Января 1976 года. Повторение первого и второго актов.

ТОВСТОНОГОВ. Во время исполнения Калерией «Эдель­вейса» неврастеник Рюмин падает в обморок от впечат­ления. Может быть, в спектакле этого и не будет, но актеру надо существовать в таком градусе. Это — пример дове­дения до предела логики характера в определенной для этого, конкретного спектакля «природе чувств». (Борисо­ву.) Сделайте какой-то акцент перед уходом. Хочется, чтобы Суслов проявился и сдержался. Он не может не видеть, что даже служанка над ним смеется. Не надо бояться даже слишком жестких и неприятных проявлений. Лишнее мы всегда сможем убрать, важно накопить в себе предельное ощущение. Вы сыграйте так, будто здесь нет Басова и Шалимова. Только вы и нагло смеюща­яся вам в лицо служанка. Что бы вы сделали? Попро­буйте сымпровизировать.

Пробуют. Борисов весь съеживается, крепче сжимает трость, будто сейчас ударит, но в по­следний момент сдерживается и уходит, пы­таясь сохранить внешнее достоинство.

ТОВСТОНОГОВ (Караваеву). Вы играете артиста, который не получил ангажемента и поэтому согласился за небольшие деньги играть в самодеятельности. Он выгнан отовсюду, но держит повадку. Его важность обратно пропорциональна истинному значению. Нику­дышный и надутый спесью индюк. Не надо торопиться. Б О Р И С О В. Почему я не ухожу, а вступаю с ним в диалог? ТОВСТОНОГОВ. Вы привязаны к этому месту из-за Юлии. Видеть Юлию с Замысловым невозможно и уйти тоже невозможно. Он уходит и тут же возвращается. Б О Р И С О В. С уходами более логично. Меня раздражает, что этот индюк берет меня под руку, хотя мы даже незнако­мы. А я все-таки иду с ним, не зная, о чем он меня спросит. Когда он спрашивает о репетиции, я вырываю руку. Отсюда — уход. Это понятно.

ТОВСТОНОГОВ. Но получается острее, если он уходит и снова приходит. День сплошного невезения. Кроме основной ситуации с Юлией и Замысловым — дядя, старуха, этот артист. Все досаждает. (Караваеву.) Чем спокойнее вы все проделываете, тем больше юмора. Сыграйте абсурд — вроде бы Суслов вам обязан ответить и все объяснить: почему не начинается репетиция, где режиссер? Хороший эпизод, если довести до конца все обстоятельства. Полный покой и достоинство. «Я пригла­шен играть первую роль, а вы не так со мной разгова­риваете, как я того заслуживаю».

МАКАРОВА. Он должен говорить громко, на поставлен­ном голосе.

ТОВСТОНОГОВ (Караваеву). Не спешите закончить фразу, длинней играйте. И проход ваш под руку с возму­щенным Сусловым должен быть длиннее.

Сцены Басова и Варвары из первого и второго актов.

БАСИЛАШВИЛИ. Я натыкаюсь на откровенное недобро­желательство.

ТОВСТОНОГОВ. Включайте его в свою жизнь. Это и есть драматизм ваших отношений. Вы хотите его снять, но трещины уже существуют. Этого не надо бояться. Тогда и получится, когда мы достигнем остроты отноше­ний. Басов хочет замазать трещины, но Варвара не под­дается. Она все время на него как-то укоризненно смот-

рит, живет своей внутренней жизнью, куда его не допу­скает. Не бойтесь остроты. Мне кажется, что у них давно уже нет супружеской близости. Меня пугает, когда вы говорите, что поначалу не все так уж плохо. Плохо! Дачный вечер вдвоем с Варварой для Басова — пытка! Это с самого начала. Это задано.

Б А С И Л А Ш В И Л И. Басов пытается снять серьезность конфликта.

ТОВСТОНОГОВ. Это ничего не меняет по сути. Другое дело, что он чувствует свое превосходство над Сусловым, которому жена изменяет и все об этом знают. «Моя хоть с книжкой ходит», — наверно думает Басов. БАСИЛАШВИЛИ. Когда я рассказываю жене о том, что видел Власа и Марью Львовну, я как бы демонстри­рую, какой я сплетник.

ТОВСТОНОГОВ. Нет, неверно. Вы приносите свою победу. «Что я говорил! Благородная Марья Львовна, которая соблазняет молодого человека, твоего брата. С этим надо покончить! »

БАСИЛАШВИЛИ. Я должен выйти возмущенным? ТОВСТОНОГОВ. Нет, ни в коем случае! Совсем другое чувство: теперь я на коне, я оказался прав в оценке этой женщины. Вас распирает от радости, но вы разыгры­ваете моралиста. Басов знает, что Марья Львовна тоже моралистка. Вы победили, а Марья Львовна скомпроме­тирована, теперь ей можно отказать от дома. А вот то, что вы сказали о Шалимове, было лишним. Тут победа обратилась в поражение. Басов вообще не ощущает грани отхода от благородства. Вы не должны нигде отождествлять Басова с собой. Ему кажется, что он ведет себя по отношению к другим людям, совершающим ошибки, как заботливый родственник, и имеет на этом основании право всех поучать. Он переполнен ликова­нием — теперь все узнают, какова на самом деле Марья Львовна! А он знал это всегда.

БАСИЛАШВИЛИ. Басов к тому же пользуется любой возможностью ликвидировать трещину, которая возникла между ним и Варварой. Он не может этого игнорировать, его это беспокоит, мешает легко жить. Отсюда желание как-то все уладить, замять, загладить. Д л я этого все средства хороши.

ТОВСТОНОГОВ. Верно. Но это должно создавать остроту в сцене, а получается монотонно.

Февраля 1976 года. Прогон второго акта.

ТОВСТОНОГОВ (Басилашвили). Очень важная фраза перед рыбной ловлей: «Не будем говорить серьезно». Это важное условие, а не проходная фраза.

Повторяют акт сначала. Все идет без останов­ки до сцены Басова с Варварой, когда он сооб­щает ей о Власе и Марье Львовне.

ТОВСТОНОГОВ (Басилашвили). Вы не принесли собы­тие, ничего не происходит. Вы все время хотите снять событие. В чем дело? Что вас тормозит? БАСИЛАШВИЛИ. Меня тормозит то, что мне кажется — я иду против автора.

У автора написано так, что приходит озабоченный человек. Очень серьезно озабоченный.

ТОВСТОНОГОВ. И получается прямолинейное решение. Вы упускаете победность этого события. Мы уже делали это, пробовали, высекался юмор. Теперь этого нет. Если вас не будет распирать от счастья сообщить то, что вы видели, этот кусок не получится. Басов озабочен внешне, а внутренне он ликует. Иначе получается прямолинейно. Выходит и озабоченно сообщает — это не в характере Басова, о котором на протяжении всей пьесы говорят, что он сплетник.

БАСИЛАШВИЛИ. Сплетник — в результате. ТОВСТОНОГОВ. Чтобы добиться этого результата, я и советую вам говорить все радостно, победно. Он ведь не думает о том, что это сплетня. Просто вы все ставите на свое место, вы один это и предвидели. У вас же получается вестник из мелодрамы — «Там, под сухой сосной, он застрелился». А там просто Марья Львовна целовалась с Власом. Если бы эта озабоченность была вашим способом подачи, а на самом деле мы видели бы, что вы переполнены радостью, тогда бы я вас понял. Из этого и складывается характер мелкий, гадкий, пош­лого сплетника. Но вы вытаскиваете второй план на первый и получается информация, которая мне, как зрите­лю, совершенно неинтересна.

Для озабоченности у вас есть целый кусок дальше. «Она ему в матери годится» — нельзя так! Пожалуйста,

станьте здесь моралистом. Сбросьте Марью Львовну с пьедестала. Но когда вы несете весть — вас распирает, вы предвкушаете впечатление, обсуждение этой новости. А внешне надо сохранять серьезность. Это очень трудно, но надо. Нельзя Варваре показывать, как вам весело и ра­достно от этой истории.

Сцена повторяется.

Февраля 1976 года.

Прогон третьего акта. Он быстро прервался, так как н а ч а л а с ь дискуссия о том, в какой мере мы приближаемся к автору, в какой мере удаляемся от него, в какой мере можно заострять те или иные конфликты, взаимо­отношения. Артисты боятся выглядеть смеш­ными. В результате дискуссии выясняется, что, помимо общих творческих поисков, есть не­которая недоговоренность и боязнь режис­серского «взрывания» Горького, трагико­мического стыка, боязнь довести все до пре­дела, до конца о б н а ж и т ь героев, их недостат­ки, их ярко выраженные отрицательные черты, которые должны проявляться в сиюминутной жизни персонажей, что является особенностью именно этой пьесы Горького.

БОРИСОВ. И все-таки и Суслов и другие — представи­тели интеллигенции. Как же мы их выведем в таком отри­цательном свете?

ТОВСТОНОГОВ. Это не настоящая интеллигенция. Скандал на премьере 1904 года произошел при других исторических обстоятельствах. Сейчас надо вытаскивать то, что многие люди интеллигентных профессий на са­мом деле живут бездуховной жизнью, гонятся за благами, что стало самоцелью. Этим и современны Суслов, Ша­лимов, Басов. Они хотят сладко кушать — и только. Чего стоит, например, саморазоблачение Суслова в чет­вертом акте! БОРИСОВ. Это слова.

ТОВСТОНОГОВ. Это не слова, а суть характера, прог­рамма. Он проговорился и обнажил себя до предела,

уверенный, что и все другие думают так же, как он. Это его просчет.

Б О Р И С О В. Но играть мы должны серьезно, это ведь не «Энергичные люди».

ТОВСТОНОГОВ. Серьезность мы понимаем по-разному. Мы должны ставить себя на место зрителей, для них смешное и серьезное должно чередоваться. В смешном и заключена узнаваемость. Конечно, эта пьеса — не прямая сатира, но это п с и х о л о г и ч е с к а я с а т и р а. Многое заложено в самом названии — «Дачники», здесь не один план и не один смысл.

Б О Р И С О В. У Суслова многое идет от поведения жены. ТЕНЯКОВА. Жене хуже с ним, чем ему с ней. Он груб, как извозчик, он ее развратил.

Б О Р И С О В. Это она так говорит. Она же была развратна еще в шестом классе, когда на нее смотрели масляными глазами.

ТОВСТОНОГОВ. Если пойти по пути создания положи­тельных героев, все будет примитивно, поверхностно и прямолинейно. У вас эта тяга крепко засела — играть хороших людей во что бы то ни стало. Надо все доводить до конца, нельзя буквально соблюдать ремарки. Вы стараетесь соблюдать не дух пьесы, а букву. Если у них есть человеческое, оно все равно проявится, но для этого надо все обострять и доводить до предела. Они мелкие люди. И чем они занимаются? Строят тюрьму, защищают сомнительные дела, да и это они делают плохо, и это не главное. Дело для них — только способ вкусно пожить. Позиция понятная, но героев сделать из них вам не удастся. Вы хотите их оправдать, это вам тоже не удастся. Другое дело, что их недостатки свойственны очень многим людям. В этом и есть современность пьесы. И настоящая интеллигенция от этого нисколько не пострадает.

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: