После ухода Роджера меня охватило неприятное предчувствие: не дождусь я ирландского хлеба из пресного теста, коим обещала отблагодарить меня Мойра.

— Господи, иногда я думаю, что ты права, — сказал ты, меряя шагами гостиную. — Стоит теперь ребенку ободрать коленку, и сразу же начинают искать виновного. Страна полностью утратила представление о  несчастном случае.  Разве я ругал тебя, когда Кевин сломал руку? Разве это была чья-то  вина ? Нет. Неприятности случаются.

— Хочешь поговорить с Кевином о велосипеде Трента сам? Или оставишь это мне?

— Зачем? По-моему, он ничего не сделал.

— Ты, как всегда, ничего не видишь, — прошептала я.

— А ты, как всегда, видишь все.

Обычная наша перепалка — даже без особой язвительности, — поэтому я не понимаю, почему во мне что-то оборвалось, как в блокировке Трента Корли. Может, потому, что теперь это действительно стало для нас обычным, а когда-то так не было. Я зажмурилась, вцепилась в спинку кресла, только что защищавшего нас от странных обвинений Роджера Корли. Если честно, я даже не представляла, что скажу, пока слова не сорвались с моих губ.

— Франклин, я хочу еще одного ребенка.

Я открыла глаза и заморгала. Я сама себя удивила. Пожалуй, это были мои первые спонтанные слова за последние шесть или семь лет.

Ты резко развернулся. И твой ответ тоже был спонтанным:

— Ты  точно шутишь.

Момент не казался подходящим для напоминания о твоих сожалениях по поводу неспортивного поведения Джона Макинроя.

— Я хочу, чтобы мы начали работать над моей беременностью прямо сейчас.

И это было самым странным. Я чувствовала абсолютную уверенность, а не неистовый порыв, свидетельствующий о безумном капризе или отчаянном желании ухватить универсальное лекарство для спасения брака. Это была та самая необузданная решимость, о которой я молилась в период наших длительных дебатов о рождении ребенка и отсутствие которой завело нас на мучительно абстрактные дороги вроде «переворачивания страницы» и «ответа на главный вопрос». Никогда и ни в чем в своей жизни я не испытывала подобной уверенности, и потому так сильно обескуражила меня твоя реакция. Почему ты считал, что требуется какое-то обсуждение?

— Ева, забудь. Тебе сорок четыре. В лучшем случае ты родишь трехголовую лягушку.

— В наше время многие женщины рожают в этом возрасте.

— Вздор! Я думал, что, отправив Кевина в школу на полный день, ты вернешься в НОК! А как же твои великие планы умчаться в Восточную Европу «после гласности»? Стать первой! Опередить «Одинокую планету»?

— Я подумывала о возвращении в НОК. И все еще могу вернуться. Однако работать я могу до конца жизни, а, как правильно и чутко ты только что заметил, только одну вещь я могу сделать в очень короткий срок.

— Поверить не могу. Ты говоришь серьезно! Ты серьезна... серьезна!

—Франклин, почему тебя тошнит от слов:  я хочу забеременеть ? Разве ты не хочешь, чтобы у Кевина был товарищ для игр?

По правде говоря, я тоже с удовольствием с кем-нибудь играла бы.

— Они называются  одноклассники.  И родные братья - сестры всегда ненавидят друг друга.

— Только если близки по возрасту. Она будет моложе Кевина как минимум на семь лет.

— Она? — рассердился ты.

Я поморщилась.

— Гипотетически.

— И все это потому, что ты хочешь  девочку?  Чтобы наряжать ее в платьица? Ева, это на тебя не похоже.

— Да, желание наряжать ее в  платьица  не в моем стиле. Так что не было причин говорить об этом. Послушай, я понимаю твои сомнения, но я не понимаю, почему возможность моей беременности так тебя злит.

— Разве не ясно?

— Совершенно не ясно. Я думала, тебе очень нравится быть отцом.

— Мне да! Ева, почему ты полагаешь, что, даже если заполучишь эту воображаемую дочь, что-нибудь изменится?

— Я не понимаю. — Притворяться тупицей я научилась у нашего сына. — Почему я должна желать каких-то изменений?

— Что на тебя нашло? Почему после того, как все обернулось, ты хочешь сделать это еще раз?

— Как обернулось? — безучастно спросила я.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: