Тероморфный человек или антропоморфный бог?

Герои: путь интеграции, путь трансформации, путь к сверхбытию ... ( www.platonizm.ru/content/geroi-put-integracii-put-transformacii-put-k-sverhbytiyu ). Одна из самых распространенных ошибок, унаследованных наукой об античности от Ксенофана, заключается в приписывании олимпийским богам антропоморфных черт. Не боги антропоморфны, а мы, люди, теоморфны. И теоморфны в той степени, в какой мы божественны. Вплоть до XIX века взгляд Ксенофана продолжал предопределять развитие методологических моделей исследования мифологии, и только с появлением Шеллинга стало возможно говорить о новом взгляде на античные мифы. Миф как слово о богах, как изложение сакральной истории, изначально был парадигматической моделью для подражания – подражания сверхъестественным существам: богам, героям, титанам, предкам. «В целом миф описывает различные, иногда драматические, мощные вторжения священного (или сверхъестественнго) в этот мир», – пишет Мирча Элиаде. В эпической поэме Гомера «Илиада» мы видим целую череду таких вторжений: боги нисходят на поле битвы, становятся предводителями троянцев или ахейцев, они вырывают из объятий Аида своих избранников, отводят копья и стрелы, поднимают их боевой дух, вдыхают в их грудь отвагу, делают неуязвимыми, принимают образ того или иного воина и вмешиваются в ход Троянской войны, выступают друг против друга, идут на ухищрения, страдают от ран, нанесенных людьми, испытывают боль и гнев. Эпоха титанов, то есть эпоха правления Кроноса, не знала героев. Герои появляются только в эпоху правления Зевса. Они являются в мир не как сыны Земли, но уже как сыны Земли и Неба – рождаясь от земных матерей и небесных отцов, -- и в этом их главное отличие от землерожденных Титанов, Гигантов и автохтонов, связанных с Геей. Как подчеркивает Фридрих Юнгер, «у автохтонов решающую роль играет материнское начало, у героев – отцовское. Герои – это дети отца, от богов. Они живут в том порядке, который установлен отцовским, а не материнским началом». Гомеровский герой – «муж без пуповины», в силу своего происхождения он получил автономию от материнского начала, ибо руководящим принципом его жизни выступает номос Зевса. Человек у Гомера есть сосуд, вместилище, заполняемое божественными силами. Он – герой именно потому, что способен впускать в себя богов и даймонов, быть одерживаемым ими. Он способен чувствовать богов в своей крови и постигать их кровью, поскольку в жилах его человеческая кровь смешалась с нетленным ихором. Все, что поднимается из груди гомеровского человека, будь то гнев или обида, словом, любое чувство, любая эмоция, -- принадлежат не человеку, но богу. И гнев Ахилла, который должна воспевать гомерова Муза, был самим богом, избравшим Ахилла для своего проявления... В книге «Дионис преследуемый» мы уже акцентировали внимание на феномене опыта божественного наваждения, объяснение которого дает Доддс («Греки и иррациональное»). Он описывает только два вида наваждения: ate (когда некий даймонический агент похищает разум человека, заставляя его совершать необдуманные и роковые поступки) и menos (когда бог или даймон «вдыхает» в героя силу, отвагу, энергию). Современные аналитические психологи склонны впадать в заблуждение и видеть в божественном наваждении влияние импульсов, поднимающихся из бессознательного. Импульсы подобного рода перманентно воздействуют на землерожденных (к коим, без сомнения, относится и современное человечество), до последнего вздоха связанных пуповиной с Матерью Геей и ее коварными отпрысками Титанами. Гомеровские герои, представлявшие собой совершенно другую онтологическую формацию, находились под воздействием того, что мы называем «сверхсознанием».

Демократия и Демагогия. Демократия как путь к тирании. Бывает ли просвещённая тирания?

В древнегреческом полисе, благодаря его общественной структуре, резко отличавшейся от древневосточных деспотий, граждане могли вести дискуссии о событиях. По мнению Ж.П. Вернана, «дискуссия свидетельствовала о том, что события в жизни людей разворачиваются в соответствии с определенной логикой, что человек способен предвидеть». Сама общественная жизнь в полисе заставляла гражданина предвидеть последствия того или иного действия. По словам Полибия, законодательство Залевка, принятое в Локрах в сер. VII в. до н.э., устанавливало, что всякий, кто желал предложить новый закон или отменить старый, должен был явиться в правительственное учреждение с веревкой на шее и в случае отклонения его предложения подвергался удушению.

В. Поликарпов: «Интерактивная культура греков породила интерактивную технику, первым выражением которой стало военное искусство и применяемая в нем тактика. Благодаря ему греки провели ряд битв и победили в войнах с могущественной Персией; первым применил новую тактику афинянин Мильтиад под Марафоном, затем спартанец Леонид при Фермопилах. Если в войнах Гомера главную роль играли сила и ловкость отдельных героев, подобных Ахиллу, то греческая фаланга имеет закрытую структуру, непроницаемую для отдельного воина. Эта фаланга является не просто военным изобретением, но духовным выражением интерактивной культуры греческих городов-государств (полисов), где не было ни монархов, ни жреческих каст, а осуществлялась античная рабовладельческая демократия».

Бузескул В. П., «История афинской демократии» ( http://www.sno.pro1.ru/lib/buzeskul_istoriya_afinskoy_demokratii/index.htm ):

По смерти Перикла начинается как бы новая эпоха в истории афинской демократии: наступает время господства демагогов в худшем значении слова, – потворствующих толпе, подлаживающихся под ее вкусы, действующих на ее дурные инстинкты. Фукидид противополагает Периклу его преемников. «Когда умер Перикл, – говорит он, – то еще более обнаружилась его прозорливость относительно войны. Ибо он утверждал, что афиняне останутся победителями, если будут держать себя спокойно, если будут заботиться о флоте, не будут стремиться к расширению своего владычества во время самой войны и подвергать государство риску. Афиняне же поступили как раз наоборот. Да и в других делах, не имевших, казалось, отношения к войне, они, действуя в интересах личного честолюбия и личной выгоды, вредили себе и союзу; тут, при удаче, почет и польза были бы больше частным лицам; при неудаче же возникал вред для государства и в отношении войны». Объясняет это Фукидид тем, что Перикл старался возвысить демос до себя, а его преемники, последующие демагоги, действовали наоборот. «Перикл, сильный нравственным достоинством и умом и явно неподкупный в высшей степени, свободно правил массой, и не столько она руководила им, сколько он ею, потому что он приобрел власть, не прибегая к недостойным средствам, и не имел вследствие этого нужды льстить толпе, но, пользуясь уважением, мог и резко противоречить ей... Последующие же вожди, будучи сами по себе больше равны друг другу и в то же время, стремясь, каждый стать первым, начали в угоду демосу предоставлять ему и все дела». Приблизительно то же говорит и Аристотель в своей «Афинской политии». Со смертью Перикла, замечает он, положение дел изменилось к худшему. Народ впервые избрал тогда вождем личность, не пользовавшуюся доброй славой у «приличных» (Аристотель подразумевает Клеона), тогда как до тех пор его вождями всегда были благородные. С тех пор, по Аристотелю, начинается владычество демагогов, дерзких и угождавших толпе, имевших в виду лишь интересы минуты. Говоря в своей «Политике» о крайней форме демократии, Аристотель замечает, что здесь демос является многоголовым деспотом и что у тиранов льстецы, то в демократии – демагоги; демагог и льстец – одно и то же, говорит он; «ибо демагог есть льстец демоса». Таких демагогов изображает Аристофан в своей комедии «Всадники». Здесь Пафлагонец (Клеон) и уличный торговец, колбасник Агоракрит, борются из-за влияния на демос, который представлен в образе выжившего из ума старика; они состязаются в похвалах и лести ему, в изъявлении своей любви и преданности, в разного рода приношениях.

Ж.-П. Вернан. Происхождение древнегреческой мысли. Глава 4 ( www.sno.pro1.ru/lib/ver/vernan08.htm ):

Появление гоплита, тяжеловооруженного воина-пехотинца, занимавшего в сомкнутом построении пехоты по принципу фаланги свое место, нанесло решительный удар по преимущественным воинским правам hippeis. В результате каждый, кто мог оплатить расходы на обмундирование гоплита (т. е. зевгиты – свободные мелкие собственники, составляющие демос в Афинах), оказался уравненным в правах с коневладельцами (всадниками). Кроме того, демократизация военной службы – прежней аристократической привилегии – повлекла за собой полную перестройку воинской этики. Правда, в образе представителя сословия всадников сохранился еще гомеровский герой, блестящий, не имеющий почти ничего общего с гоплитом, простым солдатом-гражданином. Достоинство первого составляли личный подвиг, победа, добытая в боевом поединке, в сражении, где лицом к лицу сходились сражавшиеся в первых рядах (promachoi). Воинская доблесть определялась как сугубо личное превосходство (aristeia). Отвагу, позволявшую воину совершать столь блестящие подвиги, он черпал в своего рода экзальтации, воинском неистовстве (lyssa), в которое он был ввергнут помимо своей воли, вдохновленный богом (menos). Что же касается гоплита, то ему поединки как вид сражения уже неведомы; он должен отказаться от соблазна проявить чисто индивидуальную доблесть. Он – участник сражения «локоть к локтю», битвы «плечо к плечу». В ней он приучен соблюдать строй, шагать в ногу, в ногу же идти в атаку против врага, следить за тем, чтобы в самой гуще рукопашной схватки не покидать своего места. Воинская доблесть потеряла дух ярости (thymos), став проявлением здравомыслия, благоразумия, полного владения собой, постоянного самоконтроля и подчинения общей дисциплине (sophrosyne). Для обуздания инстинктивных импульсов необходимо хладнокровие, дабы не нарушать общий порядок военного подразделения. Фаланга превращает гоплита (как город гражданина) во взаимозаменяемую единицу, в элемент, подобный любому другому. Отныне личная доблесть (aristeia) проявляется лишь в совместных действиях, в сплоченности рядов – в этих новых средствах ведения боя. Яростное желание победить противника, утвердить свое превосходство над ним теперь должно подчиняться духу общности (philia); мощь индивида уступает место дисциплине. Описывая битву при Платеях, Геродот перечисляет людей, проявивших наибольшую доблесть. Пальму первенства он отдает Аристодему, «который один из 300 воинов спасся при Фермопилах и за это подвергся позору и бесчестию». Озабоченный тем, чтобы смыть позор, которым он покрыл себя в глазах спартанцев, Аристодем искал и нашел смерть при Платеях, совершив «великие подвиги». Однако именно спартанцы не удостоили его «великих почестей»: он «бился как исступленный (lyssa), выйдя из рядов, и совершил великие подвиги потому лишь, что явно искал смерти из-за своей же вины». Этот рассказ весьма наглядно иллюстрирует психологическую установку не только в военной области, но и во всех сферах общественной жизни. Такая установка свидетельствует о решительном повороте в истории полиса. Наступил момент, когда город отверг традиционную систему ценностей аристократии, стремившейся повысить престиж, усилить власть отдельных своих представителей и знатных родов, возвысив их над общим уровнем.

Акмэ.

Агон. Полемос. Героны.

Хабитус античного грека.

Элиас описывает превращение средневекового рыцаря в придворного, в человека Нового времени. Рыцарь – воплощение аффекта. Не только гнева и ярости. Но и, например, любви или жалости. Он может быть не только разъярён, исступлён (напоминая бёрсерка), но и сентиментален. Смерть товарища может заставить его рыдать. Он мало контролирует свои чувства. Он не умеет «откладывать» их («Месть – блюдо, которое едят холодным» не для него).

Античный грек тоже – воплощение аффекта. Но христианская «слезливость» и кроткость, романтическая пылкость, «томление духа» ему чужды. У рыцаря есть великие «привязанности». Христос, Суверен, Дама сердца, его Меч. Он знает, что должен страдать и сострадать. Античный грек свободен от привязанностей. Только полис делает его самим собой. Но полис не находится где-то вне его. Полис – это он сам. Аффект здесь (в мире античного грека) возможен. Но это коллективный аффект. Некий единящий акт раскаяния и понимания (метанойа).

Норберт Элиас. О процессе цивилизации: Социогенетические и ... ( krotov . info / library /26_ ae / li / as _16. htm ):

Если бросить взгляд на поведение двух этих аристократов – герцога Монморанси и герцога Сен-Симона, – то в способе их противостояния всемогуществу короля мы находим подтверждение вышесказанному. Первый, будучи одним из последних рыцарей, пытается достичь своей цели при помощи физической силы, второй в качестве средства избирает беседу; Монморанси действует, повинуясь первому импульсу, не слишком думая о других людях; Сен-Симон непрестанно контролирует свое поведение с учетом возможных действий других лиц. Оба они – не только Монморанси, но и Сен-Симон – находятся в крайне опасной ситуации. Дофин может в любой момент прервать разговор по правилам придворной учтивости; если он пожелает, беседа может закончиться по любой причине – он от этого ничего не теряет; если Сен-Симон утратит осторожность и покажет свою оппозиционность, дофин может доложить о его настроениях королю. Монморанси не думает об опасности, он поступает так, как подсказывает ему чувство, он пытается преодолевать опасность именно посредством ярости, в кипении страстей. Сен-Симон хорошо видит опасность и отдает себе отчет в ее размерах; поэтому он принимается за дело, предельно контролируя свои действия, следя за каждым своим шагом. Силой он ничего не добьется, а потому он действует с долгим расчетом. Он таит свои мысли, чтобы незаметно, но настойчиво «внушать» их другому лицу.

В мемуарах Сен-Симона мы находим прекрасный образец придворной рациональности, которая – по большей части незаметно для исследователей – для развития того, что мы называем «Просвещением», сыграла ничуть не меньшую (а то и большую) роль, чем рациональность городских купцов, чем та расчетливость, что была связана с сетью торговых операций.

Только вместе с растущей дифференциацией (в ходе как человеческой истории, так и индивидуального процесса цивилизации) между «Я» и «Сверх-Я», с одной стороны, и влечениями, с другой стороны, только вместе с выработкой функций сознания, в меньшей мере зависимых от влечений, сами автоматические влечения все более обретают черты лишенных истории, чисто «природных» явлений, т.е. черты «бессознательного». Та же трансформация ведет сознание к растущей «рациональности»: только в ходе сильной и стабильной дифференциации психики направленные вовне психические функции обретают характер относительно свободных от влечений и аффектов функций рационально действующего сознания.

Мойра. Ананкэ.

К.А. Сергеев Ренессансные основания антропоцентризма – Abuss ( abuss . narod . ru / renaissance / sergeev 0. htm ):

В глазах античных мыслителей космос был единым целым и не имел альтернативы. Космосом управляет Ананкэ – необходимость, или судьба. Ей подчинены и взаимные трансформации природных элементов, и круговращения небесных сфер. От нее в равной степе­ни зависит участь как людей, так и богов. Ясно, конеч­но, что участь эта неодинакова: одним достается жизнь счастливая и беззаботная, а другим – трудная и даже трагическая. Однако распределение жребиев находит­ся в руках Ананкэ, и против ее решений бессмысленно протестовать: ведь все они призваны обеспечить все­общую гармонию космоса.

⇐ Предыдущая31323334353637383940Следующая ⇒

Поделиться: