ГЛАВА XVIII. ТОРГОВЦЫ КРАДЕНЫМИ ВЕЩАМИ

 

Дни проходили за днями, недели за неделями, и наконец наступило время, когда наша семья должна была выехать из Лондона и начать разъезжать по Англии.

Повозки были заново выкрашены и нагружены теми товарами, какими собирались торговать летом. Чего-чего там только не было, и удивительно, как все эти вещи поместились в двух повозках. Из окна повозки я и Маттиа наблюдали, как выгружались из люка многочисленные тюки, попавшие во Двор Красного Льва столь необычным способом. Наконец товары были уложены, лошади куплены, где и как неизвестно, но они прибыли, и все было готово к отъезду.

Отец, считая, что мы с Маттиа неплохо зарабатываем игрой на скрипке и арфе, решил взять нас с собой в качестве музыкантов. О своем решении он объявил нам только накануне отъезда.

– Вернемся во Францию! – сказал Маттиа. – Воспользуемся первым подходящим случаем и сбежим!

– Почему нам не поездить по Англии? Быть может, мы встретимся с госпожой Миллиган.

– Потому что с нами непременно случится беда!

Снова мы едем по большим дорогам. Но теперь я не могу свободно идти, куда хочу, и делать, что мне вздумается: мы связаны с семьей Дрискол.

С чувством большого облегчения покидал я Лондон. Я не увижу больше Двор Красного Льва и этот люк, который невольно притягивал мои взгляды. Сколько раз ночью я внезапно просыпался от кошмара – мне чудился красный свет потайного фонаря, проникающий к нам через маленькое окошко повозки.

Мы шли пешком вслед за повозками и вместо зловонных запахов и нездоровых испарений Бэснал-Грина вдыхали теперь чистый воздух полей. Красивые окрестности, по которым мы проезжали, хотя и не назывались «зелеными», доставляли нам большое удовольствие своей свежей зеленью и веселым щебетанием птиц.

Уже в первый день нашей посадки я увидел, как производилась продажа так дешево приобретенных вещей. Мы приехали в большое село и остановились на площади. Одну из стенок повозки опустили и устроили нечто вроде прилавка, куда выставили на показ любопытным покупателям все товары.

– Обратите внимание на цены! Какие низкие цены! – кричал отец. – Более дешевых вы нигде не найдете. Так как я сам никогда не плачу за товары, то и могу продавать их дешево. Я не продаю, а отдаю задаром! Обратите внимание на цены! Смотрите, какие цены!

И я слышал, как люди, отходя, говорили:

– Товары, должно быть, краденые.

– Да он и сам этого не скрывает.

Если бы покупатели взглянули на меня, то по моему красному от стыда лицу поняли бы, что их предположения правильны.

Люди не видели, как я покраснел, зато Маттиа прекрасно это заметил и вечером заговорил со мной, хотя обычно избегал откровенных разговоров об этом предмете.

– Как можешь ты переносить такой позор? – спросил он меня.

– Молчи, пожалуйста, если не хочешь сделать меня еще более несчастным.

– Я вовсе не хочу этого. Я хочу, чтобы мы вернулись во Францию. Еще раз говорю тебе, с нами случится беда. Чувствую, что это произойдет очень скоро. Пойми же, полиция рано или поздно должна заинтересоваться, почему господин Дрискол продает свои товары по такой низкой цене…

– Маттиа, умоляю тебя!..

– Нет, я должен открыть тебе глаза. Тогда всех нас арестуют, тебя и меня также, хотя мы с тобой ни в чем не виноваты. Но нам трудно будет это доказать. Разве мы не едим хлеб, купленный на деньги от продажи краденых товаров? Нас всех посадят в тюрьму, и ты не только не сможешь найти свою настоящую семью, но не сможешь также сообщить госпоже Миллиган о преступных замыслах Джеймса Миллигана. Удерем, пока не поздно!

Никогда еще слова, уговоры и просьбы Маттиа так сильно не волновали меня. Размышляя о них, я говорил себе, что нельзя дольше колебаться, что необходимо наконец принять какое-то определенное и твердое решение. Неожиданные обстоятельства сделали то, что я сам не решился сделать. Через несколько недель после нашего отъезда из Лондона мы приехали в город, в окрестностях которого должны были происходить скачки. В Англии скачки – большой народный праздник. Уже за несколько дней до начала к месту скачек со всех концов страны съезжаются уличные гимнасты, цыгане, странствующие торговцы, устраивающие здесь нечто вроде ярмарки. Мы тоже спешили принять участие в ярмарке: Маттиа и я как музыканты, а семья Дрискол как торговцы. Но вместо того чтобы прибыть на поле, где должны были проходить скачки, отец остановился в самом городе, надеясь, вероятно, более выгодно распродать товары. Так как мы приехали рано и не принимали участия в устройстве выставки товаров, то я и Маттиа пошли посмотреть на скаковое поле, которое было расположено довольно близко от города.

Мы вышли в степь, в обычное время безлюдную и пустынную, а теперь сплошь застроенную наспех сколоченными бараками, где разместились различные кабачки, лавки и даже гостиницы. Повсюду виднелись палатки, стояли повозки и горели костры, вокруг которых толпились люди в живописных одеяниях.

У одного из таких костров, над которым висел котелок, мы увидели нашего друга Боба. Он очень нам обрадовался. Боб приехал на скачки с двумя товарищами-акробатами и намеревался дать здесь несколько представлений. Но их подвели музыканты, они почему-то не явились; теперь Боб боялся, что их выручка сильно уменьшится. Боб предложил нам заменить отсутствующих музыкантов, обещая поделить заработанные деньги поровну между всеми участниками и даже выделить одну долю на Капи. Я понял, что Маттиа очень хочется выручить Боба, а так как мы вольны были делать все, что нам заблагорассудится, при одном лишь условии приносить деньги домой, то я с удовольствием согласился. Было решено, что завтра с утра мы явимся в распоряжение Боба и его друзей.

Но когда мы вернулись в город и я рассказал отцу о нашем намерении, тот неожиданно возразил.

– Капи завтра понадобится мне самому – вам придется идти без него.

Эти слова очень обеспокоили меня: не хочет ли он взять Капи на какое-нибудь гнусное дело? Но отец тотчас же рассеял мои опасения.

– У Капи гонкий слух, – сказал он, – и он прекрасный сторож. Его надо оставить при повозках, так как в этой сутолоке нас легко могут обокрасть. Идите к Бобу, а если задержитесь до поздней ночи, то найдете нас в «Харчевне большого дуба».

«Харчевня большого дуба», где мы провели предыдущую ночь, была расположена на расстоянии одного километра от скачек, в пустынной и мрачной местности. Хозяевами ее были муж и жена, наружность которых отнюдь не внушала доверия. Найти эту харчевню даже ночью было нетрудно – туда вела прямая дорога.

На следующее утро я сам погулял с Капи, накормил и напоил его, чтобы быть уверенным, что он не останется весь день голодным; потом привязал его к повозке, которую он должен был стеречь.

Затем мы с Маттиа отправились на скаковое поле и тотчас же принялись играть. Мы играли до самого вечера. Кончики пальцев у меня так сильно болели, словно были исколоты шипами, а Маттиа так много дул в свой корнет-а-пистон, что с трудом дышал. Боб и его товарищи без устали показывали нам свои фокусы, и мы не имели права от них отставать. Я надеялся, что с наступлением вечера мы отдохнем, но вместо этого мы перешли из палатки в большой, наспех сколоченный из досок кабачок, где выступления возобновились. Так продолжалось до полуночи. Я еще извлекал какие-то звуки из своей арфы, но уже плохо соображал, что играю. Маттиа был не в лучшем состоянии. Двадцать раз Боб объявлял, что это последнее представление, и двадцать раз все начиналось снова.

Наши товарищи устали еще больше, чем мы. Некоторые из номеров начали у них срываться. И вдруг большой шест, который служил им для упражнений, упал на ногу Маттиа. Боль была настолько сильная, что Маттиа закричал. К счастью, повреждение оказалось несерьезным. Нога была ушиблена, кожа на ней содрана, но кость была цела. Тем не менее идти Маттиа не мог.

Как тут быть?

Мы решили, что он останется ночевать в повозке Боба, а я один пойду в «Харчевню большого дуба». Мне необходимо было узнать, куда направится завтра семья Дрискол.

Несмотря на усталость, я шел быстро и довольно скоро пришел в «Харчевню большого дуба». Но напрасно искал я наши повозки. Около харчевни стояли какие-то жалкие двуколки с холщовым верхом, большой барак из досок и две крытые фуры, откуда при моем приближении раздалось рычанье хищных зверей, но повозок семьи Дрискол нигде не было видно. Повертевшись вокруг харчевни, я заметил свет в одном из окон и, предполагая, что там еще не все спят, постучался. Хозяин, отталкивающее лицо которого я заметил еще накануне, отворил дверь и направил фонарь прямо на меня.

Я видел, что он узнал меня. Но вместо того чтобы впустить меня в дом, он спрятал фонарь за спину, огляделся вокруг и прислушался.

– Ваши повозки уехали, – зашептал он. – Отец велел вам догонять его в Луисе, не теряя времени. Счастливого пути!

И, не прибавив больше ни слова, он захлопнул дверь перед самым моим носом.

Я уже настолько знал английский язык, что мог понять эту фразу. Но одного, и самого главного, я не понял. «Луис» – сказал хозяин харчевни, а что это: город или местечко? И где он находится? Да если бы я и знал, где находится Луис, я все равно не мог сейчас идти туда, так как мне пришлось бы тогда бросить больного Маттиа. Невзирая на переутомление, я пустился в обратный путь и через полтора часа лежал уже в повозке Боба, рядом с Маттиа.

Рассказав ему в нескольких словах о том, что произошло, я немедленно заснул. Сон восстановил мои силы. Утром я проснулся, готовый идти в Луис, если только Маттиа сможет сопровождать меня.

Выйдя из повозки, я подошел к Бобу, который встал раньше меня и теперь разводил костер. Я смотрел, как он, стоя на четвереньках, изо всех сил дул на огонь. Вдруг мне показалось, что я вижу Капи. Но моего Капи почему-то вел на поводке полицейский.

Пока я задавал себе вопрос, что бы это значило, Капи, почуяв меня, сильно рванулся и вырвался из рук полицейского. Мгновенно он очутился возле меня. Полицейский подошел к нам.

– Это ваша собака? – спросил он.

– Моя.

– Тогда я должен вас арестовать. – И он крепко схватил меня за руку.

Увидев это, Боб поспешил к нам.

– Почему вы хотите арестовать этого мальчика?

– А вы что, его брат?

– Нет, я его друг. – Сегодня ночью мужчина и мальчик с помощью приставной лестницы проникли в церковь святого Георгия. С ними была эта собака, которую они посадили их караулить. Но ворам помешали. Они были захвачены врасплох и удрали через окно, оставив собаку в церкви. Я был уверен, что собака поможет мне найти жуликов, и вот теперь уже поймал одного. А где твой отец? Я ничего не ответил: я был убит.

Однако я прекрасно понял, что произошло: Капи был взят у меня не для охраны повозки, а для того, чтобы стеречь и предупредить тех, кто будет обкрадывать церковь. Повозки уехали поздно ночью потому, что кража была обнаружена и пришлось скорее спасаться бегством.

Но я должен был теперь позаботиться о себе. Какова бы ни была их вина, надо защищаться и доказать свою непричастность, надо объяснить, что я делал этой ночью.

Пока я размышлял таким образом, Маттиа, услыхав шум и наш разговор с полицейским, выскочил из повозки и, хромая, подбежал ко мне.

– Скажи ему, что я не принимал участия в краже, – попросил я Боба. – Ведь я был с вами до часу ночи. Затем пошел в «Харчевню большого дуба», поговорил с ее хозяином и тотчас же вернулся сюда.

Боб перевел мои слова полицейскому, но они его нисколько не убедили, скорее наоборот:

– Как раз в четверть второго ночи воры и забрались в церковь. А если мальчик ушел отсюда в час или несколькими минутами раньше, как вы утверждаете, он вполне мог оказаться в церкви в это время.

– Но отсюда до города ходьбы больше четверти часа, – возразил Боб.

– Ну, а если он бежал? – сказал полицейский – И кто мне докажет, что он ушел ровно в час?

– Я могу вам поклясться! – воскликнул Боб.

– Вы? – усмехнулся полицейский. – Сперва следует узнать, чего стоит ваше показание. А пока что я забираю мальчишку, он объяснит все на суде. Маттиа кинулся ко мне. Я подумал, что он хочет поцеловать меня на прощанье.

– Мужайся, – шепнул он мне, – мы тебя не оставим! И только после этих слов он поцеловал меня. – Возьми Капи! – обратился я к Маттиа по-французски.

Но полицейский понял меня:

– Нет-нет, собака останется у меня. Она помогла мне найти одного – поможет найти и других. Меня арестовывали не в первый раз, но теперь я испытывал какой-то особенный мучительный стыд. Тогда меня обвинили в краже своей собственной коровы, и мне нетрудно было доказать несправедливость подобного обвинения. Но в настоящее время я как бы действительно являлся сообщником воров.

Камера, куда меня заперли, нисколько не походила на ту деревенскую тюрьму, где я сидел в первый раз. Это была уже настоящая тюрьма. Единственное окно было загорожено толстыми железными прутьями; о побеге нечего было и думать. В камере имелась только скамья для сиденья и койка для спанья.

Я упал на эту скамью и долгое время сидел в полном унынии. Как ужасно было мое настоящее и как пугало меня будущее!

«Мужайся, мы тебя не оставим! » – сказал Маттиа. Но что может сделать Маттиа? И даже Боб, если он захочет ему помочь?

Я подошел к окну и раскрыл его, желая попробовать железные прутья, находившиеся снаружи; они были вделаны в камень. Стены камеры были около метра толщиной, пол выложен каменными плитами, а дверь покрыта железом. Окно выходило на узкий и длинный двор, упиравшийся в высокую стену, не менее четырех метров высотой. Из такой тюрьмы нельзя убежать даже с помощью самых преданных друзей.

Пережитые волнения не позволили мне заснуть всю ночь, несмотря на то, что я сильно устал накануне. Я не мог прикоснуться к еде, которую мне принесли, зато накинулся на воду. Каждые четверть часа прикладывался я к кружке и пил из нее большими глотками, но никак не мог утолить жгучую жажду и уменьшить горечь во рту.

Когда ко мне в камеру вошел тюремщик, я очень обрадовался. Меня тревожил вопрос, скоро ли меня поведут на допрос – вернее, скоро ли я смогу оправдаться.

С этим вопросом я и обратился к тюремщику, который показался мне не злым человеком. Он очень охотно ответил мне, что суд назначен на завтра. В свою очередь, он также начал меня расспрашивать.

– Как забрались вы в церковь? – спросил он. Я запротестовал против этого обвинения и заявил ему, что даже не входил в церковь. Он недоверчиво посмотрел на меня и, пожав плечами, сказал с возмущением:

– До чего испорчены мальчишки в Лондоне?

И вышел.

Его слова жестоко поразили меня. Если даже тюремщик не поверил мне, то поверит ли мне судья? К счастью у меня есть свидетели, они будут показывать в мою пользу, и судья обязан их выслушать. Но для этого они должны явиться в суд, а явятся ли они, неизвестно.

Ах, как я был глуп, когда не верил предчувствиям и опасениям Маттиа!

На следующее утро тюремщик вошел в мою камеру и принес мне кувшин с водой и таз. Он предложил мне умыться, сказав, что скоро я должен предстать перед судом, и прибавил, что приличный вид часто бывает лучшим средством защиты.

Тщательно умывшись, я хотел сесть на скамью, но усидеть на одном месте не мог и начал кружить по камере, как зверь в клетке.

Я стал обдумывать, как мне защитить себя и как отвечать судье. Но я был в таком смятении, что не мог заставить себя думать о предстоящем; в моем усталом мозгу проносились всевозможные нелепые мысли. Тюремщик вернулся и приказал мне следовать за ним. Пройдя несколько коридоров, мы очутились перед маленькой дверью, которую он открыл.

Теплый воздух пахнул мне в лицо, я услышал неясный гул.

Перешагнув через порог, я очутился в зале суда. Это была большая, высокая комната с широкими окнами, разделенная на две половины: одна предназначалась для судей, другая для публики.

Судья сидел на высоком возвышении. Ниже перед ним сидело еще трое судейских: это были секретарь суда, сборщик штрафов и прокурор. Прямо передо мной находился человек в мантии и парике, как выяснилось позднее – мой адвокат.

На другом возвышении я увидел Боба, обоих его товарищей, хозяина «Харчевни большого дуба» и других незнакомых мне людей. Напротив них сидел арестовавший меня полицейский и рядом с ним еще несколько человек. Я понял, что все это были свидетели. В толпе я увидел Маттиа. Наши глаза встретились, и я сразу почувствовал прилив мужества. Друзья обо мне позаботились, меня будут защищать. Я не должен унывать: я должен, в свою очередь, защищаться.

Прокурор начал речь; в немногих словах, так как, по-видимому, очень торопился, он изложил суть дела: «Совершена кража в церкви святого Георгия. Воры – мужчина и мальчик – проникли в церковь через окно с помощью приставной лестницы. С ними была собака, которую они привели для того, чтобы она могла предупредить в случае опасности. Запоздавший прохожий – было уже четверть второго – увидел в церкви свет, он прислушался и услыхал какой-то шум. Прохожий тотчас же разбудил церковного сторожа, и они вместе с другими людьми пошли к церкви. Пока открывали дверь, воры убежали через окошко, оставив собаку, которая сама не могла выбраться по лестнице. Полицейский Джерри нельзя не похвалить его за сообразительность и усердие – привел собаку на скаковое поле, и там она узнала своего хозяина находящегося сейчас на скамье подсудимых. На след второго вора уже напали».

Высказав далее свои соображения о моей виновности, прокурор замолчал, и какой-то резкий голос закричал: «Тише! »

Тогда судья, даже не повернувшись ко мне, словно он говорил с самим собой, спросил мою фамилию, возраст и профессию.

Я отвечал по-английски, что мое имя Фрэнсис Дрискол и что я живу в Лондоне со своими родителями в Бэснал Грине, Двор Красного Льва. Потом я попросил позволения говорить по-французски, объяснив судье, что я вырос во Франции и в Англии нахожусь всего несколько месяцев.

– Не пытайтесь меня обмануть, – произнес сурово судья, – я знаю французский язык.

Я перешел на французский и стал объяснять, что я ни коим образом не мог быть в церкви в час ночи, потому что в это время находился на скаковом поле, а в половине третьего – в «Харчевне большого дуба».

– А в час с четвертью где вы были? – спросил судья. – В дороге.

– Это как раз и требуется доказать. Вы говорите что находились на дороге к «Харчевне большого дуба», а обвинение держится того мнения, что вы находились в церкви. Если вы ушли со скакового поля на несколько минут раньше часа, вы вполне могли встретиться с вашим сообщником, он мог ждать вас с приставной лестницей около церковной стены, а после кражи побывать в «Харчевне большого дуба».

Я пытался доказать ему, что это невозможно, но видел что судья мне не верит.

– Объясните нам, каким образом ваша собака очутилась в церкви, – спросил меня судья.

– Я и сам не могу этого понять. Собаки со мной не было. Уходя утром, я привязал ее к нашей повозке.

Больше я ничего не прибавил, так как побоялся дать им какие-нибудь улики против отца. Я посмотрел на Маттиа, он сделал мне знак продолжать, но я молчал.

Тогда вызвали сторожа церкви святого Георгия и предложили ему поклясться в том, что он будет говорить правду. Это был толстяк небольшого роста, с очень величественным видом, несмотря на свое красное лицо и сизый нос.

Он начал подробно рассказывать, как он был возмущен и встревожен, когда его внезапно разбудили и сказали, что в церковь залезли воры; как он стал поспешно одеваться и даже оторвал от жилетки две пуговицы, как прибежал в церковь, открыл дверь и увидел… кого? – собаку!

Мой адвокат, молчавший до сего времени, вдруг поднялся, тряхнул париком, поправил мантию на плечах и попросил слова.

– Кто вчера вечером запирал дверь церкви? – спросил он.

– Я, – ответил сторож. – Это моя обязанность.

– Очень хорошо. А вы можете поклясться в том, что не заперли сами в церкви эту собаку, о которой идет речь?

– Если бы собака была в церкви, я бы ее заметил. – У вас хорошее зрение?

– Зрение нормальное.

– А не вы ли шесть месяцев назад уткнулись носом в телячью тушу, повешенную перед лавкой мясника?

– Не вижу смысла задавать подобные вопросы такому человеку, как я! – закричал сторож, позеленев от злости.

– Будьте любезны ответить на этот вопрос, допустив, что он имеет какой-то смысл.

– Действительно, я налетел на тушу, которую ни с того ни с сего выставили перед витриной мясника.

– Значит, вы ее не заметили. – Я о чем-то задумался. – Вы запирали церковь после того, как пообедали?

– Конечно.

– А на телячью тушу вы наскочили тоже после обеда?

– Но…

– Вы хотите сказать, что в тот день вы не обедали?

– Нет, я обедал. – А за обедом какое пиво вы пьете: слабое или крепкое?

– Крепкое.

– А сколько бутылок?

– Две.

– А больше двух никогда не пьете?

– Иногда выпиваю три.

– А случается, что вы пьете по четыре или по шесть бутылок?

– Очень редко.

– А после обеда вы пьете грог? [18]

– Иногда пью.

– Вы любите крепкий грог или слабый?

– Не слишком слабый.

– А сколько стаканов вы выпиваете?

– Смотря по обстоятельствам.

– Можете ли вы поклясться в том, что не выпиваете иногда по три или даже по четыре стакана?

Сторож побагровел от злости и ничего не ответил, а адвокат сел и, садясь, сказал:

– Допрос этого свидетеля показал нам, что собака могла быть заперта в церкви им самим. Он после обеда бывает порою так задумчив, что не замечает даже телячьих туш. Вот все, что я хотел выяснить.

Если бы я мог, я бы расцеловал моего адвоката. Действительно, почему Капи не мог быть случайно заперт в церкви? А если сторож сам его запер – значит, не я его туда привел и, следовательно, не я виноват. Единственная улика против меня отпадала.

После сторожа давали показания люди, пришедшие с ним в церковь. Но они ничего ровно не видели, кроме открытого окна, через которое убежали воры.

Потом выступали свидетели с моей стороны: Боб, его товарищи, хозяин харчевни. Все они показывали, где я находился в тот вечер и в какое время. Но один пункт, притом самый важный: в котором часу я ушел со скакового поля – так и остался невыясненным.

По окончании допроса судья спросил меня, не хочу ли я еще что-нибудь добавить, предупредив, что я могу и не говорить, если не нахожу нужным.

Я ответил, что я невиновен и всецело полагаюсь на правосудие.

Судья прочел вслух протокол показаний, а затем объявил, что меня должны перевести в другую тюрьму. Там я буду ждать решения, следует ли передать мое дело в суд присяжных.

Суд присяжных!

Я упал на скамью. Почему я не слушался Маттиа!

 

ГЛАВА XIX. БОБ

 

Только вернувшись к себе в камеру, я после долгих размышлений нашел причину, почему меня не оправдали. Судья хотел дождаться ареста тех, кто был в церкви, и таким образом выяснить, был ли я их сообщником. Как сказал прокурор, «на их след напали», и, очевидно, мне предстояло оказаться в ближайшее время вместе с ними на скамье подсудимых.

Незадолго до наступления ночи я услышал звук корнет-а-пистона и узнал игру Маттиа. Мой друг, вероятно, хотел этим сказать, что он думает обо мне и тоже не спит. Звуки раздавались за стеной, находившейся перед моим окном. По-видимому, Маттиа стоял на улице, за стеной, и нас разделяло небольшое расстояние, всего несколько метров. К сожалению, глазами нельзя пробить камни, но если взгляд не проникает сквозь стены, то звук проникает через них. К звукам корнета присоединился шум шагов, неясный гул голосов, и я решил, что Маттиа и Боб дают представление.

Почему они выбрали такое место? Неужели они рас считывали сделать здесь хороший сбор? Или они хотели меня о чем-то предупредить?

Вдруг я услышал голос Маттиа. Он отчетливо крикнул по-французски: «Завтра, на рассвете! » И тотчас же с новой силой зазвучал корнет.

Я сразу догадался, что не к английским зрителям, а ко мне обращался Маттиа со словами: «Завтра, на рассвете! », но понять, что означали его слова, было довольно трудно.

У меня снова возникло множество вопросов, на которые я не находил ответа. Только одно было совершенно ясно и определенно: завтра утром я должен проснуться до рассвета и чего-то ждать, а до тех пор набраться терпения. Как только стемнело, я улегся на койку, решив поскорее уснуть, но не мог. Я слышал, как часы неоднократно били на башне.

Когда я проснулся, было еще совсем темно; звезды мерцали на небе, ничто не нарушало тишины. До рассвета, по-видимому, было еще далеко. Вскоре на башенных часах пробило три. Я проснулся слишком рано, но снова лечь побоялся; к тому же я был уверен, что при всем желании не смогу заснуть.

Прислонившись к стене, я не сводил глаз с окна Наконец звезда, на которую я смотрел, стала тускнеть, и небо слегка посветлело. Начинался день. Вдали запели петухи.

Я встал и на цыпочках подошел к окну. Открыть его без шума оказалось нелегко, однако очень медленно и осторожно я все же открыл его. Но оставались еще железные прутья, толстые стены и обитая железом дверь. Надеяться на освобождение при таких условиях казалось безумием, и все-таки я надеялся.

Звезды становились все бледнее и бледнее. Я дрожал от утреннего холода, но не отходил от окна, смотрел и прислушивался, не зная сам, что мне предстоит увидеть или услышать. Туман поднялся и рассеялся, и все предметы стали понемногу ясно вырисовываться. Я стоял, затаив дыхание, но не слышал ничего, кроме биения собственного сердца.

Вдруг мне показалось, что кто-то царапает стену, а так как я не слышал шагов, то решил, что ошибся. Тем не менее я насторожился. Шорох продолжался, потом над стеной показалась голова, и хотя было еще темно, я сразу узнал Боба.

Он увидел, что я стою, прижавшись к решетке.

– Тсс! – произнес он еле слышно и сделал мне знак рукой, чтобы я отошел от окна.

Не понимая, зачем это нужно, я все же послушался. Мне показалось, что в другой руке Боб держал длинную блестящую трубочку, сделанную как бы из стекла. Он поднес ее ко рту. Затем я услышал слабый свист и в то же время увидел, как в окно влетел и упал к моим ногам маленький белый шарик. Голова Боба мгновенно исчезла за стеной. Все стихло.

Я стремительно бросился к шарику. Тонкая бумажка была плотно обвернута вокруг маленького кусочка свинца. Мне показалось, что на ней что-то написано, но так как было еще недостаточно светло, я не мог ничего прочесть. Приходилось ждать наступления дня. Я постарался как можно тише закрыть окно и быстро улегся на койку, держа шарик в руке.

День не наступал очень долго – слишком долго для меня, ожидавшего его с таким нетерпением. Но вот сначала желтый, а затем розовый свет заскользил по стенам камеры; тогда я развернул бумажку и прочел:

«Завтра вечером тебя будут перевозить в городскую тюрьму. Ты поедешь с полицейским по железной дороге в отдельном купе. Сядь около двери, через которую войдешь в вагон. Спустя некоторое время (будь особенно внимателен), при переходе на другой путь, поезд замедлит ход. Тогда открывай дверцу и смело прыгай вниз. Прыгай, вытянув вперед руки, и старайся удержаться на ногах. Затем поднимись на холм, который будет от тебя слева, там мы встретим тебя с лошадью и повозкой. Не бойся ничего, через два дня мы будем во Франции. Смелее, не унывай! Только постарайся прыгнуть как можно дальше и удержаться на ногах».

Спасен! Теперь меня не станут судить, и я не увижу того, что произойдет на суде. Какое счастье! Ах, дорогой мой Маттиа, дорогой Боб! Я не сомневался в том, что Боб, конечно, помогает Маттиа. «Там мы встретим тебя с лошадью…» Ясно, Маттиа один не мог бы этого устроить.

И я снова прочел записку: «…поезд замедлит ход», «холм, который будет от тебя слева», «…удержаться на ногах». Конечно, я храбро брошусь вперед. Лучше умереть, чем быть осужденным за воровство!

Ах, как все чудесно придумано! «Через два дня мы будем во Франции».

Мою радость омрачала только мысль о Капи, но я постарался отогнать ее от себя. Не может быть, чтобы Маттиа бросил Капи. Если он нашел средство устроить мне побег, он, несомненно, найдет какой-нибудь способ спасти и Капи.

Я перечитал записку еще два или три раза, затем разжевал и проглотил ее. Теперь мне надо было хорошенько выспаться, поэтому я улегся на койку и спал до тех пор, пока тюремщик не принес мне еду.

Время прошло довольно быстро. На следующий день после полудня ко мне в камеру вошел незнакомый полицейский и велел мне следовать за ним. Я с удовольствием отметил, что он был довольно пожилой и неповоротливый человек. Все складывалось благоприятно и точно так, как писал мне Маттиа. Когда поезд тронулся, я уселся перед входной дверью, спиной к ходу поезда.[19]Полицейский сидел напротив меня. Мы были одни в купе.

– Ты говоришь по-английски? – спросил меня полицейский.

– Немного.

– А понимаешь английский?

– Понимаю почти все, если говорят не слишком быстро.

– Тогда, мой мальчик, я дам тебе хороший совет: не хитри перед судом, сознайся в своей вине. Ты этим заслужишь всеобщее расположение. Нет ничего хуже, когда люди возражают против очевидности; поэтому тот, кто сознается, вызывает к себе расположение и доброе отношение. Так вот скажи, как было дело, и ты получишь от меня монету. Ты увидишь, деньги тебе очень пригодятся в тюрьме.

Я чуть было не ответил: «Мне не в чем сознаваться», но быстро спохватился и промолчал, решив, что мне нужно заслужить расположение полицейского.

– Подумай хорошенько, – продолжал он, – и когда оценишь мой совет, вызови меня к себе. Спроси тогда Дольфена, хорошо?

Я утвердительно кивнул головой.

Я стоял облокотившись о дверь, стекло которой было опущено. Я попросил у полицейского позволения смотреть в окно, а так как он тоже хотел «заслужить расположение», он ответил, что я могу смотреть сколько мне хочется. Чего ему было бояться?

Поезд шел полным ходом. Вскоре полицейскому стало холодно, так как ветер дул прямо в окно; он отошел от двери и уселся посередине купе. Что касается меня, то я не чувствовал холода. Тихонько высунув наружу левую руку, я повернул ручку двери, а правой придерживал ее, чтобы она не открылась.

Время шло. Вдруг паровоз засвистел и стал замедлять ход. Наступил долгожданный момент. Я быстро толкнул дверь, сильным прыжком выбросился из вагона и очутился в канаве. К счастью, я не расшибся, так как уперся руками в покрытый дерном откос, но удар был настолько силен, что я свалился с ног и потерял сознание.

Когда я пришел в себя, мне показалось, что я все еще еду в поезде. Однако – странная вещь! – все лицо мое было мокрое, на щеках и на лбу я чувствовал нежную и горячую ласку.

Я открыл глаза. Собака! Какая-то противная желтая собака лизала меня. Глаза мои встретились с глазами Маттиа, стоявшего рядом со мной на коленях.

– Ты спасен! – воскликнул он, отстраняя собаку и целуя меня.

– Где мы находимся?

– В повозке. Нас везет Боб.

– Как дела? – спросил Боб обернувшись. – Не знаю. Кажется, все в порядке.

– Попробуй пошевелить руками и ногами! – закричал Боб.

Я проделал то, что он мне велел.

– Отлично, – сказал Маттиа. – Ничего не сломано.

– Как все произошло?

– Ты благополучно выпрыгнул из поезда, но толчок оглушил тебя и ты свалился в канаву. Боб, видя, что ты не идешь, кубарем слетел вниз с пригорка и принес тебя на руках. Нам показалось, что ты умер. Натерпелись мы страха и горя! Но, слава богу, ты жив.

– А полицейский?

– Едет дальше в поезде, который, конечно, не остановился.

Я узнал самое главное. Оглядевшись вокруг, я увидел желтую собаку, нежно смотревшую на меня преданными глазами, похожими на глаза Капи. Но ведь мой Капи был белым!

– А Капи! – спросил я. – Где он?

Прежде чем Маттиа успел мне ответить, желтая собака бросилась ко мне и начала с визгом меня лизать.

– Да вот он! – сказал Маттиа. – Мы его выкрасили.

Тогда я, в свою очередь, стал гладить и целовать Капи.

– Почему ты его выкрасил? – спросил я.

– Это целая история, сейчас я тебе расскажу. Но Боб не позволил ему рассказывать.

– Правь лошадью, – обратился он к Маттиа, – и держи ее хорошенько. А я пока займусь повозкой. Надо ее привести в такой вид, чтобы ее не узнали на заставах. Наша повозка представляла собой обычную повозку с холщовым верхом, натянутым на обручи. Боб уложил обручи в повозку, сложил холст вчетверо и велел мне им накрыться. Затем посоветовал Маттиа тоже спрятаться под холст. Таким образом, повозка сразу изменила свой внешний вид: у нее не стало верха и вместо трех человек в ней сидел только один. Если за ним будет погоня, то приметы, какие будут давать люди, видевшие нашу повозку, всех собьют с толку.

– Куда мы едем? – спросил я Маттиа, когда он растянулся рядом со мной.

– В Литтльхэмптон. Это маленькая приморская гавань, где у Боба есть брат капитан небольшого судна плавающего за маслом и яйцами во Францию Если мы спасемся – а мы наверное спасемся, – то будем всецело обязаны Бобу. Все сделал он. Что бы мог сделать я один? Боб придумал выдуть из трубки записку и научить тебя выпрыгнуть из поезда; он же уговорил своих товарищей дать нам лошадь. Наконец, он нашел судно для переезда во Францию, потому что если бы ты попытался уехать на пароходе, тебя бы наверняка задержали. Видишь, как хорошо иметь друзей!

– А кому пришло в голову увезти Капи?

– Мне. Но это Боб решил выкрасить его в желтый цвет, чтобы его не узнали, после того как мы стащили его у полицейского Джери, «сообразительного» Джери, как его назвал прокурор. На этот раз он не оказался таким сообразительным и проворонил Капи. Правда, Капи, почуяв меня, почти все сделал сам.

– А как твоя нога?

– Зажила, или почти зажила, право не знаю Мне некогда было о ней думать.

По дорогам Англии нельзя так свободно разъезжать как по дорогам Франции. Повсюду находятся заставы, где за проезд взимают установленную плату. Подъезжая к таким заставам, Боб приказывал нам молчать и не двигаться, поэтому сторожа видели двуколку, в которой сидел только один человек. Боб отпускал им несколько шуток и спокойно проезжал мимо. Боб загримировался и выглядел настоящим фермером; даже те, кто его хорошо знал, не узнали бы его теперь.

Мы ехали быстро, лошадь была хорошая, и Боб прекрасно правил. Однако надо было дать ей передохнуть и поесть. Мы не стали заезжать на постоялый двор. Боб остановился в лесу, разнуздал лошадь и надел ей на шею полную торбу с овсом, которую достал из повозки. Почти совсем стемнело, и мы могли не бояться, что нас обнаружат.

Теперь я мог поговорить с Бобом и от всего сердца поблагодарить его. Но он не дал мне сказать всего, что я хотел.

– Вы меня выручили, – сказал он, пожимая мне руку, – а сегодня, в свою очередь, я выручаю вас. Кроме того, вы друг Маттиа, а для такого хорошего малого, как Маттиа, можно многое сделать.

Я спросил его, как далеко мы находимся от Литтльхэмптона. Он ответил, что осталось не меньше двух часов езды и что следует торопиться. Судно его брата отплывает во Францию по субботам, а сегодня пятница, и он думает, что отлив начнется рано.

Мы снова улеглись под холстом, на соломе. Отдохнувшая лошадь быстро бежала.

– Ты боишься? – спросил меня Маттиа.

– Боюсь, чтоб меня снова не схватили.

– Не бойся, ничего не случится. Когда поезд остановится, твой полицейский станет писать рапорт. Но пока начнутся розыски, пройдет много времени, и мы будем уже далеко. Кроме того, они не могут знать, что мы собираемся отплыть из Литтльхэмптона.

Тем временем наша лошадь, хорошо управляемая Бобом, бойко бежала по пустынной дороге. По временам нам попадались встречные повозки, но ни одна не обгоняла нас. В деревнях, через которые мы проезжали, все было тихо, и только в немногих окнах виднелся свет. Одни собаки обращали внимание на нашу быструю езду и провожали нас лаем.

Теперь мы лежали под холстом уже не для того, чтобы прятаться, а для того, чтобы защититься от холодного северного ветра. Облизывая языком губы, мы ощущали вкус соли, следовательно, мы подъезжали к морю. Вскоре мы заметили свет, который то исчезал, то вновь появлялся через правильные промежутки времени. Это был маяк. Мы приехали.

Боб приде

⇐ Предыдущая123456789

Поделиться:

Популярное:

1. XVIII. НЕВЕРБАЛЬНЫЕ СРЕДСТВА И КОМПОНЕНТЫ КОММУНИКАЦИИ
2. Глава XVIII. Об ордене злых духов, и их падении, и разнообразной природе
3. Городские ремесленники, торговцы.
4. Правильно ли наслаждаться хорошими вещами в жизни?