Политическая психология — раздел политологии

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 46Следующая ⇒

Политическая психология почти сразу была признана перспективной областью исследования в мировой политической науке. Да и в отечественной литературе, несмотря на идеологические табу, первые разработки появились еще в годы хрущевской «оттепели» (вторая половина 50-х гг.), хотя ее официальное признание как составной части политической науки состоялось лишь в 90-е гг. — годы перестройки.

Политическая наука проявила всемерную заинтересованность прежде всего в разработке таких проблем, которые связаны с субъективной стороной политического процесса и имеют прямое отношение к области политической психологии: ценности политических культур, настроения и ожидания избирателей, психологические особенности политического лидерства и элит, особенности национального характера разных народов и этнических групп, причины возникновения и разрешения политических конфликтов, формирование имиджа политических деятелей и др.

1.2. Политическая психология и другие смежные дисциплины

В отличие от политологии в психологической науке отношение к политической психологии складывалось несколько иначе. На одном круглом столе, проходившем в середине 90-х гг. и посвященном проблемам политической психологии, ведущие российские психологи сравнили эту науку с ребенком. Возможно, такая ассоциация возникла благодаря месту действия (круглый стол проходил в Российской Академии образования) или действительно юному возрасту самой науки. Но любопытно, что одни ученые называли этого «ребенка» законнорожденным, но трудным, другие - поздним и переношенным, третьи утверждали, что и на свет-то этот «ребенок» появился лишь в результате кесарева сечения да еще от неизвестного отца*.

* Человек, политика, психология (Материалы круглого стола) // Вопросы философии, 1995. № 4. С. 3-23.

Такой насмешливо-покровительственный тон представителей психологии — второй материнской науки политической психологии — в отношении области, о появлении которой они узнали не столь давно, понятен: слишком много ожиданий, которые могут и не оправдаться. Добавим, что и социальная психология, и социология, и политология, уже испытав на себе эйфорию больших надежд, которые возлагало на них общество, заняли более скромную, чем ожидалось, нишу среди своих собратьев по цеху.

Тот факт, что один из «родителей» не заметил появления своего «отпрыска», не вызывает удивления. Психологи и социологи в нашей стране не очень-то интересовались в советские времена политикой как объектом изучения; точно так же отечественные историки не слышали до последнего времени о таком разделе политической психологии, как психоистория*. Причиной такого дистанцирования от политики в нашей стране была... сама политика, а точнее, страх перед официальной политической машиной, вполне понятный в недавнем историческом контексте.

* Шестопал Е. Психоаналитическое движение в исторической науке // История СССР, 1991. №5.

При этом в недрах психологической науки зрел интерес к политико-психологической проблематике.

Психологи, особенно социальные, не могли не заметить, что процесс социализации в современном обществе происходит под серьезным влиянием политических факторов. Это относится и к социальному взрослению в целом, и особенно к его политической разновидности — процессу политической социализации*.

* Щегорцов В. Политическая социализация и политическая культура личности. Ежегодник САПН 1983. М: Наука, 1984. С. 25—37.

Исследователи структуры сознания (В.Ф. Петренко, О.В. Митина) обратили внимание на особенности семантического пространства политического сознания*.

* Петренко В.Ф., Митина О.В. Психосемантический анализ динамики общественного сознания. М.: Изд-во МГУ, 1997.

Наиболее близкими к политической психологии оказались проблемы массового поведения и сознания. Так, знаковыми работами отечественных политических психологов — выходцев из психологической науки стали исследования, посвященные массовым политическим настроениям и чувствам (работы Д.В. Ольшанского), групповым и социетальным феноменам политического поведения (работы Г.Г. Дилигенского), психологии разрешения конфликтов и ведения переговоров (работы М.М. Лебедевой). Наряду с массовидными формами политического сознания внимание психологов, естественно, привлекли и индивидуальные политико-псхологические феномены. Так, появились работы в области психологии политического лидерства (работы Е.В. Егоровой-Гантман). Психоанализ, который приобрел чрезвычайную популярность в России 90-х гг. был представлен не только переводными публикациями вроде классического труда З. Фрейда и У. Буллита о Вудро Вильсоне*, или работой Т. Адорно** об авторитарной личности, но и отечественными исследованиями личностей политиков — от В. Ленина и, И. Сталина до Путина и Жириновского***. Эти ученые привнесли в политическую психологию тонкий психологический инструментарий и внимание к человеческому компоненту сложных политических феноменов.

* Фрейд 3. и Буллит У. Томас Вудро Вильсон. 28-й президент США. Психологическое исследование. М., 1992.

** Адорно Теодор. Исследование авторитарной личности. М.: Академия исследований культуры, 2001.

*** Белкин А. И. Судьба и власть, или В ожидании Моисея. М.: Гуманитарий, 1996; Белкин А. Вожди или призраки. М.: Олимп, 2001.

Следует особо отметить трудности, с которыми столкнулись профессиональные психологи, соприкоснувшиеся с политической реальностью в постсоветский период. Эти трудности, связанные прежде всего с прикладными проблемами, рассмотрены Л.Я. Гозманом*: характер работы психолога в политике, отличающийся от консультативной работы с обычными гражданами; невозможность использования им привычных психотерапевтических приемов, стандартных диагностических методов; трудности установления доверительных отношений с клиентом-политиком и его командой и др. Добавим к этому перечню и урон, нанесенный профессиональной политической психологии малограмотными «имиджмейкерами», и политтехнологами, которые «приватизировали» эту сферу деятельности и придали ей манипуляторский характер.

* Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996. Заключение.

Не меньше сложностей возникает и у политических психологов, ориентированных на исследовательскую, а не консультативную практику. Методики, разработанные для анализа неполитических форм поведения, не всегда подходят для изучения политической деятельности.

Можно сформулировать вопрос так: что, как и насколько точно мы измеряем? Здесь есть немало вопросов, которые заслуживают профессионального обсуждения.

1. Итак, прежде всего, что же мы измеряем, когда просим респондентов назвать «характеристики, присущие политику Х»? О чем мы спрашиваем, задавая такой вопрос? Не говоря о вопросах типа: «Если бы выборы были завтра, за кого бы вы проголосовали и почему? » Какой ответ мы рассчитываем получить, какие теоретические гипотезы определяют выбор данной методики?

Первая проблема в том, чтобы определить, что является объектом исследования — личностные характеристики политических деятелей или массовые установки граждан на этих политиков. В первом случае оценки граждан — это пусть и отраженные, но вполне реальные характеристики политиков, причем особенно ценные тем, что они получены на дистанции, без непосредственного контакта с политическим деятелем*. Здесь можно спорить о том, насколько это отражение верно, какие поправки следует внести, но в этом случае мы должны строить исследовательскую стратегию исходя из признания того, что нас интересуют реальные, а не виртуальные В. Путин, А. Чубайс, А. Березовский, М. Касьянов и т.д.

* Дистантным методам исследования политических лидеров, их личностных характеристик, операционального кода, мотивации и других параметров был посвящен круглый стол, опубликованный в журнале Political Psychology, 2000. Vol. 21. № 3. September.

Во втором случае объектом исследования являются не политики, а их образы в сознании граждан, и интересуют нас именно граждане, а не политики. Образы политиков, их качества, оцениваемые респондентами, дают нам материал, в первую очередь характеризующий самих отвечающих, их систему ценностей. Здесь вопрос о том, насколько точно ответы респондентов соответствуют реальной личности политика, можно вынести за скобки -здесь любой ответ ценен сам по себе, так как характеризует скорее желаемый образ политика, идеальный прототип, порожденный чаще неудовлетворенными потребностями граждан, чем реальной личностью политика. Имя же того или иного политика, который выбран для оценки, — это не более чем стимул, активизирующий воображение респондента, своего рода тестовый материал.

Еще одна проблема возникает при получении сравнительных данных не по одному, а по нескольким политикам. В этом случае исследователь должен найти основание для сравнения, для создания типологии. Когда мы смотрим на рейтинги, возникает тот же самый вопрос: являются ли они на самом деле агрегированными, усредненными оценками политиков.

Второй вопрос касается интерпретации полученных результатов. Что они означают? Например, если объектом исследования являются сами политики, то политиков требуется «разложить по полочкам»: вот эти политики, скажем, хорошие, а эти не очень; у этих есть шансы, а у этих нет. Но когда мы это делаем, получается, что один политик у нас умный, другой — честный, третий - сильный, четвертый — хозяйственный, пятый — хорош собой. Возникает вопрос, как эти характеристики соотнести между собой, каков вес каждой характеристики в процессе их восприятия, какова структура личности каждого из этих политиков? Как, на основании чего избиратель выбирает, что для него важнее: хозяйственность, компетентность или мужество и честность? Или в отличие от политических психологов и социологов граждане легко составляют «фоторобот» своих избранников: нос одного приставляют к ушам другого и игнорируют недостатки, которые сами же и отметили?

Как только мы начинаем обрабатывать большие массивы количественной информации, тут же возникает и вопрос о «норме» — как индивидуальной для данного политика, так и о средних значениях «температуры по палате». Если в странах с более стабильными политическими системами понятно, что положительные или отрицательные сдвиги, как правило, связаны с действиями самого политика, то в российских условиях они могут быть вызваны как причинами, связанным с действием лично политика (президент вовремя не вернулся из отпуска), так и ситуативными факторами (взрыв на подлодке, обостривший восприятие граждан). Неясно и то, как краткосрочные факторы, влияющие на оценку мэра Москвы Ю. Лужкова или президента России В. Путина (скажем, пожар на Останкинской телебашне), соотносятся с долгосрочными факторами, например с архетипами нашей политической культуры.

Иными словами, если мы оцениваем, скажем, генерала А. Лебедя и выявляем, что респонденты отметили его мужественность, честность, внешнюю импозантность и роскошный бас, то это приближает его к некоему традиционному представлению русских об идеальном политике, а значит, это оценивается обществом со знаком «плюс». Но тогда непонятно, почему эти его качества вызывали в 1996 г. более теплые чувства, чем в 2000 г., вроде бы тембр голоса генерала за это время не изменился, а суммарные оценки этого политика снизились.

В литературе не удается найти ответ и на вопрос о том, каковы совокупность и композиция личностных характеристик эффективного политика в отличие от его менее удачливого собрата. Речь идет о некоем джентльменском наборе качеств, без которого политику заказан «вход на Олимп». Например, в статье С.Г. Климовой и Т.В. Якушевой* говорится о том, что сейчас честность и нравственность политиков не так уж востребованы, как принято думать. Значит, вроде бы в архетипе нашего сознания есть предписание, чтобы настоящий лидер был честным, но почему-то в данный момент это уже не обязательно.

* Климова С.Г., Якушева Т.В. Образы политиков в представлении россиян // Полис, 2000. № 6. С. 66-82.

Приведу пример: 15% опрошенных нами москвичей хотят видеть политиков нравственными. Мы не знаем, это много или мало, если не сравним эти данные с данными другого периода, другого региона или данные одного политика с данными другого политика. Сотрудники Фонда общественного мнения (ФОМ) измеряли качества 30 российских политиков в течение полугода. Но они не задавали вопроса о том, какова динамика? Не менее важен вопрос о том, есть ли набор требований к разным политическим ролям, каким должен быть губернатор, президент, депутат, мэр, министр. В психологических тестах, если мы измеряем интеллект, то мы знаем, каким должно быть значение коэффициента интеллекта, чтобы человека можно считать дебилом или, напротив, считать гением. А какими должны быть показатели восприятия политика — как компетентного, честного или внешне привлекательного? Отличаются ли по этим нормативам президент, губернатор, мэр и т.д.? Этот вопрос возникает именно потому, что политические психологи или социологи в отличие от психологов пока оценивают свой объект «на глазок».

При интерпретации полученных данных, касающихся образов политиков в массовом сознании, возникает не менее сложная проблема интерпретации, касающаяся природы тех сдвигов, которые наблюдаются в оценках политиков. Проводя такого рода измерения в течение нескольких лет, мы фиксировали отклонения в количественных значениях тех или иных оценок личности практически у всех ведущих политических деятелей. Социологические опросы, проводимые ФОМом, Всесоюзным центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ) и другими службами, также выявляют перепады оценок одного и того же качества у политика в динамике. Совершенно неясно, как эти сдвиги оценивать. Ведь в редких случаях политики сами давали для этого повод. Не было и видимых изменений политического ландшафта, которые могли бы объяснить тот факт что осенью 2000 г. внимание к Б. Березовскому превысило внимание к А. Гусинскому. Пожалуй, исключением был лишь кризис августа 1998 г., который позволил зафиксировать зависимость сдвигов в оценках политиков от реального события.

Таким образом, можно сказать, что и проблема измерения, и проблема интерпретации в исследованиях в области политической психологии еще весьма далеки от своего решения. И в этом отношении более зрелые психологические науки служат для политической психологии своего рода эталоном, на который политической психологии предстоит равняться.

Что касается других смежных дисциплин — политической социологии, политической географии, психолингвистики, то они также являются опорой для политической психологии, которая использует и методологию их исследований, и открытые ими закономерности в сходных объектах изучения.

Так, в последние годы издано много работ политических географов, анализирующих пространственные измерения образов политических процессов*. В действительности пространственное, временное и цветовое измерения являются фундаментальными характеристиками любых образов человеческого сознания. В полной мере это относится и к образам политики, власти, лидеров**.

*См. работы В.А. Колосова, Р.Ф. Туровского, Д.Н. Замятина, Н.Ю. Замятиной и др. авторов, работающих в сфере когнитивной географии, например: Геополитическое положение России: представления и реальность. М.: Арт-курьер, 2000.

** См. материалы секции политической психологии на II Всероссийском конгрессе политологов, Москва, 2000 // Полис, 2000. № 4; Шестопал Е. Психологический портрет российской политики 1990-х. М.: РОССПЭН, 2000.

Психолингвистика, раскрывающая связь личностных особенностей говорящего (пишущего) и собственно текста, предоставляет политическим психологам возможность применять различные психосемантические методы для психологического анализа политических текстов. Так, анализ текстов политиков позволяет выявить не только осознаваемые автором интенции, но и бессознательные мотивы, потребности, взгляды. При этом объектом анализа становятся психологические закономерности функционирования политического дискурса как отдельного политика, так и больших групп граждан*.

* Шестопал Е., Новикова-Грунд М. Восприятие образов 12 ведущих политиков России (психологический и лингвистический анализ) // Полис, 1996. № 5. С. 168—191., Новикова-Грунд М.В. «Свои» и «чужие»: маркеры референтной группы в политическом дискурсе // Полис, 2000. № 4.

Граница между политической психологией и политической социологией в настоящее время становится все более размытой, так как в отличие от прежних десятилетий, когда в политической социологии доминировала тенденция опоры на «жесткие» количественные методы, в настоящее время все большей популярностью пользуются «мягкие» методы фокус-групп, фокусированных интервью, которые были разработаны и чаще применяются в психологических исследованиях. Таким образом, и по проблематике (объекту) — изучение массовых представлений, установок и ценностей в политике — и по методам — интервью, фокус-группы — политическая социология и политическая психология пересекаются. Различием прежде всего является ориентация политической психологии на психологические составляющие политических образов, их связь с личностными конструктами, хотя и массовые формы ее тоже интересуют.

Вопросы для обсуждения

1. Какое место занимает политическая психология среди других политических наук?

2. Каковы связи политической психологии с психологией, политической социологией, географией, психолингвистикой?

3. В решении каких проблем реальной политики может пригодиться знание закономерностей политической психологии?

Литература

1. Человек, политика, психология (Материалы круглого стола) // Вопросы философии, 1995, № 4. С. 3—23.

2. Гозман Л., Шестопал Е. Политическая психология. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

3. Геополитическое положение России: представления и реальность. М.: Арт-курьер, 2000.

4. Юрьев А.И. Введение в политическую психологию. Л., 1992.

5. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. М.: Наука, 1994.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒