1987. № 24: 163; 1988. № 120: 280; ср.: Арутюнов, Крупник, Членов 1982: 47) или возвышенности (Мерк 1978: 106). В зимней полуземлянке могло жить пять семей (Меновщиков 1988. № 120: 280), в среднем же в ней находилось от трех до десяти семей (Иванов 1989: 72; ср.: Георги 1777: 82)[8]. Рядом с полуземлянкой устанавливались летние жилища, количество которых соответствовало числу семей в зимнем. Уже в первой половине XIX в. от полуземлянок отказались (Богораз 1909: 180; Леонтьев 1975: 87). Население стало жить в зимних ярангах с пологом, заимствованных у чукчей и модифицированных. Когда сходил снег, зимние жилища разбирали и обитатели переезжали в летние яранги в форме неправильной коробки, состоящие из каркаса, обтянутого кожей. Тут они оставались до первых морозов (Богораз 1991: 114; Меновщиков 1959: 37―41; 1977: 25 (о Сирениках)).

В XIX в. эскимосское население на материке делилось по языковому и территориальному признаку на пять племен, которые, в свою очередь, делились на роды (кланы) (Крупник, Членов 1979; Членов 1988: 65―69). Семьи, произошедшие от общего предка, объединялись в род, который имел свои праздники, территорию, кладбище и старейшину (нуналихтак) , выполняющего представительские, судейские и культовые функции. Должность старейшины была наследственной и передавалась от отца к сыну (Файнберг 1964: 167―168; Арутюнов, Сергеев 1975: 109; Теин 1975: 88; Крупник 2000: 38, 71). В одном селении в зависимости от его величины жили несколько или даже один род. Оседлые же чукчи жили большими патрилокальными семьями (Burch 1998: 36). Основной хозяйственной ячейкой оседлого общества чукчей и эскимосов была промысловая артель, которая обычно состояла из восьми человек, – именно столько человек включал экипаж обычной промысловой байдары: на носу находился гарпунщик, на корме сидел с рулевым веслом хозяин байдары, а в середине – три пары гребцов. Обычно такую артель составляли родичи, но если один род не мог укомплектовать экипаж, тогда к нему присоединялись неродственники. Если же родичи были многочисленны, то они владели несколькими промысловыми байдарами (Тан‑Богораз 1930: 70; Меновщиков 1962; Сергеев 1962).

В селении наибольшим влиянием пользовался старшина (умилык) – самый сильный мужчина, им мог стать и тот, кто победил своего предшественника силой (Олсуфьев 1896: 109). Старшина мог требовать у односельчан часть добычи, которую, боясь его, жители отдавали (Тан‑Богораз 1930: 73; Козлов 1956: 145―146; Меновщиков 1980: 221; 1988. № 131: 313; Бахтин 2000: 343). Если требования старшины не исполняли, то он мог вызвать непокорного на поединок (Меновщиков 1974. № 30: 135) и на «законных основаниях» убить его. На войне же ополчением мог руководить опытный старичок, а не самый сильный воин (Богораз 1934: 175; Меновщиков 1988. № 129: 308). Впрочем, военным предводителем и старшиной могло быть одно и то же лицо (Меновщиков 1985. № 127: 307―310; 1987. № 31: 214; Дьячков 1893: 53). Однако важные вопросы решали старики, совещавшиеся с предводителем (Богораз 1934: 175). Инициатива сбора совета для заключения мира могла принадлежать умилыку селения, который и вносил свое предложение о мире на собрании всех мужчин (Меновщиков 1985. № 127: 308; 1988. № 129: 308). Ратифицировал же мирный договор совет стариков (Меновщиков 1988. № 129: 309; ср.: Загоскин 1956: 84 (аляскинские эскимосы); Галкин 1929: 72; Богораз 1934: 175), тут же обсуждался план действий (Меновщиков 1974. № 19: 107; 1985. № 56: 127). Если войско состояло из ополчений нескольких поселений, то военный совет состоял из предводителей отрядов поселков (Сергеева 1962: 84–5).

Система командования. К. Мерк (1978: 120) так рассказывает об организации чукчами похода: «При предприятиях подобного рода чукчи выбирают себе предводителя, что в других случаях редко имеет место. Когда они приближаются к чужой земле, то оставляют позади женщин и юрты, а их предводитель советуется с более опытными стариками. Возраст при таких предприятиях имеет преимущество, а все остальные молчат≫ (ср.: Богораз 1900. № 130: 334; Антропова 1957: 160; Вдовин 1987: 105). По сведениям В. Г. Богораза, в походном совете участвовали и женщины, хотя в общем действовало общее правило, выраженное чукотской поговоркой: «Раз ты женщина, то молчи≫ (Тан‑Богораз 1979: 81; ср.: Богораз 1934: 98; Леонтьев 1965: 260). Как видим, на советах особым влиянием пользовались старейшие и более опытные члены семьи. Общественное мнение выразил оленевод в чукотском героическом сказании: «Стариков всегда надо слушать, не спорить с ними. Они лучше всех все знают» (Лебедев, Симченко 1983: 132; ср.: Богораз 1900. № 130: 334). Именно состоятельные старики имели решающее влияние на решение народного собрания. Старики нескольких родственных стойбищ, участвующих в мероприятии, проводили общее совещание, где решали политические вопросы. В процессе такого собрания могли возникать различные мнения, которые не решались большинством голосов, а несогласная часть действовала по‑своему (Вдовин 1948: 69; 1987: 105).

Для похода чукчи избирали военного предводителя, эта должность обычно совпадала со статусом «хозяина стойбища» (Врангель 1948: 180; Дьячков 1893: 53; Бабошина 1958. № 103: 248―251), но это условие не было обязательным. Г. Майдель (1894: 466) отмечал, что чукчи меняли предводителей в каждом походе. Часто это был наиболее умелый и сильный воин, который мог своей храбростью показать пример соплеменникам.

Внешняя опасность со стороны нового врага оказывает большое влияние на социум, заставляя его сплотиться, забыть старые обиды и даже наладить взаимоотношения со своими врагами, которые были хорошо известны и было ясно, чего от них можно ожидать. Чукчи здесь не были исключением. С начала XVIII в. российские власти стали направлять на них большие по восточносибирским масштабам экспедиционные отряды, и им приходилось объединяться для отпора врагу. Для войны требовалось единоначалие, в противном случае она обрекалась на неудачу. Поскольку плотность населения была невелика, то складываются несколько территориальных объединений, взаимодействующих между собой. Так, в 1740 г. на Анадырь для переговоров с русскими прибыло 12 тойонов (Вдовин 1948: 68; 1950: 91). По российским документам нам, в частности, известны «главный тойон Северо‑Восточного моря» Наихйе – постоянный полководец чукчей в войнах этой эпохи; тойон «Чукотского Носа» Кею, «Восточного моря» Хыпае и другие (Вдовин 1948: 68; 1950: 91, 96; 1965: 86; 1970: 22). Они были главами территориальных объединений чукчей и эскимосов и в то же время предводителями своих семейных общин. Так, в 1741 г. для промысла оленей к урочищу Чекаево (р. Красная) тойон Елтувье прибыл на 10 байдарах, а тойон Апавко с родственниками – на 20; в 1749 г. тот же Кею пошел в поход под Анадырск всего с тремя байдарами и несколькими «ветошниками» (Вдовин 1948: 68; 1950: 91; 1965: 85). Власть этих тойонов становилась наследственной, известны случаи передачи власти от дяди к племяннику, а не сыну (Крузенштерн 1950: 173; Любовь… 1811: 22; Вдовин 1965: 86). Вследствие распыленности населения создание единого племенного союза заняло бы много времени, однако прекращение крупных войн в последней четверти XVIII в., появление крупнотабунного оленеводства, требующего больших по площади пастбищ, и дальнейшее рассредоточение этноса способствовали закату системы тойоната, которая номинально оставалась в конце XIX в. у «носовых» чукчей (Олсуфьев 1896: 109; ср.: Гондатти 1897: 169).

В. Г. Богораз (1919: 56; 1934: XVIII―XIX; 168) отмечает наличие в чукотских сказаниях богатыря‑предводителя с прозвищем Лявтылывалына ('Кивающий головой'), которое считается названием для военачальника (pro: Гурвич 1966: 53; Диков 1993: 174). В. Г. Богораз объясняет это название тем, что Лявтылывалын отдавал приказы кивком головы. Однако это – реконструкция самого исследователя, тогда как чукчи объясняли данное прозвище привычкой героя кивать головой во время езды на оленях. Скорее всего, это такой же герой сказаний, как и Аттымлу ('Костяное лицо'), а не какой‑то особый титул военачальника, то есть он – просто определенный военный предводитель (Богораз 1900. № 130: 334; 1934: 169; Меновщиков 1974. № 88: 310―312). Тем более что и сам В. Г. Богораз (1934: XIX) отмечает: «Кивающий Головой все же описан не начальником, а сильным воином», а некоторые чукчи в конце XIX в. считали его своим предком (Богораз 1899: 350). Вместе с тем, у него был помощник – «птичка, находящаяся под мышками». Однако и это – не какой‑то специальный адъютант, а воин, вызвавшийся помогать предводителю (Богораз 1901. № 132: 337). Функция его, по чукотскому фольклору, неясна, но, возможно, он исполнял обязанности оруженосца, подносившего, в частности, стрелы при осаде, а возможно, и прикрывавшего вождя. Следовательно, в эпоху постоянных войн второй половины XVII―XVIII в. стали складываться определенные военные структуры, которые, впрочем, не получили дальнейшего развития из‑за прекращения крупномасштабных столкновений.

Сбор войск . Молва о предстоящем походе быстро распространялась по тундре, особенно когда война объявлялась заранее. Костяк собиравшегося отряда составлял чин‑йырын – «группу участников кровной мести», в которую входили близкие родственники, обычно живущие в одном стойбище (Богораз 1934: 94; Архинчеев 1957: 72; ср.: Георги 1777: 82; Воскобойников, Меновщиков 1959: 436―437; Меновщиков 1974. № 83: 293; № 150: 475 (оседлые коряки)). Согласно чукотскому этосу, они обязаны были помогать друг другу во всем – типичная психология первобытного родственного коллектива, борющегося за свое выживание. Приходили к стойбищу, ведущему войну, родственники, друзья, просто добровольцы и даже беженцы (Меновщиков 1974. № 87: 308; 1985. № 127: 307)[9]. Так мог образоваться отряд из нескольких десятков или даже сотен человек. Естественно, приходили и воины из ближайших населенных пунктов поддержать своих соседей (Богораз 1934: 175; Бабошина 1958. № 103: 250). Очевидно, что в набеги в первую очередь шла молодежь, стремившаяся отличиться и завоевать авторитет (Лебедев, Симченко 1983: 128―129). Во время нападений врагов предводитель направлял посланников в соседние стойбища и сговаривался о месте встречи и совместных действиях (Мерк 1978: 120; Антропова 1957: 160; ср.: Богораз 1900. № 132: 336; Меновщиков 1985. № 127: 309; Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 19: 83. § 37; 87. § 65 (оседлые коряки)). Обычно это были родственные «товарищеские» стойбища, отпочковавшиеся от одной семейной общины. Так образовывался отряд из нескольких сотен человек. Внутри отряда, составленного по родоплеменному принципу, система командования копировала социальную структуру (Burch 1974: 6).

Женщины обычно не принимают участия в боевых действиях, покорно ожидая своей участи в яранге или убежище и часто заканчивая свою жизнь суицидом при приближении врагов. Однако иногда, хотя и не очень часто, представительницы слабого пола все же могли сражаться, например в случае гибели мужей от рук врагов (Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 19: 83. § 27―29 (оседлые коряки)). Женщины, участвовавшие в походе вместе со своими мужчинами, естественно, могли помогать им в бою. В одной сказке упоминается, что жена оседлого чукчи вместе с ним рубила врагов топором (Богораз 1900. № 110: 287; ср.: Рубцова 1954. № 17: 250. § 233 (большим женским ножом)). Да и во время неожиданных вражеских нападений на стойбище, которыми так богата чукотская история, женщины могли втягиваться в бой. Так, женщина в отсутствие мужа могла вступить в поединок с неожиданно пришедшим к яранге вражеским воином (Антропова 1953: табл. IX; 1957: 235. Рис. 35). Одно русское колымское предание упоминает, что старуха‑чукчанка во время нападения на деревню стреляла во врага из лука, сидя на нартах (Богораз 1902: 161).

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: