В.О.Голубинцев, В.С.Любченко

В.О.Голубинцев, В.С.Любченко

ФИЛОСОФИЯ НАУКИ XIX-XX вв.

Учебное пособие для подготовки к сдаче

Экзамена по курсу кандидатского минимума

«История и философия науки».

Для аспирантов и соискателей ЮРГТУ (НПИ)

Новочеркасск

«ПЕРВЫЙ ПОЗИТИВИЗМ» И СТАНОВЛЕНИЕ

ФИЛОСОФИИ НАУКИ

Социально-исторические условия возникновения позитивизма.

Позитивизм против метафизики

Сложное явление в европейской духовной культуре, получившее наименование «позитивизм», возникло еще в 30-е годы ХIХ века. Эра позитивизма совпала с эпохой индустриальной трансформации Европы. Промышленная революция, развитие науки, расширяющееся применение её достижений в производственной практике преобразовывали весь образ жизни людей. Росли города, качественно изменялись и расширялись транспортные сети, увеличивались капиталы, исчезало старое равновесие между городом и деревней. Казалось, что научно-техническое развитие дает средства решения любых проблем, а социальный прогресс очевиден и неостановим.

В период между 1830 и 1890гг. имели место серьезные достижения в важнейших областях науки. Значительный вклад в математику внесли Вейерштрасс, Коши, Дедекинд, Кантор, Лобачевский, Риман и др. ученые. Произошло качественное обновление геометрии, существенные изменения в алгебре, развивались теория вероятности и математическая логика. Физику обогатили открытия Фарадея, Максвелла, Герца, Майера, Джоуля, Гельмгольца и др. Появились и получили существенное развитие термодинамика и учение об электромагнетизме. Труды Берцелиуса, фон Либиха, Менделеева и ряда других ученых продвинули вперед химическую науку. Больших успехов достигла биология (достаточно вспомнить клеточную теорию органического мира), были заложены основы микробиологии (Кох, Пастер). Появились серьезные эволюционные теории в геологии (Ч.Лайель) и биологии (Ч.Дарвин). Об уровне развития техники и о масштабах технологических проектов говорят строительство Эйфелевой башни и открытие Суэцкого канала.

Но и социальные беды, сопровождавшие научно-технический прогресс, растущую индустриализацию, давали о себе знать (утрата социального равновесия, борьба за сферы влияния и рынки сбыта, обнищание пролетариата, эксплуатация несовершеннолетних и т.п.). Эти социальные недуги позитивисты принимали во внимание, хотя их диагноз заметно отличался от марксистского. Они считали социальные беды проходящими, в перспективе исчезающими под влиянием роста знания, развития народного образования, формирования всеобщего благосостояния.

Несмотря на пестроту позитивистских взглядов (в разных странах позитивизм по-разному вплетался в несхожие культурные традиции) в них можно найти и некоторые общие черты, позволяющие говорить о позитивизме как о некотором специфическом движении европейской мысли.

Важнейшей чертой позитивизма стала борьба против «засилья» метафизики. Здесь следует отметить, что существуют два различных понимания термина «метафизика». В гегелевском понимании (перекочевавшим затем в марксистскую философию, а также в большинство существующих учебников по курсу философии) метафизика означает своеобразную «антидиалектику», т.е. противоположный диалектике философский метод, отрицающий качественное саморазвитие бытия через противоречия и приводящий к построению однозначной, статичной картины мира. Другое (значительно более раннее) понимание метафизики, введенное систематизатором творческого наследия Аристотеля Андроником Родосским (Iв. до н.э.), служило первоначально для обозначения той части аристотелевского учения (названного им самим «первой философией»), которая была посвящена неким высшим, недоступным для органов чувств и лишь умозрительно постигаемым началам всего существующего. Эта часть учения Аристотеля имела совершенно иной предмет, чем физика – наука о природе (метафизика здесь буквально и означает: «то, что следует после физики»).

В эпоху средневековья под метафизикой понимали учение о сверхчувственной, т.е. божественной сущности мира.

В эпоху Нового времени с развитием естественных наук ученые начали отмежевываться от метафизики с её умозрительными, оторванными от науки рассуждениями о потусторонних, недоступных опыту первоначалах бытия. Эта позиция естествоиспытателей (как бы предвещавшая будущее рождение позитивизма) нашла своё выражение в известном изречении И.Ньютона: «Физика, берегись метафизики! »

Такое понимание метафизики (с её умозрительным подходом к реальности) в последующем увязывалось с самим понятием философии. Именно против такой метафизики, воплотившейся в идеалистических философских учениях, и выступали позитивисты.

Позитивизм провозгласил примат науки. С позитивистской точки зрения, нам известно лишь то, что сообщают науки, прежде всего, естествознание. Единственный метод познания – естественнонаучный. При этом метод естественных наук (каузальные законы, господствующие над фактами) работает не только в процессе изучения природы, но он пригоден и для изучения общества. Поэтому социология, понятая как «социальная физика», – достаточно показательный продукт философской программы позитивизма.

Присущий позитивизму оптимизм, выразившийся в глубокой вере в неизменность прогресса и в грядущее благосостояние общества, основан на вере в науку как единственное средство решения всех проблем, веками мучивших человечество.

При этом учению позитивизма нельзя отказать в присутствии основных просветительских тем, касающихся научной рациональности (для которой нет неразрешимых проблем) и культуры (понимаемой только в её светском варианте, свободном от теологических предпосылок). Таким образом, важнейшей особенностью и, вместе с тем, недостатком позитивизма явилась некритическая, часто поспешная и поверхностная вера в постоянный и беспрепятственный рост науки.

«Позитивность» науки тесно связана с борьбой против метафизики, т.е. идеалистических, умозрительных трактовок реальности. Но парадокс заключается в том, что сами борцы – и это наглядно показывает история позитивистского течения – нередко оказывались «в объятиях» всё той же метафизики, против которой они боролись.

ФИЛОСОФИЯ НАУКИ ПЕРИОДА «ВТОРОГО ПОЗИТИВИЗМА»

Конвенционализм А.Пуанкаре

Помимо эмпириокритицизма Э.Маха и Э.Авенариуса второй этап развития позитивистской философии науки характеризуется концепцией конвенционализма, возникновение, и отстаивание которой связано с именем известного ученого конца XIX – начала ХХ вв. А.Пуанкаре.

Анри Пуанкаре (1854-1912) – французский математик, физик, методолог науки. Автор многих классических трудов, охватывающих многие области математики и математической физики. В 1905г., независимо от А.Эйнштейна, развил математические следствия «постулата относительности». Более пятисот статей и книг составляют научное наследие Пуанкаре.

Выдающиеся математические способности Пуанкаре обнаружил очень рано – ещё во время обучения в лицее. С 1886г. он возглавлял кафедру математической физики и теории вероятностей Парижского университета. В 1887г. был избран членом французской Академии наук, а 1889г. удостоен престижной международной премии.

Особое место в творчестве Пуанкаре занимают статьи и доклады по общим вопросам науки. В них Пуанкаре откликается на самые злободневные, дискуссионные вопросы, возникавшие в процессе развития современного ему естествознания. Он обсуждает происхождение тех или иных научных положений, дает критическую оценку наметившихся тенденций и путей преодоления трудностей в математике, механике, физике. При этом он нередко затрагивает фундаментальные методологические проблемы научного познания.

Пуанкаре написал более двух десятков работ философско-методологического характера, которые он причисляет к области философии науки. Среди них наибольшей известностью пользуются работы «Наука и гипотеза» (1902г.) и «Ценность науки» (1905г.).

Философская доктрина Пуанкаре получила наименование конвенционализма. Конвенционализм (от лат conventio – соглашение) означает направление в философии науки, согласно которому основой научных теорий является соглашения (конвенции) между учёными. Эти соглашения обусловливаются различными соображениями (например, удобства, простоты и т.п.) и не связаны непосредственно с критериями истинности знаний. «Нам скажут, – пишет Пуанкаре, – что наука есть лишь классификация и что классификация не может быть верною, а только удобною. Но это верно, что она удобна, верно, что она является такой же не только для меня, но и для всех людей, верно, что она останется удобною для наших потомков…»[4]

Исходя из конвенционализма, Пуанкаре следующим образом подходит к проблеме объективности истины. Он пытается свести понятие объективности к общезначимости. Ибо, «что объективно, то должно быть обще многим умам и, значит, должно иметь способность передаваться от одного к другому…»[5] Такое определение объективности через общезначимость является весьма спорным и некорректным (ведь на протяжении многих веков общезначимым считалось положение, что земля – центр Вселенной и Солнце «ходит» вокруг Земли; свойством общезначимости когда-то обладали механистические представления о мире; общезначимыми могут быть всякого рода исторические мифы, идеологические догмы и т.п.).

По мнения Пуанкаре, наука является набором определенных правил действия. Это сближает её с любой игрой, так же обладающей такими правилами. Однако между ними есть и различия. Правила игры – результат совершенно произвольного соглашения и могут быть заменены другими, даже противоположными правилами (соглашениями), если они по каким-то соображениям окажутся не хуже первых. В науке же, утверждает Пуанкаре, конвенция не есть произвол. Для научного познания характерно такое правило действия, которое оказывается успешным, в то время как противоположное правило не может быть успешным. Если химик, например, утверждает: «Чтобы получить водород, нужно цинк полить кислотой», – то тем самым он формулирует правило действия, которое, если его проверить, будет успешным. Заставьте, говорит Пуанкаре, реагировать золото на дистиллированную воду, и это будет тоже правилом, но успешного действия не получится. Если научные рецепты обладают ценностью, то только потому, что мы знаем об их эффективности. Способность науки к предвидению является весьма важной, ибо делает науку «полезным правилом действия».

На основе конвенции, т.е. условно принятых соглашений, ученые ориентируются на факты, «достойные наблюдения», выбирают конкретное теоретическое описание физических явлений – среди различных, одинаково возможных описаниий. Незаменимую роль, считает Пуанкаре, здесь играют гипотезы, которые обеспечивают выбор фактов «наибольшей продуктивности». Среди них есть гипотезы, которые «допускают проверку и подтверждение опытом, становятся плодотворными истинами», но есть и такие, которые сводятся «к определенным или замаскированным соглашениям» и которые «налагаются на нашу науку».[6]

Отмечая необходимость и неизбежность конвенционального элемента в науке, Пуанкаре в тоже время отрицает произвольность принимаемых (в результате соглашений) научных принципов, понятий, теорий. Если бы наука строилась на основе произвольных конвенций, то она, отмечает Пуанкаре, «была бы бессильна. Но мы постоянно видим перед своими глазами её плодотворную работу. Этого не могло бы быть, если бы она не открывала нам чего-то реального…»[7]

Для Пуанкаре, как математика, научными основаниями его конвенционализма стали системы аксиом различных геометрий: Евклида, Лобачевского, Римана. Пуанкаре заинтересовала природа геометрических аксиом. Он обращает внимание, что в неевклидовой геометрии остро стал вопрос о природе физического пространства: является ли эта природа евклидовой или неевклидовой? Соответственно, использовать ли для его описания геометрию Евклида или геометрии Лобачевского и Римана?

Но поскольку каждая их этих геометрий согласовывалась с опытом, то возникал вопрос: какая из них является истинной, т.е. соответствует действительному пространству? Пуанкаре не считает такой вопрос корректным. По его мнению, законы геометрии не являются утверждениями о реальном мире, а представляют собой соглашения о том, как употреблять, например, такие термины, как «прямая линия» или «точка». Постулаты геометрии Пуанкаре рассматривал как полезные соглашения, подчеркивая, что, наряду с такими соглашениями, существуют и соглашения бесполезные.

Основные идеи конвенционализма были распространены Пуанкаре на математику и физические теории (классическую механику, термодинамику, электродинамику). С точки зрения конвенционализма, законы механики Ньютона, например, являются языковыми соглашениями. Согласно первому из этих законов, тело, на которое не действует никакая внешняя сила, движется прямолинейно. Но каким образом мы можем узнать, что на тело не действует никакая внешняя сила? Таким образом, первый закон Ньютона становится соглашением о том, как употреблять выражения «прямолинейное движение». Подобные соглашения должны быть также и полезными соглашениями, считает Пуанкаре. Они вводятся для того, чтобы сделать хорошее описание явлений движения, которые должны быть сформулированы.

Надо сказать, что сами по себе естественнонаучные конвенции еще не означают конвенционализма как философского направления и имеют только внутринаучное значение. Конвенциональность некоторых элементов научной теории (например, формы математического представления законов физических процессов) и в наше время не оспариваются ни философами, ни представителями фундаментальных наук. Но дело в том, что естественнонаучный конвенционализм, который и пытался обосновать Пуанкаре, был тут же распространен некоторыми приверженцами идеалистических взглядов на процесс познания в целом, развернут в философский конвенционализм, отрицающий объективное содержание в любых научных построениях и в науке вообще. Субъективистское толкование научных положений можно найти и в некоторых высказываниях самого Пуанкаре, что давало повод для всякого рода идеалистических спекуляций и, нередко, – извращенного толкования позиций этого авторитетного ученого.

Последний период жизни и творчества А.Пуанкаре совпал с революционными изменениями в научном понимании мира и, связанными с этим, кризисными явлениями в науке. Ученые того времени отчасти сами были повинны в той сумятице умов, которую вызвали научные открытия на рубеже XIX и ХХ вв. Еще совсем недавно представители науки категорически объявляли законы классической механики Ньютона истиной в последней инстанции. Когда же обнаружилась иллюзорность этих представлений (ибо рушилась прежняя механистическая картина мира) многие испытали своего рода шок, а необходимость отказа от прежних устоявшихся положений и перехода к принципиально новым представлениям о мире воспринималась как катастрофа.

В этих условиях, в начале ХХ века Пуанкаре справедливо говорил о кризисе в физике, о предстоящем коренном изменении физической картины мира. Вместе с тем, вопреки мнению о всеобщем крушении основ классической физики, Пуанкаре утверждал неизбежность сохранения некоторых общих принципов, составляющих, по его мнению, остов любого нового теоретического построения (об этом он говорил, в частности, в своем докладе на Международном конгрессе в Сент-Луисе (США), проходившем в 1904г.).

Однако в широких кругах (зачастую далеких от научной деятельности) из работ Пуанкаре весьма избирательно выдвигалась критическая сторона его высказываний и присутствующий в ней мотив сомнения. Если он говорил о неизбежности отказа от старых физических теорий, о необходимости замена их новыми, об угрозах, нависших над основными принципами науки, то многими это воспринималось как всеобщий разгром научных принципов и теорий. Нашлось немало представителей тогдашней интеллигенции, которые хотели видеть в выдающемся математике и физике своего рода вождя интеллектуального нигилизма, разрушителя всяких ценностей, созданных человеческим разумом.

И хотя Пуанкаре порой публично выступал против тенденциозного восприятия некоторых своих высказываний, он не смог преодолеть многих спекуляций вокруг своего имени и научного творчества. В результате, с одной стороны, за Пуанкаре тянется длинный шлейф «пристегнутой» к нему славы ярого ниспровергателя научных истин, не оставлявшего в науке «камня не камне», а с другой стороны – славы основателя конвенционализма в идеалистическом понимании этого термина.

И ее развития

Исходная идея методологии и философии науки неопозитивизма, это «идея демаркации», проведения разграничительной линии между наукой и всеми прочими формами духовной деятельности. Это должно обеспечить науке особый суверенитет, оградить ее «независимую территорию» от любых посягательств извне. Неопозитивизм превращает науку в образец, к которому следует стремиться прочим формам интеллектуального производства.

В литературе по проблемам неопозитивистской методологии науки под демаркацией обычно имеют в виду демаркацию между наукой и метафизикой. При этом под метафизикой понимается традиционное спекулятивное философствование и построение «надэмпирических» сверхнаучных онтологических систем. Одной из своих главных задач неопозитивисты считали устранение метафизики как выражения всего того, что воспринималось эмпирически бессмысленным и, следовательно, антинаучным или в лучшем случае ненаучным.

Борьба с метафизикой была, разумеется, не самоцелью, но средством защиты и обоснования рационального знания в противовес иррационализму и демагогии, в которых они не без оснований видели серьезную угрозу культурному и историческому прогрессу.

Демаркационная линия должна была строго определить область рационального знания, которая, по представлениям неопозитивистов, полностью совпадала со сферой науки, т.е. совокупностью знаний, полученных и обоснованных подлинно научными методами. Между наукой в указанном смысле и рациональностью неопозитивисты, по существу, ставили знак равенства. Осуществление их замысла – проведение демаркационной линии – необходимо требовало установления определенных критериев рациональности или, иначе говоря, критериев научности. Так классическая проблема рационального знания в неопозитивизме приобрела особую форму «проблемы демаркации».

Однако тождество «наука = рациональность» остается пустым словесным оборотом до тех пор, пока не определено, что такое рациональность. Неопозитивисты стремились определить критерии рациональности через анализ научного знания.

Понятно, что для выполнения такой задачи, т.е. для формулирования универсальных критериев рациональности, нельзя было использовать какую-то конкретно-историческую форму научного знания. Ведь такая форма неизбежно носила бы на себе следы «искажающих» влияний своей эпохи, культурной и социально-экономической ограниченности того или иного исторического периода. Поэтому для достижения поставленной цели должна была служить особая идеализированная модель науки, лишенная, с одной стороны, «привязанности к истории» и освобожденная, таким образом, от всего временного, наносного, преходящего, а с другой – воплощающая в себе те черты и тенденции, которые считались атрибутами Большой Науки, точнее – физико-математического знания, идеал которого сложился на рубеже Х1Х-ХХ вв.

Так возникает неопозитивистский образ науки. Научным считалось только такое знание, которое состоит из эмпирических высказываний или тавтологий, имеет четко определенный объект исследования, стабильную систему понятий и законов, содержит строгий критерий истинности, свободно от субъективных и ценностных моментов, несет новую информацию, может быть выражено при помощи математических формализмов, допускает практическое применение и т. д. Одним словом, можно сказать, что неопозитивизм представлял знание как «чистое», «абсолютное», не замутненное никакими психологическими или культурно-историческими детерминантами».

Прототипом идеализированной модели науки неопозитивизма стала математика и математическая физика XXстолетия. Эта модель по замыслу должна была содействовать проведению надежной «демаркационной черты» и служить цитаделью современного научного рационализма. Она включала в себя ряд существенных абстракций. Среди них в качестве наиболее важных можно выделить следующие.

А. Абсолютность, неизменность (внеисторичность) и универсальность критериев научности и, следовательно, рациональности. Средства, с помощью которых научное знание отделяется от прочих продуктов духовного производства, не меняются со временем. В любую эпоху мы узнаем ученых в соответствии с этими критериями. Например, принцип верифицируемости как один из главных критериев научной осмысленности и рациональности в равной степени приложим к высказываниям средневекового алхимика, философа-гегельянца и физика-экспериментатора нашего времени. С помощью одних и тех же по своей сути научных методов приобретается знание в современной науке и сотни лет назад. Меняется лишь техническая оснащенность науки, но остается неизменной рациональная структура ее организации и ее содержание.

Б. Эмпирический фундаментализм. Последней и несомненной основой научного знания является чувственный опыт человека. В арсенале Разума нет ничего, что не могло бы быть сведено (с помощью определенных рациональных процедур, являющихся, по существу, следствиями логической структуры принятого или построенного языка науки) к фундаментальным основаниям чувственных данных.

Эта возможность должна быть реализована в хорошо (рационально) организованном научном знании. Знание, принципиально не сводимое к чувственным данным, не может считаться научным и рациональным, поэтому логические и математические предложения представляют собой тавтологии, которые не несут никакой информации о мире и вытекают из принятых определений исходных терминов. В известном смысле можно сказать, что логика и математика дают лишь формальный аппарат для организации и анализа научного знания.

В. Принципиальная элиминируемость субъекта. Научное знание носит внеличностный характер. Оно должно быть полностью лишено каких-либо следов своего происхождения в результате деятельности определенной личности и вообще всех антропоморфных черт. Благодря своей полной независимости от субъекта научное знание приобретает автономность по отношению к той или иной исторической эпохе и вообще по отношению к человеческой истории.

В конечном счете разрыв между научным знанием и конкретно-историческим субъектом доходит у неопозитивизма до того, что субъект вполне может быть заменен машиной, снабженной «органами чувств» и способностью логически обрабатывать полученную чувственную информацию, а также хранить ее в «памяти» и пользоваться ею с помощью особых кодирующих и декодирующих устройств, обмениваться информацией с другими машинами и, вообще говоря, со «средой». Критерии рациональности и научности не зависят от того, когда и кто их применяет, научное знание не подлежит никаким иным оценкам, кроме тех, которые опираются на эти критерии.

Г. Качественная однородность научного знания. К какой бы сфере науки ни относились знания, принципы их организации и оценки всегда одинаковы. В идеале, с точки зрения неопозитивизма, вообще возможна «единая унифицированная наука», в рамках которой разместились бы все ныне разрозненные ее фрагменты. Наука эволюционирует за счет накопления (кумуляции) хорошо подтвержденных эмпирических обобщений, поэтому каждая последующая историческая эпоха обладает большим запасом таких знаний, чем все предыдущие. Опровергнутые гипотезы и индуктивные генерализации навсегда изымаются из научного обращения и помещаются в сферу псевдонауки. Они исключаются даже из истории науки и могут рассматриваться лишь как пример псевдонаучных заблуждений, препятствовавших в свое время научному прогрессу.

Помимо этих абстракций, относящихся непосредственно к образу науки и научного знания, неопозитивисты принимали еще одну фундаментальную абстракцию, относящуюся уже не к самой науке, а к «метанауке», или сфере научной методологии.

Д. Принципы нормативной эпистемологии носят всеобщий и универсальный характер. По существу, это означает, что все признаки и принципы научной рациональности применимы и к самой теории рациональности и, следовательно, существование такой теории не нарушает дихотомичности демаркационного деления. Теория рациональности сама является научной и рациональной (это другая форма известного лозунга позитивизма «Наука – сама себе философия! »).

Отсюда – гипертрофия логико-аналитических методов, упор на формальный анализ языка науки. Ни социология, ни психология отнюдь не являлись для неопозитивистов образцами научной рациональности. Все это не только означало отделение эпистемологии от истории науки, но и гарантировало эпистемологию от критики со стороны истории науки. Напротив, сама история подлежала критике, и демаркация должна была отделить в ней зерна рациональности от плевел иррационализма, метафизики, мистики и эмоций.

В основе перечисленных абстракций лежит убеждение в том, что научное знание носит внеисторический характер. История науки рассматривалась исключительно как внешняя форма существования образа науки. Отсюда следует и сосредоточение на анализе языковой структуры научных знаний как единственной сферы объективного бытия последних, разработка логических и логико-семантических теорий как орудий такого анализа.

Абстрактный исследователь, вооруженный верификационистским критерием, которым по замыслу неопозитивистов отделялись бессмысленные предложения от научно осмысленных, логическими средствами построения и анализа научных теорий – особых языковых систем, удовлетворяющих строгим структурно-композиционным правилам, методами подтверждения индуктивных обобщений и методами их редукции к эмпирическому базису – протокольным или базисным предложениям «языка наблюдения», работая исключительно со структурой данного (готового) знания, мог определить, относится ли оно к сфере науки или представляет собой псевдонаучную спекуляцию.

Дальнейшая эволюция философии и методологии науки вела к пересмотру исходных абстракций, лежащих в основе неопозитивистского образа науки и ее истории, что неизбежно вело к отказу от классических представлений о рациональности и от идеологии демаркационизма. Абстрактный, внеисторический рационализм постепенно трансформировался в релятивизм и иррационализм.

Абстрактные построения неопозитивизма подвергались критике последователями разных философских и историко-научных традиций: экзистенциализма, философии жизни, герменевтики, «понимающей социологии». Сами неопозитивисты неоднократно подвергали пересмотру и критике созданный ими образ науки. Критиковался он также философами других направлений – «критическими реалистами», «научными реалистами», А. Уайтхедом, У. Куайном и др. Значительное влияние на эволюцию неопозитивистского образа науки, оказали работы К. Поппера.

В философии науки

Томас Кун (1922-1995) – американский историк науки. Основная работа «Структура научных революций» (1962г.). Критика попперианского демаркационизма со стороны представителей так называемой «исторической школы» (Т.Кун, С.Тулмин, П.Фейерабенд и др.) – попытка пересмотра основных абстракций, лежащих в основе образа науки и ее развития.

Исходным пунктом ревизии образа науки, созданного неопозитивистски-попперианской традицией, является вопрос: существуют ли универсальные и абсолютные внеисторические критерии, позволяющие всегда и независимо от конкретной исторической ситуации провести разграничительную черту между наукой и всем тем, что ею не является?

Традиционно-рационалистический взгляд на науку как на поступательную эволюцию знания, как на процесс постоянного, плавного, чисто количественного приближения к истине – взгляд, который разделялся неопозитивистами и трансформировался в негативистской концепции Поппера, – сталкивается с трудностью, на которую указывает Т. Кун в самом начале своей книги «Структура научных революций»: в каком отношении к науке находятся такие теории, которые в ходе дальнейшего развития оказываются отброшенными как устаревшие или ошибочные, например аристотелевская динамика, химия и термодинамика эпохи флогистонных представлений?

«Если эти устаревшие концепции следует назвать мифами, – рассуждает Кун, – то оказывается, что источником последних могут быть те же самые методы, а причины их существования оказываются такими же, как и те, с помощью которых в наши дни достигается научное знание. Если, с другой стороны, их следует называть научными, тогда оказывается, что наука включала в себя элементы концепций, совершенно несовместимых с теми, которые она содержит в настоящее время. Если эти альтернативы неизбежны, то историк должен выбрать последнюю из них. Устаревшие теории нельзя в принципе считать ненаучными только на том основании, что они были отброшены. Но в таком случае едва ли можно рассматривать научное развитие как простой прирост знания».

На первый взгляд может показаться, что в приведенном высказывании Кун лишь повторяет попперианские аргументы против индуктивистски интерпретируемого кумулятивизма. Действительно, Поппер не только не предлагает считать отброшенные теории ненаучными, а, напротив, считает их научными именно на этом основании. Однако почему они были отброшены? Для неопозитивистов здесь не было проблемы: опровергнутые теории отбрасываются потому, что в науке нет места ложным концепциям. Для попперианцев эти теории доказали свою принадлежность науке «посмертно», будучи опровергнуты опытом. Кун же подвергает сомнению то, что именно абсолютный и независимый опыт оказывается решающим судьей в вопросе о том, какие теории являются научными, а какие нет. Он ставит вопрос так: существует ли один и тот же опыт для всех теорий и всех исторических периодов развития науки?

Ответив отрицательно на этот вопрос, Кун тем самым разрушает исходную систему гносеологических и методологических абстракций критикуемого им образа науки. По мнению Куна, решающая роль в произнесении вердикта – научно или ненаучно – принадлежит субъекту научного познания. Поэтому нет смысла говорить о науке, абстрагируясь от ее субъекта, который имеет свои исторические характеристики. История теперь предстает не как внешний фон, на котором рациональная реконструкция призвана вычленять относящиеся к науке черты, а как история событий, связанных с деятельностью научных сообществ.

Историю науки Кун представляет как процесс конкурентной борьбы между различными научными коллективами (научными сообществами), объединенными специфической моделью научной деятельности. Под этой деятельностью он понимает прежде всего разрешение внутренних для данной модели задач, «головоломок». Победа в конкурентной борьбе приводит к временному господству данной модели (парадигмы) для всего научного сообщества. Период «нормальной науки» заканчивается, когда парадигма взрывается изнутри под давлением «аномалий» (проблем, не разрешимых с помощью данной модели), а также под воздействием конкурирующих парадигм, предлагающих свое решение этих проблем. Затем наступает «кризисный» период – различные парадигмы оспаривают друг у друга право на господство, – сменяющийся в свою очередь победой одной из них и новым периодам «нормальной науки».

Борющиеся между собой парадигмы «несоизмеримы». Этот важнейший тезис концепции Куна превращает ее в особое видение исторического процесса как дискретной последовательности периодов господства различных парадигм. Связь между ними может быть установлена только ретроспективной реконструкцией согласно предложенной Куном модели научной эволюции: парадигма – кризис – новая парадигма и т. д.

Однако такая реконструкция принципиально не может быть проведена с помощью универсальных критериев рациональности, ибо такие критерии возникают и уничтожаются вместе с породившими их парадигмами. В этом состоит главный и специфический момент всей доктрины «исторической школы»: критерии рациональности так же историчны, как оцениваемые с их помощью научные знания. Научно и рационально то, что принято в качестве научного и рационального данным научным сообществом в данный исторический период.

В истории науки нужно искать ответ на вопрос, что такое рациональность, причем всякий раз история будет давать различные ответы на этот вопрос. А это означает, что всякая попытка однозначного и универсального определения науки и научного знания, опирающаяся на какое-либо «априорное» истолкование рациональности, обречена на неудачу. Критерии рациональности – не надысторические и вневременные платоновские идеи, а реальные продукты реальных мыслительных процессов, подверженные историческим изменениям.

Таким образом, Кун отбрасывает абстракцию абсолютных и неизменных стандартов научности и рациональности и делает эти стандарты относительными. Каждая новая парадигма устанавливает свои стандарты рациональности, и со сменой парадигм происходит и смена стандартов. Отсюда следует, что граница между наукой и ненаукой также релятивизируется, ибо в каждую конкретную историческую эпоху эта граница проводится специфическим образом. Однако в пределах данной исторической эпохи в период господства определенной парадигмы устанавливаемые ею нормы рациональности носят всеобщий и непреложный характер.

Кун отказывается также от эмпирического фундаментализма, принимая тезис о «теоретической нагруженности » фактов науки. Анализируя понятие «научного данного», Кун проводит разграничение между внешними «стимулами», воздействующими на организм человека, и чувственными впечатлениями, которые представляют собой реакцию на «стимулы». В качестве «данных» или «фактов» выступают именно чувственные впечатления, а не внешние «стимулы». Какие чувственные впечатления получит ученый в той или иной ситуации, следовательно, какие «факты» он установит, определяется его воспитанием, образованием, той парадигмой, в рамках которой он работает.

Овладевая содержанием парадигмы, ученый в то же время учится видеть мир в свете этой парадигмы, преобразовывать поступающие «стимулы» в специфические «данные», имеющие смысл в ее рамках. Именно в этом смысле Кун говорит, что каждая парадигма формирует свой собственный мир, в котором живут и работают ее сторонники, что после научной революции ученые живут в ином мире. Поэтому в концепции Куна не факты, не эмпирические данные судят теорию, а, напротив, фундаментом познания оказываются основоположения теории, от которых существенным образом зависят получаемые учеными факты. Если в методологических концепциях неопозитивистов и Поппера субъект познания практически никак не учитывался и в принципе всегда мог быть элиминирован, то у Куна субъект познания неотделим от знания. В качестве субъекта познания у Куна выступает «научное сообщество». Это понятие оказывается даже более фундаментальным, чем само понятие парадигмы. С точки зрения Куна, нет и не может быть безличностного знания: всякое знание – это всегда знание того или иного сообщества ученых, и знание одного такого сообщества отнюдь не всегда будет знанием в глазах другого сообщества. Таким образом, в концепции Куна знание жестко связывается с субъектом; говорить о знании, не говоря в то же время о его субъекте, было бы бессмысленным.