Глава 8. РЕШЕНИЕ ЗАХВАТИТЬ ВСЕ ВОКРУГ: ЗОВ ВЛАСТИ

 

При любом виде невротического развития ядро проблемы – отчуждение от себя; но мы всегда обнаружим погоню за славой, Надо, требования, ненависть к себе и различные средства уменьшения напряжения. Как же действуют эти факторы в конкретной невротической структуре? Такая общая картина у нас еще не сложилась. Она зависит от того, какое решение найдет личность для своих внутренних конфликтов. Однако прежде чем мы сможем адекватно описать эти решения, мы должны прояснить внутреннюю расстановку сил, произведенную гордыней, и возникшие при этом конфликты. Мы знаем, что между подлинным я и гордыней существует конфликт. Но, как я уже указывала, главный конфликт возникает также внутри самой гордыни. Самовозвеличивание и презрение к себе еще не создают конфликта. Фактически, пока мы мыслим только в рамках этих двух диаметрально противоположных образов себя, мы знаем о противоречивых и все-таки дополняющих друг друга самооценках – но мы не сознаем конфликтующих влечений. Картина меняется, когда мы смотрим на нее с другой точки зрения и сосредоточиваемся на вопросе: как мы воспринимаем себя?

Внутренняя расстановка сил создает фундаментальную неуверенность в ощущении себя собой, своей самотождественности. Кто я? Я гордый сверхчеловек или робкое, виноватое, презренное создание? «Тварь дрожащая или право имею? » Не поэт и не философ обычно не поднимают этих вопросов сознательно. Но существующее недоумение проявляется в сновидениях. Потеря самотождественности может найти в них многообразное, прямое и емкое выражение. Спящему снится, что он потерял паспорт или что его просят назвать себя, а он не в состоянии. Или старый друг сам вдруг приходит к нему, но выглядит совсем иначе, чем он помнит его. Или он смотрит на портрет, но в раме заключен чистый холст.

Гораздо чаще спящий не озадачен явно вопросом своей самотождественности, но говорит о себе, используя дивергентные символы: несколько разных людей, животных, растения, неодушевленные объекты. В одном и том же сновидении он предстает самим собой, сэром Галахадом и ужасным чудовищем. Он может быть захваченным заложником и бандитом, тюремщиком и заключенным, судьей и подсудимым, палачом и жертвой, перепуганным ребенком и гремучей змеей. Такая театрализация собственной личности показывает нам дивергентные, в разные стороны тянущие силы, действующие во внутреннем мире человека, и интерпретация может оказать большую помощь в их осознании. Тенденция спящего к «уходу в отставку», например, заявляет о себе тем, что в его сновидении важную роль играет пенсионер; испытывающему отвращение к себе снятся тараканы в кухне на полу. Но в этом не все значение театрализации собственной личности. Самый факт ее наличия (почему мы здесь и упоминаем о ней) также указывает на нашу способность воспринимать себя как разные сущности. Та же способность проявляется также в зачастую вопиющих расхождениях между тем, как личность воспринимает себя наяву, и тем, как во сне. В своей сознательной дневной жизни – он человек выдающегося ума, благодетель человечества, для него нет невозможного; а в сновидениях – он уродец, слюнявый идиот, пьянь в канаве. Наконец, даже в своем сознательном самовосприятии невротик может колебаться от ощущения самонадеянного всемогущества до ощущения себя последней дрянью на свете. Это особенно очевидно у алкоголиков (хотя ни в коем случае ими не ограничивается), которые в один момент парят в небесах, делают широкие жесты и дают грандиозные обещания, а в следующий – валяются в ногах и попрошайничают.

Эти разные самовосприятия соответствуют существующей внутренней конфигурации. Оставляя в стороне более сложные возможности, невротик может ощущать себя своим возвышенным я, презренным я, а по временам – самим собой, своим истинным я, хотя последнее в основном блокировано. Следовательно, он не может не чувствовать неуверенности по поводу своей самотождественности. И до тех пор пока его внутренняя конфигурация остается прежней, вопрос «кто я? » остается без ответа. В связи с этим нас больше всего интересует неизбежность конфликта между этими различными самовосприятиями. Точнее говоря, конфликт неизбежен, потому что невротик отождествляет себя в целом со своим возгордившимся высшим я и презренным я. Если он воспринимает себя высшим существом, он склонен быть захватническим в своих стремлениях и в убеждениях по поводу того, чего он может достичь; он склонен быть более или менее открыто высокомерным, амбициозным, агрессивным и требовательным; он ощущает самодовольство; он пренебрегает другими; он требует восхищения или слепой покорности. И напротив, если он предстает перед собой низшим существом, он склонен чувствовать себя беспомощным, уступать и подлаживаться, зависеть от других и испрашивать их милости. Другими словами, его отождествление в целом с разными я влечет за собой не только противоположные самооценки, но и противоположные установки по отношению к другим, противоположное поведение, противоположные системы ценностей, противоположные влечения и противоположные виды удовлетворения.

Если эти два самовосприятия одновременны, он должен чувствовать себя, как два человека, перетягивающих канат. И в этом настоящее значение отождествления себя в целом с двумя сущностями. Это не просто конфликт, а раздор, достаточный, чтобы разорвать его на части. Если ему не удастся уменьшить возникшее напряжение, ему никуда не деться от тревоги. Тогда, чтобы успокоить свою тревогу, он может начать пить, если он уже расположен к тому по другим причинам.

Но обычно, как при любом конфликте большой силы, попытки решения предпринимаются автоматически. Есть три главных пути решения. Один из них в художественной форме представлен в истории доктора Джекилла и мистера Хайда. Доктор Джекилл осознает две стороны своего существа (грубо представленные святым и грешником, ни один из которых не является им самим), находящиеся в непрестанной войне друг с другом. «Если бы каждый из них, сказал я себе, жил в отдельном теле, в моей жизни не было бы того, что делает ее нестерпимой». И он готовит себе лекарство, с помощью которого удается временно рассоединить эти сущности. Если с этого рассказа снять его фантастический наряд, пред нами оказывается попытка разрешения конфликта путем изоляции отдельных частей личности. Многие пациенты выбирают этот путь. Они воспринимают себя (последовательно) как чрезвычайно смиренного и как великого и агрессивного, нимало не беспокоясь этим противоречием, потому что в их сознании эти две личности никак не связаны.

Но, как подсказывает рассказ Стивенсона, эта попытка не может быть успешной. Как будет показано в последней главе, это слишком неполное, частичное решение. Более радикальное решение следует принципу сглаживания, типичному для многих невротических пациентов. Это попытка жестко и навсегда подавить одно из своих я и быть исключительно другим. Третий путь разрешения конфликта – потеря интереса к внутренней войне и «уход в отставку» от активной душевной жизни.

Итак, повторим, существуют два главных внутрипсихических конфликта, порождаемых гордыней: центральный внутренний конфликт и конфликт между возвышенным и презренным я. У анализируемой личности или у пациента в начале анализа они, однако, не проявляются как два отдельных конфликта. Отчасти это потому, что подлинное я – потенциальная сила, но еще не актуальная. Однако пациент склонен огульно презирать в себе все то, на что не направлена его гордость, включая свое подлинное я. По этим причинам два конфликта кажутся одним – конфликтом между стремлением захватить все вокруг и смирением. Только после большой аналитической работы удается выделить центральный внутренний конфликт.

При настоящем уровне наших знаний главные невротические решения для внутрипсихических конфликтов кажутся самой подходящей основой для установленных типов невроза. Но мы должны помнить, что наше стремление провести четкую классификацию, больше удовлетворяет нашу потребность в порядке и руководстве, чем упорядочивает многообразие человеческой жизни. Разговор о типах личности, или, как здесь, о типах невротической личности, в конце концов, – только средство взглянуть на личность с определенной удобной точки зрения. И в качестве критериев будут использованы факторы, которые кажутся решающими лишь в рамках данной психологической системы. В этом узком смысле каждая попытка очертить тип дает какие-то выгоды и имеет определенные ограничения. В рамках моей психологической теории в центре находится структура невротического характера. И поэтому мои критерии «типа» не могут быть той или иной картиной симптоматики или тех или иных индивидуальных склонностей. Это могут быть только особенности невротической структуры в целом. А они, в свою очередь, определяются главным решением, которое выбрано личностью для своих внутренних конфликтов.

Эти критерии шире многих других, применяемых в типологии, но их применимость также имеет предел – поскольку мы делаем множество оговорок и ограничений. Начать с того, что люди, склоняющиеся к одному и тому же главному решению, хотя и обладают характерным сходством, могут широко отличаться по уровню своих человеческих качеств, дарований или достижений. Более того, то, что мы называем «типом» – на самом деле только отсеченная нами часть личности, в которой невротический процесс привел к достаточно экстремальному развитию с выраженными характерными чертами. Всегда существует бесконечный ряд промежуточных структур, не поддающихся никакой точной классификации. Эти сложности только усиливает тот факт, что благодаря процессу психической фрагментации даже в крайних случаях часто существует более одного главного решения. «Большинство случаев – это смешанные случаи», – говорит Вильям Джемс, – «и мы не должны относиться к нашей классификации с излишним почтением».* Возможно, было бы куда более корректно говорить о направлении развития, чем о типах.

 

* См. В.Джемс. «Многообразие религиозного опыта» (William James. «The Varieties оf Religious Experiences», 1902).

 

Сделав эти оговорки, мы можем выделить три главных решения со стороны проблемы, представленной в этой книге, решение захватить все вокруг, решение смириться и решение «уйти в отставку». При решении захватить все вокруг человек, в основном, отождествляет себя со своим возвышенным я. Говоря о «себе», он имеет в виду, как Пер Гюнт, самую что ни на есть грандиозную личность. Или, как выразился один пациент, «я существую только как высшее существо». Чувство превосходства, идущее об руку с этим решением, не обязательно сознательное; но осознается оно или нет, оно во многом определяет поведение, стремления и общие жизненные установки. Притягательность жизни состоит во власти над нею. Это влечет за собой твердую решимость, сознательную или бессознательную, преодолеть любое препятствие, внутреннее или внешнее, и веру в то, что он Должен его преодолеть, а на самом деле, что он в состоянии это сделать. Он Должен справиться с превратностями судьбы, с трудностью своего положения, со сложностями интеллектуальной проблемы, с сопротивлением других людей, с конфликтами в самом себе. Обратная сторона необходимости власти – ужас перед любым намеком на беспомощность, самый мучительный его ужас

При первом взгляде на захватнический тип, мы видим человека, который, без всяких околичностей, направляет свои помыслы на самовозвеличивание, полон амбиций, стремится к мстительному торжеству и добивается власти над жизнью, используя интеллект и силу воли как средства воплощения своего идеального я в действительность. Исключая все различия в предпосылках, личных концепциях и терминологии, именно так смотрят на этот тип Фрейд и Адлер: как на тип, влекомый потребностью в нарциссическом самораспространении или потребностью быть на вершине. Однако когда мы продвигаемся в анализе таких пациентов, нам открываются склонности к смирению, самоумалению, присутствующие в любом из них, – склонности, которые они не просто подавляют в себе, а испытывают к ним отвращение и ненавидят. С первого взгляда на них нам открылась лишь одна сторона их личности, которую они пытаются выдать за всю свою личность, ради того, чтобы ощутить субъективную цельность. Мертвая хватка, которой они вцепляются в свою захватническую склонность, происходит не только от вынужденного характера этой тенденции, * но также от необходимости вымести из сознания все следы склонности к смирению и все следы самообвинений, сомнений в себе, презрения к себе. Только таким путем им удается поддерживать субъективное убеждение в своем превосходстве и власти.

 

* Как описано в первой главе.

 

Опасным местом в этом плане является осознание неисполненных Надо, поскольку оно повлекло бы за собой чувство вины и никчемности. Поскольку на самом деле никто и никогда не сумел бы соответствовать этим Надо, такому человеку неизбежно становятся необходимыми все доступные средства отрицания своих «неудач» перед самим собой. Силой воображения, высвечиванием своих «хороших» качеств, зачеркиванием других, совершенством манер, вынесением вовне он должен попытаться сохранить в своем сознании такой свой портрет, которым он мог бы гордиться. Он должен бессознательно блефовать и жить, притворяясь всезнающим, бесконечно щедрым, справедливым и т.п. Ему нельзя никогда ни при каких условиях осознавать, что, по сравнению с его возвышенным я, он колосс на глиняных ногах. В отношениях с другими может преобладать одно из двух чувств. Он может быть чрезвычайно горд, сознательно или бессознательно, своим умением одурачить каждого и в своей самонадеянности и презрении к другим верить, что он действительно преуспел в этом. Оборотная сторона этой гордости в том, что он больше всего боится быть одураченным и считает глубочайшим унижением, если это случается. Или же в нем постоянно живет тайный страх, что он просто мошенник, страх более острый, чем у прочих невротических типов. Даже если он добился успеха или почета честным трудом, он по-прежнему будет считать, что достиг их, введя других в заблуждение. Это делает его чрезвычайно чувствительным к критике и неудачам, даже к одной лишь возможности неудачи или того, что критика вскроет его «мошенничество».

Эта группа, в свою очередь, включает большое разнообразие типов, как покажет краткий обзор, который может провести любой над своими пациентами, друзьями или литературными персонажами. Среди индивидуальных различий наиболее значительное касается способности радоваться жизни и хорошо относиться к другим людям. Например, и Пер Гюнт и Гедда Габлер представляют собой созданную ими возвышенную версию их самих – но какой разный эмоциональный настрой! Другие различия зависят от того, каким путем данный тип удаляет из сознания понимание своих «несовершенств». Вариации существуют также в природе предъявляемых требований, в их оправданиях, в средствах, которыми их отстаивают. Мы должны рассмотреть, по крайней мере, три подтипа «захватнического типа»: нарциссический, поклонника совершенства и высокомерно-мстительный. О первых двух я скажу кратко, поскольку они хорошо описаны в психиатрической литературе, а вот последним мы займемся более подробно.

Я пользуюсь термином нарциссизм с некоторым колебанием, потому что в классической фрейдистской литературе он довольно неразборчиво включает в себя и надутое самодовольство, и эгоцентричность, и тревожную озабоченность своим благосостоянием, и уход от людей.* Я возьму его здесь в его первоначальном описательном смысле «влюбленности в свой идеальный образ».** Уточню: «нарцисс» отождествлен с идеальным образом себя и, видимо, восхищается им. Эта базальная установка делает его жизнерадостным, неунывающим, чего полностью лишены остальные группы. Это дает ему видимый избыток уверенности в себе, представляющийся завидным всем, кто терзается сомнениями в себе. У него нет сомнений (сознательных), он помазанник, перст судьбы, пророк, великий милостивец, благодетель человечества. Во всем этом есть зерно истины. Он часто одарен выше среднего, рано и с легкостью выделился, и порой в детстве был любимчиком, предметом восхищения.

 

* См. дискуссию по концепции нарциссизма в работе «Новые пути в психоанализе» Различие между существующей концепцией и предложенной в этой работе таково: в моей книге я ставлю ударение на самодовольстве и вывожу его из отчуждения от других, потери себя и уменьшения уверенности в себе. Все это остается верным, но процесс, приводящий к нарциссизму, каким он видится мне теперь, более сложен. Теперь я склонна проводить различие между самоидеализацией и нарциссизмом, говоря о последнем в смысле ощущения тождества со своим идеальным я. Самоидеализация имеет место при любом неврозе и представляет собой попытку разрешения ранних внутренних конфликтов. Нарциссизм, с другой стороны, – одно из нескольких решений конфликта между влечениями к захвату и к смирению.

** 3.Фрейд. «О нарциссизме». См. также Бернард Глюк. «Божий человек или комплекс Иеговы» (Bernard Glueck. «The God Man or Jehovah Complex». Medical Journal. New York, 1915).

 

Эта не подвергаемая сомнению уверенность в своем величии и неповторимости – ключ к его пониманию. Его жизнерадостность и непреходящая молодость истекают именно отсюда. Из этого же источника исходит и его завораживающее обаяние. Однако ясно, что несмотря на свои дарования, он стоит на ненадежной почве. Он может непрестанно говорить о своих удивительных качествах и требует бесконечных подтверждений его самооценки в форме восхищения и поклонения. Его ощущение власти состоит в его убеждении, что нет ничего такого, чего он не смог бы сделать, и нет никого, кого он не смог бы завоевать. Он на самом деле бывает очарователен, особенно когда на его орбите возникает кто-то новый. Неважно, насколько этот человек действительно важен для него, он обязан произвести на него впечатление. У людей и у него самого поэтому создается впечатление, что он «любит» людей. И он умеет быть щедрым, с горячими изъявлениями чувств, лестью, одолжениями, помощью – в предчувствии восхищения им или знаков ответной преданности. Он наделяет блеском свою семью и друзей, работу и планы. Он умеет быть довольно терпимым, не ждет от других совершенства, он даже выдерживает шутки на свой счет, до тех пор, пока они лишь ярче высвечивают его милые особенности, но он не позволит всерьез исследовать себя.

Его Надо не менее неумолимы, чем при других формах невроза, как выясняется при анализе. Но для него характерно обходиться с ними с помощью волшебной палочки. Его способность не видеть недостатков или обращать их в добродетели кажется неограниченной. Трезвый наблюдатель часто назовет его нечестным или, по меньшей мере, ненадежным. Он, кажется, и не беспокоится о нарушенных обещаниях, неверности, невыплаченных долгах, обманах. (Вспомним опять Йуна Габриеля Боркмана.) Однако это не обдуманная эксплуатация. Он, скорее, считает, что его потребности и его задачи так важны, что ему полагаются всяческие привилегии. Он не сомневается в своих правах и ждет, что другие будут его «любить» и любить «без расчета», неважно, насколько при этом он реально нарушает их права.

Он испытывает трудности и в отношениях с людьми и в работе. Поскольку он в глубине души не привязан ни к кому, это неизбежно проявится при более тесных отношениях. Тот простой факт, что у других есть собственные желания и мнения, что они могут взглянуть на него критически или возражать против его недостатков, что они ждут от него чего-то – все это переживается как ядовитое унижение и вызывает обиду, тлеющую подобно углям. И он может в какой-то момент взорваться и уйти к другим, которые «понимают» его лучше. А поскольку такой процесс протекает в большинстве его отношений, он часто остается в одиночестве.

Его трудности в работе многосложны. Его планы зачастую слишком широки. Он не считается с ограничениями. Он переоценивает свои способности. Его занятия бывают слишком разнообразны, и, следовательно, велик простор для неудач. До какого-то уровня он не унывает, от него «все отскакивает», но, с другой стороны, повторяющиеся неудачи в его предприятиях или человеческих отношениях (отказы и отвержения) могут полностью сломать его. Ненависть и презрение к себе, успешно сдерживаемые до сей поры, могут развернуться в полную силу. У него может начаться депрессия, бывают психотические эпизоды, даже самоубийства или (гораздо чаще) саморазрушительные порывы, включая несчастные случаи или заболевания.*

 

* Джеймс Барри описывает такой исход в «Томми и Гризель», Артур Миллер в «Смерти коммивояжера».

 

И последнее о его ощущении жизни в целом. На поверхности он довольно оптимистичен, смотрит жизни в лицо и желает веселья и счастья. Но в нем таятся унылость и пессимизм. Меряя на аршин бесконечности, фантастического счастья, он не может не ощущать в жизни болезненного расхождения с идеалом. Пока он на гребне волны, он не может признать, что ему не удалось хоть что-то, особенно власть над жизнью. Причина этого расхождения по его мнению не в нем, а в самой жизни. Поэтому он видит в жизни трагичность, но не ту, которая на самом деле существует, а ту, которую он привносит в нее.

Второй подтип, движущийся в направлении к совершенству, отождествляет себя со своими нормами. А эти нормы, нравственные и интеллектуальные, высоки, и с этой высоты он смотрит сверху вниз на остальных и ощущает превосходство над ними. Однако его высокомерное презрение к другим скрыто (в том числе и от него самого) за лакированным дружелюбием, поскольку самые его нормы не допускают подобных «неправильных» чувств.

Вопрос о невыполненных Надо он затуманивает двояко. В контрасте с нарциссическим подтипом он прилагает отчаянные усилия, чтобы жить как Надо: выполнять обязательства и платить долги, выглядеть вежливым и прекрасно воспитанным, не говорить очевидной лжи и т.п. Говоря о фигуре поклонника совершенства (перфекциониста), мы часто имеем в виду лишь тех, которые поддерживают идеальный порядок, чудовищно аккуратны и пунктуальны, безумно озабочены правильным выбором слов и носят изумительно правильный галстук и шляпу. На самом деле, имеют значение не эти мелкие детали, а превосходство без изъяна всего склада их жизни. Но, поскольку все, чего он может достигнуть – это совершенство поведения, необходим иной механизм. Ему необходимо уравнять в своем сознании норму и действительность – знание о нравственных ценностях и хорошую честную жизнь. При этом самообман от него скрыт, тем более что по отношению к другим он нередко настаивает на том, чтобы они жили в соответствии с его нормами, и презирает их, если им это не удается. Так выносится вовне его презрение к себе.

Для подтверждения своего мнения о себе он нуждается скорее в почете, чем в горячем восхищении, к которому склонен относиться с насмешкой. В соответствии с этим, его требования основаны не на «наивном» убеждении в своем величии, а на сделке, которую он заключил с судьбой (как это описано в главе 2 «Невротические требования»). Раз он честен, справедлив, верен долгу, ему полагается, чтобы с ним честно обращались другие и жизнь вообще. Это убеждение в неколебимой справедливости, торжествующей в жизни, дает ему ощущение власти над ней. Его собственное совершенство, таким образом, не только путь к превосходству, но и средство управлять жизнью. Идея незаслуженного везения или невезения ему чужда. Его собственный успех, преуспеяние, хорошее здоровье, следовательно, не то, чем нужно наслаждаться, а доказательства его добродетели. И напротив, любой удар судьбы (потеря ребенка, несчастный случай, неверность жены, увольнение с работы) может привести этого внешне уравновешенного человека на грань гибели. Он не только обижен злой судьбой, как несправедливостью, но помимо (и сверх того) потрясен ею до основ своего психического существования. Она колеблет всю его систему сведения счетов и вызывает в воображении жуткую перспективу беспомощности.

О других его слабых местах мы говорили, обсуждая тиранию Надо: это признание своих ошибок и неудач и противоречащие друг другу Надо. Почву у него из-под ног выбивает как удар судьбы, так и осознание, что он не непогрешим. Склонность к смирению и неослабная ненависть к себе, до сей поры успешно сдерживаемые, теперь могут сорваться с привязи.

Третий подтип, движущийся в направлении высокомерной мстительности, отождествляет себя со своей гордостью. Его основная мотивирующая сила в жизни – это потребность в мстительном торжестве. Как утверждает Херольд Кельман, говоря о травматическом неврозе, * мстительность превращается в образ жизни.

 

* X.Кельман. «Травматический синдром» (Harold Kelman. «The Traumatic Syndrome». American Journal of Psychoanalysis. Vol. VI, 1946).

 

Потребность в мстительном торжестве – обычная составляющая погони за славой. Нам интересно поэтому не само существование этой потребности, а ее всепоглощающая сила. Как может идея торжества над другими захватить такую власть над человеком, что он проводит всю свою жизнь под ее пятой? Конечно, она должна питаться из могучих источников. Но одно только знание о них еще не освещает достаточно их страшную власть. Чтобы приблизиться к более полному пониманию, мы должны взглянуть на проблему еще с одной стороны. Даже если чья-то потребность в мести и торжестве очень остра, ее обычно сдерживают три фактора: любовь, страх и осторожность (самосохранение). Только если эти силы не действуют (временно или постоянно), мстительность может захватить личность в целом (и стать тем самым объединяющей силой, как у Медеи) и повлечь ее к мести и торжеству. В обсуждаемой нами фигуре сочетаются оба процесса (могущественный порыв и недостаточность задержек), отвечающие за размах мстительности. Великие писатели интуитивно улавливали такое сочетание и представили нам его в более впечатляющей форме, чем может на то надеяться психиатр. Это, например, капитан Ахаб в «Моби Дике», Хитклиф в «Грозовом перевале», Жюльен в «Красном и черном».

Мы начнем с описания проявлений мстительности в человеческих отношениях. Настоятельная потребность торжествовать над другими делает этот подтип чрезвычайно соревновательным. Фактически он не может вытерпеть, чтобы кто-то знал или достиг больше него, имел бы большую власть, и любым путем подвергает сомнению чужое превосходство. Мстительность толкает его стащить соперника с пьедестала или унизить. Даже если он подчиняется ему ради карьеры, он вынашивает планы окончательного торжества. Не связанный необходимостью лояльности, он легко может стать вероломным. Чего ему реально удается достичь своим, нередко неустанным трудом, зависит от его дарований. Но при всех своих планах и интригах он часто не достигает ничего стоящего, не только в силу своей непродуктивности, но и потому, что он слишком саморазрушителен, как мы это сейчас увидим.

Наиболее очевидные проявления его мстительности – приступы дикой ярости. Эти взрывы мстительного бешенства могут быть так ужасны, что пугают его самого – как бы не натворить чего-нибудь непоправимого, когда отказывают тормоза. Например, пациенты действительно могут бояться убить кого-нибудь, находясь под воздействием алкоголя – т.е. когда не действует их обычный самоконтроль. Порыв отомстить может быть достаточно силен, чтобы смести осторожную расчетливость, обычно управляющую их поведением. Охваченные мстительным гневом, они на самом деле могут подвергнуть опасности свою жизнь, безопасность, работу, положение в обществе. Примером из художественной литературы может служить поступок Жюльена из романа Стендаля «Красное и черное»: он стреляет в мадам де Реналь, прочтя порочащее его письмо. Позже мы поймем это безрассудство отчаяния.

Но еще важнее, чем эти, в конце концов, редкие, вспышки мстительной страсти, постоянная мстительность, пронизывающая установку этого типа лиц по отношению к людям. Они убеждены, что каждый в глубине злонамерен и нечестен, что дружеские жесты это притворство, и единственно мудро – относиться к каждому, как к мошеннику, пока он не докажет свою честность. Но и полученные доказательства оставляют полный простор для подозрений при малейшем поводе. В своем поведении он открыто высокомерен с людьми, часто груб и оскорбляет окружающих, хотя иногда все это прикрыто тонким налетом цивилизованной вежливости. Но тонко или грубо, понимая или не понимая этого, он унижает окружающих и эксплуатирует их. Он может пользоваться женщинами для удовлетворения своих половых потребностей с полным пренебрежением к их чувствам. С эгоцентричностью, кажущейся «наивной», он и всех людей использует для своих нужд до предела. Он часто заводит и поддерживает знакомства исключительно на основе их пригодности для удовлетворения его потребности в торжестве: этот человек послужит ступенью в его карьере, ту влиятельную даму можно завоевать и подчинить, а последователи будут слепо почитать его и увеличат его власть.

Он блестящий мастер фрустраций – малых и больших надежд людей, их потребности во внимании, спокойствии, времени, обществе, радостях.* Когда другие начинают возражать против такого обращения, он скажет, что это их невротическая чувствительность вызывает у них такую реакцию.

 

* Большинство проявлений мстительности было описано другими авторами и мною тоже как садистские склонности. Термин «садистский» подчеркивает удовлетворение, которое приносит способность заставить другого страдать от боли или унижения. Удовлетворение – возбуждение, нервная дрожь, ликование – без сомнения может присутствовать в сексуальных и несексуальных ситуациях, и для них данный термин кажется достаточно хорошо передающим их смысл. Мое предложение заменить термин «садистский» в его общем употреблении на «мстительный» основано на том, что во всех так называемых садистских склонностях потребность отомстить является решающей мотивирующей силой. См. К.Хорни. «Наши внутренние конфликты». Глава 12: «Садистские склонности».

 

Когда эти склонности обозначаются достаточно ясно во время анализа, он может отнестись к ним, как к законному оружию в борьбе всех против всех. Он был бы дураком, если бы не был настороже, не направлял бы свои силы на оборону. Он должен быть всегда готов дать сдачи. Он должен всегда и при всех условиях быть непобедимым хозяином положения.

Самое важное выражение его мстительности – это особый род требований, предъявляемых им, и способы, которыми он их отстаивает. Он может не быть открыто требовательным и может даже совсем не осознавать того, что имеет или предъявляет некие требования, но фактически считает, что у него есть право на безоговорочное уважение к его невротическим потребностям и позволение на полнейшее неуважение к потребностям и желаниям других. Он, например, считает себя вправе ничем не стесняясь, высказывать нелестные и критические замечания, но в равной степени считает своим правом никогда не подвергаться никакой критике. Он вправе решать, как часто или как редко ему видеться с приятелем и как проводить это время. Но никто не вправе выражать свои пожелания или возражения на этот счет.

Каковы бы ни были причины этих внутренних требований, они со всей определенностью отражают высокомерное пренебрежение к другим. Когда они не выполняются, это вызывает всю гамму мстительных карательных настроений: раздражение, угрюмость, желание дать другим почувствовать свою вину, открытый взрыв ярости. Отчасти – это ответ его воображения на ощущение фрустрации. Но несдержанные выражения чувств также служат ему средством утвердить свои требования, запугав других до робких, заискивающих потаканий. В противном случае, когда он не настаивает на своих «правах» или не карает, он приходит в ярость на самого себя и клянет себя за то, что «размяк». Когда во время анализа он жалуется на свои запреты и «уступчивость», он отчасти имеет в виду передать, не осознавая этого, свою неудовлетворенность несовершенством этих техник. И их улучшение – одна из тех вещей, которых он тайно ждет от анализа. Другими словами, он не хочет преодолеть свою враждебность, а, скорее, хочет стать менее заторможенным или более искусным в ее выражении. Тогда он исполнился бы благоговейного трепета перед аналитиком, предвкушая, как все бросятся выполнять его требования. Оба эти фактора выдают ему определенную награду за неудовлетворенность. И он поистине хронически неудовлетворен и недоволен. У него, по его представлениям, есть причины быть недовольным, и конечно же есть определенный интерес дать почувствовать свое недовольство – и все это, включая сам факт его недовольства, может быть бессознательным.

Отчасти он оправдывает свои требования своими выдающимися качествами: по его мнению, он обладает необыкновенными знаниями, «мудростью», предвидением. Более специфично то, что его требования – это иски о возмещении причиненного ущерба. Чтобы укрепить почву для своих требований, он должен дорожить обидами, лелеять их, свежие и давние. Он, бывает, сравнивает себя со слоном, который ничего никогда не забывает. Он не понимает своей жизненной заинтересованности – не забывать обид, поскольку это воображаемые счета, которые он когда-нибудь предъявит миру. Как потребность в оправдании своих требований, так и реакция на их фрустрацию замыкают порочный круг, постоянно давая пищу его мстительности.

Такая всеохватывающая мстительность естественно проникает и в аналитические отношения и проявляется в них многими путями. Это одна из составляющих так называемой негативной терапевтической реакции, * под которой мы понимаем резкое ухудшение состояния сразу вслед за конструктивным шагом вперед. Любой шаг к людям или к жизни в целом подверг бы фактически риску его требования и все, что приносит с собой его мстительность. Пока все это ему субъективно необходимо, он будет защищать это во время анализа. Только малая часть этих защит открытая и непосредственная. Когда это так, пациент может откровенно заявить, что определенно не намерен отказываться от своей мстительности. «Этого вам у меня не отнять; вы хотели бы сделать из меня ханжу; это меня возбуждает, я чувствую себя живым; это придает мне сил» и т.п. Но большая часть защит замаскирована тонкостями и околичностями. Величайшую клиническую важность поэтому имеет для аналитика знание форм, которые они могут принимать, потому что они могут не только задержать аналитический процесс, но и полностью разрушить его.

 

* З.Фрейд. «Я и Оно». 1923. К.Хорни. «Проблема негативной терапевтической реакции» («The Problem of the Negative Therapeutic Reaction». Psychoanalytic Quarterly. 1936). M.Айвимен. «Негативная терапевтическая реакция» («The Negative Therapeutic Reaction». American Journal of Psychoanalysis. vol. VIII, 1948).

 

Это может произойти, в основном, двумя путями. Защиты пациента могут сильно влиять на аналитические отношения, если не управлять ими. Победа над аналитиком тогда кажется ему важнее прогресса в лечении.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: