Беглые крестьяне и старообрядцы на Дону

 

Крестьянство в Древней Руси, под каким бы названием оно ни встречалось и на каких бы землях оно ни сидело — казенных, волостных, княжьих, монастырских и других владельцев, пользовалось полной свободой переходить с одной земли на другую в известный срок в году, осенью, по окончании полевых работ, в Юрьев день, и подчинялось общему суду наравне с другими сословиями, было обязано платить казенные подати и отправлять другие государственные повинности и в то же время платить оброки и исполнять работы на землевладельца.

В XVI в. крестьянские общины получили полное свое развитие, как состоявшие из людей свободных и полноправных. Крестьяне (христиане) составляли из себя особый самостоятельный класс. Закон признавал за ними все их права, выработанные жизнью в течение веков. Личность крестьянина, как полноправного члена общества, приобрела сильную опору в равенстве суда для всех классов. Кроме того, крестьянские общины, на какой бы земле они ни сидели, на владельческой или казенной, получили такую самостоятельность и такие права собственного суда, какими редко пользовались самые богатые и сильные землевладельцы, и почти совершенно сравнялись с городскими обществами — горожанами, гражданами^{351}. Самое владение землей получило больше прочности и самостоятельности. Но скоро московские государи, начиная с Ивана III, так много сделавшие для крестьянской самостоятельности, стали мало-помалу забирать земли в руки правительства и раздавать их своим служилым людям, лично к земледелию никакого отношения не имевшим. Общинные земли стали незаметно ускользать из рук крестьян. В прежнее время удельные князья получали земли из рук народа, к концу XVI в. народ уже стал смотреть из рук царей и, как милость, получать от них утверждение неприкосновенности своих прав. После покорения и присоединения к Москве Новгорода, Пскова, Смоленска, Рязани, Твери и Казани большая часть земель была отдана или на казенный оброк, или роздана служилым людям в поместья, вотчинные дачи и другие виды владения, т. к. требовались громадные средства на ведение войн с Ливонией, Польшей и Швецией. Почти все земли обширного Московского государства введены были в тягло. Положение крестьян сделалось тяжелым, а в некоторых местах даже невыносимым, в особенности там, где происходили военные действия, сопровождавшиеся, по обычаю того времени, страшным грабежом и опустошениями. Но терпелив и трудолюбив русский крестьянин. Он любил возделанную им землю и лелеял ее. Правом перехода с одной земли на другую он пользовался только в исключительных случаях. Переселения для него были отяготительны и разорительны. Борис Годунов, желая привлечь на свою сторону бояр и дворянство, в угоду им между 1592 и 1597 г. издал указ о прикреплении свободных крестьян к земле; окончательное прикрепление совершилось уже в первой половине XVII в. Нарушившие этот закон стали считаться беглыми. Указ о прикреплении крестьян к земле разделил это сословие на два разряда: на крестьян дворцовых и черных земель (казенных) и на крестьян владельческих или частных земель. Владельцы стали смотреть на крестьян, поселенных на их землях, как на свою собственность: одни отыскивали беглых судом и водворяли их в свою вотчину силой, другие, владельцы земель малолюдных, старались переманить к себе и укрыть беглых; в свою очередь крестьяне смотрели на чинимые над ними насилия как на нарушение своих исконных народных прав. Обидам, притеснениям и тяжбам не было конца. В таких неурядицах прошел весь XVII в.

Взгляд помещиков на крестьян, как на свою неотъемлемую собственность, стал окрепать, в особенности после самозванщины, когда русские бояре ближе познакомились с крепостным правом в Польше, и свободный русский крестьянин-общинник в конце концов превратился в бесправного и безгласного раба; свобода личности и прежнее равенство крестьян пред судом отошли в область преданий. Крестьян стали продавать и оптом и в розницу как домашний скот. Даже сам Петр I, изучивший после работ первой ревизии 1719 г. истинное положение вещей, пришел в недоумение и в указе от 15 апреля 1721 г. писал: «продают людей, как скотов, в рознь… оную продажу пресечь»… Но видя, что такой порядок укоренился очень глубоко, оговаривается: «а ежели не возможно будет того вовсе пресечь, то хотя бы по нужде продавали целыми фамилиями или семьями, а не врознь».

Эти-то московские порядки и заставили многих из крестьян, более свободных и сильных духом, покидать свое отечество и искать мест для новых поселений, где личность человека была свободна от насилий. Одни из них бежали в пограничные леса, на Украйну, Волгу, другие на далекий Дон, где они впервые появляются вскоре после «Азовского сиденья ». Крестьяне шли на Дон партиями, приставая к возвращавшимся из Москвы казачьим зимовым станицам. Нередко сами атаманы этих станиц подговаривали московских людей идти с ними, т. к. на Дону в рабочих руках по укреплению городков ощущался большой недостаток. На требование воронежских воевод не принимать и не уводить беглых казаки всегда отвечали отказом. Например, в 1646 г. 26 июня дворянин Данила Мясной и воевода Андрей Батурлин писали царю из Воронежа:

 

«И отоман Иван Каторжной (зимовой станицы) и казаки твоего государева указу (о возврате беглых, приставших к ним) не послушали и нам, холопям твоим, отказали, что им беглых боярских людей, которые у них есть, не выдавать. А твои государевы грамоты и наказы они лживили, а мне, холопу твоему, Данилку, говорили, что я посланец с Москвы не от тебя, государя… а кто-де для беглых людей пойдет к Ивану (атаману) в слободу (в стан) вынимать и им-де тех людей (воеводских слуг) побивать до смерти из пищалей»… Далее Мясной пишет, что когда атаман был вызван в съезжую избу для выслушания царского указа, то явился туда со всей станицей и в присутствии голов, дворян и торговых людей, ударив его, Мясного, «в душу», вырвал из рук его царский указ и засунул за голенище, пригрозив, что «придет к нему на двор и убьет его »^{352}.

 

Вот как казаки, изнуренные беспрерывными войнами с турками и татарами, вербовали для себя рабочий люд внутри Московского государства.

К концу XVII в. приток беглых на Дон, в верхние городки, расположенные по pp. Хопру и Медведице, усилился до того, что это стало беспокоить и Главное Войско, т. к. с притоком беглых крестьян в тех местах стало развиваться нежелательное в военном быту земледелие, ввиду чего туда была послана в 1690 г. от Войскового Круга строгая грамота: «а если станут пахать и того бить до смерти и грабить»^{353}. Эта мера до некоторой степени сократила прилив земледельческого элемента на Дон, и многие из беглых поспешили возвратиться на свои прежние места. Помимо крестьян московских областей, на Дон в конце XVII и начале XVIII в. стали усиленно переселяться малороссийские черкасы, недовольные порядками на Украине, где во время «гетманщины» стал быстро выделяться класс старшин, класс крупных землевладельцев, и прежде свободное малороссийское реестровое казачество стало обезземеливаться, порабощаться и обращаться в крепостных холопов.

На требование московского правительства не подговаривать и не принимать в свою среду беглых крестьян Донское войско, твердо держась своих старых традиций «с реки не выдавать», отвечало или отказом или уклончиво, что «таковых де на Дону не разыскано»^{354}.

 

* * *

 

Вместе с крестьянским элементом на Дону во 2-й половине XVII в. стали появляться и беглые старообрядцы и сектанты. Те и другие на первых порах вели себя чрезвычайно осторожно и с открытой проповедью выступать не решались, т. к. хорошо знали, что казачеству при постоянных походах и битвах входить в церковные тонкости нет охоты и времени; казачество исповедывало православие в широком значении этого слова и за еретические учения карало смертью. Первыми появились на Дону старообрядческие чернецы и старцы, спасаясь от преследований московского правительства. Скиты их, человека по 3–4, были рассеяны по всему Дону, большею частью в глухих местах, вдали от казачьих городков, по р. Чиру, Хопру, Медведице и др. малонаселенным рекам. Старцы имели между собой постоянное сношение и таким образом как бы составляли из себя одну большую религиозную общину с немногочисленными приверженцами из казачьих городков. Главное Войско о существовании приютившихся на его земле старообрядческих скитах узнало совсем случайно, когда чернецы одного из скитов на р. Чиру, рассорившись между собой, донесли, что один из их товарищей не молит Бога за царя и патриарха. Войско приказало схватить дерзкого старца, и его, по решению Войскового Круга, сожгли, как еретика, в г. Черкаске в 1676 г.^{355} Это событие не прошло для Дона бесследно. В сожжении старца принимала участие партия казаков, приверженная Москве, но противная, стоявшая за самобытность Дона, усмотрела в этом старообрядческом движении против царя и патриарха некоторую для себя надежду освободиться при помощи старообрядцев от пагубного московского влияния и хотя и не разделяла казуистических взглядов приверженцев старины на православие, однако, стала открыто сочувствовать им и оказывать сначала тайное, а потом и явное покровительство. На Дону вновь стало пахнуть «разиновщиной»^{356}. Во главе этого движения стали старшины Фома Севастьянов, Павел Чекунов, Самойло Лаврентьев, Кирей Чурнесов и др. Сторонники их день ото дня умножались и в Войсковом Кругу имели уже значительный перевес. Покровительствуемые ими беглые старообрядческие попы Досифей, Евтихий, Феодосий и Самойла открыто разъезжали по казачьим городкам и проповедывали о чистоте старого православия и об ереси царя и патриарха. Старый войсковой атаман Фрол Минаев, пользовавшийся в войске большим влиянием, рьяный приверженец Москвы, и домовитые старшины и казаки приходили в отчаянье. В Войсковом Кругу в августе месяце 1683 г., по прочтении подложной грамоты, присланной на Дон будто бы царем Иваном Алексеевичем к каким-то слепым старцам о том, что бояре его не слушают «и не воздают достойной чести», многие из казаков требовали побить атаманов и старшин и идти на Москву для освобождения царя. Круг шумел: многие верили в подлинность грамоты; царь призывал казаков к Москве. Атаман Фрол Минаев много раз клал насеку, заявляя, что он готов скорее умереть, чем изменить своей присяге. Обо всем этом скоро узнали в Москве и потребовали выдачи мятежного старца с его «воровскими письмами», напомнив, между прочим, казакам о казни Степана Разина. Новый Круг, собравшийся 6–7 сентября, пришел в ожесточение. Казаки старца и его сообщников выдавать не хотели, заявляя, что «и без них на Москве много мяса! » Однако по настоянию войскового атамана и многих старшин явились охотники, Иуда Золотарев, Василий Голый и др., пожелавшие вместе с царским посланцем Тарасом Ивановым ехать розыскивать мятежников для отсылки в Москву. Атаман Фрол Минаев, провожая посла, тайно сообщил ему о всех сочувствующих мятежу старшинах, в том числе и о Самойле Лаврентьеве, а также о том, что его, атамана, за верность Москве казаки обвиняют в утайке царского жалованья, а между тем недостача в деньгах будто бы произошла от большого количества участников в дележе. Кроме того, боясь мести со стороны противной ему партии, во главе которой стояли старшины Лаврентьев, Чекунов, Севастьянов и др., Фрол слагал всю вину на беглых старообрядцев и просил посла ходатайствовать пред правительством о воспрещении ссылки мятежников в пограничные с Доном города.

Таким образом, религиозное движение в Москве стрельцов-старообрядцев в 1682 г. отозвалось и на Дону, где оно приняло уже чисто политический характер — освободиться от влияния Москвы, восстановить свое древнее казачье право «с реки не выдавать» и чтобы никто не вмешивался во внутренние дела Войска. Течение это настолько было сильно, что многие царские грамоты о выдаче беглых старообрядцев и о разорении их пустынь оставались без исполнения. Но в Москве этого движения не поняли и, узнав, что за виновными в распространении подложной царской грамоты, за беглым стрельцом Косткой и некием Куземкой Косым, укрывшимися на устье р. Медведицы, посланы сыщики, обратили все внимание на самый факт принесения на Дон грамоты, считая его простым отголоском московского стрелецкого мятежа, а потому с спокойным сердцем послали на Дон 10 сентября 1683 г. «за верность службы» похвальную грамоту, с наставлением и увещанием «помнить свою присягу» и не слушать скитающихся по городам «прелестников», воров-раскольников, не желающих «принести святой соборной и апостольской церкви повиновения». При этом вновь сочли нужным напомнить казакам о высылке с Дона воров Стеньки Разина и его брата Фролки.

А между тем на Дону противная Москве партия деятельно готовилась поднять знамя открытого бунта. Проповедь старообрядчестве и сектантства росла, принимая резко политический характер. Главари выжидали лишь благоприятного случая для начала.

Случай этот скоро представился. В 1686 г. Войско стало снаряжать зимовую станицу в Москву за жалованьем. Желая избавиться от влияния на умы домовитых казаков атамана Фрола Минаева, Круг атаманом этой станицы избрал его, а на его место поставил противника Москвы, старшину Самойлу Лаврентьева, несмотря на то, что Минаева в подобных случаях всегда заменял сторонник его, старшина Иван Семенов. Избрание это было не случайным, а строго обдуманным. Фрол Минаев с станицей уехал в Москву. Лаврентьев стал осторожно приводить свой план в исполнение. В Черкаске появился беглый поп Самойла, вызванный из Манычского городка; ему разрешено было служить в соборном приделе во имя св. Иоанна Предтечи. Самойла обратился к старшинам с вопросом о том, по каким книгам служить — по старым или новым; старшины, по наущению атамана, приказали служить по старым. В старом служебнике поминания царя и патриарха на большом выходе не было, а потому поп Самойла их и не поминал. Московскую партию это сильно раздражало. Желая иметь на своей стороне больше приверженцев, атаман Лаврентьев настоял пред Войском, чтобы для предстоящего крымского похода был заключен договор с калмыцким тайшей Чаганом и чтобы для этого дела был послан тайный сторонник его, старшина Кирей Матвеев.

По дороге Кирей весной 1687 г. объехал многие донские городки, переговорил с приверженцами старины, посвятив их в свои планы, потом заключил мирный договор с Чаганом, подружился и даже побратался с ним, взяв с него слово стоять один за другого, хотя бы против царя. Сплотив, таким образом, свою партию из приверженцев старины, атаман с своими сторонниками созвал из них Войсковой Круг и на нем политично решили: «великим государям служить по-прежнему и чтобы впредь по всему Дону было смирно, а раскольщиков раскольщиками не называть и сверх старых книг ничего не прибавливать и не убавливать и новых книг не держать, а если станет кто тому приговору быти противен или учнет говорить непристойныя слова и тех побивать до смерти». Следовательно, Круг постановил царя и патриарха на большом выходе не поминать. Противники этого решения подверглись гонению и избиению. Поп Самойла и другие приверженцы старины, почувствовав себя сильными, потребовали от соборного протопопа Василия и попа Германа, посвященных, первый патр. Никоном, а второй белгородским митрополитом, служения по старым книгам, а ослушавшегося их диакона «отодрали за волосы». Старообрядцы торжествовали.

При таких обстоятельствах возвратился из Москвы Фрол Минаев с царской грамотой, призывавшей казаков в крымский поход в помощь князю Голицыну. Собравшийся Войсковой Круг, в котором большинство было противников Москвы, поспешили избрать походным атаманом того же Минаева, а полковниками Ивана Семенова (бывший заместитель Минаева и его сторонник) и Кирея Матвеева; последнего для наблюдений за действиями Фрола и на случай противодействия ему, хорошо зная, что в случае столкновения с Москвой крымский хан всегда готов принять их сторону. Отправляясь в поход, Кирей открыто говорил: «надобно тут первое очистить; лучше де ныне крымской (хан), нежели наши цари на Москве. Для чего и куды ходить? у нас свой горше Крыма».

Атаманы и казаки ушли. Хозяевами Дона вновь остались Самой л а Лаврентьев и его сторонники. Поп Самой ла царей и патриарха публично в своих проповедях называл кровопийцами и антихристами, хлопотал об избрании «помощью 7–8 попов» епископа, от которого бы пошло преемственное священство, и в то же время утверждал о прибытии на Дон известного епископа Павла Коломенского, будто бы бежавшего из заточения.

Торжествовали старообрядцы и на Хопре и Медведице, где Кузька Косой проповедывал скорый конец царской власти и даже кончину мира.

Таким образом, религиозная рознь с Москвой была достигнута. Противники Москвы и проповедники внушали казакам, что существование на Дону древнего благочестия несовместимо с подданством Москве. Неудачный поход на Крым князя Голицына в 1687 г. вселил в казаках еще больше уверенности в том, что при помощи могущих возникнуть в Москве от неудачного похода волнений они могут добиться полной независимости. На Хопре и Медведице под влиянием учения Кузьмы Косого казаки вышли из повиновения Войска. Кузьма их уверял, что у него в горах на Медведице находится царь Михаил, «имеющий вместе с верными очистить вселенную от неверных». В разных местах там стали появляться сборища религиозно-политического характера. Атаман Лаврентьев велел привести Кузьму в Черкаск. Тот не замедлил явиться. Пошли тайные переговоры между атаманом, Кузьмой и попом Самойлой. Открытая проповедь Кузьмы о царе Михаиле и об избиении всех неверных при тайной поддержке атамана и его сторонников возымела свое действие. Пошли драки и убийства. В это время внезапно вернулся из похода Фрол Минаев; увидев серьезность положения, он принял энергичные меры: экстренно был собран Круг; произошла борьба партий. Фрол остался победителем; Кузьму заковали в цепи и отвезли в Москву с атаманом Иваном Семеновым; кузьминцы разбежались; атаману Самойле Лаврентьеву пришлось, «покидая атаманство, ухорониться». Поп Самойла ушел на Маныч. Фрол Минаев не ограничился этим: он настоял на приводе всех казаков, бывших в Круге, к присяге на верность царям. Во все казачьи городки были посланы грамоты с подтверждением, что все казаки «целовали крест и служили царям всею правдою за одно». В церквах восстановлено было служение по новым книгам, с поминанием царя и патриарха.

Казалось, полная победа была на стороне войскового атамана и московской партии: виновник мятежа был арестован и выдан головой Москве, а не казнен, как это делалось прежде, в Войсковом Кругу, по старому войсковому праву. Присяга царям и служение по новым книгам с поминанием царя и патриарха тоже, казалось, были залогом той же победы. Но на деле оказалось, что противная Москве партия была довольно сильна и только прикрывалась старообрядчеством, а в действительности носила чисто политический характер. Доказательством тому может служить то обстоятельство, что кроме безумного изувера Кузьмы Косого, которому казаки в сущности не верили, и беглого попа Самойлы, никто из пришлых московских старообрядцев в казачьем противомосковском движении никакого участия не принимал. Кузьма Косой при пытках назвал своих сообщников — атамана Лаврентьева и попа Самойлу. Москва потребовала их выдачи, но казаки, под давлением верховых городков, отказали. Город Черкаск в 1687 г. горел два раза; в первый раз пожар начался с Татарской станицы и перекинулся на Прибылую и Дурновскую, во второй — выгорел дотла^{357}. По случаю пожара и для улаживания дела о выдаче названных лиц Круг снарядил в Москву станицу; атаманом станицы из политических расчетов, чтоб высмотреть истинное положение вещей, выбрали старшину Кирея Матвеева, непримиримого противника Москвы, открыто называвшего царей и патриарха «иродами», а войско их «силой голиадскою». Царское жалованье он ставил ни во что: «то де с миру взято, — в жалованье почитать не для чего; и есть ли де вперед не пришлют, то я знаю, где хлеб молотят, были б де зубы, я де знаю и сам, где то брать». Он подстрекал голутвенных казаков к походу на Волгу, по следам Разина. Но в Москве об этом ничего не знали, а противники его доносить о том не решались, боясь мести, т. к. верховые городки явно держали сторону Кирея.

Несмотря на явное ослушание царских указов, донская станица была встречена в Москве с великим почетом и одарена обычным жалованьем. Атаман Кирей «в распросных речах» в Посольском приказе 25 декабря 1687 г. держал себя с большим достоинством и настоял на том, чтобы на Дон с новой царской грамотой о выдаче мятежников посланы были казаки из его же станицы^{358}. Это ободрило его сторонников, как бывших с ним в Москве, так и на Дону. Они поняли, что с ними и их главарем Москва считается.

Царская грамота от 2 января 1688 г. была полна укоров и даже угроз за ослушание. В ней повторены были требования о высылке мятежных казаков и попов и прибавлялось, что в случае ослушания, не будет прислано жалованье на 1688 г. и что станица будет задержана в Москве до исполнения указов. О положении дел в Москве и о ласковом приеме станицы посланцы Кирея, по его наущению, разнесли по всему Дону, от верху и до низу; причем предупредили бывшего атамана Самойлу Лаврентьева, чтобы он в Москву не ехал.

По настоянию атамана Фрола Минаева Круг вынужден был выслать в Москву с легкой станицей лишь одного попа Самойлу; Самойлу же Лаврентьева оставил, будто бы «ради его болезни и пожарнаго разорения»^{359}.

Московское правительство, вновь обманутое казаками, вынуждено было настаивать на выполнении предъявленных к ним требований. Положение дел на Дону было крайне тягостно для сторонников Москвы. С одной стороны, угрозы Москвы, а с другой — боязнь своих противников, продолжавших усиленно вести свою пропаганду. На Дон тем временем воротился станичный атаман Иван Семенов, пожалованный за доставку Кузьмы Косого большими милостями и тайно получивший обещание на еще большие награды, если добьется присылки атамана Лаврентьева и сообщников Кузьмы. При таких обстоятельствах получена была на Дону новая царская грамота, от 7 февраля 1688 г., в которой цари Иоанн и Петр, жалуя и милостиво похваляя Войско за высылку попа Самойлы, требовали высылки «без всякаго мотчания» атамана Самойлы и других мятежников. По поводу этой грамоты было большое волнение в Войске; Войсковой Круг собирался пять раз и наотрез отказался выдать требуемых лиц. Атаман Фрол Минаев, опасаясь за свою жизнь, клал насеку и уходил домой, но его ворочали и вновь водворяли в Круг.

Таким образом, эта новая попытка московского правительства о выдаче донских казаков, желавших возвратить Дону его прежнюю свободу, осталась безуспешной. А между тем противники Москвы с нетерпением ждали скорейшего возвращения атамана зимовой станицы Кирея Матвеева и готовились весной двинуться на Волгу добывать себе «цветные зипуны»^{360}. Но обстоятельства скоро и круто изменились. Из усердия к Москве и, главным образом, рассчитывая «на посуленныя награды», Иван Семенов и Фрол Минаев тайно, с особым гонцом, переодетым монахом, донесли князю Голицыну об истинном положении дел на Дону и выдали головой всех руководителей мятежа, в том числе и атамана станицы Кирея Матвеева, бывшего в Москве, Самойлу Лаврентьева, Павла Чекунова и многих друг^{361}. Кирея и многих казаков его станицы арестовали и подвергли пыткам. На Дон была послана с толмачем Никитиным строгая царская грамота о немедленной выдаче мятежников. Поспешно собрался Круг из ближайших станиц. Противники Москвы подверглись избиению. Во главе избивающих были сам атаман Фрол Минаев и старшина Иван Семенов. Руководители мятежа были арестованы и отосланы в Москву. Остальные казаки были приведены к целованию креста. 18 апреля из войска была послана станица в 1000 человек для приведения к присяге всех казаков, живших выше по Дону. Нежелающих принять крестное целование повелено казнить. Узнав об этом, приверженцы старой веры двинулись на р. Медведицу и засели на Заполянском острове. Оттуда часть их во главе с Левкой Маноцким в конце апреля двинулась на Куму. Остальные, после многих стычек с карательной станицей, пошли тою же дорогой^{362}. В Заполянском городке остались немногие, кому не хотелось расставаться с дорогой родиной; но скоро они там, после штурма городка при помощи царских войск и калмыков, были все уничтожены. Непринявшие крестного целования в остальных городках были избиты; в этом проявил рвение, в числе других, старшина Иван Семенов, впоследствии откровенно сознавшийся, что он действовал так, рассчитывая на посуленные подачки из Москвы^{363}.

С казаками на Куму ушли и старцы Чирской пустыни Досифей, Феодосий, Пафнутий и др.

Судьба этих беглецов была печальна. Черкасский князь Шевкал первоначально принял их под свое покровительство, рассчитывая при помощи их расширить свои владения, и поселил на р. Аграхани. Потом с ними вошел в переговоры терский атаман Иван Кукля и предложил им переселиться на Терек, т. к. видел в них поборников старой казацкой воли и носителей исконного казацкого войскового права. Он всячески поносил сторонников Москвы, называя их станичными боярами и воеводами, предателями своих братьев, сынов родного Дона. Но московское правительство зорко следило за своими врагами и помешало Кукле объединить беглецов на Тереке. Часть их ушла в урочище Мажары, близ Большой Кабарды, а оттуда на Кубань. Большая часть их, по проискам Москвы, действовавшей где подкупом, где угрозами, погибла в стычках с черкесами и другими горскими народами.

На Дону партия Москвы торжествовала. По Медведице старообрядческие городки были разорены, заводчики переловлены, частью в цепях перевезены в Черкаск, частью казнены на месте. Такой же участи подверглись старообрядцы и в других городках земли Донской.

Выданные Москве погибли там ужасной смертью: атаманы Кирей Матвеев и Самойла Лаврентьев, старшина Павел Чекунов, поп Самойла и другие были четвертованы; других казаков, по московскому обычаю, били кнутом, «с урезанием языка», а потом разослали по дальним тюрьмам и Сибири^{364}.

Такую политику по отношению Дона вело московское правительство, растлевая до того времени стойкую и сплоченную казачью общину, действуя где угрозой, где подкупом и посулами, а где просто насилием, вливая яд ехидны в честные казачьи сердца. Дон раскололся надвое.

Старое казачье право войскового суда и «с реки не выдавать» отлетели в область преданий. Прежние царские грамоты с просьбой «а вы бы нам, атаманы-молодцы, послужили» стали заменяться указами из Посольского приказа.

За предательство своих братьев-казаков, а также за разорение казачьих городков по Медведице донские «атаманы и казаки» получили похвальные царские грамоты с усиленным жалованьем «за службу и раденье», между тем как тысячи их собратьев, спасаясь от руки палачей, скитались по Кумским и Кубанским степям и предгорьям Кавказа, ища покровительства у чуждых и враждебных им народов и погибая, по проискам Москвы, от их же руки и голода^{365}. Дон, как и казачьи умы, бурлил и волновался. Разлив его в 1689 г. был страшный, небывалый. Многие казачьи городки, сидевшие на островах, как и г. Черкаск, сгоревший дотла в 1688 г., были окончательно опустошены и смыты водой.

В грамоте 1-го июля 1689 г. «от великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и великие государыни благоверные царевны и великие княжны Софии Алексеевны, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцев, на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, войсковому атаману Фролу Минаеву и всему Войску Донскому» даровано было их, царского величества, милостивое слово и изъявлялась похвала за посылку казаков во 2-й крымский поход князя Голицына (неудачный, как и в 1687 г.), сухим путем 500 чел. под начальством походного атамана Ивана Семенова и морским 700 чел. на 45 стругах, а также указывались меры к возвращению казаков с Кумы и о предоставлении им свободно жить в прежних своих местах, если «они им, великим государям, вины свои принесут и обратятся на истинный путь и к воровству приставать не будут, а которые придут и повиновения своего приносить не станут или и за повиновением объявится кто в каком воровстве и расколе, и вы б таким чинили у себя в войске войсковое наказание и казнь, а пущих воров и заводчиков отсылали в Козлов и отдавали стольнику нашему и воеводе Федору Давыдову»…

Этими царскими милостями немногие рискнули воспользоваться и возвратиться в родные места. На ходатайство станичного атамана Петра Мурзенка, бывшего с станицей в Москве в сентябре мес. 1689 г., о даровании беглецам амнистии и свободного отправления старых обрядов положена резолюция, «что им, вором, креститься по старому», великие государи, «писать не велели»^{366}.

В таком положении был Дон при вступлении на престол единого самодержца Петра I.

 

Глава V

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться: