Глава 8.Страх неравенства

 

Величайшая нравственная привлекательность доктрины «чистого листа» рождается из простого математического факта: ноль равен нолю. Это позволяет «чистому листу» выступать в качестве гаранта политического равноправия. Если лист пуст, значит, он пуст, так что, если все мы «чистые листы», все мы, следовательно, равны. Но если лист новорожденного не пуст, то у разных детей на листах могут быть написаны разные вещи. Люди разного пола, класса и расы могут с самого начала отличаться талантами, способностями, интересами и задатками. И считается, что это может привести к трем губительным последствиям.

Первое — это предубежденность: если группы людей биологически различаются, дискриминация по отношению к членам некоторых групп выглядит разумной. Второе — социальный дарвинизм: если разница в положении групп в обществе, в их доходах, статусе, уровне преступности, например, происходит из их врожденных особенностей, то ее причиной уже не объявишь дискриминацию и тогда легко обвинять жертву и оправдывать неравенство. Третье — это евгеника: если люди биологически неодинаковы по своим одобряемым или неодобряемым обществом качествам, возникает соблазн улучшить общество, вмешиваясь в биологию, — побуждая людей иметь детей или, наоборот, запрещая, лишая их тем самым права самим принимать такие решения либо просто убивая. Нацисты прибегли к «окончательному решению еврейского вопроса», так как считали евреев и другие этнические группы биологически неполноценными. Страх ужасных последствий, которые может повлечь за собой открытие врожденных особенностей, заставляет многих интеллектуалов настаивать на том, что таких особенностей не существует или даже что не существует человеческой природы, потому что если она есть, то могут быть и обусловленные от рождения различия.

Я надеюсь, что, когда логика этих размышлений будет опровергнута, тревожная сирена наконец выключится. Никакие открытия, касающиеся человека, не должны иметь подобных ужасающих последствий. Мы не имеем права допустить этого. Проблема не в том, что люди могут отличаться один от другого, — это всего лишь вопрос фактов, которые могут оказаться какими угодно. Проблема в самом ходе рассуждений, из которого следует, что, если люди оказываются разными, тогда приемлемы дискриминация, угнетение и геноцид. Фундаментальные ценности (такие, как равенство и права человека) не должны быть заложниками научных гипотез о «чистом листе», которые могут быть завтра опровергнуты. В этой главе мы увидим, как эти ценности можно поместить на более надежное основание.

 

* * *

 

Какие же человеческие особенности заставляют нас волноваться? В главах, посвященных детям и гендерным вопросам, мы рассмотрим новые доказательства существования межполовых и межличностных различий, а также что из этого следует, а что не следует. Цель данной главы более общая: наметить те различия, которые могут выявиться в результате долгосрочных исследований, основанных на нашем понимании генетики и эволюции человека, и определить нравственные вопросы, которые они поднимают.

Эта книга посвящена, прежде всего, человеческой природе — когнитивным и эмоциональным способностям, общим для каждого здорового представителя Homo sapiens. Сэмюэл Джонсон писал: «Всеми нами движут одни и те же мотивы, все мы одинаково обманываемся, все надеемся, останавливаемся перед опасностью и соблазняемся удовольствием»1. Многочисленные свидетельства общей человеческой природы не означают, что различия между индивидуумами, расами или полами также свойственны нашей природе. Возможно, Конфуций был прав, когда писал, что «люди похожи по природе своей; их образ жизни — вот что их разделяет»2.

Современная биология утверждает, что силы, делающие людей похожими, — это не те же самые силы, что делают их разными3 (их даже изучают разные ученые: сходствами занимаются эволюционные психологи, различиями — поведенческие генетики). Естественный отбор направлен на то, чтобы привести виды к общему стандарту путем концентрации эффективных генов — тех, что строят хорошо функционирующие органы, — и отсеивания неэффективных. Что же касается объяснения нашего поведения, мы все сделаны из одного теста. Подобно тому как все мы имеем одинаковые физические органы (два глаза, печень, четырехкамерное сердце), мы обладаем и сходными психическими органами. Это особенно очевидно на примере речи — каждый неврологически сохранный ребенок снабжен всем необходимым для освоения любого языка; но это же верно и для других частей разума. Отказ от доктрины «чистого листа» проливает гораздо больше света на психологическую общность человечества, чем на какие бы то ни было различия4.

Мы все довольно похожи друг на друга, но мы, разумеется, не клоны. За исключением идентичных близнецов, каждый человек генетически уникален. Это так, поскольку в геном постоянно проникают случайные мутации и нужно время, чтобы от них избавиться, и еще потому, что гены постоянно перетасовываются в процессе полового размножения. Естественный отбор стремится сохранить некоторый уровень генетической гетерогенности на молекулярном уровне в виде мелких, случайных отличий между белками. Эти отличия усложняют комбинации молекулярных замков организма и позволяют его защитникам быть на шаг впереди микроскопических врагов, которые постоянно эволюционируют в попытках эти замки взломать.

Все виды генетически изменчивы, но Homo sapiens — один из наименее изменчивых. Генетики называют нас «мелким» видом, что звучит как неудачная шутка, учитывая, что мы заполонили планету подобно тараканам. Они имеют в виду, что количество генетических вариаций, обнаруженных среди людей, биологи скорее ожидали бы встретить у вида с небольшим количеством представителей5. Даже среди шимпанзе больше генетических вариаций, чем среди людей, несмотря на то что по численности мы оставляем их далеко позади. Причина в том, что наши предки прошли через популяционное бутылочное горлышко сравнительно недавно в нашей эволюционной истории (меньше чем 100 000 лет назад). Популяция сократилась до мизерного количества представителей с соответственно малым количеством генетических вариаций. Вид выжил и восстановился, а около 10 000 лет назад, с изобретением сельского хозяйства, достиг эволюционного взрыва. Быстрое увеличение численности населения породило множество копий генов, имевшихся в наличии в то время, когда наша численность была мала; нам не хватило времени, чтобы накопить большое количество новых версий генов.

В какой-то момент после прохождения бутылочного горлышка начали выделяться расы. Но разница в цвете кожи и структуре волос, которая так заметна взгляду, на самом деле — обман зрения. Расовые различия — это, прежде всего, приспособления к климату. Темный пигмент кожи — защита от агрессивного солнца тропиков, монгольская складка века — «защитные очки» для жителей тундры. Части тела, которые встречаются с силами природы, — это те самые части, которые встречают взгляд других людей, заставляя их ошибочно думать, что разница между расами глубже, чем она есть на самом деле6. Силам адаптации к климатическим условиям, придающим разный цвет коже, противодействуют эволюционные силы, делающие соседние группы внутренне схожими. Редкие гены могут подарить иммунитет к эндемическим болезням, так что они проникают из одной группы в другую, как чернила в промокашку, даже если их представители не часто скрещиваются между собой7. Вот почему евреи, например, повсеместно генетически схожи со своими соседями неевреями, пусть даже до последнего времени старались устраивать внутринациональные браки. Достаточно одного на каждое поколение случая перехода в другую веру, любовной истории c неевреем или изнасилования чужаком, чтобы со временем генетические границы размывались8.

Принимая во внимание все эти процессы, мы видим следующую картину: люди одинаковы качественно, но могут различаться количественно. Количественные различия минимальны с точки зрения биологии, а кроме того, их гораздо больше внутри этнических групп или рас, чем между ними. Обнадеживающее открытие! Любая расистская идеология, подразумевающая, что все члены одной этнической группы похожи друг на друга или что одна группа фундаментально отличается от другой, базируется на ложных биологических предпосылках.

Но все же мы не вполне свободны от биологии. Отдельные люди генетически не идентичны, и маловероятно, чтобы различия между ними затрагивали все части тела, кроме мозга. И хотя генетические различия между расами и национальностями гораздо меньше, чем между индивидами, все же они существует (например, они приводят к физическим особенностям и разной восприимчивости к генетическим заболеваниям, таким как болезнь Тея — Сакса или серповидноклеточная анемия). Сегодня модно говорить, что рас не существует, что они представляют собой чисто социальный конструкт. И хотя это абсолютно верно для бюрократических ярлыков вроде «цветные», «испаноязычные» или «полинезийцы» и для «правила одной капли крови», достаточной, чтобы считаться «черным», было бы преувеличением утверждать, что это относится к человеческим различиям в целом. Биолог-антрополог Винсент Сарич считает, что раса — это, по сути, очень большая семья, все члены которой в той или иной степени кровные родственники. Некоторые расовые различия, таким образом, могут быть биологической реальностью, хотя они и не формируют четких границ между неизменными категориями рас. Все ныне живущие люди произошли от одной небольшой группы, мы все — родственники, но европейцы, скрещиваясь на протяжении тысячелетий преимущественно с европейцами, в среднем более близкая родня друг другу, чем африканцам или азиатам, и наоборот. В прошлом океаны, пустыни и горные цепи мешали людям выбирать себе пару случайным образом, и крупные родственные группы, которые мы называем расами, все еще различимы, каждая некоторым образом отличается от других частотой проявления тех или иных генов. Теоретически какие-то из этих генов могут влиять на личностные черты или интеллект (хотя подобные особенности в основном могут проявляться на уровне средних величин при существенных различиях между членами группы). Я не утверждаю, что открытие таких генетических различий ожидается или что имеются доказательства их существования, я только хочу сказать, что они возможны с биологической точки зрения.

Мое собственное мнение, кстати, что в случае наиболее обсуждаемой расовой разницы — разрыве в коэффициенте интеллекта между черными и белыми американцами — современные данные не требуют генетического объяснения. Томас Сауэлл документально показал, что на протяжении XX века этническая разница в IQ — правило, а не исключение для любой точки планеты9. Представители меньшинств, лишенные доступа к общей культурной среде, обычно имели более низкий средний IQ по сравнению с большинством. Это касается и иммигрантов, приехавших в Соединенные Штаты из Южной и Восточной Европы, и жителей сельских горных районов США, и детей, выросших на лодках в каналах Британии, и гэльскоговорящих детей с Гебридских островов. И разница была так же велика, как нынешний разрыв между черными и белыми, однако благополучно исчезла спустя несколько поколений. По многим причинам афроамериканцев, переживших рабство и сегрегацию, нельзя сравнивать с иммигрантами или жителями изолированных районов, и их переход к общепринятым культурным моделям может занять больше времени10.

И, кроме того, есть половой аспект. В отличие от этнических групп и рас, чьи биологические различия малы и случайны, два пола имеют как минимум одно крупное системное различие: у них разные репродуктивные органы. С точки зрения эволюции это позволяет предположить, что нервные системы у мужчин и женщин различаются в том, что касается контроля использования этих органов, — в своей сексуальности, родительских инстинктах и брачных стратегиях. Следуя той же логике, можно ожидать, что, если речь идет о требованиях, предъявляемых к обоим полам, таким как общий интеллект, их нервные системы не так сильно различаются (что мы и увидим в части, посвященной гендеру).

 

* * *

 

Итак, могут ли открытия в биологии оправдать расизм и сексизм? Ни в коем случае! Доводы против нетерпимости — это не фактическое суждение, что люди биологически неотличимы друг от друга. Это нравственная позиция, которая осуждает отношение к человеку в зависимости от общих признаков определенных групп, к которым он принадлежит. Просвещенные общества предпочитают не учитывать расу, пол и национальность, нанимая людей на работу, продвигая их по карьерной лестнице, назначая зарплату, предоставляя доступ к образованию и рассматривая дела в суде, потому что альтернатива отвратительна с нравственной точки зрения. Несправедливо дискриминировать людей на основе расы, пола или национальности, наказывая их за то, над чем они не властны. Это увековечило бы несправедливость прошлого, в котором афроамериканцы, женщины и другие группы подавлялись и порабощались. Это разбило бы общество на враждебные группировки и могло бы стать причиной ужасающих репрессий. Но ни один из этих аргументов против дискриминации не зависит от того, различимы или неразличимы генетически группы людей.

Концепция человеческой природы далека от поощрения дискриминации, напротив, в ней причина нашего противостояния дискриминации. Вот где критически важно различать врожденные особенности и врожденные универсальные черты. Независимо от уровня интеллекта, или физической силы, или любых других качеств, выраженность которых может меняться, все люди имеют общие черты. Никому не нравится быть рабом. Никому не нравится быть униженным. Никому не нравится несправедливое отношение — отношение, зависящее от черт, которые человек не может контролировать. Наше отвращение к рабству и дискриминации исходит из убежденности, что, как бы люди ни отличались друг от друга в каких-то отношениях, в этом они одинаковы. Эта убежденность, между прочим, контрастирует с якобы прогрессивной доктриной, что люди не имеют врожденных потребностей, из чего следует, что их можно приучить получать удовольствие от несвободы и унижения.

Идея, что политическое равноправие — это нравственная позиция, а не эмпирическая гипотеза, высказывалась величайшими в истории поборниками равенства. Декларация независимости гласит: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными». Ее автор, Томас Джефферсон, пояснил, что он имеет в виду равенство в правах, а не биологическое равенство. Например, в 1813 году он писал в письме к Джону Адамсу: «Я согласен с вами, что среди людей существует естественная аристократия. В ее основе — добродетель и таланты… Опыт показывает, что моральные и физические свойства человека, и хорошие и плохие, до определенной степени могут передаваться от отца к сыну»11. (Тот факт, что Декларация первоначально касалась только белых мужчин и что Джефферсон не был сторонником равноправия в своей частной жизни, не отменяет этот аргумент. Джефферсон защищал политическое равенство белых мужчин — новая идея для того времени, — даже признавая изначальные различия между ними.) Точно так же Авраам Линкольн считал, что авторы Декларации «не имели в виду, что все равны в цвете кожи, размере, интеллекте, нравственном развитии или социальном положении», но только в уважении к их «определенным неотъемлемым правам»12.

Некоторые влиятельные современные мыслители в биологии и науках о человеческой природе проводят такое же различие. Эрнст Майр, один из основателей современной теории эволюции, мудро предвидел грядущие четыре десятилетия дебатов, когда писал в 1963 году:

 

Равенство, несмотря на явное несовпадение с идентичностью, все же достаточно замысловатое понятие и требует нравственной позиции, на которую многие, кажется, не способны. Часто разницу между людьми отрицают и приравнивают равенство к идентичности. Либо заявляют, что человек как вид исключение в органическом мире, в том смысле, что его гены контролируют только морфологические признаки, а все остальные особенности ума или характера обязаны «обусловливанию» или другим негенетическим факторам. Такие авторы удобно игнорируют результаты близнецовых исследований и генетического анализа неморфологических признаков у животных. Идеология, основанная на таких очевидно ложных предпосылках, может привести только к катастрофе. Если защита равенства людей основывается на их идентичности, то как только будет доказано, что ее не существует, обоснование равенства также будет утрачено13.

 

Ноам Хомский развивал ту же мысль в статье под названием «Психология и идеология». Хотя он был не согласен с аргументом Хернштейна об IQ (рассмотренным в главе 6), он не соглашался и с обвинением Хернштейна в расизме и дистанцировался от своих коллег — радикальных ученых, объявивших факты опасными:

 

Корреляция между расой и IQ (там, где ее существование доказано) может повлечь за собой социальные последствия исключительно в расистском обществе, в котором каждый индивид приписан к определенной расовой категории и в котором с ним обращаются не как с полноправной личностью, а как с представителем своей категории. Хернштейн упоминает возможную корреляцию между ростом и IQ. Насколько этот факт социально важен? Абсолютно не важен, поскольку наше общество не страдает от дискриминации по росту. Мы не настаиваем на том, чтобы относить каждого взрослого в категорию «выше шести футов» или «ниже шести футов», решая, какое образование ему следует получать, или где он должен жить, или какую работу выполнять. Наоборот, он таков, каков есть, независимо от средних значений IQ людей его ростовой категории. Не большее значение в нерасистском обществе должна иметь и категория расы. Средний IQ людей определенного расового происхождения не имеет никакого отношения к ситуации конкретного человека, который таков, каков он есть…

Кстати говоря, удивительно, но многих комментаторов раздражает, что IQ может быть наследуемым, и возможно, в существенной степени. Интересно, насколько раздражающим было бы для них открытие, что рост, музыкальный талант, скорость бега на 100 метров частично заданы генетически? Почему необходимо иметь какие бы то ни было предубеждения относительно этих вопросов и как ответы на них, какими бы они ни были, соотносятся с серьезными научными темами (на существующем уровне наших знаний) или с общественной практикой в справедливом обществе?14

 

Некоторых читателей, возможно, не убедит эта возвышенная позиция. Если бы все расы и оба пола были идентичны в своих талантах, дискриминация была бы просто обречена на провал и люди отказались бы от нее, как только факты стали бы очевидны. Но если они не идентичны, то разумно принимать различия во внимание. В конце концов, согласно теореме Байеса, специалист, которому необходимо сделать предположение (например, преуспеет ли некто в профессии), должен принимать во внимание априорную вероятность, такую как базовый уровень успеха представителей группы, к которой «некто» принадлежит. Если люди разного пола и расы в среднем различаются, расовое профилирование[19] или гендерные стереотипы статистически обоснованы, и наивно ожидать, что информация о расе и поле не будет использована для предвзятых выводов. Так что идея относиться к людям как к индивидуальностям кажется слишком хрупким основанием для надежды на уменьшение дискриминации.

В ответ на это беспокойство скажем прямо: опасность возникает в любом случае, неважно, что служит причиной различий между группами — гены или окружение. Среднее есть среднее, и специалист, принимающий решение, должен волноваться лишь о том, каково оно, а не о том, какова его причина.

Более того, факт, что дискриминация может быть экономически оправданной, действительно несет угрозу, только если приветствовать жесткую экономическую оптимизацию любой ценой. Но на самом деле мы располагаем политическими инструментами, позволяющими ставить нравственные принципы выше экономической эффективности. Например, продавать свой голос на выборах, свои органы и своих детей — незаконно, даже если экономисты станут убеждать нас, что любой добровольный обмен приносит выгоду обеим сторонам. Подобное отношение естественно для современных демократий, и мы можем так же решительно выбрать государственную политику и личные правила, которые не поддерживают расовую и гендерную предубежденность15.

Моральные и юридические запреты не единственный способ снизить уровень дискриминации, учитывая вероятную разницу между группами. Чем большей информацией о квалификации претендента мы располагаем, тем меньшее значение в процессе принятия любого решения относительно этого человека будет придаваться средним для расы или средним для пола показателям. Следовательно, лучший способ избавиться от дискриминации — это более точное и расширенное тестирование умственных способностей, потому что тогда у нас будет столько информации для прогнозов относительно индивидуума, что не возникнет соблазна учитывать его расу или пол. (Хотя, конечно, эта идея не имеет политического будущего.)

Дискриминация — в смысле использования статистически прогнозируемых признаков группы, к которой принадлежит индивидуум, — в процессе принятия решения относительно этого индивидуума не всегда аморальна, по крайней мере мы не всегда считаем ее таковой. Чтобы с абсолютной точностью предсказать чье-либо поведение, нам потребовался бы аппарат для рентгена души. Предсказание поведения, даже с помощью инструментов, которые у нас есть, — тестов, интервью, анкетных данных, рекомендаций — потребовало бы неограниченных ресурсов, если бы мы хотели использовать их в полной мере. Для принятия решений в ограниченный промежуток времени и с ограниченными ресурсами (а цена ошибки высока) приходится использовать некоторые групповые черты в качестве основы для суждения о человеке. А это неизбежно приводит к оценкам на основе стереотипов.

В некоторых случаях общего между двумя группами так мало, что мы не испытываем дискомфорта, дискриминируя одну из них полностью. Например, никто не выступает против того, что в наши школы не допускаются шимпанзе, хотя вполне возможно, что, если мы протестируем каждого шимпанзе на планете, мы найдем одного, способного научиться читать и писать. Мы пользуемся видовым стереотипом, что шимпанзе не может получить никакой пользы от человеческого образования, тем более что вероятность найти исключение не стоит затрат на проверку каждого животного.

В более реалистичных обстоятельствах мы должны в каждом конкретном случае заново принимать решение о том, оправдана ли дискриминация. Отказ всем подросткам в праве голоса и водительских правах — это дискриминация по возрасту, несправедливая в отношении некоторых ответственных молодых людей. Но мы не хотим нести ни финансовых издержек, необходимых для проведения массовых тестов на психологическую зрелость, ни моральных — из-за ошибочных решений, повлекших за собой гибель людей в авариях. Практически все возмущаются случаями расового профилирования, когда водителя останавливают за то, что он «управляет автомобилем, будучи чернокожим». Но в 2001 году, после нападения террористов на Всемирный торговый центр и Пентагон, около половины опрошенных американцев сказали, что они не против «этнического профилирования» — тщательной проверки пассажиров, «летающих на самолетах, будучи арабами»16. Люди, думающие, что расовое и этническое профилирование — это разные вещи, видимо, считают, что выгода от поимки продавца марихуаны не стоит вреда, причиненного невинным чернокожим водителям, однако польза от поимки террориста-смертника перевешивает вред, нанесенный невинным арабским пассажирам. Анализ затрат и выгод иногда используется и для того, чтобы оправдать расовые преференции: считается, что выигрыш от расово неоднородных офисов и кампусов перевешивает издержки дискриминации белых.

Возможность, что мужчины и женщины не во всех отношениях одинаковы, также ставит политических лидеров перед выбором. Считается предосудительным, если банк нанимает больше мужчин-менеджеров, чем женщин из-за того, что те не уволятся, родив ребенка. Но будет ли также предосудительно, если пара наймет не мужчину, а женщину в качестве няни для своей дочери, потому что в таком случае меньше вероятность сексуального насилия? Большинство людей полагают, что наказание за конкретное преступление должно быть одинаковым независимо от того, кто его совершил. Но, зная о сексуальных эмоциях, типичных для каждого из двух полов, должны ли мы наказывать одинаково мужчину, совратившего 16-летнюю девочку, и женщину, соблазнившую 16-летнего мальчика?

С такими вопросами сталкиваются жители демократических стран, решая, что же делать с дискриминацией. Смысл не в том, что различия между группами не могут использоваться в качестве основы для дискриминации. Смысл в том, что они не обязательно должны так использоваться, и в определенных случаях мы можем, по моральным соображениям, решить, что так делать нельзя.

 

* * *

 

Таким образом, «чистый лист» не обязательное условие для борьбы с сексизмом, расизмом и социал-дарвинизмом — убеждением, что бедные и богатые заслуживают своего статуса и, следовательно, мы должны отказаться от всех принципов экономической справедливости в пользу политики абсолютного невмешательства в экономику.

Страх перед социальным дарвинизмом заставляет современных интеллектуалов относиться к идее, что общественный класс каким-то образом связан с генами, как к радиоактивному плутонию, хотя сложно себе представить, что это не может быть верно хотя бы частично. Позаимствую пример у философа Роберта Нозика: предположим, миллион человек готовы отдать $10, чтобы услышать, как поет Паваротти, и не хотят платить $10, чтобы послушать, как пою я. Частично причина в том, что мы с Паваротти отличаемся генетически. Даже в абсолютно справедливом обществе Паваротти станет на $10 млн богаче и попадет в экономическую страту, куда меня мои гены не пускают17. То, что бо́льшие награды достаются людям с бо́льшими врожденными способностями, если другие люди готовы платить за плоды их таланта, — грубый факт. Единственное, что может помешать этому, — случайное распределение людей по кастам, контроль государства над всеми экономическими транзакциями или то, что врожденных талантов не существует, потому что мы — «чистые листы».

Удивительное количество интеллектуалов, особенно среди левых, действительно отрицают, что существует такая вещь, как врожденный талант, особенно интеллект. Стивен Джей Гулд написал свой бестселлер 1981 года под названием «Ложное измерение человека» (The Mismeasure of Man) для того, чтобы развенчать «абстрактное понятие интеллекта как единого целого, его локализации в мозге, его представления в виде одного числа для каждого индивидуума и использования этих чисел для ранжирования людей по степени их ценности, что неизменно обнаруживает, что подавляемые и неимущие группы — расы, классы, пол — изначально ущербны и заслуживают своего положения»18. Философ Хилари Патнэм доказывал, что концепция интеллекта — часть социальной теории под названием «элитизм», приложимой к капиталистическому обществу:

 

В условиях менее соревновательных форм общественного устройства теория элитизма могла бы быть заменена другой — теорией эгалитаризма, которая утверждает, что обычные люди могут делать все, что захотят, и делать это хорошо, если (1) они высоко мотивированы и (2) работают сообща19.

 

Другими словами, каждый из нас может стать Ричардом Фейнманом или Тайгером Вудсом, если только мы высоко мотивированы и работаем сообща.

Совершенно фантастическое чувство испытываешь, читая профессоров, отрицающих существование интеллекта. Профессора одержимы интеллектом. Они обсуждают его бесконечно, рассматривая вопросы приема студентов, нанимая преподавателей и сотрудников, а особенно сплетничая друг о друге. Точно так же ни граждане, ни политики не могут игнорировать эту концепцию, независимо от отношения к ней. Люди, которые говорят, что не верят в IQ, тут же вспоминают о нем в дискуссиях о высшей мере наказания для убийцы, чей IQ равен 64, о запрете свинцовой краски, которая понижает IQ ребенка на пять пунктов, или в обсуждении, достаточно ли Джордж Буш образован для того, чтобы занимать пост президента. В любом случае сегодня существует достаточно доказательств того, что интеллект — стабильная характеристика личности, что он связан с качествами мозга (включая общий размер, количество серого вещества в лобных долях, скорость нейронной передачи и метаболизм глюкозы), что он частично наследуем и что его уровень можно использовать для прогноза некоторых жизненных достижений, например дохода или социального статуса20.

Существование врожденных талантов тем не менее не подразумевает социальный дарвинизм. Это опасение основано на двух ложных заключениях. Первое — мышление по типу «все или ничего», которое часто проникает в дискуссии о социальных последствиях генетики. То, что врожденные особенности, возможно, один из источников социального статуса, еще не значит, что это — единственный источник. Есть и другие — чистая удача, унаследованное богатство, расовые и классовые предрассудки, неравные возможности (такие, как образование и социальные связи) и культурный капитал: привычки и ценности, способствующие экономическому успеху. Признав, что талант имеет значение, не обязательно считать, что предубеждения и неравные возможности его не имеют.

Но что более важно: даже если унаследованные таланты могут привести к социально-экономическому успеху, это еще не значит, что успех заслужен в моральном смысле. Социальный дарвинизм основан на предпосылке Спенсера, что эволюция может подсказать нам, что правильно, — что понятие «хороший» может быть сведено к «эволюционно успешный». Это малоизвестный вариант «натуралистической ошибки»: веры, что все, что происходит в природе, — это хорошо. (Спенсер также путал социальный успех — богатство, власть и статус — с эволюционным успехом: количеством жизнеспособных потомков.) Натуралистическая ошибка была описана философом Джорджем Муром в его книге 1903 года «Принципы этики» (Principia Ethica), книге, которая положила конец этике Спенсера21. Мур использовал принцип Юма (гильотину Юма): как бы убедительно вы ни показали, что что-то является истиной, из этого еще не следует, что оно должно быть истиной. Мур заметил, что разумно было бы поставить вопрос так: «Это поведение более эволюционно успешно, но хорошо ли оно?» Сам факт, что этот вопрос имеет смысл, показывает, что эволюционный успех и добродетель не одно и то же.

Но можно ли на самом деле примирить биологические различия с концепцией социальной справедливости? Конечно. В своей известной теории справедливости философ Джон Ролс предлагает нам представить себе общественный договор, подписываемый меркантильными агентами, ведущими переговоры вслепую, не зная о талантах и статусе, какие они унаследуют по рождению, — «духами», не знающими, какая «машина» им достанется. Он утверждает, что справедливое общество — единственное, в котором эти бесплотные «духи» согласились бы родиться, зная, что им, возможно, придется иметь дело с неблагоприятными социальными или генетическими условиями22. Если вы согласны с тем, что это разумная концепция справедливости и что агенты будут настаивать на широкой социальной поддержке и перераспределительном налогообложении (не устраняющем при этом стимулы, делающие лучше жизнь для всех), тогда вы согласитесь с уравнительной социальной политикой, даже если считаете, что разница в социальном статусе на 100 % наследуется генетически. Политика тогда будет в буквальном смысле вопросом справедливости, а не следствием идеи тождественности людей.

На самом деле существование присущих от рождения различий в способностях делает концепцию Ролса о социальной справедливости особенно актуальной и всегда уместной. Если бы мы были «чистыми листами» и если бы общество на самом деле избавилось от дискриминации, беднейшие могли бы считаться заслуживающими своего положения, поскольку они, видимо, сами решили не очень старательно работать, ведь способности-то у них такие же, как у всех! Но если люди одарены по-разному, некоторые могут оказаться среди беднейших даже в обществе, свободном от предубеждений, и даже если они стараются изо всех сил. Эта несправедливость, сказал бы последователь Ролса, должна быть скорректирована, но мы могли бы проглядеть ее, если бы не признали, что способности людей не одинаковы.

 

* * *

 

Кое-кто говорил мне, что такие высокопарные аргументы просто слишком сложны для опасного мира, в котором мы живем. Да, существуют доказательства того, что люди не одинаковы, но так как данные социальных наук не безупречны и так как идея неравенства может быть использована в самых худших целях фанатиками или приверженцами социального дарвинизма, не лучше ли нам перестраховаться и исходить из основной гипотезы — что люди идентичны? Некоторые считают, что, даже если бы мы были абсолютно уверены, что люди отличаются друг от друга генетически, нам все же стоило бы поддерживать вымысел, что они одинаковы, потому что это снижает вероятность злоупотреблений.

Этот аргумент основывается на ложном заключении, что все моральные следствия у «чистого листа» исключительно хороши, а у теории человеческой природы — дурны. Но в случае разницы между людьми, как и в случае сходства между ними, опасность подстерегает с обеих сторон. Если людей разного общественного положения ошибочно воспринимают как различающихся в их унаследованных способностях, мы можем пройти мимо дискриминации и неравных возможностей. По словам Дарвина, «если причина невзгод обездоленных не в законах природы, а в наших общественных институтах, наш грех — огромен». Но если людей, находящихся в разных социальных условиях, ошибочно считают одинаковыми, мы будем завидовать наградам, которые кто-то заслужил честно и справедливо, и можем применить силу, чтобы заколотить выпирающие шляпки гвоздей. Экономист Фредерик Хайек писал: «Это просто неправда, что люди рождаются равными… Если относиться к ним одинаково, результатом станет неравенство их действительного положения… единственный способ поставить их в равные условия — относиться к ним по-разному. Равенство перед законом и равенство в благосостоянии, таким образом, не только одно и то же, но и противоречат друг другу»23. Философы Исайя Берлин, Карл Поппер и Роберт Нозик высказывали похожие соображения.

Неравное отношение во имя равенства может принимать множество форм, и некоторые из них, такие как переложение налогового бремени на богатых, высокие налоги на недвижимость, распределение учеников в классы по возрасту, а не по способностям, квоты и предпочтения, оказываемые определенным расам или районам, ограничения, касающиеся частной медицины, доступной не для всех, и другие волюнтаристские решения имеют как сторонников, так и противников. Но некоторые могут быть очевидно опасными. Если мы считаем, что люди рождаются одинаковыми, но некоторые из них добиваются большего богатства и успеха, чем другие, мы можем сделать вывод, что те, кто богаче, должно быть, более жадны и ненасытны. И как только диагнозом вместо таланта признается грех, лекарством вместо перераспределения становится месть. Многие зверства XX века были совершены во имя эгалитаризма, и жертвами стали люди, чей успех использовался в качестве доказательства их преступности. Кулаки в Советском Союзе были истреблены Лениным и Сталиным; учителя, бывшие землевладельцы и «богатые крестьяне» подвергались унижениям, пыткам и убийствам во время китайской «культурной революции»; городских жителей и образованных профессионалов замучивали до смерти непосильным трудом и попросту уничтожали во время правления в Камбодже красных кхмеров24. Образованные и предприимчивые национальные меньшинства, процветавшие на чужбине, — индусы в Восточной Африке и Океании, ибос в Нигерии, армяне в Турции, китайцы в Индонезии и Малайзии, евреи практически повсеместно — выгонялись из своих домов и становились жертвами погромов, потому что их явно успешные представители считались паразитами и эксплуататорами25.

Если лист не пуст, то это предполагает, что компромисс между свободой и материальным равенством — неотъемлемая часть любой политической системы. Основные концепции политической философии могут быть определены в соответствии с тем, как они обращаются с этим компромиссом. Правые социал-дарвинисты не считают важным равенство, левый тоталитаризм не придает значения свободе. Левые последователи Ролса готовы пожертвовать некоторым количеством свободы во имя равенства, правые либертарианцы — некоторым количеством равенства ради свободы. И хотя разумные люди могут не соглашаться даже с самым лучшим компромиссом, неразумно притворяться, что этот компромисс не существует. А это, в свою очередь, значит, что любое открытие изначальных различий между индивидуумами не запретное знание, которое нужно пресекать, а информация, которая может помочь нам сделать выбор осмысленным и гуманным.

 

* * *

 

От угрозы евгеники можно избавиться так же легко, как и от угрозы социального дарвинизма и дискриминации. И опять, ключ — в обозначении грани между биологическими фактами и человеческими ценностями.

Если люди генетически имеют разный интеллект и характер, можем ли мы целенаправленно выводить породу более умных и милых людей? Возможно, хотя взаимодействие генетики и развития делает это гораздо более сложной затеей, чем воображают поклонники евгеники. Селекционное разведение не вызывает затруднений в случае генов с аддитивными эффектами — генов, которые действуют одинаково всегда и не зависят от других генов в геноме. Но некоторые свойства, такие как научный гений, спортивное мастерство, музыкальная одаренность, поведенческие генетики называют эмерджентными: они возникают только в результате определенной комбинации генов и не могут гарантированно передаваться потомству26. Более того, один и тот же ген в разных условиях может привести к разному поведению. Когда биохимика (и радикального ученого) Джорджа Уолда убеждали сдать образец своего семени в банк спермы нобелевских лауреатов имени Уильяма Шокли, он ответил: «Если вам нужна сперма, рождающая нобелевских лауреатов, вам стоит обратиться к людям вроде моего отца, бедного портного-эмигранта. Что моя-то сперма дала этому миру? Двух гитаристов!»27

Но даже если мы можем вывести породу людей с определенными чертами, стоит ли нам это делать? Для этого нам потребуется правительство, достаточно мудрое, чтобы знать, какие способности селекционировать, достаточно образованное, чтобы понимать, как осуществить селекцию, и настолько вездесущее, чтобы влиять на самые личные решения людей. Вряд ли кто-то в демократической стране доверил бы правительству такую власть, даже если бы оно пообещало нам лучшее общество в будущем. Цена свободы личности и возможные злоупотребления со стороны власть имущих были бы неприемлемыми.

Вопреки распространенному мнению радикальных ученых большую часть XX века евгеника была любимой темой левых, а не правых28. Ее защищали многие прогрессисты, либералы и социалисты, в том числе Теодор Рузвельт, Герберт Уэллс, Эмма Голдман, Бернард Шоу, Гарольд Ласки, Джон Мейнард Кейнс, Сидней и Беатрис Вебб, Маргарет Сэнгер и биологи-марксисты Джон Холдейн и Герман Мёллер. Нетрудно понять, почему стороны разделились именно так. Консервативные католики и протестанты Библейского пояса[20] ненавидели евгенику как попытку интеллектуальной и научной элиты взять на себя роль Бога. Прогрессистам она нравилась, потому что предполагала реформы вместо статус-кво, государственное регулирование экономики вместо свободного рынка и социальную ответственность вместо эгоизма. Более того, их вполне устраивало расширение роли государства ради достижения социальных целей. Большинство из них отказались от евгеники, только когда увидели, как она привела к принудительной стерилизации в США и Западной Европе и, позже, к политике нацистской Германии. История евгеники — один из многих случаев, когда нравственные проблемы, поставленные человеческой природой, не могут быть решены в рамках привычных дебатов между левыми и правыми, а должны быть проанализированы заново, с точки зрения конфликтующих ценностей, поставленных на карту.

 

* * *

 

Наиболее тошнотворные ассоциации биологической концепции человеческой природы — ассоциации с нацизмом. Хотя противостояние идее человеческой природы зародилось за несколько десятилетий до Второй мировой войны, историки согласны, что горькая память о холокосте была основной причиной того, что человеческая природа после Второй мировой превратилась в табу.

Безусловно, на Гитлера повлияли извращенные версии дарвинизма и генетики, популярные в начале XХ века, и в качестве обоснования своей зловещей доктрины он ссылался, в частности, на естественный отбор и выживание наиболее приспособленных. Он верил в крайний социал-дарвинизм, согласно которому единицами естественного отбора были группы и борьба между ними необходима для силы и мощи нации. Он считал, что эти группы в соответствии с конституциональными особенностями их членов выделились в расы, представители которых обладают общими биологическими признаками. При этом расы отличаются одна от другой в силе, смелости, честности, интеллекте и гражданском самосознании. Он писал, что прекращение существования низших рас — часть мудрости природы, что высшие расы обязаны жизнестойкостью и мощью своей генетической чистоте и что высшие расы подвергаются опасности деградации, смешиваясь с низшими. Он использовал эти убеждения как оправдание своих завоевательных войн и геноцида в отношении евреев, цыган, славян и гомосексуалов29.

Злоупотребление биологией со стороны нацистов напоминает нам, что извращенные идеи могут повлечь за собой ужасающие последствия и что интеллектуалы несут за это ответственность и должны позаботиться о том, чтобы их идеи не были использованы в губительных целях. Но отчасти эта ответственность и в том, чтобы не превращать ужас нацизма в общее место, эксплуатируя его в риторике академических склок. Называя людей, с которыми вы не согласны, нацистами, вы ничего не сделаете для памяти жертв нацизма или для предотвращения новых попыток геноцида. Именно потому, что эти события настолько мрачны, на нас лежит особая ответственность — определить их причины ясно и точно.

Ни одна идея не может быть ложной или вредной только потому, что ею злоупотребляли нацисты. Историк Роберт Ричардс писал о предполагаемой связи между нацизмом и эволюционной биологией: «Если достаточно таких туманных аналогий, нас всех пора гнать на эшафот»30. На самом деле, если мы захотим запретить идеи, которыми злоупотребляли нацисты, нам придется пожертвовать гораздо большим, чем приложение эволюции и генетики к человеческому поведению. Нам придется цензурировать эволюционные и генетические исследования, этим все сказано. И нам придется отказаться от множества других идей, которые Гитлер использовал для обоснования нацизма:

• Микробная теория заболеваний: нацисты постоянно ссылались на Пастера и Коха, говоря, что евреи подобны инфекционным бациллам и их нужно уничтожить, чтобы избежать заразы.

• Романтизм, энвайронментализм и любовь к природе: нацисты подчеркивали идеи романтизма в немецкой культуре о том, что немцы — судьбоносный народ, мистическими узами связанный с землей и природой. Евреи и другие меньшинства считались, наоборот, порождением вырождающихся городов.

• Филология и лингвистика: концепция арийской расы основывалась на предположении лингвистов о существовании доисторического племени индо-европейцев, которые тысячи лет назад распространились из мест своего происхождения и завоевали бо́льшую часть Европы и Азии.

• Религиозная вера: хотя Гитлер недолюбливал христианство, он не был и атеистом и придавал себе храбрости мыслью, что действует согласно Божественному плану31.

 

Опасность, что, реагируя на злоупотребления нацистов, мы можем исказить науку — не гипотетическая. Историк науки Роберт Проктор описывал, как официальные лица американского здравоохранения не торопились признавать, что курение провоцирует рак, потому что первыми эту связь обнаружили нацисты32. И некоторые немецкие ученые признают, что биомедицинские исследования в их стране отстают от мирового уровня из-за смутных исторических ассоциаций с нацизмом33.

Гитлер был злом, потому что стал причиной смерти 30 млн человек и невообразимых страданий бесчисленного их количества, а не потому, что его убеждения имели отношение к биологии (или к лингвистике, или к природе, или к курению, или к Богу). Перекладывание вины за действия фюрера на те или иные стороны его убеждений может привести к обратному эффекту. Идеи взаимосвязаны, и, если окажется, что какая-то из идей, которых придерживался Гитлер, содержит зерно истины, например, что расы — биологическая реальность или индоевропейцы действительно были воинственным племенем, — мы не захотим признать, что нацисты хоть в чем-то были правы.

Нацистский холокост стал тем единственным событием, которое изменило отношение к бесчисленному количеству политических и научных тем. Но это был не единственный холокост XX века, вдохновленный идеологией, и мыслящие люди только начинают осознавать уроки остальных, таких как массовые убийства в Советском Союзе, Китае, Камбодже и других тоталитарных государствах, совершавшиеся во имя марксизма. Рассекречивание советских архивов, обнародование данных и воспоминаний о китайской и камбоджийской революциях заставляют пересмотреть последствия идеологии такой же разрушительной, как та, что стала причиной Второй мировой войны. Историки сегодня спорят о том, привели ли массовые убийства, форсированные военные наступления, рабский труд и рукотворный голод к смерти 100 млн или «всего» 25 млн? Они обсуждают, хуже ли эти зверства с нравственной точки зрения, чем нацистские, или «только» равны им34.

И вот примечательный факт: хотя обе идеологии — и нацистская, и коммунистическая — привели к убийствам в промышленных масштабах, их биологические и психологические теории были противоположны. Марксисты не использовали концепцию расы, отвергали идею генетической наследственности и враждебно относились к мысли о существовании человеческой природы, основанной на биологии35. Маркс и Энгельс не исповедовали явно доктрину «чистого листа» в своих сочинениях, однако они были твердо уверены, что природа человека не имеет устойчивых свойств. Она состоит лишь во взаимодействии групп людей с их материальной средой в конкретный исторический период и постоянно меняется по мере того, как люди изменяют окружающую среду и одновременно изменяются ею36. Поэтому разум не имеет врожденной структуры, но возникает в диалектическом процессе истории и социального взаимодействия. Как писал Маркс:

 

 

Вся история есть не что иное, как беспрерывное изменение человеческой природы37[21].

Обстоятельства в той же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства38[22].

Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание39[23].

 

 

Предвосхищая заявления Дюркгейма и Крёбера, что отдельный человеческий разум не стоит внимания, Маркс писал:

 

Но человек — не абстрактное, где-то вне мира ютящееся существо. Человек — это мир человека, государство, общество. Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений40[24].

Дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых отношений и интересов41[25].

Смерть кажется жестокой победой рода над определенным индивидом и как будто противоречит их единству; но определенный индивид есть лишь некое определенное родовое существо и как таковое смертен42[26].

 

Последователи же Маркса в XX веке однозначно соглашались с концепцией «чистого листа» или, по крайней мере, с близкой к ней метафорой эластичного материала. Ленин одобрял идеал Николая Бухарина о «производстве коммунистов из человеческого материала капиталистической эры»43. Поклонник Ленина Максим Горький писал: «Рабочий класс для Ленина — то же, что для металлиста руда»44 и «Грубый человеческий материал неизмеримо сложнее в обработке, чем древесина» (последнее — наслаждаясь поездкой по Беломорско-Балтийскому каналу, построенному руками рабов-заключенных)45. Мы натыкаемся на метафору «чистого листа» в сочинениях человека, которого можно считать ответственным за 65 млн смертей:

 

 

На чистом листе бумаги нет пятен, так что на нем могут быть написаны новые и самые прекрасные слова, нарисованы новые и самые прекрасные картины.

 

Мао Цзэдун46

 

И находим ее в лозунге политического движения, убившего четверть населения своей страны:

 

 

Только новорожденный ребенок безгрешен.

 

(Лозунг красных кхмеров)47

 

Массовые убийства, осуществляемые на государственном уровне, так же легко могут порождаться системой, которая не верит в наследственность, как и системой, которая в нее верит, — понимание этой истины переворачивает послевоенное представление о том, что пагубны только биологические подходы к поведению. Причины государственных геноцидов необходимо искать в убеждениях, общих для нацизма и марксизма, запустивших их на параллельные траектории, и, конкретно, в убеждениях, характерных для марксизма, которые привели к невероятным зверствам, совершенным во имя него. Этим и занимается новое поколение историков и философов48.

И нацизм, и марксизм стремились изменить человечество. «Изменение человека в массовом масштабе необходимо», — писал Маркс, «воля к созданию нового человечества» — суть национал-социализма, писал Гитлер49. Они были одинаково похожи и в своем революционном идеализме, и в тиранической уверенности в достижении этой мечты. Они не собирались запасаться терпением, необходимым для поэтапных реформ, или учитывать гуманитарные последствия своей политики. Одно это — уже готовый рецепт катастрофы. Как писал Александр Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ», «у Макбета слабы были оправдания — и загрызла его совесть. Да и Яго — ягненок. Десятком трупов обрывалась фантазия и душевные силы шекспировских злодеев. Потому что у них не было идеологии».

Идеологическая связь между марксистским социализмом и национал-социализмом — не фантазия50. В 1913 году Гитлер, живший тогда в Мюнхене, внимательно читал Маркса и, возможно, перенял у него роковой постулат, который станет общим для двух идеологий51. Это вера в то, что история есть предопределенная последовательность конфликтов между группами людей и что человеческое существование можно улучшить только победой одной группы над другими. Для нацизма группы — расы, для марксизма — классы. Для нацизма конфликт — социал-дарвинизм, для марксизма — классовая борьба. Нацизм желал победы для арийцев, марксизм — для пролетариата. Идеологию от зверств отделяло всего несколько шагов: борьба (часто эвфемизм для насилия) неизбежна и благотворна; определенные группы людей (неарийские расы или буржуазия) морально ущербны; и счастье человечества зависит от их порабощения или уничтожения. Кроме прямого оправдания жестоких конфликтов идеология межгрупповой борьбы поощряет отвратительное проявление общественной психологии: склонность разделять людей на своих и чужих и считать чужих не совсем людьми. Неважно, чем определяются группы — своей биологией или историей. Психологи обнаружили, что спровоцировать враждебность между группами можно моментально, сортируя людей каким угодно способом, даже просто подбрасывая монетку52.

Идеология межгрупповой борьбы объясняет схожие последствия марксизма и нацизма. Идеология «чистого листа» помогает объяснить некоторые особенности, характерные только для марксистских государств:

• Если люди не различаются психологически своими талантами и побуждениями, тогда тот, кто добился большего богатства, вор и корыстолюбец (я уже говорил об этом). Массовые убийства кулаков — зажиточных, «обуржуазившихся» крестьян — происходили и в Советском Союзе при Ленине и Сталине, и в Китае при Мао, и в Камбодже при Пол Поте.

• Если от рождения разум человека не структурирован и формируется только опытом, тогда общество, которому нужны правильные умы, должно контролировать опыт («Самые прекрасные стихи пишутся на чистых листах»)53. Марксистские государства XX века были не просто диктатурами, это были тоталитарные диктатуры. Они пытались контролировать каждый аспект жизни: воспитание детей, образование, стиль одежды, развлечения, архитектуру, искусство, даже еду и секс. Писателей в Советском Союзе называли «инженерами человеческих душ». В Китае и Камбодже постоянно проводились неприемлемые эксперименты с обязательными общественными столовыми, общими спальнями для однополых взрослых и отделением детей от родителей.

• Коль скоро люди формируются социальным окружением, тогда, если человек вырос в буржуазной среде, это оставляет несмываемое пятно на его психологии («Только новорожденный ребенок безгрешен»). Потомки землевладельцев и «богатых крестьян» в постреволюционных режимах носили вечную стигму, их подвергали гонениям так яростно, будто буржуазное происхождение — это генетическая черта. Хуже того, происхождение не увидишь глазом, его можно узнать только от третьих лиц, а потому практика доносов о «плохом происхождении» стала оружием социального соперничества. Это привело к обличениям и паранойе, что сделало жизнь в таких режимах оруэлловским кошмаром.

• Если человеческой природы, заставляющей людей защищать интересы своей семьи в ущерб интересам «общества», не существует, тогда люди, собирающие больший урожай со своих личных огородов, чем с колхозных полей, где весь урожай отходит государству, — жадные, ленивые и должны быть за это наказаны. Страх, а не личный интерес становится мотивацией труда.

• В целом, если отдельные умы — взаимозаменяемые компоненты суперорганической сущности, называемой обществом, тогда общество, а не личность — естественная единица здоровья и благополучия, и именно в его интересах должны стараться люди. Здесь нет места для прав человека.

Я не хочу сказать, что «чистый лист» — порочная доктрина: она порочна не более, чем вера в человеческую природу. И та и другая сами по себе далеки от жутких преступлений, совершенных под их знаменами, и должны оцениваться на основании фактов. Но я хочу опровергнуть упрощенное представление о связи наук о человеческой природе с моральными катастрофами XX века. Эта поверхностная ассоциация мешает нам понять самих себя и причины этих катастроф. Тем более если эти причины имеют отношение к тем сторонам нашей натуры, которых мы пока полностью не понимаем.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: