Осень 1124 года. Село Ратное

Уже тронув телегу, Мишка спохватился: а где же Чиф? Вот уж у кого не было проблем! В деревне осталось всего три собаки, все три жили на Нинеином подворье, и все три были суками. Чиф и сам по себе был хорош, но тут, благодаря обстоятельствам, он и вообше автоматически заделался «первым парнем на деревне». Если же учесть, что благодаря своей принадлежности к тварям бессловесным рамками моногамии он ограничен не был и формальными супружескими обязательствами не обременен… не жизнь – малина!

Когда Мишка, вслед за Нинеей, бежал к дому покойного Велимира, он краем сознания отметил, как откуда-то вывернулся Чиф и припустил вслед за хозяином, а потом, когда Нинея схлестнулась с отцом Михаилом, рванул в сторону леса, словно за ним черти гнались. Наверно, почувствовал каким-то своим звериным чутьем, что здесь творятся вещи запредельные, и ударился в панику.

Мишка призывно засвистел и закрутил головой, высматривая пса. Чиф выскочил из ближайших кустов, но к телеге не подошел, а затрусил параллельным курсом, настороженно принюхиваясь. Мишка, прекрасно изучивший все его повадки, понял, что пес все еще напуган и в любой момент готов прянуть в сторону. Все понятно: сегодня хозяин открылся Чифу с совершенно новой, доселе неизвестной стороны – непонятной, а потому опасной.

– Чиф, Чиф, хороший мой, не бойся, иди сюда! Ко Мне, Чиф, ко мне!

Мишка нашарил в котомке с едой завернутый в тряпицу хлеб, отломил кусочек и протянул псу. Очень осторожно Чиф приблизился, долго обнюхивал угощение и руку, его протягивающую, наконец, видимо не обнаружив никаких тревожных признаков, аккуратно, передними зубами, захватил хлеб и не разжевывая проглотил. И все! Страхи мгновенно улетучились, настороженность пропала – хозяин свой, такой же, как всегда, мы куда-то едем, жизнь прекрасна!

«Непрошибаемый оптимизм! Просто позавидовать можно. Вот бы и вам так, сэр. Так нет! Вечно обвешаетесь проблемами, как собака блохами. Вот и сейчас голова пухнет, только перечислить – и то тошно делается.

Во-первых, экстрасенсорные способности. Они у меня действительно есть или проявляются только в присутствии Нинеи, и только тогда, когда она активно ворожит? ТАМ я ничего подобного за собой не замечал, но после всех пертурбаций, которые устроил мне Максим Леонидович, могло, конечно, произойти все, что угодно. Только вот сейчас эту проблему я не решу, да и неизвестно, решу ли когда-нибудь вообще.

Во-вторых, отец Михаил. Сколько ему осталось? Нинея, скорее всего, не ошиблась, да и кашляет он очень уж скверно, тут и врачом быть не нужно, чтобы понять. Жалко-то как, не старый еще – сорока нет. Эту проблему я тоже, наверно, не решу, но попытаться обязан. Подключить к этому тетку Настену, Юльку… Блин!!! Юльку нельзя! Она же обязательно попытается свои новые навыки применить – отдаст попу кусок своей жизни!

Господи! За что Ты ставишь меня перед ТАКИМ выбором? Продлить жизнь отцу Михаилу и укоротить Юльке или оставить все как есть и смотреть на медленное угасание своего друга… Сволочь!!! Развлекаешься с рабами своими, мать Твою! Эксперименты ставишь, как на крысах? А вот хрен Тебе! Считай, что крыса попалась нестандартная! Найду выход, а Ты там хоть удавись, если есть на чем! Богохульствую? Да, богохульствую! А на кой Ты мне разум дал, способный до богохульства додуматься, и даже до того, что Тебя нет? Вот этим-то разумом… Разумом…

Начало формы

Конец формы

Вот именно, сэр Майкл! Кончайте истерику и беритесь за ум, коли вам его с барского, пардон, Господнего плеча отвалили, да еще устами Екклезиаста, на пару с Нинеей, напомнили, что пользоваться этим органом бывает иногда очень пользительно. И не хрен лаяться на того, кто сей инструмент вам презентовал, независимо от того, существует Он или нет! А для начала возьмите да покормите отца Михаила – хоть и малая, но польза».

– Отче, проснись!

– Я не сплю.

– Поесть надо, приподнимись, я помогу.

– Мы далеко отъехали?

«Ну да, он же меня кем-то вроде сталкера считает, вроде как я его из Зоны вытаскиваю. Ну, кино! »

– Далеко, отче, далеко… Ну-ка давай сядем.

– Не надо, я – сам.

Мишка достал из котомки хлеб, копченого леща, несколько вареных репок, луковицу.

«Смотри-ка, знает Нинея монашеский рацион, ничего скоромного не положила».

– Это Беляна дала?

– Конечно, у Нинеи я бы и не взял!

– Как же ты, отрок, столько времени в вертепе дьявольском обретался? Язычеством антихристовым не испоганился?

– Да нет вроде бы… Поешь, отче Михаил.

– А молитву перед трапезой сотворить? Отвык уже?

– Прости, отче, о тебе же беспокоюсь, ослабел ведь совсем…

– Телом, но не духом! Повторяй за мной!

«Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!

Господь твердыня моя и прибежище мое; Избавитель Мой, Бог мой, – скала моя; на Него и уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое.

Призову достопоклоняемого Господа и от врагов моих спасусь».

«Семнадцатый псалом. Длинный, блин, больше пятидесяти стихов. Это когда Давид спасся от Саула и других своих врагов. Как раз к нынешней ситуации… Стоп! Почему к нынешней? Это же песнь победителя! »

«Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращаюсь, доколе не истреблю их;

Поражаю их, и они не могут встать; падают под ноги мои…»

«Это кто ж ему под ноги пал, Нинея, что ли? Похоже, у тезки крыша протекла, впрочем, неудивительно: в его-то состоянии, да после таких приключений… Не спешите с диагнозом, сэр! Человек, как известно, выглядит дураком в двух случаях. Тогда, когда он действительно дурак, и тут комментировать нечего. И тогда, когда цели его неизвестны. Он себе что-то такое делает, по своим планам, а окружающим кажется, что дурь творит, пока результат не появится.

Зачем его к Нинее понесло? Блин! Нинея же мне сама сказала: он за мной приехал! Вызволить невинного отрока из рук колдуньи. Так он же своего и добился! Проник в логово нечисти, покропил святой водой место самоубийства (это он так Нинею на поединок вызывал), а потом одолел ее – вырвал меня из колдовских тенет!

Господи, так меня же и не держал никто, и Нинея отступилась, потому что я влез, а то бы лежал ты сейчас грузом двести… Отче святой, ты же с ветряными мельницами воевал, Дон Кихот ты мой чахоточный, жизнью рисковал, думал, что меня спасаешь! Ну до чего же ты человек золотой, как же я люблю тебя…»

Мишка вдруг ощутил комок в горле и вроде бы даже влагу в глазах.

– Вижу: умилила тебя молитва Господня, отрок! – по-своему истолковал Мишкины чувства отец Михаил. – Значит, не проникла еще мерзость языческая в душу твою, вовремя меня Господь привел.

– Вовремя, отче, еще как вовремя! Поешь хоть немного, отче, смотреть больно, как ты изнемог. Ну, пожалуйста, рыбка вот, хлебушек…

Отец Михаил поклевал, как цыпленок, и снова лег, закрыл глаза. То ли уснул, то ли задумался.

«А я-то, дурак: „сталкер, сталкер“ – спасаю его, вывожу из опасного места. А оказывается, это он за меня насмерть бился и спас. И ведь не объяснишь – язык не повернется. Что значит – исходная точка зрения, базовая шкала оценок. Смотрим на одно и то же, но каждый со своей колокольни, и видим разное».

* * *

Отец Михаил…

Поговаривали, что в село Ратное, на место приходского священника, его сослали в качестве наказания за какую-то провинность. Какую именно – никто толком не знал, но дыма без огня не бывает. Не так уж много на Руси священнослужителей, учившихся в самом Константинополе, и по всяким медвежьим углам их, без особых на то причин, не разбрасывают.

Учить детей он вызвался сам, чем сразу же приятно удивил ратнинцев. До сих пор они о таком не слыхали, что, впрочем, и неудивительно – указ о создании церковно-приходских школ будет издан только через четыре века, Иваном Грозным. Не то чтобы население села Ратного было уж совсем темнотой безграмотной, скорее наоборот: неумение читать и писать считалось изъяном, причем настолько существенным, что могло даже расстроить свадьбу.

Ходила по селу байка о девке, которая, не сумев разобрать послание, закинутое ей через забор ухажером, от большого ума поперлась к попу, чтобы прочел. А там оказалось такое… Дальше версии разнились в зависимости от того, кто и в какой компании эту душераздирающую историю излагал.

Что в этой истории было правдой, что вымыслом – бог весть, однако факт оставался фактом: уровень домашнего образования, получаемого отпрысками ратнинцев, был, мягко говоря, очень и очень разнообразным. Программа же, которую за четыре зимы усваивали ученики отца Михаила, по меркам своего времени, для сельского жителя была просто блестящей: Закон Божий, церковное пение, чтение, письмо, четыре действия арифметики и некий симбиоз истории с географией.

Внук бывшего сотника Корнея, забывший, в результате странной болезни, все, чему его до этого учили, сначала привлек внимание отца Михаила тем, что очень быстро восстанавливал «забытое», да еще так, что учитель порой задавался вопросом: «А учил ли я его этому? » Мишке, еще не осознавшему себя, ничего не стоило ляпнуть: «Волга впадает в Каспийское море» или «Шестью восемь – сорок восемь», начисто игнорируя тот факт, что ни река, ни море с такими названиями никому не известны, а таблицу умножения проходят только в «выпускном классе».

Отец Михаил начал исподволь экзаменовать странного ученика и получил результат, буквально не укладывающийся в голове. Закона Божьего Мишка не знал начисто, зато считал, кажется, лучше своего учителя. Во всяком случае, древнеегипетскую задачу о семи семикомнатных домах с семью кошками в каждой комнате он решил в уме за несколько секунд. Отца Михаила просто в дрожь кинуло, когда он вспомнил, сколько времени потратил на решение этой задачи много лет назад, сам еще будучи учеником.

Читал Мишка с трудом, словно часть букв была ему незнакома, зато географию знал – можно было только диву даваться (правда, только физическую, а не политическую). Мог запросто сослаться в разговоре на высказывание какого-нибудь древнего философа, вроде Аристотеля или Диогена, но ни слова не знал из житий святых или поучений русских святителей. Без запинки перечислял всех киевских князей из династии Рюриковичей, но даты исторических событий употреблял почему-то на латинский манер – от Рождества Христова, а не от Сотворения мира. Отец Михаил потом специально пересчитывал – получалось правильно!

Знал Корнеев внук об относительно недавних событиях европейской истории: завоевании Вильгельмом Нормандским Британии, взятии крестоносцами Иерусалима, но не мог назвать имени своего сюзерена – князя Туровского, не имел понятия об именах Митрополита всея Руси и Вселенского Патриарха.

Окончательно же добил Мишка своего учителя тем, что, взявшись, по предложению священника, учиться играть в шахматы, «надрал» того в первой же партии. Даже в Киеве было сложно отыскать партнера для этой игры, даже в Константинополе она не была еще достаточно распространена, а здесь, в глухом селе, какой-то мальчишка… И ведь никаких признаков происков врага рода человеческого – Мишка не боялся ни креста, ни ладана, ни святой воды!

Еще интереснее стало на второй год обучения. Отец Михаил не знал, разумеется, о метаморфозе, произошедшей с Мишкой летом, но понял, что парень научился скрывать «нештатные» знания. Зато беседовать с ним стало гораздо увлекательнее, порой священник ловил себя на том, что разговаривает с учеником, как со взрослым человеком, и не просто со взрослым, а с получившим не худшее, чем у него, образование, только в какой-то совершенно неизвестной области знаний и уж в совершенно невообразимом учебном заведении.

Посиделки за шахматами два раза в неделю стали традицией, приятной для отца Михаила и горячо одобряемой Мишкиной матерью. Каждый раз она давала Мишке с собой объемистый кувшин с горячим сбитнем, а если отец Михаил не держал в этот день строгий пост, то и что-нибудь из выпечки – на закуску. Дед, по своему обыкновению, ворчал: «Попа из парня сделаете», но мать, втихомолку ностальгировавшая по молодости, проведенной в «столичном» Турове, имела на этот счет собственное мнение.

Мишке тоже нравились визиты к отцу Михаилу, тот был прекрасным собеседником и настоящим кладезем информации.

В одной из таких бесед Мишка, неожиданно для себя, однажды узнал, что раскол Руси на удельные княжества уже, собственно, начался. Оказывается, еще четверть века назад в Любече произошел княжеский съезд, где князья договорились о разделе Русской земли. На первый раз землю поделили на три части: непосредственно Киев и подчиненные ему земли, Ростово-Суздальская земля с Переяславлем и Чернигов с Муромом.

– Но этим же дело не кончится! – Отец Михаил говорил с искренней болью. – Будут делить дальше! Лествичное право – это ловушка! Умершему наследует не сын, а следующий брат, и только тогда, когда умрет последний из братьев, наступает черед следующего поколения. А если один из братьев не дождался наследства, его дети лишаются всего! В следующем поколении нужно уже разбираться с правами внуков, всяких там троюродных племянников, родней по женской линии и прочее. Все запутывается совершенно!

Но это же князья, за каждым из них стоит вооруженная сила, значит, есть соблазн «подправить» наследственное право силой меча. А если уж совсем не повезет, можно уйти в степь, договориться с половцами и добыть себе удел с их помощью. Что остается потом после такой помощи? Пепел деревень, зарастающие поля, караваны невольников, уводимые в степи!

Ты посмотри, Миша, мы же только обороняемся. На западе давят германцы: Старград уже стал Ольденбургом, Лаба – Эльбой, Одра – Одером, Бранный Бор – Бранденбургом. Лютичи, бодричи и лужбичи до того между собой перегрызлись, что чуть вообще земель своих не лишились. Огромными трудами и кровью вытолкали германцев за Лабу, а о том, чтобы все славянские земли вернуть, и речи нет. Чехи и ляхи приняли католичество. Одних германцы давят, других с севера пруссы терзают, с юга – угры. Дунай – тоже славянские земли – оседлали угры и те же германцы. С юга давит степь. С востока булгары. А мы все делимся, делимся, делимся…

– Но ведь и Европа делится. Распалась Римская империя, распалась империя Карла Великого…

– Но создается империя германской нации! Они наступают! Не только на восток, но и на юг – крестоносцы взяли Иерусалим, хозяйничают в Северной Африке.

– И в чем же разница?

– В наследовании! Королю наследует только старший сын, остальные сыновья, в лучшем случае герцоги. То же самое и у остальных владетелей земель: все остается старшему сыну. Младшему: конь, доспех и родительское благословение. Ищи себе землю, сажай на нее крестьян, тогда будет что оставить своему наследнику. Поэтому и прут во все стороны, как тесто из квашни. Ты думаешь, кто составил основную силу крестового похода? Те самые младшие сыновья!

– Ну а если и у нас так же? Куда идти за новыми землями?

– Да куда угодно! На юг – в степь, на восток – через булгар и дальше, там земли и конца не видно. Можно и на запад, латинскую ересь искоренять. Нельзя только на месте толочься, землю на лоскутья растаскивать. Доиграемся до того, что в каждой деревне свой князь будет: слабые, бедные, злые, постоянно грызущиеся между собой. Приходи, кто хочешь, и бери голыми руками по одному.

– И остановить это нельзя?

– Как?

– Изменить правила наследования.

– Хорошо бы… Вон в Венгрии – самовластный король никакого удельного самовластья не допускает, и пожалуйста – огромная мощная держава. У ляхов Болеслав Кривоусый такое же дело начал – будет Держава. А у нас… Олег Святославович из цареградской ссылки сбежал, половцев на Русь навел. Урвал себе Новгород Северский, Муром… Мономаха ненавидит, науськивает на него своего брата Давида Черниговского. И ведь прав – по лествичному праву в Киеве Давид должен сидеть, а не Мономах. Полоцкие Всеславичи ножи точат, не могут забыть, как их отца в Киев в цепях увезли. А увели-то за дело – колдуном был.

Мономах, конечно, правитель сильный, но стар – за семьдесят. Кто после него на киевский великий стол сядет? Хорошо бы старший сын Мстислав, но допустят ли? Родство у них под стать королям: сам Мономах – внук византийского императора, женат на дочери последнего саксонского короля Гаральда… Не зря же византийцы готовы признать династию Мономашичей. Но даже если великим князем киевским станет Мстислав, то что потом? Он ведь тоже не молод – за пятьдесят. Одно дело, если сможет передать престол сыну, другое – если своей очереди потребуют братья. Образуются две княжеские ветви» претендующие на верховную власть – Святославичи и Мономашичи. Вот тут и жди кровопролития!

– А Церковь? Не венчать на княжение братьев, а только старших сыновей и объявить православный крестовый поход хотя бы на булгар.

– Ты думаешь Церковь всесильна? Назови ближайшее селение, в котором есть православный храм и настоятель? Что замолчал? Далеко? Да, далеко, а вокруг или откровенные язычники, или лишь слегка к христианству прислонившиеся. Волхвы только того и ждут, когда князья с Церковью разругаются. Ты думаешь, мало найдется безземельных князей, которые не побрезгуют поддержкой волхвов и от христианства отпадут? Да, почитай, все изгои, которые в степь подаются, тут же и про крест забывают.

– А если ускорить процесс деления?

– Зачем?

– Сейчас князья в своих княжествах, в сущности, чужие. Приходит время, кто-то умирает, кого-то выгоняют, или еще по какой-то причине освобождается тот или иной стол, и начинается движение по всей цепочке – князья переезжают на новые места. Кому-то распределение не нравится, и он берется за оружие, опять места освобождаются, и снова начинается движение.

Какой смысл заботиться о хозяйстве, благоустраивать землю, если через некоторое время переберешься на новое место? Только и делают, что в полюдье ездят дань собирать, да еще стараются урвать побольше, чтобы и в Киев положенное отослать, и чтобы себе осталось.

Теперь представь себе, отче, что кто-то решил остаться на своем уделе навсегда. Начинает заботиться о земле, устраивать торговые пути, населять пустующие земли, строить крепости. Становится сильнее, а значит, может расширить свои пределы. А самое главное – может передать созданное и накопленное не какому-то троюродному племяннику, которого, может быть, ненавидел всю жизнь, а собственному сыну. Но для этого нужно, чтобы удел стал вотчиной – передавался из поколения в поколение в одной семье.

Тогда и дружинников можно будет на землю посадить, пусть кормятся со своего хозяйства, а то сейчас они с добычи живут – в полюдье, как в набег на врага, ходят, жить-то больше не с чего. А так они не просто княжьи владения защищать будут, а дом родной – совсем другое дело. Вот посмотри: мы в Ратном живем со своего хозяйства и одновременно являемся серьезной военной силой. Попробовал бы кто-нибудь наши земли разорять! Такое бы ему устроили! А если у князя будет десять таких сел или двадцать? Это же две тысячи прекрасно подготовленных и вооруженных ратников, живущих здесь всю жизнь, каждый кустик, каждую тропинку знающих! Кто сможет его со стола туровского согнать?

– А кто сможет усидеть на туровском столе, если вы его согнать захотите? Ты что, Миша, не слыхал, как князей выгоняли? Тем более если, как ты говоришь, будет двадцать таких Ратных. Думаешь, случайно вас только для обороны от внешнего врага или для дальних походов используют, но никогда – в борьбе за княжеский стол? Во-первых, неизвестно, на чью сторону вы встанете, а во-вторых, у вас может в привычку войти князей из стольного града гонять. Вы же действительно сила серьезная.

– Но Ярослав Мудрый не побоялся же нас здесь поселить?

– А если сейчас князь туровский решит из воли князя киевского выйти, вы за кого встанете? А ведь ты именно это предлагаешь! Ярослав Мудрый был прав, но это было больше ста лет назад, тогда против Киева никто и тявкнуть не смел, а сейчас вы можете оказаться опаснее любого врага. Киевский князь боится, что вы перейдете на сторону удельного князя, а туровскии – что вы по приказу из Киева на него ополчитесь.

Ты думаешь, почему твоего деда в боярское достоинство не возвели? Почему после него постороннего боярина командовать поставили? Боятся вас, вы – сила, вы уже сто лет своим умом живете, свою землю сами отвоевали и сами бережете. Вы не зависите ни от кого! Станет вас больше, так вы и вообще своего князя себе изберете, а волхвы языческие вас в этом только поддержат, выбор князя на вече – это в их обычаях.

Вот такие бывали у двух Михаилов разговоры, а случалось, поднимались темы и покруче.

– Да не слушай ты, Миша, бабьей трепотни: язычники, дикари, человеческие жертвы богам своим приносят… Глупости это все. Может, когда-то, в незапамятные времена, такое и было, но только обычай этот славянами давно отринут. А снова его на нашу землю варяги с нурманами принесли. Кровью животных идолов ублажали – это да, но не человеческой. Ты, вообще, что о славянском язычестве знаешь?

– Ну есть много богов: Перун, Велес, Даждьбог, Сварог, Лада… Всех и не упомнишь.

– А кто главный?

– Сварог, он – отец богов.

– А про Триглава слышал?

– Нет.

– Так вот: это – не существо с тремя головами, а единство трех сущностей. Есть один Бог – Вседержитель, Отец Творения, который своей всетворною любовью – Ладой – создал первоначальное бытие. Это Сварог – отец света. Есть его сын – Даждьбог, то есть Солнце. И есть существо «Светло» – Светлый Дух, – которое явилось на землю и воплотилось в роде человеческом.

– Но это же Святая Троица – Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой! Все, как у христиан! И Лада тоже, ведь сказано: «Бог есть любовь»! А как же остальные: Перун, Велес, другие?

– А это всего лишь воплощения Высшего Божества.

– Но им же поклоняются как самостоятельным богам!

– Судьба славян была тяжела, Миша. Борьба с римлянами, гуннами, готами, аварское иго, хазары. Многое было утрачено, вернее сказать, упрощено.

– Так что же, христиане вернули славянам утерянное?

– Нет, скорее всего, у древних верований славян и у христианства где-то в глубине веков есть общие корни, а в ту ветвь древних верований, которая получила название «Христианство», другие народы, жившие совсем в других условиях, привнесли очень много своего, славянам чуждого. Ну, например, некоторые славянские племена представляли себе ад в виде ледяной пустыни. А в землях, где зародилось христианство льда нет, там, наоборот, есть беспощадное жгучее солнце, вот и представление об адских муках связано с огнем, а не с холодом.

– А на самом деле?

– В Ветхом Завете про ад – ни слова, так что очень многое зависит от воображения людей, а воображение связано с тем, что они видят вокруг себя.

– Но в Откровении Иоанна Богослова…

– А это уже Новый Завет, как раз то, что и было привнесено позднее. Да и это, по правде говоря, могло в Новый Завет не попасть.

– Как это так?

– Апостолов было двенадцать, а Евангелий только четыре: от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Почему? Остальные ученики Сына Божьего тоже ведь оставили воспоминания об Учителе. Но эти тексты не признаны каноническими. Они есть, их сохраняют, но в Святое Писание они не вошли. И таких – непризнанных – довольно много. Есть и про славян.

– Про славян?

– Это считается ересью, происками дьявола, но существует повествование о том, что у Иисуса Христа был сын. Ты про то, что Андрей Первозванный посетил в свое время Русь, конечно, слышал?

– Да, воздвиг крест и проповедовал на тех горах, где потом построили Киев.

– Да, но пришел он сюда не просто так, а спасая от преследования и убийства младенца, родившегося от любви Иисуса и Марии Магдалины. И путешествовал между многими славянскими племенами, а когда мальчик вошел в возраст мужа, славяне приводили к нему юных дев, и он возлегал с ними, и семя сына Христова рассеялось по славянскому народу. Так что утверждение славян «мы – внуки божьи» не лишено зерна истины. Видишь, как все непросто переплелось?

– Но это же действительно ересь. Тебя за это сюда сослали?

– За такое не ссылают. За такое либо убивают сразу, либо дают умереть медленно в тесном заточении. А тебе я это рассказал не для того, чтобы ты еретиком сделался, а для того, чтобы понял: все очень и очень непросто. Христианство и язычество противостоят по большей части в телесной жизни, а в духовной… Вот Перун, например, стал Ильей-Пророком, Велес – Власием, Макошь сменила имя на Параскеву Пятницу, но суть осталась прежней, моральные нормы славян в принципе не противоречат десяти заповедям христианства, ну и прочее.

Дело не в иной вере, а в иной жизни. Христианский князь – единовластен, а князь у язычников был просто воеводой. Без слова веча и без одобрения волхва ничего сделать не мог. Понятно?

– Другой способ управления требует и другой идеологии, другого духовного обоснования, язычество самовластия не приемлет.

– Так, а единобожие, сиречь монотеизм: «Един Бог на Небе – един царь на земле».

* * *

«Да, а Нинея-то говорила: все ворованное. Послушала бы она те наши беседы, а еще лучше, поговорили бы они между собой по душам, вот было бы интересно послушать. Она-то тоже мне про внуков божьих толковала, только по-другому. Так ведь нет, убить друг друга готовы».

– Миша! – Монах впервые за весь день обратился к Мишке по имени. – Трудно тебе там было? Ведьма-то, поди, искушала от истинной веры отречься?

– Да нет, впрямую не искушала, так только – намеками.

– А ты?

– А я ей из Екклезиаста читал.

– И?..

– А она Екклезиаста, оказывается, лучше меня знает, и философов древних тоже.

– Удивляешься?

– Странно как-то: старуха, в глухой деревне…

– Старуха… нет, Миша, не простая это старуха… Ходила она когда-то в шелках и ела на золоте.

– Нинея?!

– Гредислава… Боярышня древлянская.

– Боярышня? Так древлянское княжество еще княгиня Ольга… Сто пятьдесят лет прошло!

– Больше. Почти сто восемьдесят. Только род Нинеи такой древний, что для него и триста лет – не срок. Ничего не забыли и ничего не простили.

– Но здесь земли дреговичей, а не древлян.

– Где-то же древлянам надо было укрыться.

– А Беляна? Их матери за двоюродными братьями замужем были.

– Не знаю, Миша, не знаю. Братья те, думаю, тоже не из простых. Был мне наказ от владыки – дознаться обо всем, да поздно теперь.

– Почему поздно?

– Она не расскажет, а люди ее мертвы все. Покарал росподь, не стал людской кары дожидаться.

– Так о ней сам владыка знает?

– И не только о ней. Ты думаешь, мало их – от прежних времен оставшихся? Думаешь, смирились они с потерей власти? Мы про них все должны знать, готовыми быть ко всему…

Отец Михаил снова зашелся в кашле.

– Полежи, отче, не разговаривай.

– Нет, я тебя расспросить должен. Намекала, говоришь? На что?

– Ну… Попрекнула, что Екклезиаст христианином не был, а мы его книгу священной почитаем.

– А ты?

– Не нашелся я, не сумел ответить.

– Вот они – происки врага рода человеческого: посеять сомнение, смутить. А потом это сомнение тебя как ржа изнутри разъест.

– А как же я ответить должен был?

– Потом, Миша, потом об этом поговорим. Люди к ней какие-нибудь приходили?

– Не видел, но я дней семь в беспамятстве был… Или спал, Нинея усыплять умеет.

– Что, и среди дня усыпляла?

– Бывало. Она говорила: сон – лучшее лекарство.

– Бывало, значит… А странностей каких-нибудь не заметил?

– Так там все странное, деревня-то вымерла.

– А кто хоронил? Не Нинея же трупы таскала?

– Вроде бы Велимир. Сложил всех на костер, тризну справил, а потом сам повесился.

– Это она тебе сказала?

– Да.

– А поля он тоже в одиночку все сжал?

– Да я же говорю – все странное. Поля сжаты, огороды убраны, скотина вся куда-то подевалась. А у Нинеи запасов на несколько лет, и все свежее.

– Помог ей кто-то?

– Она сказала: мир не без добрых людей.

– Настолько добрых, что в жатву свои поля бросили и Нинее помогать пришли?

– Не знаю… Может, нечистую силу призвала, а в уплату всю скотину ей отдала?

– Сам-то веришь в то, что сказал?

– Ну… поля же кто-то сжал…

– Ты кликушу-то темную из себя не строй!

«Вот уж хрен вам, стукачом епископального КГБ я не нанимался! »

– Прости, отче, не придумалось больше ничего.

– Я отдохну, Миша, а ты подумай, может, еше чего вспомнишь?

* * *

До Ратного успели добраться еще засветло. Мишка, въехав в речные ворота, поворотил было к церкви, но отец Михаил, молчавший почти всю дорогу, вдруг подал голос:

– Правь к себе, Миша, и помоги сесть: негоже мне перед паствой слабость являть.

«Вот она – сила Церкви: больной не больной, а пиар обеспечь! Съездил в логово нечисти, с колдуньей сразился, отрока невинного освободил, теперь семейный конфликт улаживать будет. Орел наш отец Михаил не убоялся и преуспел! Бабий „Интернет“ распространит и обсудит, паства оценит и проникнется».

– Войдем в дом, стой возле меня и ничего не говори!

– Да зачем, мы же…

– Не перечь! О семье подумай: если одному можно супротив хозяина дома норов выказывать, значит, и другим тоже! Смиренность и почтение – не блажь старших, а залог крепости семейных уз и покоя в доме, благолепие трудом и терпением созидается, а наипаче – обузданием гордыни. Я тебя когда-нибудь плохому учил?

– Нет, что ты!

– Вот и делай, что говорю. Будь ты хоть трижды прав, почтение к старшим являть обязан, понеже младшие, на тебя глядя, к тебе тоже почтения проявлять не станут. Понял?

– Понял, но…

– Никаких «но»! Только стой и молчи. Я за тебя все сделаю, ибо уничижение паче гордости.

«И в этом тоже сила. Иерархическая структура: подчиняйся старшим и получишь право требовать подчинения от младших. Каждый на своем месте работает на достижение общей цели. И попробуй, блин, только вертухнись! »

Все семейство было в сборе: то ли случайно так вышло, то ли ждали, предупрежденные отцом Михаилом.

– Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас!

Отец Михаил размашисто перекрестился в Красный Угол.

– Аминь!

Семейство дружно закрестилось в ответ.

«Все-таки ждали: очень уж стройно ответили „Аминь“.

– Исполать тебе, брат мой во Христе Кирилл! В твердой вере ты воспитал внука своего отрока Михаила! Не поддался он искушениям дьявольским и неколебим остался, в вертепе нечистой силы пребывая. Не убоялся в поединке с богомерзкой колдуньей встать на сторону истиной веры и помочь мне сатанинским чарам противостоять.

Начало формы

Конец формы

Ведомо мне, брате, что провинился отрок Михаил перед тобой, проявив непочтение к главе семьи и строптивость. И вина его тяжка, ибо сказано в заповедях Господних: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе».

Тяжка вина отрока Михаила, но молю тебя, брате, – монах опустился на колени и, дернув за рукав, заставил сделать то же самое Мишку, – прости его, ибо искупил он вину страданиями телесными, духовным подвигом и искренним раскаянием!

«Как излагает, заслушаться можно! Интересно, когда это я раскаяться успел? »

Дед, стукая деревяшкой, подошел к Мишке, выдержал драматическую паузу, потом величественно возгласил:

– Встань, Михайла! По молению пастыря нашего духовного, отца Михаила, прощаю тебя и впредь виной твоей не попрекну. И другим, – дед возвысил голос, – попрекать не велю.

Трижды облобызал поднявшегося на ноги внука и, похоже, сам умилился, чуть ли не до слез. Дальше пошли уж совсем деревенские политесы: дед настойчиво приглашал отца Михаила отужинать, тот отговаривался необходимостью творить вечернюю молитву, дед настаивал, аргументируя неизбежность празднества «возвращением блудного… э-э-э… внука», бабы в это время шустро накрывали на стол.

Дождавшись окончания процесса сервировки, отец Михаил дал-таки себя уговорить и, твердо взяв Мишку за плечо, подвел к столу.

– Мнится мне, что по деяниям своим сей отрок заслужил честь восседать за столом с честными мужами!

– Что ж… Кхе! Не дите уже, садись, Михайла!

«Блин! Они что, репетировали, что ли? Вон как Лавр хитро подмигивает. Нет, ну до чего же велика сила ритуала! Bce всё знают, всё понимают, и ни на шаг от заведенного порядка. Благолепие… Есть в этом все-таки глубочайший прагматический смысл: каждый „знает свой маневр“ и всегда, в любых обстоятельствах, может рассчитывать на всех остальных, будучи точно осведомленным, чего от кого можно ожидать.

Вот сложилась нештатная ситуация – дед перегнул палку, а внук в штопор вошел – что делать? Скандалы, разборки, попреки – хрен знает на сколько времени, бывает, что и на всю жизнь. А тут: исполнили ритуал – и порядок. Все снова на своих местах, и, что примечательно, наложен запрет на упоминание о произошедшем в будущем. Внук более не штопорит, а в качестве извинения: «Садись, Михайла! » Истинно благолепие! »

* * *

В отличие от Тома Сойера никакой популярности у сверстников Мишка своим фортелем не приобрел. То ли насвистел великий Марк Твен, то ли менталитет другой… Версию событий общественное мнение выработало следующую: Мишка, обидевшись на наказание, сбежал из дому, заблудился в лесу и попался злой колдунье. Та его чуть не сожрала, но отец Михаил, с риском для жизни, отрока выручил.

Правдой во всем этом было только то, что Нинея отца Михаила и вправду чуть не порешила. Тот же факт, что плененного злой колдуньей отрока запросто навещали родственники, общественность вполне благополучно игнорировала, возможно в воспитательных целях, а уж на что там обиделся сопляк, так это и вообще никого не трогало ни в малейшей степени.

«Вот так, сэр Майкл! Ни тебе желтой прессы, ни тебе папарацци, а результат тот же самый: не Иванов, а Рабинович, не в лотерею, а в преферанс, и не сто тысяч, а три рубля, и не выиграл, а проиграл».

Со сверстниками отношения не складывались совершенно. Пацан в общем теле в последнее время как-то приутих, а взрослому очень уж тошно было принимать участие в детских играх и трепотне. Мишка старался, как мог, но ребятишки, видимо, чувствовали эту натужность и к присутствию его в своей компании относились весьма прохладно.

Совсем другое дело была Юлька. На следующий день после возвращения Мишка попросил у деда серебряное зеркальце, найденное летом в вещах погибшей язычницы. Дед, разумеется в самых язвительных тонах, поинтересовался, не рано ли внуку девкам подарки таскать, но, выслушав рассказ о том, как Юлька его лечила, молча полез в свои закрома и вытащил зеркальце.

– Только не суй как-нибудь, поднеси с почтением, с вежливыми словами, чтоб не подумала: откупаешься, мол, чтоб должником не быть. Понял?

– А если брать не захочет?

– Чтоб девка – да от зеркала отказалась? Кхе! Дите ты еще, Михайла!

– Она – с норовом…

– А лекарке иначе и нельзя! Иди, иди, не бойся, примет она твой подарок.

Обычный для жилья лекарки запах сушеных трав сегодня почти не чувствовался – тетка Настена варила в объемистом горшке что-то чрезвычайно вонючее, У Мишки, вошедшего со свежего воздуха, даже дух перехватило. Креститься тут было не на что, и Мишка, по языческому обычаю, поклонился очагу.

– Здрава будь, матушка Настена, здравствуй, Юля!

Только поздоровавшись, Мишка понял, что пришел, похоже, не вовремя. Юлька, явно чем-то крепко расстроенная, зло толкла в ступке нечто наверняка лекарственное, глаза и нос у нее покраснели то ли от смрада, стоявшего в избе, то ли от просившихся наружу слез. Судя по нахохленному виду, скорее всего, имела место вторая причина. Мишка даже хотел было повернуться и уйти, но Настена уже ответила на приветствие и пригласила проходить.

– Ну, Михайла, поправился?

– Да, тетя Настена, спасибо Юле, чуть не с того света вытащила!

– Вот! – тут же подхватила Юлька, видимо продолжая начавшийся до Мишкиного прихода разговор. – А ты говоришь: «не надо».

– Не «не надо», а рано! Всякому знанию свое время! Нинея совсем, видать, из ума выжила – ребенка такому учить!

– Сама не можешь, вот и злишься!

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: