Святой Бруно против авторов «Святого семейства»

 

Святой Бруно, расправившись указанным способом с Фейербахом и Штирнером, «отрезав Единственному всякую возможность дальнейшего развития», обращается теперь против немецких коммунистов, будто бы опирающихся на Фейербаха, и, особенно, против авторов «Святого семейства». Встретившееся ему в предисловии к этому полемическому сочинению выражение «реальный гуманизм» составляет главную основу его гипотезы. Он вспомнит, конечно, следующее место из библии:

 

«И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими» (в рассматриваемом нами случае дело обстояло как раз наоборот), «как с младенцами во Христе. Я питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах» (Первое послание к коринфянам, 3, 1 – 2).

 

Первое впечатление, произведенное «Святым семейством» на достопочтенного отца церкви, это – впечатление глубокой скорби и серьезной, добросердечной печали. Единственная хорошая сторона книги – та, что она

 

«показала, чем неизбежно должен был стать Фейербах и какую позицию может занять его философия, если она хочет бороться против критики» (стр. 138),

 

что она, следовательно, так непринужденно соединила «хотение» с «возможностью» и «долженствованием»; эта хорошая сторона не может все же перевесить ее многочисленных безотрадных сторон. Фейербаховская философия, комически принятая здесь за предпосылку,

 

«не смеет и не может понять критика, она не смеет и не может знать и познать критику в ее развитии, не смеет и не может знать, что по отношению ко всему трансцендентному критика есть непрестанная борьба и победа, непрерывное уничтожение и созидание, единственное » (! ) «творческое и производящее начало. Она не смеет и не может знать, как работал и продолжает еще работать критик, чтобы признать и сделать » (! ) «трансцендентные силы, до сих пор подавлявшие человечество и не дававшие ему дышать и жить, тем, чем они в действительности являются, т.е. духом от духа, сокровенным из сокровенного, родным» (! ), «выросшим из родной почвы и на ней, – признать и сделать их плодами и творениями самосознания. Она не смеет и не может знать, что единственно критик и только критик сокрушил религию в ее целостности, государство в его различных проявлениях и т.д.» (стр. 138, 139).

 

Не точная ли это копия старого Иеговы, который бежит за своим продувным народом, предпочитающим иметь дело с веселыми языческими богами, и кричит ему вслед:

 

«Слушай меня, Израиль, и не закрывай уха своего, Иуда! Разве я не господь бог твой, который вывел тебя из земли египетской в землю, где течет млеко и мед, а вот вы с самой юности своей делали одно лишь зло пред очами моими и огорчали меня делами рук моих и обратились ко мне спиною, а не лицом, когда я неизменно учил вас; и внесли мерзость в дом мой, чтобы осквернить его, и соорудили капища Вааловы на долине сына Енномова, чего я не приказывал, – мне и на ум не приходило, что вы можете делать подобную мерзость, и я послал вам раба моего Иеремию, к которому я обращал свое слово начиная с тринадцатого года царствования Иосии, сына Амона, до сего дня, – и он с усердием проповедовал вам двадцать три года, но вы не хотели слушать. Поэтому говорит господь бог: слыхал ли кто подобное сему; много мерзостей совершила дщерь Израилева. Ибо не успеет еще протечь дождевая вода, как забывает меня народ мой. О земля, земля, земля, слушай слово господне! »^{81}

 

Итак, святой Бруно утверждает в длинной речи по поводу понятий «сметь» и «мочь», будто его коммунистические противники не поняли его. Тот способ, каким он на сей раз изображает в этой речи критику, каким он превращает прежние силы, подавлявшие «жизнь человечества», в «трансцендентные», а эти трансцендентные силы – в «дух от духа», способ, каким он выдает «Критику» за единственную отрасль производства, – этот способ доказывает, что мнимое непонимание есть на самом деле неугодное Бауэру понимание. Мы доказали, что бауэровская критика ниже всякой критики, благодаря чему мы, конечно, попали в число догматиков. Он даже совершенно серьезно упрекает нас в дерзком неверии в его избитые фразы. Вся мифология самостоятельных понятий, с громовержцем Зевсом, – самосознанием, – во главе, снова проходит здесь церемониальным маршем со «звоном фраз целого янычарского оркестра ходячих категорий» («Literatur-Zeitung», ср. «Святое семейство», стр. 234^{82}). Впереди шествует, конечно, миф о сотворении мира, т.е. о тяжкой « работе  » критика, которая есть «единственное творческое и производящее начало, непрестанная борьба и победа, непрерывное уничтожение и созидание», «работа в настоящее время» и «работа в прошлом». Более того, достопочтенный отец упрекает «Святое семейство» даже в том, что оно поняло «Критику» так, как он сам понимает ее в настоящей реплике. После того, как он водворил «субстанцию» «обратно и забросил ее в ее родную обитель, в самосознание, в сферу критикующего» (а после «Святого семейства» также) «и критикуемого человека» (самосознание играет здесь, по-видимому, роль идеологического складочного места), он продолжает:

 

«Она» (якобы фейербаховская философия) «не смеет знать, что критика и критики, за все время их существования» (! ), «направляли и творили историю, что даже их противники и все движения и побуждения современности суть их творение, что они безраздельно держат власть в своих руках, ибо сила их – в их сознании, и мощь они черпают из самих себя, из своих дел, из критики, из своих противников, из своих творений; что только с актом критики освобождается человек, а тем самым и люди, созидается » (! ) «человек, а тем самым и люди».

 

Итак, критика и критики являются сперва двумя совершенно различными, друг вне друга находящимися и действующими субъектами. Критик – иной субъект, чем критика, как и критика – иной субъект, чем критик. Эта олицетворенная критика, критика как субъект, ведь и есть та «критическая критика», против которой выступило «Святое семейство». «Критика и критики, за все время их существования, направляли и творили историю». Ясно, что они не могли этого делать «за все время, когда они» не «существовали», и столь же ясно, что «за все время их существования» они по-своему «творили историю». Под конец святой Бруно доходит до того, что «смеет и может» сообщить нам одно из глубочайших откровений относительно мощи критики, сокрушающей государства, а именно, он сообщает, что «критика и критики держат власть в своих руках, ибо» (ну, и «ибо»! ) «сила их – в их сознании », и, во-вторых, что эти великие фабриканты истории «держат власть в своих руках», ибо они «черпают мощь из самих себя и из критики» (т.е. опять-таки из самих себя), – причем, к сожалению, все еще не доказано, что там внутри, в «самих себе», в «критике» можно вообще что-нибудь «почерпнуть». По крайней мере, на основании собственных слов критики приходится думать, что едва ли можно «почерпнуть» оттуда еще что-нибудь, кроме «заброшенной» туда категории «субстанции». В заключение критика «черпает» еще «из критики» «силу» для совершенно чудовищного оракульского изречения. А именно, она раскрывает нам тайну, бывшую сокрытой^{83} от наших отцов и неизвестную нашим дедам, ту тайну, что «только с актом критики созидается человек, а тем самым и люди», – между тем как до сих пор критику ошибочно считали актом людей, существующих до нее благодаря совсем другим актам. Таким образом, святой Бруно сам пришел, следовательно, «в мир, от мира и к миру» благодаря «критике», т.е. путем generatio aequivoca[92]. Возможно, впрочем, что все это есть лишь иное толкование следующего места из Книги бытия: И Адам познал, т.е. подверг критике, Еву, жену свою, и она зачала и т.д.^{84}

Итак, мы видим, как вся эта давно знакомая критическая критика, достаточно охарактеризованная уже в «Святом семействе», снова, – как будто бы ничего не произошло, – выступает перед нами со всеми своими мошенничествами. Удивляться этому не приходится, ибо ведь наш святой муж сам жалуется на стр. 140, что «Святое семейство» «отрезывает у критики всякую возможность дальнейшего развития». С величайшим негодованием упрекает святой Бруно авторов «Святого семейства» в том, что они, с помощью химического процесса выпаривания, перевели бауэровскую критику из ее «жидкого » агрегатного состояния в «кристаллическое » состояние.

Стало быть, «институты нищенства», «метрическое свидетельство совершеннолетия», «сфера пафоса и громоподобных аспектов», «мусульманская аффектация понятий» («Святое семейство», стр. 2, 3, 4^{85} по критической «Literatur-Zeitung») – все это является-де бессмыслицей лишь до тех пор, пока это понимается «кристаллически»; ну, а двадцать восемь исторических ошибок, обнаруженных в экскурсе, который критика делает в область «злободневных вопросов английской жизни»^{86}, – разве это, если взглянуть на них с «жидкой» точки зрения, не ошибки? Настаивает ли критика на том, что с жидкой точки зрения она a priori[93] пророчески предсказала^{87} науверковский инцидент^{88} – после того как он давным-давно произошел у нее на глазах, – а не конструировала его post festum[94]? Настаивает ли она еще на том, что слово mar& #233; chal с «кристаллической» точки зрения может означать «кузнец », но с «жидкой», во всяком случае, должно означать «маршал », или, что если, при «кристаллическом» понимании, слова «un fait physique» могут значить «факт, относящийся к материальной природе», то их истинный, «жидкий» перевод должен гласить «факт физики», или, что «la malveillance de nos bourgeois juste-milieux»[95] в «жидком» состоянии все-таки значит «беззаботность наших добрых бюргеров»? Настаивает ли она на том, что с «жидкой» точки зрения «дитя, которое не становится, в свою очередь, отцом или матерью, есть, по существу своему, дочь »? Что кто-нибудь может иметь своей задачей «изобразить как бы последнюю горестную слезу прошлого»? Что различные привратники, «львы», гризетки, маркизы, жулики и деревянные двери в Париже в своей «жидкой» форме суть не что иное, как фазы таинства, «понятию которого вообще присуще – полагать себя в ограниченной форме и это ограничение, в котором выражается это таинство благодаря своей всеобщей сущности, вновь уничтожать, ибо самая эта сущность есть только результат своего внутреннего саморазличения, своей деятельности»? Что критическая критика в «жидком» смысле этого слова «идет неудержимо своим путем, победоносная и уверенная в победе», когда она в каком-либо вопросе сперва утверждает, что раскрыла его «истинное и всеобщее значение», потом признает, что она «не хотела и не имела права выйти за пределы критики», а в конце концов заявляет, «что она должна была бы сделать еще один шаг, но этот шаг был невозможен, потому что… он был невозможен» («Святое семейство», стр. 184^{89})? Что с «жидкой» точки зрения «будущее все еще – дело» критики, хотя «судьба и может решать, как хочет »^{90}, что с жидкой точки зрения критика не совершала ничего сверхчеловеческого, когда она «становилась в противоречие со своими истинными элементами, – противоречие, которое нашло уже свое разрешение в этих самых элементах »?

Правда, авторы «Святого семейства» были так легкомысленны, что поняли эти и сотни других фраз как фразы, выражающие твердую, «кристаллическую» бессмыслицу, – но синоптиков следует читать в «жидком» виде, т.е. согласно смыслу их авторов, а – упаси боже – не в «кристаллическом», т.е. не согласно их действительной бессмыслице, – и лишь тогда мы придем к истинной вере и восхитимся гармонией, царящей в домашнем хозяйстве критики.

«Энгельс и Маркс и знают поэтому только критику „Literatur-Zeitung“»^{91}. Это – сознательная ложь, доказывающая, как «жидко» наш святой читал книгу, в которой его последние работы изображаются лишь как увенчание всей его «работы в прошлом». Но нашему отцу церкви не хватило спокойствия, чтобы читать кристаллически, ибо он боится своих противников как конкурентов, которые оспаривают-де у него честь канонизации и «хотят лишить его ореола святости, дабы провозгласить святыми самих себя ».

Отметим еще мимоходом тот факт, что по теперешнему заявлению святого Бруно его «Literatur-Zeitung» отнюдь не имела целью основать «общественное общество» или «представить как бы последнюю скорбную слезу» немецкой идеологии; не преследовала она также и цели – противопоставить самым резким образом дух массе и развить критическую критику во всей ее чистоте, а только – «изобразить либерализм и радикализм 1842 г. и их отголоски в их половинчатости и фразерстве», т.е., другими словами, бороться с «отголосками» того, что уже давно заглохло. Tant de bruit pour une omelette! ^{92} Впрочем, именно здесь понимание истории, свойственное немецкой теории, опять-таки проявляется в своем «чистейшем» виде. 1842 год объявляется периодом наибольшего блеска германского либерализма, потому что философия приняла тогда участие в политике. Либерализм исчезает для критика с прекращением выхода «Deutsche Jahrb& #252; cher» и «Rheinische Zeitung»^{93}, органов либеральной и радикальной теории. После этого остаются будто бы лишь «отголоски», – между тем как на самом деле только теперь, когда немецкая буржуазия испытывает действительную, вызванную экономическими отношениями потребность в политической власти и стремится удовлетворить эту потребность, либерализм приобрел в Германии практическое существование и тем самым шансы на некоторый успех.

Глубокое огорчение святого Бруно по поводу «Святого семейства» не позволило ему критически разобрать это сочинение «из самого себя, через само себя и с самим собой». Чтобы справиться со своим горем, он должен был сначала достать себе эту книгу в «жидкой» форме. Эту жидкую форму он нашел в путаной и кишащей недоразумениями рецензии в «Westph& #228; lisches Dampfboot», майский выпуск, стр. 206 – 214. Все его цитаты взяты из мест, цитируемых в «Westph& #228; lisches Dampfboot», и сверх этого последнего ничто цитируемое не цитируется.

Язык святого критика также определяется языком вестфальского критика. Сперва все положения, приводимые вестфальцем («Dampfboot», стр. 206) из предисловия, переносятся в трехмесячник Виганда (стр. 140 – 141). Это перенесение составляет главную часть бауэровской критики, согласно старому, рекомендованному еще Гегелем принципу:

 

«Полагаться на здравый человеческий смысл, а к тому же, – чтобы идти в ногу со временем и с философией, – читать рецензии на философские книги, да, может быть, еще и предисловия к ним и вступительные параграфы; ибо последние дают общие основные положения, к которым все сводится, а первые – наряду с исторической справкой еще и оценку, которая, именно потому, что она оценка, возвышается над тем, что она оценивает. По этой торной дороге можно идти в домашнем халате; но высокое чувство вечного, святого, бесконечного шествует в первосвященническом облачении, идя по пути», по которому, как мы видели, и святой Бруно умеет «шествовать», «повергая все кругом в прах» (Гегель, «Феноменология», стр. 54).

 

Вестфальский критик, после нескольких цитат из предисловия, продолжает:

 

«Так само предисловие приводит на поле сражения, открывающееся в книге» и т.д. (стр. 206).

 

Святой критик, перенеся те же цитаты в трехмесячник Виганда, различает более тонкие оттенки и говорит:

 

«Такова почва и таков враг, которых создали себе для сражения Энгельс и Маркс».

 

Вестфальский критик приводит из разбора критического тезиса: «рабочий ничего не создает» – только резюмирующее заключение.

Святой критик думает всерьез, что больше ничего об этом тезисе и не было сказано, списывает на стр. 141 вестфальскую цитату и радуется открытию, что критике якобы были противопоставлены одни только «утверждения».

Из того, что было сказано по поводу критических излияний о любви, вестфальский критик сперва частично списывает на стр. 209 corpus delicti[96], а затем приводит из опровержения несколько фраз без всякой связи, пытаясь опереться на них как на авторитетную основу для оправдания своей расплывчатой слащавой сентиментальности.

Святой критик на стр. 141 – 142 списывает все это дословно, фразу за фразой, в том же порядке, в каком цитаты приведены у его предшественника.

Вестфальский критик восклицает над трупом г-на Юлиуса Фаухера: «Таков удел прекрасного на свете! »^{94}

Святой критик считает невозможным закончить свою «тяжкую работу», не повторив на стр. 142 совсем некстати это восклицание.

Вестфальский критик дает на стр. 212 мнимое резюме рассуждений, направленных в «Святом семействе» против самого святого Бруно.

Святой критик доверчиво и дословно переписывает этот хлам со всеми вестфальскими восклицаниями. Ему и в голову не приходит, что ни разу на протяжении всего этого полемического произведения никто не упрекает его в том, что он «превращает вопрос о политической эмансипации в вопрос об эмансипации человеческой», что он «хочет убить евреев», что он «превращает евреев в теологов», что «Гегеля он превращает в господина Хинрикса» и т.д. Доверчиво повторяет святой критик болтовню вестфальского критика, будто Маркс в «Святом семействе» обещает выпустить некий схоластический трактатец «в ответ на пошлый самоапофеоз Бауэра». Между тем приводимые святым Бруно в виде цитаты слова «пошлый самоапофеоз» ни разу не встречаются во всем «Святом семействе», но зато мы находим их у вестфальского критика. Названный же трактатец проектируется в качестве ответа на «само-апологию » критики вовсе не на стр. 150 – 163 «Святого семейства», а лишь в следующем отделе на стр. 165^{95}, в связи с всемирно-историческим вопросом: «Почему г-н Бауэр вынужден был заниматься политикой? »

В заключение, на стр. 143, святой Бруно выставляет Маркса «забавным комедиантом », следуя и здесь своему вестфальскому образцу, у которого «всемирно-историческая драма критической критики» превращается на стр. 213 в «забавнейшую комедию ».

Вот так-то противники критической критики «смеют и могут» «знать, как работал и продолжает еще работать критик »!

 

Последнее прости «М. Гессу»

 

 

«Чего еще не могли сделать Энгельс и Маркс, то завершает М. Гесс».

 

Таков великий, божественный переход, который – благодаря исследованиям святого мужа о том, чт& #243; для евангелистов является относительно «возможным» и «невозможным», – настолько крепко засел у него в мозгу, что непременно должен фигурировать, кстати или некстати, в каждой статье нашего отца церкви.

«Чего еще не могли сделать Энгельс и Маркс, то завершает М. Гесс». – Но «чего» же именно «Энгельс и Маркс еще не могли сделать»? Оказывается, ни больше, ни меньше, как… критиковать Штирнера. А почему Энгельс и Маркс «еще не могли» критиковать Штирнера? На том достаточном основании, что… книга Штирнера еще не появилась, когда они писали «Святое семейство».

Эта спекулятивная уловка – конструировать что угодно и приводить самые разнородные вещи в мнимую причинную связь – действительно вошла в плоть и кровь нашего святого. Она достигает у него полнейшей бессодержательности и вырождается в паясническую манеру – с важным видом произносить тавтологии. Так, например, уже в «Allgemeine Literatur-Zeitung» (I, 5) мы читаем:

 

«Различие между моей работой и листами, которые исписывает, например, какой-нибудь Филипсон» (значит, пустыми листами, на которых пишет «например, какой-нибудь Филипсон»), «должно быть поэтому таким, каково оно на самом деле »!!!

 

«М. Гесс», за писания которого Энгельс и Маркс отнюдь не берут на себя никакой ответственности, представляется святому критику столь достопримечательным явлением, что он способен только сделать длинные выписки из «Последних философов» и заявить, что «эта критика в отдельных пунктах не поняла Фейербаха, или же » (о, теология! ), «что сосуд хочет возмутиться против горшечника». Ср. Послание к римлянам, 9, 20 – 21. Проделав еще раз «тяжкую работу» цитирования, наш святой критик приходит, наконец, к тому выводу, что Гесс списывает Гегеля, так как употребляет слова «соединенный» и «развитие». Естественно, что святой Бруно попытался направить окольным путем против Фейербаха то доказательство полной зависимости Бруно от Гегеля, которое было приведено в «Святом семействе».

«Вот как должен был кончить Бауэр! Он боролся, как только мог, против всех гегелевских категорий», за исключением Самосознания, – особенно в период достославной борьбы «Literatur-Zeitung» против г-на Хинрикса. Как он боролся против них и как он их победил, – мы уже видели. Процитируем еще Виганда, стр. 110, где он утверждает, что

 

«истинное» (1) «разрешение » (2) «противоречий » (3) «в природе и истории» (4), «истинное единство » (5) «отделенных друг от друга отношений» (6), «истинная» (7) «основа» (8) «и бездонная пучина» (9) «религии, – истинно-бесконечная » (10), «неотразимая, самотворческая» (11) «личность» (12) – «еще не обретена».

 

В трех строчках – не две сомнительные гегелевские категории, как у Гесса, а целая дюжина «истинных, бесконечных, неотразимых» гегелевских категорий, которые обнаруживаются как таковые благодаря «истинному единству отделенных друг от друга отношений», – «вот как должен был кончить Бауэр! » И если святой муж воображает, что ему удастся открыть в Гессе верующего христианина не потому, что Гесс «исполнен надежды», – как говорит Бруно, – а потому, что он лишен надежды, и потому, что он говорит о «воскресении», то наш великий отец церкви дает нам возможность изобличить его, на основании все той же страницы 110, в самом явном иудействе  . Он заявляет там,

 

«что действительный живой человек во плоти еще не родился »!!! (новое откровение относительно назначения «единственного пола») «и что порожденный ублюдок» (Бруно Бауэр?!? ) «еще не в состоянии справиться со всеми догматическими формулами » и т.д.

 

Это значит, что мессия еще не родился, что сын человеческий еще только должен явиться в мир и что этот мир, как мир Ветхого завета, еще находится под ферулой закона, «догматических формул».

Подобно тому как выше святой Бруно использовал «Энгельса и Маркса» для перехода к Гессу, так теперь Гесс служит ему для того, чтобы в конце концов привести и Фейербаха в причинную связь со своими экскурсами о Штирнере, о «Святом семействе» и о «Последних философах».

 

«Вот как должен был кончить Фейербах! » «Философия должна была кончить благочестием » и т.д. (Виганд, стр. 145).

 

Но истинная причинная связь заключается в том, что сие восклицание есть подражание одному, направленному, между прочим, против Бауэра, месту из «Последних философов» Гесса (Предисловие, стр. 4):

 

«Так – и не иначе – должны были проститься с миром последние потомки христианских аскетов».

 

 

— — —

 

Святой Бруно заканчивает свою обвинительную речь против Фейербаха и его мнимых сообщников обращением к Фейербаху, упрекая его в том, что он умеет только «трубить», «оглашать воздух звуками трубы», – между тем как Monsieur[97] Б. Бауэр или Madame la critique[98], этот «порожденный ублюдок», не говоря уже о непрестанном «уничтожении», «едет на своей триумфальной колеснице и пожинает новые триумфы » (стр. 125), «низвергает с трона» (стр. 119), «сокрушает» (стр. 111), «поражает, словно гром» (стр. 115), «разрушает до самого основания» (стр. 120), «разбивает вдребезги» (стр. 121), дозволяет природе только «прозябать» (стр. 120), строит «более суровые» (! ) «темницы» (стр. 104) и, наконец, с «сокрушительным» поповским красноречием развивает на стр. 105 бодро-праведно-весело-вольные^{96} мысли о «прочно-крепко-твердо-существующем», на стр. 110 обрушивает на голову Фейербаха «каменные громады и скалы» и в заключение преодолевает с помощью некоей диверсии даже святого Макса, дополняя на стр. 124 «критическую критику», «общественное общество» и «каменные громады и скалы» еще «абстрактнейшей абстрактностью» и «самой жесткой жесткостью».

Все это святой Бруно совершил «через самого себя, в самом себе и с самим собою», ибо он и есть «Он сам», более того – он «сам и есть всегда величайший и может быть всегда величайшим» (есть и может быть! ) «через самого себя, в самом себе и с самим собой» (стр. 136). Sela[99].

Святой Бруно был бы несомненно опасен для женского пола, ибо он – «неотразимая личность», если бы только он, «с другой стороны», не боялся «в такой же мере» «чувственности, как той преграды, натолкнувшись на которую человек неизбежно нанесет себе смертельный удар ». Поэтому «через самого себя, в самом себе и с самим собой» он едва ли сорвет хоть один цветок, но даст всем цветам увянуть в беспредельной тоске и истерическом томлении по «неотразимой личности», которая «обладает этим единственным полом и этими единственными, определенными половыми органами»[100].

 

 

III. Святой Макс

 

^{97}

 

«Was jehen mir die jrinen Вееmе an? »^{98}

 

Святой Макс эксплуатирует, «употребляет» или «использует» собор для того, чтобы дать длинный апологетический комментарий к «Книге », которая есть не какая-нибудь книга, а «Книга», книга как таковая, книга в ее чистом виде, т.е. совершенная книга, Священная Книга, книга как нечто священное, книга как воплощение святыни, книга в небесах, а именно – «Единственный и его собственность ». Сия «Книга» ниспала, как известно, с неба к концу 1844 г. и приняла рабий облик у О. Виганда, в Лейпциге^{99}. Так она обрекла себя превратностям земной жизни и подверглась нападению со стороны трех «единственных» – таинственной личности Шелиги, гностика Фейербаха и Гесса ^{100}. Как бы ни возвышался всегда святой Макс в качестве творца над собой как творением, а равно и над прочими своими творениями, он все-таки преисполнился состраданием к своему слабому детищу и испустил – дабы защитить и укрыть его от опасностей – громкий «ликующий критический клич». – Чтобы постигнуть этот «ликующий критический клич», а также таинственную личность Шелиги во всем их значении, мы должны здесь заняться в известной мере церковной историей и присмотреться внимательней к «Книге». Или, говоря языком святого Макса: мы «эпизодически вставим» «в этом месте» церковно-историческое «размышление» о «Единственном и его собственности» «исключительно потому», «что, нам думается, такое размышление могло бы способствовать уяснению остального».

 

«Врата, возвысьте верхи ваши, и возвысьтесь, двери вечные, и да входит царь славы. – Кто сей царь славы? „Полководец“ крепкий и сильный, „полководец“ сильный в брани. Врата, возвысьте верхи ваши, и возвысьтесь, двери вечные, и да входит царь славы! – Кто сей царь славы? Господь Единственный. Он – царь славы» (Книга псалмов, 24, 7 – 10).

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: