Глава 2. Устройство общества предприятия

Что же входит в устройство мира, имеется в виду мира-об­щества?

Прежде всего, это его цель — выживать и увеличиваться, зах­ватывая пространство. Она вершина той самой пирамиды обще­ственного устройства, которую я использовал в качестве образа раньше. Как это ни печально, но люди, имеющие очень-очень духовные личные цели, живут в обществе, которое по своим целям не поднялось выше биологического существа, животного.

Если мы приглядимся к жизни обществ, то увидим, что они или борются за жизнь, защищаясь от других обществ, или сами пытаются уничтожить другие общества и благодаря этому рас­шириться. Но то же самое делают и животные сообщества, раз­множаясь и захватывая все большие жизненные пространства. Сами животные, правда, ограничиваются весьма определенным участком гнездования, границы которого защищают потому, что на меньшем участке им просто не хватит питания.

Как ни странно, но именно самое страшное и наиболее осуж­даемое современным человечеством в поведении государств — захватническая политика, то есть стремление к безграничному расширению, очевидно, является не просто высочайшей целью, доступной общественному существу, а прямым выражением его божественности, то есть стремлением достичь бога.

С биологической точки зрения, расширение участка обита­ния стаи, как и первобытного племени, — это увеличение ре­сурсов жизнеобеспечения. Но с психологической, если мы вспом­ним великих завоевателей, захват других стран — это попытка создать мировую империю, стать вседержителем и тем получить обожествление со стороны людей уже при жизни.

Стремление к бесконечному расширению свойственно нам с самого раннего детства и, очевидно, является внешним выраже­нием свойства человеческого духа стремиться к бесконечному расширению и воссоединению со вселенским духом, из которо­го мы вышли, выделились, рождаясь на земле. Однако в детстве нас постоянно отучают от этой тяги, потому что все окружаю­щие хотят того же. Детская лопатка, которой мы делим песочни­цу, и ладонь, шлепающая нас по заду, оказываются самыми действенными инструментами привнесения в наше сознание чув­ства справедливости. Некоторые с этим смиряются, другие же затаиваются и начинают искать более действенные инструменты расширения. С возрастом они их находят в виде целых армий и делают попытку за попыткой вернуть свою божественность...

Конечно, мы можем говорить о том, что это является психо­логической ошибкой и ведет как раз к антибожественности. Но это лишь наши оценки, то есть выражение современной культу­ры, хранящееся в нас и оценивающее вместо нас. Бесчеловечность не может быть божественна! Но это очень современная точка зрения. В чуть более глубоких слоях нашего мышления хранится знание о том, что бог — только для нашего племени, а мы — богоизбранные! И когда мы режем другие племена — это во имя божие!

Так что оценивать подобные ошибки мы не будем, а просто примем как данность, что большое животное по имени общество имеет целью или выживание, или расширение, которое пси­хологически ощущает достижением божественности через упо­добление богу-вседержителю. Кстати, как и церковь, стремящаяся стать вселенской.

Цель определяет и порождает средства собственного дости­жения. Поэтому вся жизнь живого существа, имеющего цель, оказывается посвящена достижению этой цели. Цель — вселенс­кое расширение —порождает все, что необходимо для войны. Цель — выживание — все, что необходимо для жизнеобеспече­ния. Вот и все, чем занято наше общество — подготовка к воине и жизнеобеспечение. А шаги или ступени достижения этих целей и оказываются ступенями той общественной пирамиды, которая оказывается основой нашего общественного устройства.

Кое-кто может сказать, что в обществе определенно существуют и другие цели. Пожалуй, не менее определенно можно ответить, что, если они и существуют, то как личные цели от­дельных людей или малых сообществ, но не всего общества.

Итак. высшую цель общества — войну и Захват мирового гос­подства — я рассматривать не буду, потому что мы в ней не участвуем, да и значимость ее в современном мире, который в основном поделен, очень мала. Теперь гораздо важнее не захва­тывать, а удерживать то, что есть, вопя о принципах междуна­родной справедливости и территориальной целостности. К тому же у нас есть и неплохая ядерная лопатка для защиты своего

куска песочницы.

На ближайшее обозримое будущее можно со всей уверенно­стью предсказать, что Россия не будет участвовать в серьезных захватнических войнах, но зато все чаще будет вынуждена отста­ивать собственную территориальную целостность. И вопрос о том, удастся ли ей сохраниться, то есть выжить, — это вопрос хоро­шего жизнеобеспечения страны. Кстати, и вопросы обороны бу­дут целиком зависеть от него же.

Но оборона, вероятно, не самое страшное, что угрожает стра­не. Бесхозяйственность уже привела к экологическому кризису, который может стать необратимым в ближайшее время. Так что отлаживание хорошего жизнеобеспечения — это вопрос не только прокорма, но и будущего. И он становится самым главным. А как же божественность?!

А вот о божественности и ее возвращении, видимо, придется

подумать отдельно, хотя бы потому, что держать высшей целью лишь выживание означает отказ от движения дальше, то есть от будущего. А вот его-то, будущее, мы пока и можем считать мес­том, откуда нисходит божественность, тем более, что это пол­ностью соответствует психологии отношения к будущему, жив­шей на протяжении всего существования человечества.

Итак, жизнеобеспечение. Повторю основные составляющие че­ловеческого жизнеобеспечения, а вместе с ним и общества, это:

производство в самом широком смысле этого слова — по сути, как извлечение и переработка жизненных сил Земли; перерасп­ределение, ярче всего выраженное в торговле; управление, увязы­вающее все уровни производства и общества; обучение, как на­правленное на определенные нужды общества или производства, так и самое общее, которое можно назвать воспитанием; обеспе­чение защиты и безопасности как от природы, так и от себе подобных; возможно, сюда можно включить и медицину.

Но к вышеперечисленному можно добавить еще несколько, условно говоря, магических составных. Например, описание, опи сание устройства и всех действий в его рамках. Устройства чего? А всего! От предприятия до общества целиком. В современном обществе работает только то, что описано многочисленными пис­цами, секретарями или, как это принято сейчас называть, де­лопроизводителями. Отношение к делопроизводству у нас у всех несколько презрительное. Секретарство — не работа! Секретутка — не значимый человек! И зарплаты этому соответствуют. Секре­тарь — это обыденное приложение к любому учреждению или предприятию.

Вот эта-то обыденность и настораживает. Почему такое «не­взрачное», «плевое», «незначимое» дело, к тому же доверяемое обычно малообразованным девчонкам только что после школы, так широко распространено? Почему без него вообще ничего не делается в современном мире?

Попытка ответить на этот вопрос приводит к самым совре­менным из самых древних мистических наук, связанных с само-осознаванием и очищением. Они все утверждают, что мы живем в майе, иллюзии, тоннеле, мороке, иначе говоря, в Образе мира, а не в действительном мире.

Если это так, то морок — не такая уж малозначащая и несу­щественная вещь. Он явно имеет силу, несмотря на всю свою иллюзорность. Чуть не все наше жизнеобеспечение увязывается им с помощью секретарей и делопроизводителей, которые его, как говорилось на Руси в старину, в книгу пишут! В книгу Судь­бы, надо полагать. Значит, вся наша судьба, а за ней и вся наша жизнь — морок, иллюзия.

Но при этом мы заняты только тем, как извлечь силу жизни из морока и тем самым посвящаем наши жизни ему и его уст­ройству. Морок очень действенен и постоянно вынуждает людей поддерживать себя, укреплять, прописывая все подробнее и слож­нее Образ мира, в котором мы живем своими мыслями. И тут приходится пересмотреть отношение к секретарям и делопроиз­водителям. В каком-то смысле они — жрецы, жрецы морока, це­лая рать жрецов, бездумно укрепляющих иллюзорность нашего мира. Возможно, именно поэтому их начинают вербовать в без­думном возрасте и среди женщин, которые гораздо лучше муж­чин способны хранить традиции.

Я шучу, но за этим дымом определенно есть какой-то огонь. В любом случае, поскольку делопроизводство является неизбежностью нашего мира и работать писцами и секретарями кому-то придется, стоит задуматься о том, ради чего ты это делаешь и какой смысл этого твоего посвящения. Возможно, он в том, что­бы познать эту ловушку иллюзорности мира. И это, вероятно, легче сделать, находясь прямо в мастерской, творящей морок...

Однако на писцах мистическая составляющая мира не исчер­пывается. К жрецам, безусловно, относятся и те, как мы уже говорили, кто определяет будущее. Так сказать, храмовники. Это очевидно, и я пока опускаю разговор о той части храма, кото­рую можно назвать Научно-исследовательским институтом. И о тех, кто действительно думает, как нам жить дальше. Поговорим о тех, в ком наш привычный глаз не распознает жрецов.

То есть о тех, кто способствует расширению сознания работа­ющих. Сам по себе разговор о каком-либо расширении сознания немедленно узнается как разговор на жреческие темы. Но это всего лишь культура, которая связывает эти два явления в нашем мышлении. Зная, что расширение сознания — дисциплина мис­тическая и магическая, мало кто задумывался о природе этого

расширения.

Чаще всего расширение сознания воспринимается как спо­собность иметь больший кругозор, большую широту взглядов, способность оценивать происходящее не с бытовых точек зре­ния, а скажем, с религиозных. Допустим, всепрощение возмож­но, только если ты отказываешься от сиюминутных потребнос­тей и страстей и расширяешь свое сознание до понимания учения Христа. Так сказать, судишь уже не из мира, а из небесных высей.

Близко к этому стоит философский способ расширения со­знания, которое достигается через упорное освоение образов большего масштаба, чем доступные обычному человеку.

Другое понимание этого понятия связано с употреблением наркотиков, психоделиков или особых упражнений шаманского или суфийского толка. Это дает поток образов «не из нашего мира», позволяющих, как и христианский мистицизм, оценить тщету наших бытовых усилий и воспринять более космичные, вселенские истины.

Большой помехой в понимании природы явления «расшире­ния сознания» служит отношение к сознанию как к способности мыслить. Тот же наркотический и психоделический опыт показывают, что у сознания гораздо более материальная природа, чем мышление. Иначе говоря, если мы будем исходить из того, что сознание есть тонкоматериальная среда, содержащая в себе мышление, а точнее, из которой наш ум делает образы мышле­ния, то станет понятно, что на сознание можно оказать воздей­ствие как через мышление или образы, так и через его матери­альную основу. Скажем, химическим путем.

Соответственно, кого нам тогда отнести к жречеству, как не тех, кто в своих храмах способствует расширению сознания сво­ей паствы?! И тогда мы вынуждены будем отнести сюда всех, дающих зрелищ и хлеба, точнее, вина! Хотя я подозреваю, что многие виды пищи, лежащие за чертой необходимого для выжи­вания, как, к примеру, сладости и деликатесы, служат исклю­чительно расширению сознания, а не утолению голода.

Жизнь большинства людей после того, как они обеспечили себе минимальное выживание, целиком посвящена расширению сознания. И не в смысле создания дополнительных иллюзий или пространств сознания, расширяющих наш мир за счет вообра­жения, а прямо в виде безграничного потребления этих искусст­венных пространств — в виде чтения, слушания, смотрения.

Что же касается пьянства — только предвзято отрицательное отношение к нему правящей нравственности мешает рассмот­реть лежащую в его основе механику, без которой оно никогда не уйдет из общества. Кстати, с психологической точки зрения, именно наличие в обществе жесткой и воинственной правящей нравственности определяет возрастающее пьянство.

Объясню. Любая правящая нравственность предполагает на­личие правил поведения и запретов. И чем сильнее обществен­ная нравственность, тем больше запретов, и тем больше сдер­жанность и стесненность членов общества, то есть сжатость их сознания. Обычно русский пьяница, а я подозреваю, что это оди­наково для всех народов мира, жалеет после пьянки, что набол­тал лишнего. Иначе говоря, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Вино снижает сдержанность. Вино снимает запреты.

Винный дух — спирт или спиритус — химическое вещество, которое каким-то образом вступает во взаимодействие с матери­альной частью сознания, расширяет ее и тем меняет само уст­ройство мышления. То, что имело ценность в трезвом бытовом мире, в мире больших образов расширенного сознания цены не имеет. И мы видим бесконечные очереди желающих причастить­ся у небольших часовен для бедноты — уличных киосков, торгу­ющих водкой, и не меньшие в залах храмов — дорогих винно-водочных магазинов.

Можно уверенно сказать, что большая часть населения стра­ны зажимает себя, заставляя работать или служить обществу, только затем, чтобы получить средства (читай: право) сходить к причастию и побыть хоть немного в иных мирах.

Этому стоило бы посвятить особую работу. Пока же ограни­чусь тем, что скажу: можно отмахиваться от магических и мисти­ческих составляющих нашего мира. Можно говорить: я человек конкретный и ваших тонкостей не понимаю! Ничего, кроме мышления ненависти за этим не будет. Почему «конкретные» люди живут в ненависти, подумайте сами. Я же скажу лишь то, что как бы они ни отгораживались от всего этого завравшегося, заобманывавшего их с самого детства своими сказками мира мечта­телей, сузить свой мирок до жестко управляемой машины по производству дел или денег не удается и им. Они в постоянных «пролетах», они постоянно шипят и брызгают слюной на тех, кто к ним суется и все разваливает. Вот ты, конкретный человек, запустил дело, обо всем договорился, а эти скоты пропили обо­рудование или не вышли на работу! Или... или... или...

Как ни крутись, как ни отмахивайся от магии, но учитывать пьянство рабочих или начальников придется, а раз придется учи­тывать это, то не мешает знать и его причину. Может быть, тогда

удастся с этим как-то бороться.

Пример. Современные американские предприниматели, рас­сказывая о том, как заработали миллионы, пишут, что открыли способ, как бороться за повышение производительности труда. Читаешь и узнаешь — мы это знаем со времен индустриализации и соцсоревнования. Они нащупали опытно то, что мы уже про­ходили. И они, и советская промышленность тридцатых имели колоссальный рост производительности и колоссальное сниже­ние пьянства. Почему?

Как говорят, людей удалось увлечь! Вот и весь секрет. Но что это значит с точки зрения психологической механи­ки? Мне не хочется перечислять того, что проделывали руководители всех этих экспериментов. Это общедоступно, читайте сами. Скажу лишь о том, что вижу как психолог: каждый раз людям предлагались взамен быта или водки новые образы, образы но­вых миров или же целей, лежащих за пределами их мира. Иначе говоря, начальство творило расширение сознания своего и своих работников, создавая более широкие образы мира. Как это при­нято говорить у нас — увлекая идеей. Но за привычным словом

«идея» нет ничего, кроме Платоновского «эйдоса», что означает «образ».

Как бы мы ни хотели, но в устройстве жизнеспособного со­общества должны быть учтены и те, что дают хлеба, и те, что творят зрелища или, точнее, образы. И кто-то обязательно дол­жен на предприятии творить эти увлекательные образы, если мы не хотим, чтобы наши работники спивались.

Итак, повторю еще раз, части жизнеобеспечения общества должны отразиться в устройстве нашего предприятия, через ко­торое и будут подвергнуты проверке. В таком случае, в предпри­ятие должны входить:

Производство.

2. Управление, также включающее в себя делопроизводство, кадры и бухгалтерию.

3. Рынок или, иначе, отдел закупок и продаж, про который у нас принято говорить: сбыт и снабжение.

4. Безопасность, включая и все виды целительства.

5. Школа, которая, вероятно, должна не только давать про­изводственную подготовку, но заниматься и воспитанием наших детей с самого рождения.

6. Перераспределение или обеспечение жизненно необходи­мым.

7. Храм, иначе говоря, место, где работники предприятия могут подумать о будущем, о том, ради чего они живут и как жить дальше. Место, позволяющее расширять сознание через осоз­нанную работу с образами более широкого мира, с мечтой. По сути НИИ, научно-исследовательский институт, определяющий перспективу развития предприятия и дающий всем творческим людям возможность поиграть в новое и красивое.

Глава 3. Мир и Образ мира

Когда я говорю: в устройстве нашего мира станем как дети и будем обо всем договариваться, я немного лукавлю. Как психолог-прикладник. У нас пока нет никакой возможности договари­ваться. И для того, чтобы она появилась, мне и нужно заполу­чить от вас самое первое и самое простое согласие, пусть даже бездумное пока еще. Пусть построенное исключительно на чув­ствах. Лишь бы было хоть что-то, на что можно было бы опереть­ся. Человек — настолько сильный Дух, что с ним ничего нельзя сделать помимо его воли. Он даже Бога запросто может не впус­тить в себя и не признать. Попробуйте сами оценить свою силу, исходя из этого имени — Человек-Богоборец!

Поэтому, чтобы хоть что-то получилось, мне нужно вести вас по согласиям. И не просто заручаться вашим доверием, а вызывать у вас исключительно разумные ответы, которые с не­избежностью подводят вас к решениям совершать определенные поступки. Это значит, что моя задача — всего лишь заставить вас думать в строго определенном направлении и удерживать это состояние до тех пор, пока не будут совершены все ходы мысли и вы сами не придете к тому решению, которое будет вашим и только вашим. Мне же остается лишь надеяться, что при этом оно совпадет с моим решением, и мы вместе приступим к одно­му и тому же делу.

И вот тут я попадаю в ловушку, которая и заставляет меня хитрить, потому что каждый из читающих эти строки уже знает, о чем я говорю, и нисколько не сомневается в том, что умеет думать и договариваться. И в общем-то он прав. Но поглядите на наших политиков, которые заняты только тем, что думают и договариваются, и вы поймете, что в их сознании имеются ка­кие-то помехи и тому, и другому. Для нас это означает, что все умеют думать и все умеют договариваться, но каждый делает это как-то по-своему, так что остальные его не понимают. Мысль изреченная есть ложь...

Как нам договориться однозначно, как действительно прий­ти к такому состоянию, когда мы увидим один и тот же образ, который и будем воплощать в жизнь? Как мне вырваться из той ловушки, в которую я сам загнал себя, предположив, что мы можем построить собственный мир всего лишь договорившись?

Пока как прикладник я вижу лишь один путь — предельно подробно описать тот образ мира и предприятия ему соответ­ствующего, который вижу я, и обсудить его со всеми желающи­ми заняться творением миров. А во время обсуждения выявить все разночтения предложенных образов и понять, чем они выз­ваны. Если разным пониманием того, как надо делать дело, то надо расходиться, потому что это означает, что мы хотим пост­роить разные миры. Если явными ошибками, то придется пра­вить того, кто их совершает — меня или тебя. А вот если неспо­собностью что-то понять или увидеть, то дело за психотерапией или тем разделом прикладной культурно-исторической психо­логии, который мы называем психотехникой. Проще говоря, тогда надо лечить самих себя, восстанавливая способность восприни­мать образы, создавать их, решать с их помощью задачи. В об­щем, лечить и восстанавливать все то, что входит в понятие «ду­мать». Можно назвать это Разумом.

Но если мы пойдем этим путем, неизбежно налетим на не­хватку чисто психологических знаний не только о том, что зна­чит думать, но и о том, как вообще устроена эта наша способ­ность, которую иногда называют Разум, иногда Мышление, а то и Сознание.

Причем нехватку не просто у читателя или у меня. Нехватку знаний об этом испытывает и вся колоссальная по размерам академическая психология. Настолько серьезную нехватку, что про­фессионализм в академической психологии, скорее, создаст по­меху в создании чего-то действительно жизненного. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы на основе академической психологии было создано денежное дело? Если кто и становится богатым человеком, так это только тот, про кого можно сказать, что он прирожденный психолог, а не ученый. Иначе говоря, дело уда­ется делать тем, кто тонко чувствует людей и умеет управлять их поведением, а не тем, кто защищал диссертации по психологии. Им всем вполне можно задать вопрос, который задают подрост­ки тем, кто умничает: если ты такой умный, то почему ты не такой богатый?!

В книге по управлению не совсем уместно подробно излагать психологию мышления, но кое-что из основ мне ввести все-таки придется. И тут я должен буду сделать кощунственное пред­ложение. Я предлагаю в понимании этого явления отказаться от того, что считает правильным академическая психология XX века.

Почему? А потому, что это «правильное» не работает и по-настоящему ничего, кроме обилия диссертаций, не объясняет. А поскольку у нас нет задачи занять достойное место в сообществе ученых, а нужно нам создать прибыльное предприятие или це­лую экономику малого сообщества, то придется наплевать на все умные теории и использовать то, что действительно работает. И тут я склонен воспользоваться теми объяснениями, которые да­вали мне старики-мазыки. Может быть, кое-что из сказанного ими будет звучать даже дико для просвещенного уха, но сейчас не то время, чтобы кичиться снобизмом. Утопающему не грех хвататься и за соломину.

Так вот, дедки эти, которых в их деревнях считали доками и почти что колдунами, утверждали, что Сознание наше что-то вроде тонкоматериальной среды, заполняющей Вселенную. Ум же есть способность Сознания стекать со встречающихся ему плотностей. Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше.

Сталкиваясь с жестким, холодным, горячим, голодом, жес­токостью, со всем, что уменьшает наше здоровье и убивает жизнь, наше Сознание воспринимает это как плотность и, словно вода с камней, стекает с него в мягкое, теплое, любящее, сытость.

При этом Сознание способно запоминать все, с чем сталки­вается. Оно именно та среда, в которой все, с чем ты входишь в соприкосновение, оставляет отпечатки или впечатления. Платон вслед за Сократом приписывал эту способность запоминать, со­храняя отпечатки, душе. При этом сами отпечатки он называл эйдосами, что на русский переводится как образы. Не будем сей­час обсуждать, едина ли природа платоновской «души» и «со­знания» мазыков. Важно одно, сознание способно создать образ для всего, с чем сталкивается, а потом способно хранить его, то есть помнить.

Это значит, что в Сознании имеются образы для всех видов «плотностей», с которыми ты сталкивался с самого рождения. А также образы всех видов взаимодействий с этими плотностями, в которые ты с ними вступал. Точно так же, как и всех видов «отекания с этих плотнос­тей», то есть всех видов преодоления помех твоему выживанию на планете Земля.

Старики называли способность Сознания стекать с плотнос­тей Умом. Иначе говоря. Ум — это способность находить воз­можности выжить в тех условиях, которые создает мир. Причем неважно, какой мир — Мир-природа или Мир-общество. Любой мир постоянно создает помехи нашему выживанию, и даже ког­да, как кажется, он их не создает, мы все-таки могли бы жить лучше, то есть в блаженстве. Значит, мы просто смирились с тем, что окружающий нас мир медленно изнашивает нас, уби­вает незаметно. Но смириться еще не значит не ощущать, что мир мог бы быть и лучше. Ум все время ищет возможность улуч­шить жизнь за счет преодоления смертоносных воздействий.

При этом Ум, по понятиям мазыков, делится на три части:

стихиальную или Стих, как они говорили, Разум и Мышление.

Стих оказывается прямой способностью стекать с любой плот­ности, преодолевая препятствие к выживанию, не запоминая его. Наверное, это сопоставимо с тем, что древние китайцы го­ворили о Дао.

Разум начинается со способности творить, хранить и исполь­зовать образы. Сталкиваясь с внешним миром, сознание ребенка (а «створожившимся сознанием» старики считали даже челове­ческое тело) приходит в первые взаимодействия с плотностями этого мира. И оно их запоминает, храня в теле память о боли. Я, думаю, именно это представление о том, как ребенок знакомит­ся с миром, и заставило стариков использовать именно понятие «плотности» для разговора об Уме. Первое болезненное противо­действие, которое осознается и запоминается ребенком — это всегда плотность. Плотность тканей материнского тела, плотность стола, на котором он лежит, плотность тканей, в которые он завернут и которые ослабляют боль от соприкосновения с плот­ностью дерева. Затем появятся всякие углы и выступы, о которые ребенок бьется, и которые несут боль, то есть предупреждение о том, что тело разрушается.

А потом появится горячее и холодное. И оно тоже будет раз­рушать тело и поэтому восприниматься болью. И через понятие образа мира

«боли», горячее и холодное можно тоже условно назвать плотно­стью, которую надо обтекать, то есть избегать в жизни. Как и голод.

Сознание запоминает в виде образов все: и боль, и виды плот­ностей, и способы, которыми удавалось их обтечь. Лишь посте­пенно к разным видам плотностей прикрепляются их имена, бытующие в принявшей тебя культуре или в обычаях твоего на­рода, если говорить по-русски. Но это и есть вхождение культуры в Сознание, но отнюдь не вхождение Разума.

Разум может использовать для всех явлений мира и обычные имена, но при этом он все время видит те образы простейших взаимодействий, которые создавал сам до появления имен. С воз­растом это состояние видения плотностей и болей уходит глубо­ко внутрь, но никуда не девается, не исчезает. И ты, глядя на окружающий тебя мир, помнишь, как называются в нем все вещи, потому что так тебе удобней общаться с соплеменниками. Но видишь ты при этом не имена, а плотности и боли.

Проверь, ткни уголком этой книги себе в глаз. Попробуй это сделать действительно и повтори несколько раз, и ты почувству­ешь, что сначала делаешь это вполне легко, но на определенном расстоянии от глаза, назовем его расстоянием выскакивания боли, что-то выскакивает из твоего подсознания и тормозит твою руку. Я даже слышу, как в твоих ушах звучит смешок и вполне опреде­ленные слова: нашел дурака! Или — что я, дура, что ли, себе в глаз тыкать!

Конечно, после того, как расстояние выскакивания боли преодолено, можно осторожно довести уголок книги до глаза, но больно себе будет делать только сумасшедший. Да мне это и не нужно. Нужно было только увидеть, что за знанием того, как называются вещи этого мира, у нас скрывается знание боли, хранящейся в этих вещах, а значит, знание того, что своей плот­ностью эта вещь может причинить нам боль.

Вот это и есть самая основа Разума.

Мазыки называли ее Материком, потому что рождается она как отражение в сознании человека некоего «материка», земной основы. Если помните, материком зовут ту основу земли, на ко­торой лежит плодородная почва, в которой растут растения. Из Материка человеческого сознания вырастает вся человеческая культура. При этом я бы хотел обратить ваше внимание кое на что еще. Во-первых, на то, что эта основа состоит из множественных вос­поминаний ваших столкновений с вещами, предметами и явле­ниями этого мира, сохраненных в столь же многочисленных об­разах. Их можно назвать образами вещей и образами простейших взаимодействий. Но образы эти так плотно и многослойно наложились друг на друга, что разобраться в них и выявить началь­ные очень и очень сложно.

А во-вторых, я хочу, чтобы вы не забывали того «дурака» и тот «смех», которые внезапно выскочили, как только мы попро­бовали ковырнуть Разум поглубже и попроще. С одной стороны, чем проще — тем ближе к простейшим взаимодействиям. Это, вроде бы, ясно. Но с другой стороны, чем проще мы действуем, тем глупее выглядим в глазах людей. Додуматься — тыкать себе углом книги в глаз! — мог только дурак! Даже если это назвать психологическим экспериментом, все равно это вызывает подо­зрения! Или дикий смех, простите!

Вот это и есть самая страшная ловушка человечества. Способ­ность думать — это основная черта Разума, как считается. Но думать — значит решать задачи по преодолению помех нашему существованию. И учимся мы этому не в институтах. Дай бог, если за всю школу и все институты, которые мы кончаем, мы добавляем к уже имеющейся способности думать хоть один про­цент. В школе и институтах мы учимся не думать, а думать в соответствии с определенными образцами, принятыми в культуре или определенных обществах. Вроде научного сообщества. Иными словами, не думать мы там учимся, а загонять свою уже имею­щуюся способность думать в колеи определенных образцов, как их называют, алгоритмов. То есть принятых способов решать задачи.

Думать мы в своей жизни учились, лишь когда каждый миг сталкивались с чем-то неведомым, что причиняло боль, и искали способы избежать ее. Это в детстве, особенно раннем. Вся ос­тальная учеба — это лишь причесывание мозгов под моду соот­ветствующего столетия.

Но как мы воспринимаем ребенка, который учится думать и вляпывается во все встречное говно? Как дурака. Точнее, пока он совсем маленький, как милого, смешного дурачка, а чуть подрос — как безнадежного идиота. Это то-то существо, которое единственное из всего его окружения действительно живет ис­ключительно одним только разумом!

А разве взрослые, которые смеются над маленьким дурач­ком, не разумны? Ведь они-то ошибок не совершают. А вот для их состояния ума старики использовали слово Мышление.

Я уже рассказывал, что как только Разум находит способ пре­одолевать определенную помеху жизни, он проверяет его, а по­том закрепляет в жестком образе, который теперь должен всегда использоваться в подобных случаях, потому что он определенно дает решение и себя оправдывает. Такой жесткий образ ответа на определенное воздействие мира называется Образцом.

Из подобных образцов и состоят и то, что называется Мыш­лением, и вся Культура или Обычай.

Это значит, что человек, находящийся в Мышлении, гораздо реже ошибается, чем человек в Разуме. Разве что неправильно узнает то, с чем столкнулся. Но зато он и не думает!..

И как ни странно, но именно Разум неразрывно связан с Дураком. Вся жизнь Разума — это борьба с неведением, с Глупо­стью, но всегда Разум оказывается Дураком в глазах Мышления из-за своих ошибок.

Это выбор. Большой жизненный выбор для каждого. Думать или быть неуязвимым и безошибочным в глазах остальных людей... Это настолько лично, что я даже не осмеливаюсь предложить его вам. Пусть каждый сам решает, делать ли этот выбор и даже заме­чать ли его существование. Быть как все и не думать, а мыслить — требование не случайное. За ним неуязвимость и желание выжить в обществе себе подобных. Как можно призвать человека пойти против течения, которое только и ждет, чтобы убить его?!

Поэтому мы ограничимся обсуждением сугубо теоретических вопросов, связанных с понятием Разум. Тех. что обеспечивают способность договариваться и включать Разум тогда, когда это необходимо для решения определенной задачи. А это основной способ выжить в обществе людей — в основном жить по образцам и включать Разум тогда, когда сталкиваешься с задачей, в образ­цах не решаемой. Например, где перехватить до получки, когда у всех знакомых уже занял и не по одному разу? Или как извер­нуться и не платить, когда тот, кто давал, сам помирает с голоду? Итак, образы простейших взаимодействий с миром создают­ся каждый раз, когда ты, «еще совсем бессмысленным ребен­ком» сталкиваешься с этим миром в виде того, что заполняет окружающее пространство. То есть с вещами. Что происходит с этими образами дальше?

Они хранятся. Ясно, что в памяти. Но память понятие непро­стое. По мере того, как увеличивается количество и разнообра­зие подобных образов взаимодействий, память тоже начинает усложняться. Я не буду сейчас рассказывать о том, как из подоб­ных простых образов рождаются сложные, которые называются понятиями. Это неплохо описано в академической психологии, начиная с Пиаже и Выготского. Меня интересует другая часть памяти, потому что она оказывается несущей основой Разума.

Это — Образ Мира.

Постарайтесь увидеть, что ребенок все детство постоянно обо что-то бьется, трется, режется, обжигается... И все это окружаю­щее вначале внутри дома. Потом во дворе. Что запоминает ребе­нок? Точнее, что хранит его память?

Образ дома как места, где расположены Образы вещей и про­стейших взаимодействий со всем, что бьет, трет, колет, режет, обжигает, обмораживает, прищемляет... А также с тем, что гла­дит, дует, целует, ласкает, кормит, моет, греет...

Вот это и есть тот Мир, который лежит в памяти каждого из нас в самой глубине. Он постепенно расширяется до Двора, ули­цы, деревни, города, страны, планеты, вселенной... Впрочем, это уже не важно. Расширять можно как угодно. Разум закладыва­ется в Доме и на Дворе. На улицу выпускают только более или менее разумных детей. Там мы изучаем не столько простейшие взаимодействия, сколько простейшие взаимоотношения. То есть не Мир-природу, а Мир-общество. Но это уже совсем особый разговор.

Получается, что Образ Мира, лежащий в основе Разума, — вполне определенное психологическое явление, не имеющее отношения ни к каким картинам мира, в том числе и к научным. Как сказал бы академический психолог, эти картины мира — всего лишь концепции. Иначе говоря, наши представления о том, что есть мир. Образ же мира — это вовсе не представление и никакому намеренному воздействию, никаким изменениям не поддается. Если, конечно, не знать, как воздействовать. Но мы сейчас рассматриваем обычную психологию, а не особые зна­ния док.

И назывался этот первый Образ мира, состоящий из про­стейших взаимодействий с телами Матери и Земли, как вы уже, наверное, поняли, Материком.

Надо еще отметить такую вещь, что Материк, родившись в детстве, конечно, не застывает. Он медленно развивается, но не через обретение каких-то дополнительных представлений, а толь­ко через накопление боли от взаимодействий или взаимоотно­шений с другими людьми или обществом. В итоге мазыки гово­рили о нескольких Образах Мира, соответствующих разным возрастам человека. У всех их были свои имена и свои особенно­сти. Но к этому я вернусь позже.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: