Глава XLVI. Трогательная и одновременно юмористическая сцена, задуманная и выполненная господами Додсоном и Фоггом

 

В один прекрасный вечер, в конце июля, извозчичий кабриолет, неизвестно под каким номером, быстро катился по той самой улице, где некогда производил свои глубокомысленные исследования знаменитый президент Пикквикского клуба. В кабриолете, кроме кучера, занимавшего свое обыкновенное место, сидели две особы женского пола и один джентльмен, затиснутый в середину между ними. Обе леди были, казалось, одержимы беспокойным духом противоречия и досады, тогда как джентльмен, пасмурный и угрюмый, носил на своей физиономии очевидные следы душевного волнения. В настоящую минуту джентльмен и его спутницы давали противоречащие приказания кучеру, клонившиеся, впрочем, к одному и тому же пункту, чтобы он, кучер, остановился у ворот жилища миссис Бардль. Эти ворота, по единодушному уверению дам, окрашены были желтой краской, между тем как спутник их утверждал упорно, что ворота, калитка и подъезд у миссис Бардль определенно имеют зеленый цвет. Спор был жаркий и живой.

— Остановитесь у зеленых ворот, кучер, — сказал угрюмый джентльмен.

— Ах, что это за урод! — воскликнула одна из брюзгливых леди. — Говори ему, что хочешь, он заладил себе одно и то же. Извозчик!

— Что прикажете?

— Остановитесь у дома с желтыми воротами.

Не зная, кого слушать, кучер удержал лошадь на всем ходу и остановился.

— Ну, так где же мы пристанем? — спросил кучер. — Порешите это между собою.

Спор возобновился с новым ожесточением и силой. Пользуясь этим досугом, кучер филантропически ласкал своего коня нахлесткой по голове и ушам.

— A время все идет да идет, — сказала наконец одна из брюзгливых леди. — Ведь вам же приказано остановиться у желтых ворот: что вы не слушаетесь, извозчик?

Отдохнувший рысак стрелой примчался к желтым воротам, произведя такой шум, «как будто мы приехали в своем собственном экипаже», как заметила брюзгливая леди торжествующим тоном. Но когда кучер принялся высаживать своих пассажиров, в нижнем окне одного из домов с красными воротами выставилась маленькая круглая головка мастера Томаса Бардля, единственного детища знаменитой вдовы.

— Пустозвонный болван! — сказала вышеупомянутая леди, бросая гневный взгляд на угрюмого джентльмена.

— Я не виноват, моя милая, — проговорил джентльмен.

— Да уж молчи, по крайней мере, дубовая ты голова, — возразила неугомонная леди. — Подъезжайте, кучер, вон к тому дому, что с красными воротами. О, ох! Видано ли, чтобы какой-нибудь, с позволения сказать, бездушный истукан пользовался всяким случаем обижать и унижать свою несчастную жену, на открытой улице, среди ясного дня!

— В самом деле, как это вам не стыдно, мистер Раддль? — заметила другая маленькая женщина, в которой нам приятно отрекомендовать читателю прежнюю нашу знакомку, миссис Клоппинс.

— Да в чем же я провинился, бога ради? — спросил мистер Раддль.

— Уж сделай милость, прикуси ты свой язык, глупая скотина, иначе я принуждена буду, забыв слабость своего пола, отвесить тебе пощечину, — энергично возразила миссис Раддль.

В продолжение этого разговора кучер самым унизительным и позорным образом вел свою лошадь за узду по направлению к дому с красными воротами, уже отворенными рукой мастера Бардля. Увы! Так ли следует порядочным людям приезжать в гости к искренним друзьям? Не было никакой надобности удерживать бурное стремление рьяного коня, кучер не прыгал с козел, не звонил и не стучался у подъезда, никто не высаживал дам и никто не потрудился нести за ними шалей. Пропал весь эффект, и уже никак нельзя было похвастаться, что вот, дескать, «мы приехали в собственном экипаже». Это из рук вон. Это уж чуть ли не хуже, чем просто прийти пешком.

— Ну, Томми, здравствуй, мой милый, — сказала миссис Клоппинс. — Здорова ли твоя маменька?

— О, да, совершенно здорова, — отвечал мастер Бардль. — Она теперь в гостиной, совсем готова. Я тоже совсем готов.

Здесь мастер Бардль величаво засунул руки в карманы и молодцевато повернулся на одной ноге.

— Еще кто едет, Томми? — спросила миссис Клоппинс, поправляя свою пелеринку.

– Едет миссис Сандерс, — отвечал Томми. — И я также еду.

— Что это за несносный мальчик! — воскликнула миссис Клоппинс. — Только и думает, что о себе! Послушай, душенька Томми.

— Что?

— Кто еще едет, мой милый? — сказала миссис Клоппинс вкрадчивым тоном.

— Миссис Роджерс едет, — отвечал мастер Бардль, широко открывая глаза на любознательную гостью.

— Как? Та самая леди, что наняла недавно квартиру у твой мамы? — воскликнула миссис Клоппинс.

Мастер Бардль еще глубже засунул руки в карманы и подмигнул в знак утвердительного ответа.

— Ах, боже мой, да ведь это будет целая компания! — воскликнула миссис Клоппинс.

— Это еще ничего; а вот если бы вы знали, что у нас там в буфете-то! Вот что… — сказал мастер Бардль.

— Что ж там такое, Томми? — сказала миссис Клоппинс ласковым и нежным тоном. — Ты ведь мне скажешь, мой милый, не правда ли?

— Нет, не скажу, — отвечал мастер Бардль.

— Отчего же?

— Мама не велела.

— Ну, она не узнает: скажи, мой милый.

— Нет, после сами узнаете, — отвечал мастер Бардль, делая отрицательный жест. — А уж есть там и на мою долю славные вещички: вот что!

Радуясь этой перспективе, веселый мальчик еще раз повернулся на одной ноге и побежал домой.

В продолжение этого интересного разговора с возлюбленным сыном вдовы, мистер и миссис Раддль вели оживленную беседу с упрямым извозчиком относительно платы, которую он должен был получить за свою езду. Окончив этот спор в пользу бессовестного возницы, миссис Раддль, размахивая руками, приблизилась к подъезду.

— Ах, Мери-Анна, что это с тобою, моя милая? — спросила миссис Клоппинс.

— Ох, уж не спрашивай! Я вся дрожу, Бетси, — отвечала миссис Раддль. — Муженек-то мой хуже всякой бабы: везде и всегда я обязана хлопотать одна по его милости.

Иначе и не могло бы быть: при самом начале неприятного спора с извозчиком миссис Раддль сказала своему супругу, чтобы он держал язык на привязи и не совался не в свое дело; но когда, в настоящем случае, он хотел представить в свое оправдание этот извинительный пункт, миссис Раддль немедленно обнаружила несомненные признаки обморока, предшествуемого сильным взрывом истерического припадка. И лишь только это обстоятельство было замечено из окна маленькой гостиной домика с красными воротами и принято к сведению миссис Бардль, жилица ее, Сандерс и жилицына служанка бросились стремглав за ворота и потащили гостью в дом, разговаривая все сразу, испуская вопли, стоны, жалобные крики, как будто миссис Раддль была беспримерной страдалицей между всеми смертными, обреченными страдать и мучиться целую жизнь. Гостью положили на софу, расшнуровали, расстегнули, приставили бутылочку к ее ноздрям, скляночку к ее рту, и потом все вместе принялись растирать ее виски с такой дружной деятельностью, что миссис Раддль, чихая и зевая, принуждена была объявить наконец, что ей, слава богу, гораздо лучше.

— Ах, бедняжка! — воскликнула миссис Роджерс. — Я слишком хорошо знаю, отчего она страдает.

— Ох, кто ж этого не знает! — воскликнула миссис Сандерс. — Бедная, бедная страдалица!

И затем все леди простонали вкупе, и все объявили единодушно, что жалеют несчастную страдалицу от всего сердца и от всей души. Даже маленькая горничная жилицы, девчонка тринадцати лет от роду и трех футов ростом, поспешила выразить свое соболезнование плачевным тоном.

— Однако, что ж такое случилось? — спросила миссис Бардль.

— Что это вас расстроило, сударыня? — спросила миссис Роджерс.

— Ох, меня ужасно растревожили! — отвечала миссис Раддль болезненным тоном жалобы и упрека.

Все леди бросили негодующий взор на мистера Раддля.

— Позвольте, сударыня, я вам объясню все дело, — сказал этот несчастный джентльмен, выступая вперед. — Когда мы подъехали к этому дому, у нас, видите ли, вышел спор с кучером кабриойля[28]…

Громкий и пронзительный взвизг из уст раздраженной супруги сделал дальнейшее объяснение совершенно невозможным.

— Вы уж лучше бы оставили нас, мистер Раддль, — сказала миссис Клоппинс, — в вашем присутствии, я полагаю, ей никогда не прийти в себя.

С этим мнением согласились все без исключения леди, и мистер Раддль принужден был выйти. Ему отрекомендовали удалиться на задний двор, где он и погулял около четверти часа. По истечении этого времени, миссис Бардль воротилась к нему с торжествующим лицом и объявила, что он может, если угодно, войти в комнату, но с условием — вести себя как можно осторожнее в отношении своей жены. Конечно, он не думает оскорбить грубым обхождением деликатные чувства бедной женщины, но Мери-Анна имеет, к несчастью, такую слабую комплекцию, и если не заботиться о ней, как о нежном цветочке, мистер Раддль может потерять ее совершенно неожиданным образом, и это, разумеется, будет служить ему горьким упреком на всю жизнь. Все эти и подобные речи мистер Раддль выслушал с великой покорностью и скоро воротился в гостиную, кроткий и смирный, как ягненок.

— A я ведь еще вас не познакомила, миссис Роджерс, — сказала миссис Бардль. — Вот это мистер Раддль, сударыня; миссис Клоппинс, сударыня; миссис Раддль, сударыня…

— Родная сестрица миссис Клоппинс, сударыня, — дополнила миссис Сандерс.

— Право? — сказала миссис Роджерс грациозным тоном. — Скажите пожалуйста, как это мило!

Миссис Раддль улыбнулась очень сладко, мистер Раддль поклонился, миссис Клоппинс с неописуемой любезностью выразила убеждение, что ей чрезвычайно приятно познакомиться с такой очаровательной леди, как миссис Роджерс, о которой она уже давно наслышалась самых лестных отзывов. Этот комплимент был принят с грациозной снисходительностью.

— A вы что скажете, мистер Раддль? — спросила миссис Бардль.

— Я, сударыня? Ничего. Я очень рад.

— Чему ж ты радуешься, болван? — проговорила миссис Раддль.

— Помилуй, душа моя, как же ему не радоваться? — подхватила миссис Бардль. — Он, да еще Томми, будут единственными нашими кавалерами, когда мы поедем теперь в Гемпстед, в «Испанскую гостиницу». Всякому порядочному джентльмену должно быть очень приятно сопровождать стольких дам. Вы как об этом думаете, миссис Роджерс?

— Я совершенно согласна с вами, — сказала миссис Роджерс.

И согласились все до одной, что мистер Раддль должен считать себя счастливейшим из смертных по поводу этой поэтической прогулки.

— Вы угадали мои чувства, милостивые государыни, — сказал мистер Раддль, самодовольно потирая руки и обнаруживая желание выставить себя с выгоднейшей стороны в глазах прелестных собеседниц. — Только вот видите, если сказать правду, в ту пору как мы ехали сюда в кабриойли…

Но при повторении этого слова, возбудившего такие печальные воспоминания, миссис Раддль испустила опять пронзительный звук и приставила платок к своим глазам. Миссис Бардль сердито нахмурила брови на мистера Раддля, в ознаменование, что ему уж было бы лучше воздержаться от всяких замечаний. Затем жилицына служанка получила приказание потчевать гостей.

Это было сигналом к раскрытию заветных сокровищ буфета, где помещались блюда с апельсинами и бисквитами, одна бутылка старого портвейна и бутылка превосходного индийского хереса, за которую в одном из лучших погребов заплатили ровно полтора шиллинга. Все эти сокровища предложены были, к наслаждению публики, от имени жилицы миссис Бардль, и о них-то маленький Томми ничего не хотел сказать любознательной миссис Клоппинс. После этого предварительного угощенья со стороны миссис Роджерс, общество благополучно уселось в гемпстедский омнибус, и через два часа приехало к загородным садам, где процветала «Испанская гостиница». Здесь самый первый поступок мистера Раддля едва не поверг в обморок его любезную супругу: он имел глупость заказать чаю на семь персон, считая за особую персону мастера Бардля, и это было очень опрометчиво, как единодушно согласились все прекрасные леди: маленький Томми мог бы, конечно, пить из одной чашки с кем-нибудь, или приотведывать из всех чашек, когда в комнате не будет трактирного лакея. Это избавило бы от лишних издержек, и чай был бы одинаково душист и крепок.

Но уже не было возможности поправить этой непростительной ошибки. Чайный поднос явился с семью блюдечками и чашками; равно как и бутерброды были приготовлены на столько же персон. Миссис Бардль, по единодушному желанию, заняла первое место за столом, по правую ее руку села миссис Роджерс, по левую — миссис Раддль. Когда таким образом, все пришло в надлежащий порядок, игривая веселость одушевила всю компанию, и разговор полился быстрейшим потоком.

— Как приятно дышать деревенским воздухом! — заметила миссис Роджерс, испустив глубокий вздох. — Мне кажется, я бы согласилась остаться здесь на всю жизнь.

— О, не говорите этого, сударыня! — возразила миссис Бардль с некоторой запальчивостью, находя, что, в качестве домовой хозяйки, ей никак не следует поощрять такого образа мыслей. — Вы бы здесь недолго прожили, миссис Роджерс, уверяю вас.

— Конечно, конечно, — подтвердила миссис Клоппинс, — при вашей живости характера, никак нельзя ограничиться однообразными удовольствиями загородной жизни. И поверьте, миссис Роджерс, деревня вам надоела бы в какие-нибудь две или самое большее три недели.

— На мой взгляд, милостивые государыни, — заметил мистер Раддль, окидывая взором все маленькое общество, — деревня хороша собственно для одиноких особ, которым нет надобности заботиться о ком бы то ни было и о которых тоже не заботится ни одна душа в мире. Для таких особ, обманутых в своих ожиданиях, надеждах, мечтах, деревня, скажу я вам, настоящий клад.

Трудно было, на месте несчастного джентльмена, придумать речь, более несообразную с положением одной из присутствующих особ. Само собою разумеется, что миссис Бардль залилась горькими слезами и потребовала, чтоб ее немедленно вывели из-за стола. Мастер Бардль зарыдал навзрыд.

— И вот, сударыня, кто бы мог подумать, — завопила миссис Раддль, обращаясь к жилице своей приятельницы, — кто бы мог подумать, что несчастной женщине суждено всю жизнь с глазу на глаз прозябать с таким неотесанным извергом, который, как видите, даже неспособен питать уважение к ее полу.

— Право, душенька, я не имел никакого намерения, — сказал мистер Раддль, — я ведь это так.

— Что так? — взвизгнула миссис Раддль с выражением величайшего презрения. — Что так? Извольте идти вон, сударь! Не могу тебя видеть, глупое животное!

— Не горячись, пожалуйста, Мери-Анна, — сказала миссис Клоппинс. — Ты решительно не бережешь себя, моя милая. Уйдите, Раддль, сделайте милость: вы не умеете обращаться со своей редкой женой.

— Я советовала бы вам, сэр, кушать чай где-нибудь подальше от нас, в другой комнате, — сказала миссис Роджерс, вынимая из ридикюля бутылочку со спиртом.

Миссис Сандерс, хлопотавшая все это время около бутербродов, выразила такое же мнение, и мистер Раддль принужден был удалиться.

С его уходом, миссис Бардль поспешила приподнять и заключить в свои объятия возлюбленного сына, что произвело некоторую суматоху за столом, так как мастер Бардль, барахтаясь в материнских объятиях, зацепился сапогами за чайный поднос и опрокинул несколько чашек. Но известно всему миру, что истерические припадки между дамами, несмотря на шумный и болезненный характер, оканчиваются весьма скоро и без всяких печальных последствий: миссис Бардль, влепив два или три поцелуя своему сынку, почувствовала неимоверную отраду на своей душе и, прихлебывая чай, не могла никак сообразить, отчего это ей вдруг сделалось так дурно.

В эту самую минуту послышался стук колес подъезжавшего экипажа. Леди заглянула в окно и увидела извозчичью карету, остановившуюся перед воротами сада.

— Гость да гость, хозяину радость, — сказала миссис Сандерс.

— Какой-то джентльмен, — сказала миссис Раддль.

— Ах, да ведь это мистер Джексон, тот молодой человек, что служит в конторе господ Додсона и Фогга! — вскричала миссис Бардль. — Что бы это значило? Неужто мистер Пикквик решился наконец заплатить неустойку?

— Вероятнее всего, он одумался и предлагает вам руку, — сказала миссис Клоппинс.

— Какой неповоротливый джентльмен! — воскликнула миссис Роджерс. — Чтобы ему поторопиться!

Мистер Джексон между тем, в продолжение всех этих обсуждений и догадок, сообщал какие-то замечания долговязому и неуклюжему парню в черных панталонах, который вышел из экипажа с толстой ясеневой палкой в руке. Кончив эти переговоры, молодой человек снял шляпу и, разглаживая волосы, подошел к тому месту, где заседали прекрасные леди.

— Что нового? Что случилось, мистер Джексон?

— Здравствуйте, милостивые государыни. Прошу извинить, mesdames, если я вас несколько обеспокоил; но закон, сударыня, закон прежде всего.

С этими словами мистер Джексон улыбнулся, отвесил всей компании общий поклон и еще раз пригладил свои волосы. Миссис Роджерс заметила своей соседке, что это был прекраснейший молодой человек.

— Я был сперва у вас в Гозуэлльской улице, — начал мистер Джексон, — и когда мне сказали, что вы здесь, я нанял карету и приехал сюда. Наши дожидаются вас в Сити, мистер Бардль.

— Неужели! — воскликнула изумленная вдова, беспокойно подпрыгивая на своем стуле.

— Да-с, — отвечал Джексон, — закусывая нижнюю губу. — Им надобно видеть вас сегодня, сию же минуту: дело не терпит ни малейшей отсрочки. Додсон именно так выразился, и то же повторил Фогг. Я затем и нанял карету, чтоб привести вас с собою.

— Как это странно! — воскликнула миссис Бардль.

Все подтвердили, что это действительно очень странно, и все единодушно согласились, что дело, по всей вероятности, заключает в себе необыкновенную важность, иначе Додсон и Фогг не прислали бы своего письмоводителя. Само собою разумеется, что миссис Бардль должна ехать немедленно в Сити.

В этом необыкновенно поспешном требовании двух знаменитых юристов Лондона не было натурально ничего унизительного для миссис Бардль, и она даже гордилась этим до некоторой степени, воображая, что это обстоятельство естественным образом возвысит ее в глазах жилицы, нанимавшей у нее первый этаж. На этом основании миссис Бардль испустила глубокий вздох, взглянула на потолок, на стены и, после минутного колебания, объявила окончательно, что уж, делать нечего, она поедет, потому что, кажется, ей нельзя не ехать.

— Но не угодно ли вам освежиться немножко после этой поездки, мистер Джексон? — спросила миссис Бардль. — Рюмочку винца, например?

— Не знаю, право, времени-то терять нельзя, сударыня, — отвечал мистер Джексон: — к тому же со мной здесь приятель, — продолжал он, указывая на джентльмена с ясеневой тростью.

— Ах, просите его сюда, сэр, — сказала миссис Бардль.

— Попросите к нам вашего приятеля, — подтвердила миссис Роджерс.

— Нет, покорно вас благодарю, сударыни, это будет неудобно, — сказал мистер Джексон. — Приятель мой не привык к дамскому обществу и ужасно застенчив. А вот если вы прикажете буфетчику поднести ему хороший стаканчик джину, так он, может быть, не прольет его на землю. Не угодно ли сделать этот опыт, миссис Бардль?

Говоря это, мистер Джексон ласкал указательным пальцом оконечность своего носа, давая знать таким образом, что слова его надо понимать в ироническом смысле.

Вслед за тем стаканчик джина действительно был отправлен к застенчивому джентльмену, и застенчивый джентльмен проглотил его залпом, закусил и облизнулся. Мистер Джексон тоже промочил горло какой-то влагой, и прекрасные леди, все до одной, выкушали за компанию по рюмочке мадеры. Тогда мистер Джексон заметил, наконец, что уж время никак не терпит, и поэтому миссис Сандерс, миссис Клоппинс и маленький Томми поспешили сесть в карету. Было решено, что мастер Томми поедет со своей матерью, тогда как другие дамы останутся под покровительством мистера Раддля.

— Исаак! — сказал мистер Джексон, когда миссис Бардль приготовлялась сесть в карету. При этом молодой человек взглянул на джентльмена с ясеневой тростью: тот сидел на козлах и покуривал сигару.

— Что?

— Вот это миссис Бардль.

— О, это я давно знал, — отвечал джентльмен, заседавший на козлах.

Миссис Бардль вошла и уселась; мистер Джексон вошел после нее, и карета двинулась с места. Миссис Бардль невольно задумалась над словами, произнесенными другом мистера Джексона. Какой умный народ все эти юристы: право!

— Странные хлопоты бывают иной раз с этими судебными издержками! — сказал Джексон, когда миссис Клоппинс и миссис Сандерс задремали на своих местах. — Я разумею издержки по вашему делу, сударыня.

— Мне очень жаль, право, что господа Додсон и Фогг не могут до сих пор получить этих издержек, — отвечала миссис Бардль, — но уж, конечно, эти лица должны иной раз терпеть и убыток, коли решаются работать за процент.

— Вы однако ж, как мне сказывали, дали им собственноручную расписку на всю сумму по этому делу, — сказал Джексон.

— Да. Это сделано для формы, — сказала миссис Бардль.

— Разумеется, для формы, — отвечал Джексон сухо. — Форма тут главное дело.

Скоро миссис Бардль, убаюканная приятной качкой экипажа, погрузилась в сладкий сон. Она проснулась через несколько минут, когда карета внезапно остановилась.

— Ах, куда это мы заехали! — проговорила изумленная вдова. — Додсон и Фогг, кажется, не здесь живут.

— Не здесь, да все равно, — отвечал Джексон. — Не угодно ли вам выйти, сударыня?

Миссис Бардль, протирая заспанные глаза, вышла из кареты. Место оказалось удивительно странным: большая каменная стена с железными воротами посередине: изнутри виднелся газовый свет.

— Ну, сударыни, — закричал джентльмен с ясеневой тростью, заглядывая в карету и стараясь разбудить миссис Сандерс, — выходите, сударыня.

Миссис Сандерс вышла. Железные ворота отворились, и миссис Бардль, сопровождаемая возлюбленным сыном, вступила в длинный коридор. Кумушки ее последовали за ней.

Комната, куда они вошли, была еще страннее длинного коридора. Их обступили грязные и неуклюжие лица.

— Что это за место? — спросила миссис Бардль, озадаченная множеством пытливых взоров, обращенных на нее.

— Это одна из наших публичных контор, — отвечал Джексон, озираясь назад и разглядывая спутниц миссис Бардль. — Смотрите в оба. Исаак!

— Все обстоит как следует, — отвечал джентльмен с ясеневой тростью.

И они спустились по маленькой лестнице в галерею первого этажа.

— Вот мы и пришли, — сказал наконец Джексон, бросая вокруг себя радостные взоры. — Все теперь исполнено, миссис Бардль, по законной форме.

— Что это значит? — сказала миссис Бардль, чувствуя сильнейшее биение сердца.

— A вот я вам объясню, сударыня, — отвечал Джексон, отводя ее в сторону, — не бойтесь ничего, миссис Бардль. Не было на свете человека деликатнее Додсона, сударыня, или, в некотором смысле, человеколюбивее Фогга. По обязанностям службы, им следовало взыскать с вас законным порядком судебные издержки, и они, как видите, выполнили эту обязанность с тонкой деликатностью, оказывая всякую пощаду и снисхождение вашим нежным чувствам. Вы будете впоследствии вспоминать об этом не иначе как с великим наслаждением, сударыня. Это Флит, сударыня, долговая тюрьма. Желаю вам спокойной ночи, миссис Бардль. Прощай, Томми.

 

Сказав это, Джексон поклонился и ушел в сопровождении джентльмена с ясеневой палкой. Вдовица осталась на попечении другого джентльмена с ключом в руках. То был тюремщик. Миссис Бардль завизжала; Томми заревел; миссис Клоппинс отпрянула назад, миссис Сандерс вскрикнула и всплеснула руками. Перед ними стоял мистер Пикквик, собиравшийся в эту пору освежиться ночным воздухом, и подле мистера Пикквика стоял мистер Самуэль Уэллер, который, увидев миссис Бардль, почтительно снял шляпу и отвесил ей низкий поклон.

— Не беспокойте эту женщину, — сказал тюремщик, обращаясь к мистеру Уэллеру, — она только что пришла к нам.

— Зачем? Для чего?

— Она арестантка.

— Кто ж ее арестовал?

— Додсон и Фогг.

— За что?

— За неустойку по судебным издержкам.

— Урра! — вскричал Самуэль, поспешно надевая шляпу. — Эй! Иов, Иов! — завопил он, побежав по галерее. — Бегите сейчас к мистеру Перкеру и зовите его сюда. Где старшина?

Но не было ответа на этот вопрос: Иов Троттер мигом сообразил сущность возложенного на него поручения и бросился стремглав с лестницы первого этажа. Миссис Бардль грянулась на холодный пол и обмерла серьезно, искренне, первый раз в своей жизни.

 

Глава XLVII. Юридическая профессия господ Перкера и Лоутона, Додсона и Фогга. — Мистер Винкель выступает на сцену под влиянием необыкновенных обстоятельств, побеждающих, наконец, закоренелое упорство великого человека

 

Нетерпеливый и бурный в своих движениях, Иов Троттер бросился по направлению к Гольборну и бежал посреди дороги, то по мостовой, то по канаве, смотря по тому, как видоизменялся его путь встречными толпами женщин, мужчин, детей, извозчиков и кучеров. Он остановился перевести дух только на Грэинском сквере, перед воротами судебной палаты, где можно было навести справку о настоящем местопребывании мистера Перкера. Но несмотря на величайшую поспешность, употребленную мистером Троттером, дело повернулось вовсе не так скоро, как можно было ожидать. Прошло добрых полчаса, как ворота Грэина были уже заперты, когда он подошел к ним. Иов отправился к прачке мистера Перкера, жившей где-то в Грэинском переулке у своей замужней дочери; и когда он отыскал эту особу, оставалось не более четверти часа до того, как обыкновенно запирались тюремные ворота. Прачка сообщила адрес мистера Лоутона, которого надлежало в ту пору отыскивать в общей зале трактира «Сорока», и когда, наконец, мистер Троттер выполнил поручение Самуэля, на часах ближайшей башни прогудело десять.

— Вы уж чересчур опоздали, любезный, — сказал мистер Лоутон, — сегодня не попадете назад в тюрьму. Где вы будете ночевать?

— Обо мне тужить нечего, — отвечал Иов, — засну где-нибудь под мостом, и дело с концом. Но нельзя ли отыскать теперь мистера Перкера и объяснить ему все дело так, чтобы завтра поутру он отправился туда как можно раньше?

— Мудреная задача, — отвечал Лоутон после минутного размышления. — Перкер не любит, когда отрывают его от домашних занятий; но так как здесь речь идет о мистере Пикквике, то, пожалуй, попытаться не мешает. Надобно нанять кабриолет за счет конторы.

Остановившись на этом, мистер Лоутон взял шляпу, извинился перед товарищами, пировавшими за общим столом, отправился на ближайшую биржу и, взяв извозчика, приказал ему ехать на Россель-Сквер, в квартиру мистера Перкера.

В тот день у мистера Перкера был большой парадный обед, как об этом тотчас же можно было догадаться по великолепному освещению гостиной, откуда неслись торжественные звуки фортепьяно. Запах лакомых блюд, распространившийся от кухни до крыльца, окончательно убеждал в этой догадке. В числе гостей мистера Перкера были: мистер Сниккс, секретарь компании страхования жизни, мистер Прози, знаменитый стряпчий, три адвоката, один комиссионер банкротского суда, директор из Темпля и ученик его, одноглазый молодой джентльмен, подававший блистательные надежды и выступивший на юридическое поприще ученым трактатом о хлебных законах. Были еще и другие более или менее знаменитые особы. Когда доложили о внезапном прибытии письмоводителя из конторы, мистер Перкер, оставив гостей, пошел в столовую, где, при слабом свете кухонной свечи, дожидались его мистер Лоутон и мистер Иов Троттер.

— Здравствуйте, Лоутон, — сказал мистер Перкер, затворяя дверь. — Что нового? Не получен ли какой-нибудь пакет с последней почтой?

— Нет, сэр, — отвечал Лоутон, — вот этот человек прислан к вам от мистера Пикквика, сэр.

— От Пикквика? — сказал адвокат, быстро поворачиваясь к Иову. — Ну, в чем же дело?

— Додсон и Фогг арестовали миссис Бардль за неустойку ее по судебным издержкам, — отвечал Троттер. — Теперь она в тюрьме, сэр.

— Право? — воскликнул мистер Перкер, опуская руки в карманы и облокачиваясь на буфет.

— Точно так, сэр, — подтвердил Иов. — Перед начатием этого процесса, Додсон и Фогг взяли с нее собственноручную расписку, по которой она обязалась им выплатить за все издержки немедленно после приговора, произнесенного судом присяжных. По этой расписке она и сидит теперь в тюрьме.

— Вот как! Ну, признаюсь, — сказал Перкер, вынимая обе руки из карманов и энергично постукивая суставами правой руки ладонь левой, — с такими умнейшими канальями мне еще не приходилось иметь дела.

— О, да, сэр, это самые удивительные практиканты, каких только я знал! — заметил Лоутон.

— Удивительные! — подтвердил Перкер. — Перед ними исчезает всякая юридическая опытность и самое тонкое знание законов.

— Справедливо, сэр, справедливо, — отвечал Лоутон.

Принципал и его подчиненный рассуждали еще несколько минут о необыкновенной проницательности господ Додсона и Фогга, при этом лица и глаза их просияли удивительным блеском, как будто им удалось сделать одно из самых гениальных открытий человеческого ума. Когда, наконец, мало-помалу они оправились от своего изумления, Иов Троттер сообщил остальные подробности поручения, возложенного на него Самуэлем. Перкер задумчиво опустил голову и вынул из кармана часы.

— Завтра, ровно в десять, я буду иметь честь увидеть мистера Пикквика, — сказал адвокат. — Самуэль рассуждает очень умно. Скажите ему это. — Не хотите ли рюмку вина, Лоутон?

— Нет, сэр, — покорно благодарю.

— То есть да, хотите вы сказать, — отвечал адвокат, поворачиваясь к буфету за рюмками и графином.

Лоутон не сделал никаких возражений, потому что в отрицании его действительно подразумевался утвердительный ответ. Он только обратился к мистеру Иову и спросил его довольно громким шепотом: как он думает, портрет, висевший над камином, не представляет ли удивительного сходства с особой мистера Перкера? На что Иов, как и следует, отвечал, что действительно представляет. Когда вино было налито, Лоутон выпил за здоровье миссис Перкер и ее деток; мистер Иов за здоровье Перкера. Затем они раскланялись и ушли, каждый в свою сторону. Перкер воротился к гостям, письмоводитель в трактир «Сорока», Иов — на Ковент-Гарденской рынок провести ночь, где бог пошлет.

На другой день, в десять часов утра, минута в минуту, аккуратный адвокат постучался у дверей мистера Пикквика, которые и были, с великой поспешностью, отворены Самуэлем.

— Мистер Перкер, сэр, — сказал Самуэль, докладывая о прибытии гостя своему господину, который сидел у окна в задумчивой позе. — Очень рад, сэр, что вы теперь случайно пожаловали к нам. Старшина желает, кажется, переговорить с вами, сэр.

Перкер бросил на Самуэля многознаменательный взгляд, давая знать, что он понимает, как должно вести себя при настоящих обстоятельствах. Пикквик, разумеется, не должен знать, что за ним, Перкером, посылали. Затем мистер Перкер прошептал что-то на ухо Самуэлю.

— Неужели! Вы не шутите, сэр? — сказал Самуэль, отступая назад в припадке величайшего изумления.

Перкер кивнул и улыбнулся.

Мистер Самуэль Уэллер взглянул на адвоката, потом на мистера Пикквика, потом на потолок, потом опять на Перкера; оскалил зубы, засмеялся, захохотал и, наконец, схватив шляпу, опрометью бросился из комнаты без малейших объяснений.

— Что это значит? — спросил мистер Пикквик, бросая на Перкера изумленный взгляд. — Что привело моего слугу в такое загадочное состояние?

— О, ничего, ничего, — отвечал Перкер. — Потрудитесь-ка пересесть сюда, сэр, поближе к столу. Мне надобно переговорить с вами о многом.

— Какие это у вас бумаги? — спросил мистер Пикквик, когда адвокат положил на стол пачку документов, перевязанных красным шнурком.

— Бумаги по делу вдовы Бардль и Пикквика, почтеннейший, — отвечал мистер Перкер, развязывая узел зубами.

Мистер Пикквик пододвинул стул, уселся и бросил весьма суровый взгляд на своего юридического патрона.

— A вам не нравится это дело? — сказал адвокат, продолжая развязывать узел.

— Вы должны знать это, сэр, — отвечал мистер Пикквик.

— Очень жаль, — отвечал Перкер, — потому что о нем-то собственно мы и должны рассуждать с вами сегодня.

— Кажется, я просил вас, Перкер, чтобы вы никогда не заводили со мной речи об этом процессе, — живо перебил мистер Пикквик.

— Полноте, почтеннейший, полноте, — отвечал адвокат, посматривая искоса на своего сердитого клиента. — Речь пойдет у нас своим чередом: я затем и пришел к вам. Угодно ли вам выслушать, почтеннейший, что я намерен сказать? Если покамест не угодно, я могу подождать. Торопиться не к чему. На всякий случай, я принес с собой газету. Ваше время будет и моим. Располагайте мною.

С этими словами адвокат перебросил ногу на ногу, развернул газетный листок и сделал вид, будто углубился в чтение какой-то статьи.

— Ну, уж так и быть, — сказал мистер Пикквик, вздохнув из глубины души, — говорите, что у вас на уме. Я готов слушать. Старая история, я полагаю?

— Не совсем, почтеннейший, не совсем, — отвечал Перкер, свернув газету и укладывая ее в свой карман. — Вдова Бардль, просительница, находится теперь в этих самых стенах, известно ли вам это, сэр?

— Известно.

— Очень хорошо. А знаете ли вы, сэр, по какому поводу и на каком законном основании заключили сюда вдову Бардль?

— Знаю. По крайней мере, я слышал об этом от Самуэля, — сказал мистер Пикквик, с притворной беспечностью.

— И Самуэль, смею сказать, представил вам вернейший отчет об арестовании вдовы. Теперь, почтеннейший, позвольте предложить вам первый вопрос: должна ли эта женщина остаться здесь?

— Остаться здесь!

— Да, почтеннейший, должна ли она остаться здесь? — повторил Перкер, облокотившись на спинку стула и устремив пристальный взгляд на своего клиента.

— Как вы можете об этом меня спрашивать? — сказал мистер Пикквик. — Это зависит от Додсона и Фогга: вы знаете это очень хорошо.

— Я ничего не знаю, почтеннейший, — возразил Перкер с твердостью. — Только позвольте вам заметить, что это не зависит от Додсона и Фогга. Вы знаете людей, почтеннейший, так же, как я их знаю. Это зависит единственно, исключительно и решительно от вас, почтеннейший.

— От меня! — вскричал мистер Пикквик, делая судорожное движение на своем стуле.

Адвокат произвел двойной стук по крышке своей табакерки, открыл ее, зацепил большую щепоть и, закрывая табакерку, опять энергично повторил:

— От вас, почтеннейший.

Мистер Пикквик остолбенел.

— Да, почтеннейший, — продолжал Перкер, разнюхивая табак, — я говорю, что немедленное освобождение вдовы Бардль или постоянное ее заключение в этой тюрьме зависит от вас, и только от вас одних. Выслушайте меня внимательно, терпеливо, без всякого огорчения и досады, иначе вы только вспотеете и надсадите свою грудь, нисколько не уяснив сущности этого дела. Итак, почтеннейший, я говорю и утверждаю, что никто, кроме вас, не может освободить вдову Бардль из этого логовища нравственного уничижения и нищеты, и вы только в состоянии положить разумный конец этому процессу, вручив господам Додсону и Фоггу все судебные издержки как за себя самого, так и за вдову. Не горячитесь, почтеннейший, прошу вас об этом всепокорнейше.

В продолжение этой речи мистер Пикквик и краснел, и бледнел, и негодование его едва не обнаружилось в самых сильных порывах; однако ж он удержал себя и угомонился. Перкер, между тем, зацепил еще щепоть табаку и продолжал с новым воодушевлением:

— Я видел эту женщину сегодня поутру. Уплатив судебные издержки, вы освобождаетесь от неустойки и благополучно выходите из тюрьмы вместе с нею. Это первый пункт. Второй, главнейший и существенный пункт состоит собственно в том, что вдова Бардль дает добровольное собственноручное показание, в форме письма ко мне, что все это дело, от начала до конца, было ведено по наущению этих бессовестных людей, Додсона и Фогга; что она, вдова Бардль, приносит искреннее сожаление и раскаяние в том беспокойстве, которое она, по своему неблагоразумию, причинила вам, почтеннейший, и на этом основании она просит меня употребить свое ходатайство перед вами, испрашивая вашего великодушного прощения.

— Вследствие, то есть, этих издержек, которые я заплачу за нее! — перебил мистер Пикквик с величайшим негодованием.

— О, нет, почтеннейший, вследствие письма, о котором я сейчас упомянул, — сказал Перкер торжествующим тоном. — Это письмо было другой женщиной принесено в мою контору сегодня ровно в девять часов, прежде чем нога моя переступила за порог этого здания, и прежде чем я увиделся с вдовой Бардль. Клянусь вам в этом своей юридической честью.

И, вынув это письмо из пачки других бумаг, адвокат положил его подле мистера Пикквика и потом принялся разнюхивать огромную щепоть табаку.

— Все ли вы сказали? — спросил мистер Пикквик кротким тоном.

— Не совсем, — отвечал Перкер. — Не могу ручаться, что слова и выражения расписки, представленной теперь в суд адвокатами вдовы, могут послужить для нас достаточным доказательством, что против вас, почтеннейший, составлен был заговор этими людьми. Уличить их трудно. Додсон и Фогг слишком умны для того, чтоб расставить себе ловушку в этом роде. Но то не подлежит ни малейшему сомнению, что все факты, взятые и сведенные вместе, могут окончательно оправдать вас в глазах всех рассудительных людей. Благоволите теперь сами, почтеннейший, обратить внимание на сущность всего дела. Сумма в каких-нибудь полтораста фунтов с небольшим, или около того, для вас ровно ничего не значит. Присяжные решили тяжбу не в вашу пользу. Приговор их несправедлив, конечно, но все же они судили по крайнему своему разумению, по долгу совести и чести. И вот теперь представляется вам чрезвычайно легкий и удобный случай поставить себя в самом выгодном положении, какого, разумеется, вы никогда бы не достигли, оставаясь в этом месте. И поверьте мне, почтеннейший, пребывание ваше в тюрьме все и каждый могут приписать только самому упорному, закоснелому и совершенно нерассудительному упрямству, которое, разумеется, не делает особенной чести ни вашему уму, ни сердцу. Станете ли вы еще колебаться, если уж, по одному движению благой воли, вы можете возвратиться к своим друзьям, к своим прежним занятиям и удовольствиям, освобождая в то же время своего верного и преданного слугу, который, в противном случае, был бы принужден обречь себя на вечное затворничество из-за вашего непростительного каприза. Примите в соображение и то обстоятельство, что вы можете великодушно отмстить за себя, удовлетворяя благороднейшему побуждению своего сердца: вы освободите несчастную женщину из логовища нищеты и разврата, где слишком тяжело прозябать даже мужчине с твердым характером и трезвым рассудком. Теперь спрашиваю вас, почтеннейший, как адвокат ваш и вместе с тем искренний друг: неужели вы откажетесь от благоприятного случая привести в исполнение все эти великодушные цели по одному тому, что было бы вам жаль расстаться с несколькими фунтами, которые попадут в карман двух ловких негодяев, ненасытимых в своем жадном стремлении к приобретению богатства? Не вам и не мне исправить их, сэр: люди этого сорта не различают никаких средств, коли идет дело об их прибытке. По-моему, чем скорее развязаться с ними, тем лучше. Все эти соображения, почтеннейший, я представил на ваше благоусмотрение весьма слабо и в самом несовершенном виде; но я прошу самих вас, усилиями собственного размышления, пролить на них надлежащий свет. Думайте и гадайте, сколько вам угодно: я стану терпеливо дожидаться вашего ответа.

Прежде чем мистер Пикквик успел собраться с духом для произнесения приличных возражений на эти хитросплетенные софизмы, и прежде чем Перкер успел засунуть в нос двадцатую частицу новой щепоти табаку, снаружи послышался смутный говор голосов, и затем кто-то постучался в дверь.

— Ах, что это за неугомонная дверь! — воскликнул мистер Пикквик, задержанный весьма некстати на самом интересном пункте своих глубокомысленных соображений. — Кто там?

— Я, сэр, — отвечал Самуэль, просовывая свою голову.

— Теперь я не могу говорить с вами, Самуэль. Я занят в эту минуту.

— Прошу извинить, сэр, но тут вас спрашивает леди и говорит, что ей непременно нужно видеться с вами.

— Я не могу видеть теперь никакой леди, — отвечал мистер Пикквик, живо вообразив перед собою ненавистную фигуру миссис Бардль.

— Нет, сэр, прошу извинить, вы бы не сказали этого, если бы знали, какая тут особа напрашивается на свиданье с вами.

— Кто же она?

— A вот увидите. Прикажете впустить?

— Как вы думаете, Перкер? — сказал мистер Пикквик, посмотрев на своего адвоката.

— Я думаю, вам нельзя отказать, почтеннейший.

— Браво! — закричал Самуэль. — Рога трубят, барабаны бьют, и на сцене — две неожиданные особы.

Говоря это, Самуэль Уэллер отворил дверь, и в комнату вошел мистер Натаниэль Винкель, ведя за руку ту самую молодую леди, которая некогда, на хуторе Дингли-Делле, щеголяла в меховых полусапожках. На ней была теперь щегольская шляпка, прикрытая богатым кружевным вуалем, и в этом наряде молодая особа, робкая и застенчивая в своей поступи, казалась еще прелестнее, чем прежде.

— Мисс Арабелла Аллен! — воскликнул мистер Пикквик, вставая со стула.

— Нет, почтенный друг мой, прошу извинить, — отвечал мистер Винкель, становясь на колени, — вы видите перед собою мою жену, миссис Винкель.

Мистер Пикквик едва мог верить своим глазам, да и не поверил бы, если бы в действительности этого случая не убеждали его могущественным образом улыбающаяся физиономия мистера Перкера; с другой — присутствие на заднем плане Самуэля и хорошенькой горничной, которые, по-видимому, наблюдали с живейшим наслаждением за всеми подробностями этой сцены.

 

— Ах, мистер Пикквик, — сказала Арабелла тихим голосом, как будто встревоженная молчанием действующих лиц, — простите ли вы мне этот неблагоразумный поступок?

Не последовало словесного ответа на этот вопрос; но ученый муж с великой поспешностью снял очки со своего носа и, схватив обе руки молодой леди, принялся целовать ее, как отец, и даже, может быть, несколько нежнее, чем отец. Затем, все еще продолжая держать руку молодой леди, мистер Пикквик назвал мистера Винкеля молодым отъявленным плутом и приказал ему встать, что тот и выполнил с большой охотой, не прежде, однако ж, как разгладив свой нос полями шляпы в изъявление искреннего сознания в вине. Вследствие чего мистер Пикквик ударил его по спине несколько раз и потом радушно пожал руку мистеру Перкеру, который, в свою очередь, приветствуя новобрачных от искреннего сердца, зацепил из своей табакерки огромную щепоть табаку, достаточную для удовлетворения по крайней мере полдюжины носов с правильной организацией и устройством.

— Ну, дитя мое, как же все это случилось? — сказал мистер Пикквик. — Садитесь и расскажите мне обо всем. Как она мила, Перкер, не правда ли? — прибавил мистер Пикквик, всматриваясь в лицо Арабеллы с такой гордостью и восторгом, как будто она в самом деле была его собственная дочь.

— Красавица, почтеннейший, красавица, — отвечал адвокат. — Не будь я сам женатый и семейный человек, я позавидовал бы вам от всей души, любезный друг.

Выразившись таким образом, Перкер задал тумака в грудь любезного друга, и тот поспешил возвратить комплимент с одинаковой ловкостью и любезностью. После чего они оба засмеялись очень громко; но все же не так, как мистер Самуэль Уэллер, который только что успел влепить несколько поцелуев хорошенькой горничной под прикрытием буфетной двери.

— Я очень, очень благодарна вам, любезный Самуэль, — сказала Арабелла с грациозной улыбкой. — Никогда я не забуду, что вы сделали для меня в клифтонском саду.

— О, это нам было нипочем, сударыня, — отвечал Самуэль. — Я только помогал природе, сударыня, как выразился однажды доктор перед матерью мальчика, которого он уморил, выпустив из него кровь.

— Что вы стоите, Мери? Садитесь, душенька, — сказал мистер Пикквик, прерывая эти комплименты. — Ну, начнем теперь с начала. Как давно вы обвенчались?

Арабелла бросила робкий взгляд на своего счастливого властелина, и тот отвечал:

— Третьего дня только.

— Только третьего дня! — повторил мистеp Пикквик. — Что ж вы делали все эти три месяца?

— Вот именно так: отдайте нам отчет во всем, что вы делали, — перебил Перкер. — Пикквику, видите ли, нужно знать, на какие пустяки вы потратили это драгоценное время.

— История очень проста, — отвечал мистер Винкель, взглянув на свою застенчивую подругу, — прежде всего, я не сразу уговорил Арабеллу бежать со мною, и когда, наконец, она согласилась, мы долго не могли найти удобного случая привести в исполнение свой план. Мери также должна была выждать срок[29], прежде чем могла она оставить свое место, а без ее содействия мы ничего бы и не сделали.

— Выходит, стало быть, — сказал мистер Пикквик, успевший тем временем надеть свои очки и еще раз полюбоваться на юную чету, — выходит, стало быть, что вы действовали систематически и методически. Очень хорошо. А знает ли ваш брат обо всех этих вещах?

— О, нет, нет! — воскликнула побледневшая Арабелла. — Добрый мистер Пикквик, он должен узнать об этом от вас, только от одних вас. Брат мой слишком вспыльчив, необуздан в своих действиях, и притом он так заинтересован в пользу этого друга своего, мистера Сойера, что, право, мы можем опасаться от него ужасных последствий, если он не услышит об этой истории из собственных ваших уст, добрый мистер Пикквик.

— Конечно, конечно, — сказал Перкер с важностью. — Вы должны принять это дело на себя, почтеннейший. Эти молодые люди будут иметь уважение к вашим летам, и вы можете привести их в пределы приличного благоразумия. Вам надобно предупредить зло в самом начале, и вы одни только в состоянии охладить горячую кровь.

Адвокат понюхал табаку и с сомнением покачал головой.

— Вы забываете, мой ангел, — сказал мистер Пикквик кротким и нежным тоном, — вы забываете, что я арестант в долговой тюрьме и, следовательно, не могу распоряжаться своими действиями.

— О, нет, добрый мистер Пикквик, я никогда не забывала этого, — отвечала Арабелла. — Никогда я не переставала думать, как вы должны были страдать и мучиться в этом страшном месте; но я надеялась и была уверена, что, принимая участие в нашей судьбе, вы откажетесь от жестоких планов относительно своей собственной жизни. Вы только одни можете помирить меня с братом. Он единственный мой родственник, мистер Пикквик, и без вашего великодушного ходатайства я подвергаюсь опасности потерять его навсегда. Что делать? Я поступила неосторожно, слишком неосторожно, и чувствую, что виновата перед ним кругом.

С этими словами бедняжка Арабелла закрыла свое личико платком и заплакала горько.

Эти слезы произвели, казалось, могущественное впечатление на восприимчивую душу великого человека; но когда миссис Винкель, осушив заплаканные глазки, принялась ласкать его и упрашивать самыми нежными и мелодическими звуками, какие когда-либо вырывались из женской груди, мистер Пикквик почувствовал внезапно какую-то странную неловкость и, не зная, по-видимому, что ему делать, начал энергично потирать свои очки, нос, подтяжки, затылок и штиблеты.

Заметив эти несомненные признаки нерешимости и душевного колебания, мистер Перкер, извещенный, по-видимому, заблаговременно обо всех подробностях, относившихся к настоящему положению молодой четы, привел в юридическую ясность и то не менее важное обстоятельство, что мистер Винкель старший до сих пор еще не знал ничего о роковой перемене в судьбе своего сына, который, по естественному ходу вещей, основывает все свои будущие надежды на любви и неизменной привязанности отца. Очень и очень вероятно, что отец перестанет раз и навсегда питать родительскую любовь к сыну, коли этот сын будет хранить в тайне великое событие своей жизни. На этом основании мистер Пикквик, действуя по долгу совести и чести, должен сперва поехать в Бристоль к мистеру Аллену и потом немедленно отправиться в Бирмингем для свидания с мистером Винкелем старшим. Не подлежит ни малейшему сомнению, что мистер Винкель старший имеет веское и законное право считать мистера Пикквика, в некоторой степени, опекуном, советником и наставником своего сына и, следовательно, мистер Пикквик, как честный и благородный человек, обязан лично сообщить старику изустно обо всех подробностях этого дела, равно как и показать степень участия, которое он сам непосредственно принимал и принимает в судьбе молодой четы.

К этому времени весьма кстати подоспели мистер Топман и мистер Снодграс, которые, со своей стороны, каждый по-своему, подтвердили и укрепили все доказательства красноречивого адвоката. Наконец, мистер Пикквик, совершенно запутанный и сбитый с толку, заключил Арабеллу в свои объятия и твердо объявил, что она может делать с ним все, что ей угодно.

Лишь только это слово сорвалось с языка почтенного старца, Самуэль Уэллер бросился со всех ног в галерею и отправил Иова Троттера к знаменитому мистеру Пеллю с поручением, чтобы этот ученый джентльмен вручил подателю формальную бумагу, по которой он, Самуэль, имеет право выйти из тюрьмы вследствие удовлетворения своего кредитора. Нет надобности говорить, что эта бумага, на всякий случай, изготовлена была заблаговременно в тот же самый день, когда совершился достопамятный арест. Устроив это дело, Самуэль поспешил употребить весь свой запас наличных денег на покупку двадцати пяти галлонов пива, предложенных на угощение всем обитателям Флита, без различия возраста и пола. Затем мистер Уэллер прокричал «ура» и, удовлетворив таким образом первым порывам восторженного чувства, погрузился мало-помалу в свое обычное созерцательное состояние духа.

В три часа пополудни мистер Пикквик бросил прощальный взгляд на свою маленькую комнату и отправился в тюремную контору, сопровождаемый по пути многочисленной толпой арестантов, из которых каждый усердно добивался чести пожать ему руку на прощанье. Великий человек раскланивался со всеми, и взор его, казалось, повсюду распространял утешение и отраду.

— Перкер, — сказал мистер Пикквик, подзывая к себе из арестантов одного молодого человека, — вот это мистер Джингль, о котором я говорил вам.

— Очень хорошо, почтеннейший, — отвечал Перкер, вглядываясь пристально в физиономию Джингля. — Завтра поутру я увижусь с вами, молодой человек. Надеюсь, это свидание никогда не исчезнет из вашей памяти, сэр.

Джингль почтительно поклонился и, прикоснувшись дрожащей рукой к протянутой руке мистера Пикквика, удалился молча.

– Иова, кажется, вы уже знаете? — сказал мистер Пикквик, представляя этого джентльмена.

— Этого плута? Очень знаю, — отвечал Перкер добродушным тоном. — Ухаживайте за своим приятелем и ожидайте меня завтра к первому часу, слышите?

— Слушаю, сэр, — отвечал Иов.

— Ну, нет ли еще чего, почтеннейший? — спросил адвокат.

— Ничего, — отвечал мистер Пикквик. — Самуэль, передали вы от моего имени маленький пакет своему тюремному хозяину?

— Как же, сэр, передал.

— Что ж он?

— Расплакался пуще всякого ребенка и сказал, что в жизнь никого не видывал и не знавал великодушнее вас. Он только просит, не можете ли вы привить к нему сильную чахотку, для того, видите ли, чтобы ему поскорее можно было соединиться со своим старым другом, который недавно умер в этих стенах. Другого приятеля он уже не надеется отыскать в здешнем месте.

— Бедняга! — воскликнул мистер Пикквик. — Ну, прощайте, друзья мои. Благослови вас Бог!

С этим прощальным словом мистер Пикквик, сопровождаемый громогласными напутствиями многочисленной толпы, взял своего адвоката за руки и вышел из тюрьмы, проникнутый более грустными и печальными ощущениями, чем какие наполняли его сердце при первоначальном вступлении в этот замок. Увы, сколько несчастных и погибших существ оставлял он за собою!..

После веселого вечера, проведенного в гостинице «Коршуна и Джорджа», мистер Пикквик и Самуэль Уэллер, поутру на другой день, катились по большой дороге в наемной карете. Самуэль сидел сзади в особо устроенной сидейке.

— Сэр! — сказал мистер Уэллер своему господину.

— Что скажете? — отвечал мистер Пикквик, выставляя свою голову из окна экипажа.

— Не худо бы этим лошадкам поваляться месяца три в долговой тюрьме.

— Зачем это?

— A вот мы посмотрели бы тогда, как бы они поскакали! — воскликнул мистер Уэллер, потирая руки.

 

⇐ Предыдущая31323334353637383940Следующая ⇒

Поделиться: