Рождаемых число ряды усопших множит,

Бессмертной жизнью тешится мечта.

За гробом жизни нет и быть ее не может,

Идет за жизнью смерть, за смертью пустота.

Воскреснуть мертвому природа не поможет,

Она и без того по горло занята.

Атааллах Аррани

Лишь те способны ощущать жизнь, кому часто     случается быть на краю смерти.

Джавахарлал Неру

Из откровений Нонталпафига:

«…читая сотни тысяч чужих мыслей, я пришел к ужасающему выводу: практически все созревшие представители homo sapiens пропитаны корыстью и похотью, словно губка водой!»

 

 

Я знал и того, знал и этого. Одному было тридцать пять, другому – пятьдесят шесть.

 

ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ:

« Игорек Кузьмичев и Сергей Безродный не могли быть послушными. Им было всего по шесть лет. И даже в этом месте скопления ужаса и боли они иногда шалили и поступали по-своему, нарушая установленный здесь порядок ».

 

ТРЕТИЙ:

«Старик задрожал, и в его взгляде, устремленном на Виктора, вспыхнул ужас, смешанный с ненавистью. Отпрянув назад, он проговорил скрипучим голосом: «Будь ты проклят!» – и кубарем покатился вниз».

 

ЧЕТВЕРТЫЙ (ОНА):

«Виорика Глазова, учительница русского языка, взяла ручку. Она была оптимисткой и фантазеркой».

 

Я был седьмым. И я был тем, кто осмелился перехитрить, и у кого это получилось. Но передо мной было еще два, о которых следует сказать немного больше, особенно – о шестом.

 

ПЯТЫЙ:

«Занеся ногу на очередную ступеньку, он вдруг замер на месте».

Небритый мужчина, сидящий в холле издательства “Книги мира”, дунул на сложенные стопкой листы бумаги.

– Посиди-ка здесь, - мрачно сказал он и похлопал ладонью по рукописи. - Может, и изменишь свое мнение. «Так никто не пишет!». Да? А я, господин редактор, пишу так, как считаю нужным!

В это время из кабинета с табличкой «Редактор Петрученко З. В.», вышел, блеснув очками, человек с красной папкой под мышкой и размашисто зашагал по коридору. Миновав холл и бросив взгляд на своего недавнего посетителя, он свернул на лестницу и начал спускаться на первый этаж - и вдруг оказался в школе деревни Чернухино, превращенной в пристанище «бешеных крыс».

«Занеся ногу на очередную ступеньку, Виктор вдруг замер на месте. Вокруг по-прежнему стоял мрак, но он совершенно отчетливо видел, как навстречу ему сбегает по лестнице человек в очках, облаченный в темный костюм. Человек проскочил мимо окаменевшего Виктора, и запах дорогого одеколона подавил трупную вонь.

Галлюцинация.

- Не может быть! – крикнули уже откуда-то снизу».

 

ШЕСТОЙ:

- Почему вы, собственно, решили, что ваш роман должен нам подойти? – спросил, откинувшись в кресле, Антон Гаврилович Авдеев, редактор издательства “Серпантин”. - Судя по синопсису, у вас – фантастика вперемешку с мистикой и всякими ужасами. А у нас другой профиль. Документальная проза. Жареные факты. С перцем. Так что - извините. - Авдеев развел руками. - Читать я его не буду, есть мне что читать. А об издании не может быть и речи. Уж если бы мы и взялись опубликовать что-нибудь фантастическое-мистическое, то, разве что, может быть, Кинга. Но вы же, пардон, не Кинг. Даже если в голове одна бредятина, ее нужно правильно преподнести. Вы меня понимаете?

Усмехаясь внутри, Авдеев снова посмотрел на автора «грязного» романа (будто эту рукопись нашли где-то на свалке!), пытаясь понять, о чем же тот думает. Уж сколько авторишек здесь выходило из себя, и не сосчитать! Возомнят себя великими писателями, при виде которых у каждого редактора должно спереть дыхание от счастья лицезреть это чудо, но на вопрос «Часто ли вы читаете другие книги?» отвечают, что у них просто нет для этого времени. У них нет времени, черт побери! И-ди-о-ты! А писать всякое «г» у них есть время?! Скинут по электронке, да потом еще и прутся сюда, чтобы узнать: не ошибка ли какая?! может быть, не дошло письмецо до адресата?! В том то и дело, что не дошло! И не дойдет! Потому что читать это говно он не станет, а тем более печатать!

- Это не фантастика.

Антон Гаврилович, прищурившись, продолжал наблюдать за хозяином целой кипы бумаг, выпирающей из красной папки. Папка была перемотана резинками для денег. С этим что-то не то, но что?! Ну, не умылся человек, не побрился – с каким говнюком не бывает! Принес свою рукопись вместо того, чтобы выслать по почте – обычное дело! Однако, в его манерах не было и волнения, свойственного такому важному моменту в жизни любого начинающего писателя. Интересненький тип! Такого пронять – дело чести! Кажется, он что-то сказал?

- Вы что-то сказали? – спросил Авдеев человека напротив.

- Это не фантастика.

- Что именно?

- Мой роман – это не вымысел.

Ага-а! Теперь, кажется, он понял, в чем дело. Такие, как этот, иногда встречаются. А тот, кто сейчас напротив, даже не сказал ни псевдонима, ни своего настоящего имени. «Писака хренов! – но не от слова «писа́ть»! Тоже: партизан нашелся»! Антон Гаврилович относил таких к категории «загадочные». Специально придающие ореол таинственности всему, что их окружает, – включая, что сами же и ваяют, – они свято верят в то, что им открылся спецканал, связывающий с космосом, откуда и черпается весь бред, ими написанный. «Если у него и открылся какой-нибудь канал – то мочеиспускательный!» Так же они пытаются заставить поверить и остальных в подобную чушь – может быть, даже действуя подсознательно. Но в том то все и дело, что какая, хрен, разница: подсознательно или нет, – если один придурок делает и тебя таким же! И этот зачуханец – тоже! Нашелся: избранный! «Это не фантастика»!

Авдееву хотелось рассмеяться, но человек, сидящий напротив и зажавший длинными пальцами красную папку с рукописью, снова заговорил:

- Роман должен быть опубликован, и только тогда все закончится.

Отсутствующий подбородок и пара верхних зубов, выглядывающих изо рта собеседника, вызывали у Авдеева желание прыснуть со смеху, но он сдерживался. Опуститься до такого он не мог, и лишь с интересом рассматривал человека с папкой. Большие уши лопухами, всклокоченные жирные волосы, нос в угрях, невзрачная синяя футболка и такие же спортивные штаны.

«Мерзкий тип! - подумал Авдеев. – И эти глаза. Словно сожрать готовы. Уж точно ненормальный!»

- Я спешил к вам. И не успел привести свою новую оболочку в порядок, - сказал «мерзкий тип» с папкой в руках. – Вы сказали: я не Кинг. Да, это так. Но ведь и мой роман не относится ни к фантастике, ни к мистике.

- Да? - Авдеев откинулся в кресле. - Может, я чего-то не понимаю? А к чему же он тогда, позвольте вас спросить, относится?

- Он именно по вашему профилю: документальная проза.

- Ага-а, - редактор усмехнулся. - Это у меня инициалы такие.

Каждое слово Авдеева теперь прибивалось к воздуху невидимыми гвоздями:

- То есть. Если. Я. Правильно. Понял. Все. Что. Здесь. Вами. Написано. – Правда?

- Именно так. Это самая что ни на есть правдивая правда.

Авдеев, собственно, мог на этом и закончить разговор, но ему захотелось разобраться, что движет этим сидящим возле его стола человеком. Поэтому он вкрадчивым голосом задал следующий вопрос:

- Правда то, что люди живут в подземных норах, сходят с ума и пожирают друг друга – и все потому, что сто лет назад ведьма наслала на эту деревню проклятие?!

- Да.

- Правда то, что душа убитой ведьмы вселилась в пятилетнего мальчишку, который должен не сегодня-завтра умереть, – вселилась для того, чтобы этот мальчишка выздоровел и заставил своих родителей переехать в проклятую деревню, и нашел там с друзьями Камень Желаний, и использовал его? А затем мальчишка вырос, притащил в деревню уже свою жену и дочку, и в эту дочку попала душа зародыша той же самой ведьмы, которая, оказывается, была беременной? Видите, я внимательно прочитал ваш синопсис.

- Да, все это правда. В романе нет ни слова выдумки. И про писателя тоже правда.

- Ну да, ну да, - покивал Авдеев. - Писатель, который уподобился Богу, потому что все события, описанные им в романе, он в состоянии воплотить в жизнь, какими бы эти события не оказались. Писатель, который управляет судьбами людей одним росчерком пера. И, судя по всему, этот писатель – вы. Я угадал?

Человек, сидящий напротив, промолчал.

Да, разговор определенно можно было закончить. И все-таки Авдеев не удержался от реплики:

- Но в таком случае, вы должны знать, уважаемый… э-э... Создатель, что у неродившегося ребенка души нет и быть не может.

- Может. В моей книге все возможно. Я сам решаю, что может быть, а что не может.

У Антона Гавриловича даже сперло дыхание от нахлынувшего негодования. Нет, ну какой наглец! Что только не придумает, гаденыш, чтобы впихнуть свою бредятину! Это уже не из «загадочных», и из разряда «долбанутых на всю голову кретинов»!

- Я не кретин, поверьте мне. Я автор, – сказал человек так, словно представлялся Господом Богом. – И, как и любой автор, управляю своими персонажами.

Авдеев опешил. Хотелось ударить этого нахального автора по лицу, вытолкать его из кабинета в зад ногой, швырнуть ему вслед вонючую рукопись, но почему-то вместо этого редактор с иронией сказал:

- Ага, вы кукловод, а ваши персонажи - марионетки. За ниточки их дергаете... Кстати, ниточки в вашем синопсисе присутствуют, только объяснение там какое-то невразумительное!

- Это не ниточки кукловода. Это невидимые нити, которые вполне реально существуют на нашей планете с момента зарождения органической жизни.

Редактор поднял брови:

- Новая теория? - В его голосе снова прозвучала ирония.

Автор положил ладони на свою рукопись и сделал глубокий вдох и выдох:

- Хорошо, я могу рассказать вам. Но должен начать все с начала, почти с начала. Уверен, что вам будет интересно. Ну так что?

Антон Гаврилович вновь откинулся на спинку кресла и, опустив подбородок на грудь, уставился на «долбанутого кретина».

- В то время, когда деревню Чернухино называли Заячьими Дубровками, когда сердце моего брата стучало так же, как и ваше, а о существовании Марьяны никто и не догадывался, я стал замечать присутствие в воздухе прозрачных образований, похожих именно на очень тонкие ниточки. Они были повсюду, сквозь них проходили люди, по ним бегали животные, ездили мажары, но никто их не замечал! Прикасаясь к ним, поглаживая, а иногда и неистово теребя только мне видимые образования, я начинал, как любят выражаться в ваше время, «въезжать» в их предназначение, и в то, что с их помощью можно сделать. Попросту говоря, я стал разгадывать их силу, и у меня получалось ее использовать!

Услышав слова “в ваше время”, Авдеев очень внимательно посмотрел на собеседника, но прерывать не стал.

- Сперва это было что-то незначительное, - продолжал автор. – Например, прочитать чью-нибудь мысль или заставить другого сделать по-твоему.

- Ничего себе - “незначительное”, - осторожно заметил Авдеев.

- Дальше – еще больше! Со временем я полностью освоился и построил внутри себя свой мир, в который впускал обработанных ниточками людей – без их согласия, но, поверьте: им там не было скучно! Они существовали, как и раньше, но часть их разума теперь принадлежала и мне!

- И зачем же вам часть их разума? - так же осторожно поинтересовался Авдеев. Он знал, что с душевнобольными лучше не спорить.

- Ничто не должно стоять на месте. Есть два варианта: или расти, или угасать. Позволить такому дару угаснуть я не мог, и поэтому использовал по максимуму.

Если кому-то я дарил вторую жизнь, порожденную моим воображением, это не означало, что прототип о ней знал. Те качества, которыми я награждал обитателей моего мира, могли появиться и у их прототипов, в жизни реальной. Но о причине появления той или иной новой черты собственного характера никто не догадывался.

- Да вы прям Богом себя возомнили! Но ведь это… аморально, если не сказать – чудовищно!

- Какая мораль, любезный Антон Гаврилович?! Когда речь идет о столь великом, что не только стынет в жилах кровь, но и твоя душа с ужасом начинает понимать, что ты вполне можешь обойтись и без нее! – Небритый писатель наклонился к редактору и продолжил: - И о какой морали вы можете говорить, когда вас самого пронимает дрожь от одной мысли: а что, если бы вам, а не мне, достался этот Дар?!

- Да как вы смеете! Я, если хотите…

- Говорите правду! – менторским тоном вполголоса прервал его писатель.

- …и сам бы поступил точно так! О-о-о! Я бы всем показал!!! Я бы такое придумал!!! Наделил бы святошу ненавистью, а потом во всех газетах: «Сенсация: батюшка – богохульник»! Хотя: нет! Это все ерунда. Не так интересно. Черт! А может, воткнуть в мозги моего начальничка геевские наклонности?! Вот смеху-то будет! Ха-ха-ха-ха!!! Черт побери, я бы всем показал!!!

Авдеев вдруг замолчал, но его лихорадочно блестевшие глаза показывали, что идей у него применения необычных способностей оставалось еще великое множество.

- Отличный персонаж, – сказал человек с папкой в руках, а про себя подумал: «И как с таким воображением он может вершить судьбу талантливых писателей?!»

Авдеев зажал рот рукой. Похоже, этот человек обладал гипнозом. И редактор признал, что надо с ним быть осторожнее.

- Но ниточки оказались коварными, – стал продолжать писатель, не назвавший себя, поглаживая то место, где у него должен быть подбородок. – И безжалостными. Если, конечно, вы понимаете разницу.

Антон Гаврилович покачал головой. Человек же, сидящий напротив, продолжил:

- И тогда меня осенило: чтобы они мне подчинились полностью, я должен стать таким же. Я решил соединить то, что создал сам, с творением Господа, – перенеся свой мир на бумагу и создавая самый живой роман из всех когда-либо написанных, - не брезгуя смертью и не скупясь при ее выборе. Первые страницы я написал сто лет назад. И вот совсем недавно закончил рукопись.

Он замолчал, и редактор подумал, что самое время все-таки закончить эту встречу. Словно угадав его мысли, автор поднял ладонь:

- Еще немного внимания. Вы не пожалеете, поверьте.

Авдеев промолчал. Похоже, человек напротив действительно обладал гипнозом. Не двинувшись с места, редактор дал понять, что можно продолжать. И автор стал рассказывать дальше.

- Жизнь жителей Заячьих Дубровок претерпела изменения – мною запланированные, и мною же внедренные. Запустив сей механизм, я предполагал быть наблюдателем, но стал одной из его частей. Оказалось, что у Виктора, - не Краснова, а того, кто жил сто лет назад, - тоже был свой дар. Не такого уровня, как у меня - но эта особенность защитила Виктора от моего эндовмешательства. У него иммунитет, понимаете? А в результате я стал лишаться собственной памяти. Она менялась местами с памятью Виктора - и я оказался в ловушке, поставленной мною же самим!

В конце концов, все обошлось. Правда, чего это стоило! Но поверьте: оно этого стоило! И в итоге я укрепил свои позиции. Вцепившись в свой дар, как в гриву дикого скакуна, я доказал ему, что достоин, затем приручил, оседлал и стал управлять им, как мне вздумается!

Вижу, вы мне не очень-то верите... Дар... Писатель со столетним стажем... Но если бы вы, кроме синопсиса, все-таки прочитали и сам роман, заклейменный вами «бредятиной», то поняли бы, что наша плоть подобна обыкновенному архалуку, забрызганному кровью. А для того, чтобы сменить запачканный кафтан, достаточно небольшой мизансцены из двух человек с обязательным условием: быть лицом к лицу…

Редактор усмехнулся и спросил:

- Сколько?

- Хороший вопрос, - усмехнулся и писатель. - Но это все равно, что вести счет черным автомобилям, проезжающим на красный свет. Смысла никакого, но когда-нибудь собьешься. Ну так что: интересна ли вам дальше судьба моего романа?

Антон Гаврилович молчал и рассматривал своего собеседника. Расценив это, как положительный ответ, писатель продолжил:

- Как я уже говорил: дальше – еще больше. Так вот, соединив два мира в один, я ничего не мог вернуть обратно, но управлять событиями еще мог. Кое-что мне не нравилось, но всегда была надежда на то, что следующая поправка направит события в нужную сторону. Иногда получалось, а иногда выходило еще хуже, чем было. Но сотня лет – достаточно большое время, за сто лет можно сделать многое. И я совершенствовался… Роман, наконец, получил продолжение. Новые персонажи, новые события, связанные со старыми. Новый уровень моих возможностей. Тот, кого я вносил в свою книгу, оставлял прежнюю жизнь, взамен получая новую – с новым именем, с новой семьей, и с новой памятью. Но иногда приходилось оставлять и прежнюю память, и имя, и все остальное – там, внутри. К примеру: мой последний персонаж. Ваш коллега, редактор издательства “Книги мира”.

- Петрученко? - ровным голосом спросил Авдеев.

- Да. Петрученко З. В.

- Надо понимать, он вам отказал?

- Итак, продолжим: все было по-настоящему, - сказал автор, оставив без внимания вопрос Авдеева. - Но теперь все было и по-другому. Как и прежде, я наделял своих персонажей всем, чем хотел. А старался я всегда на славу, не сомневайтесь. Как и раньше, главными критериями выступали необыкновенность и… нескучность. Новые мысли порождали новые события, причисленные вами к «фантастике вперемешку с мистикой и всякими ужасами». Но весь фокус в том, что все это было на самом деле.

Когда события заканчивались, оставшиеся в живых возвращались обратно – в прежнюю жизнь. Да, вы не ослышались. Ведь если кто-то погибал на моих страницах, его существование прекращалось и в этом мире. Но на этот раз свою смерть персонажи писали сами, приспосабливаясь к предложенным мной обстоятельствам. Быть съеденным, или съесть кого-то – этот удел был их выбором, только их, и ничьим больше!

- Умерший в вашей книге умирает и на самом деле... Занятно...И за это вы перекладываете вину с себя на них же…Хороший подход, ничего не скажешь!.. - Редактор вынул из ящика стола пачку сигарет. - Не желаете?

- Я не курю.

- Ну, а я, с вашего позволения... - Авдеев щелкнул зажигалкой, и сделал характерный жест пальцами. Писатель мог продолжать.

- Как я уже сказал, оставшиеся в живых возвращались обратно. Многие из вернувшихся забывали обо всем, что с ними происходило, и недоумевали, почему так сильно изменились. Но некоторые персонажи были настолько связаны друг с другом, и так мне понравились, что сеяли в моем необузданном воображении маленькое семечко надежды – надежды появления нового Романа. И поэтому я оставлял им все: память, любовь и ненависть. А еще – намек, небольшую информацию об их Создателе. Так было с Виктором и его семьей.

- Новый роман? - усмехнувшись, спросил Антон Гаврилович, выпуская в сторону странного писателя, возомнившего себя Богом, кольцо дыма.

Вместо ответа автор, поморщившись, разогнал дым рукой, посмотрел на сигарету, зажатую в пальцах Авдеева, - и она превратилась в маленькую извивающуюся змейку. Редактор вздрогнул и швырнул ее на стол. Лицо его побелело.

- Это моя любимая, - как ни в чем не бывало сказал небритый мужчина. - Thyplops vermicularis – червеобразная слепозмейка, слепа. Питается насекомыми, а способна нагнать ужас и на человека.

Змейка на столе зашевелилась и застыла, образовав маленькую восьмерку. Таким же застывшим был и редактор.

- Я думаю, следует еще кое-что пояснить, прежде чем вы, Антон Гаврилович, выберете один из вариантов.

Редактор заерзал в кресле. Змейка снова зашевелилась и приняла форму петли.

- Первые, по хронологии, герои моего романа, появившиеся на втором этапе развития моего мира, не отягощались ни новой семьей, ни новым именем, ни новой памятью. К сожалению, основных героев было не так уж много, но я тогда только начинал, и мне это простительно... Во время самосоздания этой части романа мне удалось, не без участия Виктора, сотворить его возлюбленную – коварную и талантливую ведьму, о силе которой я даже не догадывался. Но, наверное, мне следует поблагодарить этот мой персонаж – ведь без него роман не вышел бы таким, каков он сейчас. Марьяна оказалась моим первым внедренцем, и единственным, украденным из далеких краев - из одного села на востоке Украины, где протекает речушка Крепенка. Украденной с особой целью.

Многие персонажи, которым досталась хоть сколько-нибудь заметная роль в романе, на третьем этапе развития: Красновы, Олежка Вишневский, его отец Григорий, Лис, Мельник, Валерка Десятин и другие – это также внедренцы. То есть, те, кого я внедрил в свой роман из реальной жизни. Но есть там и картонные образы – которые ждут своего внедренца, способного оживить их! И вы можете представить, как становится жаль, когда внедренец оказывается таким же бумажным, как и представитель книжной массовки. Но ведь для того и существуем мы, писатели (не так ли?!), дающие Соус читательскому воображению – чтобы своевременно менять ингредиенты этого Соуса! Безусловно, я не идеален. И я тоже менял ингредиенты - и неоднократно!

Уже пришедший в себя редактор слушал и время от времени поглядывал на змейку. Она не шевелилась, но потрогать ее Авдеев не решался. Хотя и не верил, что сигарета действительно превратилась в змею. Сидящий напротив него небритый фокусник замолчал. Авдеев демонстративно зевнул и спросил:

- Скажите: вы внедряли и детей?

- Все внедренцы – зрелые люди, а вот производными от них могли быть кто угодно. Дети? А почему бы и нет?! Да хоть кто! – пусть даже крысы или кроты.

- Вы ненавидите детей?

Писатель вскинул брови:

- Вы меня удивляете, любезный! Ненавидеть детей?! У меня для этого нет абсолютно никаких причин! Я всего лишь ищу, как и всякий любой писатель, своих новых персонажей, у которых будет особый, пусть даже и приобретенный, иммунитет, – для своих будущих романов. Ведь Человек – это что? Это просто-напросто обыкновенный материал, проверять который на прочность необходимо в самом начале – тогда, когда еще не поздно это что-то или кого-то поменять.

Авдеев снова посмотрел на змейку. Она не шевелилась.

- Кто вы? - спросил редактор. - Ваша фамилия, случаем, не Кио?

- Нет, не Кио, - серьезно ответил автор.

- Тогда, может быть, Гудини, Копперфильд или…

- Свое настоящее имя мне уже впору и забыть. А самым уместным, думаю, будет вот такое: Нонталпафиг.

Авдеев вскинул брови. Писатель со странным именем объяснил:

- «Talpa» в переводе с итальянского – «крот», в словосочетании с «fig» оно означает «обычного человека», а приставив «non», мы получаем полную противоположность обычному человеку.

- То бишь, вы - человек необычный, - сказал редактор и, взяв со стола лист бумаги, свернул его трубочкой и смахнул змею на пол.

Она упала - и исчезла.

- Необычный, - повторил редактор. Его лицо медленно наливалось кровью.

Автор молча кивнул и развязал тесемки папки.

- Шли бы вы, господин ПофИг, - Авдеев уже едва сдерживал себя, - куда-нибудь в другое место.

Тот, кто назвал себя Нонталпафигом, невозмутимо перебирал листки. Потом поднял глаза на Антона Гавриловича и сказал:

- Соус, который я преподношу читателю, должен быть ему по вкусу. Не так ли, господин редактор?! Имея же честь беседовать с вами, один из моих картонных персонажей получил шанс стать живым. Вы понимаете, о чем я? Вы – и есть мой новый внедренец, без которого я уже не представляю свой Соус! Вот тогда он будет необходимого качества! Ну, так что же, любезнейший Антон Гаврилович: вам с памятью или без?!

- Мне лучше, чтобы вас здесь больше не было, - процедил редактор. - И чтобы я о вас забыл!

- Значит, без памяти, – усмехнулся Нонталпафиг и дунул в пожелтевшие листки своей рукописи.

«- У моего создателя был свой дар, и свои правила.

- Кто твой создатель? Какие у него были правила?

- Когда ты сильно перегибаешься через край, чтобы заглянуть в колодец, случайным обстоятельствам выпадает джокер.

- То, что я здесь, это не случайность?

- Не следовало тебе курить. Не все переносят табачный дым.

- Курить?! Ты сказал…

- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Да уж… Ну, ничего. Пройдем эту часть до конца. И не только эту. Вместе. Ну, а сейчас тебе пора. Вернее, нам пора»…

- Ну, вот и все, - сказал небритый человек, глядя на опустевшее кресло редактора.

 

СЕДЬМОЙ:

- Я всегда очень много думал о Смерти. Но я никогда Ее не боялся. Мне лишь хотелось, чтобы Она оказалась достойной, и не вышла скучной. Достойной – самой Жизни, и нескучной – тому, кто этой Жизнью обладал. Используя свой Дар, я мог обладать не только своей Жизнью, но и другими. А, обладая Жизнями других людей, мне удавалось делать нескучной и их Смерть.

Поначалу я не догадывался, но потом понял, что моя собственная Жизнь не разделяет мое пренебрежение своим Концом, считая того, кому Она доверена, неспособным Ее защитить. И однажды моя Жизнь использовала мой Дар без моего ведома, но для моего же Блага. Это и был тот первый раз. А случилось это сто лет назад, – в то время, когда: Память швыряла в меня потерявшиеся куски; Сознание готово было признать своего хозяина сумасшедшим; а я уже приготовился встречать свою Смерть. Когда острые вилы вошли в меня, словно в мешок с сеном, я стоял лицом к лицу со своим убийцей, и смотрел ему в глаза, – а еще… я менялся с ним местами! Моя Жизнь перешла из оболочки жертвы в оболочку убивающего, а Жизнь моего убийцы оказалось в оболочке, нанизанной на вилы! С тех пор я поменял несколько сот таких оболочек – уязвимых и ненадежных. Большая часть обмена приходилась на последние секунды Жизни. И, каждый раз, смотря своей Смерти в глаза, я наслаждался этими секундами!

Ответив на ваш немой вопрос, я добавлю: почти все прежние хозяева моих новых оболочек заслуживали свою Смерть. И в том нет ни лукавства, ни любого другого скрытого смысла. В основном это были погрязшие во лжи, похоти и многих других людских пороках – погрязшие больше, чем остальные. Исключение составляли лишь те, кого в силу обстоятельств некем заменить было нельзя.

Однажды я упал с обрыва. Если быть точнее, меня туда скинули. Пять секунд падения, – прежде чем я свернул себе шею, – объяснили мне многое. Хотя первой мыслью было: «Вот и Конец»! Но случилось невероятное: обмен состоялся! И произошел он так быстро, что поначалу я даже не понял, как оказался наверху: целый и невредимый, и наблюдающий собственную Смерть.

Все оказалось просто – настолько же просто, насколько все кажется запутанным вначале. Так же, как между матерью и ребенком существует Нить Жизни, – между убийцей и жертвой возникает Нить Смерти. Всякий раз, когда меня убивали, появлялась эта Связь - с Костлявой на одном конце; и всякий раз об этой Связи я не догадывался, так как был увлечен разглядыванием самой Костлявой. Но хоть я и оставался в неведении, моя Жизнь все знала. Знала, что если Ей угрожают, должен произойти обмен. Знала, что при этом обмене, для того, чтобы выжить, Ей нужно перейти в ту оболочку, из которой и идет угроза. И поэтому Жизнь усвоила: тело – ничто! меняйся, чтобы выжить! если повеяло Смертью – иди Ей навстречу, и ты спасена! И, когда я стал падать в пропасть, Жизнь сделала то, что усвоила: Она шагнула в оболочку убийцы по созданной им Нити Смерти – хотя теперь наши тела с каждым мгновением отдалялись друг от друга!

- А Жизнь вашего убийцы перешла в ваше бывшее тело, так надо понимать? Этакий взаимообмен. Телами.

- Совершенно верно. Ведь тело – это что?! Обычный автобус, который может вместить несколько человек. А мне же доводилось ездить на многих автобусах, и об этом не знал ни один водитель! Ха-ха! Где был мой собственный автобус?! Легче ответить, куда девался тот, чей автобус я решил оставить себе. Как я уже говорил, оболочка – это ничто.

Возвращаясь к случаю падения в пропасть, нужно отметить, что при образовании Нити Смерти количество мест в автобусе уменьшается до одного – места водителя. И, если я пересаживался в другой автобус, его водитель автоматически попадал в мой – по той Смертельной Связи, что создал он сам. Так случилось и в этот раз, и так было всегда – даже тогда, когда мы находились лицом к лицу. Но об этом я узнал лишь после того, как упал со скалы…

Нить Смерти... Стоило Ей стать непривычно длинной, как я понял, насколько уязвим, ограничиваясь лишь двумя оболочками. Ведь случись сорваться вниз тому, кто стоял наверху, и тогда… Но я не хотел думать о плохом, я лишь хотел что-то изменить, дабы обезопасить себя от Смерти. Ведь теперь умирать даже самой нескучной Смертью было не в моих планах. Блуждая по оболочкам, я столько раз смотрел Смерти в лицо, что стал презирать эту Костлявую Старуху. Ведь я знал, как Ее перехитрить, и поэтому каждый раз оставался победителем.

Чтобы понять следующее, нужно знать, что Связь Смерти образуется уже тогда, когда возникает намерение совершить убийство. Слышали, разумеется, о взгляде василиска? Обладатель убийственного взгляда, возможно, даже сам того не подозревая, создает ту самую Смертельную Нить – такую же прочную, какой Она всегда бывает именно в момент Смерти. Однако, к счастью для всего человечества, взглядом аспида обладают лишь единицы. Большинству же досталось намного меньше: образование Связи Смерти при простом желании убить, слабой и непрочной. Но можете не сомневаться: Связь возникнет от одной вашей мысли! Вопрос только в том, сколько Ей суждено просуществовать? Не оборвется ли Она нитью раскаяния? Или же станет прочным канатом, не оставляющим шансов тому, к кому привязана?

Для того, чтобы обезопасить себя, я создал несколько Нитей, идущих от убийцы к планируемой жертве. Обвязавшись запасными Нитями, я мог быть уверенным в том, что теперь моей Жизни ничего не будет угрожать, даже если придет в негодность не только моя оболочка, но и оболочка моего убийцы. Случай проверить надежность новой защиты не заставил себя долго ждать. Следующий убийца был так неосторожен, что погиб вместе со мной, вернее – с моей оболочкой. Я же перебрался в запасную оболочку, там могут существовать сразу две Жизни. И выжил. Так же, как и раньше. Так же, как и потом. Когда убийца заносил надо мной нож, стрелял в спину, толкал под колеса автомобиля, взрывал гранатой и меня, и себя, – я всегда оставался жив. Всякий раз, когда, так сказать, ломался мой автобус, я пересаживался в другой, запасной, и ехал дальше. Каждый раз я оставался победителем.

Человек, принесший потрепанную рукопись, наконец-то закончил свой монолог.

“Что это - исповедь? - подумал Седьмой. - Или предупреждение - чтобы предотвратить?..”

Человек подался к Седьмому и доверительно прошептал:

- Вы мне подходите. Что бы ни случилось – опубликуйте мой роман.

- По-моему, роман неплох, - после некоторого молчания начал Седьмой. - Сюжет довольно занимательный, неординарные идеи... Правда, со стилистикой похуже... Художественная, так сказать, палитра бледновата. С текстом придется поработать. Но именно для этого я здесь и сижу. Так что, думаю, у нас с вами все получится. Ошеломительного успеха не обещаю, но читатели у вашего романа, безусловно, будут.

Нонталпафиг довольно улыбнулся.

Седьмой тоже был доволен собой. У него также имелся свой дар – он мог думать, не думая, пряча истинные свои мысли в подсознании. Наверное, это была обычная интуиция, развитая больше, чем у других, но вкупе с инстинктом самосохранения она спасала ему жизнь…

* * *

- Все огрехи перечислять не буду, - продолжал он. - Я на полях сделал пометки. Ну, вот, просто для примера. - Седьмой покопался в рукописи и прочитал: – «Марьяна уже выбралась из-под крыльца, когда увидела горящие глаза сиамского кота». И чуть дальше: «Превосходная дикая кошка! Немного меньше рыси, но с ее когтями и зубами даже такому здоровенному сиамскому коту, как этот, окраса сил-пойнт, не поздоровится»… - Он поднял глаза на автора. - Сиамские коты, да еще такого редкого окраса, в конце девятнадцатого века, в российской глубинке? По-моему, это так же маловероятно, как… Как, например, если бы сейчас, в начале сентября, здесь пошел снег…

Спустя секунду Седьмой издал сдавленное восклицание, потому что из-под потолка запорхали белые пушистые хлопья. Седьмой, не веря своим глазам, подставил руку - хлопья были холодными, и таяли на ладони.

- Сиамский кот там на самом деле был, - сказал автор. - Уверяю вас. Можно, конечно, сомневаться и в том, что у жителей Заячьих Дубровок нашлось десять пудов соли, чтобы высыпать на могилу ведьмы, но поверьте: даже сто лет назад это было мне по силам...

Он внезапно рассмеялся, глядя на обескураженного Седьмого:

- Вы подумали насчет золота? Честно говоря, никогда не приходило в голову попробовать...

Автор обвел взглядом кабинет и остановился на небольшой серой копии Эйфелевой башни, стоявшей на тумбочке у стола редактора.

- А ну-ка...

На глазах у опешившего Седьмого сувенир приобрел характерный золотой цвет. НТФ чихнул и, вытерев нос платком непонятного цвета, вдруг откуда ни возьмись появившимся у него в руке, громко рассмеялся:

- Можете не сомневаться – ни один ювелир не скажет вам, что это плохое золото.

* * *

Нонталпафиг был доволен. Все шло так, как ему казалось нужным. Он правил текст вместе с редактором номер семь, и работа уже близилась к завершению.

- У меня есть просьба, - сказал редактор, внеся исправления в текст на последнем листе.

- Готов выполнить, если это в моих силах.

- Я хочу туда, в роман. С памятью. Буквально на несколько минут. Всю жизнь буду жалеть, если не воспользуюсь возможностью такого увлекательного путешествия!

- Но ведь он уже дописан!

- Потому я и готов туда нырнуть. Зная, что мне ничего уже не грозит.

Автор прищурился:

- В вашей голове образ Потрошителя, а его судьбу уже определил предыдущий редактор. Так что с ним все покончено.

- Да я и не собираюсь возрождать этого сердцееда!

- Тогда что же?

- Просто мне кажется, у такого знакового персонажа туговато с воображением. Хотелось бы его немного оживить – пусть даже через вторую половинку его раздвоившейся личности. Это фантомное создание, пришедшее из потустороннего мира, заслуживает большего.

- Но она же внесла свою лепту в финале.

- А внутри, не в финале? А внутри этот образ змеи на шее не прописан. Давайте, я наполню его жизнью. Не пожалеете! Это придаст вашему Соусу дополнительный вкус.

- И какой же это будет вкус?

- Я когда-то интересовался делом о «Потомках Альхазреда» – была в Питере такая секта сатанистов. И проштудировал в исследовательских целях “Аль Азиф” - это древний манускрипт, он же – “Некрономикон”, он же – “Сатанинская Библия”. Вот сейчас я и нашел бы применение одной своей запылившейся теории. Хочу хотя бы попробовать. Если что – вы всегда можете переписать.

- А почему именно с памятью, а не без?

- Для интриги. Знающий немного больше, чем остальные, этот персонаж сможет выкладывать на обозрение правду – по крупицам, чтобы читатель не мог узнать все заранее. А вообще, роман стал мне очень близок, и я хочу быть вашим помощником, вторым номером, не больше, - там, внутри... Поэтому и готов рискнуть.

- Рискнуть? Чем же?

- Вы в силах меня оставить там навсегда, и я это знаю. Но я постараюсь сделать так, чтобы такое решение у вас никогда не возникло.

«Наверняка, именно это и подкупило», – думал уже после того, как все закончилось, Седьмой.

Нонталпафиг признавал: Седьмой сейчас пропитан почтением.

«Черт, и в самом деле похоже на правду!»

- Всего лишь номер два – не больше, – сказал еще раз Последний Редактор, излучая во все стороны флюиды благоговения.

Открыв свою рукопись, НТФ неожиданно чихнул, затем посмотрел на возбужденного от счастья человека и дунул на исписанные страницы…

* * *

«Повиснув на одной руке, остервеневший Потрошитель начал сдирать с шеи невидимое Виктору дьявольское ожерелье. Змея пыталась вырваться, но тщетно. Пряников освободил шею и швырнул гадину в Виктора. Краснов по-прежнему не видел ее, но уклонился и почувствовал, как мимо пронеслось что-то, пылающее жаром».

Он свободен! Он жив! Жив! Увлекательное путешествие продолжалось, но уже без пресмыкающегося фантома, в шкуру которого добровольно влез Последний Редактор. Седьмой был рад – заменой ему стал галстук, на котором один уже повесился. Сомнения, сомнения – а ведь они не оставляли до последней секунды... Но теперь все позади! Главное: чтобы… Стоп! Отключай мысли. Ты жив – и это самое главное.

Очертания кабинета становились все четче. Последний Редактор возвращался в свои владения. Все так же сидел напротив человек с итальянским именем, о котором сами итальянцы и не ведали. Да, это сидел Бог! И сейчас Бог разговаривал с простым смертным – с ним, с Последним Редактором, которому доверил свое творение. Кажется, Бог что-то сказал. Да, Он выражал одобрение, а это означало одно: Жизнь!

- Хочу сказать, вы меня порадовали, – произнес автор, читая новые диалоги. – Ха-ха! А вот здесь, только посмотрите, что загнули: «Презренная повадка спаниеля, который перекатывается на спину, когда его пнут». До чего же чертовски хорошо подмечено! Но мне особенно нравится про «нежелание сойти с рельс, по которым мчится поезд». Очень, очень хорошо! И про зависть, и про обжорство! А про любовь с ненавистью – ну, чем не философ? Философ, выбравшийся из ада!

Нонталпафиг смеялся, жестикулировал и хвалил. Иногда во время смеха из его глаз катились слезы, убеждавшие редактора в искренности слов писателя. Время от времени он кряхтел от удовольствия, хлопал ладонью по столу, снова кряхтел, и при этом не забывал нахваливать своего редактора. Подозрительно все хорошо складывалось, но Седьмой об этом не должен был думать. И он не думал. Он радовался вместе с НТФ, но без жестов, а лишь изредка вставляя словечко.

- А здесь, здесь-то наворотили! «Сомневающийся дурак, не способный сойти вниз, чтобы подняться». – Нонталпафиг чихнул, закряхтел от удовольствия, и продолжил. - «Благословенны победители, ибо победа – основа права. Прокляты покорившиеся, ибо будут они вассалами навек!»

- Это мне тоже понравилось.

- Так вы говорите: второй номер? Годится: хорош ученик! – НТФ снова чихнул, вытер заслезившиеся глаза засаленным скомканным платком, лежавшим все это время перед ним на столе, и с улыбкой посмотрел на редактора.

Задержав на миг дыхание, Седьмой спросил:

- Так что: я внес свою лепту?

В наступившей тишине можно было оглохнуть. Воспаленные и красные от слез глаза Нонталпафига замерли на лежавшей перед ним рукописи, скрепленной растрепанными шнурками. Улыбка не сходила с его лица. Писатель с самым редким даром на земле стал похож на безжизненную статую, изваянную за письменным столом в этом маленьком кабинете. Но это была не статуя, это было очень и очень опасное существо, заключенное в человеческую оболочку. Седьмому на миг показалось, что он смог услышать, как двигается бесшумная секундная стрелка его электронных часов, висевших на стене прямо перед ним. Показалось! Писатель снова поднял глаза на редактора, продолжая улыбаться. Главное: не выдать себя! Страх – он пусть остается, но никаких посторонних мыслей!

Редактор тоже улыбнулся и подумал:

«Господи, ну позволь мне стать вторым номером!»

Тишина продолжала давить на уши, но все-таки, и Седьмой должен был это признать, она была неполной. Ему почудилось, что он слышит что-то еще, кроме собственного пульса, отдававшего толчками в стянувшую запястье манжету рубашки, и молоточков, бьющих в такт сердцу в висках. Казалось это или нет, но Седьмой очень явственно слышал доносившиеся из-за другого конца стола прерывистые звуки, похожие на скрип старой калитки. Что это? Стук сердца сумасшедшего писателя? Его неровное дыхание? Или просто плод воспаленного воображения?

Ответ пришел неожиданно, с треском висевшего на стене чуть ниже электронных часов телефона. Чертов модем! Уже вторую неделю как в кабинете, а до сих пор не привыкнуть! Включается, когда ему вздумается, ну, или когда в соседнем кабинете решат вдруг подключиться к Интернету! Надо будет подсуетиться, хватит с него уже этих параллельных линий! Так можно и с ума сойти! Боже, откуда этот замечательный цветочный запах?! Показалось…

Стоп! Никаких посторонних мыслей! Слишком уж затянулось ожидание.

«Господи, ну сделай меня вторым номером! Позволь мне попасть в это увлекательное путешествие!»

Седьмой не спускал глаз с писателя, продолжавшего беззаботно улыбаться. И когда человек с рукописью запрокинул голову, закрыв в блаженстве глаза, – струна лопнула. Седьмой схватил с тумбочки увесистый золотой сувенир, и когда автор, заметив это движение, опустил голову, с силой метнул в него уменьшенное подобие Эйфелевой башни.

У него все получилось. Башенка воткнулась острием глубоко в глаз автора, и от нее остались видны только четыре золотых уголка. “Бог” - да, теперь уже можно и в кавычках - откинулся на спинку стула и прошептал свои последние слова:

- Где… где мои ниточки… запасной автобус… О, Боже – где мой запасной автобус?!

- Талпафиг! – Седьмой усмехнулся. – Обычный! Самый обычный человек. Вернее, уже не человек - мертвец!

НТФ молча рухнул под стол. В кабинете появился запах смерти, но Седьмой этому был только рад. Он победил! Благословенны победители!

- А смерть его заключалась в иголке, а иголка – в яйце.

Последний Редактор, неожиданно чихнув, еще раз перечитал диалог, оказавшийся поломанной иголкой для того, кто вдохнул в него жизнь.

- «Я хочу знать.

- Правильно задавай вопросы.

- Как найти того, кто знает… знает наперед?

- Хотел ли ты еще спросить: этот дар – он станет твоим? (Если прикончить того, кто им обладает. Ведь Потрошитель не кто иной, как убийца!)

- О, да!

- На это способен (способен отбирать дар того, кого убил!) лишь тот, кто скрыл…

- Знаю (Ты меня перебил, Шестой, но я не обязан тебя исправлять): кто скрыл то, о чем перестал помнить. (Ты имел в виду Виктора? Да нет, Шестой, – я говорил о себе! Тот, кто скрыл – это я!)

- Хм… Один дар не может попасть сразу двоим. Это закон.

- Чей закон?»

Седьмой отложил рукопись.

- Мой закон! Теперь это мой закон, а не какого-то извращенного неврастеника, возомнившего себя Господом. Боже, но все-таки: откуда этот замечательный цветочный запах?!

Последний Редактор глубоко вздохнул, развел руки в сторону и повернул голову к окну.

- Похоже, я должен познакомиться с вами поближе?

 

 

ЭПИЛОГ

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: