Порабощен телом, душу же непорабощену соблюди

 

Если жизнь монаха – всегда тайна, и о внутреннем

делании можно догадываться только отчасти,

еще более глубокая тайна покрывает жизнь монаха

в тех условиях, в которых

оказался отец Иоанн

В ночь c 29 на 30 апреля 1950 года окончился московский период жизни отца Иоанна Крестьянкина. Он стал заключенным № 13431. Ночью к нему постучали и увезли на Лубянку36. Отец Иоанн напишет в одном из своих писем об этом событии: «В академии учился экстерном. И за полгода до ее окончания, когда была уже и дипломная работа написана, Господь переводит меня на другое послушание: в заключение, к новой пастве... Помышлял ли я о таком проявлении воли Божией? Конечно, нет». Он не помышлял, но томление сердца говорило ему больше, чем ум. В такие моменты дух человека предощущает неведомое, и Дух Божий, испытующий глубины сердца, Сам указывает будущее.

Отцу Иоанну исполнилось 40 лет. За время служения в Церкви в нем уже зримо проявилась крепость веры, непоколебимая надежда и сила любви к Богу и людям – те самые добродетели, которые ведут к свету и дают силу жизни. Это и подготовило путь отца Иоанна, путь в новую «академию» – совершенную духовную школу.

В этих стремительно развивающихся событиях в памяти всплыло указание святого старца Серафима: «Порабощен телом, душу же непорабощену соблюди». Преподобный предуготовил отца Иоанна

 

53

 

к новому этапу жизни. Отцу Иоанну предлежал такой «затвор», где сохранять Дух Божий надо было с великим тщанием, трезвением и монашеским противоборством господствующему там духу вражию.

Спокойно принял это новое назначение отец Иоанн как возможность испытать и проверить себя, свою преданность Христу и Его заветам не во дни внешнего благополучия, но в суровой школе гонений. Он уже опытно знал, что духовные плоды взращиваются только в горниле испытаний и лишений.

И московские узилища* предоставили ему такую возможность. Отец Иоанн мало говорил об этой «пятилетке». Если жизнь монаха – всегда тайна, и о внутреннем делании можно догадываться только отчасти, еще более глубокая тайна покрывает жизнь монаха в тех условиях, в которых оказался отец Иоанн. Но все же скудные следы, свидетельствующие о духовном подвиге, совершавшемся в этот период, сохранились. Сам батюшка так вспоминал о начале нового этапа жизненного пути: «Меня забрали в тюрьму, и началось оформление, долгое и тяжелое: водят туда-сюда, и не знаешь, что ждет тебя за следующей дверью. Я совершенно измучился. Завели меня в какую-то очередную камеру и ушли. Огляделся – голые стены и какое-то бетонное возвышение. Лег я на этот выступ и уснул сном праведника. Пришли, удивленно спрашивают: «Неужели ты не боишься? » Отвечать не стал, но подумал: «А чего мне бояться, Господь со мной».

Матушка Лия Круглик[37] рассказывает: «После ссылки отец Иоанн вместе с иеромонахом Всеволодом** остановились в доме наших знакомых. Мы, узнав об этом, пошли проведать необыкновенных

---------------------

* После ареста о. Иоанн Крестьянкин два месяца провел на Лубянке. 1 июля 1950 г. был переведен в Лефортовскую тюрьму, с середины августа до этапа содержался в Бутырской тюрьме.

** Речь идет о иеромонахе Всеволоде (Баталине). См. комментарий 45.

 

54

 

священников. Удивило то, что после всего пережитого в ссылке оба батюшки были необыкновенно радостны и приветливы. Они с любовью беседовали с нами. Осталось в памяти, как с большим воодушевлением и чувством они пропели молитву «Царице моя Преблагая» на печерский распев. Отец Иоанн рассказывал немного о пребывании в заключении: «На допросы, как правило, вызывали по ночам. Накануне кормили только селедкой, пить не давали. И вот ночью следователь наливает воду из графина в стакан, а ты, томимый жаждой и без сна несколько суток, стоишь перед ним, освещенный слепящим светом ламп». По отношению к следователям батюшка держался трех «не»: не верь, не бойся, не проси. И это давало ему внутреннее спокойствие и твердость.

Следствие по делу заключенного Ивана Крестьянкина длилось полгода. Впереди обозначилась новая ступень испытаний – лагерь строгого режима. И обстоятельства продиктовали ему образ жизни в Боге в этих исключительных условиях: «Тебя лишили храма, стань им сам, тебя Промысл Божий послал в среду не ведающих Бога, покажи им Божии дары: теплоту искренней любви, простоту и глубину благоговения и смирения».

Нет ничего тайного, что не стало бы явным, и сокрытое временем всплывает теперь в воспоминаниях солагерников отца Иоанна. Один из них, Владимир Кабо38, 24-летний студент Московского университета, ставший на три года «насельником» того же лагеря, приоткрыл завесу над той скверной, в которой им предстояло выжить, в своей книге «Дорога в Австралию»*. «Лесоповал – вот главное,

-----------------------------------

Кабо В. Р. Дорога в Австралию. Воспоминания. New York, 1995.

 

55

 

чем занимались невольные обитатели Каргопольлага. На десятки, быть может, сотни километров от Ерцева тянулись в разных направлениях через леса и топи нити железных дорог. А к ним, как бусины, были привязаны ОЛПы – отдельные лагпункты, обнесенные высокими заборами жилые зоны с бараками для заключенных внутри. Вокруг каждого ОЛПа разбросаны были делянки, где пилили, валили и разделывали лес. Заготовленный лес трелевали к железной дороге и там грузили на платформы. Это был тяжелый физический труд, все больше ручной, в зимние морозы и от зари до зари». Позднее в личной беседе Владимир Кабо рассказывал: «Но это было не самое страшное. Убийственный, тлетворный дух лагерной обстановки, который создавали уголовники, всех держал в постоянном ожидании беды. Уголовники не работали, это была лагерная элита. Но их нормы обязаны были выполнять те, кто не принадлежал к их клану. Кровавые разборки внутри группировок не различали правых от виноватых. Человеческая жизнь не стоила ни гроша».

Отец Иоанн остался в жизни Владимира Кабо навсегда. «Его влияние на меня было очень велико. Мы много и подолгу беседовали. Когда Иван Михайлович говорил, его глаза и все его лицо излучали любовь и доброту. И в том, что он говорил, были внимание и участие, могло прозвучать и отеческое наставление, скрашенное мягким юмором».

Теперь, когда Владимиру Рафаиловичу исполнилось 80 лет, он говорит, что и по сей день два человека идут с ним по жизни: это его мама и отец Иоанн (Крестьянкин). Через три года совместной лагерной

 

56

 

жизни обстоятельства их с батюшкой разлучили. Но он помнил об отце Иоанне и искал его след, затерявшийся во времени. В 1970-х годах Кабо нашел его в Псково-Печерском монастыре. «Там, в лагере, у нас возникли удивительно глубокие отношения ученика и учителя. Они были взаимны, я тянулся к отцу Иоанну, стремился учиться, а он хотел учить, делиться своим богатым духовным опытом. В словах его никогда не было ни укора, ни обличения, и тем назидательнее они действовали на меня. Я встречал немало православных священников, но, кажется, ни в одном из них не проявлялась с такой полнотой и силой глубочайшая сущность христианства, выраженная в простых словах: «Бог есть Любовь». Любовь к Богу и к людям - вот что определяло все его поведение, светилось в его глазах, вот о чем говорил он весь, летящий, устремленный вперед…»

Один журналист, в те же годы бывший в заключении на Черной Речке, в своей книге «Тяжелые годы» пишет о встрече с отцом Иоанном: «Когда я вошел в барак, мне бросился в глаза священник с длинными вьющимися волосами, с бледным одухотворенным лицом. Он взглянул на меня и предложил с ним покушать. Мы сдружились… Были мы на лесозаготовках, и я видел, как громадное дерево взвалили ему на плечо, и он нес его, шепча молитву».

А вот свидетельство заключенного с Гавриловой Поляны Левитина-Краснова39, оставленное в его книге «Рук Твоих жар»*: «Лагерь

------------------------------------

*Левитин-Краснов А. Э. Рук Твоих жар. Тель-Авив, 1979.

 

57

 

заброшенный. Почти не кормят… Здесь много было религиозных людей… Прежде всего духовенство. Наибольшей популярностью пользовался среди заключенных отец Иоанн Крестьянкин… Но он священник, и этого достаточно – и для прихожан, и для властей. Для прихожан – чтоб в короткое время стать одним из самых популярных священников в Москве; ну а для властей этого тоже достаточно, чтобы арестовать человека и законопатить его на много лет в лагеря…

В лагере он возил на себе, впрягшись в санки, воду. Много молился. Все лагерное население к нему сразу потянулось. Всеобщий духовник.

Начальство без конца его допекало и грозило тюрьмой. Приставили к нему специального наблюдателя… из проворовавшихся хозяйственников. Запомнилась мне почти символическая картина. Сидит на скамейке хозяйственник, читает газету... А за его спиной по площадке, окаймленной кустарником, бегает взад и вперед отец Иоанн. Только я понимаю, в чем дело. Это отец Иоанн совершает молитву… Несколько раз, приходя в барак, заставал его спящим. Во сне лицо дивно спокойное, безмятежное. Как ребенок. Не верится, что это взрослый мужчина... Раз, гуляя с ним по лагерю, у него исповедовался. Чистый, хороший человек».

Сам отец Иоанн мало говорил о жестокой повседневности лагерной жизни и еще меньше – о своем внутреннем состоянии. Осмысливая Божие определение о себе, он вспоминал, как на свободе мучился вопросом, возможно ли идти монашеским путем без путеводителя, не огражденным от соблазнов мирской жизни, без вдохновляющего примера единодушных путников-богоискателей? «И теперь Господь ответил на этот вопрос: «Да, да, возможно! Иди за Мной, иди по водам житейского моря дерзновением веры, держась крепко за ризу Мою».

 

58

 

Господь потребовал, чтобы я отринул в себе всякое представление о монашеском пути по примеру уже прошедших им. И принял путь, начертанный Его Божественным перстом.

И я преклонил главу, всем своим существом желая служить Единому Богу. И вместо молитвенного уединения в полумраке монашеской кельи, где трепетный огонек лампады дыханием Божиим наполняет душу, я получил «затвор» в антихристианской среде, за колючей проволокой, в бараке на 300 человек. Именно эта обстановка открыла мне смысл духовного покровительства святого Иоанна Пу-стынника[40], данного мне при крещении. Еще в юности я пытался понять сродство этого союза, но жизнь хранила от меня это в тайне. Только теперь все стало понятно. И лагерь для меня – «египетская пустыня», а душа должна стать глубоким кладезем, куда не могли бы проникать волнения, тьма и злоба безбожного мира. Там, на глубине, все свято и мирно, светло и молитвенно.

Там – Бог! И чем страшнее бушевало житейское море на поверхности, тем ощутимее была близость Божия и Его дыхание на глубине. Сила Божия надежно ограждала мою немощь».

Так учил искателя монашеского пути Промысл Божий. Позднее же для насельников монастыря, проходящих искус монашескими прискорбностями, он вспоминал, что нигде так не молился, как в заключении. И там давал Господь возможность уединиться, чтобы припасть к Богу скорбной душой. Господь хранил батюшку. Тюремная шпана относилась к нему сочувственно. Называли его кратко: «Батя».

Вначале он ходил там в подряснике. Когда подрясник «измочалился», пришлось облачиться в «одежду поругания» – грязную тю-

 

59

 

ремную робу. Как всем. Батюшка вспоминал, что ему от подобной перемены стало даже удобнее. Незаметнее. Это было истинное испытание веры. Это была настоящая академия и сокровенное духовное возрастание.

Отец Иоанн так вспоминал о своей работе на лесоповале: «Лагерники подпиливают, а в мою задачу входило повиснуть на дереве и повалить его в нужном направлении. И вот я висну на нем да молитву дею. Со стороны кричат: «Давай, батя, давай! » – а дерево ни с места. Вот такая была школа молитвы».

В письмах же отца Иоанна из заключения (а их больше ста)*, сохраненных его духовными чадами, как в чистой капле росы, во всей полноте отражается это благословенное для него время жития. Они написаны аккуратным, красивым почерком. То чернилами, слегка расплывшимися на рыхлой бумаге, то карандашом. Они будто писались не на нарах в лагерном бараке, а в уютной домашней обстановке, за письменным столом. Благоговение и уважение к адресату водило его рукой. Всего несколько писем написаны скорописью, но скольких извинений стоила эта не свойственная ему небрежность: «Простите, великодушно простите, письмо писалось в очень плохом освещении, лампа висит у потолка».

Его письма – это документы, свидетельства любви, у которой нет правых и виноватых. В них бесчисленные просьбы об утешении для тех, кто в нем нуждался. И Божия любовь, через отца Иоанна обильно изливающаяся, распространялась на всех без разбора. И на тех, кто нес тяготы 58-й статьи, и на заплутавших по жизни уголовников. В одном из своих писем этого периода отец Иоанн пишет: «На опы-

-------------------

* Речь идет о письмах, адресованных Г. В. Черепановой и М. Г. Ветвицкой. Через них о. Иоанн связывался с духовными чадами и друзьями. Они стали главными помощницами батюшки в период заключения: собирали посылки, выполняли поручения, ездили в лагерь.

 

60

 

те личной жизни я все более и более познаю сладость святого чувства: «Большие воды не могут потопить любви, и реки не зальют ее».

Весьма примечательны приводимые в письмах списки нужд самых разнообразных: лекарство для юноши, страдающего туберкулезом, словарик для филолога, краски для заключенного художника. А вот просьба «купить ниток мулине для супруги начальника охраны, такой же добросердечной, как и он сам». «Пользуясь разрешением, прилагаю список-перечень необходимого», – пишет он духовным чадам. Необходимого не ему, но тем, кто рядом.

А вот появляется пространный список нового просителя. Это уже от «учреждения», которое содержит заключенных под стражей. И «учреждение» не обделено вниманием и заботой. В лагере были и католические ксендзы, и протестантские пасторы, и баптисты. Когда до них дошел слух о помощи «учреждению», они подошли к батюшке с упреком: «Что же это Вы делаете? Это же наши враги! » «Выполняю завет Христов: «любите враги ваши», – услышали они в ответ. «Простите меня как неисправимого, – пишет он, – но моя излишняя отзывчи-

61

 

вость к просьбам и нуждам людей снова понуждает меня просить Вас». И снова списки, просьбы. И так все пять лет пребывания в неволе. А есть и совсем маленькие приписки от самого батюшки. Прислать ему фотографию мамочки, крестики, венчики, разрешительные молитвы и немного лакомств: луку и чесноку. Ясно, что и в этом «аду» он продолжает нести свое священническое служение. В этом неутешительном месте служением ближним ободрялась и утешалась и его душа. Крестики для тех, кого просветит он Светом Истины. Венчики – погибшим от бесчеловечной злобы, а таких там было много. Он хотел по-человечески проводить их за те страдания, что испытали они на исходе из жизни.

«Жизнь наша подобна плаванию. И все происходящее в ней всегда совершается по благому Промыслу Божию.

Я по-прежнему жив. По милости Божией благодушествую. Наше будущее, как и настоящее, всегда находится в полном и непосредственном подчинении воле Божией, которая на время бывает от нас сокрыта для нашего же блага», – напишет в письме отец Иоанн, когда уже войдет в русло лагерной жизни.

Но сразу по приезде на ОЛП он пишет: «Я во всем, кроме праведности, подобен Иову». Непосильная непривычная работа угрожала телу, а бесчинства преступной мысли и лукавых пожеланий, господствующие в этой обстановке, покушались сразу и на душу, и на чистоту сердца. Устрашившись за свое духовное здоровье, отец Иоанн весь устремился к Богу в молитве. В бараке, наполненном до отказа людьми, он умудрялся находить уединение и чистоту живого общения с Богом то на третьем ярусе нар под одеялом, то в заброшенном бараке и даже среди толпы. Вспоминая то время, он скажет: «Молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была

 

62

 

истинная молитва, и это потому, что каждый день был на краю гибели. Повторить во дни благоденствия такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенной там, сохраняется на всю жизнь. А как часто душа без слов молилась Богу! »

В самом начале своего исповеднического пути отец Иоанн столкнулся со страшными, беспощадными сатанинскими силами, действующими через людей. Но природное смирение его, уже проверенное во многих искушениях, оградило отца Иоанна и здесь. Бесы и одержимые ими люди оказались бессильны над ним. Господь смиренным дает благодать. Силу Божией благодати отец Иоанн чувствовал и ею укреплялся. Благодаря ей он прошел тяжелейший полугодовой период следствия, из них два месяца провел в камере-одиночке и два месяца среди уголовников. Ни физические воздействия, ни злоба, ни коварство не сломили его. Не надеялся он ни на свою силу, которой от рождения не имел; ни на свой разум, который не прельщал его; ни на свое мужество, о котором не помышлял вообще. Осознавая свою полную беззащитность, отец Иоанн весь без остатка предался Богу. И Господь Сам поборал за него все сатанинские происки. Устоять человеческими силами пред силой безбожной власти целого государства невозможно. Во время заключения, когда и сама жизнь ничего не стоила, и неизвестно было, доживешь ли до вечера, а пережив день, встретишь ли рассвет, единственное, что оставалось и чем он обладал реально, – это вера. Ее отец Иоанн хранил как зеницу ока. Вот откуда появилось в нем полнейшее спокойствие и безмятежность лика и во сне, и при бодрствовании. В этом земном «аду» он пребывал с Богом. В письме из заключения он напишет: «С Богом самое трудное легко, а без Бога и самое легкое невозможно». Сердце его мирствовало в Боге, но оно и болело, изъязвленное жалостью и состраданием к тем, кто, погружаясь во тьму, забывал о своем при-

 

63

 

звании быть чадами света и попирал самый ценный дар Божий – жизнь во имя Любви.

Прошли первые два года лагерной жизни отца Иоанна. Его вера и преданность Богу победили страх смерти, и плоды духа, созревшие в горниле испытаний, Господь принял. И узы ослабли. Послушника Божия, заключенного Крестьянкина, перевели на новое послушание и на новое место жительства.

При дезкамере, где он должен был работать, находилась маленькая кладовка. В ней он поселился 30 декабря 1952 года. С воли прислали краски для пола, и кладовка стараниями отца Иоанна превратилась в чистую комнату. «В своем новом, довольно уютном уголке гораздо спокойней и тише. На праздник, благодаря елочке, занавескам и клеенке, все примет еще более благоустроенный вид и воскресит в памяти недавнее прошлое. Среди общей обстановки новый уголок является райским», – напишет отец Иоанн об этом утешении близким.

«Спешу, другини мои, поделиться с вами и своею духовною радостью, которой меня удостоил Сам Господь. В этом году, впервые за все время моего пребывания в изгнании, я имел возможность – хотя отчасти – встретить великий праздник Рождества Христова в более подобающей обстановке, которая возможна в условиях лагерной жизни. Своим духом и сердцем я, конечно, был в храме Божием и среди своих духовных детей, с которыми в продолжение пяти недавних лет я, недостойный, проводил в пламенной молитве эти святые незабываемые ночи.

В своем же небольшом, дарованном мне Богом уютном уголке я в Святую полночь стоял в коленопреклоненном состоянии на молитве к Господу за себя, многогрешного, за всех моих духовных чад, за всех заключенных (тружеников и мучеников) и за весь мир, значи-

 

64

 

тельная часть которого погружена в глубокий сон, позабыв Творца и Его святую волю.

По окончании молитвы я вышел во двор, и при нежном свете луны и мерцании множества звезд, при полной ночной тишине, я – убогий изгнанник – призвал на всех Божие благословение, нас ради Рождшагося, и послал мысленное приветствие с Высокоторжественным Праздником, исшедшее из глубины моего сердца и быстро полетевшее в сердца всех любящих и помнящих меня, недостойного.

После этого была зажжена елка, и началась праздничная трапеза вдвоем. Мы были объяты невыразимым простыми словами духовным восторгом и праздничным ликованием.

В продолжение всего первого дня праздника я почти беспрерывно принимаю приветствия от верующих и сам взаимно приветствую и утешаю их. Посылаю вам еще поздравительных открыток, изготовленных художником по моей просьбе. Пусть порадуются дети Божии. Вам же, мои дети, посылаю веточку со своей прекрасной елочки».

Так писал отец Иоанн о праздновании Рождества 1952 года.

Времена менялись. Зловещие вышки и колючая проволока лагерной ограды, соленый пот в глазах и бесконечные стволы и пни умирающих под вой пил деревьев – это двухлетнее марево смерти стало рассеиваться и будто бы уступать место жизни.

Он стал выращивать цветы, прикасаясь к тому, что неподвластно злой человеческой воле.

Возле нового жилья появился клочок возделанной его руками земли. А творческий Божий гений на глазах начал созидать жизнь во всей ее силе и красе. «Цветы растут во славу Божию и нам на утешение. Заниматься их разведением доставляет огромное удовольствие. Они о многом напоминают. Ожидаем солнышка с надеждой, что лучи его обогреют и людей, и цветы для прославления Творца», –

 

пишет он в весенних письмах. Эта его безмолвная «цветочная» проповедь собирала к нему и к грядке лагерных прихожан.

Был для заключенного иерея еще один неиссякаемый источник живой воды, из которого он обильно черпал силы жить. Это память о церковных праздниках. Среди сумрака, забот и тревог такое памятование приносило в душу мир и теплоту.

Вера отца Иоанна, согретая любовью ко Господу и его святым, таинственно давала ему благодатное радование. Он внутренне готовился, воскрешая в памяти празднуемое событие или жизнь святого. Задолго начинал писать утешительные письма-поздравления. Количе-

 

66

 

ство корреспонденции было строго ограничено, а порадовать хотелось многих. «Я люблю радовать и радоваться», – напишет он в одном из своих писем.

Так из мрака лагерного «затвора» текли в мир токи духовных утешений тем, кто был на свободе. «День Заступницы Усердной провел в особом молитвенном настроении и духовной радости… Внутренний мир мой наполнен одной Божественной любовью, а душа постоянно стремится к Вечности. И все переносит с радостью и покорностью во всем воле Божией, хотящей всех нас спасти и привести в Царство Небесное», – писал он в октябре 1952 года духовным чадам. Притом, что его собственную жизнь в это время еще накрывал беспросветный мрак.

«Праздничные дни протекли в возвышенной радости, которой лишить нас никто не в силах», – извещает он в сугубо дорогой для него день иерейской хиротонии.

«Да будет жизнь осеняема благодатью Всесвятаго Духа», – только ее он жаждал как единого на потребу, и она освящала его сердце, очищала чувства, укрепляла волю.

Тяготы первых лет лагерной жизни усугублялись еще и тем, что отец Иоанн был лишен возможности причащаться. Духовные чада, уже несколько раз навестившие его, предлагали привезти в очередной приезд Святые Дары. Отец Иоанн это категорически запретил, боясь своеволием навлечь искушение на святыню. Ограничивая настойчивость своих доброжелателей, он писал им: «В отношении причастия страшной жертвы Животворящего Тела Владычня, к Которому не

 

67

 

приступал три года, как находившийся в затруднительных обстоятельствах, обратиться надо только к дорогому Дедушке*, только его благословение будет для меня строго обязательным».

И, конечно, благословение архиерея было получено. В следующий приезд современные жены-мироносицы тайно передали заключенному Миро Жизни – хлебную булочку, в которую руками иерея, как в дарохранительницу, были вложены Святые Дары. Так испытаниями совершенствовалась душа, и в ней зримо являлись Божие всемогущество и любовь. Своеволие окончательно покорилось единой благой воле Божией.

Когда в 1953 году со смертью «вождя народов» многие заключенные начали хлопоты об освобождении, отец Иоанн оставался невозмутимо спокоен. Его воля безмолвствовала. Он тепло провожал тех, кому посчастливилось освободиться досрочно. На письма же духовных чад о хлопотах по его освобождению с непоколебимой твердостью отвечал «нет». Он призывал их не гадать о времени освобождения, не планировать ничего на будущее, предаваясь воле Божией. «Кого миловать, помилую; кого пожалеть, пожалею» (Рим. 9: 15), – напоминал он обещания Господа. – Будущее предоставим водительству Промысла Божия».

Сам же батюшка хорошо помнил об уроке, данном ему жизнью, – о соблазне облегчить свою участь, перейдя с лесоповала на лесосплав. Только Господь остановил его от желания сбросить крест, возложенный Им, и взять свой, самодельный.

Чада не унимались, а он не уставал отвечать «нет».

«Хлопоты Тани** об освобождении считаю излишними и совсем ненужной затеей. Надо вооружиться терпением, приносящим огром-

--------------------------------

* Дедушкой в письмах о. Иоанн называл митрополита Николая (Ярушевича).

** Речь идет о сестре о. Иоанна Татьяне Михайловне Крестьянкиной.

 

68

 

ную пользу каждому, с упованием на нашего общего Ходатая и Утешителя...

Решение важного вопроса должно зависеть не от настойчивости и упрямства, а от глубокого, с Божией помощью, рассуждения, сопровождаемого молитвой с упованием, смирением и кротостью.

Господь всеведущ, а мы близоруки. Помолимся, чтобы Господь устроил все наши дела по Своему Божественному Промыслу, который превыше всех наших дум, гаданий и опрометчивых решений. Положимся во всем на волю Божию, подчиним ей свою волю, но только добровольно, при наличии полного внутреннего и непринужденного расположения духа. Господи! Да будет воля Твоя! »

Поняв непреклонность духовного отца, чада решили идти к старцу, слово которого для отца Иоанна было непререкаемо. Об этом рассказала Галина Черепанова: «Поехали мы вместе с матушкой Евгенией к игумену Иоанну спросить у него благословения, чтобы написать от имени Танечки заявление об освобождении брата. Встретил нас старец хорошо, усадил пить чай. На наш вопрос он ответил, что писать никуда не нужно, а только просить «Верховную Верхушку», и добавил: «В неявности придет». Ушли мы от него расстроенные, больше обращаться было не к кому».

А слова старца «в неявности придет» исполнились в точности. Но для заключенного Крестьянкина «неявности» не было. Незадолго перед Сретением ему явился преподобный Серафим Саровский. Он, именно он в свое время прикровенно открыл иерею Иоанну

 

69

 

о грядущем заключении, теперь же он открыто сказал ему о готовящемся радостном изменении в жизни, об освобождении. «Будешь свободен! » - произнес святой старец и скрылся.

В день Сретения Господня 1955 года отца Иоанна вызвали в лагерное управление и вручили документы об освобождении. Начальник лагерного режима при этом задал ему вопрос: «Вот мы Вас освобождаем, что Вы будете делать? » Отец Иоанн ответил: «Пойду в Патриархию, так как я священник. И подчинюсь тому, что мне там скажут. А сам не знаю, чем буду заниматься. Может быть, и там меня

заставят таскать в гору ведра с водой». Последним его лагерным «послушанием» было ежедневно поднимать по 40 ведер воды на верх высокой горы.

Приехав в Москву ночью и сойдя с поезда, прямо с вокзала отец Иоанн сообщил, что он уже в Москве, что его «затвор» кончился.

Период своего изгнания отец Иоанн благословлял еще более благоговейно, чем период детства. В этом отверженном месте, непрестанно пять лет предстоя Живому Богу, он познал своего Спасителя. Глубокую трагедию мира, находящегося в страдании и болезненном борении из-за оторванности от Бога, он увидел глазами Распятого по любви к миру и к человеку Спасителя.

И тайна монашеского становления в иерее Иоанне свершилась. Умно-сердечная молитва, «запульсировавшая»в сердце, известила его об этом. Для отца Иоанна Крестьянина начинался новый этап жизни, и он ожидал, что речет о нем Господь.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: