Мило, тревожно, бессмысленно

Марио провел меня на другую половину здания бойни. «Тут у нас зона для сбора свиней. Эти прибыли вчера вечером. Мы их поим. Если им приходится ждать более суток, мы их кормим. Эти загоны были спроектированы скорее для крупного рогатого скота. Тут достаточно места для пятидесяти свинок, но иногда мы получаем семьдесят или даже восемьдесят свиней Одновременно, тогда приходится туго».

Когда оказываешься рядом с такими крупными, умными животными накануне их смерти, становится как-то не по себе. При этом невозможно узнать, чувствуют ли они что-нибудь насчет того, что вот-вот произойдет. До того момента, когда выходит боец, чтобы погнать следующую жертву на покатый настил, свиньи кажутся относительно спокойными. Не заметно никаких признаков страха, никто не визжит и даже не жмется к соседям. Однако я заметил одну свинью, которая лежала на боку и дрожала. Даже когда появлялся боец и все остальные вскакивали на ноги и начинали волноваться, эта продолжала лежать и дрожать. Если бы наша собака Джордж вела себя подобным образом, мы бы тут же показали ее ветеринару.

если бы кто-нибудь узнал, что я в такой ситуации ничего для нее не делаю, он бы наверняка решил, что с гуманизмом у меня плоховато. Я спросил Марио об этой свинье.

— Обычные свинячьи приколы, — усмехнулся тот.

На самом деле сердечный приступ — не редкость у ожидающих забоя свиней, когда они превращаются в «лежачих больных». Слишком много волнений: переезд, новая обстановка, обработка, визг по ту сторону двери, запах крови, боец, размахивающий руками… Но, может, это и впрямь всего лишь «свинячьи приколы», и усмешка Марио справедлива.

Я интересуюсь, догадываются ли, по его мнению, свиньи, зачем они здесь и что тут происходит.

— Да нет, не думаю. Многие стараются вдолбить вам в голову неприятную мысль, будто животные знают, что вот-вот умрут. Я видел очень много коров и свиней, которые прошли через бойню, и у меня такого впечатления не возникло. Я имею в виду, они испуганы потому, что никогда раньше здесь не были. Они привыкли, что их выпускают поваляться в грязи, погулять в поле и водят на анализы. Вот почему их предпочитают привозить по ночам. Тогда они понимают только, что их куда-то перевезли и они чего-то тут ожидают.

Может быть, Марио прав, а может, и нет. Возможно и то, и другое.

— Вам нравятся свиньи? — спрашиваю я, и, кажется, что это самый невинный вопрос, но в такой ситуации его трудно задать и нелегко на него ответить.

— Нужно, чтобы им было спокойно. Но это нечто умозрительное. А насчет того, каких животных я предпочитаю, то труднее всего — с овцами. Электрошокеры созданы для свиней, а не для овец. Приходится их пристреливать, но пуля может и срикошетить.

Я не успел обдумать информацию насчет овец, поскольку появился боец, с руками по локоть в крови, и палкой с колотушкой погнал очередную свинью в зону забоя. А Марио ни с того, ни с сего вдруг заговорил о своей собаке: «собачка, маленькая такая. Шит-цу», — он странно разделяет это слово на слоги, произнося первый, как shit, т. е. дерьмо, затем замолкая на долю феекунды, как будто ему необходимо создать во рту давление, и наконец выпаливает «цу». Он с явным удовольствием рассказывает о дне рождения, который он недавно устроил своей «шит-цу», на который пригласили других местных собак — «всю собачью мелочь». Он Сделал фотографии всех собачек, сидящих на коленях y хозяев. Раньше он их терпеть не мог. Считал, что это нe настоящие собаки. Потом у него появилась маленькая собака. И теперь он любит маленьких собачек. Вошел боец, размахивая окровавленными руками, и взял следующую свинью.

— Вы когда-нибудь беспокоились об этих животных? — спрашиваю я.

— Беспокоился?

— Хотелось пощадить хоть одного?

Он рассказывает историю о корове, которую недавно к нему привели. Она была любимицей на малюсенькой ферме, но «время пришло». (Кажется, никому не приходит в голову продумывать такие выражения.) Когда Марио готовился убить корову, она лизнула его в лицо. А потом еще раз и еще. Может быть, она привыкла так делать, когда была «любимицей» на ферме. А может, просила о снисхождении. Рассказывая эту Историю, Марио посмеивался, стараясь, как мне показалось, скрыть таким образом неловкость. «О Господи, а потом, — говорил он, — она придавила меня к стене и простояла так минут двадцать, пока мне не удалось ее усмирить».

Трогательная история, история, которая не имеет смысла. Как корове удалось прижать его к стене? Не такая там планировка. А где были другие рабочие? Что они делали в это время? Насколько я знаю, всюду — от самой крупной бойни до самой маленькой, — процесс должен идти непрерывно. Почему в «Раю» терпели задержку целых двадцать минут?

Было ли это ответом на вопрос о желании кого-то пощадить?

Пора было уезжать. Я хотел провести побольше времени с Марио и его рабочими. Это очень милые люди, гордые, гостеприимные, люди такого типа, боюсь, не смогут долго продержаться в сельском хозяйстве. В 1967 году в стране было более одного миллиона свиноферм. В десять раз больше, чем сейчас, только за прошедшие десять лет число мелких ферм, выращивающих свиней, сократилось больше чем на две трети. (Четыре компании теперь производят 60 процентов свиней в Америке.)

Этот сектор изменился больше всего. В 1930-м более 20 % американского населения было занято в сельском хозяйстве. Теперь их менее 2 %. И это несмотря на то, что объемы сельхозпродукции постоянно увеличиваются — они выросли вдвое в период между 1820 и 1920 годами, между 1950 и 1965, между 1965 и 1975, и в следующие десять лет опять вдвое. В 1950 году один работник фермы обеспечивал продовольствием 15, 5 потребителей. Теперь одного рабочего достаточно для обеспечения 140 потребителей. Это обременительно как для тех, кто пользуется продукцией мелких ферм, так и для самих фермеров. (Среди американских фермеров самоубийств в четыре раза больше, чем среди других категорий населения.) Почти все — кормление, поение, освещение, обогрев, вентиляция и даже забой — теперь автоматизировано. В системе промышленного животноводства требуется лишь два вида человеческой деятельности — либо бюрократическая возня с бумажками (ее очень немного), либо неквалифицированная, опасная и плохо оплачиваемая работа такой много). На промышленных фермах фермеров не осталось.

Может быть, это не имеет значения. Времена меняется. Может быть, образ во все вникающего фермера, который заботится о своих животных и о нашем хлебе «насущном, — образ столь же ностальгический, как образ телефонистки, соединяющей звонящих. И, может быть, это достойная расплата за то, что мы заменили фермеров механизмами.

— Мы не можем позволить вам так уехать, — сказала мне одна из работниц. Она исчезла на несколько секунд и вернулась с бумажной тарелкой, на которой выысокой грудой лежали розовые лепестки ветчины. — Какие же мы хозяева, если не дадим вам попробовать образец нашей продукции? Марио взял кусочек и отправил его в рот.

Я не хотел это есть. Сейчас мне вообще не хотелось думать о еде, от кровавых сцен и запахов бойни у меня пропал аппетит. Но больше всего то, что ляежало на тарелке, отвращало меня тем, что еще недавно оно было частью свиньи в загоне предубойного содержания. Может быть, в том, чтобы попробовать окорока, не было ничего страшного. Но что-то глубоко внутри меня — разумно или неразумно, патетически или этически, эгоистически или сострадательно — просто не впускало мясо внутрь моего организма. Для меня мясо — это не то, что употребляют пищу.

И все же что-то еще глубже внутри меня желает го съесть. Я очень хочу показать Марио, что признателен за его щедрость. Сказать, что благодаря его нелегким трудам появляется вкусная еда. Я хочу сказать: «Ах, как вкусно! » — и взять еще кусочек. Я хочу «преломить хлеб» с ним. Ничто — ни разговор, ни рукопожатие, ни даже объятие — не упрочивает дружеских отношений так, как совместная трапеза. Может быть, это дань культуре. Может быть, эхо общинных пиров наших предков.

Вот о чем рассказывает бойня, если посмотреть на это с определенной точки зрения. На тарелке передо мной результат, обещающий оправдать все кровавые деяния за соседней дверью. Я слышал это много раз от людей, которые выращивают животных для потребления, и на самом деле это единственный способ составить уравнение: либо еда — в зависимости от того, какова она на вкус, каким функциям служит, — оправдывает процесс, при помощи которого она оказывается на тарелке, либо нет.

Для некоторых, при таком подходе, оправдывает. Для меня — нет.

— Я соблюдаю кашрут, — объявляю я.

— Кашрут} — переспрашивает Марио.

— Да, — говорю я со смешком, — я еврей. И соблюдаю кашрут.

В комнате воцаряется тишина, как будто сам воздух твердеет, напитываясь этим новым фактом.

— Тогда довольно забавно писать о свинине, — говорит Марио. И я не могу понять, поверил ли он мне, понял ли и сочувствует, или заподозрил подвох и даже оскорблен. Может быть, он знает, что я лгу, но понимает и сочувствует. Все кажется возможным.

— Да, забавно, — соглашаюсь я. Но это не так.

Кошмары

Свиньи, которых забивают в «раю для парного мяса», поступают с нескольких оставшихся в стране свиноферм, где не используют промышленные методы, свинина, которую предлагает практически любой гипермаркет и ресторан страны, поставляется с промышленных ферм, производящих сегодня 95 % американской свинины. (На момент написания этой книги Чипотль«— единственная национальная сеть ресторанов, заявляющая, что получает значительную долю свинины с ферм, работающих не на промышленной снове.) Если вы просто покупаете то, что видите, можете быть полностью уверены, что попавшая к вам ветчина, бекон и отбивные поступили с промышленной фермы.

Потрясает контраст между жизнью свиньи на такой ферме — накачанной антибиотиками, изувеченной, живущей в скученности на ограниченной территории и полностью лишенной ласки, — и той, что выращена на хорошо организованном предприятии, где традиционные сельскохозяйственные методы сочетаются с лучшими из современных инноваций. Не найти лучшего свиновода, чем Пол Уиллис, один из лидеров движения за сохранение традиционного свиноводства (и глава отдела компании «Ранчо Нимана», единственногo, в стране поставщика непромышленной свинины), и, напротив, нельзя вообразить себе худшей компании, чем «Смитфилд» — крупнейшего переработчика свинины в государстве.

Соблазнительно начать эту главу с описания ада на предприятиях «Смитфилд» и закончить относительно идиллическими картинами лучших непромышленных предприятий. Но строить историю о свинофермах подобным образом, значит намекать, что отрасль в целом движется в сторону повышения уровня благоденствия животных и ответственности за окружающую среду, тогда как правда — это что-то совершенно противоположное. Нет никакого «возврата» к традиционному свиноводству, основанному на экономии и бережливости. «Движение» в сторону традиционных семейных свиноферм — это реальность, но в большой степени эта реальность представляет собой неустанные попытки фермеров научиться продвигать свою продукцию на рынке и сохранять завоеванные позиции. Промышленное свиноводство в Америке продолжает распространяться, а темпы его роста по всему миру еще более угрожающи.

Сентиментальные попытки

Когда я остановил машину у фермы Пола Уиллиса в Торнтоне, штат Айова, где он координирует производство свинины пятью сотнями мелких фермеров для компании «Ранчо Нимана», то был слегка озадачен. Пол сказал, что мы должны встретиться в его офисе, но я увидел только неказистый домишко из красного кирпича и несколько ферм. Было все еще тихое утро, и ко мне приближался худощавый бело-рыжий деревенский кот. Пока я бродил, выискивая то, что соответствует моему пониманию офиса, на фоне полей обозначился Пол с кружкой кофе в руке, в темно-синем камуфляжном комбинезоне и маленькой кепке, едва скрывающей ежик каштановых с проседью волос, после мягкой улыбки и твердого рукопожатия он повел меня в офис. Мы ненадолго присели в кухне, которая могла похвастать разве что бытовой техникой, казалось, вывезенной контрабандой из Чехословакии во времена холодной войны. Нас там уже ожидал кофе, то Пол настоял, чтобы сварить новую порцию. «Этот уже немного выдохся», — объяснил он, снимая с себя комбинезон, под которым оказался другой — голубой в белую полоску.

«Вы, наверно, хотите все это записать», — сказал Пол перед выходом. Эта открытость и желание по-мочь, стремление поделиться своей историей задали тон всему нашему дальнейшему общению — даже когда наши разногласия стали очевидны.

«В этом доме я вырос, — сказал Пол. — Какие у нас вывали семейные обеды, особенно по воскресеньям, когда съезжались родственники: бабушки с дедушками, тети, дяди, двоюродные братья и сестры!.. После обеда, во время которого всегда подавали овощи по сезону, например, сладкую кукурузу и свежие помидоры, дети до конца дня убегали к ручью или в рощу и играли до упаду. Дня никогда не хватало для развлечений, чего только мы не вытворяли… Комната, где сейчас мой кабинет, была столовой, где как раз и обедали по воскресеньям. В будние дни мы ели на кухне, и обычнo к столу приглашали рабочих, которых нанимали в особых случаях — когда косили сено, кастрировали свиней или что-нибудь строили, например, амбар. Ну, когда требуется дополнительная помощь. Это были обычные трапезы. И только в исключительных случаях мы ездили поесть в город».

За кухней оказалась пара почти пустых комнат. В офисе Пола стоял только деревянный стол, на котором громоздился монитор компьютера, где мелькали электронные письма, таблицы и какие-то файлы; на стене высели карты, утыканные булавками, указывающими местоположение ферм из компании «Ранчо Нимана» и боен, услугами которых они пользуются. Сквозь большие окна виднелся типичный айовский ландшафт — холмистая равнина, покрытая полями соевых бобов, кукурузы и пастбищами.

«Давайте я расскажу вам в двух словах, — начал Пол. — Когда я вернулся на ферму, мы стали выращивать свиней по пастбищной системе, примерно так же мы делаем и теперь. Это сильно напоминает то, что мы делали, когда я был мальчишкой. Конечно, у меня были обязанности по дому, а кроме того я еще ходил за свиньями. Но кое-что теперь изменилось, все дело в электрическом оборудовании. Когда-то все зависело от мышечной силы. Приходилось орудовать вилами. И это делало работу на ферме тяжелой и нудной.

Ладно, не будем отвлекаться, я тут жил, растил себе свиней и радовался. В конце концов нам удалось подняться, мы стали давать по тысяче свиней в год, ну и сегодня у нас примерно то же. Но я видел, что этих сооружений, похожих на тюрьму, строится все больше и больше. В то время Северная Каролина рванула вперед — фермы семьи Мерфи. Я сходил на пару собраний, они там тоже были: „Это требование будущего. Вам надо укрупняться! “ И тут я говорю: „Не может быть ничего лучше того, чем я занимаюсь. Ни-че-го. Ни для животных, ни для фермеров, ни для потребителей. В том, что вы предлагаете, нет ничего хорошего“. Но они убедили кучу людей, которые боялись, что их вытеснят из бизнеса, что это единственный путь, го было где-то в конце 80-х. Поэтому я начал искать рынок сбыта для „свиней, живущих на свободном выгуле“. На самом деле этот термин изобрел я». Повернись дело чуточку по-другому, нетрудно представить, что Пол мог так и не найти место, где были готовы платить больше за его свиней, а не покупать дешевых смитфилдовских. Его история могла закончиться в этой точке, как и истории более полумиллиона свиноферм, исчезнувших за последние двадцать пять лет. Однако случилось так, что Пол нашел рынок, который был ему нужен, когда познакомился с Билом Ниманом, основателем «Ранчо Нимана», и вскоре руководить в компании производством свинины, (Билл и оставшиеся члены корпоративной команды в то время искали рынки для Энди (Мичиган), потом для Джастина (Миннесота), затем для Тодда (Небрака), для Бетти (Северная Дакота), для Чарльза (Висконсин), а ныне — для более пяти сотен мелких семейных свиноферм. Компания «Ранчо Нимана» платит фермерам за фунт свинины на 5 центов больше, чем средняя рыночная стоимость, и гарантирует своим скотоводам «нижнюю границу цены», не глядя на рыночные ставки. Сегодня стоимость колеблется где-то между двадцатью пятью — тридцатью с лишком долларов за свинью, и эта скромная сумма позволила фермерам выжить, когда большинство уже разорилось.

Ферма Пола — впечатляющий пример того, что один из его героев, Уэнделл Берри, этакая квинтэссенция фермера-интеллектуала, назвал «нашими сентиментальными попытками имитировать естественный процесс». Для Пола это означает, что в центре производства свинины свиньям позволено быть свиньями (по большей части). К счастью для Пола, позволить свиньям быть свиньями означает следить, как они жиреют и, как мне сказали, становятся вкуснее. (Традиционные фермы всегда побивают промышленные по показателям вкусовых качеств.) Суть в том, что фермер пытается найти такие способы выращивания свиней, когда благоденствие животных и эффективность производства не противоречат друг другу, а планомерно подводят животных к намеченному «весу для забоя». Любой, кто уверяет, будто возможна идеальная гармония между интересами фермеров и животных, вероятнее всего, пытается вам что-то продать (и это что-то отнюдь не тофу). «Идеальный вес для забоя» на самом деле нельзя назвать высшим счастьем для свиньи, но на самой лучшей маленькой семейной свиноферме существует частичное совпадение интересов. Когда Пол кастрирует поросят-однодневок без анестезии (что происходит с 90 процентами всех поросят-самцов), кажется, что его интересы не очень хорошо согласуются с интересами юных хряков, но это относительно короткий период страданий в сравнении с продолжительной совместной радостью между Полом и свинками, когда он позволяет им побегать по травке, что немало, если вспомнить о продолжительных страданиях свиней на промышленных фермах.

В лучших традициях старого сельского хозяйства Пол всегда старается максимально привести в соответствие нужды его фермы с нуждами свиней — с их естественными биоритмами и схемой их роста.

На своей ферме Пол руководствуется главной идеей — позволить свиньям быть свиньями, но это противоречит основному требованию современного промышленного свиноводства, которое гласит, что, если человек думает о прибыльности производства, он должен проектировать фермы, согласно множественным связям с многоэтажными офисными зданиями другом городе, в другом штате или даже в другой стране. Какая разница на практике следует из этой идеологической разницы? Наиболее очевидна та, которую может увидеть с дороги любой, кто ничего не знает о свиньях, — на ферме Пола свиньи могут гулять по земле, а не по бетону и шиферу. Многие, хотя и не все свиноводы из компании «Ранчо Нимана» позволяют свиньям выходить на свежий воздух. Тем же фермерам, которые не могут этого осуществить, приходится выращивать свиней в условиях так называете «глубокого залегания», что все-таки оставляет им воззможность вести жизнь, «характерную для вида», т. е. такое существование, которое позволяет свиньям быть свиньями, иными словами, рыть землю, играть, строить гнезда и лежать вместе, глубоко зарывшись в сено, чтобы ночью было теплее (свиньи предпочитают-спать, сбившись в кучу).

На ферме Пола есть пять полей по двадцать акров каждое, которые попеременно отводятся то свиньям, то урожаю. Он провез меня по ферме в своем огромном белом пикапе. После ночных визитов на промышленыe фермы было особенно приятно видеть все открытым взгляду: арочные теплицы, точечно разбросанные по полям, амбары, открывающиеся на пастбища, кукурузу и сою, простирающиеся насколько может видеть глаз. А вдали — случайная промышленная ферма.

В центре любого предприятия по выращиванию свиней — и в центре современного благоденствия свиней — жизнь свиноматок. У Пола подсвинок (самок, которые не рожали) и свиноматок, как и всех подсвинок и свиноматок, которых выращивают для компании «Ранчо Нимана», селят группами и обращаются с ними так, чтобы способствовать «стабильной социальной иерархии». (Цитата из впечатляющих стандартов благосостояния животных, которые выработал Пол совместно с сестрами Дайаной и Марлен Хальверсон, пользующимися заслуженным уважением среди специалистов по благоденствию животных с тридцатилетним стажем адвокатской практики по защите животных и дружественно настроенным к фермерам.)

Среди других правил, предназначенных для создания стабильной социальной иерархии, есть указание, требующее «никогда не вводить одинокое животное в сложившуюся социальную группу». Трудно ожидать, что подобного рода обещания будут напечатаны на упаковке бекона, но оно невероятно важно для свиней. Принципиальный вывод из таких правил прост: свиньи нуждаются в общении с теми свиньями, которые, как знают свиньи, ведут себя нормально. Примерно так, как большинство родителей старается в середине года не переводить детей из знакомой школы в незнакомую, так и свиноводство диктует фермерам делать все возможное, чтобы удерживать свиней в сложившихся социальных группах.

Пол также беспокоится о том, чтобы у подсвинок и свиноматок было достаточно пространства, чтобы наиболее робкие животные могли отойти от самых агрессивных. Чтобы создать «зоны отступления», он иногда использует соломенные тюки. Как и другие фермеры из «Ранчо Нимана», он не купирует поросятам хвосты и не удаляет им зубы, как это непременно делают на промышленных предприятиях, чтобы избежать лишних укусов и каннибализма. Если социальная иерархия крепкая, свиньи сами улаживают споры жду собой.

На всех свинофермах компании «Ранчо Нимана» беременных свиней следует держать вместе с их социальными группами и давать возможность выйти на свежий воздух. По контрасту примерно 80 процентов беременных свиней в Америке, или 1, 2 миллиона, которыми владеет компания «Смитфилд», содержатся в отдельных клетках из бетона, ставших такого маленького размера, что свиноматки не могут в них повернутся. Когда свиньи покидают свиноферму компании Ранчо Нимана«, за ее воротами их сопровождают строгие инструкции по транспортировке и забою (их берут из тех же стандартов по благоденствию животных, которые требуют, чтобы фермер сохранял стабильную социальную иерархию). Это вовсе не означает, что транспортировка и забой в компании «Ранчо Нимана» выполняются «старомодным способом», есь много настоящих улучшений, как в стиле управления, так и в технологии (программы аттестации для рабочих и водителей грузовиков, аудиты забоя, письменные отчеты для повышения ответственности, регулярные осмотры квалифицированными ветеринарами, учет сводок погоды, чтобы не перевозить животных в холод и в жару, нескользящее напольное покрытие и оглушение перед забоем). И все же никто в компании «Ранчо Нимана» не дошел до того, чтобы потребовать всех изменений, которые считает необходимыми; подобные средства для достижения цели есть только у сааых крупных компаний. Поэтому приходится идти на компромиссы, например, соглашаться на то, что многим свиньям с «Ранчо Нимана», чтобы добраться до приемлемой бойни, придется преодолеть длительные расстояния.

Кроме того, на ферме Пола и других фермах компании «Ранчо Нимана» впечатляет не только то, что видишь, но и то, чего там не увидишь. Там животным не дают ни антибиотики, ни гормональные препараты, пока этого не пропишет врач. Нет ям и контейнеров, куда сваливают мертвых свиней. Нет вони, по большей части потому, что нет отстойников с животными отходами. Поскольку соответствующее условиям количество животных выращивается на земле, навоз уходит назад в почву как удобрение для растений, которые, в свою очередь, станут кормом для свиней, и в итоге ущерба окружающей среде никакого. Страдание, конечно, здесь тоже есть, зато жизнь более привычная, и даже бывают моменты, которые кажутся проявлениями чистой свинячей радости.

Пол и другие свиноводы из компании «Ранчо Нимана» не только делают все эти вещи (или не делают), но уж, во всяком случае, они должны работать согласно этим правилам. Они подписывают контракты. Они подвергаются по-настоящему аудиту и, что возможно наиболее показательно, позволяют подобным мне посторонним внимательно разглядывать своих животных. Это важно, потому что большинство гуманных стандартов на фермах не что иное, как откровенные попытки отрасли нажиться на растущей озабоченности общественности. Отыскать такую компанию (маленькая компания «Ранчо Нимана» одна из самых больших), которая не была бы вариантом промышленной фермы, задача совсем не из легких.

Когда я уже готовился уезжать с фермы Пола Уиллиса, он припомнил Уэнделла Берри и нараспев перечислил мне те неизменные продукты, которые каждый купает в супермаркете или заказывает в ресторане агрикультурной политикой, а эти продукты появляются в результате умелых действий фермеров, агробизнеса и самого Пола. Каждый раз выбирая продукт питания, вы, и тут Пол цитирует Берри, «занимаетесь фермерством по доверенности».

В книге «Искусство банальности» Берри подвел итог тому, на что делают ставку в «фермерстве по доверенности».

«Наши методы… все больше и больше напоминают методы минеров… Это уже ясно многим из нас. Что недостаточно ясно, возможно, любому из нас, так это степень нашего соучастия, как отдельных личностей и особенно как индивидуальных потребителей, в действиях корпораций… Большинство людей… отдали доверенность на производство и обеспечение всех их продуктов питания корпорациям».

Эта идея создает множество возможностей. Весь гигант пищевой промышленности, в конечном счете, движется и определяется тем выбором, который мы делаем, когда официант нетерпеливо ждет нашего заказа, или теми практическими соображениями и желаниями, которыми мы руководствуемся, нагружая тележку в гипермаркете или сумки на фермерских рынках. Мы закончили день в доме Пола. Куры гуляли по двору и подбегали к загородке загона для кабанов, «Этот дом построил Мариус Флой, — сказал он, — мой прапрадед, который приехал из Северной Германии. По мере разрастания семьи его пристраивали. Мы живем тут с 1978 года. Тут выросли Энн и Сара. Им приходилось топать по этой дороге до самого конца, чтобы сесть на школьный автобус».

Через несколько минут Филлис (жена Пола) принесла весть, что промышленная ферма купила участок земли у соседей дальше по дороге и сейчас строит свинарник на шесть сотен голов. Рядом с домом будет промышленная ферма, а они с Филлис надеялись жить в этом доме, выйдя на пенсию — в домике на холме, устремившем взгляд на землю, где Пол провел несколько десятков лет, не жалея сил, чтобы восстановить прерии Среднего Запада. Они с Филлис называли это «Фермой мечты». Рядом с их мечтой теперь замаячил кошмар: тысячи страдающих больных свиней, окруженных густой, тошнотворной вонью. Соседство с промышленной фермой не только снизит ценность земли Пола (считается, что ухудшение качества земли от промышленного фермерства обошлось американцам в 26 миллиардов долларов) и разрушит саму землю, причем запах сделает совместное существование в лучшем случае невероятно неприятным, а в худшем — опасным для здоровья семьи Пола, — но и войдет в противоречие со всем, ради чего Пол проработал всю свою жизнь.

«Единственный, кто не протестует против этого, тот, кто всем этим владеет», — говорит Пол. Филлис продолжает его мысль: «Люди ненавидят подобных фермеров. Что они чувствуют, зная, что работают там, где их ненавидят? »

В пространстве этой кухни разворачивалась растянутая во времени драма экспансии промышленного свиноводства. Но, кроме того, росло и сопротивление ей, наиболее ощутимо воплотившееся в Поле. (Филлис тоже не сидела сложа руки, участвуя в региональных политических битвах, направленных против промышленного свиноводства в штате Айова.) Я пишу это спустя какое-то время после посещения фермы. Если эта история для вас что-то значит, тогда, вероятно, экспансия промышленных ферм, обсуждавшаяся на этой айовской кухне, поможет росту сопротивления, которое когда-нибудь с этим покончит.

Куски дерьма

Сцена на кухне Уиллисов повторялась много раз. Сообщества по всему миру борются, чтобы защитить себя от загрязнения и вони промышленных ферм, которые больше похожи на тюрьмы для свиней. В Соединенных Штатах из судебных процессов против промышленных свиноферм наиболее удачны были те, что велись по поводу невероятного загрязнения от них. (Когда говорят о неблаговидной дани окружающей среде, которую платит животноводство, то по большей части имеют в виду именно это.) Проблема проста: огромное количество дерьма. Так много, с ним так плохо справляются, что оно течет в реки, озера и океаны — убивая природу и загрязняя воздух, воду и землю, что, естественно, разрушает человеческое здоровье.

Сегодня типичная промышленная свиноферма оизводит ежегодно 7, 2 миллиона фунтов навоза, типичная бройлерная ферма — 6, 6 миллиона фунтов, а типичная ферма по разведению крупного рогатого скота — 344 миллиона фунтов. Управление общественной бухгалтерской отчетности (GAO) сообщает, что частные фермы «могут производить больше отходов, чем население некоторых крупных городов США». В целом, животные на фермах Соединенных Штатов производят в 120 раз больше отходов, чем люди, примерно 87 000 фунтов дерьма в секунду. Степень загрязнения от этого дерьма в 160 раз больше, чем муниципальные нечистоты. И при этом для животных на фермах практически нет инфраструктур для утилизации отходов — нет туалетов, что очевидно, но нет и канализационных труб, никто не отвозит отходы на переработку, и практически нет федеральных законов, регулирующих то, что с ними происходит. (GAO сообщает, что ни одно федеральное агентство даже не собирает надежных сведений о промышленных фермах или, насколько известно, о количестве разрешенных промышленных ферм в масштабе страны, и поэтому не может «эффективно упорядочивать» их.) Итак, что происходит с отходами? Я особо сосредоточусь на судьбе дерьма фермы Смитфилд, ведущего американского производителя свинины.

Одна только ферма Смитфилд ежегодно убивает больше свиней, чем составляет население таких городов, как Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго, Хьюстон, Феникс, Филадельфия, Сан-Антонио, Сан-Диего, Даллас, Сан-Хозе, Детройт, Джексонвилль, Индианаполис, Сан-Франциско, Коламбус, Остин, Форт-Ворт и Мемфис вместе взятые — примерно 31 миллион животных. Согласно осторожным подсчетам Управления по охране окружающей среды, каждая свинья производит в два-четыре раза больше дерьма, чем человек; в случае Емитфилда, примерно 281 фунт дерьма на каждого жителя Америки. Это означает, что Смитфилд — единый, с точки зрения юрисдикции, организм, — производит по меньшей мере столько фекалий, сколько все население штатов Калифорния и Техас вместе взятые.

Вообразите это. Вообразите, что, если вместо огройной инфраструктуры, занимающейся отходами и нечистотами, которую мы считаем само собой разумеющейся в современных городах, каждый мужчина, женщина и ребенок в каждом крупном и мелком городе в штатах Калифорния и Техас весь день будут отправлять естественные нужды в громадной яме на улице. Теперь вообразите, что они это делают к один день, а весь год, вечно. Чтобы понять эффект сбрасывания подобного количества дерьма в окружавшую среду, мы должны знать то, что в нем содержится. В огромной статье о ферме Смитфилд в журнале Rolling Stone под названием «Свинячий босс» Джефф Тиц собрал полезный список гадости, который можно найти в типичном дерьме свиней с промышленной фермы: аммиак, метан, сероводород, угарный газ, цианид, фосфор, нитраты и тяжелые металлы. Кроме того, нечистоты кормят более 100 видов патогенных микробов, которые несут людям болезни, в том числе сальмонеллу, криптоспоридию, стрептоколли и анарию. (Таким образом, у детей, которые растут земле типичной промышленной свинофермы, заболевание астмой учащается почти на 50 процентов, тех, которые живут неподалеку от промышленной фермы, астма развивается в два раза чаще.) И не все дерьмо — это испражнения, если быть точным — это то, что просачивается сквозь щелястый пол зданий промышленной фермы. А это включает в себя, но не ограничивается этим: мертворожденных поросят, послед, мертвых поросят, рвоту, кровь, мочу, шприцы с антибиотиками, разбитые бутылки с инсектицидами, волосы, гной, даже части тела.

Складывается впечатление, что свиноводство хочет убедить нас в том, что поля могут поглотить токсины из свиных фекалий, но мы знаем, что это неправда. Утечка ползет к водным путям, а такие ядовитые газы, как аммиак и сероводород, испаряются в воздух. Когда выгребные ямы размером с футбольное поле вот-вот разольются, Смитфилд, как любая другая ферма в промышленности, начинает разбрызгивать на поля удобрения, превращенные в жидкость. Иногда они просто распыляют их прямо в воздух, гейзер дерьма, разносящий мельчайшие брызги фекалий, которые создают водоворот газов, способный вызвать серьезные неврологические недомогания. Люди, живущие рядом с этими промышленными фермами, жалуются на постоянные носовые кровотечения, отолгию, хроническую диарею и жжение в легких. Даже когда жителям удается провести законы, которые ограничивают подобную практику, огромное влияние промышленности на правительство приводит к тому, что предписания зачастую аннулируются или не проводятся в жизнь.

Прибыли Смитфилда выглядят впечатляюще — в 2007 году продажи компании достигли 12 миллиардов долларов — пока, впрочем, не осознаешь масштаб издержек, облеченных в конкретную форму: загрязнений от дерьма, конечно, а также болезней, вызванных этими загрязнениями, и связанного с загрязнениями снижения цен на частную собственность (я называю только самые очевидные из них). Если бы вынести на публику эту и подобные ей темы, компания Смитфилд не смогла бы производить дешевое мясо и обанкротилась бы. Иллюзия прибыльности и «эффективности» митфилда, как и всех остальных промышленных ферм, сохраняется при условии широчайшего распространения ее продукции. Сделаем шаг назад: само по себе дерьмо штука неплохая. С давних пор оно было другом фермера, удобрением его полей, на которых он растил корма для своих животных, чье мясо шло в пищу людям, чье дерьмо вновь возвращалось на поля. Дерьмо превратилось в проблему только тогда, когда американцы решили, что мы во что бы то ни стало хотим есть мяca больше, чем любой другой народ в мире. Ради той иллюзорной выгоды мы отказались от фермы-мечты Пола Уиллиса и подписали договор со Смитфилд, позволив сельскому хозяйству (заставив его) отказаться от рук фермеров и приняв руководство корпораций, которые решительно боролись (и борются) за то, чтобы переложить свои расходы на общество. Потребители рассеянны или забывчивы (или, что еще хуже, поддерживают их), поэтому такие корпорации, как Смитфилд, держат животных в невыносимой тесноте. В такой ситуации фермеру не вырастить хоть сколько-нибудь достаточного количества корма на собственной земле, и приходится его возить. Более того, дерьма оказывается слишком много, и поля не могут его поглотить — не многовато, не просто много, а невероятно много. В какой-то момент три промышленные фермы в Северной Каролине производили больше азота (важного ингредиента удобрений для растений), чем могли впитать в себя поля всего штата.

Итак, вернемся к первоначальному вопросу: что происходит с громадным количеством невероятно опасного дерьма?

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться: