Привлекать духовную инъюнкцию

Короче говоря, все достоверные формы познания включают в себя инъюнкцию, озарение и подтверждение; и это справедливо независимо от того, рассматриваем ли мы спутники Юпитера, теорему Пифагора, смысл «Гамлета» или... природу Абсолюта.

И в то время, как спутники Юпитера могут быть открыты глазом плоти (чувствами или их расширениями — чувственно постигаемыми реалиями), а теорема Пифагора — глазом ума и его внутренними умопостигаемыми реалиями, природа Абсолюта может быть раскрыта лишь оком созерцания и его непосредственно постигаемыми референтами — его духовными данными, реальными фактами духовного мирового пространства.

Но чтобы получить доступ к любой из этих достоверных форм познания, я должен быть адекватен инъюнкции — я должен успешно осуществить стадию инъюнкции. Это справедливо как для физических наук, так и для умственных и духовных наук. Если мы хотим знать то-то, мы должны сделать то-то. И в то время как в физических науках образцом может быть телескоп, а в гуманитарных науках — словесная интерпретация, в духовных науках образец, инъюнкция, парадигма, практика — это медитация или созерцание. Здесь тоже есть свои инъюнкции, свои озарения и свои подтверждения, и все они полностью воспроизводимы, верифицируемы или фальсифицируемы — и, следовательно, все представляют собой совершенно законную форму приобретения знания.

Однако во всех случаях мы должны привлекать инъюнкцию. Мы должны применять типовую практику, и это определенно справедливо и для духовных наук. Если мы не примем практику инъюнкции, то у нас не будет подлинной парадигмы, и потому мы никогда не увидим данных духовного мирового пространства. Мы, в конечном счете, уподобимся церковникам, которые отказывались следовать инъюнкции Галилея и смотреть в телескоп.

И вот тут появляется «уловка-22».

Око созерцания

Как я буду доказывать на последующих страницах, мы не можем решить проблему абсолютного/относительного, используя глаз плоти или глаз ума. Эта глубочайшая из проблем и тайн прямо поддается решению только через посредство ока созерцания. И, как убедительно продемонстрировали и Кант, и Нагарджуна, если вы попытаетесь выразить это решение в интеллектуальных или рациональных терминах, вы не породите ничего, кроме антиномий, парадокса и противоречия.

Другими словами, мы не можем разрешить проблему абсолютного/относительного эмпирически, используя глаз плоти и его чувственно постигаемые реалии; точно так же мы не можем разрешить ее рационально, используя глаз ума и его умопостигаемые реалии. Искомое решение скорее связано с непосредственным постижением трансцендентальных реалий, которые открываются только оку созерцания и, безусловно, являются верифицируемыми или фальсифицируемыми в этой сфере с помощью вполне публичных процедур — то есть публичных для всех, кто выполнил инъюнкцию и получил озарение.

И это в той же мере относится к проблемам судьбы и свободной воли, единичного и всеобщего, ноумена и феноменов, разума и мозга. Книга «Глаза в глаза» доказывает, что решение этих дилемм становится очевидным только на высших стадиях развития сознания — неотъемлемой части медитативного и созерцательного раскрытия. Но это не эмпирическое открытие и не рациональный вывод; это — созерцательное постижение.

К числу типичных западных ответов на вопрос о взаимоотношении разума и тела принадлежат постулат тождественности (это два разных аспекта одного и того же), дуализм (это две разные вещи), интеракционизм (они различны, но связаны взаимным двусторонним отношением причинности), параллелизм (это две различные вещи, которые никогда не взаимодействуют друг с другом) и эпифеноменализм (одно из них является побочным продуктом другого). И вопреки заявлениям их приверженцев ни одному из этих направлений не удалось одержать победу, поскольку все они в том или ином отношении глубоко ущербны. Как утверждала бы более интегральная философия, причина, по которой все они неадекватны, состоит в том, что проблема разума/тела не может быть удовлетворительно решена ни глазом плоти, ни глазом ума, поскольку это именно те две формы познания, которые требуется интегрировать — с чем ни одна из них не может справиться самостоятельно.

Таким образом, единственно приемлемый ответ на вопрос «каково отношение между разумом и телом? » состоит в том, чтобы подробно объяснить реальные созерцательные инъюнкции — созерцательные практики, или парадигмы, или образцы — и предложить задающим вопрос заняться практикой и увидеть самим. Если вы хотите узнать вот это, вы должны сделать вот это. Хотя, как эмпирики, так и рационалисты не сочтут этот ответ удовлетворительным: они желают применять лишь свои собственные парадигмы и образцы — но, тем не менее, это единственный технически приемлемый ответ и образ действий.

Как рационалисты, так и эмпирики давят на нас: они хотят, чтобы мы сформулировали свои созерцательные выводы и позволили им проверять эти выводы их собственными инъюнкциями. То есть им нужны наши слова в отрыве и вне зависимости от реальных и специфических инъюнкции. Они хотят попытаться следовать нашим словам, не утруждая себя следованием нашим образцам. И поэтому мы должны напомнить им: Слова без инъюнкций бессмысленны. Слова без инъюнкций вообще не имеют никаких средств подтверждения. Слова без инъюнкций относятся к сфере бессмыслиц, догм и заблуждений. Наши слова и наши выводы действительно можно тщательно проверить, подтвердить или опровергнуть, но только с привлечением инъюнкций.

И потому когда эмпирики и рационалисты требуют от нас выводов без инъюнкций, они гарантируют бессмысленный ответ — и они осуждают нас за бессмысленность! Наши данные не могут быть порождены их частными парадигмами и образцами, вот они и чешут затылки. Они не будут делать это и, следовательно, они не будут знать это. Они кружат по орбите своей добровольной слепоты и называют эту слепоту реальностью.

Духовное обучение
и трансцендентальные данные

На Востоке дзен подходит к проблеме единичного и всеобщего следующим образом. Перефразируя знаменитый дзенский коан, вопрос можно было бы сформулировать так: «Если все возвращается к Одному, то к чему возвращается Одно? » Это, конечно, все та же неразрешимая дилемма: как соотносятся между собой абсолютное и относительное, единичное и всеобщее, Пустота и Форма?

Но дзен, разумеется, отвергнет любой интеллектуальный ответ. Умный ученик мог бы ответить: «К множеству! ». И это совершенно замечательный интеллектуальный ответ, но он был бы вознагражден лишь крепкой затрещиной от Мастера. Любой интеллектуальный ответ будет радикально отвергнут, каково бы ни было его содержание!

Вместо этого ученик должен выполнить инъюнкцию, парадигму, образец, практику, каковой в данном случае будет дзадзен, сидячая медитация. И — если грубо сократить эту очень длинную и сложную историю — примерно через пять–шесть лет такого образцового обучения, ученик, возможно, начнет получать ряд глубоких озарений. И вам придется просто поверить мне на слово, что никто не стал бы проходить через этот продолжительный ад лишь для того, чтобы получить в награду эпилептический припадок или шизофреническую галлюцинацию.

Нет, это — аспирантура в сфере трансцендентальных реалий. И как только это обучение инъюнкциями начинает приносить плоды, в непосредственном осознании начинает вспыхивать ряд озарений, обычно именуемых «кеншо» или «сатори», и эти данные затем проверяются (подтверждаются или опровергаются) сообществом тех, кто выполнил ступени инъюнкций и озарения. В этот момент ответ на вопрос «К чему возвращается Одно? » станет предельно ясным и прямым — и через мгновение я дам этот ответ.

Однако дело в том, что действительный ответ на вопрос «как соотносятся единичное и всеобщее, абсолютное и относительное, свободная воля и судьба, сознание и форма, разум и тело? » — технически правильный и точный ответ таков: сатори. Технически правильный ответ таков: примите инъюнкцию, выполните эксперимент, соберите данные (переживания) и проверьте их с сообществом адекватных в этой области.

Мы не можем сформулировать какой бы то ни было ответ помимо этого, поскольку, если бы мы предприняли такую попытку, мы получили бы одни лишь слова без инъюнкций, и они действительно были бы совершенно бессмысленными. Это очень похоже на выпечку пирога: вы следуете рецепту (инъюнкциям), печете пирог, а потом реально его пробуете. В ответ на вопрос «Каков вкус пирога? » мы можем лишь дать человеку рецепт, позволить ему испечь его и попробовать самому. Мы не можем теоретически или вербально, или философски, или рационально описать ответ сколько-либо удовлетворительным образом: если ты хочешь знать это, ты должен сделать вот это.

И значит — примите инъюнкцию, или парадигму медитации; практикуйте и совершенствуйте этот познавательный инструмент, пока ваше осознание не научится распознавать невероятно тонкие феномены трансцендентальной сферы; проверьте свои наблюдения с теми, кто уже проделал это — так же как математики проверяют свои выводы в кругу тех, кто выполнил инъюнкций — и, таким образом, подтвердите или опровергните свои результаты. И в процессе верификации этих трансцендентальных данных взаимоотношение единичного и всеобщего станет совершенно ясным — по крайней мере, столь же ясным, как скалы для глаза плоти и геометрия для глаза ума — так что эти самые неразрешимые из дуализмов в буквальном смысле расползутся по швам.

Следовательно, ответом на вопрос о взаимоотношении Абсолюта и относительного решительно не является: «Абсолют сотворил мир». Им определенно не может быть: «Мир иллюзорен, и лишь Абсолют реален». Это «нет» относится и к идеям, что «мы воспринимаем только феноменальное отражение ноуменальной реальности», что «судьба и свободная воля — это два аспекта одного и того же процесса» и что «все вещи и события — это различные аспекты единой переплетенной паутины жизни». Это отрицание в равной мере справедливо в отношении того, что «лишь тело реально, а разум — отражение этой единственной реальности», что «разум и тело — два различных аспекта организма в целом» или что «разум возникает из иерархической структуры мозга». Фактически не так даже то, что «ноумен и феномены недвойственны».

Все это — просто интеллектуальные символы, которые якобы дают ответ, однако действительный ответ нельзя найти в сферах чувственно постигаемых и умопостигаемых реалий — он лежит в сфере трансцендентального, а эта сфера раскрывается лишь после того, как задействован медитативный образец, и тогда любой из этих интеллектуальных ответов видится крайне неадекватным и совершенно неверным; каждый из них не порождает ничего, кроме дополнительных неразрешимых и непреодолимых затруднений, абсурдных дилемм и возмутительных противоречий. Ответ — не «больше рассуждений», ответ — сатори, какое бы имя мы ни использовали, чтобы выразить достоверное созерцательное осознание.

И, что гораздо более важно, даже если бы этот ответ можно было выразить в словах — а фактически его определенно можно выразить в словах, поскольку мастера дзен все время говорят об этом! — тем не менее, он был бы полностью лишен смысла для любого, кто сам не выполнил инъюнкцию — точно так же как математические символы может видеть любой, но способен понять лишь тот, кто прошел обучение.

Но откройте око созерцания, и ответ будет столь же очевидным, столь же совершенным и безошибочным, как игра солнечного света на кристально чистой поверхности пруда ранним весенним утром.

Понимаете, это и был ответ.

Заключение

Мы увидели, что западная традиция с самого начала была поражена несколькими вариантами вопиющего дуализма, и к сегодняшнему дню практически все формы западной философии, в конце концов, остановились на той или иной разновидности этого дуализма (разум/тело, истинное/кажущееся, ноумен/феномен, трансцендентное/имманентное, восходящее/нисходящее, субъект/объект, означаемое/означающее, сознание/мозг).

Однако эти виды дуализма и связанные с ними коренные вопросы не могут быть окончательно разрешены ни глазом плоти, с его эмпиризмом, ни глазом ума, с его рационализмом — но, в конечном счете, только оком созерцания и его радикальным эмпирическим мистицизмом (сатори под каким угодно именем).

После Канта на Западе для метафизики настали трудные времена. Я утверждаю, что это произошло именно потому, что она пыталась сделать глазом ума то, что можно сделать лишь оком созерцания. Поскольку ум не мог реально поставлять метафизические товары и все же продолжал громогласно заявлять, что ему это под силу, рано или поздно кто-то должен был положить этому конец и потребовать реальных доказательств. Кант потребовал этого, и метафизика, в том виде как она существовала, рухнула — и поделом.

Ни эмпиризм, ни чистый разум, ни практический разум, равно как и никакое их сочетание не могли проникнуть взглядом в царство Духа (и в «реальную метафизику»). На дымящихся руинах, оставленных Кантом, возможен единственный вывод — любая будущая метафизика, чтобы быть подлинной, должна предлагать непосредственные эмпирические данные и факты из самой духовной сферы. И это означает, что к чувственному опыту, с его эмпиризмом (научным и прагматическим) и умственному опыту, с его рационализмом (чистым и практическим), необходимо добавить духовный опыт и его мистицизм (духовную практику и ее эмпирические данные).

Возможность непосредственного опыта чувственно постигаемых, умопостигаемых и трансцендентальных реалий полностью снимает возражения Канта и ставит познание на твердую дорогу фактов со всеми критериями достоверности (истина, правда, справедливость, функциональное соответствие), с тремя ступенями накопления подлинного знания (инъюнкция, постижение, подтверждение) на каждом уровне (сенсорном, ментальном, духовном — по всему спектру сознания сколько бы уровней мы ни захотели в нем выделить).

Короче говоря, три ступени накопления подлинного знания Действуют на всех уровнях, во всех секторах. Применение трех этих ступеней (с встроенным в них требованием наличия образцов, эмпирических фактов и открытости к опровержению) дей ствительно помогает нам в наших поисках отделять зерна от плевел, истину от лжи, доказуемое от догматического, достоверное от мнимого. Руководствуясь этими тремя ступенями, можно действительно удовлетворять критериям достоверности всех секторов. Они обладают наличной ценностью. А наличность — это эмпирические данные от чувственных до умственных и духовных.

Используя этот подход, метафизика вновь обретает должное обоснование, которое оказывается не чувственным или умственным, но, в конечном счете, созерцательным. Оком Духа можно видеть Бога. Под взглядом ока Духа Вселенная раскрывается в своих самых сокровенных очертаниях. Оку Духа ноумен являет свое чистое Присутствие. Оку Духа Космос раскрывает свои глубочайшие секреты. И перед оком Духа неразрешимые кошмары чувственных и умственных дилемм меркнут в сиянии великой Пустоты.

Интегральная философия не может заменить ни одну из форм или функций познания — она не может заменить эмпирическую науку или созерцательную медитацию, или даже другие умственные формы от литературы до поэзии, от истории до психоанализа, от математики до лингвистики.

Однако интегральная философия находится здесь, в самой сердцевине мира ума, координируя и поясняя все эти виды познания, измерения ценности, уровни бытия. Сама интегральная философия принадлежит сфере ума и не способна самостоятельно, используя лишь свои умственные инструменты, выйти за пределы этой сферы. Но она твердо признает роль созерцания в порождении данных и учитывает эти данные в своей координирующей и объяснительной деятельности. И хотя сама она не дает медитативных данных, она решительно признает существование и важность этих данных.1 Это разум мандалы в его самой утонченной и содержательной форме. Он знает различие между относительной истиной, которую он может провозглашать, и абсолютной истиной, за которой он должен обращаться к оку созерцания.

Таким образом, интегральная философия умственно координирует Благо, Истину и Красоту, сплетая мандалу из множества ипостасей Духа, а затем предлагает нам заняться самой духовной практикой и, наконец, встретиться с Духом лицом к лицу.

А как насчет окончательного ответа на великий западный дуализм? Окончательного решения проблемы разума и тела? Единичного и всеобщего? Бога и творения? Был ли Бог в Освенциме? Обречены ли мы судьбой или обладаем свободной волей? Вы понимаете, что все это один и тот же вопрос, и, потому, вот вам еще один абсолютно полный ответ:

Как печально это медленно плывущее облако!
Как все мы спим наяву!
Пробуждение — одна великая истина:
Черный дождь на крыше храма.

Я полагаю, что интегральное видение более чем радо приветствовать эмпирическую науку в качестве части — и очень важной части — стараний подружиться с Космосом, настроиться на многообразие его проявлений, оттенков, граней и форм. Однако более интегральной философии этого недостаточно. Она пытается учитывать и координировать множество граней Блага («мы»), Истины («оно») и Прекрасного («я»), в их эволюции по всему спектру — от чувственных форм (видимых глазом плоти) до умственных форм (видимых глазом ума) и духовных форм (видимых оком созерцания) — в многомерной космической мандоле бесконечного охвата.

Посредством науки мы прикасаемся к Истине, «оно» Духа. Посредством морали мы прикасаемся к Благу, «мы» Духа. Что оке в таком случае может сказать интегральный подход о Прекрасном, «я» Духа? Что такое Прекрасное, как оно видится глазу Свидетеля? Что мы, в конце концов, видим, пребывая в оке Духа, «Я» Духа?

4. ИНТЕГРАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ
ИСКУССТВА И ЛИТЕРАТУРЫ

Часть 1

В процессе понимания и интерпретации между частью и целым устанавливается круговая взаимосвязь: чтобы понять целое, необходимо понять части, в то время как для того, чтобы понять части, необходимо иметь некоторое представление о целом.

Дэвид Кузенс Хой

Таким образом, движение понимания постоянно идет от целого к части и обратно к целому. Наша задача состоит в том, чтобы концентрическими кругами расширять единство понимаемого смысла. Гармония всех частностей с целым — это критерий верного понимания. Неспособность достижения этой гармонии означает, что понимания не случилось.

Ганс-Георг Гадамер

Введение

Со смертью авангарда и триумфом иронии искусству похоже уже не сказать ничего искреннего. Нарциссизм и нигилизм воюют за главную сцену, которой, по существу, вовсе нет; кич и халтура наползают друг на друга в борьбе за представительство, которое все равно уже ничего не значит; судя по всему, процветает лишь дружный эгоизм художников и критиков, затерявшихся в зеркальных лабиринтах и восхищающихся своим отражением в мире, которому оно когда-то было небезразлично.

Цель этого эссе — выбраться из нарциссического и нигилистического эндшпиля, в котором так основательно увяз мир постмодернистского искусства и литературы, и взамен предложить основные принципы подлинно интегральной теории искусства и литературы — то, что можно было бы назвать интегральной герменевтикой.

Я буду говорить как об искусстве, так и о литературе, но основной акцент сделаю на визуальном искусстве, которое, в действительности, оказывается более «хитроумным» и в чем-то более трудным, поскольку в нем обычно отсутствует повествовательная структура, помогающая движению интерпретации. (Последующее эссе посвящено конкретно «всеуровневому, всесекторному» анализу литературного значения и семиотике вообще.)1

Не секрет, что мир искусства и литературы зашел в своеобразный тупик. Постмодернистская теория литературы представляет собой совершенный и совершенно типичный пример «гомона интерпретаций», который овладел миром искусства. Когда-то она заключалась в том, что «смысл» — это нечто такое, что автор создает и просто вкладывает в текст, а читатель просто извлекает. Сегодня все стороны считают этот взгляд безнадежно наивным.

С возникновением психоанализа начали признавать, что некоторый смысл может быть бессознательным или порождаться бессознательным, и этот бессознательный смысл проникает в текст, даже если автор этого не осознает. Следовательно, извлекать этот скрытый смысл — работа психоаналитика, а не наивного читателя.

Таким образом, «герменевтика подозрения» во всех ее многочисленных формах стала рассматривать художественные произведения как хранилища скрытого смысла, который может быть расшифрован лишь знающим критиком. Дескать, в искусстве в замаскированной форме проявляются всевозможные вытесненные, подавленные или иным способом оттесненные на задний план контексты, и потому искусство — это свидетельство вытеснения, подавления, оттеснения на задний план. Вытесненный контекст считался скрытым подтекстом произведения.

Марксистский вариант подобного подхода состоял в том, что критики сами существуют в контексте промышленно-капиталистических социальных отношений негласного господства, и эти скрытые контексты и смыслы можно выявить в любом произведении искусства, созданном человеком, который существует в этом контексте. Подобным же образом искусство следовало интерпретировать в контексте расизма, сексизма, элитаризма, антропоцентризма, шовинизма, империализма, фаллоцентризма, фаллологоцентризма (и множества других «измов», которые тут не упомянуты).

Разнообразные формы структурализма и герменевтики энергично сражались за то, чтобы отыскать «реальный» контекст, который, следовательно, давал бы реальный и окончательный смысл, обесценивающий (или заменяющий) все другие интерпретации. Фуко в свой археологический период превзошел оба эти направления, поместив и структурализм, и герменевтику в эпистему, которая сама по себе служила основанием и контекстом для тех людей, которые вообще захотели бы заниматься герменевтикой и структурализмом.

Отчасти, в качестве реакции на кое-что из этого, Новая Критика, по сути, заявила: не будем обращать внимания на все эти интерпретации. На самом деле, важно только само по себе произведение искусства как таковое. Игнорируйте личность автора (сознательную и бессознательную), игнорируйте историческую обстановку, время, место и смотрите исключительно на структурную целостность самого произведения искусства (его строй, его шифр, его внутренний рисунок). Теория «аффективной стилистики» и «читателя-реакции» резко возражала против этого и утверждала — коль скоро смысл порождается лишь при чтении (или рассмотрении) произведения искусства, значит, в действительности, смысл произведения можно найти лишь в реакции читателя/ зрителя. Феноменологи (например, Айзер, Ингарден) пытались сочетать оба эти подхода: в тексте есть разрывы («точки неопределенности»), и смысл разрывов можно найти в читателе.

Но тут появилась теория деконструкции и, по существу, заявила: вы все не правы. (Тут уж вовсе нечем крыть.) Теория деконструкции утверждала, что любой смысл зависит от контекста, а контексты безграничны. То есть невозможно контролировать или даже окончательно определить смысл — и потому, и искусство, и критика бесконечно крутятся на месте без руля и без ветрил, дрейфуя в пространстве неумолимой неопределенности, где и пропадают навеки.

Постмодернистская деконструкция, как это, наконец, поняли, неизбежно ведет прямо к нигилизму: нигде нет подлинного смысла, есть лишь мнослойные заблуждения. И в результате этого вместо искусства как искреннего высказывания, остается искусство, как анархия, цепляющееся лишь за эгоистическую прихоть и нарциссическое хвастовство. В вакуум, созданный постмодернистским взрывом как победитель врывается эго. Смысл зависим от контекста, а контексты безграничны — и это оставляет и искусство, и художника, и критику одинаково потерянными в пространстве без перспектив, полагающимися лишь на мурлыкание эгоцентричного мотора, который в одиночку приводит в движение все это представление.

Жалобы звучат громко и общеизвестны. Художник и критик Питер Фуллер:

«Я ощущаю, что мы переживаем эпилог европейской традиции профессиональных изящных искусств — эпилог, в котором контекст и предмет большей части искусства — это само искусство».2

Историк искусства Барбара Роуз:

«Искусство, в настоящее время заполняющее музеи и галереи, в целом такого низкого качества, что ни один по-настоящему критический интеллект, вероятно, не мог бы почувствовать побуждения его анализировать... Среди художников и критиков неизбежно возникает ощущение, что в культурном смысле мы оказались в безвыходном положении».3

Но как знать? Возможно, смысл действительно зависим от контекста, и, возможно, контексты действительно безграничны. Есть ли какой-то способ смотреть на это положение дел так, чтобы действительно восстановить подлинное чувство смысла искусства и его интерпретации? Возможно ли обосновать гомон интерпретаций, который, в конце концов, сам себя деконструировал? Есть ли какой-то способ, чтобы многослойные заблуждения, провозглашенные постмодернизмом, на самом деле могли быть многослойными истинами? И сможет ли это остановить эндшпиль нарциссизма и нигилизма, которые с такой гордостью провозгласили свое господство?

Короче говоря, может ли интегральная ориентация спасти искусство и литературную теорию от самих себя?

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: