ПРОТИВОРЕЧИЕ МЕЖДУ ПРОСТРАНСТВОМ И ВРЕМЕНЕМ

 

13 ноября

 

Мы обязаны Шпенглеру тем, что он передал нам одно из самых ясных и важных свидетельств очень древнего и глубокого конфликта, который прослеживается даже в некоторых апокрифах о войне ангелов. Этот конфликт простирается через многие фазы человеческого сознания и ведет к истокам Самого Проявления, и человек преодолевает его лишь тогда, когда вновь оказывается в докосмическом Сознании. Он проявляется под разными масками и принимает различные формы, но наиболее ярко выражен в противоречии между пространством и временем.

Для обычного понимания пространства и времени представление о каком-то конфликте между ними вряд ли сколько-нибудь вразумительно, поскольку мы привыкли считать их чисто формальными предшествующими экзистенции категориями, которые совершенно не зависят от материи и сознания. Такое воззрение, однако, не согласуется ни с идеалистической философией, ни с теоретической физикой после эпохального вклада Альберта Эйнштейна, и именно потому, что его разделяют практически все, необходимо показать его несостоятельность, прежде чем приступать к рассмотрению конфликта между пространством и временем.

Кажется, уже достаточно ясно, что лично я не считаю пространство и время внеположными сознанию, но рассматриваю их скорее как виды и формы, которые детерминируют относительное сознание, определяют его роль, или, иными словами, создают подмостки для драмы эволюции. Пространство и время не являются какими-либо внешними ограничениями Конечной Реальности; напротив, они ей имманентны и суть попросту исходные ограничивающие формы, которые служат цели ограничения сознания или природы, как она представляется человеческому сознанию. Первичные категории заключают в себе представление о пространстве и времени как на языке восприятия, так и на языке понятий или законов. Они лежат в основании логики, отношений, периодичности, причинности и т. п., но не являются равнозначимыми и равноценными для всех видов относительного сознания: некоторые из этих видов по своей природе почти (если не всецело) темпоральны, тогда как другие преимущественно (а быть может, исключительно) пространственны. Так, сознание восприятия (сознание перцептуальное) в целом находится в более тесной связи со временем, чем с пространством, хотя пространственное качество особенно сильно в чувстве света. Напротив, понятия в очень большой степени пространственны, и в своей более развитой форме по существу сводят время к какой-то пространственной протяженности. Теснейший синтез понятий и восприятия происходит в связи с чувством зрения или миром света.

Одно из проявлений конфликта пространства и времени достаточно очевидно в борьбе между восприятием и понятием. Мы уже показали, как этот конфликт привел к самому принципиальному разделению направлений в философии. Которое из них ближе к Реальности? Это очень старый вопрос, который не только разделял философов, но и вызывал конфликты между классами и группами, носителями силы (авторитета) того или иного рода. Старая борьба между религией и властью — одна из фаз этого разногласия, и она упорно продолжается даже в наши дни. Чтобы понять эту многовековую борьбу со всем ее практическим значением для счастья и благосостояния человека, необходимо определить ее первоистоки и уяснить их смысл. Для этого необходимо пойти дальше одного лишь первоначального понимания пространства и времени в их отношении к сознанию.

О времени речь идет, когда мы говорим о становлении, периодичности, жизни, рождении, разложении, эволюции, прогрессе, утрате, приобретении и т. д. — используя при этом множество терминов, так или иначе подразумевающих процесс. В основании же таких понятий, как: закон, целостность, принципиальное тождество причины и следствия, свобода от греха, вины или кармы, бессмертие, логика, исчисление, обратимое время и т. п. — лежит пространство. Трагическое время, то есть время, которое едино с воплощенной жизнью, рождением, смертью, — необратимо и именно поэтому трагично: то, что случилось, нельзя отменить; неиспользованная возможность, предоставленная удобным моментом, упущена и канула безвозвратно; смерть полагает конец отношениям и т. п. Если бы реальность времени была безусловной, мы никогда не смогли бы подняться над трагической драмой бытия. В таком случае, разумеется, подлинной реальностью отличалось бы лишь творческое становление, но поскольку дополнительным аспектом всякого становления неизбежно является умирание, то радость становления неизменно сопровождалась бы смертным страданием, причем без всякой надежды когда-либо его разрешить. Шпенглер, со своей стороны, признает это трагическое свойство хронологического времени. Естественно, такая установка влечет за собой принципиальный пессимизм, но именно его гордо декларирует Шпенглер, утверждая, что откровенно принять пессимизм такого рода — во всяком случае, благородно и героично. Шпенглер со всей определенностью постулирует примат времени, и таким образом провозглашает его окончательное торжество в конфликте с пространством.

Контраст Шпенглеру составляют религиозные, научные и большая часть философских мыслителей, из которых наиболее выдающиеся — Будда, Шанкара и Иисус. Попытаемся определить их принципиальные точки зрения. Когда Гаутама пребывал в юношеском сне предающегося удовольствиям принца, толчком к пробуждению послужило то, что он стал свидетелем болезни, старости и смерти, в которых ясно увидел неизбежное следствие Становления. Он увидел также, что именно Становление, а не какой-либо из привходящих процессов в достижении так называемого счастья, является скрытой причиной несчастья или страдания. Отсюда: страдание — конечный итог временного процесса. Будда предвосхитил Шпенглера в понимании того, что мирская жизнь, Сансара, трагична в самом истоке, и относительно этой конкретной сферы сознания вполне последовательно избрал пессимистическую точку зрения. Однако в отличие от Шпенглера он отказался безропотно согласиться с этой трагедией. Он искал, и, в конце концов, нашел Силу, которая выше трагической сферы Сансары. Эта Сила — Состояние Сознания, превосходящее все, что под властью времени; на сегодняшний день оно известно нам под символическим наименованием Нирваны. Так вот, хотя и справедливо, что в самом высоком смысле сознание Нирваны превосходит и пространство и время, тем не менее, оно достижимо для человеческого сознания как нечто, отличающееся свойством, аналогичным пространству. Сознание Нирваны предполагает охват начала и конца одновременно, упраздняя тем самым трагическое свойство времени. Но по существу сам этот «охват» есть нечто пространственное. Кроме того, в дифференцировании уровней Нирваны также содержится принцип пространства. Мирской человек может достигнуть некоторой степени Сознания Нирваны, все еще оставаясь в пределах воплощенного сознания. Сама возможность такого достижения с одновременным сохранением корреляции между обоими планами Сознания предполагает некое частичное перекрытие одного вида сознания другим. Такое перекрытие неизбежно является принципиально пространственным, как это и обнаруживает тот факт, что попытки концептуального описания Нирваны по своему характеру пространственны, но никогда не временны, что попросту исключено. Будда принес весть Освобождения, Бессмертия. Поэтому в известном понимании он — оптимист. Но смысл промежуточной ступени, предложенной им человечеству, заключается в том, что Будда противопоставил трагический мир времени более могучему Пространственному Миру. Освобождение и Бессмертие — понятия пространственные, свободные от рабства времени.

Провозвестию Будды аналогичен смысл труда Шанкары, хотя его подход и методы — иные. Фактически Шанкара выдвинул понятие о монизме непрерывности — понятие пространственное — в противовес дискретности вселенной. Он постулировал непрерывную и неразрывную связь между душой (Атман) человека и Божеством (Брахман). Он однозначно отрицал реальность мира, состоящего из разрозненных частей, т. е. — видимой вселенной. Так вот, самое первое требование разрозненной множественности, несущей в себе трагическое свойство, заключается в трояком делении времени — на прошлое, настоящее и будущее. В этом корень множественности и причина всех бед.

При всем широчайшем за последние века западного христианства развитии оптимистического отношения к мирской сфере остается справедливым, что подлинное провозвестие Иисуса было точно так же от мира Иного, как провозвестие Будды и Шанкары. Иисус неоднократно говорил: «Царство Мое не от мира сего». Он никогда не утверждал, будто Бессмертие, Царство Небесное или Жизнь Вечную следует понимать как существование в мирской сфере. Временная власть, которая всегда особо центрирована на времени, безжалостно боролась против Иисуса и его последователей в течение нескольких веков. Он верно сказал: «Отдайте кесарево кесарю». Но Он же и добавил: «А Богу — Богово». И действительно, вызов, который Он бросил власти кесаря, оказался гораздо более грозным, чем любое вторгшееся войско. Войско могло бы и победить Рим, но это была бы лишь смена декораций для очередного проявления власти кесаря. Политические войны бессильны против самого ее принципа. Но именно этой основе власти и был брошен вызов Христа, поэтому усилия римлян искоренить все, что Он Собой олицетворял, были вполне обоснованы с точки зрения политического здравомыслия. (Тоталитарные правительства, как образчик дикого разгула и грубого произвола ничем не контролируемой политической власти (фашизм), в некотором специфическом смысле воплощают Антихриста: в них с исключительной наглядностью проявляется Дух, связанный временем. Такие правительства в неизбежной вражде с освобождающим Духом пространственного Сознания, но, в конечном счете, терпят крах, поскольку солидаризуются с меньшей властью). Христос готов был позволить кесарю поиграть с телами людей на краткий период времени, но Он взывал к человеческим душам, прекрасно понимая, что душа — единственное в человеке, что действительно имеет значение. Без власти над душами людей власть кесаря пуста и тщетна. Понимание этого объясняет, почему знаменитые честолюбивые властители-временщики так часто стремятся аннулировать божественные прерогативы. Кесарь преуспевает во власти над человеком лишь до тех пор, пока может привязать душу человека к телу, чтобы властвовать над ним, поэтому тот, кто может освободить душу, бросает вечное Зерно и оставляет кесарю одну лишь шелуху.

Иисус со всей определенностью бросал вызов миру времени, но для Него этот мир в значительной степени символизировался властью кесаря. Он предлагал Мир Иной, кардинальная характеристика которого — Бессмертие. Однако все подверженное течению времени смертно. Сущность времени — отрицание пространства, и неизменно лишь то, что неподвластно времени. Посредством самоанализа мы можем обнаружить в своем сознании нечто, что отличается устойчивостью и течению времени неподвластно. Этот факт, если его понять должным образом, является убедительным доказательством транстемпоральной (не временной) Реальности, кроющейся в основании человека. Иисус, как и его предшественники, просто стремился пробудить в людях признание этой транстемпоральной Реальности. Это Признание означает «новое рождение» и по его достижении тотчас уничтожает рабство в этом мире времени, включая и власть кесаря.

Всякая власть кесаря, как в частном политическом смысле, так и в форме военной диктатуры, есть по существу проявление власти времени. Ницше, один из провозвестников временной власти, ясно понимал это, и откровенно и агрессивно учил Антихристу. Он превозносил насилие воли во времени и ненавидел могущество христианского непротивления. Все правители, душа которых отождествлялась с политической властью, являются сознательными или бессознательными последователями Ницше, а все мужчины и женщины, которые воплощают нечто от христианского принципа, находятся в противоречии с ними.

* * *

В сознании, которое проявляется в примитивных формах, временной принцип доминирует. Это значит, что он преобладает в количественном отношении, так как под его властью не только большая часть человеческой жизни, но и вся дочеловеческая жизнь. В историческом смысле Шпенглер прав, когда он говорит, что пространственное понимание актуализируется лишь как плод культуры. Оно рождается и сохраняется в этом мире лишь с большим трудом. Но с другой стороны, оно располагает силой, которая, в конечном счете, побеждает. Превосходный пример силы пространственного принципа — космологическое обобщение сэра Исаака Ньютона. Ньютон дал исключительно мощный толчок концептуальному пониманию того, что вселенная находится под знаком закона. Бросая вызов тайне времени, которое держало человечество в рабстве до его дней, он в значительной степени способствовал Освобождению человеческого сознания. Значительный раздел природы, стоявший под знаком времени, теперь определенно оказывается побежденным человеком в результате пространственного понимания, введенного Ньютоном и ему подобными. Но и Ньютон был бессилен, как существо, принимающее участие в биологической жизни. Влияние массивной грубой силы, которая составляет основное орудие власти кесаря, легко оказалось бы фатальным для Ньютона и людей такого типа. Но наука, которой владеют эти люди, в проявлении ее необычной силы вызывает тревогу даже у современных кесарей. Адаптация пространственной силы к грубой силе грозит стать бумерангом, приносящим не победу, а взаимное уничтожение. Для прирожденного духа кесаря как типа изначально чуждо умение так владеть ключом пространственной силы, чтобы пользоваться ею безопасно. Ключом этим может эффективно владеть только особо развитый и редкий тип человека, который с точки зрения кесаревых шаблонов считался бы изнеженным и слабым. На более низком уровне это то же противоречие, которое было у Иисуса с политической властью его времени. Простой и святой Человек несколько лет бродил по дорогам Палестины и высказал немного слов, простых по форме, хотя и часто туманных по смыслу, а временная сила, орудовавшая жрецами, ненавидела его так, как ненавидела немногих, и делала все, что могла даже на протяжении веков, чтобы разрушить Животворящий Источник, воплощённый в его словах. Но власть кесаря со всем ее впечатляющим проявлением материальной силы была вынуждена уступить, пока формально не сдалась окончательно. Разве это не имеет огромного значения в обнаружении скрытого могущества пространственной силы? Правда, временная власть в форме принципа кесаря задним числом в какой-то мере берет реванш. В истории христианства это проявилось в видимой капитуляции кесаря, за которой последовала адаптация этой новой Силы к своим целям. В чистом виде Сила, символизируемая, с одной стороны, такими Людьми как Христос, а с другой стороны — философами и учеными, духовна и проявляется интеллектуальными и моральными средствами. Впоследствии, когда путем «внедрения» власть кесаря обретает контроль над движениями, порожденными духовным импульсом, эти движения в значительной мере захватываются и застывают посредством оформления в выработанную обрядность, поклонение и условность. Акцент формальной религии ставится тогда на истории жизни Учителя, а не на самом смысле учения. Наконец кесарю удается почти полностью захватить Силу пространственной власти и поставить ее на службу своим целям. Крайнее проявление этого мы находим в христианских войнах, которые кесарю удалось провести во имя Владыки Мира!

И все же при явной тактической победе временной силы, воплощенной в принципе кесаря, в стратегическом отношении она потерпела значительный урон. Вызванная кесарем новая сила фактически ему противоречит и, в конечном счете, ослабляет его. Никакая политическая сила на Западе не сравнится с властью Чингисхана, который был почти чистым воплощением временной силы в политической сфере. Ныне кесарь гораздо слабее, чем кажется. Только необходимость вынуждает его сдерживать свою волю перед лицом знания технических специалистов. Это означает, что сами специалисты вместе с интеллигенцией, стоящей за ними, владеют, в конечном счете, более высокой силой. Кесарь может бушевать и неистовствовать, но спокойное знание законов со стороны немногих острых и глубоких умов является роковой уздой для его влияния. Конечно, кесарь, как Самсон, обладает определенной силой, которой может воспользоваться, но, подобно Самсону, он похоронил бы сам себя в этом окончательном разгроме. Так что в общем, если сравнить власть кесаря дохристианской эры с властью кесаря наших дней, поколебленной воздействием идей Иисуса, — воздействием, дополненным деятельностью философов и ученых, — мы найдем кесаря в гораздо более незавидном положении. Кесарь, располагающий ныне средствами гораздо более мощными, противостоит, однако, силам еще более высокого порядка, и по своему характеру не способен их преодолеть. Он может победить во временном смысле, уничтожить цивилизацию и вновь поработить человека, но он не способен понять, а потому не может и контролировать те силы, которые одни лишь могут привести к подлинно высшей культуре, когда человек достигает все большей и большей свободы.

* * *

В наши дни конфликт между пространством и временем особенно ярко представлен в борьбе между наукой и техникой с одной стороны, и политикой — с другой. Более того, поскольку власть денег по своей психологической природе ближе к технике, ее следует поставить в этом конфликте в один ряд с наукой и техникой. Экономическое мышление сочетает в себе и политический и научный дух. В прежние времена различие между бизнесом и политикой было менее выраженным. Но теперь, когда экономическое мышление с необходимостью проявляется в обстановке возрастающей технической сложности, возрастает также роль здравого смысла и надежности как условий успеха. Таким образом, мы являемся свидетелями эволюции финансового мышления в бизнесе, а власть денег становится все менее политической по своему духу. Есть глубокий смысл в этом конфликте, который следует понимать как вопрос жизненного и огромного значения в наши дни. Пространственная сила, будет ли она представлена религиозной философией, прикладной философией, наукой, техникой или экономикой в современном смысле, требует компетентности в использовании очень важного инструмента, а именно понятий, включая их адекватную вербализацию. Чтобы достичь понимания в любой из этих областей, в особенности тех, которые связаны с использованием более тонких и сложных идей, требуются многие годы тщательного дисциплинирования в использовании понятий и языка. И хотя необходима большая фантазия, как для понимания, так и для творческой деятельности, в более высоких сферах без обучения понятиям и языку любая фантазия бессильна. Необходимы корректность и точность в использовании понятий, иной раз — чрезвычайные. Даже при особой одаренности прирожденного таланта или гения в этих сферах необходимое умение достигается только благодаря самому напряженному усилию. Иной раз предпосылкой возникновения достаточно точного понятия является продолжительный труд со стороны весьма незаурядного таланта. Естественно, ценность столь жизненно важного и с таким трудом приобретенного инструмента почти священна. Ибо следует помнить, что без этих понятий никакое функционирование ни в одной из этих областей невозможно. Чтобы придать этому моменту более конкретную форму, я обращу ваше внимание на тот факт, что машины нашего века невозможно было бы изобрести, затем привести в действие и поддерживать в работе без соответствующих понятий и без специалистов, которые овладели бы ими. Таких людей всего лишь какая-то горстка, но именно благодаря им возможен наш век машин. Напротив, грубая сила, которая далеко не является разумной, легко может остановить эту машину. В этом последнем факте кроется опасность для нашей цивилизации, которая уступает лишь опасности войны.

Временная сила для своего проявления не нуждается в тщательно разработанных понятиях. В форме политической власти грубая сила — решающий инструмент, который в свою очередь контролируется психологическими средствами. Психологическое же использование языка повинуется совершенно иным понятиям в сравнении с научным языком. Верность и точность не имеет здесь никакого значения. Человек, использующий язык как психологическую силу, может быть крайне противоречив, идеи его могут иметь самое отдаленное соответствие предполагаемым целям, и, тем не менее, он может иметь большой успех. На самом же деле он приводит в действие определенную силу путем использования какого-то эмоционального ключика. Такой человек может иметь определенную моральную установку и его личный мотив может быть великолепен, но его отношение к понятиям в лучшем случае аморально. С другой стороны, человек пространственной власти отличается высокоразвитым моральным чувством в отношении использования понятий. Естественно, его оскорбляет это политическое и психологическое использование понятий и языка.

Глубокое следствие такого разного использования понятий и языка состоит в том, что не может быть никакого взаимопонимания между властью политической и технической. На деле такое противоречие между двумя этими областями вполне может выражаться в неуловимой ненависти. Неизбежно, технические специалисты должны рассматривать контроль политической власти как вторжение чего-то низшего и явно враждебного. В результате политическая власть, получив преобладание, может раздавить и уничтожить плоды техники, но не в состоянии привести к дальнейшему и большему развитию, и еще менее — управлять им. (В связи с этим знаменателен тот факт, что в тоталитарных государствах, где политическая власть преобладает, самое значительное техническое развитие состоит в использовании технических инструментов в военных целях). С другой стороны, финансовая власть может обрести и обретает правящий контроль над техникой. Но причина этого в том, что, несмотря на поверхностные трения, между ними существует принципиальное взаимопонимание вследствие сходного отношения к понятиям и языку, а также их использованию. Эта вторая власть также не проявляет (в этом отношении) и сильного насильственного давления. Управление финансами на более высоких уровнях требует инженерного склада ума, а все инженеры, какова бы ни была разница в их специальностях, могут, в принципе, понять друг Друга. Так что для техники и власти денег есть возможность сотрудничать. Но представителей, как той, так и другой сфер глубоко возмущают пустые и в некоторых отношениях безответственные действия политического ума.

Один пример, быть может, принесет более четкое понимание непримиримого характера конфликта между техникой и властью денег с одной стороны, и правящей политической властью — с другой. Очень важное принципиальное значение для первых имеет правило, чтобы стандарты оставались неизменными. Такую неизменность можно рассматривать как определенную фазу фундаментальных понятий, благодаря которым только и возможно достижение контроля над изменяющимся и неизвестным. Поэтому для эффективного функционирования в этих сферах необходимо, чтобы стандарты не менялись, а если они меняются, то чтобы это происходило в соответствии с абсолютно определенной формулой, доступной для всех.

Вследствие этого произвольное политическое манипулирование стандартами имеет эффект грубого нарушения законов, так как подрывает всю структуру, которая зависит от тщательного учета. Продемонстрированная позиция политической власти в этом вопросе просто иллюстрирует, насколько невозможно достигнуть подлинного сотрудничества между правящей политической властью и техникой. Более того, это влияние гораздо глубже, чем просто личное противодействие. Политический ум совершенно неспособен понять нужды техники.

* * *

Мои собственные Постижения также подтверждают, что пространство является более значительной силой в сравнении со временем. Хотя самое глубинное Состояние из всех стоит гораздо выше как пространства, так и времени, существуют промежуточные этапы субъективного проникновения, на которых пространственность признается, тогда как время — нет. Но на некоторых других этапах к пространственности добавляется нечто вроде измененного времени. Знаменательно, что о Трансцендентном Сознании если и можно что-то сказать, то лишь с помощью таких слов, как «глубина», «высота», «погружение», «внутреннее» и т. п. Слова эти и соответствующие им понятия явно пространственного типа. Они не имеют никакого отношения ко времени. Правда, я использовал выше слово «проникновение», а оно явно вызывает сопутствующее представление о процессе — свойстве временном. Но процесс не является какой-то частью содержания или свойства Самого Сознания. Здесь не подразумевается, будто это кажущееся проникновение действительно требует протекания времени. В метафорическом смысле неверно говорить о Познании как о каком-то событии, насколько бы оно ни казалось таковым с точки зрения относительного сознания. Я просто Пробудился к вечному Там, которое в некотором таинственном смысле есть в равной мере и Здесь, что не имеет абсолютно никакого отношения к становлению. Правда, самосознание, играя роль свидетеля, прошло через ряд отметок разных состояний и анализ их, и таким образом оно все же оставалось в какой-то временной сфере. Но свидетельствующее самосознание следует тщательно отличать от засвидетельствованного Первичного Сознания. Так вот, Первичное Сознание облекается в некотором смысле в Пространственную форму на уровне, где нет никакого времени. Под этим как будто подразумевается, что в сравнении со временем пространство отличается более окончательной силой.

Теперь уже должно быть ясно, что я утверждаю совсем иное положение, чем Шпенглер, который считал время отцом пространства. Шпенглер признавал, что всякое развитое сознание в принципе подобно пространству, а также понимал, что культура всегда обращалась против времени и воплощенной жизни с намерением победить их. Таким образом, венец всякой культуры вполне являет собой Будда. (Слово «Будда» имеет троякий смысл. Общераспространенное понимание относит его исключительно к исторической личности, известной как Гаутама. Но в принципе оно означает «Озарение» в смысле Трансценденции или победы над миром. Все, кто сознательно отождествил себя с синтезированным недвойственным сознанием, являются буддами). Провозвестие Будды — это провозвестие Освобождения от всего жизненного процесса со всеми его трагедиями. Но Шпенглер допускает лишь временный успех для такого Провозвестия. Он полагал, что увидел поток временной жизни, в конце концов подмывающий это Освобожденное состояние и растворяющий его полностью в реке Становления. Несомненно, это так и должно казаться для сознания, ограниченного перспективой течения истории, поскольку все, что продолжает существовать для истории, непременно находится во времени. Однако Шпенглер был способен лишь отследить то, что еще не было побеждено пространством. Сознание, жаждущее чувственного существования, еще не побеждено, и все еще явно находится в рабстве у времени. Но более высокое Сознание, в котором это желание уничтожено, исчезло с исторического поля зрения. Никто из тех, кто говорит с точки зрения Шпенглера, ничего об этом не знают. С другой стороны, можно пробудиться к уровню Сознания, на котором Осознавший может Узнать, что именно Будда, а не Шпенглер олицетворяет принцип окончательного Триумфа.

С точки зрения относительного явно кажется, что выигрыш Силы Освобождения в количественном отношении до сих пор довольно ограничен. Но не следует забывать, что выигрыш этот абсолютен, ибо Освобожденная Душа уже вне юрисдикции времени, тогда как сознание, привязанное к временным делам, всегда подвержено наступлению Силы пространственного Освобождения. Принцип кесаря как дитя времени подвластен Немезиде, тогда как пространственная сила — нет. В этом основание для глубокого оптимизма, который позволяет с определенностью заявить, что, в конечном счете, все души освободятся от рабства времени.

* * *

Я развил данный тезис в плане конфликта или борьбы между двумя принципами. Очевидно, это оправдано только с относительной точки зрения, поскольку именно так это представляется во временном потоке. С метафизической же точки зрения не нужно добиваться никакой победы, ибо Первичное Сознание в действительности никогда не было связано. Связанность временем — эффект, существующий лишь для относительного сознания. Достижение Состояния Освобождения имеет смысл для сознания, осознающего себя, но не для Первичного Сознания, которое, подобно пространству, не затрагивается наличием или отсутствием событий.

Пространство остается Высшим Божеством, которое в любом смысле познаваемо, каким бы смутным ни было знание. Высшее — вечно непознаваемое, объятое непроницаемым Мраком, Безмолвием и Пустотой.

 

 

ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ

 

16 ноября

 

Вот уже сто один день с того великого дня Невыразимого перехода и три месяца с тех пор, как я начал свои записи, которые теперь подходят к концу. Это был самый необыкновенный период для автора. Он узнал, что значит войти в Состояние совершенной Полноты; где мучившие душу проблемы находят свое разрешение; где Радость неизреченная; где пребывает достоверное и точное Знание; где можно познать Общение, приносящее ценность глубокого Единения; и где подлинное Освобождение. Ныне он знает с непосредственной достоверностью, что в шелухе этой внешней жизни сокрыто Зерно чрезвычайно удовлетворяющих Ценностей. Он нашел решение великой метафизической проблемы, и Поиск всей жизни был для него завершен.

Остается кое-что сделать. Есть почти невообразимо огромные сферы знания ниже этого непостижимого Познания и в нем самом, и для раскрытия этих возможностей нужны века. Есть дело — оставить запись, чтобы оказать какую-то помощь другим — тем, кто также стремится пройти этим путем. Эта книга и является частью такой работы.

* * *

Кажется, настало время сделать общий обзор прошедших ста дней, чтобы создать основание для оценки того события, которое я назвал Невыразимым Переходом. Ценность этого Перехода для моей внутренней жизни несомненна, и я полагаю, это очевидно для всякого, кто прочел эту книгу. Я не устану повторять, что обретенная мною Ценность превыше всех прочих. В относительной жизни нет для меня уже ничего, что могло бы хоть в малой степени вызвать желание отвратиться от Трансцендентного Мира, хотя некоторые фазы внешней жизни все еще более приятны, чем другие. Я хочу, чтобы все Познали то, к чему пришел я, и если смогу быть полезен в этом, то буду рад сделать все, что в моих силах. Но весть, которую я несу, будет от иного Мира, иной Жизни, а не просто о каком-то возможном улучшении жизни в мирской сфере, и в этом мое собственное убеждение вполне согласуется с центральной темой Провозвестия Иисуса. А именно — что человек должен Родиться вновь и вступить в истинную Жизнь, в иное «Царство», т. е. на иной уровень сознания. Но я хочу еще раз повторить то, что уже говорили другие: вовсе не нужно умирать в физическом теле, чтобы родиться вновь в этом Ином Мире. Кажется несомненным, что пока человек занимает тела, построенные из плотного материала этого плана, он может сознавать Трансцендентный Мир лишь в сумеречном свете. Плотная материя представляет слишком большое сопротивление для такого Сознания, чтобы не быть чем-то вроде барьера. Тем не менее, благодаря частичному очищению материалов, входящих в состав сложной человеческой формы, можно достигнуть разной степени перекрестного соотнесения между Трансцендентной и внешней, относительной жизнью. Тут мы подошли к вопросу, который для своего решения требует проявления самого глубокого различения. Позвольте мне вкратце обсудить эту проблему.

Чем плотнее облачение человека, тем глубже он может спуститься в сферу зла, мрака и помраченного сознания без опасения для продолжения существования на этом плане жизни. Но верно и то, что чем плотнее одеяние материи, тем значительнее изоляция от Потока Высшего Сознания. И с другой стороны — чем более утонченным является человеческое тело, тем легче ему служить проводником Трансцендентного или Космического Сознания. При прочих равных, наивысшего возможного соотнесения достиг бы человек, тело которого было бы настолько тонким, что едва было бы способно продолжать жизнь на этом плане. Тут-то мы и видим действие двух противоположных принципов, между которыми должно быть достигнуто рабочее равновесие, чтобы это сознание иного Мира могло отличаться какой-то степенью объективного проявления. Записи случаев Космического Сознания демонстрируют, что равновесие это должно было достигаться на совершенно разных уровнях.

В западном мире Плотин, кажется, владел самым значительным сознательным управлением внутренним проникновением. Но он жил в уединении и отличался такой глубокой неприязнью ко всему плотно-физическому, что, говорят, даже стыдился, что обладает физическим телом. Он передал свои ценности миру посредством своей философии и через немногих личных учеников. На другом полюсе — такой человек, как Уолт Уитмен, который откровенно любил физическое и долгое время жил в совершенно противоположной среде. Уитмен явно способен был делать то, что было совершенно невозможным для Плотина. Но, с другой стороны, у Плотина Свет проявляется с гораздо большей ясностью, и он, в отличие от Уитмена, был способен сознательно проникать в эти внутренние состояния.

Какое из этих двух достижений является большим благодеянием для мира? Не думаю, чтобы на этот вопрос был какой-то абсолютный ответ. Все зависит от нужд времени, того слоя человечества, на который оказывается влияние, и от врожденных способностей индивидуума, достигшего Космического Сознания. Один способен на гораздо более широкий непосредственный человеческий контакт, а другой может проявлять Свет с гораздо большей чистотой и полнотой, но в состоянии достигнуть лишь сравнительно немногих, которые лучше подготовлены. Итак, нужны оба.

Что касается меня, то в настоящее время я еще не утвердился в рабочем равновесии. Чем лучше соотнесение с Внутренним, тем труднее переносить грубые мирские силы, которые иногда проявляются в настолько завуалированной форме, что с трудом поддаются описанию. Если же я, напротив, укрепляю себя так, что могу легче переносить эти силы, то обнаруживаю, что внутренняя ясность заметно помрачается. Я склонен удалиться в пустынные места и действовать оттуда. Какое именно рабочее основание более целесообразно и желательно, еще неясно. В настоящее время, хотя я живу в частичном уединении, но в психической атмосфере огромного центра популяции нахожу трудным преодолевать влияние мирской силы — это является бременем даже для физического организма. Сумею ли я укрепить внешний план, не нарушив чувствительности к Внутреннему, покажет время. Лично я лишь с великой неохотой принял бы помрачение внутренних способностей ради того, чтобы расширить сферу прямого личного контакта. Чтобы принять этот путь, я должен быть убежден, что социальные ценности, достигнутые таким образом, будут того стоить.

В течение трех месяцев мои усилия были почти полностью сосредоточены на проблеме выражения внутренних событий в письменной форме, и, как можно было ожидать, основные объективные следствия Перехода отразились именно на способностях, проявляемых в такой работе. Я обнаружил заметное возрастание понимания и интроцепции. Мне никогда не удавалось за такое короткое время написать столь многое, к тому же имея дело с понятиями, почти не поддающимися определению. Я чувствую, что в моем сознании зарождается некая новая форма концептуального понимания, но оно недостаточно осязаемо и ускользает от четкого определения. Сомнительно, чтобы существующие вербальные конструкции и даже логика могли служить ему облачением. Если наши привычн

⇐ Предыдущая12345678910

Поделиться: