А теперь слушай волю Божию

Большой опыт церковной жизни отца Иоанна

давал ему огромные преимущества в различении духов,

в определении того, куда могут привести те или иные

увлечения и нововведения или ревность не по разуму

Архимандрит Тихон (Шевкунов), наместник московского Сретенского монастыря[110] делится своими воспоминаниями об отце Иоанне. «Вся моя монашеская жизнь неразрывно связана с отцом Иоанном. Он был и остается для меня идеалом православного христианина, монаха, любящего и взыскательного священника-отца. Я увидел отца Иоанна осенью 1982 года, когда сразу после крещения приехал в Псково-Печерский монастырь. Тогда, кажется, он не произвел на меня особого впечатления: очень добрый старичок, весьма крепкий (ему тогда было только 72 года), вечно куда-то спешащий, постоянно окруженный толпой паломников. Более аскетически, по-монашески выглядели другие насельники монастыря. Но прошло совсем немного времени, и я стал понимать, что этот старичок является тем, кого на Руси издревле именовали старцем, – редчайшим и драгоценнейшим явлением в Церкви.

Главным духовным качеством отца Иоанна для меня всегда был и остается не только его дар рассуждения, но и непоколебимая вера во всеблагий и совершенный Промысл Божий, ведущий христианина ко спасению. Как-то в ответ на мои недоумения батюшка написал: «Вот сейчас со вниманием читаю паремии, какая глубина: «Сердце челове-

 

265

 

ка обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его», – это премудрый Соломон на себе проверил (Притч. 16: 9). И Вы еще не раз убедитесь в своей жизни, что это именно так, а не иначе».

Отец Иоанн – один из очень немногих живших в наше время людей, которым Господь открывал Свою Божественную волю и о конкретных лицах, и о событиях, происходящих в Церкви и в мире.

К свободному доверию и послушанию отцу Иоанну приводили человека опыт и время. Сам он никогда не называл себя старцем. А когда ему об этом пытались говорить, останавливал словами, что сейчас старцев нет, а есть только опытные старички. Он был в этом убежден до конца дней своих, впрочем, так же как и я убежден в том, что Господь в его лице послал мне истинного старца, знающего волю Божию обо мне и об обстоятельствах, связанных с моим спасением.

Помню, когда я был еще молодым послушником, в монастыре ко мне подошел один из паломников-москвичей и поведал историю, которой он только что был свидетелем. Отец Иоанн в окружении паломников спешил по монастырскому двору к храму. Вдруг к нему бросилась заплаканная женщина с ребенком лет трех на руках: «Батюшка, благословите дитя на операцию, врачи требуют срочно». И произошло то, отчего были потрясены и паломник, рассказавший мне это, и я сам. Отец Иоанн остановился и твердо сказал ей: «Ни в коем случае. Он умрет на операционном столе. Молись, лечи его, но операцию не делай ни в коем случае. Он выздоровеет». И перекрестил младенца.

 

266

 

Мы сидели и размышляли: а вдруг отец Иоанн ошибся? Что если ребенок умрет? Что мать сделает с отцом Иоанном, если такое случится? Заподозрить отца Иоанна в вульгарном противлении медицине, которое, хоть и редко, но все же встречается в духовной среде, мы не могли: мы знали много случаев, когда отец Иоанн и благословлял и настаивал на операции. Среди его духовных детей было немало известных врачей.

Долгое время мы жили в напряженном ожидании. Но ничего не происходило. И нам оставалось только поверить, что отец Иоанн прозрел Промысл Божий об этом младенце и взял на себя великую ответственность за его жизнь, а Господь не посрамил веры и упования своего верного раба.

Этот случай вспомнился мне через десять лет, в 1993 году, когда очень похожая история закончилась, с одной стороны, по-человечески трагически, а с другой – по молитвам отца Иоанна послужила вечному спасению христианской души и глубоким уроком для свидетелей этого случая.

Обычно даже при твердой убежденности в правильности своих советов батюшка старался уговаривать, просить и умолять об исполнении того, что, как он знает, необходимо для обратившегося к нему человека. Если же вопрошавший упрямо настаивал на своем, то батюшка вздыхал и говорил: «Ну что ж, попробуйте. Делайте как знаете». И всегда, насколько мне известны подобные случаи, те, кто не исполнял мудрых духовных советов отца Иоанна, в конце концов горько в этом раскаивались и, как правило, приходили к нему в следующий раз с твердым намерением исполнять то, что он скажет. Отец Иоанн с неизменной любовью и сочувствием принимал таких людей, не жалел для них времени и всеми силами старался исправить их ошибку.

 

267

 

В Москве жила необычайно интересная и своеобразная женщина, Валентина Павловна Коновалова... Она была настоящей московской купчихой, казалось, что сошла с полотен Кустодиева111. В начале 1990-х ей было лет шестьдесят. Она была директором большой продуктовой базы на проспекте Мира. Полная, приземистая, она восседала за столом в своей конторе, за спиной у нее висели, даже в самые сложные советские времена, большие софринские иконы, а на полу у тумбочки письменного стола лежал большущий целлофановый мешок с деньгами, которыми она распоряжалась по своему усмотрению, то посылая подчиненных закупить партию свежих овощей, то одаривая нищих и странников, которые во множестве стекались к ее базе. Подчиненные ее боялись, но любили. Великим постом она устраивала общее Соборование прямо в своем кабинете, на котором благоговейно присутствовали и работавшие на базе татары. Частенько в годы дефицита к ней заглядывали московские настоятели, а то и архиереи. С некоторыми она была сдержанно почтительна, а с другими, которых она не одобряла «за экуменизм», – резка и даже грубовата.

Я не раз по послушанию на большом грузовике ездил из Печор в Москву за продуктами для монастыря к Пасхе и Рождеству. Валентина Павловна очень тепло, по-матерински, принимала нас, послушников, и мы с ней подружились. Тем более что у нас была любимая тема для разговоров – наш общий духовник отец Иоанн. Батюшка был, пожалуй, единственным человеком на свете, которого Валентина Павловна боялась, бесконечно уважала и любила. Дважды в год она со своими ближайшими сотрудниками ездила в Печоры, там говела и исповедовалась. И в эти дни ее невозможно было узнать – кроткая, тихая, застенчивая. Она ничем не напоминала «московскую владычицу».

В конце 1993 года происходили некоторые перемены в моей жизни, я был назначен настоятелем подворья Псково-Печерского монас-

 

268

 

тыря в Москве – нынешний Сретенский монастырь, и мне часто приходилось бывать в Печорах. У Валентины Павловны болели глаза, ничего особенного. Как-то раз она попросила меня испросить благословение у отца Иоанна на удаление катаракты в Федоровском институте. Ответ отца Иоанна немного удивил меня: «Нет-нет, ни в коем случае. Только не сейчас, пусть пройдет время». На следующий день я буквально передал эти слова Валентине Павловне. Она очень расстроилась: в Федоровском институте об операции уже договорились. Она написала отцу Иоанну подробное письмо, снова прося благословения и объясняя ситуацию, что дело это почти пустячное, не стоящее внимания.

Отец Иоанн, конечно же, не хуже ее знал, что такое операция по поводу катаракты и что она не представляет серьезной угрозы. Но, прочтя письмо Валентины Павловны, он очень встревожился. Мы долго сидели с ним, и он убеждал меня, что необходимо уговорить Валентину Павловну не делать сейчас операцию. Он снова написал ей, просил, умолял, своей властью духовника даже приказывал отложить операцию. В это время у меня так сложились обстоятельства, что было две недели свободных. Я больше десяти лет не отдыхал, и поэтому отец Иоанн благословил меня поехать на две недели в отпуск в Крым, в санаторий, и непременно взять с собой Валентину Павловну. Об этом же он написал ей в письме, прибавив, что операцию она должна сделать потом, через месяц после отпуска. «Если она сейчас сделает операцию, она умрет», – грустно сказал он мне, когда мы прощались.

Но в Москве я понял, что нашла коса на камень. Валентина Павловна вдруг, наверное, впервые в жизни, взбунтовалась против воли своего духовника. Ехать в Крым она вначале категорически отказалась, но потом, казалось, смирилась. А что касается операции, то она

 

269

 

была крайне возмущена, что из-за такой ерунды отец Иоанн «заводит сыр-бор». Я сообщил ей, что, как бы то ни было, но я начинаю хлопотать о путевках, и в ближайшее время мы едем в Крым.

Прошло несколько дней, я получил от Святейшего благословение на отпуск, заказал две путевки, которые в это время года несложно было найти, и позвонил на базу Валентине Павловне, чтобы сообщить о нашем выезде.

– Она в больнице, ей делают операцию, – сказал мне ее помощник.

– Как?! – закричал я. – Ведь отец Иоанн ей категорически запретил.

Выяснилось, что пару дней назад к ней зашла какая-то монахиня и, узнав об ее истории с катарактой, будучи врачом, тоже не могла согласиться с решением отца Иоанна и взялась испросить благословения у одного из духовников Троице-Сергиевой Лавры. Благословение было получено, и Валентина Павловна направилась в Федоровский институт, рассчитывая после быстрой и несложной операции уехать со мной в Крым. Ее подготовили, но во время операции, прямо на столе, у нее случился тяжелейший инсульт и полный паралич. Как только я узнал об этом, я бросился звонить в Печоры эконому монастыря, давнему келейнику батюшки. В исключительных случаях отец Иоанн спускался из своей кельи к отцу Филарету и пользовался его телефоном.

– Как же вы так можете, почему вы меня не слушаете? – чуть не плакал отец Иоанн. – Ведь если я на чем-то настаиваю, значит, знаю, что делаю!

Что мне было ему ответить? Я спросил у отца Иоанна, что сейчас нужно делать. Валентина Павловна до сих пор была без сознания. Отец Иоанн велел взять из храма в келью запасные Святые Дары и, как только больная придет в себя, сразу ехать к ней исповедовать и причастить.

 

270

 

По молитвам отца Иоанна Валентина Павловна на следующий день пришла в сознание. Родственники немедленно сообщили мне об этом, и через полчаса я был в больнице. Ее вывезли ко мне в одну из палат реанимации на огромной металлической каталке, совсем крохотную под белой простыней. Она не могла говорить и, увидев меня, лишь заплакала. Но и без слов мне была понятна эта исповедь в том, что она поддалась вражескому искушению в непослушании и недоверии к духовнику. Я прочел над ней разрешительную молитву и причастил. Мы простились. На следующий день ее еще раз причастили. Вскоре после причастия она умерла. По древнему церковному преданию, душа человека, который сподобился причаститься в день смерти, проходит к престолу Господню, минуя мытарства. Такое случается или с высокими подвижниками, или с людьми с исключительно чистым сердцем. Или с теми, у кого есть очень сильные молитвенники.

Обычно когда кто-то начинает вспоминать об отце Иоанне, пишет, какой он благостный, ласковый, добрый, любвеобильный. Да, несомненно, что человека, настолько умеющего согреть отеческой, христианской любовью, я не встречал в своей жизни. Но нельзя не сказать и о том, что отец Иоанн, когда это необходимо, бывал по-настоящему строг. Он порой умел находить такие слова обличения, после которых его собеседнику не позавидуешь. Помню, когда я был еще послушником в Печорах, то случайно услышал, как отец Иоанн сказал двум молодым иеромонахам: «Да какие вы монахи, вы просто хорошие ребята».

Отец Иоанн никогда не стеснялся и не боялся сказать правду, невзирая на лица, и делал это в первую очередь для исправления и спасения души своего собеседника. Эта твердость и духовная принципиальность, конечно же, были заложены в душу отца Иоанна еще в раннем детстве, когда он общался с великими подвижниками и но-

 

271

 

вомучениками. И все это было проявлением истинного церковного сознания и христианской любви к Богу и людям.

За годы общения с батюшкой я заметил, что у отца Иоанна были определенные принципы относительно духовных советов. Но, конечно же, он не автоматически применял их. Для меня был интересен пример его советов относительно брака. Он давал благословение на вступление в брак, только если жених и невеста знакомы хотя бы года три. При нынешней нетерпеливости молодых людей это кажется слишком большим сроком. Но многие примеры показали, насколько опыт отца Иоанна и его настойчивость в необходимости проверки друг друга будущих супругов бывают спасительны. Я знаю случаи, когда священники из жалости сокращали данный отцом Иоанном срок, и это заканчивалось для молодых семей плачевно.

Отец Иоанн с благоговением, любовью и послушанием относился к архиереям и церковному священноначалию. Осознание того, что истина на земле пребывает лишь в Церкви, была глубоко прочувствована им. Множество раз он благословлял действовать именно так, как

 

272

 

решит Святейший, как благословит епископ, наместник. Отец Иоанн не терпел никаких расколов, бунтов и всегда бесстрашно выступал против них, хотя знал, сколько клеветы, а порой и ненависти ему придется испить. Но он все терпел, лишь бы самому и его духовному стаду идти церковным, царским путем.

Это касалось и испытаний, которым подверглась наша Церковь за последнее десятилетие: с одной стороны – обновленческим тенденциям, с другой – болезненным эсхатологическим настроениям. И в том и в другом случае отец Иоанн различал запутавшихся по неразумию и вражеским козням и готовых сознательно принести вред Церкви. Большой опыт церковной жизни отца Иоанна давал ему огромные преимущества в различении духов, в определении того, куда могут привести те или иные увлечения и нововведения или ревность не по разуму. Воистину, нет ничего нового под солнцем.

«В кампании, предлагаемой Вами, я участвовать не буду, – пишет отец Иоанн иеромонаху, который пытался втянуть его в движение «За жизнь без ИНН». – Сам дух подобной деятельности, где много самости, шума и надежды не на Бога, а на человека, да еще с критиканством священноначалия Церкви, который ключом бьет в Ваших высказываниях, воспрещает мне это. Я уже видел подобное в действиях и духе обновленцев, восстающих на тишайшего Патриарха Тихона, а фактически на Самого Господа и Его Церковь».

Свое трезвое и глубоко продуманное отношение к проблемам глобального компьютерного учета и подобного рода явлениям в современном мире отец Иоанн высказывал не раз и в письмах, и в обращениях. Все это многократно опубликовано и для одних послужило поводом для духовного мира, успокоения от бунтарских настроений, доверия Русской Православной Церкви, для других, – к сожалению, поводом для нападок на отца Иоанна, а порой и прямой клеветы.

 

273

 

Думаю, что это испытание клеветой и ненавистью в самые преклонные года жизни промыслительно было ниспослано Господом. Кажется, преподобный Варсонофий Оптинский пишет где-то, что Господь посылает Своим верным рабам именно в последний период жизни такие искушения, как образ Голгофы Спасителя.

За несколько лет до этих событий отец Иоанн, не колеблясь, вызвал огонь на себя ради того, чтобы предостеречь церковный народ от соблазна нового обновленчества. Он не раз встречался и беседовал со сторонниками модернизации и обновления в Церкви. И только исчерпав все средства убеждения в крайней опасности этого пути, он высказался ясно с полной ответственностью за свои слова: «Если мы не разорим это движение, они разорят Церковь».

Я был свидетелем того, как отец Иоанн переносил ненависть и напраслину, изливавшиеся на него за стояние в Правде Христовой. Видел его боль, но и благодушие, когда он терпел непонимание и предательство. Но никогда батюшка не терял к обидчикам любви и христианского прощения. Для меня на всю жизнь остались в памяти слова его проповеди, сказанной в Михайловском соборе Псково-Печерского монастыря в 1985 году:

«Нам дана от Господа заповедь любви к людям, к нашим ближним. Но любят ли они нас, нам об этом нечего беспокоиться. Надо лишь о том заботиться, чтоб нам их полюбить».

Один московский священник, бывший духовный сын отца Иоанна, обратился ко мне со страшной просьбой: вернуть епитрахиль, которой отец Иоанн благословил его на священство. Он сказал, что разочаровался в отце Иоанне из-за того, что тот не поддержал его диссидентских воззрений. Это было в конце 1980-х годов. Каких только

 

274

 

слов не наговорил этот священник, но сам он не слушал ничего: ни того, что отец Иоанн много лет провел в лагерях, ни того, что подвергался пыткам и не был сломлен, ни того, что отца Иоанна никто не может заподозрить в конформизме. С тяжелым сердцем я передавал епитрахиль батюшке. Реакция его меня поразила. Он перекрестился, с благоговением поцеловал священное облачение и произнес: «С любовью давал, с любовью принимаю». Позже этот священник перешел в другую юрисдикцию, там ему тоже не понравилось, потом еще в другую...

Не могу скрыть и следующего факта, который, быть может, вызовет неоднозначную оценку, но ради правды жизни не могу о нем умолчать. Да, отец Иоанн, безусловно, благоговел и подчинялся церковной иерархии, но это не означало автоматического, бездумного отношения. Я был свидетелем случая, когда один из наместников монастыря и правящий архиерей убеждали батюшку преподать свое благословение на их решение, с которым отец Иоанн не был согласен. Необходимо это было для придания нужному им решению

 

275

 

авторитета старца. Приступали к батюшке серьезно, что называется, «с ножом к горлу». Монахи и священники представляют, что такое противостоять давлению правящего архиерея и наместника. Но отец Иоанн совершенно спокойно выдержал этот многодневный натиск. Он почтительно, терпеливо и кротко объяснял, что не может сказать «благословляю» на то, с чем в душе у него нет согласия, что если начальствующие считают необходимым поступить именно так, он безропотно примет их решение - они отвечают за него пред Богом и братией, а он дать свое «благое слово» на это не может.

С отцом Иоанном неразрывно связано все, что касается возрождения и становления монашеской жизни московского Сретенского монастыря. Осенью 1993 года под праздник преподобного Сергия я приехал к отцу Иоанну в очень сложный для меня момент жизни. Был я к тому времени иеромонахом московского Донского монастыря. Девять лет отец Иоанн не давал мне благословения на монашеский постриг и держал в послушниках, поставив условие - дождаться благословения матери. Но мама, хотя и не возражала, чтобы я служил в священническом сане, но не хотела, чтобы я шел по монашескому пути. Батюшка твердо стоял на своем условии и говорил, что если по-настоящему хочешь быть монахом, проси этого у Бога, и Он управит все в нужное время. Я тогда твердо ему поверил и спокойно ждал, будучи сначала послушником в Псково-Печерском монастыре, а потом трудился в Издательском отделе у митрополита Питирима. И вот однажды, приехав к батюшке в Печоры, я рассказал ему,

 

276

 

что скоро открывают Донской монастырь, который особо любили москвичи, а наместником монастыря назначают архимандрита Агафодора[112], которого я немного знал. И тут отец Иоанн говорит мне: «А ведь это пришло твое время. Иди, проси у мамы благословение. Думаю, теперь она тебе не откажет. А за то, что девять лет терпел и не самочинничал, увидишь, как Господь не оставит тебя Своею милостью».

Отец Иоанн рассказал о Донском монастыре времен его молодости, о жившем там под арестом святом Патриархе Тихоне, которого батюшка любил и почитал бесконечно. Рассказал и известную теперь историю о явлении в 1990 году ему святого Патриарха Тихона. В заключение отец Иоанн помолился перед иконой Божией Матери «Взыскание погибших» и велел мне торопиться домой.

По молитвам отца Иоанна мама на сей раз неожиданно согласилась с моим желанием, а Святейший Патриарх Алексий II благословил вступить в немногочисленную братию Донского монастыря. Сбылись слова отца Иоанна и о милости Божией за терпение: так получилось, что архимандрит Агафодор два раза откладывал мой монашеский постриг из-за срочных отъездов по делам обители. В самый день моего рождения, когда мне исполнилось ровно тридцать три года, постриг меня с именем Тихона, в честь моего любимого святого и покровителя Донского монастыря.

Но в тот приезд к отцу Иоанну я ничем не мог порадовать батюшку. Отношения мои с наместником по моей вине настолько испортились, что я решительно не знал, что делать. Отец Агафодор сам отправил меня в Печоры к духовнику, чтобы тот разрешил мои проблемы. Отец Иоанн долго утешал меня и призывал к монашескому терпению. Он умел находить такие слова, что, даже приезжая с са-

 

277

 

мой неразрешимой проблемой, люди выходили из его кельи, исполненные новых сил к жизни, с надеждой на бесконечную любовь к ним Господа. Это и была главная сила отца Иоанна. Он говорил не как образованные богословы-книжники, а как имеющий власть от Бога давать жизненные силы и вести вслед за Христом.

Мы засиделись тогда довольно долго, уже началась всенощная. Должен был петься акафист преподобному Сергию. Вместе с молодыми монастырскими иеромонахами мы ждали выхода на акафист в древнем пещерном алтаре Успенского собора, как вдруг к нам подошел отец Иоанн. Он сразу показался мне каким-то необычным – сосредоточенно-строгим. Не говоря ни слова, он крепко взял меня за руку и подвел к святому престолу. Медленно перекрестился и велел мне сделать то же самое. Потом, обратившись ко мне, торжественно произнес:

– А теперь слушай волю Божию…

Никогда до этого я не слышал от отца Иоанна подобных слов и поэтому стоял совершенно изумленный.

– Ты вернешься в Москву и сразу пойдешь к Святейшему Патриарху, – проговорил отец Иоанн, – проси у него, чтобы он благословил тебя перейти из Донского в братию нашей обители. Проси Святейшего, чтобы он благословил создание подворья Псково-Печерского монастыря в Москве, и ты будешь строить это подворье.

Я не знал, что и сказать! Но понял, что вся моя жизнь вот сейчас, в эту минуту, меняется абсолютно. Начать с того, что сам отец Иоанн никогда не благословлял монахов на переход в другой мона-

 

278

 

стырь, а тут идти с этим к самому Святейшему! Но были и другие причины.

– Батюшка, – пролепетал я, – это же совершенно невозможно!.. Святейший совсем недавно объявил, что в Москве не будет открыто ни одного подворья неставропигиального монастыря. И настрого запретил даже обращаться к нему с подобными просьбами.

Здесь необходимо небольшое пояснение. Ставропигиальными (это старинное греческое слово) называются монастыри, непосредственно подчиненные Патриарху, их по всей стране около 20, а неставропигиальными – те монастыри, которые подчиняются епархиальным архиереям – их в то время было больше 250, и с каждым месяцем количество их увеличивалось. Все эти провинциальные монастыри, конечно, хотели иметь свои подворья в столице и обращались к Патриарху с постоянными просьбами об этом. И Святейший на одном из собраний духовенства очень твердо предупредил, чтобы с подобными просьбами к нему впредь не обращались, поскольку, если начать раздавать московские храмы монастырям, то приходских церквей в столице вообще не останется. Все это я объяснил отцу Иоанну. Но тот даже глазом не повел.

– Не бойся ничего, иди к Святейшему и передай то, что я тебе сказал. Святейший все тебе благословит! А затем, – батюшка продолжал уже совсем по-деловому, – тебе предложат на выбор несколько храмов. Первый не бери! А из остальных выбирай, какой тебе приглянется, но только не гонись за большими и знаменитыми.

Пора было выходить на акафист.

– После службы жду тебя в келье! – завершил разговор батюшка.

Весь акафист и дальнейшую службу я только и переживал слова, сказанные отцом Иоанном, а после всенощной сразу примчался к нему. Он еще несколько раз повторил мне то, что я услышал в алтаре, ус-

 

покоил, ободрил и велел поступать точно, как говорит. Отец Иоанн никогда не бросался великими и страшными словами, такими как «я скажу тебе волю Божию». Я за все время нашего общения, ни раньше, ни потом таких слов от него не слышал.

Превозмогая страх, решил выполнить все, как сказал старец.

Вскоре представился случай, и я слово в слово передал Святейшему то, что наказал мне батюшка: и о переводе меня в братию Псково-Печерского монастыря, и о создании для него подворья в Москве...

К моему удивлению, Святейший неожиданно нашел мысль о Псково-Печерском подворье очень своевременной и правильной. Оказывается, как раз в это время встал вопрос о закрытии для паломников свободного доступа в город Печоры и введении в нем особого пограничного режима, связанного с окончательным оформлением границы между Россией и Эстонией, которая проходила в трех километрах от Псково-Печерского монастыря. Подворье, по мнению Патриарха, могло бы помогать паломникам, если неблагоприятный пограничный режим будет

 

280

 

введен. Святейший тут же поручил заняться подбором храма для подворья владыке Арсению* и отцу Владимиру Дивакову**.

Первое место, которое предложил для подворья владыка Арсений, был Покровский монастырь113, недавно переданный Церкви. Но, помня слова отца Иоанна, я отказался.

Тогда владыка дал мне еще два адреса: Измайловский храм на ост-рове114 и Сретенский монастырь на Лубянке. Измайловский показался мне очень большим, а Сретенский как раз таким, как говорил отец Иоанн. К тому же это был не просто приход, а монастырь, закрытый в 1927 году, где так или иначе надо было возрождать монашескую жизнь. Я позвонил отцу Филарету в Печоры, и он соединил меня по телефону с батюшкой.

– Сретенский? Это тот, что за Трубной площадью? – батюшка отлично знал церковную Москву. – Его и бери!

А после того как отпала тревога по поводу закрытия города Печор для паломников, именно отец Иоанн благословил просить Святейшего о преобразовании подворья в ставропигиальный Сретенский монастырь.

Со дня открытия подворья минуло 15 лет, но всегда – в дни радостей и испытаний – нас поддерживала молитва, благословение, а иногда и строгое взыскание отца Иоанна. Первые, самые сложные годы батюшка следил буквально за каждым шагом в возрождающейся обители. Он передал для Сретенского множество своих икон. Отец Иоанн благословил создание монастырского издательства, семинарии, подсобного хозяйства.

Как-то я заболел и оказался в больнице. Болезнь была тяжелая, и отец Иоанн в письме благословил, несмотря на Рождественский

----------------------

* Архиепископ Истринский Арсений (Епифанов), викарий Московской епархии, с 1990 г. курирует приходы и приходские советы храмов г. Москвы.

** Протоиерей Владимир Диваков с 1991 г. – заведующий канцелярией Московской Патриархии. В настоящее время – секретарь Патриарха Московского и всея Руси по городу Москве.

 

281

 

пост, в больнице есть и рыбу, и молочное. В палате был даже телевизор. Немного придя в себя, я решил посмотреть телевизионные новости, которые не видел несколько лет, потом и интересное кино.

В этот же день, к вечеру, из Печор мне пришло письмо от отца Иоанна. Помню, я, лежа в постели, досматривал какой-то фильм и читал батюшкино послание. В конце письма была приписка: «Отец Тихон, я благословлял тебе ослабить пост, а вот телевизор смотреть не благословлял». Я кубарем скатился с кровати и выдернул телевизионный шнур из розетки. К тому времени я уже очень хорошо понимал, что такое не слушаться отца Иоанна.

И даже после кончины старца мы до сих пор чувствуем любовь, поддержку, молитвы и заботу. Иногда это происходит самым поразительным образом и в самое нужное время. В 2007 году тезоименитство Святейшего Патриарха пришлось на первое воскресенье Великого поста, на праздник Торжества Православия. Всю неделю мы с братией провели в храме. Время перед всенощной и после нее прошло в заботах по приему и расселению гостей-архиереев. Поздно вечером, когда уже падал от усталости, я решил, что прочту по-следование ко Причащению утром. Но, к стыду своему, проспал, и вот уже ехал в храм Христа Спасителя на литургию, так и не прочитав правила. Два или три раза за 16 лет моей недолгой священнической жизни мне приходилось служить, не подготовившись, но всякий раз никакие оправдания и ссылки на обстоятельства, а тем более на усталость, не могли заглушить жестоких обличений сове-

 

282

сти. И теперь я пытался убедить себя, что хоть и не прочел положенное правило, но всю неделю исправно был в храме, три дня причащался и всякий раз читал все положенные последования и молитвы.

Короче, кажется, мне уже почти удалось договориться с обличающим меня внутренним голосом, как вдруг ко мне подошел митрополит Чувашский Варнава. Я много лет регулярно, раза четыре в году, видел этого пожилого, почитаемого всеми архипастыря на патриарших службах, но никогда с ним не общался. А тут владыка митрополит сам подошел ко мне, благословил. Потом он сказал:

– Спаси тебя Господи, отец Тихон, за фильм о Печерском монастыре. Мне он очень понравился. Я ведь знал отца Иоанна 50 лет и ездил к нему в Печоры, – владыка имел в виду сделанный мною документальный фильм о Псково-Печерском монастыре, где было много хроникальных кадров с отцом Иоанном. – Знаешь, что сейчас вспоминается? – продолжал владыка. – Ты, наверное, слышал, как в 1961 году, когда отец Иоанн служил на деревенском приходе, вечером, накануне

 

283

 

воскресной литургии, бандиты ворвались в его дом, связали и избили его. Так связанного и бросили умирать. Ты знаешь об этом?

– Да, владыко, я знаю эту историю. Только наутро перед литургией прихожане нашли отца Иоанна и освободили его.

– Да-да, так и было! Отец Иоанн пришел в себя, поблагодарил Бога за испытание и спасение и пошел совершать Божественную литургию. И знаешь, что он говорил мне потом? Он говорил, что это был единственный случай за всю его жизнь, когда он служил литургию без приготовления. Ну, вот так... Иди с Богом!

Рядом стоял архимандрит Дионисий (Шишигин). Я подошел к нему и рассказал всю историю: и о моем нерадении, и о беседе с владыкой Варнавой. Я исповедовался ему, и мы с отцом Дионисием, ожидая начала службы, говорили о том, как велика милость Божия к нам и как неисповедим Промысл Божий. Кто знает, чему мы были сейчас свидетелями? Или тому, как отец Иоанн из иного мира через владыку вразумил «одного из чад своих неразумных», как он назвал меня в одном из своих писем? Или, быть может, мы сейчас встретили еще одного сокровенного подвижника и раба Божия, которыми не оскудевает Христова Православная Церковь до скончания века».

 

Вооружитесь же терпением

В сердце отца Иоанна вмещался весь мир

и пребывала любовь, а значит, в нем пребывал Бог,

который властен влиять на все. И мы ощутимо

чувствовали Божию благодать

Многими вопросами озадачивали отца Иоанна и те, кто за послушание принимал на себя труд по управлению открывающегося монастыря. Разговоры, как правило, оканчивались сборами необходимого для первой монастырской церкви. Батюшка умудрялся всегда исполнить все просьбы.

У отца Иоанна хранились еще дореволюционные синодики Соловецкого монастыря115 и Оптиной пустыни. Он периодически поминал послуживших в них насельников, сохраняя живую молитвенную связь с этими обителями. В открывшуюся Оптину он подарил такой синодик, оформленный его духовными чадами. Любовь его к Соловецкому монастырю питалась любовью к новомученикам и исповедникам Российским. Именно туда, на Русскую Голгофу, его память собрала всех-всех принесших себя Христу в живую жертву от России. В первые годы открытия Соловецкого монастыря отец Иоанн принимал в нем самое живое участие.

Из батюшкиной кельи вышли многие его первые насельники. На Соловки отец Иоанн благословил свое духовное чадо Сергия, чтобы он потрудился и остался в нем до Архангеловой трубы. В монастыре тот стал иеродиаконом Иринархом[116].

 

287

 

Сразу после войны, когда отцу Иоанну благословили сопровождать возвращающиеся на родину из Москвы мощи Виленских мучеников[117], он познакомился с игуменьей женского монастыря*. Изгнанные из своей разоренной обители, они приютились в Свято-Духовом мужском монастыре[118], да так в нем и остались помогать братии. Они пели на ранних литургиях, пекли просфоры, делали и другие работы по храму. Впечатление от подвижнической жизни стариц-монахинь глубоко вошло в сердце отца Иоанна, и он, еще не будучи сам монахом, носил в своей молитвенной памяти бедствующих. Женский монастырь властями был обречен на медленное вымирание, пополнять его молодыми силами решительно возбраняли, хотя желающих вступить на монашеский путь было немало. Знакомство это обоюдно поддерживалось во все время странствий отца Иоанна по приходам, а когда он поселился в монастыре, дружеские отношения переросли в духовнические. Отец Иоанн взял на себя заботу об этом монастыре. То и дело между Печорами и Вильнюсом путешествовал гонец то с пошитым для монахинь облачением, то с продуктами. Жертвующих средства отец Иоанн направлял прямо к игуменье. Да частенько матушка игуменья и сама приезжала, а то присылала благочинную монахиню Анатолию, посылала на исповедь сестер. Совместно они вымаливали у Господа милости не дать угаснуть монастырской лампаде так же, как угасали жизни старых насельниц. Господь внял молитвам: незаметно по одной стали появляться молоденькие послушницы. И не только о виленских монахинях были думы отца Иоанна, он сострадал женским монастырям, жившим в крайней нищете.

Мужских монастырей было мало, но в них подвизались старцы-духовники, и это привлекало паломников. Женские же монасты-

---------------------

* В то время сестрами Вильнюсского монастыря управляла игуменья Нина, известная своими духовными дарованиями

 

288

 

ри страшно бедствовали – Вильнюс, Александровка*, Жабка**, Корец***.

Периодически в келье отца Иоанна появлялась послушница, получала благословение на предлежащий маршрут и конверты доброхотов с деньгами и записками для поминовения. Приубожившись и не взяв с собой ничего, кроме старой хозяйственной сумки, она отправлялась в дорогу. Время было такое, что приходилось опасаться и своих, и чужих. Под покровом молитвы отца Иоанна все проходило благополучно.

Для жизни Псково-Печерского монастыря монашеское делание отца Иоанна имело жизненно важное значение. Его монашество не в слове, а в деле, не в теории, но в самой практике жизни, монашество не по букве, но по духу было влекущим примером.

Иеромонахи старшего поколения, уже опытно познавшие силу молитв отца Иоанна, говорили, что эта сила духовно держала все и служила спасительным якорем: «В сердце отца Иоанна вмещался весь мир и пребывала любовь, а значит, в нем пребывал Бог, который властен влиять на все. И мы ощутимо чувствовали Божию благодать».

Отец Иоанн, успокоив мятущийся в искушении дух собрата, вливал в смирившееся сердце знание о целительных благах скорбей, постигших его. Не нам ли с тобой говорит святой Исаак Сирский: «Особенный Промысл Божий над человеком, когда ему посылаются непрестанные скорби. Лучше смерть в подвиге, нежели жить в падении».

И добавит от себя:

------------------------

 

*Свято-Рождественский женский монастырь в с. Александровка Одесской обл. **Вознесенский женский монастырь в с. Жабка в Молдавии.

*** Свято-Воскресенский Троицкий женский монастырь в г. Корце Ровенской обл. на Волыни.

 

289

 

«А в наше время надо каждой скорби в ножки поклониться и руку ей облобызать. Промысл Божий заботлив о нас до мелочей. Иноки совершают невидимое мученичество в борьбе с собой, с врагом Божиим и с людьми, возлюбившими мир. Запомните, что у Бога ошибок не бывает».

«Теперь же при оскудении духовных руководителей и при ослаблении нашей веры Господь дал нам нелицеприятного руководителя, который и лечит, и учит, и вразумляет, – это тяготы жизни, скорби и болезни. Господь врачует немощи наших чувств горькими обстоятельствами жизни».

В «духовной аптеке» отца Иоанна были собраны выписки из Святых Отцов, которые вразумляли и бодрили расслабленных тяготами монашеских испытаний. Особенно любил батюшка наставления святителя Феофана. Одно из них было у него под рукой постоянно. Нередко среди беседы с монахом раздавался его клич: «Деточки, пирожок, пирожок надобен! »

«Облекитесь верою и терпением. Хозяйка сажает в печку пирог и не вынимает его оттуда, пока не удостоверится, что он испекся.

Владыка мира и вас посадил в печь и держит в ней, ожидая, пока испечетесь. Терпите же и ждите. Как только испечетесь, и минуты не будете сидеть доле в печи. Тотчас вынут вас вон. Если же рванетесь сами, будете тоже как недопеченный пирог. Вооружитесь же терпением, и с терпением давно были бы в Царстве Небесном, а без него в лучшем случае на пути к нему».

Поговорив и утешив посетителя, отец Иоанн давал в напутствие духовное лекарство и с собой: «Шествие к истинному знанию Бога непременно требует помощи от скорбей: непременно нужно умерщвле-

 

290

 

ние сердца для мира скорбями, чтобы оно всецело могло устремиться к исканию Бога. По попущению или мановению Бога приступили к вам скорби, как мучители к мученику. Не предавайтесь печали, малодушию, безнадежию».

Главный источник спокойствия в жизни – твердая вера в Промысл Божий и в то, что главой и кормчим Церкви является Сам Христос.

Частенько батюшка повторял, что монашество подобно Кресту, на котором человек добровольно должен распять себя миру ради Царства Небесного. Над его кроватью висела большая цветная литография – распятый монах. Она была в поле зрения батюшки постоянно, так же как и напоминание о смерти «Сего никто не избежит», висевшее над входной дверью, призывающее к духовной собранности при выходе из кельи. Литография монаха меньшего размера предназначалось приходящим к нему монашествующим. Умудренный в различении духов, он учил и нас распознавать особенности их воздействия. «Когда теряется мир душевный – это значит, приближается враг, а чувство легкости и свободы – извещение о том, что Господь при-

 

291

 

зрел на твою душу. После благодатного посещения будь бдителен и жди козней вражиих».

Вспоминает монах Иаков[119]: «Накрыли меня скорби и напасти. Отовсюду тесно. В душе разбой, и от собратий укоризны, и начальствующие грозным оком смотрят. Изнемог. Обдумываю, куда бежать? На Афон, конечно. Уже и волю Божию в оправдание своих дум призвал. Убедительно получается! Но последняя инстанция – отец Иоанн. И для него речь заготовил. Пришел. А он и слова не дал мне вымолвить. Обхватил мою голову руками, крестит и крестит, и куда речь моя девалась, где думы буйные: «Никуда я тебя не отпущу, никуда не отпущу! »

И буквально двумя-тремя словами вывел меня из той мглы несветимой. А он только приговаривает:

– Деточка, деточка, никогда не сходи со своего с креста. Эти находы ведь – Божие посещение, тайна Божия.

Дух наш взрослеет в этой болезненной тайне, растет. В ней научимся на Бога уповать и Ему молиться, и называется все это – наш сегодняшний жизненный крест. Не откажись его нести во спасение ради Бога. Будь верен Богу. Верного человека Сам Бог наставит на истину и поведет Ею по пути жизни.

Тут уж и примеров масса: и священномученика Серафима (Звездинского), и священномученика Фаддея Тверского вспомнил. Сидим с отцом Иоанном, и оба готовы заплакать пред подвигом жизни этих угодников, поднявшихся на такую Голгофу, о которой нам и помысл не придет. «А ты, друже, Крест-то Христов все пред своим взором имей, вот и не будет тебя свой крест сгибать до земли».

Завершает нашу встречу молитва: «Господи, в несении креста моего Твоей десницей мне ниспосланного, укрепи меня вконец изнемога-

 

292

 

ющего». Батюшка произносит ее за меня, будто на его плечах лежит эта ноша. И я чувствую, как за его молитву Господь освобождает меня.

Уходишь от отца Иоанна и сам себя не узнаешь. Свою немощь у него в келье оставил, а от его силы укрепился. А он еще вслед кричит: «Деточка, наша любовь тебя со дна ада достанет! » И начинаешь понимать, что именно оттуда тебя только что доставали и достали. И, исполненный неведомыми доселе ощущениями, внимаешь им как веянию нездешнего мира.

Постепенно подготовит человека к вступлению на стезю монашескую, а как тот переступит врата монастырские, так направляет его отец Иоанн к братскому духовнику».

Об отце Иоанне вспоминает иеродиакон Никон[120]: «Пока жил я в монастыре трудником, мы с мамой ходили к отцу Иоанну со всеми своими вопросами и недоумениями, а как вступил я в братство, батюшка отправил меня к братскому духовнику исповедовать ему помыслы и с ним решать текущие проблемы моей монашеской жизни. А иногда придешь к отцу Александру, он затрудняется ответить и со смирением скажет: «Ну кто я такой, иди к отцу Иоанну, он настоящий профессор духовной жизни. Как скажет отец Иоанн, так и сделаем». Я возражаю: «Но, батюшка, Вы же Духовную академию кончили, Вы в монастыре живете дольше отца Иоанна?! » «Да и что, хоть десять академий кончи, а таких дарований, как у отца Иоанна не получишь», – говорит духовник.

Иногда с благословения отца Александра и я стоял у дверей батюшкиной кельи с замиранием сердца. И приходили в голову помыслы, что никакой профессор богословия не разрешит жизнью поставленных проблем. Положение безвыходное.

Входишь. Батюшка весь светленький, в белом подряснике и светлой епитрахили, радостный, как Серафим Саровский, начинает молиться «Царю Небесный...» – зовет Святого Духа распутывать лаби-

 

293

 

ринты моих тупиков. Он молится так, что его молитва достигает не только неба, но и моего забитого умственными нагромождениями сердца. Не замечаешь сам, как освобождаешься от гнетущих тебя доселе дум. Ты сидишь уже на диванчике, и батюшкины усы ласково касаются твоего уха, а отцовская рука поглаживает твой подбородок. В сердце приходит покой и ни с чем не сравнимое чувство, что ты любимый ребенок и отец не даст тебя в обиду. Все твои вопросы, которые доселе лежали на сердце невыносимой тяжестью, казались такими ничтожными, что о них и думать не хотелось. А отец Иоанн тем временем все говорит и говорит. И только позднее, в обстоятельствах жизни вспоминая его разговор, начинаешь понимать, что он намного вперед проложил для тебя путь в твой завтрашний день. Говорил же он всегда очень просто, искренне и любовно, так что душа воспринимала радость духовного общения и чувствовала такую легкость, как будто сняли с нее оковы и выпустили на свободу.

А освободитель уже помазывал тебя маслом, кропил святой водой и с подарком, непременно с подарком – чаще это была нужная тебе

 

294

 

книга и шоколадка – отпускал тебя со словами: «Ну, ты утешен, ты доволен? »

Я видел отца Иоанна во время молитвы в храме, когда пономарил, видел, как он принимал и общался с посетителями, и я легкомысленно думал, что духовник только такой и бывает. Но вот батюшка ушел, и теперь я понял, что таких больше нет. И будут ли еще такие?

Радостный, простой и любвеобильный, он был таким каждый день и долгие годы, только таким мы его знали. Его радость не старела с возрастом, а умение любить только увеличивалось с годами. Утром он спешил в храм, на крыльях летел с литургии: общение с Господом одухотворяло его. Это касалось каждого, кто к нему подходил в это время. Как-то я не выдержал и спросил отца Иоанна:

– Батюшка, почему Вы такой радостный?

– Деточка моя, так у меня же каждый день на душе Пасха! – ответил он мне. Батюшка всегда деятельно проявлял закон любви, а бывала в нем и такая любовь, что выше закона.

Вспоминается такой случай. Был праздник мучеников Маккавеев. В этот день у одного из отцов был день Ангела. В монастыре принято, что именинник обязательно служит и причащается. Была поздняя литургия, но к моменту входных молитв его в храме не оказалось. Отец Иоанн, возглавлявший службу, заволновался, потребовал непременно сходить за опоздавшим. Он был готов повторить чтение часов, ожидая. Именинник пришел, начали службу. И только в конце литургии мы поняли причину волнения батюшки – этот священник, впавший в искушение, плакал в объятиях отца Иоанна, подарившего ему радость праздника».

«Я жил уже в монастыре, – вспоминает иеродиакон Прохор[121], – когда мне исполнилось 18 лет и пришла повестка идти в армию. Желания служить не было. Пошел я к отцу Иоанну с надеждой, что минует меня чаша сия, ведь я почти монах. Но в ответ услышал: «Нам дворники не

 

295

 

нужны, нам в монастыре нужны диаконы». А я тогда дежурил у дома наместника, подметал площадь. Вопрос с армией был решен. Перед самой отправкой подошел я к отцу Иоанну в алтаре Михайловского собора, чтобы благословиться. Он прервал меня, не дав договорить: «Так, все. Сейчас молитва, все житейские дела потом. Приходи вечером».

После службы в келье батюшки я впервые почувствовал его отцовскую любовь. Мы долго сидели рядышком на его диване, и отец Иоанн, обняв меня, рассказывал, через какие, не уступающие тяготам воинской службы трудности прошел сам в лагере. Как Господь миловал его. Так он готовил меня к грядущим испытаниям. Прощаясь, он помазал меня, обильно окропил святой водой, приговаривая, чтобы этого благословения хватило на весь срок службы. Завершила проводы шоколадка. И вот я грыз ее, эту шоколадку, когда мне было особенно горько и трудно в годы армейской службы.

Повидать за эти годы пришлось много всего и всякого. В один из моментов, сильно смутивших душу, я написал письмо отцу Иоанну. Ответ не замедлил:

«Береги чистоту души и тела, чтобы после службы царю земному смог ты служить и Царю Небесному».

С письмом же ощутимо пришло и подкрепление изнемогающему духу.

После армии вернулся я в монастырь. Постриг. Диаконская хиротония. Все как было намечено в момент отправления в армию. Пошла

 

296

 

монашеская жизнь со всеми ее скорбями и радостями. Пришло искушение – на два года пришлось мне стать пономарем. Изнемог я и морально, и физически: «Все, больше не могу! » А со скорбями куда? Опять же к отцу Иоанну. Вот тут-то и стало очевидно, что стоило до него добежать, как ситуация менялась коренным образом. А был момент, когда отец Иоанн спас меня от смерти.

Я был на Афоне и решил один подняться на его вершину. Внизу было тепло, +25 градусов, а там, наверху, +2. Солнце село, и тут же пришла ночь. И остался я среди скал и пропастей в темноте на пронизывающем ветру. Пошел снег. Я замерзал. Начались судороги от переохлаждения. Я понял, что это конец. Тогда с вершины Афона я стал кричать отцу Иоанну: «Батюшка, помоги! Не должен я здесь умереть, не готов я умирать! »

А как вывела меня молитва отца Иоанна к храму по бездорожью, во тьме, до сих пор не пойму.

В храме хоть и холодно было, но лучше, чем на ветру. Всю ночь я согревался поклонами и не замерз. Утром, когда взошло солнце, я стал спускаться с вершины и нашел свой как кол стоящий заиндевелый рюкзак. Я содрогнулся: это же должно было случиться и со мной. Но вот молитвами старца я жив. Слава Богу!

Отец Иоанн нас утешал и одновременно учил, и вразумлял в любой сложной ситуации. Разве обо всем расскажешь! Да даже взгляд на него производил подъем духовных сил, потому что видно было, что человек он святой. Слово его имело силу жизни. Когда батюшка был рядом, мы воспринимали все как должное, обыкновенное, и только когда он ушел, поняли, кем он для нас был. Он нес на себе наши немощи, наши скорби, наши грехи. Он молился так, что мы чувствовали, что снимался груз с души, и она обретала свободу.

До сих пор, если возникают трудности, мы опять бежим к батюшке. Литию послужим, помощи попросим и ее ощутимо получаем.

 

297

 

Я был в Греции и удивился: там отца Иоанна во многих храмах очень хорошо знают, почитают и поминают».

К монашескому постригу отец Иоанн относился очень ответственно и даже строго: «Не спешите с постригом, твердою волею к самораспятию проверьте себя. А Господь, видя твердость произволения, в свое время все устроит Сам. От нас же требуется только желание спасаться», – говорил он. Многих, очень многих подготовил отец Иоанн к принятию монашества. Иногда этот процесс затягивался на годы, старец зрел душу пришедшего и терпеливо взращивал всходы помыслов до решительного определения: «Буду только монахом».

Так постепенно дозрел до монашества Андрей Заярный, ставший иеромонахом Августином122: «Впервые я услышал об отце Иоанне от своего друга-семинариста, с которым познакомился в самом начале своего прихода к вере и Церкви. Он тогда приехал из Печор и рассказал об этой поездке с таким упоением и с такой радостью, что его чувства передались и мне. Он поведал, как был на приеме у старца архимандрита Иоанна, как хотел взять у него благословение на принятие монашества (он уже несколько лет был в разводе с женой) и как старец убеждал его помириться с супругой. А вот если это не удастся, тогда только и думать, как устраивать дальше свою жизнь. Я подумал, что ни с какой женой он не помирится и что будет монахом. Но все получилось не так. Конфликт с женой у друга как-то сошел на нет, и вот уже 15 лет они живут в мире и согласии, воспитывая дочь. Тогда же, несмотря на сомнение в возможности примирения супругов, в реше-

 

298

 

нии отца Иоанна я почувствовал какую-то особенную мудрость и рассудительность, основанную на евангельском понимании жизни. Через несколько лет и мне пришлось услышать отказ отца Иоанна на просьбу благословить меня на монашество. Я учился в семинарии во 2-м классе, и у меня были крестники, трое братьев, которые жили в детском доме. Я был к ним привязан, часто на каникулы забирал их к себе и в тайне сердца подумывал о том, чтобы постоянно жить с ними вместе. И тут владыка одной из епархий предложил мне принять у него постриг. Эта идея мне понравилась, так как появлялась реальная возможность взять над крестниками опекунство. Семинарию при этом я должен был окончить заочно. Однако родители мои категорически восстали против того, чтобы я, не окончив семинарии, рукополагался, да еще и в другой епархии. Нужно было принимать какое-то решение, я обратился за советом к отцу Иоанну. Ответ его был для меня неожиданным.

«Дорогой о Господе Андрей!

Не суетись раньше времени и в основу своего поведения положи родительское благословение. Крестников-братьев на свое попечение не бери. Ты сам еще не устроен, и в твоей жизни ничего пока не определено. Оставь их на своих местах и лишь навещай их изредка, когда есть свободное время, не срывая оттуда, куда их определил Господь. Ни о монашестве, ни о женитьбе речи вести не надо. Помыслы эти пусть тебя не беспокоят до 4-го класса. Но к себе присматривайся и изучай, куда более склоняется твой внутренний человек. И от девочек не шарахайся, да будут они тебе как друзья, но не больше. Себя береги для Церкви.

Спешить нельзя ни в чем, но и медлить не будем. И вот тебе срок – два года. Будем молиться Богу: «Скажи ми, Господи, путь, в онь же пойду, яко к Тебе взяв душу мою». Божие благословение тебе».

 

299

 

Отец Иоанн написал это письмо, когда я учился в 1-м классе семинарии, и срок до ее окончания должен был быть не два, а три года. Тогда я подумал, что батюшка просто ошибся. Но нет, обстоятельства сложились так, что я проучился в семинарии три года, сдав досрочно экзамены за 4-й класс. После окончания учебы я получил благословение на монашество и стал монахом Псково-Печерского монастыря. Хорошо помню мой разговор с отцом Иоанном, когда стал помощником благочинного. Говорю ему: «Батюшка, люди частенько теперь заходят в монастырь в неподобающем виде. Как нам поступать? » Отец Иоанн меня успокоил так, что я получил от него колоссальный заряд любви и энергии: «Отец, да пускай пока хоть в чем зайдут, хоть как-нибудь. Главное, что ни один уже не выходит из монастыря таким, каким он сюда зашел, все меняются».

О старце-духовнике вспоминает благочинный монастыря иеромонах Гавриил[123]: «Я попал на батюшкину орбиту в 13 лет, когда первый раз приехал в монастырь, а в 18 лет почувствовал, что он взял меня под свое крыло. Провожая меня по-отцовски на службу в армию, отец Иоанн, помазывая и окропляя меня, наказывал:

«Детка, ты там будь как все, не выделяйся, не выставляй свою веру напоказ, но крестик не снимай».

И вот в учебке, а это был 1997 год, увидев у меня на груди крестик, военный удивленно спросил:

– Верующий? Вероисповедание?

– Да, верующий, православный, – ответил я.

Испытующе глядя мне в глаза, он произнес:

– Я так и напишу.

Так первый раз во всеуслышание я исповедал свою веру. У всех остальных сослуживцев в этой графе стоял прочерк. В армии же я прак-

 

300

 

тически познал силу молитвы, хоть и молитвенник-то я никакой. Наказ о молитве тоже был получен от батюшки: «Будешь молиться – все у тебя будет хорошо».

И вот бежишь с поклажей километра четыре без отдыха, а в уме и в сердце вопль к Богу. Все молитвы, что наизусть знаешь, как живые в сознании бьются. Не заметишь, как добежишь до привала. В первый год службы, когда было особенно трудно, я и сейчас удивляюсь, как сильна была живая действенная молитва. И стал появляться у меня практический опыт христианского ведения.

В самом начале страдали мы, молодые солдаты, от «дедовщины». Никого не щадила эта беда. Вот уж и озлобление стало в душе появляться. Чувствую не только внешнего врага, а и в себе, в душе разорение начинается. Убежал в лес и завопил в голос к отцу Иоанну о помощи. Сколько молился, не помню. Только вернулась христианская теплота в сердце, даже и к тем, кто врагом представлялся до этого. Или уж и совсем невероятное происшествие. У нас, молодых солдат, затребовали старослужащие конфет. А где их взять? Денег нет, да и купить-то негде. А значит, вечером будет грандиозная разборка без пощады. Начал опять с сердечным воплем молиться, хоть надежды и нет: «Батюшка, помоги! »

Вечером вызывают меня на пропускной пункт. Я в изумлении. Знакомых нет, родственники за тысячу верст. Иду. Незнакомый священник стоит. Подает он мне два баула еды всякой и сладостей со словами: «Это из Псково-Печерского монастыря просили Вам передать». Что это, если не чудо?

Вот так батюшкиной молитвой полагалось начало моему живому религиозному опыту.

А когда вернулся из армии, понял, что отец Иоанн не одного меня взял под свое крыло, но со всеми моими родными. Отслужил я и при-

 

301

 

ехал в монастырь Бога благодарить, да и дальнейшую жизнь без служения Богу я уже не мыслил. А родители категорически против. У меня мысли стали путаться, и подступили ко мне сомнения: может, и правда побыть с ними до тех пор, пока не призовет их Господь.

Пошел в смущении к отцу Иоанну. А он как всегда весел: «Пиши письмо маме о том, как ты их любишь, как молишься за них, как крепко целуешь. Прямо так и пиши». А потом, помолчав, задумчиво так произнес: «А мы о них молиться будем, ты и я – вот и вымолим родительское благословение, а Божье уже есть».

С того момента я почувствовал изменение в настроении мамы. Раньше они о церкви ни думать, ни говорить не хотели. А тут мама начала интересоваться и захаживать в храм. А уж после того как в обители у нас побывали, тут и папа помягчал. Батюшка их принял, и от него они вышли преображенными. Души их проснулись. Теперь все воцерковились, причащаются, а мама даже в церкви помогать стала.

Да что говорить. Прибежишь к отцу Иоанну возбужденный, расстроенный, а он отдыхает. Посидишь рядом со спящим, и в душе мир водворяется. А то и так бывало: сидишь, а он вдруг глаза откроет и начинает мне отвечать на еще не заданные вопросы. Так и жили.

К рукоположению меня тоже батюшка готовил. Страшно было. Ведь я совсем молодой. В диаконы посвящали, мне было всего 20 лет, а священническая хиротония над 23-летним свершилась. Батюшка теплом обогрел меня, слышало мое сердце: «Не бойся, я понесу тебя на руках». В эти моменты я впервые в жизни узнал, как слышит сердце, когда воспринимаются уже не слова, но вся глубина и широта чувств, с которой они произносятся. Любовь батюшки на всю жизнь проникла в душу, полагая начало памяти сердца, в которой первым поселился отец Иоанн (Крестьянкин)».

 

302

 

Рассказывает инок Варух[124]: «Еще только поступив в нашу Печерскую обитель, я боялся встречаться лично с отцом Иоанном, потому что человек он был необыкновенный, не от мира сего. А я человек грешный. Но меня тянуло хоть издали посмотреть на него. Однажды, зная, что отец Иоанн должен прийти в сад на Святую горку, я пришел туда пораньше и, поднявшись на монастырскую стену, сел в укромном месте, так, чтобы видеть дорожку, по которой прогуливаются монахи. Был летний светлый вечер. Первым на горке показался отец Александр, братский духовник. Он всегда исполнял Богородичное правило в молчании и одиночестве.

Через некоторое время оживленный разговор известил о появлении отца Иоанна. Он был, как обычно, в сопровождении какого-то приезжего священника и отца Филарета. Отец Александр, увидев появившихся на горке людей, развернулся и пошел в другую сторону, чтобы молиться без развлечения. Отец же Иоанн с собеседниками устроился на лавочке недалеко от меня, я мог их хорошо видеть. Вдруг неожиданно пошел дождик. К моему изумлению, граница дождя была зримо передо мной, так что сторона, где сидел отец Иоанн, была совершенно сухая, а отца Александра поливал обильный дождичек, и при этом весело светило солнышко. Тяжелое состояние на душе, с которым я пришел на горку, сменилось радостью. Впоследствии при жизненных ненастьях я стал прибегать к отцу Иоанну. И каждая встреча с ним вселяла бодрость и, светло отражаясь в душе, напоминала мне живительный дождичек и ласковое солнышко того удивительного вечера.

 

303

 

Советы отца Иоанна легко исполнялись на деле, потому что ложились на сердце с любовью. Сердце окрылялось верой и надеждой, а с таким настроением можно преодолеть любые трудности.

Думая о батюшке, я благодарю Христа за него. Для меня не нужны ни чудо, ни пророчество, ни исцеления. Для меня чудо, что есть на земле у Бога такие люди. Они живут только для Бога и для людей, и ничего для себя».

Наместник архимандрит Тихон (Секретарев) вспоминает: «Еще будучи благочинным, как-то раз я пришел к батюшке с вопросом о смирении. Что это такое на деле и как приобретается? Ведь это и есть вопрос, «как душу спасать».

Отец Иоанн мне так ответил: «Читаю у одного святого: я строго не постился, как великие постились, и правило молитвенное у меня небольшое, но я спасся. И тут заканчивается страница, я быстрее переворачиваю, чем же он спасся, чем? – Смиренномудрием! »

Смирение и смиренномудрие в батюшке были теми драгоценностями, которые вскормились в нем трудностями жизненного пути и его живым произволением следовать вослед Христа. Они проявлялись в его исповеди, и в постоянном самоукорении, и в чувстве всегдашней благодарности. После трапезы он читал особую молитву о спасении милующих и питающих. Она висела у него перед глазами за столом. Отец Иоанн всегда приходил на исповедь. Принимал исповедников, но при этом неукоснительно исповедовался и сам. Как он говорил: «Надо пыль стряхнуть». Была в 1970-е годы в монастыре традиция – на первой неделе Великого поста после чтения канона Андрея Крит-

 

304

 

ского отец Иоанн проводил общую исповедь. Она длилась четыре вечера: понедельник, вторник, среда и четверг. Темы каждый год были разные – то по заповедям Божиим, то по заповедям блаженств. Отец Иоанн называл эти исповеди «банькой». Сколько духовной радости было в эти дни и для братии, и для паломников. Разрешение же грехов проходило индивидуально, но уже в пятницу. Тогда все иеромонахи выходили к аналоям. И не епитимия была основной мерой воздействия, но добрый совет и поддержка человека на пути исправления.

Когда отец Иоанн почувствовал, что силы его убывают, он стал раздумывать, нужно ли ему продолжать принимать посетителей?

И его смирение побудило задать этот вопрос мне, тогда совсем еще молодому благочинному. Он мог бы спросить у опытных насельников, но, видимо, давал мне духовный урок. Позднее, ощущая нарастающую немощь, он еще раз задал этот вопрос посетившему его митрополиту Петербургскому Иоанну (Снычеву). И тот, показывая своим дорожным посохом на портрет старца Амвросия, сказал: «Нет-нет, пример старца Амвросия для Вас обязателен. До конца дней Ваших духовничество – Ваше основное послушание».

На вопрос об Иисусовой молитве отец Иоанн отвечал: «Стремнин и пропастей может встретиться немало, но устная молитва Иисусова безопасна и для всех, ищущих спасения, даже и для мирян полезна, а для монашествующих обязательна. Но за возрастанием в этом делании у монаха должен следить духовник. Для отца же Иоанна Иисусова молитва была неотъемлемой частью жизни еще с заключения. То, что ему тогда была дарована умно-сердечная молитва, он проговорился только однажды, и то, видимо, по попущению Божию, чтобы эта тайна не ушла вместе с ним в мир иной, но осталась свидетельством для нас, что и в наше время дары Божии не оскудевают для ищущих спасения. Не раз отец Иоанн говорил нам, что молитва Иисусова и хож-

 

305

 

дение пред Богом – все это следствие исполнения монашеских обетов при чистой совести.

Основываясь в своей жизни на любви к Господу, он и нам говорил, что делами и исполнением закона мы не спасемся, а только милостью Божией и Его любовью. «Полюбим и мы Христа и живы будем. А Иисусова молитва и есть свидетельство наше о том, что мы нуждаемся в милости Божией и ее постоянно призываем».

Отец Иоанн напоминал нам, что в молитве надо быть как Серафиму пламенному, в делах как Херувиму многоочитому, с людьми же быть как Ангелу доброму.

Мне, как благочинному, он давал совет свои дела вести так, как будто я буду жить 100 лет, а обиды прощать, как будто сегодня умру. Нередко он говорил, что начальственные должности в монастыре в нынешнее время есть крест, да еще тягчайший. «Исчезает из среды совсем понятие о послушании. Вот и начальствуй, когда каждый сам себе игумен – неофициальный, но зато самый правильный».

Как-то отец Иоанн стоял у жертвенника в Антониевском приделе[125], и я спросил его: «Скажите, пожалуйста, что главное в священстве? » Отец Иоанн тотчас ответил:

«Благодать Духа Святого, не знаешь, откуда приходит и куда уходит. Когда в Духе – мы парим, когда Дух Святой нас оставляет или скрывается в полноте своего действия, то мы ощущаем свои немощи и недостаточность».

О литургии же отец Иоанн говорил: «Каждая литургия неповторима и особенна».

Вспоминает об отце Иоанне иеромонах Иоасаф: «Главная черта характера отца Иоанна, которая и является ключом ко всей его жизни, –

 

это благоговение. Благоговением он был пронизан и переполнен всегда и везде, оно помогало и выручало его в трудных ситуациях, а их было немало. Это чувство в нем было развито до высочайшей степени, и им он руководствовался в первую очередь. Понятие о нем он получил еще в детстве и всю свою жизнь над этим трудился. Особенно это было заметно во время служения литургии, когда он был предстоятелем. Возглавляемые им литургии были особенными из-за высокого эмоционального напряжения, которое охватывало батюшку целиком.

События из жизни Спасителя, воспоминаемые во время литургии, заставляли его сердце трепетать. «Отыми сердце каменное от плоти нашея и даждь сердце плотяное, боящееся Тебе, почитающее, Тебе последующее и Тобою питающееся».

Господь даровал батюшке такое сердце. Отсюда становится ясно, что его молитва была пред Богом услышана, и не могло быть иначе. Пасху просто невозможно описать. Он весь ликовал и светился, торжествовал, это постепенно и незаметно передавалось другим служащим. Я не ошибусь, если скажу, что самый большой и неизъяснимо сильный всплеск

 

307

 

радости бывал, когда батюшка выходил на амвон для приветствия народа «Христос Воскресе! » В отклике народа всегда чувствовалась большая искренность и даже спонтанность, а затем чувства любви и радости перемешивались, и оставалось общее ликование. После этих переживаний приходило чувство свободы, ощущение, что Христос истинно освободил нас от рабства греха и смерти. Да многие так и называли отца Иоанна: «пасхальный батюшка». Потому что Пасха у него была всегда: и во время будничных служб, и во время бесед с народом, и, главное, в душе, а ведь приходилось это скрывать, чтобы не раздражать и не выделяться. Последнее было очень сложно, потому что как отец Иоанн ни старался быть как все, ему это плохо удавалось. То тут, то там все равно высвечивалась яркость его личности, одухотворенная светом Божиим».

Протоиерей Сергий Правдолюбов вспоминает о своем сослужении отцу Иоанну литургии, поразившем его: «9 июля 1978 года отец Иоанн был послан совершить литургию и отпевание умершего настоятеля храма. А я, тогда диакон, только что приехавший в монастырь, был направлен в помощь отцу Иоанну. Для меня участие в службе стало счастливым и единственным событием удивительного общения: послужить вот так вдвоем! Я почувствовал молитву как страшное таинство взаимодействия между Богом и человеком. Главное впечатление от служения предстоятеля – это его всепоглощающая молитва, отсутствие малейшего развлечения, могучая сила говорящего с Богом ума. Каждение не рукой, а всем своим существом. Отец архимандрит, поднимая кадило, будто сам не касался земли, он весь погружен в молитвенное священнодействие. Здесь было подлинное и непринужденное воплощение молитвы, совершенное воплощение. Он молился с силой и энергией древних пророков. Слова обжигали. Такая молитва пронзает небеса и не может быть не услышанной. Так дерзновенно можно говорить с Богом, если ты Ему не чужой. Такая молитва творится и побеждает все недостатки и грехи».

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: