Меценатская деятельность П.М. Третьякова

Наверное, многим может показаться странным, что еще каких-нибудь сто лет назад в России не было ни одного музея, доступного народу, не считая Эрмитажа (принадлежавшего царствующему дому Романовых), где русских картин практически не было, да еще музея при академии.

Нельзя, конечно, утверждать, что в то время в России не было любителей искусства, но любовь любви рознь. Вельможные меценаты любили искусство, как скупой рыцарь свое золото: лелеяли его и держали под семью замками. Произведения русских живописцев были заперты в залах помещичьих усадеб и княжеских дворцов и были недоступны для народа всей России.

Но те же причины, которые пробудили к жизни новую русскую живопись, не могли не повлиять на возникновение общедоступных музеев.

Имя Павла Михайловича Третьякова навсегда останется среди имен тех людей, которые своей бескорыстной любовью и самоотвер­женными действиями двигали вперед русскую живопись. Его горячая вера в будущность народного искусства, его поддержка укрепляли художников в необходимости того дела, которое они делали.

Третьяков не был «покровителем искусств» в том понятии, в ка­ком были родовитые вельможи в России. Он не тешил собственное тщеславие, не выбирал себе любимцев из художников, не швырял по-княжески огромными суммами денег. Он был расчетлив, рассуди­телен и не скрывал этого. В одном из писем Крамскому он призна­вался, что действительно хочет приобретать подешевле и что если увидит два числа, то выберет то, что меньше. «Ведь недаром же я купец, хотя часто и имею антикупеческие достоинства», — говорил он.

Именно эти «антикупеческие достоинства»: гуманизм, понима­ние общенародного искусства, просвещенность — и позволяли Тре­тьякову выбирать все самое лучшее, что давала тогда русская живо­пись.

С первой же выставки передвижников меценат приобрел более десятка картин, среди которых были «Грачи прилетели» Саврасова, «Сосновый бор» Шишкина и «Майская ночь» Крамского. После это­го Третьяков стал членом товарищества, присоединился к общим задачам и целям.

Третьяков был знаменит своим чутьем. Молчаливый и сдержан­ный, он иногда появлялся в какой-нибудь мастерской, где заканчива­лись будущие шедевры живописи, и покупал картину для своей га­лереи еще до того, как она появилась на выставке.

Бескорыстие Третьякова было безграничным. Купив у Верещаги­на огромную коллекцию картин, он тут же передал ее в дар Москов­скому художественному училищу. Свою галерею он сразу задумывал как музей национального искусства и еще при жизни — в 1892 году передал ее в дар Москве. Лишь спустя шесть лет (как раз в год смер­ти мецената) в Петербурге был открыт первый государственный му­зей, который во многом уступал «Третьяковке», которая к тому вре­мени стала местом паломничества многих людей, приезжавших со всех уголков России. Расскажите о вашем впечатлении о какой-либо картине из Тре­тьяковской галереи

Когда мы были в Третьяковской галерее, самое большое впечат­ление на меня произвела картины А. Иванова «Явление Христа на­роду». Конечно, в первую очередь меня поразил ее огромный размер (пять с половиной на семь с половиной метров), но даже не это глав­ное. Художник изображает библейский сюжет, но люди, которые смотрят на Христа — это отдельные портреты; они не написаны как толпа, каждый характер досконально прописан. Из-за размеров кар­тины кажется, что ты сам тоже принимаешь участие в этой сцене, как будто ты стоишь в воде и смотришь на Христа. Произведение проработано до мелочей, неудивительно, что автор трудился над ней более двадцати лет.

 

№11

II

Меценат и его галерея

Сейчас, может быть, некоторым покажется странным, что еще сто лет назад в России не было ни одного музея, доступного народу, кроме Эрмитажа, который принадлежал царствующим Романовым, да музея при академии.

Однако несправедливо было бы утверждать, что в то время не было любителей искусства, но вельможные меценаты любили искус­ство, как скупой рыцарь, который чахнет над своим золотом. Произ­ведения русских художников были заперты во дворцах и усадьбах и были недоступны народу.

Но причины, побудившие к новой жизни русскую живопись, дали толчок к появлению общедоступных музеев. Самым знаменитым меценатом, который бескорыстно и с преданной любовью двигал вперед русскую живопись, был Павел Михайлович Третьяков.

Третьяков не был «покровителем искусств», как тогда понимали в России: он не сорил деньгами, не красовался, не выбирал себе лю­бимчиков из художников. Он был расчетлив и рассудителен. Он не скрывал, что хочет купить картину как можно дешевле.

Гуманизм, просвещенность, понимание общенародной роли ис­кусства позволяли выбирать ему все самые лучшие картины, какие только тогда давала русская живопись.

На первой же выставке передвижников Третьяков купил более десятка картин, среди которых были настоящие шедевры, такие, как «Грачи прилетели» Саврасова. С тех пор он стал членом товарище­ства и тем самым присоединился к общим задачам и целям.

Меценат был известен своим чутьем. Иногда он появлялся в ка­кой-нибудь мастерской и покупал картину — будущий шедевр жи­вописи — еще до того, как она появлялась на выставке. Бескорыстие Третьякова было безграничным. Приобретя коллек­цию картин у Верещагина, он тут же преподнес ее в дар Московско­му художественному училищу. Еще при жизни — в 1892 году — он передал свою галерею, которую изначально задумывал как галерею национального искусства, Москве. Лишь спустя шесть лет, в год смерти Третьякова, в Петербурге открылся первый государственный музей, да и то он во многом уступал «Третьяковке», которая в то время стала уже местом паломничества тысяч людей со всех уголкоз России.

Расскажите об экскурсии (в музей, на выставку), которая про­извела на вас сильное впечатление

Недавно мы с классом ездили на экскурсию в Санкт-Петербург. Эта поездка произвела на меня огромное впечатление, потому что я с детства мечтал побывать в северной столице. Меня потрясли величе­ственные здания Петербурга, они действительно не похожи на мос­ковские строения. Все они пропитаны историей царской России, и кажется, что они знают это и гордятся этим... Петербург показался мне очень чистым городом, а из-за его узеньких улочек — малень­ким. Я хотел бы еще не раз побывать там.

 

№12

I

Я как безумный выбежал во двор и вскочил на своего Черкеса, которого водили по двору, и пустился во весь дух по дороге в Пяти­горск. Я беспощадно погонял своего измученного коня, который, тяжело храпя и весь в пене, мчал меня по дороге.

Солнце уже спряталось за черной тучей, в ущелье стало темно и сыро. Мысль о том, что я могу не застать се, молотком ударяла мне в сердце. Еще раз увидеть ее, проститься, пожать ей руку. Я молился, злился, проклинал все на свете — ничто не сможет выразить моего состояния! От мысли, что я могу потерять ее навсегда, Вера стала для меня самым дорогим в жизни, дороже чести, жизни, счастья! Бог знает, какие мысли появились у меня в тот момент в голове! Между тем я все скакал и скакал. Вдруг я стал замечать, что конь мой начал тяжелее дышать, пару раз уж споткнулся на ровном месте... До Ес­сентуков, где бы я мог поменять коня, оставалось еще верст пять.

Все было бы спасено, если бы мой конь продержался еще хотя бы минут десять, но вдруг, поднимаясь на холм, выходя из гор, на кру­том повороте он рухнул на землю Я проворно соскочил на землю, хотел поднять его, но из груди коня вырвался лишь тяжелый вздох — он издох. И вот я остался один посреди степи. Попробовал идти пешком, но ноги мои подкашивались. Изнуренный бессонной ночью и тревогами, я упал на траву и, как ребенок, заплакал.

Я долго лежал на траве и плакал, не сдерживая рыданий и слез. Я думал, грудь моя разорвется, все мое хладнокровие и вся моя твер­дость исчезли как дым. Рассудок мой замолк, душа обессилела, и если бы кто-нибудь в эту минуту увидел меня, он бы с презрением отвернулся.

Горный ветер и ночная роса остудили мою горящую голову, и мысли мои пришли в обычный порядок. Я понял, что гнаться за по­гибшим счастьем было бессмысленно. Что я хотел от нее? Увидеть? Зачем? Не все ли кончено между нами? Последний поцелуй не обо­гатит наших воспоминаний, и после нам будет только сложнее рас­статься.

Мне, тем не менее, приятно, что я могу плакать! Правда, может быть, причина этому расстроенные нервы, бессонница, пара минут перед дулом пистолета и пустой желудок.

Все к лучшему! Выражаясь военным языком, это новое страдание сделало во мне счастливую диверсию. Плакать здорово! И если бы я не проехался верхом и не возвращался бы обратно пешком пятнад­цать верст, в эту ночью я бы опять не смог сомкнуть глаз.

Что вы можете сказать о характере Печорина на основании данного текста?

На основании данного отрывка можно сказать, что Печорин не такой уж хладнокровный человек, каким хочет казаться. Он и сам признается, что обычные холодность и твердость покинули его в тот момент, когда он понял, что прошлого уже не вернешь. Печорин плачет, и сам он этому рад. Он рад, что наконец-то может вылить свои чувства и не держать их постоянно в себе.

Также можно сказать, что Печорин — реалистичный человек. Поддавшись порыву, он скачет в Пятигорск, но, хорошенько поду­мав, он понимает, что не зависящие от него обстоятельства слишком сильны и он не сможет изменить сложившуюся ситуацию, он отсту­пает, понимая, что все его усилия будут тщетны.

Печорин (это видно даже из такого маленького отрывка) — чело­век очень сложный, и в его характере непросто разобраться.

 

№12

II

Я выскочил на крыльцо, вскочил на своего Черкеса, которого во­дили по двору, и как безумный поскакал в Пятигорск.

Солнце уже спряталось за черной тучей, и в ущелье было холод­но и сыро. Мысль, что я могу не застать ее в Пятигорске, молотком ударялась в сердце! Еще раз увидеть ее, проститься, пожать руку! Я молился, злился, проклинал асе на свете — ничто не сможет передать моего состояния! При мысли о том, что я могу потерять ее на­всегда, Вера стала для меня самым дорогим на свете, дороже жизни, чести. Между тем я скакал, беспощадно погоняя. Конь тяжело хра­пел, два раза споткнулся на ровном месте. До Ессентуков, где бы я смог поменять коня, оставалось верст пять.

Все было бы хорошо, если у коня осталось сил еще минут на пять, но, выходя из крутого поворота, он рухнул на землю. Я ловко соскочил на землю, хотел поднять коня — но он издох. Я остался один посреди степи. Хотел идти пешком, но ноги подкашивались. Изможденный тревогами и бессонницей, я упал на землю и заплакал, как ребенок.

Я плакал долго и горько, не удерживая рыданий. Вся моя твер­дость покинула меня в тот момент. Если бы кто-нибудь тогда увидел меня, он бы отвернулся с презрением.

Роса и ночной горный ветер остудили мою голову и привели мысли в порядок. Я понял, что мне незачем ее видеть, это ничего не изменит, а прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, и нам будет потом только сложнее расстаться.

Мне было приятно, что я могу плакать, хотя, наверное, причиной тому бессонница, расстроенные нервы, две минуты против дула пис­толета и пустой желудок.

Все делается к лучшему! Из-за этого переживания я смог запла­кать, а плакать здорово. К тому же, если бы я не проскакал верхом и не прошел на обратном пути пятнадцать верст, мне бы и в эту ночь не удалось сомкнуть глаз.

Какие особенности лермонтовской прозы проявились в данном тексте?

Роман «Герой нашего времени», главным героем которого явля­ется Печорин — это произведение с философским содержанием. Создавая своего героя, Лермонтов хотел показать портрет пороков всего общества. Роман отличается тонким психологизмом, и данный отрывок не исключение. Автор показывает все чувства и мысли ге­роя, читатель переживает за него, он очень сильно чувствует то, что испытывает Печорин. Лермонтову интереснее не поступки героя, а его внутренние переживания.

 

 

№13

I

Чудный храм

Поэты сравнивают храм Покрова на Нерли с парусом, который уносится вдаль по безбрежным волнам времени. Иногда прославленную русскую церковь уподобляют лучистой звезде, что плывет в бесконечность мироздания.

Благородные пропорции белого храма, более восьми веков отра­жающегося в воде, гармонично вписываются в прекрасный русский пейзаж — луговое раздолье, где растут душистые травы и лазоревые цветы и где поют по утрам жаворонки.

Трудно сказать, когда лучше всего смотреть на храм Покрова на Нерли: неподвижный камень удивительным образом перекликается с временами года.

На рассвете, когда утренние лучи освещают заречные леса, от всплесков светотени стены храма словно колеблются, светлея час от часу. Храм возвышается среди волн, как белый лебедь. Течет река жизни, уносит годы и столетия, а белый лебедь все плывет среди неоглядных просторов. Любуясь на храм Покрова на Нерли, невбль-но начинаешь задумываться о его истории, обо всем том, что проис­ходило вблизи этих стен.

Храм посвящен Покрову Богородицы, которая, по преданью, дер­жала в руках плат и оберегала жителей города от врагов. Празднова­ние Покрова на Руси издавна было самым любимым крестьянским праздником. Отмечаемый, когда полевые работы были уже закончены и начиналась пора свадеб, Покров был праздником урожая. К тому же еще с языческих времен была очень почитаема Дева-Заря, которая расстилала по небу свою розовую фату, прогоняя всяческое зло.

Очень хорош храм Покрова на Нерли летом, когда косари выхо­дят в поле, и на траве появляются солнечные подпалины. Храм стоит на холме, а вниз простираются луга с травами и цветами, которые, как ковер, ведут к храму. А в воде, подступающей к холму, храм от­ражается, как сказочное видение; он плывет в подводной глубине. Там, внизу, слегка отражаются кромки деревьев, которые, как опаха­ла, обмахивают храм.

Окончилось лето, и вот осень бежит по огненным верхушкам де­ревьев. Холм перед храмом усыпан золотыми листьями. Печаль род­ных столетий... Каждый год у подножия храма умирали цветы и травы. Звериные и человеческие рельефы, порталы, украшенные резьбой, недвижимо возвышаются над окрестностью.

Покров на Нерли надо увидеть во время дождя, когда серая туча зависает над храмом, как будто бы хочет рассмотреть его поближе. Воды становятся мутно-зелеными, а само строение приобретает ка­кую-то торжественность, как будто ожидая кого-то. А с неба на зем­лю опускается радуга, освещая храм и делая его почти нереальным, неосязаемым.

Зима обволакивает все деревья и кустарники белой бахромой, и храм растворяется в окружающей его белизне. Белые припорошен ные деревья походят на цветущие вишни. Своды храма по-прежнему полны жизни и чувства.

Храм построен в честь Изяслава, погибшего в сражении сына Андрея Боголюбского. Возможно, юноша был похоронен на нерлинском холме или в храме. Вернувшись из победоносного похода про­тив волжских булгар, Андрей скорбел о сыне и сам выбрал место для храма.

Какие чувства и мысли вызывает у вас описание храма Покрова на Нерли?

Описание храма Покрова на Нерли у меня вызывает ощущение, что автор рассказывает не о храме, который на самом деле существу­ет, а о чем-то сказочным. Это и неудивительно, ведь автор с такой любовью подмечает мельчайшие изменения в прекрасном виде хра­ма не только в разные времена года, но и в разную погоду. Замеча­тельно, что русские мастера смогли создать такой памятник архитек­туры, который гармонично вписывается в окружающий пейзаж, и мне кажется, что это можно сделать, только если хорошо знать и любить родную природу.

 

№13

II

Летящий белый лебедь

Поэты сравнивают храм Покрова на Нерли с парусом, плывущим по волнам времени. Благородные пропорции храма, отражающиеся уже восемь веков в воде, гармонируют с окружающим пейзажем — луговым раздольем.

Трудно сказать, когда лучше любоваться храмом, ведь белый ка­мень удивительным образом перекликается с временами года.

На рассвете солнечные лучи так освещают храм, что стены его словно колеблются, светлея час от часу. Храм возвышается над во­дой, как белый лебедь. Течет река времени, проходят месяцы и года, а лебедь-храм все плывет и плывет среди неоглядных просторов. Невольно начинаешь задумываться о всем том, что происходило около стен храма на протяжении его истории...

Храм был построен в честь Покрова Богородицы. По преданию она держала плат — покров, который защитил город от врагов.

Покров был одним-из самых любимых крестьянских праздников на Руси. Он отмечался тогда, когда полевые работы были уже закон­чены и начинался период свадеб; он был праздником урожая. К тому же издавна почиталась Дева-Заря, которая расстилала по небу розо­вую фату и отгоняла всяческое зло.

Очень хорош Покров на Нерли летом, когда с холма, на котором стоит храм, открываются луга, покрытые цветами и травами, кото­рые, как ковер, ведут к храму. Здание отражается в воде, 'и там же, в водном царстве, как опахала, покачиваются вершины деревьев.

Но вот наступила осень, и холм перед храмом покрылся золоты­ми листьями. Печаль родных столетий... Веками перед храмом уми­рали цветы и травы. Звериные и человеческие рельефы недвижимо возвышаются над окрестностью.

Надо видеть Покров на Нерли во время дождя, когда туча зависа­ет над храмом, как будто стараясь его рассмотреть, когда вода стано­вится мутно-зеленой и строение приобретает задумчивость. С неба на землю опускает радуга, освещая храм, делая его почти неосязае­мым и нереальным.

Зимой деревья и кустарники покрыты белой бахромой. Храм рас­творяется в этой белизне, но его своды по-прежнему полны жизни.

Храм Покрова на Нерли был построен в честь Изяслава, погибшего в сражении сына Андрея Боголюбского. Возможно, юноша похоронен на нерлинском холме или в храме. Вернувшись из побе­доносного похода против волжских булгар, горюющий о сыне Анд­рей сам выбрал место для храма.

Расскажите о вашем любимом архитектурном памятнике.

Мой любимый архитектурный памятник — это храм Христа Спа­сителя. В первую очередь мне он нравится своим местоположением — у реки. Храм огромный, и его видно за много километров, и даже многочисленные дома не загораживают его. В солнечный день его золотые купола блестят на солнце. Когда же подходишь ближе, храм еще больше поражает своими размерами, кажется, что он уходит в небо, что нет ему конца и за облаками.

Также меня привлекает этот храм своей необычной историей. В 1933 году храм взорвали. Тогда это безумное варварство не то чтобы не шокировало, но даже поощрялось многими людьми. Удивительно то, что храм восстановили всего за несколько лет уже в современной России. Наверное, никто не будет спорить, что сейчас храм Христа Спасителя — это символ возрождения нашей страны.

 

№14

I

Анна Ахматова

Анну Андреевну я знал с 1912 года. Тогда она, тоненькая и стройная, похожая на пятнадцатилетнюю девочку, ни на шаг не от­ходила от своего мужа — молодого поэта Н. С. Гумилева, который назвал ее своей ученицей.

То были годы ее первых стихов и необыкновенных триумфов. Прошло несколько лет, и в ее поведении, в ее глазах, в ее осанке по­явилась очень важная черта ее личности — величавость. Не надмен­ность, не заносчивость, а именно величавость: " царственная", важ­ная поступь, чувство уважения к себе и осознание важности се писа­тельской миссии.

С каждым годом Ахматова становилась все величественнее, и она не старалась, у нее выходило это само собой. Даже когда она была в очереди за керосином или в ташкентском трамвае, люди, не знавшие ее, чувствовали в ней «спокойную важность» и относи­лись к ней с уважением, хотя держалась она со всеми просто и дружественно.

Замечательна и другая черта ее характера: она удивительно просто расставалась с вещами, она была лишена чувства собствен­ности.

Вокруг нее никогда не было комфорта, я не помню такого перио­да в ее жизни, когда обстановку в ее доме можно было назвать уют­ной. Конечно, она знала толк в красивых вещах, и старинные под­свечники или восточные ткани то и дело появлялись у нее дома, но через несколько недель вновь исчезали.

Даже книги, за исключением самых любимых, она отдавала дру­гим. Только Пушкин, Данте, Библия и Шекспир были ее постоянны­ми спутниками, остальные же книги, побывав у нее, исчезали.

Друзья знали, что если подарить ей красивую шаль, то через день или два она окажется на других плечах.

Часто она расставалась с тем, что нужно было ей самой. Как-то в двадцатом году, во время жуткого петроградского голода, один друг привез ей из Англии жестяную банку сверхпитательной и сверхви­таминной «муки», произведенной фирмой «Нестле». Чайная ложка этого концентрата, разбавленного кипяченой водой, представлялась нашим голодным желудкам недосягаемо-сытным обедом. Я от души позавидовал обладательнице такого сокровища.

Было поздно, и гости, наговорившись, стали расходиться домой. Я почему-то замешкался и позже других вышел на-темную лестницу. И вдруг — забуду ли я этот жест величественной руки? — Ахматова выбежала за мной на площадку и тоном, которым обычно говорят «до свидания», протянула мне эту жестяную банку: «Это для вашей Мурочки...»

У меня в руках оказалась заветное «Нестле». Напрасно я пытался отказаться, она захлопнула за мной дверь, и сколько я ни звонил, дверь не открылась.

Таких случаев я помню немало.

О каких чертах характера А. Ахматовой вы узнали из данного текста?

Из данного текста я узнал, что Анна Ахматова была удивитель­ным человеком. У нее было врожденное чувство собственного до­стоинства («величественность», как это называет автор), но она не была заносчива или груба с людьми, наоборот, ее личность внушала уважение.

Поражает, до какой степени была Ахматова бескорыстна. Она отдавала практически все свои лучшие вещи, обходясь только мини­мумом. Она оставляла только те вещи, которые были ей по-настоящему дороги — книги ее любимых авторов и Библию. По-видимому, она всегда думала о других, считала, что какая-то вещь нужна другому человеку намного больше, чем ей самой.

 

№14

II

Анна Ахматова

Анну Ахматову я знал с 1912 года. При первом нашем знакомстве она была тоненькая и стройная и постоянно пряталась за мужа — молодого поэта Гумилева.

Это были годы первых стихов и триумфов. С годами у Ахмато­вой появилась черта характера, очень важная для ее личности, — величественность. Не надменность, не заносчивость, а величествен­ность, которая чувствовалась во всем: в ее умении держать себя, в общении с окружающими. Она не старалась быть такой, для нее это было естественно.

Даже в очереди за керосином или в трамвае, всякий не знавший ее чувствовал ее «спокойную важность» и относился к ней с почте­нием, хотя она со всеми вела себя просто и дружественно.

Была у нее и другая замечательная черта: она была лишена чув­ства собственности. Она удивительно легко расставалась с вещами.

Я не помнил такого периода в ее жизни, когда окружавшую ее обстановку можно было назвать уютной.

Она ценила красивые вещи, и иногда кое-что появлялось у нее дома, но вскоре снова исчезало. Она не хранила даже книги. Все, за исключением самых любимых, которые сопровождали ее повсюду, она, прочитав, отдавала. Ее друзья знали, что стоит ей подарить кра­сивую шаль, как через пару дней она украсит другие плечи.

Ахматова отдавала даже то, в чем сама сильно нуждалась. Од­нажды в двадцатом году, во времена петроградского голода, Ахма­товой друг привез из Англии жестяную банку, в которой была сверх­питательная «мука» «Нестле». Нужно было только развести ее в ки­пяченой воде, и получался невообразимый для голодных желудков той поры обед. Я искренне позавидовал тогда обладательнице этой жестяной банки.

Когда же гости расходились домой, я немного задержался и вы­шел последним на темную площадку. Ахматова догнала меня и голо­сом, которым обычно говорят «до свидания» — вручила заветное «Нестле», сказав, что это для вашей Мурочки. Как я ни отказывался, у меня не получилось вернуть подарок. Ахматова просто захлопнула дверь и не открывала ее.

И таких случаев я мог вспомнить немало.

Какую черту характера А. Ахматовой вы считаете самой яркой и почему?

Мне кажется, что самая яркая черта характера Анны Ахматовой — это ее самоотверженность. Удивительно, что она могла отдать кому-то вещь, даже если самой она была нужна. Конечно, отдать только что прочитанную книгу или шаль можно, но ради другого человека во время голода расстаться с едой — это поистине героический поступок. Ахматова очень любила людей, и эта любовь проявлялась не только в ее поступках, но и в ее стихах, которые и сейчас очень популярны.

 

 

№15

I

Способный студент

В 1922 году Лев Ландау поступил в Бакинский университет на физико-математический факультет сразу на два отделения: естест­венное и математическое. Ему очень нравилась химия, но через пол­года он понял, что математику он любит больше, и ушел с естест­венного отделения.

Первокурсник Ландау был самым молодым в университете, и сначала его это угнетало. Когда он шел по коридору, он поднимал плечи и опускал голову — ему казалось, что так он выглядит старше.

Ландау сразу втянулся в студенческую жизнь. К учению студен­ты относились серьезно: пришел учиться — учись, не хочешь — уходи. Многие студенты учились и работшш. Лицам непролетарско­го происхождения стипендию не давали.

В год поступления Ландау на факультет было принято восемнад­цать человек, в следующем году на шесть человек больше. Студенты щеголяли в дореволюционных форменных фуражках, и только Лан­дау составлял исключение. Он носил восточную тюбетейку и часто забывал снимать ее в аудитории, за что получал замечания. Тогда он решил для собственного спокойствия носить ее не на голове, а в кармане. Ландау держал себя очень скромно, всегда был готов помочь то­варищу, но все же, не стремясь к этому, начал понемногу выделяться среди других студентов. Особенно запомнилась его товарищам лек­ция профессора Лукина на первом курсе, когда студент Ландау задал ему какой-то вопрос.

Петр Петрович Лукин был яркой личностью. За пять лет до опи­сываемых событий он был профессором Артиллерийской академии Генерального штаба и математику знал отлично. Однако поговари­вали, что на экзамене он отличается свирепостью, и студенты, зара­нее боясь сессии, относились к нему с почтительно-вежливой опас­кой.

Лукин долго думал над вопросом Ландау. В аудитории стало очень тихо, все боялись пошелохнуться. Потом Лукин попросил Ландау выйти к доске, которая сразу же покрылась математическими знаками. «Китайская грамота» — прошептал кто-то. Лукин и Ландау начали спорить, и вдруг студенты догадались: прав Ландау. Лицо у Льва было спокойное, у Лукина — взволнованное. Когда Ландау написал на доске вывод, лектор похвалил его, сказав, что тот нашел интересное решение. Ландау очень смутился.

С этого дня гроза отделения — Лукин всегда здоровался со сту­дентом Ландау за руку. Ландау сдал все дисциплины, которые читал Лукин в Бакинском университете на первом, втором, третьем и чет­вертом курсах.

Лукин несколько афишировал свое хорошее отношение к спо­собному студенту, и это, наверное, стало причиной уважительного отношения к Ландау его однокашников, которые стали называть его Львом Давидовичем.

Каким предстает Л. Ландау в данном тексте?

В этом тексте Лев Ландау предстает перед читателями способ­ным студентом. Немного рассеянный в жизни, он очень внимателен в учебе. В жизни он не старается выделиться среди других студен­тов, но в учебе он не стесняется спорить с грозным лектором. Самое удивительное, что он оказывается прав! Но даже когда его оппонент признает свое поражение, Ландау не ликует от радости, он смущен. Мне кажется, что этот человек очень добрый и преданно относится к своему делу.

 

№15

II

Способный студент

В 1922 году Лев Ландау поступил на физико-математический фа­культет сразу на два отделения: естественное и математическое. Ему очень нравилась химия, но уже через полгода он понял, что матема­тика ему больше по душе, и ушел с естественного отделения.

Ландау был самым молодым студентом в университете, он этого стеснялся, и ему всегда хотелось выглядеть старше. Его сразу захва­тила студенческая жизнь. К учению студенты относились очень се­рьезно, многие учебу совмещали с работой. Лицам непролетарского происхождения стипендию не давали.

Студенты-математики щеголяли в форменных фуражках, и толь­ко Ландау носил тюбетейку, которую, по своей рассеянности, часто забывал снимать в аудитории, за что получал замечания. Наконец он решил для своего спокойствия носить ее не на голове, а в кармане.

Ландау был очень скромным, всегда помогал товарищам. Он не старался выделиться среди студентов, у него это происходило как-то само собой. Однажды на первом курсе у студентов вел лекцию профессор Петр Петрович Лукин. Ландау задал ему какой-то во­прос.

Лукин был грозой отделения. За пять лет до описываемых собы­тий он был профессором Артиллерийской академии Генерального штаба и прекрасно знал математику. Но поговаривали, что на экза­мене он очень суров, и студенты, боясь предстоящей сессии, относи­лись к нему с почтительно-вежливой опаской.

Лукин долго думал над вопросом Ландау, затем попросил его выйти к доске, и вскоре она вся была покрыта математическими зна­ками. «Китайская грамота», — прошептал кто-то.

Лукин и Ландау долго спорили, когда студенты поняли: прав Ландау! Ландау написал на доске вывод, и профессор похвалил сту­дента, сказав, что тот нашел интересное решение. Ландау смутился.

С этого дня профессор Лукин — гроза отделения — всегда здо­ровался со студентом Ландау за руку. За годы обучения в универси­тете Ландау сдал все дисциплины, которые читал Лукин.

Лукин несколько афишировал свое расположение к способному студенту, и это было одной из причин уважительного отношения к Ландау его однокашников, которые стали называть его Львом Дави­довичем.

Напишите о своем впечатлении от рассказа о Л Ландау

Мне очень симпатичен Ландау. Он нравится мне и как ученый, и как человек. Немного рассеянный, скромный, всегда готовый подска­зать однокашникам, он очень способный в учебе. Несмотря на его мягкость, Ландау готов вступить в интеллектуальную схватку даже с очень грозным оппонентом, он готов отстаивать свою точку зрения. Именно из-за того, что он всегда был самим собой, его уважали и пре­подаватели, и студенты. Мне кажется, что Ландау — пример для под­ражания и в науке, и в жизни.

 

№16

I

Скрипучие половицы

Дом рассохся от старости. А может, от того, что стоял среди со­сен, от которых все лето тянуло жаром. Набегавший иногда ветер не проникал в открытые окна, он только шумел над соснами и проносил над ними кучевые облака.

Чайковскому нравился этот старый дом, где пахло скипидаром и белыми гвоздиками, которые в изобилии цвели под окнами. Ино­гда они даже не были похожи на цветы, они напоминали белый пух.

Только одно раздражало в доме композитора: для того чтобы, пройти от двери к роялю, надо пересечь пять шатких половиц. На­верное, выглядело забавно, как пожилой композитор пробирается к роялю, приглядываясь на половицы прищуренным взглядом.

Если удавалось пройти так, чтобы ни одна половица не скрипну­ла, Чайковский садился за рояль и усмехался. Неприятное уже поза­ди и теперь начнется самое удивительное: дом запоет от первых же звуков рояля. На каждую клавишу отзовутся сухие стропила, двери и даже старушка люстра, потерявшая половину из своих хрусталей, похожих на дубовые листья.

Самая простая музыка разыгрывалась в этом доме гак симфония. «Прекрасная оркестровка! » — думал Чайковский, восхищаясь певу­честью дерева.

Чайковскому стало даже казаться, что дом уже с утра ждал, когда композитор сядет за рояль. Дом скучал без звуков.

Иногда ночью он просыпался от потрескивания половиц, кото­рые, казалась, вспоминали ноты из его музыки. Еще это напоминало оркестр, когда музыканты настраивают свои инструменты перед вы­ступлением. То тут, то там — то на чердаке, то в маленькой зале — кто-то трогал струну. Чайковский улавливал мелодию, но, проснув­шись, уже не мог ее вспомнить и жалел, что не может теперь ее про­играть.

Прислушиваясь к ночным звукам, композитор часто думал, что жизнь проходит, а то, что он сделал, всего лишь маленькая дань народу, друзьям, любимому поэту Александру Сергеевичу Пушкину. Он жалел, что еще ни раз ему не удавалось передать тот легкий восторг от самых простых вещей: ауканья девушек в лесу, от радуги.

Нет, очевидно, ему это не дано. Он никогда не ждал вдохновения; он всегда работал, как вол, и вдохновение рождалось в работе.

Пожалуй, больше всего ему помогали леса, тот лесной дом, где он гостил этим летом, просеки, заросли, заброшенные дороги, в чьих колеях, налитых дождем, отражался ночью месяц. Ему помогали печальные русские закаты и удивительный воздух.

Он не променяет эти русские зори ни на какие великолепные за­каты Италии. Он отдал всего себя России без остатка — ее лесам, деревушкам, околицам, тропинкам, песням. С каждым днем его все больше мучает то, что он не может выразить всю поэзию своей стра­ны. Он должен добиться этого. Главное, не щадить себя.

Определите стиль данного текста и обоснуйте свою точку зре­ния.

Мне кажется, что стиль данного текста — художественный. Это рассказ; его основная цель — воздействие на воображение, чувства и мысли читателей с помощью созданных образов. Для этого автор использует средства художественной выразительности: эпитеты (тончайшие, печальные), олицетворении (дом скучал, пропоет поло­вица) и др. Автор также использует внутреннюю речь, что помогает читателям понять, что чувствовал Чайковский, и разделить с ним его переживания.

 

№16

II

Скрипучие половицы

Дом рассохся от старости. А может быть, от того, что стоял среди сосен, от которых все лето тянуло жаром. Ветер иногда налетал, но не приносил прохлады в открытые окна.

Чайковскому нравился этот деревянный дом. В нем¹ пахло скипи­даром и белыми гвоздиками, которые росли под окнами. Единствен­ное, что раздражало композитора, это скрипучие половицы. Чтобы добраться от двери до рояля, нужно было пересечь пять шатких по­ловиц. Когда Чайковскому удавалось это сделать так, чтобы ни одна из них не заскрипела, он садился за рояль и усмехался. Самое непри­ятное уже позади, и теперь начнется самое удивительное: дом запоет. На любую клавишу отзовутся тончайшим резонансом рассохшиеся ' стропила, двери и старушка люстра.

Самая простая музыкальная тема разыгрывалась в этом доме как симфония, и это очень нравилось Чайковскому.

Композитору даже стало казаться, что дом с утра ждал, когда он сядет за рояль. Дом скучал по музыке.

Иногда ночью Чайковский просыпался и слышал, как, потрески­вая, поет то тут, то там то одна, то другая половица, как бы припо­миная звуки, игравшие здесь днем. То на чердаке, то в маленькой зале кто-то трогал струну. Чайковский даже улавливал мелодию, но утром, просыпаясь, не мог ее вспомнить и жалел, что не может ее проиграть.

Прислушиваясь к ночным звукам, он часто думал, что жизнь преходит очень быстро, а его произведения — лишь малая дань сво­ему народу, своим друзьям, своему любимому поэту Александру Сергеевичу Пушкину. Ему еще ни разу не удалось передать чувство восторга от самых простых вещей, окружавших его: радуги или ау­канья девушек в лесу.

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: