БАТРАДЗ И ЧАША НАРТОВ УАЦАМОНГА

Много сокровищ было у нартов, но среди них больше всего дорожили они чашей своей Уацамонга. Драгоценное свойство имела эта чаша: если кто-либо из пирующих говорил правду о своих подвигах и о доблести своей, она сама подымалась прямо к губам этого человека. Если же кто-либо хвастался понапрасну, не трогалась она с места.

Раз как-то пировали нарты, и до краев наполненная брагой чаша Уацамонга стояла перед ними. И стали друг перед другом выхваляться нарты, рассказывая о своих доблестях и подвигах. Но сколько они ни говорили, чаша Уацамонга не трогалась с места.

Один только Батрадз сидел молча на этом пиру и слушал спокойно россказни нартов. Когда все замолчали, Батрадз легко встал с места, рукоятью плети постучал по краю чаши и сказал:

— Охотился я вчера вечером, подымался по горному склону и семь вечерних дауагов убил. Правду сказал я, и так же в правде подымись, чаша Уацамонга, и стань на колени отцу моему Хамыцу.

Плавно поднялась с земли чаша и опустилась на колени Хамыца. Снова постучал Батрадз рукоятью плети своей по краю чаши, и сказал Батрадз:

— На рассвете я спускался домой по другому склону и убил семерых дауагов рассвета. Правду сказал я, и так же в правде подымись, чаша, до пояса отца моего Хамыца.

До пояса Хамыца поднялась чаша. И только Батрадз хотел говорить дальше, как Хамыц сказал:

— Говори только о том, о чем можно сказать, и молчи о том, чего сказать нельзя.

Хамыц потому сказал то слово предостережения, что в хлебной браге, которой наполнена была чаша Уацамонга, плавала бусинка жира, а в бусинке этой прятался владыка хлебов Хор-алдар. А спрятался он для того, чтобы подслушать пьяную похвальбу нартов и узнать, кто из них убил его сына. Боялся Хамыц, как бы Батрадз не проговорился и не навлек на нартов гнев Хор-алдара.

Но Батрадз в третий раз постучал по краю чаши и сказал еще тверже:

— Вновь поднялся я на склон горы и убил семерых елиа-дауагов грома и семерых мыкалгабыров-дауагов созревшего хлеба, и среди них был сын самого владыки хлебов Хор-алдара Бурхор-али. Все они убиты мной. И так же, как сказал я правду, так в правде подымись, чаша, к губам отца моего Хамыца.

Поднялась Уацамонга к губам Хамыца, и в этот миг Хор-алдар выпрыгнул в страхе из чаши, а не то выпил бы его Хамыц вместе с брагой. Полетел Хор-алдар, и в ярости кинулся он на стебель ячменя. Шесть колосьев произрастало до этого времени на стебле ячменя. Стиснул их всех Хор-алдар в руке своей. В злобе за своего сына все шесть колосьев хотел погубить он, чтобы отомстить нартам. Но тут попросил его Уастырджи:

— Эй, оставь хоть один колос для лошади моей!

И оставил Хор-алдар на ячмене только один колос, а пять колосьев уничтожил навеки.

А когда захотел Хамыц хлебнуть из чаши, оказались в браге ящерицы, змеи, лягушки и прочие гады. Клубясь, всплывали они в чаше и устремлялись в рот Хамыцу. Но тверды, как булат, были усы Хамыца, он бил и колол гадов своими булатными усами, и вновь спрятались они на дне чаши. И тогда булатноусый Хамыц опрокинул вверх дном чашу Уацамонга.

СИМД НАРТОВ

Единственная сестра росла у семи братьев — сияние неба и краса земли Акола-красавица.

Велела она своим братьям поставить на перепутье семи дорог, меж двух морей, железную башню. Поселилась она в этой башне и жила там, не показывая никому своего прекрасного лица. Ни один мужчина не видел ее, и, кроме своих братьев, не видела она в лицо ни одного мужчины. Самые доблестные из нартов не раз пытались найти к ней дорогу, но никому не удавалось это.

И вот однажды возвращался Урызмаг с охоты, и вдруг видит он — все доблестные нарты собрались на вершине Черной горы и пляшут там симд, такой симд, что горы рассыпаются, вековые деревья в дремучих лесах содрогаются и трещины проходят по их могучим стволам. Земля колеблется под ногами пляшущих нартов.

— Что с вами, именитые нарты? — спросил Урызмаг. — Своим топотом вы насмерть перепугали весь народ. Ради чего вы так пляшете?

— Что ж, мы расскажем тебе, ради чего мы пляшем. В железной башне, что стоит на перепутье семи дорог, живет красавица Акола — сияние неба, краса земли. Но никому не показывает она своего лица, и ни одному мужчине не удалось привлечь ее взгляд. Знаем мы, что каждый день распускает она крылья Кандзаргаса, орлиные крылья, и три круга совершает по небу. Вот и пляшем мы здесь симд, надеясь, что при одном из вылетов своих увидит она нашу пляску и кому-либо из нас выпадет счастье привлечь ее взгляд. Ну, а если не суждено нам это счастье, то все-таки нам удастся хотя бы увидеть ее.

— Жалко мне вас! — воскликнул старый Урызмаг. — Ну что вы дадите мне, если я покажу вам красавицу Аколу?

— Быстроногого коня своего я не пожалею!

— Меч мой разящий отдам я тебе!

— Лук и стрелу, что насквозь пробивает гору, отдам я тебе!

Так, перебивая друг друга, кричат именитые нарты, но не прерывают своего громоносного симда.

— О, если ты, старейший наш Урызмаг, заманишь к нам сюда красавицу Аколу, я отдам тебе свой лук, не знающий промаха! — сказал после всех сын Хамыца Батрадз.

Тут повернул Урызмаг своего пегого Арфана и, погоняя, сказал коню:

— Когда ты доскачешь до башни Аколы, притворись хромым и, как бы я ни хлестал тебя, тащись так, словно ты издыхаешь.

И вот достигли они железной башни Аколы, и верный конь все сделал так, как приказал ему хозяин. Раскатами небесного грома доносились до башни удары плети, но Арфан все не движется с места.

— Что это за грохот? Уж не гром ли небесный гремит? — спросила красавица Акола у своей прислужницы.

— Это не гром небесный, — ответила прислужница, — едет мимо нас какой-то старик, но конь у него не идет. Вот он и хлещет его, и это удары его плети.

— Если это старый человек, то выйди к нему и пригласи его к нам. Пусть будет он нашим гостем. Или сильно разгневался этот человек, или он пьян, или он глуп. Но вернее всего, что болит душа его от мерзких проделок его жены, — сказала Акола прислужнице.

Вышла девушка из замка.

— Будь нашим гостем, почтенный старик, — сказала она Урызмагу, — дай отдохнуть коню своему, и сам отдохни у нас.

— Я вижу, беспечна ты, девушка, и надо тебе опасаться: как воду, прольешь ты счастье свое. Если бы у меня было время ездить по гостям, так я давно нашел бы сарай не хуже вашего. Не до гостей мне: войска агуров подходят к берегу нашего моря, а там живет единственная сестра моя. Вот и тороплюсь я к ней. Если уж спасти ее не удастся, так хоть повидаюсь с ней перед смертью.

Вернулась скорее девушка в замок и рассказала Аколе то, что узнала от Урызмага. Одиноко жила в башне красавица Акола, и как было не испугаться ей! С вершины башни своей спустилась она к Урызмагу и сказала ему:

— Переночуй сегодня у нас, добрый старик, и конь твой отдохнет, и сам ты отдохнешь. А завтра — что Бог даст, то и будет.

Но Урызмаг просил у Бога как раз то, что она ему предложила. Потому, конечно, согласился он переночевать. Угостили хорошо Урызмага.

На рассвете он поднялся, сел на коня и погнал его так, точно конь в одно мгновение должен был домчать хозяина до края небес. Но как только от отъехал настолько, что Акола, стоя на вершине башни, не могла его больше видеть, остановил Урызмаг коня, слез, посидел немного, а потом снова вскочил на коня, погнал его назад, и, когда издали показалась башня, он начал кричать во всю мочь:

— Эй, спасайтесь, спасайтесь!

А с башни просят его прислужницы Аколы:

— Задержись хоть на одно слово.

Придержал Урызмаг коня своего, выбежали к нему прислужницы и спрашивают:

— Будь милостив к нам, что нового слышно? Расскажи…

— Не удалось мне повидать сестру мою. Войска агуров захватили берег моря, и я тороплюсь, надо мне спасать семью свою.

— Возьми меня с собой, добрый старик, и Бог вознаградит тебя за это. Не бросай меня здесь на несчастье! — просила Акола Урызмага.

— Мне бы хоть семью свою спасти, — ответил Урызмаг. — Как же принять еще на себя заботу о тебе?

— Ради Бога своего, не бросай меня! — молит его красавица Акола.

— Тяжело мне будет смотреть на беду твою. Но ничего тут не придумаешь… Собирайся скорей.

Согласился Урызмаг, да и как было ему не согласиться? Ведь свершилось все то, о чем просил он Бога.

Тогда велела красавица Акола запрячь шестерых лошадей в свою крытую повозку на пружинном ходу, собрала она все свои сокровища и пустилась в путь под охраной старого Урызмага.

Отъехали они немного, и сказала Акола Урызмагу:

— Добрый старик, если твой конь может пойти рядом с моими конями, то привяжи его, а сам сядь со мной в повозку.

Привязал Урызмаг своего пегого Арфана рядом с лошадьми Аколы, а сам сел рядом с Аколой на мягкое сиденье и указывал возницам дорогу. Вот приблизились они к Черной горе. Черная туча залегла на вершине Черной горы: это все быстрее и быстрее пляшут именитые нарты, и пыль высоко поднялась и скрыла вершину горы. И спросила Акола Урызмага:

— Что это за черная туча?

— Я скажу тебе, что это за туча: узнали нарты о том, что угрожают им войска агуров и выступили им навстречу. Может, ты хочешь подняться на эту гору?

Подумала Акола и потом сказала:

— Мы бежим от агуров. Кто же защитит нас лучше, чем те, которые выступили против них? Поедем к ним, там найдем мы себе пристанище.

Урызмаг, понятно, согласился, и вот поднялись они на вершину Черной горы. Пляшут нарты все быстрее и быстрее. Выглянула Акола из окна своей повозки, и первым поймал ее взгляд искроглазый Сослан. Встрепенулся он, встал перед ней и сказал:

— Сколько дней пляшем мы здесь ради тебя свой веселый симд! Прошу тебя, спляши со мной.

— Хороший ты человек, Сослан, и сплясала бы я с тобой, но ты родом с гор, и если не сумею я собрать мягкой фасал-травы и положить ее в твои арчи, то ты, чего доброго, еще прибьешь меня.

— Стать бы тебе жертвой[65] за наших горцев, что носят арчи, — сказал Сослан и, опустив голову, вышел из круга пляшущих.

— Спляши-ка со мной, красавица Акола, — сказал сын Кандза Саууай Низкорослый.

— И с тобой бы я сплясала, но если кто из могучих нартов вместо моей руки пожмет тебе руку, то раздробится рука твоя.

— Тогда со мной спляши, красавица, — сказал ей Хамыц.

— Сплясала бы я с тобой, но в твоей бороде к весенней траве подмешались уже осенние травы.

— Это я сыскал тебя, я приглашаю тебя, и ты мне не откажешь, — сказал Урызмаг красавице Аколе.

— С радостью сплясала бы я с тобой, о Урызмаг, старейший из нартов, но строга хозяйка твоя Шатана, и плохо мне будет, если я не угожу ей.

— Чтобы принесли тебя в жертву моей хозяйке Шатане, раздающей гостям почетные чаши и накрывающей перед гостями полный стол! — с досадой сказал Урызмаг и отошел прочь.

Все нарты по очереди просили красавицу Аколу сплясать с ними, но ни с кем она не пошла. И тогда после всех подошел к ней сын Хамыца булатный Батрадз.

— Девушка, спляши со мной, — сказал он.

— С тобой я бы сплясала, булатный Батрадз, — ты лишь один среди нартов не имеешь никакого порока. Но лежит пятно одно на чести твоей. Много лет назад семиглавый крылатый уаиг Кандзаргас за дальние горы унес одного из предков твоих по имени Уон и сделал его своим пастухом. В одной нагольной шубенке пасет он стадо этого уаига, гнидами покрыта его шубенка, в дождь вытягивается, на солнце коробится она. Не живет, а страдает старый Уон. Вот когда ты вывезешь его вместе со всеми сокровищами Кандзаргаса, тогда ты будешь достоин того, чтобы я сплясала с тобой.

Точно кто-то по губам ударил Батрадза, повернулся он к нартам и сказал:

— В дальний путь отправляюсь я, о нарты, и прошу: пока не вернусь, продолжайте плясать ваш симд, и пусть никто из вас не обидит красавицу Аколу и не скажет ей дурного слова.

И, сказав это, вскочил Батрадз на коня своего, во всю мочь поскакал он домой и кинулся скорее к Шатане:

— Нана, о нана, скажи, не сохранилось ли у нас среди сокровищ предков наших, везде побывавших нартов, старого меча или испытанного панциря? Кто, кроме тебя, укажет мне, где они?

— Всегда твоя нана готова стать жертвой за тебя! Вон там, в сокровищнице нашей, стоит железный сундук, весь наполненный доспехами и оружием предков твоих. Ведом тебе хатиагский язык. Подойдя к сундуку, попроси его по-хатиагски — и сама подымется перед тобой железная крышка, и возьмешь ты из сундука все, что тебе нужно.

Вошел тут Батрадз в сокровищницу Ахсартаггата, и по-хатиагски обратился он к железному сундуку. Звеня, поднялась его крышка, из множества доспехов и оружия выбрал Батрадз меч и панцирь, которые пришлись ему по душе, и, надев все доспехи, вошел к Шатане:

— Нана, о нана, скажи, идут ли мне доспехи моих предков?

— Пусть за голову твою будет принесена в жертву нана твоя! Как солнечные лучи сияют на груди наших гор, так тебе идет твой панцирь! Весенняя роса так же сверкает на молодой травке, как сверкает твой меч в руке твоей.

— Если это так, нана, то приготовь мне в дорогу вкусной еды, и чтобы везти ее было легко. И еще я спрошу у тебя: был у нас предок, Уоном звали его, не осталось ли от него старой лошади или хотя бы старой уздечки? Если осталось, укажи, где мне найти это.

Приготовила Шатана еды в дорогу Батрадзу и потом сказала ему:

— В старом доме нашем на вешалке висят седло и уздечка Уона. Возьми их и пойди в дремучий лес. Один белый конь остался от Уона. Днем скрыт он в горной теснине, а на ночь выходит пастись на лесную поляну. Много лет пасется он там и тропинку протоптал между горой и поляной. Если хватит у тебя доблести, попадет этот конь в твои руки. Ну, а если нет, значит, тебе это не суждено.

Батрадз взял седло и уздечку Уона, пошел в дремучий лес, нашел узкую тропинку между горой и поляной. Ветвистое дерево стояло возле этой тропинки. Залез Батрадз на раскидистые ветки, нависшие над самой тропинкой, и когда поздно ночью вышел из горной теснины на тропинку белый конь, прыгнул на него сверху Батрадз. Понес его конь по поляне, но Батрада схватил его за горло, стиснул и вынудил коня открыть рот. Вдвинул Батрадз ему в рот удила, надел он на него уздечку и ловко положил на него седло. На дыбы взвился гордый конь и вскинулся выше деревьев, под самые облака. Но три раза ударил его Батрадз с такой силой, что кровавые куски кожи, которых хватило бы на две пары арчи, отскочили от боков коня. А затем натянул он поводья и направил коня туда, куда захотел. Скакал он, и длинное становилось коротким под копытами его. Долго ли, коротко ли скакали они, но вдруг конь обратился к Батрадзу:

— Хотел бы я знать: куда мы едем сейчас?

И ответил ему Батрадз:

— Семиглавый уаиг Кандзаргас за горы унес одного из предков наших. Вот и еду я его теперь искать.

— Нет, не удастся это тебе, — сказал конь. — Немало твой отец потрудился, чтобы добраться до этого чудовища, но ничего у него не вышло. Да и как добраться до него? Две горы преграждают путь. Эти горы с яростью, как два драчливых барана, все время сталкиваются друг с другом и тут же снова расходятся. И вот если в тот краткий миг, когда они разбегутся, нанесешь ты мне три удара, подобных тем, которые нанес, когда укрощал меня, и когда с твоих ладоней слезет столько кожи, сколько хватит на подошвы для пары арчи, то тут или мы проскочим, или погибнем. Отец твой не смог достаточно крепко ударить меня, и горы защемили мне хвост. Так не попали мы по ту сторону гор. Вот с тех пор и хожу я куцый.

Так, беседуя, достигли они тех гор, что, подобно баранам, то сталкиваются, то разбегаются вновь. Натянул тут поводья Батрадз и в тот миг, когда горы начали расступаться, таких нанес три удара коню, что куски кожи, из которых можно сделать пару арчи, отлетели с боков коня, а с ладоней Батрадза слезло столько кожи, что из нее можно было бы сделать подошвы для этих арчи. Грохот его плети прогремел, как гром, эхо повторило его в горах, и этот многократный гром оглушил обе горы — застыли они на мгновение. И в это мгновение рванулся конь и вынес Батрадза на ту сторону гор.

Здесь склоны гор не были круты, поросшие пышной травой необозримые пастбища расположены были на них. Взглянешь в одну сторону — там медленно и мерно, точно в едином движении, пасутся табуны лошадей и стада коров, взглянешь в другую сторону — и пастбища кажутся черными, столько там черных овец. И один только древний старик пасет эти стада.

Подъехал к нему Батрадз и сказал:

— Пусть принесет тебе счастье этот день, отец мой.

— Счастливо жить тебе, солнце мое, — ответил старик. — Откуда ты? Сколько я здесь нахожусь, ни прохожего, ни проезжего, ни даже по небу летящего не видел я. Никого не пропускает в свою страну семиглавый уаиг, наш хозяин. Так что же ты за диво такое? Зачем ты приехал? Что тебе нужно здесь? — Так спрашивал старик Батрадза, а сам все ходил вокруг коня, и слезы градом катились по его сморщенным щекам и падали на землю.

— Почему ты плачешь, отец? — спросил его Батрадз. — Неужели так грустно тебе видеть меня?

— Нет, не грустно мне видеть тебя. Но когда попал я в руки этого проклятого Богом чудовища, то разлучился я с конем, который очень похож был на твоего коня. Да что вспоминать о нем? Наверное, его уже давно съели волки. Вот что вспомнилось мне и отчего лью я слезы.

— Так не лей же, отец, слез своих, — своего коня видишь ты перед собой. А сам я сын нарта Хамыца Батрадз, и ты больше никого не бойся.

— Слезь-ка с коня, — сказал старик. — Только когда ощупаю я тебя пальцами своими и проверю строй твоих костей, только тогда поверю я, что ты сын нарта Хамыца.

Слез Батрадз с коня и подошел к старику. Несколько раз по всему телу Батрадза пробежали пальцы старика, и он сказал:

— Наш ты, конечно. Весь строй тела твоего такой же, как у нашего рода. Но зачем ты приехал сюда? Разве мало того, что я погибаю здесь? Так зачем еще и тебе погибать?

— Не печалься, отец. Никогда нет проку от печали. Укажи лучше, где жилище уаига.

— Я бы охотно показал тебе место, где живет уаиг. Но что ты можешь сделать ему? Нет такой силы, которая была бы сильнее его. Птицы боятся пролетать над его страной, весь мир в страхе дрожит перед ним.

Так говорил Уон, но неотступно просил Батрадз указать ему жилище Кандзаргаса. И под конец Уон исполнил его просьбу.

— Видишь там, на вершине горы, черную пещеру? — показал Уон. — Вход в нее загорожен скалой, и нет человека, у которого хватило бы сил сдвинуть с места ту скалу.

Мгновенно взобрался Батрадз на гору, один раз толкнул он плечом скалу, закрывающую вход в пещеру, и отодвинул ее. Вошел он внутрь пещеры и увидел, что спит семиглавый уаиг, и храп его эхом отдается под сводами пещеры. Жар извергают все семь его пастей, до высокого свода пещеры подымается этот жар и черной золой сыплется вниз. И над семью спящими мордами уаига сидит печальная девушка, дочь Солнца Хорческа, и солнце сияет на груди ее, а в ногах уаига сидит дочь Луны — Мысырхан, и луна светит на ее груди. Медленно машут они огромными листьями лопуха, чтобы мухи не тревожили сон уаига. Перед каждой девушкой фынг, и гнутся к земле эти фынги — так много наставлено на них обильных яств. Но даже не смотрят девушки на эти яства. Не переставая, плачут они, прозрачной водой катятся их слезы и, коснувшись земли, алмазными бусами рассыпаются по пещере.

— Добрый вам день, девушки! — сказал сын Хамыца Батрадз. — О чем вы плачете?

Встали перед ним девушки и ответили ему:

— Да будет тебе удача, сын Хамыца булатный Батрадз. Пусть бы одни мы погибли здесь, — зачем же твои ноги принесли тебя сюда на погибель? А плачем мы потому, что проснется сейчас наш владыка и высосет из нас всю нашу кровь. Пять месяцев подкармливает он нас всеми этими обильными яствами, которые видишь на наших фынгах. А в конце каждого пятого месяца он острые шила вонзает нам в пятки и высасывает кровь из нас. Потом спит он, а проснувшись, снова сосет нашу кровь. И мы плачем потому, что сейчас он проснется.

Тут не стал больше сдерживать себя Батрадз, выхватил он свой меч и только подумал: «Вот рубану я сейчас это чудовище», — как девушки сказали ему:

— Подожди, не торопись, не суждена ему смерть от чужого меча. Ты лишь разбудишь его, и он проглотит тебя.

— От чего же суждено ему умереть? — спросил Батрадз.

— Зайди за эту дверь, там увидишь ты огромный сундук. Чудесный меч лежит в этом сундуке. Только от него может умереть уаиг. Не суждена ему смерть ни от чужого меча, ни от чужой стрелы. Но не открыть тебе этого сундука — сила сотни пар быков нужна, чтобы приподнять его крышку.

Но тут подбежал Батрадз к сундуку и сказал ему несколько слов на хатиагском языке, и сама поднялась крышка его. Выхватил оттуда Батрадз меч уаига, замахнулся с плеча — и с первого же удара одна за другой покатились во все стороны шесть голов чудовища, обливая кровью стены пещеры. А седьмую голову не отрубил Батрадз. Поднялась голова и, покачиваясь, сказала:

— Сын Хамыца, нартский Батрадз, недостойно тебе нападать на спящего.

— Это правда, — ответил Батрадз, — но слишком велики обиды, которые нанес ты нартам: гнев мой подступил к горлу моему, не смог я сдержать себя. Потому молчи: без твоих упреков знаю я, что не подобает мне нападать на спящего.

— Так прошу тебя, не дли мои мучения, кончай скорее со мной, руби меня второй раз.

— Не подобает мне рубить тебя еще раз! Нарты Ахсартаггата, как повелители грома, поражают с первого, подобного молнии удара, — ответил ему Батрадз.

И тут еще раз поднял уаиг свою голову, попробовал потянуться всем своим огромным телом, но тщетно. Опрокинулся он навзничь, забился в судорогах и распростерся неподвижный.

Как было не обрадоваться бедняжкам девушкам! Тут же высохли у них слезы печали, и слезы радости, подобные жемчужным зернам, покатились по их щекам.

— С этого мига будь нашим защитником, — сказали они Батрадзу и склонили перед ним свои головы.

— Пусть спокойны станут ваши сердца, не покину я вас, — ответил Батрадз.

И тут девушки сказали Батрадзу:

— Есть здесь, в пещере Кандзаргаса, волшебная кожа. На ней можно уложить все богатства мира. Есть у него волшебная веревка — что ни обернешь ею, все теряет тяжесть и делается легким, как мотылек. Обладает еще Кандзаргас двумя пружинными крыльями. Что ни положишь на них — все унесут они через горы и леса туда, куда ты захочешь. А вон там, в складках горы, скрыто молочное озеро. Стоит старику искупаться в нем, и он превращается в юношу, у которого только начинают пробиваться усы.

И тогда Батрадз прежде всего повел старика Уона к молочному озеру, искупал его там, и в юношу обратился Уон. Затем наполнил Батрадз свой кожаный мешок этим чудесным молоком молодости. После этого собрал он все сокровища уаига, и всю скотину его, и зерно и поставил все на волшебную кожу, обернул он веревкой все это добро, крепко связал, положил на пружинные крылья, поверх усадил Уона, Хорческу и Мысырхан, поставил белого своего коня, сел сам — и понесли их пружинные крылья высоко-высоко… Сверху он видел, как, подобно двум баранам, сшибаются и вновь разбегаются горы.

Вернувшись в Страну нартов, развязал веревку Батрадз — и стада скотины, табуны лошадей, которые были, на чудесной коже, вышли и покрыли кругом всю землю. Погнал их Батрадз перед собой, и вместе с Уоном и обеими девушками поднялся он на Черную гору, где именитые нарты продолжали свой круговой симд.

А красавица Акола все это время держала закрытыми окна своей повозки. До возвращения Батрадза не выходила она из повозки и сшила ему красивую одежду.

Тем молоком молодости, что принес с собой Батрадз в кожаном мешке, окатил он Хамыца, отца своего, и в юношу обратился Хамыц. Подошел Батрадз к дочери Луны Мысырхан и сказал ей:

— Будешь ты с этого дня женой Уона.

К дочери Солнца Хорческе подошел он и сказал ей:

— Будешь ты с этого дня хозяйкой в доме отца моего Хамыца.

А сам взял себе в жены красавицу Аколу. По всему нартскому селению гремели веселые свадьбы, и собрались на эти свадьбы все, кто только мог ходить на ногах. Целую неделю ели, пили и веселились нарты.

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться: