Второе письмо Вали для Константина

Здравствуй, Костя.

Я дождалась твоего голландского письма, пишу теперь ответ, не знаю, отправлю ли. Сначала я хотела обидеться и сказать, что неважно, что человек творит, важно то, почему небезнадежен. А я думаю – каждый из нас имеет шанс на то, чтобы оказаться в раю. Ты сейчас скажешь, что я, наверное, мыла голову и попала мыло в глаза. Или еще какую-нибудь неизобретательную чушь.

Но я, очевидно, принадлежу к той редкой породе женщины, что меняют принцев - не на более богатого принца (по выгодному курсу), не рассчитывают курсы вообще. Я редкостная дура. Мне нужен либо человек, который будет меня игнорировать. Ллибо человек, который окажется в глубокой духовной яме, из которого я вытащу его, упав туда сама. И послужу для спасенного ступенькой наверх.

В первом случае я буду постоянно общаться с твоей будущей женой, жаловаться на жизнь, но потом подтрунивать над тобой. Во втором я превращу свою глупость в подвиг. Удивительно, но многие согласятся со мной. Не только пожалеют, но и поставят в пример. Они ведь всерьез считают, что в жизни надо что-то терять. Надо быть человеком, который жертвует, который теряет, не получает ничего взамен. Иначе он без сердца, без души, без основания. Он обязательно должен лишиться, должен страдать, говоря при этом, что гордиться собственной неполноценностью.

Я отдаю людям все самое ненужное. Мои глупые чувства, которые не могут быть настоящими. Их нельзя отсечь, придумать другие. Их просто надо присвоить кому-нибудь. Поэтому я защищаю попрекаемого тобой человека. И понимаю, что совершаю поступок в общественном понимании нерациональный, при этом – порицаемый, не одобряемый ни в коей мере. Но знаю точно, что потом окажусь права, потому что лишаясь гнилья, лишаясь пустого, остаюсь с самым необходимым, с тем, что никому не достанется без долгой борьбы.

Вот так… Dixie.

Валя.

 

 

Двенадцатая, о детстве

И, значит, ты три года влюблен в одну одноклассницу, потом столько в другую, потом третью. А целуешься вообще непонятно с кем. А далее, лет через семь, ты лезешь в Интернет. И – нате! – кто-то вывешивает свои пляжные фотографии! Ага, та страшная деваха, что ходила на рок-концерты с малопонятными тебе типами. Ты тоже на концерты захаживал – послушать музло. А она за компанию… Ой, я не о том говорю…

А у твоих школьных героинь – одни производственные фотографии да порой снимок, сделанный за столом задрипанного кафе. Они что же – до сих пор не осознали, насколько были хороши? Или повыскакивали замуж. И суженный не позволяет вывешивать факты семейного счастья на всеобщее обозрение.

Внимание, эта глава посвящена детству. Прошлому. В хорошей книге должны быть тексты, в которых рассказывается о неразумных существах – умнейших во всем белом свете.

 

Помимо того, что Руслан отметился в первом классе в качестве привидения, так он еще и оказался единственным, кто сам выбрал себе товарищей по учебе. Произошло это так – погожим сентябрьским днем за номер один Русланчик-тараканчик брел испуганно по школе. Линейка закончилась, а он решил осмотреть школу по периметру. Увлекся и совершенно забыл, где же его просторный класс для складывания зимой пальто и настольных игр. Он зашел в столовую, из которой пахло весьма подозрительно. Затем оказался на втором этаже в спортзале, где старшеклассники уже играли в баскетбол, а мужская часть учительского состава курила в подсобке – дым медленно, но верно струился из-за двери. Стукнулся он и в пару дверей – сначала попал в пятый, потом все же в первый, но, кажется, в чужой. Какая собственно разница, решил Руслан, но тут его остановил кто-то из старших, спросил, какая у класса буква и отвел по месту назначению. Шел уже урок, который ориентировано можно было назвать математикой или просто проверкой на вшивость. Его посадили с девочкой в полтора раза выше него. Нос у девочки выдавался далеко вперед, она уже успела занять тетрадками и учебниками все свободное пространство.

На тот момент Руслан считал себя весьма крутым парнем. Оглядевшись вокруг, он не нашел вокруг никого, кто мог бы с ним сравняться. Он поднял руку и попросился в уборную. А потом зашел наобум в один из других кабинетов (оказывается, все написано на дверях!), моментально оценил обстановку, заявил, что его забыли внести в список. И преспокойно перешел в еще один сегмент первоклашек.

На следующий день его довольно безболезненно оправдали перед завучем и посчитали, что подобное волеизъявление достойно уважения.

Тем не менее, школу он не любил. Хотя иногда общался с товарищами, они играли у него дома в монополию и бегали по стройке. После того, как мальчика зачислили в октябрята, а в пионеры - ввиду путча - уже не успели, он понял, что какими бы интересными не казались школьные коллективные забавы, в одиночку он проведет это время лучше. Сначала Руслан, как уже однажды писалось, бродил по улицам, потом нашел ключ от подвала и сидел там. В итоге его просто посадили на заднюю парту, где он преспокойно дрых, пока ближе к концу обучения не проснулась совесть и не превратила его в хорошиста.

 

Тема проспал всю школьную жизнь за шкафом. Уроки он учил на кухне в 11 вечера на первом уроке, списывая у товарища по парте, пока учитель заходил в класс и шел с задних рядов. И где теперь товарищ? Тема даже не пишет никому письма.

В шкафу лежали книги. Стругацкие, Платонов, Симонов. 5 календарей. А сверху – настольные игры и коробка от TV. Тема писал на задней стенки стишки, сидя на кровати, по которой с 14 лет молотил палками (вместо вирш на дереве появились ритмические рисунки).

Сюда же привел первую девушку, которая только расхохоталась при виде его логова и растрезвонила в школе о том, как великовозрастный юноша живет, как первоклассник.

Группа его отца раскрутилась, послав в центральные газеты - за их счет бобины с записью дебютного альбома. Диск жестко обругали, но и адрес, почему-то, указали. На вырученные от продажи пленок деньги папа тогда купил себе прекрасное драповое пальто. Остальные деньги он заработал, переписывая пластинки московских и питерских рок-групп для страждущих из регионов. Занимался он этим не так уж и долго, однако получил в итоге три года условно, хотя применял все виды конспирации: и адреса получателей шифровал, и менял постоянно почтовые отделения, с которых отправлял бандероли, и даже пытался закопать оригиналы в лесу. Впрочем, то происходило уже во время перестройки - мужчину пожурили, погнали с работы в институте, так что он официально уже пошел трудиться в кооператив, продававших бумажные коробочки с лейблами известных марок и ломкими ручками. А также иногда шел барабанить на пиано в ресторан. Ближе к утру он начинал читать стихи Ярослава Смелякова пополам с частушками и играл вальсы, требуя, чтобы посетители поддерживали дух празднества. Его, как ни странно, за это и любили.

Однажды Теме мама торжественно сообщила, что в свое время его дед-татарин принес родному селу победу, спев на смотре самодеятельности народную песню «Кара урман» (это классика). А он и не знал. Хотя искренне всегда хотел почувствовать, что тоже какое-то отношение имеет к вокалу...

Однако Теме в юности было совсем не до плотных занятий. Все 14 лет обучения в младших и средних заведениях страны, коих он в целом поменял 18 (три детсада, пятнадцать школ), Артемий устанавливал контакты третьего вида с группами и классами. Сначала он долго ревел в каком-нибудь домике, куда сбегались все остальные малолетки, потом дрался во время тихого часа и убегал за забор. Через несколько лет он демонстративно унижал девочку за своей партой, оставался за ней один, вскоре зарабатывал пару синяком в школьном дворе, минимум месяц в год отлеживался в больнице с бронхитом или чем-нибудь еще попроще. В основном его переводили, потому что родители переезжали по всему Подмосковью – за мамой охотился собственный папаша, большой любитель коммунистических баек, от которого она сбежала в 18 лет, а в 20 родила Артема. Кроме того, отец физически не мог играть в одних и тех же кабаках, часто попадал в истории с пленочным бизнесом. Тема не очень-то любил читать, а предпочитал смотреть боевики на видеомагнитофоне, который даже через десять лет продолжал работать – хотя порой и приходилось свинчивать верхнюю крышку, чтобы вынуть кассету или прижать отдельные части отверткой. К девятому классу он чрезмерно растолстел, после чего реально превратился в посмешище, совершил рекордное количество переходов в рамках одного населенного пункта, пошел барабанить и курьерствовать. Одиннадцатый он закончил, удачно хлопнувшись в обморок на устном экзамене по истории.

 

В августе 1997-го Инна поехала с классом в Анапу. Или нет, не с классом, просто с какими-то одаренными детьми. Инна явно не выглядела одаренной, она просто была хорошенькой и активной. И лишних вопросов не задавала. А дети, которые ехали с ней в плацкартном вагоне, не интересовались, почему Инна отдыхает с ними. Не было такого деления – гении и прочие. Правда, в конце первой неделе руководитель группы попытался выяснить, почему некоторые дети ведут себя не как таланты, а как олигофрены. Ничего не добилась.

У Инны в 15 лет мало еще выросла грудь, зато ноги продолжали, а еще она могла носить шорты и совершенно ничего не стесняться, даже наоборот. Тогда все поступали аналогично: подтягивали шорты, чтобы все видели их ягодицы. Делают ли так сейчас?

Все равно ей никто не понравился. Она не нашла достаточно причин, по которым должна была кого-то приметить. А потом писать ему записки и неотрывно смотреть во время дискотеки. К тому же во дворе, где танцевали каждый вечер, почти не играла медленная музыка. Почти всегда – «Prodigy». Ужасные вечера, ужасные…

Инна брела по пляжу, глядя строго в песок, от чего шея уже начинала серьезно ныть, но смотреть на солнце было совсем не в мочь. Шла вторая неделя отдыха в лагере, а в начале второй декады девушке пришлось пойти в медпункт и получить бумажку, свидетельствующую о том, что у нее стреляет в ухе неспроста. Ей вливали камфару, и голова у Инны хоть уже и не болела, но продолжала кружиться. И плевать, что на ее купальник много реагировали совершенно правильно, оборачиваясь и долго глядя вслед. Не потому что Инна смотрелась первой раскрасавицей побережья, а из смелого для того кроя шорт. Вспомните свои посещения пляжа, в голове обязательно нарисуется правильный именно для вас силуэт. На следующий день Черное море начнет прибивать к берегу мусор, однако ушная боль так и не пройдет. Зато Инна покроется загаром до крайности, до сходства с настоящей креолкой.

- А почему девушка скучает? – она подняла голову и увидела перед собой молодого человека старше ее лет на шесть: сандалии, новенькие джинсы и синяя рубашка., совсем не уместная в тот жаркий день. – Вы не смотрите так, я с работы, мне удобнее просто через пляж возвращаться.

- Так вы местный? А у меня ухо болит. Вот и вся причина.

- Чего же бродите тогда, а не в больнице?

- Группа надоела окончательно. А болезнь несерьезная, но надоедливая.

- Приглашаю тогда вас в гости.

- Странный вы молодой человек, может, даже прямо в таком виде и пойти?

- Почему же – можете переодеться. Вам далеко? Из какого вы города?

- Хорошо. Пойдемте. Я из Екатеринбурга.

- Знакомые места – мой дед по маминой линии там полжизни прожил, пока второй не женился - на моей бабке.

Инна прикинула: если ее даже начнут – ну, допустим – убивать и насиловать, то это, ха-ха, по крайней мере, будет интереснее банального матрасничества. Они сходили за ее платьем и босоножками. Кирилл жил в 300 метрах от моря. О таких домах обычно пишут: белёное. Или - аскетичное.

- Это как раз от бабушки осталось. Хотите есть? Предполагаю, чем вас там кормят. А у меня все свежее, с утра купил на рынке, - и он достал из старенького холодильника вареную картошку, копченую рыбу, несколько помидоров, огурцов, нарвал руками салат. - Особых даров нет, за это извините.

Пока они ели, Инна спросила, кем он работает. И почему живет один.

- Ведь один?

Кирилл трудился в банке, раньше он, как и многие его коллеги, друзья, одноклассники, снимал квартиру в одной из брежневок, что стоят примерно в четырех километрах от пляжа – туристы в те края не заходят. А теперь, после смерти бабушки, переехал сюда. В гости к нему первое время заходили довольно часто, а потом наступила зима, приемы закончились, пришлось методично заткнуть все щели в доме и рубить дрова. Так что в последнее время он одиночествовал. Ходил загорать, общался с случайными. Научился вести себя так, чтобы они уже в момент знакомства переставил его бояться.

- Хорошая жизнь, - сказала Инна, - лучше моей. Гораздо. А вы можете со мной погулять по городу. А то я его совсем не видела, а ведь вторую неделю уже отдыхаю.

Кирилл согласился не сразу. Они долго ходил по улицам, полностью укрытыми под сенью деревьев, так что солнце вовсе не слепило в глаза. Когда дошли до какого-то храма, молодой человек сказал:

- Это мясоедская церковь.

- Вы шутите?

- Конечно, нет. Это действительно храм любителей вкусно покушать. Так сказать, трапезная. Предлагаю зайти.

- Мы же вроде бы уже откушали?

- Значит, кофе попьем.

- А зачем?

- А затем, чтобы нас с вами увидели, а вы не подумали, что я какой-нибудь маньяк.

- Глупости, мне уже почти 17. Нет у меня таких мыслей. Я просто пытаюсь произвести на вас впечатление этими милыми глупостями.

- Со мной можно и по-взрослому, - витая где-то между иронией и напряженностью, сказала тогда Инна.

- Я и не сомневался. Зайдем?

- Обязательно. Теперь уж – обязательно.

 

Когда мама заметила, шла уже пятая неделя. Когда заметила Инна – вторая. Простая арифметика – и мы имеем около 20 дней страха в итоге. С одной стороны, она уже сдала экзамены и могла проходить весь семестр на лекции. Но что это такое вообще – беременная первокурсница? Пожалуй, даже хуже, чем десятиклассница. То есть – выбор уже сделан, Рубикон перейден, в наличии - ответственность и выдержка, о которой не надо забывать хотя бы лет пять. А далее – пожалуйста, сама не заметишь, как станешь другой.

В итоге ей пришлось перевестись на вечернее. Мама не решалась на нее кричать – ну, как можно кричать на родную беременную дочь. Мало ли что – вдруг она перенервничает. Отца она также взяла на себя – долго говорила с ним на кухне, после чего папа вышел с серым лицом, подошел к ней, обнял и сказал:

- Да… М-да… Как-нибудь, как-нибудь…

С тех пор он с ней мало разговаривал и даже сейчас редко трубку брал у матери, когда Инна звонила домой. А случалось это каждый день, потому что за Олеженькой хотелось следить. И Инна знала, что сюда она приехала не только работу искать, но и мужа – а ее Олеженька потом кого хочешь очарует.

Впрочем, и до этого у нее были мужчины. Несколько. Некий Дмитрий, который работал высотником – дома у него лежала в углу «снаряга», грязная от снега, пыли, дождя. Но он ежедневно принимал ванну и постоянно стирал белье в машине. Инна так и запомнила то время по бесконечному гулу барабана. Еще она встречалась – ну, как встречалась, скорее, трахалась, когда очень-очень хотелось быстро и без обязательств – с Антоном Викторовичем, владельцем компьютерной конторы. Он носил длинную бороду, любил произвести впечатление и пытался взять ее с собой в поход. Инна в итоге попросту сломалась – не выдержала такого режима. Хотя всерьез на что-то надеялась.

Вспоминаются еще какие-то. Сослуживцы, студенты с вечернего, где старательно пыталась сдавать сессии на «отлично»…. Эти сразу покупали вина и шли напролом. Инна смотрела на них, как на неоперившихся подростков, поглаживала свои крылья, отстегивала самый минимум – чтобы казаться стервой – и отчаливала домой.

Рос Олег мальчиком воспитанным, весной ему исполнилось 10 лет, а маму он называл «командировочной». Инна тогда еще решила, когда уезжала – на год и не больше. Иначе – здравствуйте, суровые будни. Не надо думать, что надо была только карьеристкой, как ее называл Руслан. Инна, кстати, заезжала к его матери, но та ничем не могла ей помочь. Напоила чаем, похвалилась сыном, побеспокоилась о дочке, а в дела племянницы пробираться не стала, потому что выросла женщиной прямолинейной, но не без тактичности.

Олеженька между тем ходил в детский сад. Через несколько лет он начнет удивляться тому, что существуют и другие виды семей – с более четкой структурой, парной системой. Однако и в тех семьях порой нет счастья, скажет ему мама.

Впрочем, для Инны питерский срок подходил к концу. И эти месяцы не прошли для нее даром – она бы смогла теперь раскрутить себя и в более размеренных региональных условиях. Здесь главное было – не растревожиться напоследок, чтобы не приехать в окончательном ауте.

Жаль, конечно, что перед поездкой сюда она поссорилась с Дашей. Ее подруге следовало бы самой понянчить ребенка, а потом уже выставлять условия, по которым Инне следует жить. Теоретики-миротворцы, чтоб их… А когда ты почти месяц лежишь в роддоме, потому что, кажется, не все в порядке с тобой, а роды откладывают ежедневно, а ты уже согласно на кесарево, хотя в этой больнице ничего нельзя гарантировать. Она тогда думала – лишь бы он жил, а что будет с ней… Мама постоянно крутилась в магазине, отец взял две дополнительные работы, так что к ней ходила бабушка. Инна не совсем понимала, почему она смотрит на нее и по-доброму, и с укором. Уж сейчас-то могла бы и иначе!

…Через два часа после родов и неделю она переехала в бабкину квартиру, где получила отдельную комнату. К ней тогда часто заявлялась Даша – совсем не такая тихая и логичная, как сейчас. Она что-то щебетала про универ, про вечеринки и неизвестных Инне парней. А Инна могла только рассказать о симпатичных врачах да чужих мужьях, которые встречались ей в коридорах консультаций. И еще о таксистах, которые постоянно флиртовали с ней, пока она везла Олежку на проверки.

Тем не менее, она совсем не подурнела и сноровки не теряла. Что в мужчине меняется с возрастом? Только уровень самоуверенности.

 

Даша первые два курса университета проходила в статусе адвентистки. Да, она почитала субботу, ожидала второго Христа, мало что ела, общалась с приятельницами короткими фразами, в итоге вообще переехала из дома в общагу, главным достоинством которой считались камеры на лестничных клетках и бывшие военные на вахте. Этажом ниже жил парень, который спал с ней. В одной комнате. На соседней койке. Целых три недели. И носил ей еду, которую она есть не могла. А она ходила в одной рубашке по колено. Он подарил ей подшивки британского музыкального журнала NME и таскал апельсины. Она не хотела их есть. Потом мальчик снял квартиру и пропал. И Даша вновь стала ходить в церковь.

Ее духовный пастор любил петь песню под названием «Arnold Layne». В основном из-за строчки про то, чтобы этот вредный юноша больше не творил сумасбродств. И вообще вел верный образ жизни. Дашу он тоже пытался научить петь, как он сам - рассказывал, что нужно представить столб, один конец упирается в переносицу, другой - в животе. И вот наполняешь как бы живот воздухом (трудно поверить, что именно его - скорее всего, речь все же шла о легких) и поешь в переносицу. Ла-ла-лаааа. Даша вместо этого пела, словно мышь. Или кошка. Совсем не благонадежно. Но тоже красиво. Поэтому ее из хора выгнали. Но попросили приглядывать иногда за детьми, пока их родители беседовали с наставником. Даша разучивала с детками отобранные цензорами от церкви детские песенки и пела их, прихлопывая и отбивая такт левой ногой. На гитаре она так и не научилась одновременно играть и петь. Да и знала всего четыре аккорда.

Зато Марина, уже тогда с ней дружившая настолько, что могла считаться ее приятельницей (кто знает, кто кого кем считает?), считала, что знает толк в музицировании. Она бренчала на пианино с десяток песен. И Даша ее однажды привела ее в детскую комнату. Вообще, они немного общались, совсем немного в то время. Даша не очень любила детей – скорее, возилась с ними, когда ее об этом просили. Но чтобы проявить инициативу – ну, как, зачем, я не умею. Поэтому она предпочитала иногда прогуливаться с Инной по улицам. Так однажды подруги и пришли к детям.

Мать тогда уже трехлетнего сына (детский сад, романтические переживания, ненависть к воспитательнице) сразу же растерялась, войдя в помещение, полное шумных ребятишек, которые носились меж своих столов и стульчиков, а также более смирных товарищей, увлеченно катавших свои машинки и обнимающих кукол, сидя на изрядно стоптанном ковре. Стараясь никого не задеть, она медленно прошла к инструменту, открыла крышку и взяла аккорд. Шума не убавилось. Марина начала играть что-то пространное и занималась этим минуты две, когда к ней подошла девочка лет пяти в розовых колготках и синем платье и сказала:

- Тетя, а вы вместо тети Даши будете?

- Нет, это она меня пригласила, - путано ответила Инна.

- А что вы будете делать?

- Буду петь песни.

- И про любовь?

- Зачем?

- Я смотрю телевизор, когда мама разрешает. И там всегда поют про любовь. А тетя Даша поет детские песни. А я ведь уже не ребенок!

- Глупости какие, конечно же, ты ребенок.

- Ах вот так! - тогда девочка что есть силы стукнула по клавишам. А потом возникла тишина, а Марина зачем-то начала напевать «Союз Нерушимых Республик Свободных». Да так и пропела. Слова все знала.

- Девушка, не пугайте детей, пожалуйста, - на пороге возник мужчина. Зеленоглазый и в рясе. Инна сразу определила – важная шишка.

- Честно говоря, я и сама не знаю, как это вышло, - улыбаясь, ответила она. – Наваждение какое-то.

- О, да, вижу-вижу. Пришли к нам в церковь?

- Меня подруга привела, я и не знала, куда мы направляемся. Даша вот ушла куда-то, я ее жду.

- Не желаете поговорить?

- Я не уверена, что пойму вас правильно, - она старалась быть вежливой. – Но я даже не уверена, что это именно ад-вен-тисткая церковь, так что… У меня, знаете ли, своя вера. Свой сын. Вот в него я верю. Он уж точно появился не случайно.

- Как странно вы говорите.

- Да, вы не первый… Я просто потерплю еще немного, когда он сможет сам совершать любые поступки и сделаю кое-что для себя и для него, - Инна вдруг поняла, что она настолько давно не ходила ни в один из божьих домов. Ни одна конфессия ее не интересовала, она даже ради праздного любопытства ничего не посещала. А сейчас ей вдруг захотелось высказаться. И кому? Какому-то сектанту, который, правда, весьма смирен. И даже миролюбив. Интересно, он ее воспринимает как женщину? Марина пришла с Дашей с работы, как всегда, в длинной юбки и черных колготках, однако одна из пуговиц на рубашке под пиджаком расстегнулась. Инна провела рукой по виску, как будто снимая напряжение, и продолжила:

- Извините, я, видимо, пойду уже. Где Даша, вы не знаете?

- Она молится. А вы жалуетесь?..

- Нет-нет. Нет. Я просто слишком много думаю. До свидания.

Пора бы уже определиться с приоритетами, говорила себя Инна, выходя на улицу, поправляя одежду. Шарф выбился из-под пальто, зимний ветер шуганул прямо по лицу. И Инна протерла глаза, потому что ей на миг показалось, что сейчас у нее на щеках замерзнут редкие слезы.

 

Музейные работники сдувают пылинки с малюсенького факта, зато про каждого посетителя они точно всегда могут сказать - неуч он. Без выяснения подробностей.

Марина ненавидит эйджизм.  Вот бы нам все сплотиться и осуществить по маленькой мечте, чтобы каждому стало хорошо. Но нет, ведь человек должен быть один и единолично бороться с невзгодами.

Первое, что отмечаешь при взгляде на казанскую улицу Чистопольскую - пробки. Глобальные пробки. Движение - только в одну сторону. Так что из маршрутного автобуса лучше выходить заблаговременно, где-нибудь в районе Декабристов и еще минут 20 идти до дома. В гости. На специальное шоу под названием «Хоккейный матч на самом крупном ледовом стадионе в регионе». На дорогах стоят регулировщики и громко матерятся в сторону нерадивых водителей.

Марина узнала о бесплатном зрелище случайно. Сидела дома, пила пустой чай, и тут ее мама закричала с кухни так, словно увидела привидение. С мотором в спине и топором в бестелесных руках. Но оказалось, что это всего лишь закончился только что хоккей и тысячи людей начали расползаться по машинам и улицам. Сотни машин осветили фарами берег Казанки. Свечение продолжалось не менее десяти минут. Добавьте сюда еще и аудио-шоу, включающее в себя яростные крики водителей. Смотреть на это из окна маршрутки, наверняка, не самое приятное зрелище. Хоккейные игроки, возможно, чувствуют себя гораздо увереннее на ледовой площадке, чем несколько неорганизованных пассажирских команд, спрессованных в салоне, и ожидающих, когда катавасия закончится.

Но у нас тут седьмой этаж и полный комфорт. Можно выйти на балкон, достать кальян, включить музыку и наслаждаться реалити-шоу. С участие почти 12 тысячи человек – при условии аншлага.

Раньше – судя по разговорам аборигенов – на Чистопольской вообще ничего не происходило. Своеобразный эрцаз далекого спального района Азино на выезде из города. Но напротив Кремля.

Потом появились многоэтажки и толпы гопников. Далее наступила эпоха долевого строительства и масштабных проектов. Сейчас здесь строят аквапарк, пытаются доделать мост Миллениум, а знакомый бас-гитарист делает состояние на том, что продает квартиры в элитных домах, которые достались его матери в результате хитроумной аферы. Перед тысячелетием города говорилось, что на правом берегу Казанки будет создано «новое лицо Казани». Намыв мелковолья, появление еще одной транспортной магистрали под названием Новая Заречная. Вплоть до «Новой Венеции».

При этом на Чистопольской сохраняется ощущение пустынности. Благо, жители домов, чьи дети торгуют здесь травой и чем покрепче, никуда не исчезли. Но во дворах шагу негде ступить от новеньких машин. Богатые и бедные живут в одном месте. Только их дислокация меняется качественно не полностью, но частями. Происходит шунтирование – новое сердце, но старые легкие. Старые подъезды, новый хоккейный дом. Мрачные работяги – и болельщики за рулем.

Новая история творится именно в Азино. И на Чистопольской. Когда на окраине Казани начинали строить новые кварталы, туда ходили рейсовые автобусы до восьми вечера. Люди, которые ездили на день рождения или просто в гости к друзьям на Вагапова, могли гарантированно застрять там до утра. Поездка оборачивалась настоящим приключением, путешествием. Теперь из Азино можно неделями не уезжать ни за продуктами, ни за бытовой техникой – все магазины расположены рядом, включая гипермаркеты.

Центральный же спальный район у Казанки выигрывает по количеству развлекательных и торговых центров. Но все равно – чем-то это напоминает Салехард, когда денег много, а город все равно остается далекой сибирской глушью. Хотя уже не приходится ходить по раздолбанным улицам и опасаться кранов, которые, как известно, в России почему-то падают. Из шлакоблоков не сотворишь новую историю. В голову вообще не приходят примеры, чтобы в новых районах появлялись места, по которым можно было бы водить туристов. С другой стороны, мы с вами слишком мелки, чтобы оценивать историю. Возможно, она будет исключительно про нас с вами, интересная только нам – до той поры, пока не придут новые инвесторы и не перекроят еще какой-нибудь кусок города. Почти не поддающийся перестройке, но более насыщенный флюидами прошлого.

…А начинается суета вокруг хоккея еще за два часа до главного спортивного события. Публика собирается заранее, потому что ей надо найти в окрестностях бесплатную парковку. Платная находится у самого дворца, но пользоваться ей граждане не спешат. Так что десятки роскошных драндулетов наползают на газон, стоят впритык, дверь к двери, напирая на недавно посаженные деревья. Пока сии факты записываются в подкорку, бывший одноклассник, пошедший торговать на рынок обувью, пишет в аське, что, что одного его нового друга настолько разозлило происходящее, что он спустил шины у четырех машин в знак протеста. Теперь считает, что акцию следует продолжить. До тотального искоренения.

Тем временем единственный магазинчик «Ашамлыклар» напротив крытого, кстати, стадиона, подвергается нашествие жаждущих алкоголя. Лавка опустошается, а жидкость принимается внутрь прямо возле пункта продаж. Или поблизости.

Остается полчаса до игры. Стоит несусветный автомобильный шум. Но вскоре улица затихает. Абсолютно. Тотально. В перерыве между периодами ветер доносит до нас дым толпы курильщиков. Кто-то успевает вновь перебежать через дорогу в магазин - допить то, что осталось после предыдущего набега.

После очередной кладбищенский тишины, когда память современного человека уже забывает, над чем его хозяин потешался совсем недавно, наступает период разъезда по домам. Это то время, когда всем нужно уехать - одновременно. Однако, в итоге, машины стоят, сигналы не прекращаются, почти никто не двигается. А довольные люди вновь идут в продуктовые. Трубят в трубы и орут. Словом, явно не положительно. Полчаса кошмара - и опять тишина. До следующих встреч у хоккейной коробки. У вас есть время подумать над магией места вашего проживания.

Впрочем, пока что есть и у нас свои тихие радости – пройти мимо дворца к берегу, посидеть на песке, поговорить по душам. И сделать вид, что наше прибежище – ну, совсем не город-миллионник. А тихий губернский городок.

 

В тихом губернском городке Марина хотела немного – прославиться на всю школу. А потому она носила самую короткую юбку во всех 11-х классах. А 10-е о таком даже думать не могли. У Марины имелось два стратегических платья. Один – черный, виниловый, расширяющийся к низу. В нем она ходила почти всю неделю. И лишь в пятницу надевала клетчатую юбку, которая, когда она садилась за партой, норовила соскользнуть с попы. Учительница физики в этот момент негромко делала ей замечания – не всегда, всего несколько раз, но Марина запомнила это так, как будто преподша выдавала ей эту словесную оплеуху ежедневно. Иногда Корнеев из соседнего ряда замечала: «Маринка, жопу заправь!». Она хихикала и приводила себя в порядок.

На единственном классном вечере с ней перетанцевало восемь парней. Остальные девчонки плелись в конце турнирной таблицы. Только Галке удалось вызвать на честный бой полов двоих. Но перед видом Марины, восседающей на стуле и сверкающей коленками, мало кто мог устоять.

Окончилось пати тем, что двое ребят, Костя и Виталий, два закадычных другана, пошли во двор бить друг другу морду, потому что Костик позволил себе во время танца провести рукой по Маринкиной спине. Они без слов исчезли из класса. И лишь через 10 минут кто-то заметил меланхолично: «О, кажись, махач». Все прильнули к окнам, а пацаны побежали засвидетельствовать свое почтение. Руководитель учебной банды, молодая учительница литературы, в тот момент тусила где-то в районе директорской. Когда она появилась, увидела, подняла хай и утихомирила буйных, было уже слишком поздно. Костя заполучил разбитый нос, а Виталий – губу и синяк под левым глазом. Долгий разговор с завучем на следующий день – и вот уже Марину ведут в кабинет.

- Федоренко, садись, - и через секунду. – Ну вот видишь! Разве так годится? Ну, что за вид?!

- А что за вид? – Марина посмотрела в строгие очи завуча, которая, кажется, начинала лысеть.

- Хорошо, мы закрывали глаза на ваши вольности в одежде. Разрешили ходить не в единой форме, хотя это сильно помогло бы школе.

- Материально?

- Дисциплинарно. Так вот. Перемены начнем с тебя. Чтобы я эту юбку больше не видела.

- Мне ее вообще снять?

- Ох, шутишь… Другую надень, гораздо длиннее.

И что же – Марина Федоренко заявилась в школу в черной юбке до самых пят. Вместо блузки она взяла папину синюю хлопчатобумажную рубашку. А льняной платок с розочками сняла только в помещении.

Так она проходила последние три месяца занятий. Перед экзаменами завуч вновь подошла к ней и сказала, что если маскарад она свой не прекратит, то 10 лет работы над аттестатом пойдут насмарку. Более того, она позвонила Марининой маме, обсудила с ней гардероб дочери. И та сдавала алгебру в брючной паре.

С тех пор, наверное, Марина возненавидела вообще всякую одежду. Но поняла, как можно вести закулисную борьбу и превращать свой страх в козырь.

 

«Давайте снимем фильм при помощи сотового телефона и медленной программы «Movie Maker», которая, кажется, позволяет только склеивать отдельные кусочки и больше ничего. Я пробовал. У меня больше ничего не получилось. Хотя ведь и фотограф, и подход к технике имею. У меня почему-то такое чувство, что все мои друзья наконец-то устаканились, забыли про все напряжения. И только я рефлексирую, как лампочка в зеркале. То бишь - у меня дикая ревность к окружающей действительности...», - Руслан берет стакан воды, выпивает его, закрывает дверь кухни и рассказывает еще обрывки о детстве.

В третьем классе у него появился дружбан, с которым они менялись ерундой на не-ерунду (Руслану не везло), делали дыры в собственных куртках на спор при помощи зажигалок, жевали гудрон, лазали по строящему подземному переходу, а по вечерам играли в настольную игру, вроде монополии.

Правила были такие же, как и в любой финансовой догонялке. Покупаешь клетки-фирмы. Попадаешь на чужие – платишь деньги. Однако помимо кругового движения, имелся еще и скользкий путь – с дешевыми затратами, высокими прибылями, полицией на хвосте. Но, все-таки, главное, своим путем.

Они почти четыре месяца играли в нее.

…И вот теперь прошло почти 20 лет, друзья уже иные. Или их вовсе нет. Руслан прогуглил недавно список одноклассников. Директор завода. Страховой агент. Преподаватель. Жена муллы. Фармацевт. Кардиолог. Работник УВД. А его товарищ по застольным играм – тренер по таэквондо, превратившийся в системного администратора. Руслан думал – а вот кабы он родился чуть позже. И мог наблюдать за их жизнями, как следят машины друг за другом на многополосной дороге. Далее авария, первое авто выносит на обочину, а ты лишь свидетель. Может, и не так уж и плохо быть не вершителем и виновным, а лишь подглядывающим?

Если кого-то долго не видеть, остается в памяти образ человека в момент вашего последнего знакомства. И часто общаешься ты с этим человеком, но уже в своей голове. А потом он возникает в почте, присылает фото – ты смотришь и понимаешь, что твой друг – он совсем другой. У него совсем иной стержень, не тот, который у тебя. И вообще непонятно, как вы общались раньше.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: