V. НА РОДИНЕ. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА. ПРОГУЛКА ПО ПСКОВУ

 

За двадцать четыре года советской власти в старом Пскове не было вбито ни одного гвоздя. Все это время, этот, когда-то благоустроенный, город жил на проценты с веками накопленного капитала. Жил, постепенно дряхлея, линяя и расползаясь по швам.

Но может быть за это время, наряду со старым, вырос новый Псков? Ничего подобного. За двадцать четыре года советской власти в Пскове было выстроено десятка два новых зданий, из которых четыре носят какое-то нелепое и удушающее название – «жилмассивы». Два десятка новых зданий за двадцать четыре года социалистической стройки это не так много. А если принять во внимание, что за это же время тысячи псковских домов приведены в такое состояние, что приходится удивляться, как в них могли жить люди, то это просто – ничто.

Новым псковским зданиям в среднем от пяти до десяти лет и они являются полноценным свидетельством самого низкопробного уровня социалистической стройки. Ибо, эти новые дома уже имеют такой вид, за который хозяина такого дома в Европе, давно бы посадили в тюрьму.

Об этом я мог судить уже в первое утро, проснувшись в «доме специалистов» в Пскове.

Можно ли по поводу этого первого пробуждения на родине после двадцатилетнего отсутствия, отделаться только этой сухой, протокольной строчкой?

Конечно, – нет. В это утро, в это первое утро на родине, открыв глаза и сообразив, где ты находишься, тебя вдруг охватывает, какое-то томительное чувство, какое-то чувство одновременно и расслабляющее и придающее новые силы, чувство которое я думаю, трудно передать в точности на бедном языке, известном культурному человечеству.

Когда-нибудь, наверно, на моем месте окажется какой-нибудь настоящий писатель из заграницы. Свое первое утро на родине он сумеет описать так как надо. Он, быть может, найдет подходящие слова, нужные краски, тени и полутени. А нам, журналистам, читатель не прощает лирических отступлений. Он требует полной, ясной и четкой информации. Его мало интересует, что журналист думал и чувствовал. Он хочет знать, что журналист слышал и видел. Нам только изредка, контрабандой, удается бросить, там сям, два три мазка и напомнить таким образом, что мы тоже, люди, а не фотографические аппараты. И отдав этим скромную дань своему внутреннему миру, снова переходить к описанию мира внешнего.

Так сделаю и я.

Но если кто-нибудь спросил бы меня, на что похоже чувство, испытанное мною в первое утро на родине, то я сравнил бы его с тем состоянием, которое когда-то давно испытывал, приехав домой после годичного пребывания в кадетском корпусе: – смесь радостного подъема и заметного отчуждения от привычного домашнего быта.

***

Я приехал в Псков в час ночи. У меня был адрес одного сотрудника «Псковского вестника», которого я раньше просил позаботиться о комнате для меня. Однако, адрес был только служебный. Таким образом, первую ночь на родной земле можно было бы неуютно просидеть на вокзале. По счастью со мной от Печор ехал один молодой пскович, совершивший предпраздничный рейс на эстонскую территорию, где несмотря на полуторагодичное хозяйничанье большевиков, все же легче было достать необходимые рождественские атрибуты. По дороге мы разговорились и подружились. От него я узнал, что Рождество в Пскове празднуют по старому стилю. Значит, я поспел во время.

Мой спутник, видя мое безвыходное положение, сразу же предложил свое гостеприимство.

– Квартира у нас, правда, уплотненная, есть беженцы из Ленинграда, но ничего, в моей комнате можно устроиться вдвоем.

С удовольствием принимаю его предложение. По улицам Пскова покрытым глубоким снегом и освещенным луной, пробираемся к нему. Хотя идем мы все время по тротуару, нога все же, время от времени, проваливается в какие-то волчьи ямы,

– Это пустяки, – смеется мой спутник, – сейчас по снегу еще хорошо, а вот весной и осенью похуже, прямо можно сказать плаваем…

По дороге узнаю историю дома, в котором он живет. Это, так называемый «дом специалистов». Его построили года четыре назад и жили в нем представители партийной интеллигенции. Теперь ввиду того, что обитатели этого дома сбежали, квартиры в нем уступлены тем псковичам, чьи жилища пострадали от пожаров.

Несмотря на то, что в Пскове было три кирпичных завода, для постройки «дома специалистов» понадобилось разобрать Благовещенский собор и из его кирпичей строить этот дом. Почему он получил такое название – неизвестно. Не то в нем должны были жить специалисты, не то строили его специалисты. Однако, если верно последнее, то уже сразу, войдя в дом, в голову невольно приходит мысль – какие же специалисты его строили? Ветеринары-ударники или агрономы-мичуринцы. Во всяком случае, не хочется верить, что тут приложили свою руку архитекторы и инженеры-строители.

Темный туннельный вход, тонкие стены, трясущиеся при проезде грузовой машины, шатающиеся перила лестницы, прогнившие полы и подоконники. Вся электрическая проводка идет поверх стен. И не один провод, а шесть и семь рядом, так что эти места на стенах напоминают гриф семиструнной гитары. Провода идут по одной стене и в углах комнат переходят на другую. Натянуть их было лень, и в этих местах они свешиваются наподобие серпентина. Деревянный пол выкрашен коричневой краской, а радиаторы парового отопления – зеленой. Конечно, сначала красился пол, а потом радиаторы и поэтому все полы забрызганы неотмывающейся зеленой краской. Надо ли говорить, что все трубы, как отопления, так и водопроводные тоже идут поверх стен. Они не везде пригнаны как следует и поэтому в протекающих местах самими жильцами, обтянуты клеенкой или просто тряпкой. От сырости обои во многих местах отклеились и, чувствуя свою ненужность, сами сворачиваются в трубку. На обоях, тут и там видны небрежные мазки – следы раздавленных клопов. Это работа не моего гостеприимного хозяина. Новые обитатели вселились сюда уже зимой. Клопов размазывала по стене энергичная рука прежнего жильца. Кто он был? Председатель культурно – просветительного сектора псковского горкома или руководитель псковского отдела «всесоюзной недели чистоты?»

Мне не пришлось долго предаваться этим размышлениям. Мой спутник уже успел побывать в других комнатах и, по-видимому, оповестил своих сожителей о том, какого необычного гостя он привел с собой. Квартиру охватило заметное волнение. Несмотря на поздний час, послышались разговоры, хлопанье дверей и вскоре в нашей комнате начали появляться наспех одетые обитатели уплотненной квартиры.

Первым вошел интеллигентного вида седой старик, в серой тужурке, с лицом изрезанным крупными морщинами.

– Журналист? Эмигрант? Из заграницы? – скороговоркой произносит он, – Здравствуйте, дорогой, ну дайте хоть посмотреть на вас какой вы…

Он долго трясет мою руку и впрямь подводит ближе к свету и долго рассматривает меня.

– Ах, как хорошо вы сделали, что приехали! Подумайте какая встреча! Сколько лет прошло… А мы помнили о вас всех… Думали… Так это первый город наш, который вы посетили? Ну, что ж, ужаснетесь наверно, голубчик, ужаснетесь… Да… не то теперь, совсем не то, опустились мы, я это знаю, другие помоложе и не сознают этого… Вот вы увидите наш город, посмотрите на нас и уедете, наверно, чтоб больше никогда сюда не возвращаться… Да, да дошли можно сказать до точки…

И старик развел руками, как бы извиняясь за то, что и он сам и миллионы ему подобных граждан социалистического отечества, действительно, дошли до точки…

В комнату быстро входит пожилая дама, с седеющими волосами, с моложавым лицом, в пенсне без оправы, кутаясь в большой шерстяной платок. Знакомый и почти забытый образ русской интеллигентной работницы. Я помню таких дам. Они были докторшами, библиотекаршами, ассистентками в университетах.

Она крепко пожимает мою руку.

– Прошлую ночь не спала, два раза ездила к больному (да, она докторша), ну, думаю сегодня высплюсь, а тут вы приехали. Ну, разве могла бы я заснуть не посмотрев на вас?… Как только услышали, что тут живой белогвардеец, – смеется она, – так мы с Лелей скорее одеваться…

Леля, дочь докторши – студентка второго курса. Она входит и вносит на подносе чай для всех присутствующих.

– А вы совсем не страшный, – вдруг неожиданно говорит Леля.

– А почему я должен быть страшным…

– Да я когда-то видела какую-то картинку или плакат, – улыбается Леля, – так там был изображен белобандит с большими усами и с ножом в зубах. Я так вас и представляла, – уже смеется она.

– Бедная Леля, так вы не заснете сегодня всю ночь от страха, зная, что я тут?

– Не беспокойтесь, засну и еще как…

– Так, что я не такой страшный?…

– Да, уж, наши, пожалуй, пострашнее будут, – смеется Леля и опять уходит по хозяйству. Она приносит черный хлеб, холодное мясо, студень.

– Нет, нет, – никаких угощений, – протестую я, – у меня в чемодане есть все, что надо, а у вас я знаю, как трудно.

– Нет, пожалуйста без протестов, – возражают мои хозяева, – трудно, трудно, а как-то ловчим. Слава Богу, рядышком Эстония, там наши еще не успели завести рай, так что кое-что достаем оттуда…

Мы пьем чай и разговариваем до четырех часов ночи. Мне не удается задать ни одного интересующего меня вопроса. Мне самому приходится отвечать на град самых различных вопросов. Это ничего. Я проведу здесь все Рождество и успею узнать все меня интересующее.

Засыпаю в пятом часу. Засыпаю под методический, давно забытый и сегодня кажущийся уютным, скрежет скребущейся мыши.

***

Утором хочется поскорее выйти в город. И вот, как только окончательно рассвело, я с моим вчерашним спутником выходим на улицу. Мой проводник – коренной пскович. Ему двадцать два года. Он служит в городском управлении. Во время войны он был в Пскове и может в точности передать всю безрадостную картину последних дней советской власти в этом городе, перед занятием его немцами.

Первое, что меня поражает на улице это то, казалось бы, нормальное состояние, что кругом меня все говорят по… русски. В начале к этому трудно привыкнуть. Это кажется необычным. И в то же время это лучше, чем что либо другое, заставляет почувствовать тебя, что ты дома. На улице много людей и все они говорят по-русски. Действительно странно…

У дверей нашего дома стоят два бородача с огромными деревянными лопатами. Это дворники. Они, вслух, с явным неудовольствием, читают наклеенное на стене дома распоряжение городского головы о том, что тротуары должны очищаться от снега.

– И зачем его чистить, так его растак, ежели он снова навалит, – мрачно комментируют они прочитанное.

По улице бегут на коньках несколько ребят.

– Ванька, Ванька подбери соплю, а то споткнешься, – кричит чей-то звонкий голос.

Нас обгоняют две молодых бабы. Они над чем-то хохочут.

– Вот тут то я и поняла, где ворона зарыта, – говорит одна из них.

– Да не ворона, а собака, – поправляет другая.

– А я говорю ворона, значит ворона… Да не в том дело. А он, значит, опосля говорит…

О чем он опосля говорил, мы так и не узнали. На углу стоит, какая-то толстая баба и кричит через улицу маленькой девчонке:

– Ты пади, пади сюда, я вот тут для тваих письмяцо принясла…

Девчонка решительно врезается в гору снега между мостовой и тротуаром.

Псков от военных действий совсем не пострадал. Да их тут и не было. Уже в начале июля через город в полном беспорядке отступали отдельные группы красноармейцев. Они не нанесли городу вреда. А между тем лучшие улицы города: Сергиевская, Некрасовская, Архангельская представляют собой груду развалин. Ряды выгоревших и завалившихся домов стоят немыми свидетелями бессмысленного вандализма бежавших партийцев.

За несколько дней до падения Пскова, местные комсомольцы руководимые ответственными партийцами, приступили к организованному сжиганию города. Разграбленные ими предварительно чинные лавки несколько нарушили эту организованность. Нарушил ее и отпор, встреченный со стороны псковичей. Отпор, правда, пассивный – псковичи сами старались скорее потушить подожженные дома. Препятствовать поджогу они не могли. Только в одном месте, в центре города, псковичи пытались дать отпор пьяным босякам псковского комсомола.

– Жуткая это была картина, – рассказывает мой спутник. – Вот на этом углу остановился грузовик с комсомольцами. Они вылезли из машины и стали кричать, чтобы все выходили из домов. А потом, не дождавшись когда все выйдут, начали поливать керосином лестницы и поджигать. Тогда из собравшейся толпы, вдруг выступил один старик и как закричит: – «Ах, вы сталинское отребье, не вы город строили, мы его столетиями устраивали, а вы…» Он не договорил. Несколько выстрелов и старик упал. Вместе с ним ранили еще нескольких и пошли поджигать дальше.

Мы идем мимо целых кварталов сгоревших домов. Впрочем, выгорело только несколько улиц. Весь остальной город цел. Но, что это за дома!… Состарившиеся, облезлые, полуразваливающиеся. Штукатурка всюду пообваливалась, все краски стерлись и выцвели, ступеньки сточились. В темных, грязных подъездах разбегаются кошки.

С грустным чувством продолжаю мою первую прогулку по Пскову. Мой спутник не замечает, что его родной город фактически разваливался у него на глазах. Он вырос в этой обстановке.

Мне приходят в голову слова, вычитанные из одной псковской летописи: – «о Пскове граде от летописания не обретается воспомянуто от кого создан бысть и которыми людьми…»

Но будущий летописец непременно воспомянет, от кого и которыми людьми город Псков был приведен в это жуткое, в это безнадежное состояние.

***

«Социалистический город Псков все больше меняет свой облик и за годы сталинских пятилеток стал совершенно неузнаваем…»

Так начинает свою статью в «Псковском сборнике» за 1937 год некий товарищ Пурышев. Этот прохвост, вероятно, и сам не сознавал насколько его слова близки к истине. Действительно, Псков за это время сильно изменил свой облик и стал просто неузнаваем.

– Не город, а турецкое кладбище, – говорит мой проводник, уже не молодой пскович, а тот старик, который так приветливо встретил меня ночью. Мы гуляем с ним по этому «турецкому кладбищу». Становится совершенно ясным, что картина обнищания и запустения, встреченная мною в Пскове будет характерной и для других русских городов. Поэтому на описании этого города я и задерживаюсь, быть может, дольше чем следует.

Несмотря на социалистическую стройку, одарившую город двумя десятками домов и «жилмассивов», лучшим зданием в городе осталось здание Псковского кадетского корпуса, построенное сто лет тому назад.

Мы проходим мимо него. Желто-белая краска, в которую были окрашены почти все кадетские корпуса императорской России, местами облезла и полиняла. Конечно, стены этого здания за последнюю четверть века ни разу не были покрашены. Над главным входом надстроена нелепая башня. Сделана она из нескладно сбитых и даже не покрашенных досок. В нее вделаны часы, вынутые из одной из разобранных церквей. Часы эти никогда не действовали. Под вышкой все еще красуется большая, старательно выведенная черной краской надпись:

 

ДОМ СОВЕТОВ

 

Странно, что сталинские пятилетки столь много, по словам товарища Пурышева, давшие Пскову, не могли подарить ему здания, которое было бы достойно стать «домом советов». Пришлось, таким образом, обратиться к старику кадетскому корпусу.

Перед главным входом – два пустых постамента. Еще недавно на них стояли два истукана: – Ленин и Киров. Им должны были поклоняться псковичи и в октябрьские дни, проходящие мимо процессии, опускали перед ними знамена. Когда большевики бежали из города и присутствие этих двух истуканов перестало быть необходимым, какие то бородачи в посконных рубахах, латанных портках и лаптях, весело и шумно накинули на головы истуканов арканы и с гиком потянули их книзу. Вероятно, также выглядела картина и тысячу лет назад, когда такие же бородачи, в таких же рубахах, портках и лаптях, таким же арканом сбрасывали на землю изображения Перуна или бога Сварога.

Только тогда истуканы были добротные. Они были высечены из камня или из твердого дерева. Современные истуканы оказались также продуктом социалистического производства. Гипс и солома. Гипс разлетелся на куски тут же на земле и перед озадаченной толпой, смотревшей все еще недоверчиво на действия решительных бородачей, оказалось несколько пучков соломы. Дворник соседнего дома, стоявший тут с метлой, долго заметал это в угол двора, хмуро приговаривая:

– Я ж всегда говорил – что все это обман и пусто-бряхня…

Напротив здания кадетского корпуса, на каком-то доме, через всю стену намалевана надпись. Она гласит:

 

Трудовая копейка рубль бережет. Храните ваши деньги в сберкассе. За них отвечает государство.

 

Проходя мимо этой надписи, псковичи ругаются громко и разборчиво. Вероятно, многие из них последовали этому мудрому совету. Надо ли говорить, что ни один из них не получил назад, ни трудовой копейки, ни того рубля, который эта копейка бережет. В первый же день войны все государственные сберкассы перестали выплачивать взносы своим вкладчикам. Социалистическое государство не сдержало и этого обещания.

Исторические постройки Пскова не пострадали от военных потрясений. Цел Троицкий собор в псковском Кремле. Нетронутой стоит знаменитая Довмонтова башня. Заходим в известные каждому псковскому мальчишке Поганкины палаты. Это дом с монументальными, почти в сажень толщиной, стенами. В последнее время в них помещался музей. Над входом прибита памятная доска:

 

Р.С.Ф.С.Р. Псковский Государственный Музей.

«Поганкины Палаты» сооружены в 1668-1671 г.г. крупнейшим псковским купцом С.И. Поганкиным.

Поганкин разбогател путем хищений на псковском монетном дворе, управляющим которого он являлся и от барышей по торговле пенькой, льном, кожами и салом

 

Мне жаль купца Поганкина. Может быть покойник и был на руку нечист. Мы этого не знаем. Но для Пскова, в свое время, он сделал очень много. Благодаря его предприимчивости и размаху, торговля в Пскове расцвела в небывалых размерах. Поганкин торговал с Польшей, с Пруссией, со Скандинавией и даже с Англией. Тысячи людей кормились около Поганкина. И, наконец, если что-нибудь в Пскове имеет право называться «жилмассивом», то это Поганкины Палаты, построенные почти триста лет назад и сохранившиеся лучше, нежели пресловутые советские «жилмассивы», к которым мы направились непосредственно из музея.

Когда я услышал впервые внушительный советский термин – «жилмассив», я разумеется не рисовал в своем воображении ньюйоркский небоскреб, но представлял себе целый блок современных светлых зданий, таких обычных для среднего и даже маленького европейского городка, – зданий в которых сотни рабочих семей имеют небольшие, но удобные квартиры.

Каково же было мое удивление, когда «жилмассивом горсовета», оказались два дрянных дома в три этажа, которые к тому же выглядят так, как будто их строили одновременно с псковским Кремлем. О них можно дословно повторить все сказанное выше о «доме специалистов». Убожество, безвкусица, обветшалость и полное отсутствие основных требований гигиены. Ванные комнаты есть, но ванн в них не было. Но, чтобы не пропадало несколько метров драгоценной «жилплощади», в ванных комнатах, либо живут, либо стоят какие то бочки с кислой капустой и огурцами. И опять, – прогнившие полы, истлевшие подоконники, крутые лестницы со сломанными перилами и стены в пятнах от сырости, покрытые сетью водопроводных труб и электрических проводов.

Так выглядят новые советские постройки, да еще с такими пышными названиями, как «дом специалистов» и «жилмассив горсовета». Почему они имеют такой вид? Не хватает опытных инженеров? Мастеров? Каменщиков? Отчасти и это. Но главная причина лежит в другом.

По свидетельству самих советских строителей, эта причина заключаемся в том, что в основу советского строительства положено не добросовестное желание построить прочный, удобный, красивый и долговечный дом, а нездоровое начало «социалистического соревнования», главной задачей которого является условие, чтобы дом был выстроен как можно скорее и чтобы он как можно дешевле обошелся государству. Успешное выполнение этого условия приносило строителю заманчивый титул «героя социалистического труда» и орден, а гражданам социалистического государства – непригодную для жилья и вредную для здоровья клеть, разбитую на сотни отвратительных крысиных нор.

Однако, если так выглядят новые советские постройки, то что же можно сказать обо всем остальном городе? Только то, что было сказано о нем в начале этой главы: – в остальном Пскове за последние двадцать четыре года не было вбито ни одного гвоздя. Благоустроенные дома, построенные когда-то, во времена царя Гороха, многие из них с претензией на стиль и изящество, предоставленные самим себе и неумолимому зубу времени, стоят сейчас вдоль псковских улиц, посеревшие, тусклые, готовые вот-вот расползтись по швам. Сбитые в длинные ряды, эти нищие дома напоминают своих прежних хозяев, стоявших в очередях в 17-ом году, людей у которых сохранились еще намеки на лучшие дни, то потрепанная визитка, то засаленный котелок на голове, но людей уже конченных, надтреснутых, безнадежно нищих, стоящих одной ногой в могиле. Дома эти пережили своих хозяев, но с каждым годом догоняют их по дороге к небытию. Скоро они начнут попросту обваливаться на головы своих несчастных обитателей. А сейчас, гуляя по улицам Пскова, никак нельзя отделаться от впечатления, что гуляешь по городу, который на днях ретивые археологи откопали от наслоений лавы и пепла и разрешили желающим поглазеть на любопытные развалины.

В чем дело? Почему псковские дома, видавшие лучшие дни, дошли до такого убогого состояния? Кто виноват в этом?

Уже из первых разговоров с управдомами и квартирантами, выясняется главный виновник этого запустения. А именно: – коммунальная система в городском хозяйстве. Это она превратила город постепенно в нечто среднее между развалинами Помпей и самым обыкновенным свинушником.

– Денег на ремонт не дают, – жалуется один управдом, – а то, что давали, шло на починку водопровода. Двадцать лет его починяли и так и не починили.

– А какое мне дело до дома, – откровенно признается другой, – сегодня я управляю домом, а завтра – нет. Чего ж я стараться буду? Для кого?

– Да, что ж можно было сделать? – объясняет третий, – уж больно много народу жило в доме. Подумать только, – до революции в нашем доме жило шесть семей, а при советской власти – семнадцать! По три семьи в квартире! Уследи тут…

Каждый из них прав по-своему. В домах, до которых управдомам не было никакого дела, жили люди, набитые как сельди в бочку. Жили с единственной надеждой поскорее выбраться из этих ненавистных переуплотненных общежитий. Само собой разумеется, что им тоже не было никакого дела до этих квартир.

Живя в таких условиях, человеку уже не хочется каждый день бриться, нет желания переменить воротничок, нет возможности выгладить брюки. Может быть, поэтому и вид у псковской толпы, какой-то несвежий, не городской.

По улицам ходит много людей. Но эта уличная толпа совсем не похожа на те уличные толпы, которые мы привыкли видеть в дореволюционной России и заграницей. Здесь нельзя встретить человека в европейском пальто или шубе хорошего покроя, в красивой шляпе, в модных перчатках, свежевыбритого, бодро и уверенно шагающего куда-то. По улицам Пскова бродит серая сермяжная Русь, какая-то неуверенная, пришибленная и апатичная. Это не результат войны, которой здесь и не было. Война только перекатилась через Псков. Но она перекатилась и через сотни европейских городов. И это не помешало уличной толпе этих городов, сохранить свой довоенный добротно-элегантный вид. Псковская толпа, разумеется, тоже сохранила свой довоенный вид. И этот вид носит на себе следы четвертьвековой нищеты, четвертьвекового каторжного режима.

Уже сейчас, по прошествии нескольких месяцев, после ликвидации советской власти, в городе чувствуется некоторое оживление. Все хотят наладить какую-то новую жизнь и, притом, жизнь совсем непохожую на то жалкое прозябание, на которое они были осуждены до сих пор. Насколько это удастся – покажет будущее. Но уже сейчас можно сказать по какому пути легче всего может пойти экономическое оздоровление. Это путь частной инициативы. Народ, зажатый в удушающие тиски коммунистического хозяйства, стосковался по деятельности, в которой движущим началом были бы не «калькуляции из центра», а собственные размах и сметка.

На рынке большое оживление. Завернутые в огромные платки, стоят у лотков бабы, переругиваясь с соседками и покупателями. Толстая торговка, с таким красным носом, какой можно увидеть только в цирке, недовольно кричит удаляющемуся покупателю:

– Дорого ему! Ишь какую маску при красных нажрал! Небось даром все получал! В распределительной! Теперь, конешно, ему дорого.

Соседка интересуется: – какой это, с бородкой, што ли?

– Нет, пустобородай…, – отвечает красноносая торговка.

На многих углах сохранились надписи: – «переход», «берегись трамвая». Занесенная снегом, стоит зеленая будка, с надписью «буфет». А под этой надписью, другая – «прохладительные напитки». От нее мурашки бегут по телу. Сегодня в Пскове – 41 градус мороза, правда – по Цельсию. Деревья стоят неподвижные, как бы застекляневшие. Лошадиные морды со снежными усами и бородами, выглядят странно и знакомо.

Все-таки приятно, несказанно тяжело и несказанно приятно, пройтись по улице первого русского города. Город и уличную толпу я уже знаю. Но ведь в Пскове есть и интеллигенция. Какие-то последние могикане еще живут здесь. Мой спутник разрешает и этот вопрос.

– Знаете, – говорит он мне, – я уже видел кое-кого из знакомых, все они жаждут познакомиться с вами. Вечером пойдем в гости к одним из них.

Я с удовольствием принимаю его предложение.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: