И как пишут в толстых и невозможно каких умных романах - вся жизнь у него в этот момент перед глазами пронеслась. Да и не только своя.

В углу оконной рамы, возле самой большой стеклянной, густо поросшей мхом гранки отчаянно жужжала и барахталась огромная, зеленая муха, все сильнее и сильнее запутываясь в паутине. Сбивались в какие-то таинственные сгустки и снова разбегались бесформенные тени. Что это у него в мозгу, все мелькает и мелькает! В контексте со сложившимися обстоятельствами, в которые вляпался теперь, видимо, по самое не хочу, должно было бы все вокруг искрить, словно при сварке оцинкованной жести, отсыревшим электродом. Да и еще при этом вонять расплавленной серой и карбидом. Все говорят, хотя никто из окружающих там не был, что в преисподней именно такой запах. Ничего подобного Семеныч не ощущал. Может с обонянием чего. И искры совсем не искры, а звезды в реке, густо с прозрачнейшей водой перемешаны. И плывут они с Аленой по этой воде, словно птицы в поднебесье, рядышком. И так им обоим легко и свободно.

- Послушай Аленка, - пытается сказать Семеныч - да мы с тобой похоже на небо заплыли!

 И ничего у него не получается…

Глава 2.

КРЕСТ ЦЫГАНА ГЕОРГИЯ.

В конце девятнадцатого века, в старом провинциальном городишке Малороссии -Житомире, обыватели, по большей мере те, что из коренных жителей не залежной, той самой не залежной, которая под какими только завоевателями, простите, не залеживалась, не любили кацапов. Выражаясь проще – москалей проклятых. Не любили более успешных, чем они сами, евреев. Такое впечатление, что обыватели и себя, любили через раз. Цыган же, ненавидели лютой ненавистью. И чем ближе приближался век к своему логическому завершению, ненавидели больше. Вездесущие, чумазые громкоголосые, вороватые, никогда не унывающие, бездельники – цыгане, были, казалось, везде. В воскресные дни и праздники от них нигде не было спасения. Захочешь с собственной судьбой в прятки поиграть, сто раз потом покаешься. Не успеешь ладонь цыганке позолотить и свою протянуть, чтобы она на твою линию жизни подивилась, сильно удивишься сам. Болячки неизлечимые у всего твоего рода, чуть ли не с седьмого колена разом обнаружатся, не сомневайтесь. Если вы женщина - глаза свои бесстыжие на вашего муженька, девка соседская незамужняя, оказывается, давно уже косит. Мужчине, про жену наплетут такое! Впору, все бросить и сломя башку мчаться домой, разбираться с неверной. И чего уж бога гневить - кидались! Даже, гуманки свои, банкнотами набитые, случайно оказавшиеся в руках гадалки, забывали. А про сглаз и говорить нечего, только плати. Помогут, обязательно помогут, да так ловко это дело обстряпают, что потом еще и благодарить долго будешь. Заглядишься на припевающую и пританцовывающую обаятельную малолетнюю цыганочку – запросто лишишься кошелька. Вступишь в спор, с обвешанной золотыми украшеньями цыганкой – домой без купленного к рождеству гуся придешь. А сколько коней и прочей скотины, в мгновение ока поменяли своих хозяев. Не сосчитать. Тут уж без сантиментов – держись за свое кровное двумя руками и не зевай. Но отдать цыганам должное. Кто лучше, коня вашего, или коровенку вылечит? А какие цыгане кузнецы! Чего уж говорить – люди огня! А певцы какие! А так, как они, сплясать попробуйте!

В тот год на Рахиль, молодую еврейку, несколькими годами ранее, приехавшую с мужем, дочерью и матушкой мужа в Житомир, в связи с расширением зоны оседлости, из старого местечкового городишка Чернобыль, несчастья посыпались как из пресловутого рога изобилия. А скорее из ящика Пандоры. Из рога изобилия несчастья, пожалуй, не сыплются. Да сама, наверное, и виновата – сглазила. Чего скрывать, счастлива была до этого. Любимый муж, приказчиком у богатого еврея Цукермана, торгующего мукой и постным маслом, работал. Деньгу неплохую домой приносил. Дочка малолетняя по дому бегала, материнские наряды на себя примеряла. Отец Рахиль давно умер, а матушка, слава Яхве всевидящему, жива, здорова, была. За малым дитём приглядывала. Рахиль тоже без дела никогда не сидела. Известный в городе человек. Который год уже, больных в стационаре волостной больницы принимает. Почет ей за – то и уважение. Но как от завистливых взглядов укрыться? Беда пришла, когда ее не ждали. Да и кто, скажите, ждет беду? Беда без спроса приходит. Сразу же после православного Рождества, во время еврейского погрома, череда которого прокатилась тогда по многим городам юга - запада империи, черносотенцы зверски убили мужа. Не успели схоронить, захворала матушка. С неделю пролежала в постели. Потом вроде бы немного отпустило. Даже в своей светелке прибраться попыталась. Вечером в баню сходила, чайку с медом перед сном попила, а утром не проснулась. Оставшаяся без опеки бабушки девочка заболела скарлатиной. Через несколько дней, и ее Бог прибрал. Сильно убивалась Рахиль, во всем себя винила. А чего винить, эпидемия в губернии. Столько малолетних детишек умирало! Она постоянно с больными общалась. Вот и принесла домой заразу.

Рахиль находилась на зыбкой грани сильнейшего нервного срыва. В той степени душевного и физического истощения, когда, сколько не барахтайся, действительность, создающая только видимость благополучия, все одно никуда тебя не отпустит. А она давно уже не барахтается. Сильно подкосила Рахиль трагедия, произошедшая с мужем. Сколько раз вырывалась она из жуткого забытья, что и сном–то страшно назвать, чувствуя жаркие объятия любимого человека. Прекрасно понимала, что это сон. Цеплялась за него, всеми силами сопротивлялась.  Но все равно просыпалась и потом еще долго проклинала себя за то, что проснулась. А потом вздрагивала от скрипа половиц. Матушка, страдающая бессонницей, ходила по ночам. Матушки нет, а половицы по ночам скрипят по-прежнему. Бросалась к пустующей кроватке дочери, постоянно ее тихонечко зовущей. На полпути понимала, что все это ей кажется, но упорно продолжала бежать. Вдруг девочка там, а она, такая бессовестная, не откликается на зов собственной дочери! Долго крепилась Рахиль, вида не подавала. А потом пришла однажды в пустой дом, присела на стульчик в темной, нетопленной кухоньке, поразмыслила и поняла, что жить ей на белом свете совсем, совсем незачем. Даже о том, чтобы самой прервать, свою никому не нужную жизнь, подумала. Уже поясок от шелкового платья, любимого подарка мужа достала, в руках вертела, присматривая, где бы понадежнее закрепить. Но, немного замешкалась. Чувствует, трется кто–то об ее ногу. Пригляделась в темноте - Машка. Ты откуда, бедолага, взялась? Кошка у них раньше в неотапливаемом летнем флигельке жила, и в дом никогда не заходила. Матушка ее молочком подкармливала. Видимо проголодалась, горемычная кошка! Рахиль совсем уж про неё забыла, не до кошки в последнее время было. Отвлеклась от страшной мысли. Умру, кому тогда хромая кошка нужна будет. Приблудилась Машка к их дому несколько лет назад. С перебитой передней лапкой, чуть живая, приковыляла. Может в крысиный капкан попала, а может собаки потрепали, кто это знает. Отогрели, накормили. Кошка выздоровела, да так и прижилась. Налила ей Рахиль молока, а потом усадила на колени и гладить принялась.

- Вот, кошке оказывается, нужна, – подумала – может и еще кому в этой жизни сгожусь. А кошка, словно все понимает. Трется, мурлычет, успокаивает….

Пасмурным ноябрьским вечером в дверь волостной больницы, где работала Рахиль громко и настойчиво постучали. Не исключено, что ногами. Рахиль закуталась в старенький, местами подпорченный молью, пуховый платок и зябко поеживаясь, вышла на крыльцо. Сильный порыв пронизывающего до костей ветра, чуть было не свалил хрупкую женщину с ног. Подмораживало. Еще днем моросил мелкий дождь, теперь же, вовсю заметала колючая поземка. Редкие газовые фонари, больше подчеркивающие сумрачность улицы, чем ее освещающие, доверия не внушали. За рекой подвывала бродячая собака. Тревожно покачивали кронами редкие придорожные пирамидальные тополя. Хороший хозяин в такую погоду собаку не выгоняет - пришлась на ум избитая поговорка. Рахиль огляделась – никого. Только в самом конце улицы, удаляясь, гремела коваными колесами по булыжной мостовой, напоминающая своим обликом похоронный катафалк, одинокая цыганская кибитка, запряженная парой усталых длинногривых лошадей.

- Не первый видно час, а может быть и день в пути – подумала - свежие цыганские кони ведут себя не так.

 И чего это им было нужно? Почему тогда уехали? А может это и не они стучали? Кто же, тогда стучал? Чертовщина какая – то! Стало страшно, впору себя ущипнуть. Она совсем уже собралась уходить, когда услышала сдавленный человеческий стон, как ей вначале показалось, из грязного окна морга, находящегося в полуподвальном помещении больницы. Вспомнилась леденящая кровь история, услышанная накануне. Пожилой санитар Кузьмич ездил погостить на родину. Родом он из центральной России. Про город Моршанск она до этого никогда не слышала, но запомнила, не смотря на свою не слишком хорошую память, всякие там даты и названия, надолго. Кузьмич давно поговаривал о том, что хочется ему перед смертью на родине побывать. Втемяшилось, что скоро в мир иной отойдет. И ни на какие уговоры поддаваться не собирался. Тем более, с братом не виделись лет сорок. Скопил деньжат, отпросился у начальства и уехал. И хорошо сделал, что поторопился. Еще бы немного задержался и брата живым не застал. Приехал Кузьмич в самый раз. К «теплым» ногам поспел. Даже исповедальную историю выслушал. Сам глаза брату закрыл и похоронил по - человечески.

Его старший брат Тихон, так же, как и он, работал при больнице. Только в Моршанске и не санитаром, а сторожем. В сочельник привезли беременную крестьянку с подозрением на брюшной тиф. Жар, горит вся, понос, сыпь, жажда. Не успели диагноз поставить, с лечением определиться, она возьми, да и помри! Как и положено, покойницу в морг определили. Помещение морга не отапливается. А морозы в январе, сами знаете, какие! Это уж потом, вспомнили, что тело у покойницы незастывшее было, когда в морг волокли. Задним числом все умные! Виноватых искать начали.

Брат как раз в эту ночь дежурил. И грешок у него был. Любил выпить. Но никому до этого дела не было. На работу ходит регулярно, с порученными делами справляется, а чего еще с одинокого пожилого человека спросить можно?

Ближе к утру слышит, кричит кто – то. Голос слабый и вроде бы как женский. Вышел на улицу, огляделся. И страшно ему стало. Ночь лунная. За версту вокруг видно. И такое впечатление, что из – за каждого угла на тебя подозрительные глазища таращатся. Жуть – то, какая! Похоже, что из морга кричат, прости Господи! А там, кроме женщины, еще дохляков мужского пола, пятеро. Чего уж скрывать перетрухнул. Хмель как ветром сдуло. Троекратно перекрестился. Дверь на все запоры закрыл, топор в руки взял, и до утра просидел взаперти. Утром все и прояснилось. Помирать, оказывается, роженица и не собиралась. Ослабла сильно перед родами. Сознание потеряла. Её, по халатности, умершей сочли и быстренько в морг отправили. Помещение морга маленькое. Трупы вповалку, чуть ли друг на друга не сваливают. Женщина на холоде в себя пришла. Тут время рожать настало. Так и нашли обоих замерзшими. Женщина все тряпки собрала, ребенка кутала, к себе прижимала. Но в нетопленом помещении разве долго продержаться можно! Сильно плакала, говорят, женщина перед смертью. Слезы по щекам катились и тут же застывали. Катились и застывали. Все, кто покойницу после видели, в один голос заявляли, что совсем не несчастным было лицо женщины. Изо всех своих последних сил прижимала она к себе первенца, пытаясь согреть своим телом. А лицо счастливое - столько лет ждала! И, до последнего видно, надеялась. К нательному кресту ребенка щечкой прижимала. Брат Кузьмича после этого захворал, да так оправиться и не сумел.

Рахиль, которой невольно пришлось выслушать рассказ Кузьмича, самой было впору разреветься. Так живо она представила рассказанное. Только – только от собственного горя отошла. Стон повторился. Глаза женщины наткнулись на странный предмет. В небольшом, замусоренном углублении между крыльцом и стеной, где располагалось окно морга, увидела покрытую облезлым овчинным тулупом, скорчившуюся человеческую фигуру. Подбрасывали и раньше. Днями, ребенка новорожденного подкинули, сволочи. И не жалко иродам. Не той она веры, в которой Ирода ругательно упоминают. Все одно - ироды! Крикнула санитара- сторожа, спустилась со ступеней. Еле дождалась, когда он сонно потягиваясь и матерясь, соизволит явиться. Действительно, не царское это дело по пустякам выходить на улицу, да и еще в такую непогодь!

- Ну, чего тут случилось? Вечно у тебя все, ни, слава Богу! Шатаются по ночам всякие, а ты их привечаешь!

Пререкаться Рахиль не стала, да и не сильно хотелось. Находку бесцеремонно уложили на носилки и отнесли в приемное отделение. Самым квалифицированным медицинским работником больницы в этот вечер была она. Открытый перелом голени одной ноги и простой перелом второй. Сломано несколько ребер, ушибы и гематомы, покрывающие все тело. От сильно гноящейся раны неприятно попахивало. Но самое скверное, это безнадежно упущено время. Больного, видимо, не менее недели возили в тряской кибитке по грязным проселочным дорогам, врачуя подручными средствами. Конечно же, эскулапы то цыгане еще - те. Но это не тот случай, когда можно экспериментировать. Да и методы лечения у цыган, порою иначе, чем варварскими, не назовешь. Могут и деревянной киянкой, вместо обезболивания, при зашивании больших ран, по башке огреть. И, каленым железом ту же рану, прижечь. А вместо антисептика, уж больно любят использовать обыкновенную человеческую мочу. Сколько уже раз сталкивалась она с последствиями цыганского лечения. Видимо, подобными методами, врачевали и на этот раз. Самым правильным было бы ногу цыгану быстренько ампутировать и дело с концом. Сделает себе деревянную, и будет по ярмаркам дрессированного медведя водить, фокусы показывать, да страшные истории девкам рассказывать. Но, такую операцию он однозначно не перенесет – уж больно слаб.

Все равно умрет, но только не при ней! Страшно, когда люди, а особенно такие молодые, жизни совсем не видевшие, умирают.

Всю ночь не спала Рахиль, как ни пыталась уснуть. Нежное личико умершей дочери перед глазами, как живое стояло. Чуть ли не ежеминутно к цыгану бегала, прислушивалась, постель и бинты поправляла. Воспаленные губы водой смачивала. Всем богам на свете, за здравие, молилась.

Утром получила нагоняй от главного врача. Бездомных еще в больнице не хватало! А платить, голубушка кто за лечение будет? Не раздумывая заплатила вперед. Все, что за последнее время с таким трудом заработала, отдала. Ох, уж эти женщины, со своим наплевательским отношением ко всем догмам, правилам и законам разом, выдуманным, по всей видимости, мужчинами! С приходом зимы собиралась она немного утеплиться. Пальтишко новое купить. Пуховый платок, меховую муфту, варежки или перчатки. А как завидовала Рахиль теплым сапожкам, что почитай все барышни и молодые женщины города щеголяют. Но так получилось! Чего уж на судьбу роптать! Дело поправимое. Бог никогда не дает человеку испытания большие тех, с которыми можно справиться. Она справится!

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: