РАБОТА С «МИРНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ»

 

Работая с криминалами, руководствуешься обычно лишь целесообразностью и логикой обстоятельств. С такими не страшно переборщить, на такого не боязно давить до упора. Пережми я палку, и окажись он вовсе не замешанным в расследуемом мною преступлении — не беда, если не тут он замешан — так где-то в другом злодеянии, так что получил фитилей он от меня за то, что осталось для меня неизвестным, и всё равно в итоге был наказан заслуженно… Грубо говоря, какую подлянку ни кинул бы я нарику, вору или хулигану, он её заслуживает вполне если не текущими делами, то всею предыдущей и последующей деятельностью…

А вот народ как таковой, мирный наш обыватель — он при всех своих минусах и недостатках вправе получать от меня лишь действительно «заработанное», до какого-то момента там кулаками особенно не намашешься, это — во-1-х. А во-2-х, в отличии от задавленного властями и судьбой типичного блатняка — неудачника, простой народ милицией в массе своей ещё не бит, и со своим правом жаловаться во все инстанции пока что как с вредной иллюзией не расстался, пережми я — пиши потом объяснительные, ну их…

Очень неприятно в моральном плане расследовать кражи, подозреваемыми в которых являются близкие пострадавшему люди, — такая грязь порою вываливается на мою голову!..

Допустим, из обыкновенной городской квартиры исчезло кое-что из золотишка и барахла, причём двери — не взломаны, дверной замок — не повреждён, окна — закрыты, и похоже, что проникли на адрес либо с помощью отличной отмычки или подобранного ключа (а по нынешним временам это редкость!), либо открыли дверь «родным» ключом, и следовательно — вором является кто-то свой, из тех, кто к этим ключам имел доступ…

И вот потерпевшая, этакая рафинированная интеллигентная дама (чуть ли не в пенсне!), долго мнётся, явно не решаясь что-то мне сказать, а я уже заранее догадываюсь — что именно, и от моих догадок — такая вонь на душе… Наконец она сообщает: «Племянница!.. У неё хранится запасной комплект моих ключей… За последний месяц она двух парней сменила, представляете?!. Курила однажды в лифте, я сама видела… И это — девушка!.. А последний её ухажёр — тот вообще…Как-то я заметила у него в кармане пакетик с чем-то белым… Что, если там были НАРКОТИКИ?!.» Я уныло жду, какой ещё ужасающий компромат она сообщит, но продолжения не следует, поэтому я в лоб интересуюсь: «Не хотите ли вы сказать, что племянница вас и обворовала?..» Она молчит, не решаясь кивнуть, но потом всё же лёгким движением головы подтверждает мою догадку.

«Ну и что же вы предлагаете? — хмурюсь я. — Если мы прямо спросим её, она, безусловно, будет всё отрицать, прямых же доказательств у вас, как я понимаю, нет…» Дама изумлённо расширяет на меня глаза («тоже мне милиционер — не знает, как следует поступать в подобных случаях!»), потом шепчет, оглянувшись на дверь: «Заприте её в эту… как у вас называется… в клетку!.. Нажмите на неё как следует, она всё и расскажет… Я её хорошо знаю, она с детства была трусихой!..» Ни фига себе предложение… «Если я задержу её без веских доказательств, то назавтра же прибегут с жалобой её родители, и начальство меня накажет!» — отмахиваюсь я от интеллигентки, и поскорее убегаю, пока она не ляпнет что-либо ещё.

Встречаю её снова через три дня. В её глазах — проблеск прозрения, я даже заинтригован. Мы запираемся в комнате, и она шепчет: «Я всё поняла — это не племянница…» «Ну слава Богу!» — обрадовался я. «Нет, это — сын свекрови, то есть брат моего покойного мужа!..» — роняет она, и смотрит торжествующе: вот я как ловко вора вычислила!.. Я пару минут помалкиваю, потрясённый, потом спрашиваю: «И у вас есть доказательства?..» Она удивляется: «А как же!.. Ведь больше — некому… У него — золотые руки, не раз у меня дома ремонт делал, он же и замок мне в своё время вставлял, наверняка у него и ещё один комплект ключей имеется!..»

«И это — всё?!» — невольно вскрикиваю я. Интеллигентке понятны мои сомнения, она доверительно предлагает: «Возьмите машину со своими помощниками, и поезжайте домой к моей свекрови, наверняка при обыске найдёте у неё что-нибудь из краденого…» М-да… Я начинаю коситься в нетерпении то на часы, то по сторонам, потом внезапно вскакиваю и со словами: «Да-да, обязательно, но только чуть позже… в другой раз…» — убегаю.

Ещё через два дня дама находит меня на работе. Её лицо значительно, как у человека, принявшего одно из самых важных решений в своей жизни. Я невольно пугаюсь и ёжусь в ожидании очередного неприятного сюрприза…

«Вы уже были у моей свекрови?» — спрашивает она. Я мямлю что-то в том духе, что ещё нет, мол, никак машина не заводится, да и куча требующих срочного расследования краж и грабежей за последнее время навалилась на голову… но как только машина заведётся… как чуток разгребём завал дел, тогда — сразу же… Метнёмся на адрес с ротой автоматчиков… повальный обыск… свекровь с сынком — лицом к стене, и будем строго допрашивать до тех пор, пока во всём не сознаются… «Не надо!» — перебивает моё варняканье дама. Я обрадовался: «Поняли, что это — ложный след?!» Дама мило щурится на моё тупоумие, и после театральной паузы — поясняет: «Была я у неё только что… Спросила прямо: «Не ваш ли сын постарался?» Она, конечно же, всё нагло отрицала, но при этом у неё были ТАКИЕ глаза… Да она это, точно!..» Помолчала, размышляя, правильное ли решение приняла, и наконец объявила его мне: «Но сажать в тюрьму её сына нельзя, потому что свекровь тогда оскорбится и перестанет мне помогать, а я ведь в последние годы только за счёт её регулярной помощи и свожу концы с концами!..»

Я вытаращил глаза, пытаясь как-то среагировать и произнести нечто умное, но сказать — нечего, тётка меня окончательно доконала… Прибить бы её дыроколом по голове, да в тюрьме потом сидеть не хочется, пусть живёт… Одно хорошо: не моя она родственница, и даже не водном подъезде со мною обитает!..

В оконцовке я всё же ухитряюсь вытянуть из дамы заявление о прекращении расследования возбуждённого по её же заявлению уголовного дела по краже, с формулировкой: «Вещи взял мой психически больной родственник, фамилию которого я назвать не могу…»

 

СЛУЧАЙ С ПОТАПОВЫМ

 

Хуже всего, когда начальство приказывает причинить зло человеку, в виновность которого сам я не верю, даже наоборот, убеждён в его полнейшей невиновности. В этом смысле внутрикамерная разработка похлеще любых побоев… Начальство не может приказать избить человека, поскольку все знают незаконность подобного приказа, мне могут только порекомендовать: «С таким-то — пожёстче!», и всё, а бил ли я его или нет — проверить невозможно. И колочу я лишь тех, кто мне самому неприятен, и в чьей виновности в данном конкретном случае, или же в общей зловредности оного лично я убеждён. Это — мой собственный выбор, и я отвечаю за него перед собственной совестью.

А вот подготовить на ВКР начальство может приказать вполне законно. Я начинаю объяснять тому же начальнику угрозыска, что, к примеру, некий гражданин Потапов никак не «тянет» на роль убийцы своей двоюродной сестры Розы, — вполне нормальный мужик, крепкий, надёжный, а что два года назад они с Розой спорили через гражданский суд о разделе наследства, так то когда было!.. Да и слабоват мотив, неубедителен, так вообще кого угодно можно обвинить Бог весть в чём… Нет смысла, говорю я майору, прятать Потапова в ИВС и подвергать его допросу «с нажимом»…

«Ты не видишь смысла, а я вижу! — скрежещет голосом начальник угрозыска. — Иди и работай!» С тяжёлым сердцем начинаю готовить акцию…

…Потом всё приготовуив, вызываю Потапова к себе. Перед акцией — хочу перепроверить прежние представления о нём. Он приходит — настороженный вниманием к своей персоне со стороны угрозыска… наверняка перепуганный — кому приятно чувствовать, что тебя — подозревают!.. Скольжу взглядом по его карманам — так и есть, зашиты… Какой-то адвокат недавно в центральной газетёнке посоветовал перед посещением милиции зашивать себе карманы — чтобы невозможно было подкинуть туда наркотики. И вот теперь эти неопытные, но мнящие себя предусмотрительными обыватели все поголовно перед приходом в РОВД возятся с иголкой и ниткой… Дорогие мои, да разве ж мы скоты бессовестные, чтоб совершенно ни в чём не замешанному человеку подкидывать в карманы компромат?!. Это — первое. Второе — если уж очень хочется, то подбросить что угодно можно и за пазуху… Ну и в-третьих, наконец, если совсем уж пойти на принцип, то кто мешает эти самые карманы распороть, засунуть туда два пуда наркоты, дать в ухо дурачку, чтобы впредь не осложнял работу органов, а затем — вызвать из коридора понятых и оформлять в их присутствие изъятие «дури» из карманов?!.

Защемило моё сердце при взгляде на потаповские карманы, «ну совершенно же невиновнейший человек!», — а когда я смущён, то веду себя преувеличенно резко и грубо, чтобы это смущение скрыть. Вот и наговорил Потапову всякого, он аж позеленел от злости, выдав мне типичный набор реплик рефлексирующего интеллигентика: «Не смейте мне тыкать!», «Почему вы меня оскорбляете?!», «Я требую уважительного к себе отношения!», и т. д. В итоге так взбеленился, словно и впрямь я что-то невероятное делал, хотя вот ей крест — и пальцем его не трогал!.. Но чтобы он оценил остроту ситуации — сообщил суховато: «Учти, падаль, в любую секунду я могу отполировать тебя как младенца! Отпрессую так, что рыгать кровью будешь…» Так он воспринял это как угрозу ему, представляете?!. Я отпустил его из своего кабинета, не позвав УЖЕ ПОДГОТОВЛЕННЫХ и готовых дать нужные показания «свидетелей», из одного только уважения к нормальному мужику сорвал вполне возможное в этот же день оформление его на 15 суток (вечером того же дня в камере его уже били бы по лицу и пинали ногами мои сексоты), короче — я фактически с п а с его!.. А он — выбежал из моего кабинета с возмущённым воплем: «Вы ответите за этот дикий произвол!», и сразу же побежал в прокуратуру — строчить на нас жалобу. Ухмыльнувшись ему вслед, я пошёл к майору и сообщил о вызывающем поведении подозреваемого, сделавшим слишком опасным проведение в отношении его подготовленной мною акции… Убийцы, конечно же — нагловатый народец, но не до такой степени, — обычно те, у кого рыльце действительно в пушку, ведут себя потише… Понял майор, что немножко поторопился с подозрениями, да и чересчур вонючим оказался гражданин Потапов для того, чтобы трогать его без особой надобности… Сказал: «Ладно, с ВКР подожди немножко, пусть всё уляжется… А то ещё подумают: мы счёты сводим!..»

А я и рад, потому как кожей чую: не виновен Потапов ни на грош, и на фиг приличного человека мордовать — мучать?!.

Будто не понимаю я, отчего майор так завёлся… Больно уж внешность у доцента Потапова интеллигентная: залысины, очки в красивой оправе, шляпа… Точь в точь такой же доцент завалил нашего майора на экзамене в институт, когда он, простой сельский парень, 17 лет назад приехал в столицу, поступать «на гидростроителя». Как-то нехорошо экзаменатор с окончившим сельскую школу на «отлично» пареньком обошёлся, типа того, что «не совался бы ты со свиным рылом да в калашников ряд!» Сколько лет уж прошло, а как вспомнит о том экзамене наш начальник угро, так аж передёргивает его!..

И со всеми, кто на того давнего его обидчика внешне был похож, вёл он себя… не то чтобы — жестоко, это нет, он был для этого слишком умён, а… не совсем справедливо, что ли…А мог бы, между прочим, ещё и спасибо сказать тому давнему преподу, из-за которого карьера гидростроителя у него не сложилась. На хрен кому-то сегодня гидростроители нужны, умерла профессия, ГЭС и ГРЭС нынче практически не строят, разбежались гидростроители, — кто на рынке презервативами жвачкой торгует, кто сидит дома и лапу от голодухи сосёт…

…А менты, между прочим, были, есть, и будут нужны всегда!..

…Кстати, убийцу Розы мы потом нашли… Как я и думал, Потапов там оказался ни при чём!..

 

 

Часть пятая

Я В К А С П О В И Н Н О Й

 

1. СОЗНАЕТСЯ — СЯДЕТ…

 

Как ни высмеивала перестроечная пресса приписываемые Вышинскому слова: «Признание — царица доказательств!», но на сегодняшней практике так оно и есть.

В ряде случаев всё обстоит так: сознается «клиент» в своей вине, начнёт сотрудничать со следствием, покажет на воспроизведении весь процесс совершения преступления, укажет места, куда спрятал орудия преступления и добычу, либо же назовёт лиц, кому он её сбыл, и — сядет в тюрьму.

А если не сознается, то — ввиду отсутствия серьёзных улик и доказательств его придётся отпустить на свободу.

То есть нам, операм и следователю (если уж возбуждено дело), предстоит убедить человека д о б р о в о л ь н о сесть за решётку. Ясен перец, сделать это — нелегко… Как ни странно, но лишаться воли никто не хочет!..

Скажут: «Ну так и ищите улики с доказательствами!» Так в том-то и суть, что в ряде случаев их — нет, и быть — не может… Не понимаете?.. Тогда вот конкретный пример для наглядности…

Вечером напротив арки 34-го дома по улице братьев Гримм некто в куртке и кроссовках остановил спешащую домой 17-летнюю гражданочку Смитлицкую. Прижав к её нежному горлышку грубую сталь клинка, он потребовал отдать ему самое дорогое… Нет, не её незапятнанную совесть имел он в виду, не девичью честь, не паспорт полноправного гражданина Отечества, совсем другое… Он грубо сорвал с её пальчика золотое колечко, да вырвал из ушей маленькие золотые серёжки!.. Почему при этом ещё и не изнасиловал юную красотку — гадать не берусь, но предполагаю, что обидел он её этим крепко.

И когда грудастая деваха примчалась в райотдел с заявою на грабителя, то мотив жалобы на уклонившегося от ударного траха негодяя отчётливо чудился если не в самих её словах, то — в интонации… (Предполагаю, что злодей решил таким образом её лишний раз унизить, дескать: мне настолько плевать на тебя, что даже не буду тебя иметь!).

Молоденьких, симпатичных и обиженных криминалом девушек в угрозыске любят. Не стали мы мурыжить заяву Смитлицкой, а наоборот, подсуетились, притащив и положив перед нею на стол несколько альбомов с фотографиями проживающих в нашем районе ранее судимых лиц.

И — о, радость! — среди прочих харь, морд и рыл одно она смогла опознать как принадлежащее своему обидчику… Им оказался Петренко Эрнест Николаевич, 28 лет, успевший уже в свои нестарые годы совершить две ходки в «зону» за «тяжкие телесные» и «разбой».

Схватили орлы — опера за жабры Эрнеста Николаевича (в просторечии он отзывался на кличку «Гиря») на адресе у его сожительницы Верки Тарасовой, кличка «Колумбина», и поволокли на о ч н я к с пострадавшей.

«Он это, точно! Узнала я его!» — радостно ткнула пальцем жертва гопа, по наивности своей убеждённая, что одних её слов вполне хватит, чтобы бандита немедля осудили на вечную каторгу, с предварительным отпиливанием его гениталий тупой ножовкой. Но увы — и к её, и к нашему огорчению слова Смитлицкой были всего лишь её слова, которым гражданин Петренко противопоставил свои, не менее убедительные: «Знать не знаю эту соску, вижу впервые в жизни, никогда её не грабил, и вообще — давно уж завязал с уголовным прошлым… А что нигде не работаю — так то временно, завтра же собирался идти в ЖЭК, устраиваться дворником…»

Уличающих Гирю и подтверждающих слова пострадавшей свидетелей — нет, описанного ею «стального клинка» при обыске у задержанного — не нашли, золотишко он наверняка уж успел толкнуть на рынке какому-либо «неустановленному лицу», на вопрос: «Чем занимался в момент совершения преступления?» — отвечал спокойно и веско: «Был дома, Колумбину раком ставил!», — не подкопаешься!..

Если заглянуть в Уголовно-Процессуальный Кодекс, то отсутствие доказательств вины подозреваемого является вернейшим доказательством его невиновности, это — аксиома. Так что по всем правилам и инструкциям если в течении 3-х суток не заявит сам гражданин Петренко под протокол:

«Именно я совершил этот позорный поступок, подняв руку на безопасность и личное имущество беззащитной девушки, и потому решительно требую наказать меня по всей строгости наших самых гуманных в мире законов, с учётом ранее уже имеющихся у меня судимостей!», — то следует тогда отпускать его на свободу, с обязательными извинениями, расшаркиванием ножкой и услужливым распахиванием перед ним райотделовских дверьми на прощание…

А что трепещущая упругим бюстом гражданочка Смитлицкая продолжает настаивать на своём опознании охальника, так она запросто могла и обознаться, а то и просто врёт… Проиграла р ы ж ь ё кому-то в карты, подарила какому-нибудь очередному Казанове, или же доверчиво отдала «на минутку» цыганкам на улице, и не решилась признаться в том родителям, вот и сочинила версию об «ограблении». А фотогеничная физиономия Эрнеста Николаевича в альбоме на роль гопника приглянулась ей больше всего, так она его и «опознала»… Это — с точки зрения закона.

Мы же, опера, со своей точки зрения ясно видели, что он это, Гиря, с девки золото содрал, и посадить его нужно сто пудово, — больно уж человечишко гнилой… При следующем «гопе» такой запросто и ножиком по горлу полоснёт, чтоб его уж никто не смог опознать… И тот труп будет на нашей совести!..

Легко осуждать кого-то со стороны, пока сам не окажешься в такой же ситуации, не увидишь её изнутри.

«Лучше выпустить десять виновных, чем напрасно осудить одного невиновного!» — наверняка не раз это слышали, верно?.. Так вот, двумя руками подписался бы под этой бодягой, не знай твёрдо, что эти самые «десять виновных», отпущенные на свободу, будут и дальше воровать, грабить, насиловать и убивать тех самых «невиновных», во имя защиты интересов которых их-де и отпустили. Так что на самом деле вопрос стоит так: или я кину за решётку, помимо десяти настоящих злодеев, и одного честного человека, или же несколько десятков этих самых честных людей будет обворовано, ограблено, изнасиловано и убито отпущенными мною за «недоказанностью» мерзавцами…

И какой выбор сделаете вы на моём месте?..

Мне скажут: «Наказываться должны ВСЕ виновные, но — в строгом соответствии с законом!» Звучит убедительно, но это именно — «звучит». За этими красивыми словесами стоит слабость законов и бессилие их защитников. Мы не можем, просто не в состоянии наказать не то что «всех» преступников (это — недостижимый идеал для любой страны), но и хотя бы покарать достаточно большую, с точки зрения общества, часть криминала, не нарушая при этом повседневно и повсеместно те или иные из наших законов и норм морали… Подчёркиваю: речь идёт лишь о тех случаях, когда опер абсолютно убеждён (если не на 100, то как минимум на 98 %) в виновности «клиента», но не в состоянии доказать её законными и высокоморальными способами, и тогда выбор невелик: или нейтрализовать бандита л ю б ы м и способами, включая анти-законные и аморальные, либо молча позволить ему и дальше лишать людей их имущества, здоровья и жизни…

…Итак, трое суток, целых 72 часа имеются у меня для того, чтобы побудить Гирю к чистосердечному раскаянию и «явке с повинной».

 

2. БУДЬ ГИРЯ ПЕРВОХОДКОЙ…

 

Никакого труда не составляла бы работа с Петренко, будь он новичком — «первоходочником», доверчивым и наивным молодняком, не имеющим никакого опыта общения с ментами.

Широко улыбнувшись ему как брату — единоутробнику, настежь распахнул бы я перед ним гостеприимную душу, и увидел бы он тогда бьющееся в моей груди доброжелательное и горячо любящее Гирю сердце, не ведающее фальши, и не умеющее врать!..

Мёдом потек бы мой голос: «При любом раскладе сядешь, Эрнестик, так что в полнейшей ты безнадёге… Смитлицкая тебя опознала, и ещё куча свидетелей сыскалась… Аотом устрою вам очную ставку… Но если сейчас раскаешься ты от чистого сердца, если с самого начала следствия проявишь сознательность и желание загладить вину перед правосудием, то разве ж мы не пойдём навстречу твоему столь понятному желанию остаться на свободе?!. У адвоката появятся железные аргументы в твою защиту, сам прокурор выскажет просьбу ограничиться в отношении тебя, хорошего и пригожего, исключительно «условняком», а судьи — они что, нелюди?!. Нет, и они снисходительны к тем, кто вовремя раскаялся… Блин, да «трёшник» с откладыванием исполнения приговора на два года — самое худшее, что при таком раскладе с тобою может случиться!.. Но даже если произойдёт что-то небывалое, то и тогда — отделаешься годом-двумя «общего режима»… И отсидишь их нормально, без эксцессов… Администрация тебя в обиду не даст, «правильного» зека всегда есть кому защитить… Пролетит срок птичкой, не успеешь и глазом моргнуть… Ещё и поспособствуем прямо в колонии поступить заочно в какой-нибудь институт… Будешь сидеть за решёткой и — учиться, чтобы время даром не пропадало, а на экзамены и зачёты тебя «автозак» свезёт… Но это — в том случае, если с нами ты, а не против нас, усекаешь?.. А начнёшь в «несознанку» играть, корчить из себя «подпольщика», короче — откажешься от чистосердечного сотрудничества со следствием — мотать срок всё равно тебе придётся, больно уж влип ты… Но — не т а к о й срок, и не т а к… Не три на два, и даже не «полуторка» «общего» светит, а все «шесть с прицепом», да ещё и режим «усиленный»…

Ты ж понимаешь — это не санаторий… Унижать тебя станут, бить — каждодневно, спать будешь только у «параши»… Опидорастят обязательно, это как закон… Заболеешь туберкулёзом, заразишься СПИДом, после освобождения (если доживёшь!) сгниёшь медленно и неотвратимо, чуя копошащихся в твоих гнойных ранах могильных червячков… М-да…

Я тебя, Эрнест, не пугаю, не предупреждаю даже… Ты и сам парень башковитый, всё и без меня прекрасно понимаешь… Нет, я только заранее сочувствую, вот и всё… Ты ж клёвый пацан, зачем тебе — ЭТО?.. Дай «явку с повинной» — и спи спокойно, зная, что твоя судьба — в надёжных руках!..»

Так внушал бы я ему, и он мне почти поверил бы, но — с примесью некоторой неуверенности, которую он бы и высказал тоненьким баритончиком, истекая соплями и слезами от жалостливости к себе, бесценному: «А вот сосед по камере, Пашка Медведев, другое говорит… Мол, не сознавайся ни в чём… Мол, это только за кражу, ежели она — первая и украденное возвращено, могут у с л о в н я к дать, а за вооружённый грабёж — загремишь минимум года на четыре, если сознаешься… А не сознаешься — может, со статьи и соскочишь…»

Моему возмущению нет границ. «Он сказал тебе такую хреновину?!.» — переспросил бы я насмешливо, громко захохотав в адрес сунувшего нос не в свои дела Пашки Медведева (позеленел бы от ужаса Пашка, услышав, что в моём хохоте для него персонально кроется).

А потом как дважды два доказал бы я Гире, что закон — как флюгер, куда мы со следаком его повернём — туда и ветер дуть будет, это и ежу понятно, какие тут ещё сомнения?.. Подписывай «чистосердечные» — и гуляй на воле с чистой совестью… Может, и не с завтрашнего утра, но назавтра после суда — верняк!

И всё равно не захотел бы он ставить в моих бумаженциях свою подпись, боясь подвоха…Сам — подлый, и от других подлянку ждёт, зараза!.. Но я — не навязчивый… Отлучился бы на пару часов («За сигаретами схожу, а ты пока с моим коллегой пообщайся!»)…

…Свидевшись с парой сексотиков, и успев в пивнухе за углом оприходовать бокальчик пива с таранькой, возвратился бы в свой кабинет.

Коллега, распарившись так, словно в бане побывал, с закатанными по локоть рукавами рубашки, в глазах — усталость и чувство исполненного долга, при моём появлении обрадовался бы: «О, наконец-то!.. Мне на обед пора…»

И — убежал бы, успев шепнуть, что с меня — бутылка… Ну, это мы ещё посмотрим, чего он он тут добился…

Оглядываю притаившегося на табурете Эрнеста Николаевича… А чего у ребятёнка такие нынче гляделки выпученные?.. И на мордяшке — припухлость, словно бился головкой о что-то твёрдое, но не оставляющее видимых следов…

Участливо спрашиваю, что случилось… И тогда, испуганно понизив голос и поминутно оглядываясь на дверь, взахлёб сообщает мне Эрнест Николаевич вещь невероятную и неслыханную: только что в помещении уголовного розыска его — ПЫТАЛИ!!! Да-да, самым настоящим образом, как в фильмах о фашистах, и даже — ещё больнее… И не раз, не два, а много-много раз… Все два часа моего отсутствия делали Эрнестику такие бяки — буки, что и непонятно, как сумел пережить такое, бедняжка…

Я ахаю и охаю. Из глаз растроганного моим сочувствием бедолаги на мою грудь подозрительно капает. Я оттираю его слёзы выуженной из мусорной корзины замусоленной ветошью, и активно солидарничаю с его гневной жаждой возмездия. Поведение моего коллеги и мне самому кажется неслыханным, непростительно-жестоким, С чего бы это он так?..

Но тут же я припоминаю, что на прошлой неделе бандиты схватили и жестоко надругались над детьми, женой и тёщей моего товарища… Вот он, видимо, обозлённый зверствами криминала, слегка и того… перестарался!..

Да и вообще, осторожно развиваю я тему дальше, в милиции не одни ангелы служат… Не все здесь — благовоспитанные джентльмены вроде меня, есть кадры и погрубее… И чтобы я в дальнейшем имел возможность всячески защищать Эрнеста Николаевича от их невоспитанности и невоздержанности (бандиты слишком у многих моих коллег вырезали их семьи на корню, — Эрнест Николаевич ещё будет иметь возможность пообщаться лично с моими рвущимися отомстить криминалу корешами), то должен он помочь мне, доказать своим поведением: «Я — хороший, меня не надо зверски избивать… Я и сам всё расскажу!»

И услужливо подставляю я грудь под щёку разрыдавшегося от радости простофили, и сую ему в руку шариковую ручку, и подписывает он давно уж приготовленный протокол с уличающими его признаниями, и сообщает заодно уж, где находятся нож и награбленное…

И — идёт в «зону» если и не на все «шесть с прицепом», то как минимум — на четыре полновесных годка изоляции от прелестей вольной жизни…

Вот так по молодости и жёлторотости дурачки обычно и поднимают с пола первый срок. А покажи силу характера, сумей устоять перед уговорами — через трое суток вышел бы на свободу!..

 

РАБОТА С ОПЫТНЫМ.

 

Но, повторюсь, наш Гиря — учёный — крученый, все ходы-выходы знает, с ментовскими штучками знаком не понаслышке… Тюрьма научила его трём надёжным истинам: не верь, не бойся, не проси!.. Знает прекрасно Гиря, как важно уметь молчать, и насколько непоколебима его позиция, пока он в «чистосердечных» не запутается, и «сознанку» на свою шею наподобие пудового камня не повесит. Трудно такому рога обломать…

…Но — можно!.. Даже и самый заматеревший рецидивист — всего лишь человек, зачастую — не слишком умный, и даже обязательно — не слишком умный… Кто побашковитее — те в университетах преподают, толковые книжки пишут, на худой конец в банках председательствуют, а не занимаются уличным г о п о м… Можно его р а з в е с т и, хоть и сложно… Но и — нужно!..

У меня — куча преимуществ.

Он — один, а нас, неугомонно-пытливых оперов — много.

Мы бодры и неутомимы, и после службы нас ждёт дома жена и сытый ужин… Он же — измотан непрерывными допросами, после которых — дожидается его вонючая камера, жрать же все трое суток ему и вовсе не дадут (в обезьяннике» кормить — не обязаны!)

Он полностью зависит от меня, на какое-то время в каких-то границах я получаю полную власть над ним, и могу сделать ему ой как многое, в то время, как он мне — ничего…

И, наконец, он сражается исключительно за свои шкурные интересы, — за то, чтобы иметь возможность и дальше пить водку, трахать баб, грабить прохожих… А я — отстаиваю общественное благо и справедливость. Общество не хочет видеть Гирю ненаказанным, и я исполняю эту волю общества, давлю на Гирю всеми имеющимися у меня способами…

Попутно, уточню, мои коллеги носятся по району, пытаясь таки сыскать и свидетелей, и покупателей р ы ж ь я, и описанный пострадавшей ножик с возможными на нём отпечатками пальцев… Одного этого ножа хватило б, чтобы навесить на ранее судимого Гирю срок за ношение холодного оружия, даже если от самого разбоя он и сумеет отвертеться. Но — ничего. Ни-че-го!..

И вот сидит бандит на табуретке передо мною.

Тикают часики на стенке, отсчитывая минуту за минуту отпущенные законом 72 часа, Я дергаю одну за другой все ведущие к Гире ниточки, отслеживая его реакцию, игру его лицевых мускулов и особенности жестикуляции, пропускаю через своё сознание каждое произнесённое им слово, каждую его угаданную мною мысль, каждый взгляд, каждый вздох, каждый чих…

Его задача — устоять, удержаться на железобетонном: «Ничего не знаю, ничего не делал, ничего не докажете!» Моя — вывести его из равновесия, побудить действовать, попытаться как-то сманеврировать и уточнить свою позицию, — при этом рано или поздно он обязательно ошибётся, и тогда он мой!.. Но — не раньше…

…Я должен посадить его… Я обязательно должен это сделать!.. Чувствуется в нём некая звериная сила и бесстрашие загнанного жизнью в угол волка… Он по-настоящему опасен, и из поединка со мною, удайся ему его выиграть, выйдет ещё более опасным и уверенным в своей неуязвимости…

Как опытный боец, начинаю с морального прессинга.

«Козёл, быдло, бляха траншейная, пидор, гондон, курва!.. Ты что сделал?!. На кого руку поднял — на девчонку, почти ребёнка!. Весь райотдел возмущён!.. Придурок, неужто ты надеялся уйти от кары?!. Да мы тебя всем угрозыском квасить будем!.. Кровью захаркаешь, падаль, мухомор гнилушный, манда беззубая!.. Кранты тебе, амбец полный!.. Ты понял, сучяра?!.»

И так — часа два, пока голос не охрипнет. С обязательными пощёчинами, оплеухами, легкими и не очень лёгкими затрещинами, — так слова звучат убедительней!..

Но на мои оскорбления он не реагирует, от моей пытливости лишь морщится, на вопросы отвечает монотонно одно и то же: «»Не знаю… Не делал… Не докажете!..»

Чего он ждёт — моей вспыльчивости и сделанных под горячую руку глупостей?.. Не дождётся, нервы у меня крепкие. Шесть с половиной лет супружеской жизни — это ж даже не вуз, а аспирантура!..

Только что я вроде бы кипятился — и уж абсолютно спокоен, улыбчив, угощаю Гирю «Примой» из специально лежащей у меня в сейфе для этих целей пачки… Мне такое курить — западло, а ему — сойдёт.

Разговор теперь идёт совсем другой: «А ты ничё держишься, брателла… Крепок на излом, я таких — уважаю… И вообще — пацан нормальный… Но всё равно хана тебе, понял?.. «Червонец» автоматом схлопочешь…У девахи, которую ты грабанул, отчим — завотделом в райисполкоме, — власть!.. Так что дано указание навесить на тебя «делюгу» лет на десять, никак не меньше, и раньше срока — не выйдешь, отсидишь полностью, за этим специально проследят… На волю выйдешь — уж под сороковник… Седой, больной, никому не нужный… М-да!.. Конечно, есть шанс как-то договориться… Ты меня понимаешь?:.. Я лично против тебя ничего не имею, в чём-то мы даже похожи… Просто твоё хобби — грабить, а моя профессия — ловить грабителей… Слушай, а ведь сумей мы сейчас добазариться — и «разбой» я, так и быть, переквалифицирую на «грабёж»… Выкинем из дела про ножик твой… Ты меня понимаешь?.. Девку я уговорю изменить первоначальные показания, и от её дядьки — исполкомовца как-нибудь отбрешусь… И тогда вместо «червонца» светит тебе жалкий «пятёрочник», это — точняк!.. Гад буду, если не исполнится… Ё-моё, промелькнут года — глазом не моргнёшь!.. А хочешь, приличного бесплатного адвоката тебе сварганю?..» И в пылком желании поспособствовать Гире скостить себе срок — хватаюсь я за телефонную трубку, и названиваю в коллегию адвокатов, но по набираемому мною номеру почему-то всё время занято…

Не сочувствует моим усилиям в его же пользу Гиря, не собирается подпустить к себе ближе расстояния пистолетного выстрела подобранного мною для него защитника… Понимает: с т а к и м адвокатом чтоб «навечно» не сесть — надо уж совсем исхитриться… Да и не нужен ему вовсе защитник на занимаем им неприступном рубеже: «Не знаю… не участвовал… не докажете!»

И вновь из добренького делаюсь я сердитым, — без счета навешиваю оплеухи, надсадно капаю на психику… Кстати припомнив, что не была Смитлицкая разнообразно оттрахана Гирей во все выемки и впадины, — наседаю любопытствующе: «Слушай, а ты не импотент?!. Может, у тебя нынче только на 9-летних пацанок и встаёт?.. Га-га-га!.. А как же Верку, любовницу свою, удовлетворяешь — языком, что ли?.. Фу, она же грязнуля, тебе не противно?.. Надо шепнуть пацанам в твою камеру, какой ты лизун, га-га-га!.. «

И так далее, в том же духе, с теми же интонациями и отработанным многими тренировками утробным ржанием ему в лицо… По идее должен возмутиться Гиря, наорать на меня, ещё лучше — разок двинуть в морду, слегка порвать мне одежду… Больше — не успеет. Набегут толпой из соседней комнаты мои товарищи — опера, навешают ему по первое число, тотчас оформим «нападение на сотрудника милиции при исполнении», — тогда и разбой доказывать не надо. Как ранее судимый — схлопочет несколько лет за одни только причинённые офицеру милиции «телесные повреждения средней тяжести»… Но — не возмущается, гнида, не орёт, не рвёт мой потрёпанный в боях с преступностью пиджачишко, бубнит как заведённый: «Ничего не знаю… ни в чём не участвовал… ничего не докажете!..»

Единственно — пару волчьих взглядов в мою сторону позволил себе, мол: «Я понимаю — работа собачья… Но почему же ты так стараешься?!.»

На этой стадии нашего общения начал я задумываться над вопросом: а не подвергнуть ли гражданина Петренко жестоким пыткам?..

Многие подивятся: «Он ещё думает!.. Там за одно только подозрение душу из допрашиваемого вышибает, а тут — сам Бог велел!..» Но не всё так просто…

Сломи я Гирю истязаниями — этого будет мало. Признания надо тотчас подкрепить вещдоками, скажем — тем же ножом, изъятым у Гири и опознанным Смитлицкой, и найденным в том самом месте, которое Гиря нам подскажет…

Видеозаписью следственного эксперимента, где Гиря перед видеокамерой в красочных деталях покажет, как Смитлицкая шла, как он на неё накинулся, в какой позе держал её под ножом, что она ему говорила, что он ей говорил, в какую сторону побежал потом…

У кого ныне награбленное р ы ж ь ё — тоже желательно выяснить, но это почти наверняка не удастся, — «сбыл неизвестному», и всё…Но если найдём — отлично, приобщим к делу в качестве вещдока, вместе с показаниями кого-либо из ближайшего гириного окружения (той же Колумбины, например), — «такого-то числа он принёс домой такие-то золотые украшения, показал мне, а потом отнёс на продажу…» Ну и совсем замечательно, если Гиря, увидев, что терять ему больше нечего, «расколется» ещё на несколько грабежей и разбоев. Обставим и эти его признания вещдоками — тогда уж точно амбец ему! Никакой адвокат тогда не докажет, что Гиря — честнейший малый, вынужденный оклеветать себя под нажимом ментовских истязателей… Не светит ему тогда ни черта, разве что заявит защита, что клиент их — несчастный клептоман, взявшийся за ножик под влиянием тяжкого и трудноизлечимого заболевания, и потому не наказывать его надо, а лечить, желательно — за границей, в приличной швейцарской клинике… Но способный документально доказать подобное адвокат — стоит слишком дорого. Дешевому уличному гопнику такой защитник — не по карману, так что сидеть ему — не насидеться…

Это — если сломать Гирю пытками и заставить его сотрудничать со следствием. Но он — не сломается, не такой человек. Бит в прошлом уж неоднократно, и без всякого эффекта, так чего ж мне теперь от него ждать иного?.. Наоборот даже, нельзя его пытать по — настоящему… Вполне способен он нарисовать» сознанку», якобы начнёт «чистосердечничать», поверю я ему, расслаблюсь, он на воспроизведении расскажет всё в общих чертах, ещё где-либо схимичит, зато на суде — всплывёт всё это, с жутко неприятными для меня комментариями… Каждую туманность в деле изобразит Гиря на суде как результат моего злодейского фальсифицирования материалов дела, если ещё и подвезёт ему попасть в струю какой-нибудь очередной компании «борьбы за чистоту милицейских рядов», то его выставят как разоблачителя «оборотня в погонах» (меня, то есть), и в знак благодарности — освободят прямо в зале суда… Нет, ломать Гирю надо основательно, фундаментально, с полной гарантией того, что он и в будущем не станет откидывать фортелей… И побоями этого — не добиться!..

Так что продолжаю я в упор смотреть на бледного от предвкушения своих будущих страданий арестанта. Готов он внутренне к боли, ждёт её… Ещё один довод за то, что пытать его нельзя, а надо — думать…

Двое суток из отпущенных мне законом 72 часов уже прошли, ничего я не достиг, а — почему?.. Думал плохо, вот что!.. Оперативную комбинацию скомстрячить следует, и не простую, а — с выдумкой, с изюминкой, чтоб в самое святое удар ужалил, и чтоб прочно сел Гиря на мой крючок…

Начинаю смутно жалеть, что не беременна Колумбина от Гири на месяце этак восьмом или девятом. Тогда — просто, тогда я в дамках.

Посадили бы её на стул напротив сожителя, и начали бы легонечко тыкать дубинкой в пузо… Нет, не я, спаси и помилуй! На беременную женщину руку не подыму ни за какие коврижки…

Найдутся другие… С таким простеньким делом справятся и они!..

Булькало б в её животе от мягких, но настойчивых толчков «демократизатором» моих помощников… Эти толчки постепенно усиливались бы, заставляя несчастную вопить от боли и страха, яростно кричал бы прикованный наручниками к спинке стула Гиря, и от ужаса орал бы в пузе ещё не родившийся младенец… А я — с грустной отрешённостью смотрел бы на их мучения, не забывая ежеминутно напоминать, как легко и просто можно прервать их: «Сознайся!.. Расскажи!.. Подпиши!..»

А надумай он, сознавшись, назавтра же отказаться от своих слов — и процедуру можно было бы повторить по новой…

Да неужто не дрогнет у папки сердце?.. Ужель не поймёт он: не стоит и одной слезинки невинно мучаемого дитяти вся его так называемая «выгода» от молчания?!

Дрогнет!.. Какой ты ни есть душегуб и зверюга, но когда пытают твоё ещё не родившееся дитя — всё подпишешь, и во всём сознаешься!..

Силён инстинкт самосохранения, но инстинкт продолжения рода — сильнее!..

Но не беременна Колумбина, вот в чём фокус… Да и вообще — пустотелка…По оперативным данным (один из сексотов некоторое время назад спал с нею) в детстве переболела чем-то по женской части, и с тех пор родить — не может… Жаль!.. Бить же её саму на глазах Гири — всё равно, что себя самого по щекам хлестать. У него таких, как она — полрайона!..

Родители у Гири умерли уже…Сёстер и братьев вроде бы нет… Стоп — стоп… как это — нет… Есть брат, старший!..

Шуршу бумажками, нахожу нужную… Точно, есть брат — Петренко Федор Николаевич, 52 года, вдовец, проживает там-то, работает плотником в жилуправлении, и по месту работы, и по месту жительства характеризуется положительно, — не пьёт, не курит, не говоря уж о наркоте… Насчёт дамского пола — нет данных, но жена — была, два года назад умерла, значит — не извращенец… И детей не имеет, единственный родич — младший брат… Любит его, с детства заботится о нём, непутёвом… Когда тот оба раза сидел — регулярно посылки ему посылал, навещал даже…Вот оно!.. Близок, совсем уж рядом со мною момент истины…

Отправляю Гирю обратно в камеру («Посиди ещё, милок, подумай, и если не начнёшь колоться — будут тебе в и л ы!..»), сам же начал готовить комбинацию…

 

П О Д С Т А В А

 

Тем же вечером в двери скромной холостяцкой обители Фёдора Николаевича Петренко позвонили — неназойливо и просяще, как и полагается звонить воспитанным людям. Он открыл (дверной цепочки нет, «Кто там?» — не спрашивает, чудик…), увидел на пороге своего участкового, а вместе с ним — меня, и ещё — двух граждан с лицам только что остограммившихся с и н я к о в.

«Проверка паспортного режима! — бодро сообщил участковый. — Я-то тебя знаю и уважаю, Николаич, но сам понимаешь — служба!..»

А Фёдор Николаевич и рад — радёшенек… Одинок ведь, любой гость — подарок… Не знаешь, как и принять его, бесценного…

И впустил нас в свой дом, наивный… Жизни не знает, ума — не избыток, с милицией ранее плотно не контачил… Кто побашковитее и соображает про окружающее, тот мента без санкции прокурора к себе не впустит, и без той же санкции на арест или задержание никуда из квартиры вместе с ментом — не уйдет… В твои годы, отец, нельзя быть наивным… В мире царит зло, кто не научился защищаться — тот обречён…

Обстановка на адресе — скромная, «а — ля — пролетарий середины 70-х». То есть мебель — куплена ещё тогда, и успела износиться… Ковры, хрусталь, золото, инвалюта, прочие изыски здесь явно и не ночевали. Но — чистенько, по холостяцким меркам — уютно. На стене — фото некрасивой женщины в самодельной «траурной» рамке, одно — единственное облезлое кресло в углу… Я устраиваюсь в нём, а участковый усаживается на стуле (за день находился, рад дать отдых натруженным ногам!), остограммленные же граждане остались у порога. Их дело — маленькое, ещё насидятся когда-нибудь…

Фёдор Николаевич не знает, чем нас угостить, робко предлагает чай с сухариками (в доме, поди, больше ничего вкусненько нет). Оно бы и неплохо почаёвничать, но время не ждёт, «извините, не можем — служба!».

Участковый деловито листнул страницами предъявленного хозяином паспорта, я тоже кошусь краем глаза. Вроде — нормалёк, без вырванных страниц, смазанных печатей, или косо налепленной фотографии… Но возвращать паспорт участковый не спешит, держит в руках, задавая какие-то второстепенные вопросы, и всё — с улыбочкой, душевно, по-домашнему, почти по родственному… Тут-то я, всеми подзабытый, бросающий по сторонам цепкие взгляды, неожиданно воскликнул: «О, а это что такое?!» И — мигом извлёк из — под кресла валяющийся там пакетик с веществом, напоминающим наркотическое. Подношу к носу, смачно нюхаю, словно кусок ветчины, сообщаю окружающим: «Кажись, конопля!..»

У наблюдавшего эту картину Фёдора Николаевича отвалившаяся от изумления нижняя челюсть с глухим стуком падает на пол. Участковый тоже нюхает, и хотя у него хроническим насморком заложен нос — авторитетно подтверждает: «Да, кажись… оно!..» А граждане у порога ничего не говорят, но смотрят в оба, они ж — «свидетели»!..

«Постойте, какая конопля?.. Полчаса назад я подметал в комнате, и под креслом ничего не было!» — руками вставив челюсть на прежнее место, с жалкой улыбочкой уличённого в многолетнем каннибализме попытался объясниться Фёдор Николаевич, смутно надеясь, что — шутка это…смешной ментовский розыгрыш!.. Сейчас мы скажем, что пошутили, и вместе дружно посмеемся…

Но нам — не до розыгрышей. Опасный бандит Гиря должен сесть в тюрьму..

Участковый усыпляет бдительность хозяина успокаивающим бормотанием: «Да ладно, Николаич, чего ты… Я ж понимаю, случайность… Сейчас пойдём в райотдел, и там разберёмся…», — а сам уж строчит на бланке протокола:

«Такого-то числа по такому-то адресу в присутствии понятых таких-то нами изъято…» С и н я к и вписывают в протокол свои подписи и данные из случайно оказавшихся при них паспортов. Вялые попытки Фёдора Николаевича уклониться от скорого проследования в РОВД пресекаются мягко, но решительно, во дворе у подъезда нас уж заждался «уазик» (ввиду важности операции его приказал выделить мне начальник угро), — едем!..

…Через 40 минут в своём тесненьком кабинете я уж нависаю над испуганно съежившимся на табурете Фёдором Николаевичем, и со зверской рожей ору: «Говори, тля, откуда наркота?! Кто поставщики?! Адреса, явки, имена наркокурьеров!.. Отвечай, пистон анальный, пока я не начал сердиться!..»

Он что-то неразборчиво бормочет… Тогда я болезненно бью его ладонями по ушам, тычу пальцем в глаз, бью кулаком под ребро… Он вскрикивает, лепечет жалобные оправдания, но зачем они мне?.. Я и не слушаю…

Моя цель другая — довести его до нужных кондиций. Он должен выглядеть как человек, оказавшийся на дне отчаяния, а чтобы так выглядеть — нужно таким и быть…

Несколько раз мне приходилось пытать людей положительных, лично мне даже нравящихся, с высокими моральными качествами, но либо по роковому стечению обстоятельств оказавшихся замешанными в совершении неких преступлений (скажем: его ребёнок заболел, и он украл деньги на лекарства!), и не желающих сознаваться в них, либо и вовсе ничего плохого не совершивших, но отказавшихся сообщить мне важную информацию о ком-то из ближайшего окружения…

До самой последней секунды они не верят, что их будут бить!.. Нет, они читали в газетах и слышали от знакомых, что в милиции иногда применяют меры физического воздействия, но в их понятии с НИМИ такое случиться никак не может!..

Ведь бьют — бандитов. Они же — кристально честные и добропорядочные граждане (в последнее время модно добавлять: и добросовестные налогоплательщики!). Милиционеры не могут этого не видеть…

«Да нет, они не посмеют меня избить!»

Но я их — бью. И — такое изумление в их глазах!.. О. с этим ничего не сравнится… Тут главное — не сама физическая боль, а нравственные мучения. Душа взрывается изнутри под грузом рухнувших иллюзий…

Оказывается, он всю жизнь верил нашему трижды долбанному государству, считая его и вправду «народным», в чём ему государство усердно способствовало… Бывало, заявишься посетителем в солидное госучреждение — и там встречают уважительно, выслушивают участливо, проводят с обещаниями… Что ничего потом не сделают — не беда, мы к этому привычные… Но ведь как встречают!..

Чувствуешь себя полноправным сыном Отечества, уважаемым избирателем, без пяти минут вождем или олигархом… А иногда ведь и делают что-то реальное, — камуфляж державы под «защитницу народных нужд» стоит некоторых затрат и усилий…

И потом, кто в госучреждениях трудится-то?.. Наши же братья и сестры, сыновья и внуки, отцы и деды, друзья, товарищи и однокашники… Своим они помогают по — настоящему, а своих — много, и многое свершается для своих от имени того же государства, делая его облик в глазах масс ещё более светлым и привлекательным…

Человек, родившийся в нашей стране, имеет все шансы состариться и умереть, так и не поняв, что он здесь — никто и ничто, никому не нужная шмакодявка… Захотят — растопчут в любой момент, и позвать на помощь — некого…

И случись такое, всплыви вдруг эта роковая реальность — как жить потом с нею?.. Да и вообще — стоит ли жить, сознавая, что ты — червяк под ногами у сильных мира сего…

Когда всю жизнь лживо — бодрая пропаганда называет тебя — хозяином страны, а чиновников — твоими слугами, и вдруг в один прекрасный день или вечер волокут тебя в кабинет одного из этих твоих «слуг», и там своего «хозяина» этот твой «слуга» вначале мордует, а затем и отправляет гнить безвинно на тюремные нары…

Страшно!..

Они, пытаемые мною, созревают до мысли, что безнаказан я — оттого и лютую… Но и это — иллюзии…

Истина — страшнее. При умелом поведении, наличии денег и связей м о ж н о меня изобличить и покарать, но — толку?!. Разве я — виноват?!. Разве мои начальники или начальники моих начальников виноваты?.. Нет, все — виновны, сверху до низу, все мы, и каждый из нас!..

В том числе — и этот, «кристально честный»…Не он ли молчал, когда следовало кричать во весь голос?.. Не его ли равнодушием освящено то зло, что ранее делалось многим другим?..

Не я сделал этот мир таким, каким он есть, не я придумал его волчьи законы, и не мне их менять… Если вы не хотите, чтобы с вами делали ТАК — меняйте жизнь, и меняйтесь вместе с нею.

ТАК не должны делать никому, — лишь тогда вы и за себя сможете быть спокойны…

…И пусть боль и ужас плещется в твоих зрачках, отец, — прости, так надо… Сам виноват. Ты жил честно, но ты жил недостаточно честно. За всё в жизни приходится платить. Вот ты и платишь…

…Перекурив у окна, возвращаюсь к Петренко, и начинаю по следующему заходу:

«Как это ты не знаешь, откуда наркота?! Уж не хочешь ли ты сказать, сучяра, что мы тебе её подбросили?!. Ах, не хочешь…Спасибо и на этом… Педрила!.. На тебе!.. На!.. На!.. Тварь!.. Блин кривобокий, говори правду, пока я не забил тебя как мамонта!»

И тычу, тычу в морду ему протокол изъятия у него на адресе конопли, — как говорится, факт налицо, я его не придумал, наркотики откуда-то на квартире у гражданина Петренко Ф.Н. взялись!.. Либо пусть, сука, убедительно объяснит их происхождение, либо — следствие, «встать, суд идёт!», суровый приговор, и уводящий навстречу горю и бесчестию конвой…

Так надо, верю в это, и его смог бы убедить в своей правоте, но нельзя говорить ему правды. Правила игры требуют конспирации, потому немного и сержусь на его стенания и слёзы, — зачем грузит мою нервную систему?!. Мне и без его стонов — тяжко…

Сквозь его болезненное всхлипывание доносится: «Я… не понимаю… откуда они взялись…» Не понимает он, видите ли… Простофиля!..

…Ещё через полчаса, когда на табурете уже не уважаемый член общества сидит, а сгорбленный, тихо стонущий комок боли и отчаяния, — в кабинет вводят Гирю. Моя задача: он должен увидеть старшего брата и иметь возможность перекинуться с ним парой слов, чтобы постичь ситуацию, но их общение не должно быть долгим, чтобы не успел что-то брату посоветовать…

«Федя, ты?!» — ахнул Гиря на пороге, не веря глазам.

При виде родного лица у Фёдора Николаевича пробудилась надежда. Он с диким воем кинулся к нему, обнял, обхватил руками как свою последнюю надежду, стал клясться со слезами, что не хранил дома никаких наркотиков, и сам не поймёт, откуда же они взялись…

«Под протокол наркоту изъяли?.. При понятых?!» — быстро переспросил умудрённый Гиря, и брат кивнул, не понимая многозначительности этого обстоятельства.

Его тотчас увёл конвой. Я заранее указал конвоирам посадить его в камеру к не самым буйным, — свой номер он отыграл, нечего теперь его лишний раз мучить без производственной надобности…

«В третью камеру его!» — показательно кричу я вслед. (На самом же деле его отведут во вторую).

Гиря вздрогнул: «Но там же одни туберкулёзники!» Я развёл руками: «Ну и что?!. А остальные камеры — переполнены…» Картинка!..

Тут для краткости пропускаю большой кусок. О том, например, как взъярившийся Гиря пытался дать мне в морду, и в результате сам получил в челюсть… И потом, прикованный наручниками к табурету, материл меня так виртуозно, что некоторые из его выражений хотелось записать, чтобы затем со смехом цитировать на дружеских пьянках с коллегами…

…Но спустя пару часов от криков и ругани мы перешли на ровный, деловой тон высоких переговаривающихся сторон. Я ведь не враг Гире, очень мне надо, а просто при данном раскладе его место — в тюрьме. Да он и сам это понимает…

Ничего личного. Это — моя работа.

…Мои условия: Гиря даёт «явку с повинной» и садится на 6 лет (меньше суд никак дать не может, с учётом его криминального прошлого), а я — немедленно отпускаю его брата «вчистую». Если Гиря откажется — его завтра же отпустят ввиду «недоказанности», брательника же — отправят в СИЗО, где он будет дожидаться суда, который может состояться и через три месяца, и через полгода, и через год… (Со смехом я рассказал Гире, как один «закрытый» мною мелкий бандюган дожидался суда в изоляторе целых три года!)

На суде при грамотной защите дело о хранении наркоты, скорее всего, рассыплется, и выйдет Фёдор Петренко на волю… Но — в каком состоянии, вот вопрос?.. Год в камере, среди отбросов общества… СПИДоносцев, туберкулёзников, сифилитиков… Среди прочего, желающего надругаться над беззащитным человеком, зверья… Немало… и даже очень много для психики старшего Петренко!.. Никогда уж ему не оправиться, раздавит его год тюрьмы на всю оставшуюся жизнь…

…Гире некуда деться!.. Брат — единственное, что у него осталось в этой жизни… Случись сесть по новой (рано или поздно это — неизбежно!), — кто же передачи ему слать будет?!.

И Гиря — сдался. Подписал признания насчёт Смитлицкой:

«Я грабил… Оружие — там-то… золотишко сбыл такому-то…»

…Я ЕГО СДЕЛАЛ.

И пока записывал я его показания, Гиря с нехорошим прищуром смотрел на меня… Запоминающие у него были глаза…

А, плевать!.. Не хватало ещё уголовной швали бояться… Много чести!..

Я — опер, и дело моё правое, а он — бандит, сволочь, гад, таких — давить как вшей… Скольким хорошим людям успел напаскудить!.. Да и братика, по сути, подставил…»Брат рецидивиста» — это ведь и не почётно, и не безопасно…

…Да и потом, когда через шесть лет выйдет Гиря на свободу (если выйдет!), не о мести он будет думать, а о том, где взять деньги на лекарства, чтобы подправить испорченное заключением здоровье…

«Когда освободят брата?» — поднимаясь с табурета, спросил Гиря. Молодец, что напомнил, я о Фёдоре Николаевиче уж и забыть успел…

«Немедленно!» — ответил я с лёгким сердцем. (Тут врать — опасно, через короткое время он всё равно узнает, что соврали ему…).

И Гирю — увели.

Налюбовавшись столь трудно доставшимися показаниями бандита, я приказал привести Петренко — старшего. Через несколько минут его доставили в кабинет.

Всего часа три мы не виделись, а как изменился человек!.. Трясётся как банный лист, вздрагивает от малейшего шороха… Глаза воровато бегают по сторонам, в поисках лазейки для спасения… На затравленной фигуре — тень обречённости… Всего 180 минут в далеко не самой худшей из наших камер — и каков эффект!..

А если бы — 15 суток внутрикамерной обработки в ИВС?…

А — полгода в СИЗО?..

А — лет пять в «зоне»?!..

«Ну что, сучий потрох…» — с грозным видом начал я, но тут же спохватился (не та ситуация, тон не тот!), выбежал из-за стола, заторопился к нему с вытянутой для дружеского рукопожатия рукою.

Он отшатнулся, явно опасаясь, что опять буду бить его по глазам, но я успеваю словить его ладонь, крепко жму, радостно восклицаю: «Ну вот, Фёдор Николаевич, мы во всём внимательно разобрались, и оказалось, что вы — невиновны…»

«Я — невиновен?!» — подпрыгнул он на месте от неожиданности, и уставился на меня так, словно перед этим зарезал тысячу человек, а сейчас ему сообщили, что минуту назад они все поголовно воскресли!.…

Охотно подтверждаю: «Невиновны, совершенно!.. Мы отдали найденное у вас вещество на экспертизу… Только что эксперт дал заключение, что в пакетике — не наркотик, а так… Безобидная сушённая травка… Вы были задержаны по ошибке, дорогой Фёдор Николаевич! В связи с этим — и от своего имени, и от имени руководства — хочу принести вам наши искренние извинения!.. Простите нас, мы больше не будем…» — с этим жизнеутверждающим обещанием я крепко тисну ему руку.

«Но откуда же э т о у меня взялось?!» — чуть ли не со всхлипом высказал он выстраданное. «Наверно, хулиганы в окно подбросили!» — улыбчиво предположил я..

Он бледно улыбается, подозревая меня в очередном подвохе. Вот сейчас я перестану истекать любезностями, вот сейчас с размаху ударю его дубинкой по почкам или вмажу кулаком в солнечное сплетение, вот сейчас…

Но у меня и в мыслях такого нет!..

Пусть обвиняют ментов в чём угодно звонкоголосые, не желающие знать реальной жизни журналисты — «правдоборцы», но сами мы про себя понимаем, что в конечном счёте — стараемся именно для таких вот порядочных людей чтоб поменьше натыкались они в жизни на всякую нечисть… Это их интересы мы отстаиваем, это за их покой боремся…

А что в интересах дела порою приходится и их самих обидеть ненароком, — ну так простите нас, родные!..

Иначе — нельзя, иначе — не получается…

«А как же протокол?!» — всё ещё не верит своему счастью Фёдор Николаевич.

Молча достаю из лежавшей на столе папки злосчастный протокол, демонстративно рву на тысячу маленьких кусочков, швыряю вверх. Бумажные лепестки, кружась, падают на пол, провожаемые зачарованным взглядом Петренко.

(Бумажки сыграли свою роль и больше не нужны. Это не значит, что я не подстраховался на случай, если Гиря, задумав переиграть, даст о б р а т к у, — в обивку кресла в квартире Фёдора Николаевича я засунул два патрона из пистолета «ТТ». В случае необходимости при следующем обыске они будут «найдены» при понятых. Тогда — оформляем «хранение боеприпасов», и кидаем Петренко — старшего в СИЗО уже по этой статье УК…)

«Так я могу… уйти?..» — всё ещё не врубается мой гость. Радостно киваю. Дескать, спасибо за то, что нашли время нас навестить… Будет желание — забегайте ещё, мы вам завсегда рады!..

Как легко сделать счастливым нашего человека… Арестуй его ни за что, измордуй по-всякому, надругайся, дай почувствовать всю глубину своего бессилия и горя, ну а затем — сообщи обрадовано, что произошло маленькое недоразумение, и он может катиться на все четыре!..

А ещё говорят, что наш народ — мудр… Ага… То-то я смотрю, мудрость у него так и прёт из всех щелей!..

Я заверил Фёдора Николаевича, что свободен он абсолютно и безоговорочно. Может хоть домой идти, хоть на работу, хоть — лететь за границу (если скопит денежки на авиабилет)…

Его лицо — ожило. Он вдруг начал громко смеяться, балагурить, несколько раз благодарственно пожал мне руку (ту самую, которой я его мордовал), пригласил меня в гости, «если случайно будете проходить мимо…», вот уж и «сынком» пару раз назвал…

Я — не в обиде, пусть… Не фамильярность это, понимаю, а просто — нервная разрядка нужна человеку…

Уж и хвалит меня за что-то, смешной случай из жизни рассказывает. Я вежливо хихикаю, неприметно (но так, чтобы ему было заметно) смотрю на часы.

Он кивает, всё поняв. Моё время — бесценно, и всецело принадлежит государству. Ещё не все бандиты пойманы, а из порядочных, но запутавшихся в обстоятельствах людей — ещё не все жестоко избиты…

И сколько же великанских дел громоздится на моих старлейских плечах!..

Спохватившись, спросил тихо: «А брат?.. Что с ним?.. Его отпустят?!»

Ждёт, видимо, что и тут я его обрадую. Но радовать — нечем, однако и огорчать сейчас не стоит, и так мужик переволновался… Заверяю, что и с братом тоже… разберёмся внимательно и объективно, но — чуть позже, к сегодняшнему вечеру или к завтрашнему утру…

«С вами же — разобрались, как видите… И с ним будет полный порядок!..»

Он удовлетворён, и снова — на вершине блаженства!.. На прощание даже попытался обнять и расцеловать меня. Но тут я уж начеку, мимолётно уклоняясь от растроганных засосов… Мало ли какую заразу в камере он за эти часы успел подхватить… Не хватало ещё заразиться от него!..

Опять мы жмём друг дружке руки, и наконец-то он уходит.

Стоя у окна, наблюдал, как через пару минут он вышел из здания РОВД, провожаемый самим дежурным. Фёдор Николаевич и ему пожал руку, удостоившись ответного похлопывания по плечу, потом — быстро пошёл прочь.

Провожая его взглядом, вижу, как он поминутно оглядывается через плечо, наверняка опасаясь, что сейчас из РОВД выбежит орава амбалов с дубинками, и кинется вслед за ним с криком: «Стой!.. Тебя по ошибке выпустили!..»

И идёт он — заметно петляя, осознанно или неосознанно, но — мешая прицелиться ему в спину воображаемым снайперам, вздумай они взять его на прицел.

И какой ни есть я закалённый в боях с преступностью оперюга, но и моё сердце болезненно стислось… Ненароком ушиб я хорошего человека!..

…Эх, батя, зря ты так… Мы ж тут тебе не гестапо какое-нибудь…

Мы — милиция!..

…У нас честных людей — не сажают.

 

5. ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ…

 

Так и ломаем, и гнём мы противостоящую нам силу. Одних — так, других — этак… Никто заранее не предскажет, на чём именно данный «клиент» сломается. Иной самое тяжёлое выдерживал, а потом от какой-либо мелочёвки бац — и хрустнул с треском…

Помню такое…

Поймали мы как-то «форточника», — бил окна и в квартиры залазил… Нагребли на него 3 «родных» краж, и начали «грузить» дальше, чтобы он ещё и пяток л е в ы х на себя взял, а он — упёрся: «На хрен мне чужое?!»

Оно и понятно, до одного места ему, что у оперов показатели сыпятся, и нераскрытые кражонки на кого-нибудь надо списать обязательно… 22 года парню, из них уж 7 лет отсидел, — с 14 лет начал… Папа — пропойца, матери нет, старшая сестра на фиг ему нужна, но есть и младшая, а её он любил, с детства опекал, 11 лет пацанке…

И вот на допросе начал я его «напрягать» конкретно. Мол, если сейчас л е в а к не возьмёшь — поедем к тебе домой, устроим обыск (ещё один!), и на этот раз, в числе прочего, сгребём и увезём все детские вещи, в том числе — и любимые игрушки младшенькой сестрички, да и её саму — тоже. Подержим в РОВД до вечера, измучим расспросами, наорём… А оно ей надо — в такие годы со злыми дядьками — операми часами париться?!.

«Не имеете права!» — кричит. А я тычу Уголовно — Процессуальный Кодекс: «Имеем!.. Могу до 3-х суток вообще запереть её в райотделе… Бить, ввиду малолетства — не будем, но хорошо ли ей в камере придётся?!»

Орал он на меня, я на него орал, но никуда он от меня не делся, и три «левых» кражи на себя взял… Уже победа!.. Мог бы и больше с него содрать, но — понимаю, что операм из СИЗО тоже надо план по раскрытиям исполнять, пусть и на их долю что-то останется…

Короче, из-за сопливой девчушки, из-за такого пустяка человек поперёк своей воли сделал, пошёл нам навстречу, а так могли бы его бить до посинения — из одного голого принципа не стал бы он с нами договариваться…

Вот так — и с каждым. Нащупал уязвимое место, и — бей в первую очередь именно по нему, Умело, точно, в нужную для данного конкретного случая силу.

…Чего боюсь — так это ошибиться.

Получу «явку с повинной» от абсолютно невиновного человека, и — упрячу его в тюрьму. Ведь когда нутром чуешь: «Он это!», и жмёшь на него, то рано или поздно переходишь черту, после которой идти на попятную уже нельзя. Или он сознается в своей вине, идёт под суд и уходит в «зону», или он не сознаётся, вынужденно отпускается мною на волю, тотчас строчит жалобы во все инстанции, и всполошенное начальство меня молниеносно «сдаёт», «Произвол», «превышение служебных полномочий», «фальсификация уголовных дел»… «Зона» мне обеспечена!..

А вот если, не останавливаясь, я буду жать всеми мыслимыми и немыслимыми способами, то рано или поздно сознается практически ЛЮБОЙ, и когда грамотно обставишь признания со всех сторон вещдоками, то соскочить с них уже невозможно… Тогда я — спасён, а невинный человек — сгниёт в тюрьме…

…Мы — профессионалы. В условиях, когда делать нашу работу можно только плохо, мы обязаны делать её исключительно — хорошо. Иногда объект применения спецметодов выбирается ошибочно, но давать о б р а т к у

Нельзя. Коль уж «засветился» — иди до конца. Или он — преступник, или — я, а мне за решётку — не хочется… Следовательно, преступник — он…

…Серьёзных ляпов в работе милиции — куда меньше, чем кажется на первый взгляд, но случаются и они…

В прошлом году на соседней «территории» было такое… В своей квартире неизвестными лицами зарезаны два брательника-наркомана. Понятно, кого заподозрили в первую очередь — тех же наркоманов, предположительно — хороших знакомых братьев.

Задержали мы парня и девку из числа тех, кто на том адресе регулярно ш и р я л с я, начали их разрабатывать. С доказательствами было туговато, собственно говоря — их не было вовсе. Один агент шепнул своему куратору, что: «вроде бы — они», но к делу шёпот не подошьёшь…

Вдохновляли личности подозреваемых. Пацан — дважды судимый, причём по «крепким» статьям — за разбой и вымогательство. Кому и не убивать, как — такому?.. Вдобавок, был в ссоре с братухами…

Прижали его косвенными, побили как следует, он и сознался. Но как привели к прокурору для санкции на арест — пошёл в глухой отказ: «Не убивал, а показания дал — под нажимом!» Вот прокурор санкцию и не дал, говорит: «Что-то у вас не склеивается!» Снова беседуем с пацаном, опять «сознанка» — и у прокурора снова — отказ от неё… Так повторялось три раза!..

Тёлка же вообще ни в чём не сознавалась, поскольку бить её опера не решились («молодая… симпотная… а убитые — такая мразь, что ещё и спасибо сказать тому, кто кончил их!»), одними же словесами такую не уломаешь, — не та порода… Характер — камешек, в обиду себя не даст. И на иглу «присаживалась», и шлюшничала с кем попало, и бабки тырила у лохов, но были у неё и своя гордость, и некие осмысленные цели в жизни…

Могла ли такая — убить?.. Аж бегом!.. Больно уж логика у Жанны (так её звали) была перекрученная… Имела она сестру-близняшку, та вообще — мразь конченная, такую только из двора — проходняка быть ногой в голову, чтоб потом поскорее сдать в крематорий вместе со своими дровишками… Так вот, украла сестра та у Жанниного сожителя спортивные штаны фирмы «Адидас», и не хотела сознаваться. Тогда привязала Жанна близняшку верёвкой к «Москвичу» сожителя, и как дала по шоссе километров под шестьдесят!.. Вот и судите, что за чувак с чувихой были те двое…

Наши на 98 % были уверены: они братанов уложили!.. Но на 2 % оставалось сомнение: больно упёрто пацан отбрехивался, и убедительных доказательств против него никак не находилось, что настораживало…

Тогда пошли им навстречу, помогая избежать «вышака» (тогда ещё — расстреливали)… Предложили изобразить случившееся как акт самообороны. Типа: один из братьев в ссоре неожиданно убил второго, затем напал с ножом на пацана с тёлкой, желая убирать их как нежеланных свидетелей, но в схватке был обезоружен и заколот ими… Всё равно не хотел пацан «грузиться», но тут уж наши пошли на принцип, и отпрессовали его до потери пульса. Прояснел он тогда мозгами («забьют же до смерти, ироды!»), и дал наконец-то окончательную «сознанку». Заодно по какому-то вдохновению опера «хранение нарковеществ» к нему прицепили, — немного ш и р л а при обыске у него то ли нашли, то ли подкинули оперативники, деталей я уж точно не помню.

Оформили дело, всучили следаку на доработку деталей, сдали парочку в СИЗО, и думать про неё забыли… И тут через три месяца трах-тарарах — совсем в другом районе задержали бандгруппу, раскрутили на все злодеяния, и среди разнообразного всякого рассказали они, как три с половиной месяца назад там-то замочили двух братьев-наркушников… А у нас за это же самое дело в изоляторе двое уж суда дожидаются!..

И пошла о б р а т к а… Запахло «фальсификацией материалов дела», следак для собственной отмазки покатил бочку на лопухнувшихся-де оперов, наши забегали, засуетились… Будь у запытанного пацана и тёлки его крученной толковый адвокат — амбец полнейший и начальнику райугро, и тем 3–4 операм, что непосредственно по делу работали… Но — не нашлось у тех такого адвоката!.. И удалось нам задним числом всё переиначить…

Изобразили так, будто за наркоту мы эту парочку в СИЗО засунули, а в двойной мокрухе они-де только подозревались… А что подозрение не оправдалось — это обычняк, за это оперов не наказывают, и уж тем более со службы не гонят… Кончилось тем, что пацану всучили небольшой срок за «хранение», тёлку же и вовсе отпустили вчистую…

 

ВЗАИМОВЫРУЧКА

 

Каждый имеет право на ошибку, и профессиональная солидарность оперов проявляется в том, что мы помогаем друг другу последствия своих проколов маскировать…

Недавно, к примеру, парни из соседнего теротдела едва не залетели. Там такая петруха приключилась…

Приехал в наш город из села парнишка молодой, тока после дембеля. Поселился на квартире к знакомой девчонки, устроился на работу охранником в фирму, начал готовиться к поступлению в институт, — то ли сельхоз, то ли строй… Была ли у него с девахой любовь, или так — нежная и пламенная дружба, — не знаю, но имел он и её, и крышу над головой, и бесплатные завтраки с ужином… Но как-то вечером предложил он ей в который раз потрясти койку веселеньким развратом, а она возьми и откажись: не хочется, голова болит, и всё такое… Он — настаивать, она — сердиться, ссора разгоралась, на каком-то этапе она обозвала его то ли дебилом, то ли свинарником, — языкатой городской девушке есть чем подколоть горячего сельского парня!.. Короче, обиделся он и снасильничал её, причём не просто так, а ещё и с какими-то ранее не применяемыми им извращениями… Ну и — обиделась!..

Прибежала через час в милицию и заявила, что только что её изнасиловал такой-то!.. Парнишка тот уже был на своём дежурстве, в фирме, приехали к нему наши на работу и предложили «пройти на минутку». Он, как дисциплинированный сторож, отлучаться не хотел, но никто его согласия и не дожидался — схватили за руки и притащили в РОВД. Там он тоже вёл себя нахально, брызгал слюной на оперов, кричал: «Требую адвоката немедленно!», в общем — выпендривался…

Веди он себя по-человечески — может, всё и обошлось бы, а так — вмазали хлопцы ему как следует, два часа без остановки били резиновыми палками, аж сами устали… Что характерно: стал как шёлковый, никакой адвокат уже не нужен, во всём сознаётся, всё подписывает, и только просит, дрожа всем телом: «Не бейте меня больше, пожалуйста!» А зачем нам его бить, если он уже раскололся?.. Мы и не собирались…

Ну вот, а на плече у него наши ребята при допросе углядели небольшой синяк, вроде как след от засоса, и решили свезти его к судмедэксперту, — дескать, пусть зафиксирует следы сопротивления ему со стороны жертвы изнасилования, одним вещдоком на суде станет больше!.. Конвоировать его мне поручили, — тех оперов погнали на очередной криминальный трупешник, я же оказался относительно свободным…

Привёз к эксперту, — опытный дядька, что милиции надо, то в своих бумажках завсегда и рисует… Стал он парнишку осматривать, а я у порога, сижу на стуле и газетку листаю. Слышу, зовёт меня медицина: «Можно вас на минутку?» Подошёл я к раздетому до трусов арестанту, молча показал мне эксперт на его тело, взглянул я… Ёлы-палы!.. Какие там к чертям засосы, какое «сопротивление жертвы»… Везде на теле — пятна: багрово-красные в нижней части спины, над почками, и иссине-чёрные — на икрах ног!.. Наследили опера «палочками — выручалочками» капитально!.. М-да… горяча и неопытна молодёжь…

Завёл меня эксперт в соседнюю комнату, дверь прикрыл плотненько, и говорит: «Вы меня, конечно, извините, но т а к о е скрыть я не могу, права не имею… Он же может нанять квалифицированного адвоката, тот потребует независимой экспертизы, и тогда под суд не только ваши залетят, но и я…»

Побледнел я, понимая его правоту, но панику твёрдо решил пресёчь на корню. Говорю: «Подождите здесь, я сейчас с ним переговорю!» Пошёл к мудиле этому, даже понятия не имеющему, сколько классных ребят из-за него, гондона, могут сгореть синим пламенем, спросил строго: «Откуда синяки на теле?»

Удивился он: «Как откуда?.. Так ваши ж только что…» Пнул я его плотненько в дыхалку, он и уссался, а я — поправил: «Не «только что» это было, а вчера. Совсем незнакомые тебе люди на улице избили тебя из хулиганских побуждений… Ты всё понял, или мне повторить?!» — и мордяхой Фредди Крюгера изобразил.

«Ой, не надо повторять, понял я, так и скажу!» — замахал он испуганно руками. Позвал я тогда эксперта, записал он в справку насчёт «следов побоев, нанесённых вчера на улице, со слов обследуемого, неизвестными лицами», и отвёз парнишу обратно в РОВД. Там с ним ещё маленько поработали, («Почему утаил, падла, что у тебя такая шкура чувствительная?! Вот тебе за это!.»), и с некоторыми тревожными сомнениями в душе отдали в руки следака.

Боялись всё ж нашенские насчёт адвоката — а ну, как родичи парнишки скинутся и наймут опытного профи?.. Не сдобровать нам всем тогда… Но, к счастью, денег на платного адвоката у его родственников не нашлось… Те же, кого выделяет в качестве бесплатных защитников наше государство, годятся только в ассенизаторы, — придёт к тебе такой в камеру, скажет: «По таким-то статьям вас обвиняют в том-то, получить можете от стольких до стольких…», и — всё!.. «А что ж мне делать?!» — спросит не разбирающаяся в юриспруденции жертва своих пороков и бед общественного устройства. «Что хотите, то и делайте…»- разведет руками такой горе — защитник.

И воткнули тому парнише немалый срок в итоге. А имей он башковитого защитника, и пойди в квалифицированный отказ (на что в условиях СИЗО нужна немалая сила характера!), — никакой суд его не осудил бы…

Ведь по сути доказательствами его вины были лишь его признания, да ещё показания потерпевшей. Более того — с лёгкостью необыкновенной кинул бы он на тюремные нары всех допрашивавших его оперов!.. Не простило б столь грубого брака в работе наше начальство. В таких деликатных вещах, как пытки мирного населения (а парень был «мирный» — не бандит и не наркоман), с в е т и т ь с я нельзя ни в коем случае!..

Но — повезло нам…

 

 

Часть шестая

Т А Й Н Ы С Л Е Д С Т В И Я

 

АЗЫ

 

Напомню элементарное..

После установления факта совершения преступления правоохранительными органами (внутренних дел, госбезопасности, прокуратуры и т. д.) возбуждается уголовное дело. Его ведёт следователь, которому в расследовании помогают опера (в нашем случае — уголовного розыска).

Для этого параллельно уголовному делу заводится так называемое «оперативно — розыскное» дело (ОРД), в которое, помимо документов уголовного дела, входят и оперативные материалы, в частности — задания сексотам, и справки о выполнении этих заданий.

По поручению следователя опера проводят отработку подозреваемых, получают «явку с повинной» от совершивших преступления лиц (если таковые опера сыскали), находят и предоставляют следователю уличающих эти лица свидетелей и вещественные доказательства…

Трое суток, до предъявления подозреваемому лицу официального обвинения следователем, оно находится в РОВД, а после предъявления обвинения, став из подозреваемого и задержанного обвиняемым и арестованным, на весь период следствия попадает в следственный изолятор. Это если не избрана иная мера пресечения — например, подписка о невыезде, — в случае, если вина его не слишком велика, и учинить помехи следствию он не в состоянии.

Избрание меры пресечения следователем имеет для обвиняемого огромное значение. Суд может состояться и через месяц, и через год. Дожидаться суда на воле или в вонючей тюремной камере — далеко не одно и то же. Кроме того, суду некогда слишком уж углубляться в анализ личности подсудимого и подробностей им содеянного, и он практически полностью доверяет общавшемуся с ним куда больше времени следователю. В 90 % случаев, когда обвиняемый до суда выпущен следователем «под подписку», приговор выносится — условный, т. е. без заключения под стражу. И наоборот, в 90 % случаев, когда до суда человека держали в СИЗО, приговор связан с заключением в места лишения воли, причём ранее проведённое в СИЗО время засчитывается в вынесённый судом срок. Но если страдалец отмотал в СИЗО год или даже два, а суд его потом оправдал, то сразу возникает куча никому не нужных вопросов, типа: «За что человека гноили?!», и «Кто понесёт наказание за произвол?!» Вот почему отсидевших уже какое-то время в СИЗО суд старается не оправдывать…

 

2. В АДУ…

 

Итак, от райотделовских оперативников бандит переходит под дружескую опеку оперчасти СИЗО. Задача тамошних оперов: сохранить «явку с повинной» у тех, кто её уже дал, и получить её у тех, кто по каким-либо причинам (включая и свою полнейшую невинность) от неё преступно уклоняется. Кроме того, они должны побуждать уже давших «чистосердечные показания» к «сознанке» в ещё каких-либо преступлениях, что будет засчитано оперчасти в счёт выполнения «плана по раскрытию преступлений».

И шумный райотделовский «обезьянник», и суровый пыточный изолятор временного содержания — всего лишь бледненькое подобие того, что творится в СИЗО. Опека персонала над заключёнными здесь слишком уж долга, плотна, жёстка, страшна…

Самое смешное то, что с точки зрения закона преступников здесь нет вовсе. Преступником может объявить суд, по приговору, вступившему в законную силу. А суда над ними ещё не было, и неизвестно, когда он состоится… Вину этих людей (пусть даже они её и признали, и подписались под нею обеими руками), ещё только предстоит доказать. Ещё раз повторю: формально это — невиновные люди, к которым у правоохранительных органов возникли некоторые вопросы, и потому им было улыбчиво предложено задержаться в гостях у государства на некоторое время, требуемое для того, чтобы на все эти вопросы найти правильный ответ… Этих людей пока что не за что наказывать и карать, — они столь же чисты перед законом и обществом, как и все прочие законопослушные граждане. И вот эти «гости государства» содержатся в СИЗО в условиях ада!.. В камерах на десять посадочных мест находится от 20 до 30 человек… Издевательства охраны и зеков поагрессивней… Скверное питание… Невыносимая вонь… Жара и повышенная влажность (следствие дыхания в замкнутом пространстве десятков людей), от которых тело покрывается язвами, и голым по пояс заключённым приходится носить на шее полотенца, чтобы мухи не копошились в ранах и не откладывали яйца…

Закон врёт, что они ещё не осуждены и, следовательно, ещё не виновны, но на самом деле суд уже состоялся, и вынес этим людям приговор: РАБСТВО. Каждый из них — РАБ ГОСУДАРСТВА, бесправный и ничтожный, знающий, что тут сделать с ним могут в с ё: оскорбить, унизить, искалечить, убить, наконец… Шепнёт «кум» из оперчасти сексотику: «П о г а с и такого-то!», и всё… Воткнут в спину заточку на прогулке в тюремном дворе, или придушат ночью в камере, во время сна… Как водится — виновного «не найдут», а и найдут — так отмажут, способов — миллион, и уж при любом раскладе обрекший зека на казнь «кум» будет в стороне: «Это их, бандитов — внутренние разборки…»

Как сподручно ломать и гнуть даже и самых сильных по характеру людей, за решёткой… Камера сводит потребности человека к минимуму, к выбору простейших жизненных благ: еда, курево, помывка в бане, прогулки… Но этот минимум жизненных благ — чувствителен для человека. Чуть больше их — и словно в раю оказался, чуть меньше — и ты на грани отчаяния…

Режим содержания здесь может быть мягкий, строгий и очень строгий, в зависимости от того, «явочник» ты (то есть согласившийся на «явку с повинной»), или «отказник».

Больше всего в СИЗО ценится «серийник», то есть совершивший много преступлений, и готовый по ним «дать явку». Чертовски выгодно быть вором, «бомбанувшим» 5-10 и больше хат, за счёт него одного множество оперов выполняют свои планы по «раскрытиям». Каждое «явленное» им преступление — как капитал, с ним в СИЗО не пропадёшь!.. Таковых, выявив их ещё в РОВД, окружают вниманием и заботой опера-«территориалы». Вор — серийник важен и строг, он знает себе цену, он даже торгуется: «А что вы ещё можете предложить за каждую «заявленную» кражу?.. Мало!.. Ага… ага… а вот это — в самый раз!..» И Боже тебя упаси выдоить из этого благодетеля в с е его кражи, — тогда твоим СИЗОвским коллегам ничего не достанется, а так нельзя, — надо уметь вовремя делиться с коллегами… И вот спустя положенные трое суток отправляется «серийник» в СИЗО, мы тут же звоним туда и сообщаем: едет!.. «Хорошего» зека, зека — «кормильца» здесь встречают с распростёртыми, и живёт он тут если и не как у Бога за пазухой, то во всяком случае — намного лучше прочих заключённых…

Есть с чем сравнивать. Вот две камеры, совершенно одинаковых по площади и прочим параметрам. Но почему-то, хоть в обоих камерах людей и содержат с превышением нормативов, но в одной — их в два раза больше, чем в другой… В одной из камер надзиратели зверствуют и нещадно бьют за каждый обнаруженный окурок, в другой — тишь да гладь, кури — не хочу, даже телевизор есть — хоть новости смотри, хоть КВН… В одной камере хрен передачу с воли съешь, — злые сокамерники отнимут и схавают… В другой — спокойно жри своё, и вокруг все спокойно своё кушают, никто ни у кого не отнимает, всем хватает, все довольны… В первую камеру еженедельно врывается прибывший для тренировки ОМОН (их называют «мотоциклистами» — за надетые на головы пластиковые полусферы), — сперва в камеру бросают взрыв-пакет, чтоб не так скучно было, потом врываются ордой, и нещадно колошматят всех дубинками, — мужчин, женщин, стариков, малолеток… Потом хватают ошеломлённых зеков за руки-ноги и с размаху выкидывают из камер на бетонный пол, шмякнешься с размаху — мало не покажется!.. И тут же по команде — вскочил и обратно забежал в камеру, чуть замешкался — лупят как сидорову козу… Выйдут из камеры ОМОНовцы, передохнут, и — по новой. И так за день — раз пятнадцать!..

Но что характерно: во вторую камеру ОМОН как бы и дороги не знает, никогда туда не наведывается — ни на этой неделе, ни на следующей…

Теперь я вас спрашиваю: на ваш взгляд, в какой из этих двух камер размещены те, кто сотрудничает с операми, а в какой — те, кто зловредничает, вопит как недорезанный: «Невиновен я!.. Менты — суки ни за что сюда кинули!.. Господи, помоги и сохрани!..»

Но Бог — далеко, а опер — вот он, рядом…

С теми, кто пытается упорствовать до конца, и кого по каким-либо соображениям сломить надо о б я з а т е л ь н о, используются и более хитрые приёмчики…

Одного нарика, к примеру, «грузили» наши орлы на мокруху, а он сперва сознался было (когда мы его старенького отца слегка потрусили), но потом, когда пахан его от своих старческих хворей склеил ласты в больнице, спохватился и глухо пошёл в квалифицированный отказ. Ещё и жалобы во все инстанции накатал, дескать: били меня зверски, и всё такое… Главное: два брата его, оба бизнесмены, скинулись и наняли дорогого адвоката, на суде могли произойти накладки, а вышел бы на свободу — чего доброго, ещё и в смерти папаши нас обвинил бы, «довели до смерти опера — изуверы своими издевательствами»… И что ж?.. Перевели его «временно» в другое СИЗО, а следом по «тюремному телеграфу» пошла м а л я в а: такой-то — к р ы с а, у своих ворует… Так ему тамошние сокамерники оба глаза острозаточенной ручкой обыкновенной алюминевой ложки выкололи!.. Потом, конечно, быстро выяснилось, что слушок тот ложным был, оперским «кумом» запущенный, извинялись все перед ним, каялись, «прости нас, братан, промашка приключилась!» А на фиг ему теперь все ихние извинения, — выколотых глаз они не заменят!.. Из СИЗО — то его в итоге выпустили, но жаловаться уж никуда больше не стал — сгинул в безвестности, мыкаясь по больничкам…

 

Я И СИЗО

 

Содержащиеся в СИЗО — не моя епархия, но и я в какой-то степени с ними общаюсь, и некоторым образом повлиять на их жизнь могу. Если человек вёл себя правильно, и взятых на себя передо мною обязательств не нарушил, то и с моей стороны сбоев не будет. Обязательно — регулярный п о д о г р е в в СИЗО чаем, куревом, колбаской какой-нибудь, а то и его родича с собою прихвачу на встречу, получится что-то вроде непланового свидания, отоварится продуктовой передачкой… Могу при надобности и «кума» попросить: не обижай такого-то, клёвый пацан, я за него подписываюсь!..

Ну и наоборот… Испоганить жизнь содержащегося в СИЗО мне тоже нетрудно. И плевать, что по закону никаких возможностей на то у меня нет… Подкатываю к любому знакомцу из оперчасти СИЗО, говорю негромко: «Ставлю тебе п о л я н у в кабаке, подошлю пару перспективных «серийников» с кучей «явок», по возможности помогу с другими твоими проблемами… А ты с Олегом Пороховым сделай то-то… Мразь он, путает нам все планы своей «несознанкой», да и по жизни — гнида, пора уж за всё ответить…» Гарантирую: не о праведнике с ангельскими крылышками речь идёт, действительно — о подонке, «кум» его уже п р о б и л, и цену ему знает, потому и не возражает против твоей задумки, кивнув: «Сделаем, старлей!»

И — готово… Бросают Порохова в камеру для «особых», там вообще — беспредел даже по здешним, СИЗОвским меркам. Тут любого, даже самого авторитетного могут о п у с т и т ь, для этого ведь даже не обязательно насиловать, достаточно провести по губам тряпкой, мокнутой в мочу — и всё, ты уже «петух»!.. А начнёшь возбухать — затаскают по карцерам, измочалят побоями, запрессуют в грязь до упора… Если и выживешь, вырвешься когда-нибудь отсюда относительно здоровым — все на воле уже будут знать, что «петух» ты, и отношение к тебе со стороны серьёзных людей после этого будет соответствующее…

(Кстати, вот почему лично я не верю в возможность существования в «зоне» действительно самостоятельных и независимых от администрации «авторитетов». Если уж действительно пошёл зек всерьёз в «отрицаловку», то в любой момент любого из таких по наущению администрации могут и искалечить, и о п у с т и т ь, и убить даже, а раз этого не делают, то либо он втихую с т у ч и т, либо вольно или невольно играет ещё в какие-то неведомые нам, простым смертным, государственные игры…)

Меня должны хорошо знать и уважать в оперчасти СИЗО, чтобы успешно провернуть такое. Это ведь не какие-то там «определённые нарушения», а самое что ни на есть наглое нарушение закона. Чтобы заранее быть уверенным в том, что мне помогут, нужно иметь завоёванный долгими годами службы авторитет, когда мои коллеги ясно видят, кто я по жизни, и что из себя представляю, — такие вещи в оконцовке порою важнее всего…

Разные дела приводят меня в СИЗО. Самая типичная ситуация: мне надо узнать, не промелькнуло ли среди добытых здесь «явок» какое-либо из совершённых на моей «территории» преступлений…

Другая часто повторяющаяся ситуация: я забираю преступника из СИЗО, и вместе со следователем мы везём его на «воспроизведение» совершённого им преступления. Он показывает и рассказывает, следак записывает всё в своих талмудах, при необходимости делаются фотографии, или производится видеосъемка. Присутствующие при этом понятые своими подписями в протоколе фиксируют, что всё, записанное на бумаге, происходило в их присутствии, и именно так, как оно было записано… Мероприятие это долгое и нудное, идёт оно долго, иногда — не один час, и очень трудно найти желающих стать понятыми при этом. (Понятых на обыск найти легче, поскольку времени на него уходит куда меньше, да и самим любопытно посмотреть, как живёт подвергшийся обыску сосед, и какой компромат у него найдут…) А понятые — обязательны, без них воспроизведение незаконно, и юридической силы не имеет, вот и начинаешь что-то придумывать… Лично я понятыми обыкновенно беру знакомых наркоманов: сбегал к ним домой, дал по морде или пообещал ш и р к и отлить (в зависимости от ситуации), и вместе с паспортами тащу их на воспроизведение… Когда понятые в чём-либо от тебя сильно зависимы, оно и выгодней — на случай, если придётся в чём-либо «схимичить»…

Под внимательными взглядами следователя, опера, видеокамеры и понятых бандит показывает: вошёл на адрес так-то… вынес оттуда то-то… там выломал дверь… тут вскрыл ящики стола отвёрткой, и вынул деньги из ящика… вынул из кармана пальто на вешалке золотой портсигар… И так далее.

Вот почему малопродуктивно одними только побоями и издевательствами выбивать из подозреваемых «явку с повинной» — на воспроизведении такой обязательно запутается в подробностях, не сможет показать в деталях, как и что делал, а проинструктировать его так, чтоб — ни сучка, ни задоринки — едва ли возможно… К тому же, и нет уверенности, что на воспроизведение повезу его именно я, а не какой-либо другой опер, которому все мои «игры» в принципе по барабану, и тянуть л е в о е на воспроизведении он не будет…

Куда чаще ситуации, когда скажем, вор — настоящий, но к своим 5-10 кражонкам он по просьбе опера добавляет ещё и 3–4 л е в а к а, в общей массе они тонут, тогда проще прокрутить фальшивку, но всё равно — риск… Почти каждодневно почти любой опер таким вот образом рискует собственной шкурой, вынужденно идя на подобное… И ведь даже не ради себя стараемся, не ради собственных интересов, а чтоб держать на высоте показатели, чтобы наше трижды благословенное начальство смогло бы доложить с высоких трибун насчёт нашей раскрываемости преступлений, давно уже превзошедшей хвалённый Запад…

Для того и нужны мне «свои» понятые: они «не видят», что я бандиту всё время что-то шепчу на ухо, подсказываю, указываю ему пальчиком… Следователь мне в этом не помощник, — хоть и из одной конторы мы, но и начальство у него своё, и показатели работы — свои.

 

УГРО И СЛЕДСТВИЕ

 

Налицо разнобой интересов уголовного розыска и следствия. Угро удобно, например, чтобы по каждому из дел проходило преступников числом — поменьше, но с большим числом эпизодов совершённых преступлений. Ежу понятно, что с малым количеством народа проще работать, меньше энергии уходит на получение от них «чистосердечных», зато признания одного бандита в совершении им десяти преступлений идут в показатель раскрываемости так же, как признания десяти бандюганов в совершении каждым по одному злодейству… Вот почему оперу выгодней не распылять силы, гоняясь за всеми воришками одновременно (всех всё равно не поймаешь!), а те из краж, где вора изобличить не удалось, распределить между уже пойманными по другим делам воришкам, — мол, и эти они же совершили… Тогда все кражи числятся раскрытыми, и «висяки» — исчезнут.

У следователя же главный его показатель — количество находившихся у него в производстве, законченных и переданных в суд уголовных дел. Ему без разницы, одну кражу совершил бандит или сто одну. Передать дело в суд он может и по единственному, доказанному и имеющему судебную перспективу, эпизоду преступной деятельности. Причём чем меньше в деле эпизодов, тем лучше, — меньше возни с их оформлением, сбором улик и вещдоков, да и на те же воспроизведения меньше придётся ездить… И следак норовит сварганить уголовное дело так, чтобы преступлений по нему проходило меньше, а фигурантов (преступников, пострадавших, свидетелей) — побольше, чтобы заполненное многочисленными протоколами допросов и актов экспертиз дело не выглядело слишком уж тощим и несолидным… Вот почему между оперативниками и следователями почти неизбежно происходит негласное противоборство. Опер идеалом преступника видит «серийника» — одиночку, отбомбившего полжисмассива или изнасиловавшего батальон бабёнок, следаку же везде мерещатся «банды», «группы», «преступные объединения лиц», скопом совершающие одно-единственное злодейство. Так и тянут они следствие в разные стороны…

После окончания дела и передачи его в суд опер-«территориал» о нём уж и не вспоминает. А вот следователь — нет, он постоянно держит его в голове и под своим контролем, координируя работу оперчасти СИЗО по «оперативному сопровождению» дела в этот период.

Если дело — не верняк, и есть хоть малейшие сомнения в том, не откажется ли от данной на следствии «явки с повинной» обвиняемый (не говоря уж о случаях, когда «явку» получить вообще не удалось!), то с «клиентом» плотненько работают как сами «кумы», так и рассаженные в изобилии по камерам их агенты — «наседки», задача которых — следить за настроениями объекта, влиять на него в нужную сторону, иногда — применять жёсткие меры против неправильно ведущих себя, если это необходимо… В этом — одно из слагаемых мастерства любого следака — аса.

 

САМОЗАЩИТА

 

Можете удивляться сколько угодно, но никто из преступников (не говоря уж о невиновных!) не хочет получить срок заключения. Поэтому на все ходы следствия любой уважающий себя обвиняемый отвечает контр — ходами, используя при этом каждую нашу недоработку, каждую лазейку в законах, каждую нестыковку межу теми или иными лицами или структурами в правоохранительных органах… И в итоге, бывало, р а з в о д и т правоохранителей как тузиков, хотя вроде бы не пальцем они деланы, и кое-чему на службе уже научились…

Обычные правила поведения на следствии урки «со стажем»:

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться: