И ФИНАНСОВАЯ АРИСТОКРАТИЯ

 

Великие корпорации существуют только потому, что они создаются и охраняются нашими институтами, и именно поэтому наше право и наша обязанность добиться, чтобы они действовали в гармонии с этими учреждениями.

Теодор Рузвельт. Послание конгрессу «О положении

в стране», 3 декабря 1901 года¹

 

Подозрение, испытываемое к крупным и мощным банкам, такое же давнее, как и история самих Соединенных Штатов; его корни уходят по крайней мере к Томасу Джефферсону, автору Декларации независимости, государственному секретарю при президенте Джордже Вашингтоне, третьему президенту Соединенных Штатов и верному стороннику свободы личности. Хотя Джефферсон является одним из самых почитаемых основателей республики, многие считают, что экономистом он был не очень сильным². Джефферсон выступал за аграрное общество с децентрализованными учреждениями и ограниченной политической и экономической властью. Он с большим подозрением относился к банкам и всегда активно их критиковал. Вот что он, к примеру, язвительно писал: «Я искренне верю, как и вы, что банковские учреждения более опасны, чем армия, остановившаяся на постой»³. В письме Джеймсу Мэдисону Джефферсон даже высказал предположение и сделал это совершенно серьезно, что любой человек, сотрудничающий с банком, который учрежден на основе королевского (Великобритании) декрета, виновен в государственной измене и должен быть наказан⁴.

Однако Соединенные Штаты не стали децентрализованным аграрным обществом. Отчасти это произошло потому, что на всем протяжении американской истории у финансов, торговли и промышленности также были свои сторонники. Джефферсону возражал Александр Гамильтон, министр финансов в период президентства Вашингтона, выступавший за сильное федеральное правительство, которое активно поддерживает экономическое развитие. В частности, Гамильтон был убежден, что правительство должно обеспечить выделение достаточных кредитов для финансирования экономического развития и преобразования Америки в процветающую страну с доминированием предпринимательского духа. Это потребует внедрения современных форм финансирования, отличающихся от тех, которые предлагал Джефферсон. Трения, имевшиеся между Джефферсоном и Гамильтоном, сохранились до наших дней.

Гамильтон выступал за банк, имеющий государственную лицензию на ведение своей деятельности (хотя в значительной степени являющийся частной собственностью), который создан по образцу Bank of England, управляет деньгами федерального правительства и является важным источником кредитования для правительства и экономики. Законодательные документы для создания (First) Bank of che United States конгресс принял в 1791 году без всяких трений. Однако Джефферсон усиленно призывал президента Вашингтона наложить на них вето, утверждая, что по Конституции страны полномочия по лицензированию банка конгрессу не предоставлены и, следовательно, в соответствии с десятой поправкой («Полномочия, которые не делегированы Соединенным Штатам настоящей Конституцией и пользование которыми ею не запрещено отдельным штатам, сохраняются за штатами либо за народом») остаются у властей штата*. Вашингтон пошел еще дальше: он попросил Джеймса Мэдисона (главного автора Конституции и Билля о правах) подготовить проект вето, но при этом президент предоставил Гамильтону возможность ответить на этот проект⁵. Меморандум Гамильтона длиной в пятнадцать тысяч слов, в основном написанный в последнюю минуту, убедил Вашингтона в том, что федеральный банк был «необходимой и правильной» областью деятельности конгресса, отвечавшего за обеспечение финансовой стабильности и регулирование торговли через создание более широкой коммерческой системы⁶. Поэтому президент подписал закон, не позволив Джефферсону использовать свои контрдоказательства⁷.

После столь шумного начала с яркими риторическими высказываниями противоборствующих сторон следующий исторический период был довольно скучным. Благодаря поддержке Гамильтона Bank of the United States функционировал в широких масштабах, управлял поступающими доходами правительства и теми платежами, которые оно должно было делать, а также способствовал совершению других платежей, осуществлявшихся в тогда небольшой и разделенной на отдельные части финансовой системе⁸. Деятельность банка помогла ему приобрести много сторонников, хотя среди них не было ни Джефферсона, ни Мэдисона (по крайней мере на первых порах), которые создали Демократическую республиканскую партию, чтобы противостоять федералистской партии Гамильтона.

 

* Десятая поправка, часть Билля о правах, формально тогда еще не вступила в силу, хотя к концу 1790 года ее уже ратифицировали девять штатов из десяти, необходимых для вступления ее в силу.

 

Отчасти это соперничество было вызвано созданием Bank of the United States. Если говорить об основных экономических вопросах, Гамильтон был прав. Экономическое развитие молодых Соединенных Штатов в значительной степени зависело, как показали современные ученые, в частности Ричард Силла и Питер Руссо⁹, от наличия эффективно функционирующей финансовой системы. В Соединенных Штатах в 1780-е годы «не было почти никаких элементов современной финансовой системы, [но] к 1820-м годам уже была создана творчески действующая и крупная финансовая система, которая была, возможно, не хуже любой другой, имевшейся тогда в мире»¹⁰. Такое положение дел объяснялось не только наличием Bank of the United States, но и другими финансовыми реформами, проведенными Гамильтоном, в частности повышенным вниманием к управлению денежными потоками, поступающими в казначейство и выходящими из него, и депонированию денег в «выбранные банки», а также его отчетами конгрессу о кредитах и производстве, которые оказывали заметное влияние на взгляды конгрессменов¹¹. Гамильтон утверждал (и делал это успешно), что федеральное правительство должно взять на себя долги отдельных штатов, возникшие во время Американской революции, тем самым установив важный прецедент: Соединенные Штаты всегда будут выплачивать свои долги¹². По словам Рона Чернова, «Гамильтон не столько создавал рыночную экономику Америки, сколько способствовал развитию культуры и правовой среды, в которых такая экономика процветала»¹³. Результатом таких усилий стало создание стабильных и относительно благоприятных условий для ведения банковской деятельности. В 1789 году в Соединенных Штатах было только три банка, но в 1790-е годы лицензии получили двадцать восемь банков, а в течение первого десятилетия 1800-х годов — еще семьдесят три¹⁴. Акционеры банка несли ограниченную ответственность, что было действительно новинкой в этой области для того времени (в Англии до 1850-х годов только Bank of England действовал с ограниченной ответственностью), что помогло привлечь предпринимателей и деньги¹⁵. К 1825 году, когда численность населения в Соединенных Штатах и Соединенном Королевстве (Великобритании и Северной Ирландии) была примерно одинаковой (11, 1 миллиона и 12, 9 миллиона соответственно), общая сумма банковского капитала в США была почти в 2, 5 раза больше, чем в Соединенном Королевстве¹⁶.

Соединенные Штаты также стремительно создали хорошо работающий рынок ценных бумаг, который смог привлекать капитал со всего мира. Уже к 1803 году более половины всех ценных бумаг США принадлежали европейским инвесторам¹⁷. К 1825 году в Соединенных Штатах было 232 зарегистрированные ценные бумаги (всего в Нью-Йорке, Филадельфии, Бостоне, Балтиморе и Чарльстоне), что было уже относительно недалеко от 320 ценных бумаг, зарегистрированных в Англии. При этом уровень рыночной капитализации в обеих странах был одинаковым. Многие из компаний, зарегистрированных на американских фондовых рынках, представляли ведущие отрасли экономики того времени, в том числе страхование, транспорт, коммунальные услуги и производство¹⁸. Изобилие банковского капитала и активное финансирование за счет акций означало, что в стране имелось множество денег, доступных для инвестиций в новые виды бизнеса и расширение уже действующих, которые первоначально были сосредоточены в Новой Англии, но вскоре распространились по всей территории США¹⁹.

Наличие современной финансовой системы стало еще более важным условием в связи с нарастанием промышленной революции, произошедшей в начале девятнадцатого века, которую не предвидели ни Джефферсон, ни даже Гамильтон. Во время их дебатов промышленная революция была еще явно в зародышевом состоянии и в значительной степени ограничена пределами Англии. Однако последовательное применение технологий при производстве товаров существенно повышало потенциальный объем продукции американской экономики и постоянно меняло то место, которое США занимали в мире. Так как для индустриализации нужны инвестиции в новые технологии, то требуется и кредитование. Мелкие хозяйства Джефферсона, возможно, и отражали демократический политический идеал (по крайней мере для тех, кому посчастливилось стать собственниками хозяйств, а не быть рабами, работающим на владельцев), но для долгосрочного процветания были необходимы крупномасштабная торговля и промышленность, а для каждого из этих направлений нужны банки. При ретроспективном рассмотрении экономические позиции Джефферсона кажутся причудами, вызванными либо его неосведомленностью, либо его отвращением к интересам коммерческих кругов с севера страны, которые, как он правильно предсказал, получат выгоды при наличии сильного центрального правительства и в конце концов подорвут позиции южных плантаторов и владельцев рабов, к числу которых он и сам относился²⁰.

Но хотя Гамильтон, возможно, был прав в отношении экономики, надо учесть, что вовсе не она больше всего беспокоила Джефферсона. Его опасения, связанные с крупными финансовыми учреждениями, не имели ничего общего с эффективным распределением капитала и всеми вопросами использования власти. Джефферсон правильно понимал, что важнейшие экономические функции банков (посредничество при осуществлении финансовых операций и создание механизма предоставления кредитов и управление им) могут привести к тому, что со временем эти институты получат в свое распоряжение значительную экономическую и политическую власть. В 1790-е годы Джефферсона особенно беспокоило, что Bank of the United States мог получить мощный рычаг влияния на федеральное правительство, так как являлся его главным кредитором и платежным агентом и своими решениями о предоставлении кредита или отказе в нем мог влиять на то, кто окажется победителем в экономическом соперничестве, а кто будет среди проигравших. За последние двести лет финансовые учреждения и рынки стали еще более значимыми участниками повседневной экономической деятельности, а их влияние, оказываемое при этом, настолько усилилось, что крупные компании стали так же зависеть от краткосрочных кредитов, которые они используют для управления своими денежными потоками, как от электричества. По мнению Джефферсона, все большее значение финансирования для общества будет приводить ко все большему увеличению мощи банков, которой они будут пользоваться в интересах банкиров, а в крайних случаях эта мощь даже может угрожать американской демократии, так как способна ее подорвать.

В вопросах экономической политики мы, как правило, если говорить о нации в целом, отдаем предпочтение взглядам Гамильтона. Вот что сказал президент Кальвин Кулидж в 1925 году: «[Американский народ] очень сильно заинтересован в производстве, покупках, продажах, инвестировании и процветании в мире»²¹. На протяжении большей части американской истории такой подход служил нам относительно хорошо. Соединенные Штаты не стали бы самой большой экономикой в мире, если бы у них не было финансового сектора, в большинстве случаев направляющего капитал так, чтобы он стал инвестициями в новые технологии и процессы, которые очень важны для долгосрочного повышения производительности труда.

Однако наше предпочтение взглядов Гамильтона — стремление к эффективности, положительное отношение к большим масштабам, позитивный настрой ко всему, что приносит деньги, — если их положить на одну чашу весов, в какой-то мере уравновешиваются наследием Джефферсона, если его положить на другую чашу. Хотя Джефферсон проиграл битву за Bank of the United States (и его худшие опасения не оправдались), его стремление остановить все большую концентрацию экономической или финансовой мощиразделяли и трое из его наиболее важных преемников. В 1830-х годах столкновение Эндрю Джексона с Second Bank of the United States приостановило создание сконцентрированного финансового сектора. В начале двадцатого века крестовый поход против промышленных трестов, начатый Теодором Рузвельтом, в конце концов остался безрезультатным, так как ему не удалось ослабить мощь частных банков, символом которых выступал J.P. Morgan, но во время Великой депрессии 1930-х годов Франклин Делано Рузвельт наконец-то смог разделить крупнейшие банки и ограничить их виды деятельности с повышенной степенью риска. Хотя эти президенты не достигли всех своих целей, традиции Джефферсона, которые они продолжили, стали противовесом влиянию Гамильтона, так как помогли помешать мощной и действовавшей до этого без всяких ограничений финансовой системе, что препятствовало достижению процветания в масштабах всей страны. Американская финансовая система в своем развитии колебалась в широком диапазоне, от варианта с предельной концентрацией до фрагментации на отдельные составляющие, но в долгосрочной перспективе она помогла нам добиться непревзойденного процветания без ущерба для нашей демократической системы, по крайней мере пока. Но сегодня, когда мы сталкиваемся с крупнейшим и наиболее концентрированным финансовым сектором в нашей национальной истории, наследие Джефферсона вновь требует нашего внимания.

 

МЕСТЬ ДЖЕФФЕРСОНА

 

Опасения Джефферсона в отношении крупных банков были характерны и для седьмого президента США, Эндрю Джексона, причем проявлялись они у него еще сильнее, на уровне одержимости. «Крепкий орешек», как его называли, так же как и Джефферсон, положительно относился к идеалу аграрной республики и не доверял банкирам из крупных городов²². Не менее важно и то, что он верил в президентскую власть и считал крупный национальный банк своим соперником, с которым приходилось иметь дело.

После того как в 1811 году срок действия устава Bank of the United States истек, попытки законодателей продлить его чутьбыло не провалились. Однако экономические потрясения, вызванные войной 1812 года, и возникший после нее хаос в финансовой системе убедили политиков в необходимости национального банка. Конгресс принял закон, предусматривающий создание Second Bank of the United States, который подписал президент Джеймс Мэдисон, и в 1816 году этот банк начал действовать, получив полномочия на ведение своей деятельности в течение двадцати лет²³.

К тому времени когда Джексона в 1828 году избрали президентом, Second Bank функционировал как «важный административный орган государственной власти»²⁴, регулировавший объем денежной массы, осуществлявший повседневные финансовые операции правительства США, эмитировавший банкноты и предоставлявший кредиты как федеральным властям, так и клиентам из частного сектора (в том числе известным политикам). Банк, которым управлял Николас Биддл, поддерживал развитие американских рынков капитала и помогал координировать деятельность банковской системы, которая в основном работала на региональном (штата) или местном уровне²⁵.

Однако Джексон выступил против Second Bank и сделал это как по экономическим, так и по политическим мотивам. Он ненавидел бумажные деньги и верил только в самые твердые из всех твердых денег — золото и серебро. Бумажные деньги, считал он, позволяют банкам и банкирам искажать функционирование экономики и делать это за счет простых людей. Кроме того, монопольное управление Second Bank государственными финансами позволило Биддлу и его друзьям получить влияние (и прибыль), которое, по мнению Джексона, по праву принадлежит исполнительной власти. Особую ярость у президента вызывал тот факт, что Биддл использовал свою экономическую власть для достижения благосклонного отношения к себе конгресса, благодаря которой избранные представители потом оказывали ему поддержку; почти каждый известный человек, поддерживавший Биддла, был ему должен значительную сумму (в том числе должниками были такие ведущие политики того времени, как Дэниел Уэбстер и Генри Клей)²⁶. Вот что сказал по этому поводу Николас Трист, секретарь Джексона, конечно, отражая взгляды самого президента: «Независимо от ее проступков сама по себе такая власть и вообще ее существование несовместимы с природой и духом наших институтов»²⁷.

Когда в 1832 году, за четыре года до окончания срока действия устава Second Bank, Биддл и его союзник Генри Клей попытались продлить этот срок, началась так называемая банковская война. Клей пытался использовать этот вопрос в своих политических целях, когда вел кампанию по своему избранию президентом страны²⁸. Чтобы обеспечить ему более широкую поддержку, Биддл поручил служащим банка активнее заниматься кредитованием, рассчитывая за счет этого добиться большей популярности²⁹. Конгресс проголосовал за продление срока действия устава банка, но Джексон наложил вето на это решение. Это вето было подкреплено внушением, которое президент сделал Верховному суду (в споре между Джефферсоном и Гамильтоном о конституционности Bank of the United States этот суд решил в пользу последнего), его нападением на бумажные деньги («Конгресс создал монетный двор для чеканки монет... Поэтому под деньгами понимаются отчеканенные монеты, стоимость которых можно таким образом регулировать, и те иностранные монеты, которые конгресс может принять. Если следовать Конституции, они являются единственной известной валютой»), защитой президентом прав штатов и нанесением им сильных ударов по экономической элите («Достойно сожаления, что богатые и могущественные слишком часто стараются добиться от органов власти действий в их корыстных целях»)³⁰. При частных общениях Джексон выступал еще более четко и говорил о конкретных личностях: «Банк, — сказал он Мартину ван Бюрену (который вместе с ним шел в паре на выборах в 1832 году), — пытается убить меня, но я сам убью его»³¹. Когда Джексон победил Клея в 1832 году на президентских выборах, вето сохранилось. Однако Биддл не собирался уйти спокойно. Когда Джексон начал переводить запасы денег федерального правительства из Second Bank в те «ручные банки», которым он симпатизировал, Second Bank потребовал, чтобы ему оплатили векселя, выданные банками штатов, уменьшил свои кредиты более чем на 5 миллионов долларов, сократил предложение денег, что привело к увеличению процентных ставок вдвое, до 12 процентов. Биддл рассчитывал, что из-за ухудшения положения дел в экономике активизируется оппозиция Джексона. Этот процесс наглядно показал, что Джексон обоснованно опасался, что мощный и крупный банк действительно может отрицательно влиять на экономику ради достижения своих целей³².

 

Устранение наиболее эффективного коммерческого банка Соединенных Штатов нельзя, скорее всего, назвать хрестоматийным примером разумного макроэкономического управления, особенно если исходить из рекомендаций современных учебников по экономике. Вето, наложенное Джексоном, замедлило, вероятно, развитие интегрированных платежей и кредитной системы, которое в те годы происходило в более развитых частях Европы³³. Без крупного национального банка или центрального банка, способного стабилизировать деятельность финансовой системы, экономика США на протяжении оставшейся части девятнадцатого века прошла через ряд тяжелых экономических циклов.

Однако первостепенными целями банковской войны были не экономические цели, а политические³⁴. Хотя экономические основания Джексона, выступавшего против нового устава, были, вполне вероятно, слабыми, поведение Second Bank показало, что мощный частный банк действительно представляет для страны политическую опасность. Биддл мог подкупать и задабривать конгрессменов или иным образом влиять на них, побуждая их выступать против президента. Конечно, не все политики, поддерживавшие Second Bank, делали это ради денег. Но были и другие. Когда эта война была в самом разгаре, Дэниел Уэбстер написал Биддлу: «Я считаю, что мое обеспечение не продлено или не обновлено, как это обычно делалось. Если вы хотите, чтобы мое отношение к банку сохранялось и дальше, желательно, чтобы вы присылали мне обычные гонорары»³⁵. Более зловещими действиями Биддла, по крайней мере такими их считали сторонники Джексона, были попытки этого банкира сделать экономику заложником своих политических целей, для чего он сначала расширил кредит для получения политической поддержки, а затем его сократил (и тем самым вызвал рецессию), стараясь наказать Джексона³⁶. Это было именно то, чего опасался Джефферсон.

И Джефферсон, и Джексон считали мощный банк источником развращающего влияния, способным подорвать правильное функционирование демократических органов власти. Хотя такой вариант не был изначально предрешенным (First Bank не удалось продлить действие своего устава частично из-за его политической слабости³⁷), банковская война показала, каким образом финансовая мощь может быть использована в политических целях. Джефферсон и Джексон вовсе не считали, что правительство может контролировать финансы; идея современного, технократического центрального банка — продукт далекого будущего — им в голову даже не приходила. Они опасались другого — того, что мощные частные финансовые учреждения будут оказывать непропорционально сильное влияние на органы власти. При выборе между Second Bank и отсутствием вообще национального банка Джексон выбрал второй вариант. Из-за этого развитие центрального банка в США происходило медленно и неофициальным образом, особенно по сравнению с Европой³⁸. Но даже с таким гандикапом экономика США продолжала действовать творчески и развивалась на всем протяжении девятнадцатого века.

Но в рассматриваемом здесь вопросе более важно даже другое. Победа Джексона продемонстрировала, что мощный частный банк не может занять доминирующую позицию в коридорах власти и использовать свое привилегированное положение для извлечения прибыли для себя, подавления конкуренции и препятствия широкому экономическому развитию. Может быть, Соединенные Штаты и без этой победы смогли бы избежать судьбы пострадавших в тот же период Мексики или Бразилии, где небольшие элиты контролировали сконцентрированные банковские сектора, что привело к тяжелым экономическим последствиям. Кстати, такое же положение дел мы в настоящее время наблюдаем на многих развивающихся рынках³⁹. Если бы Джексон проиграл в банковской войне, то, вполне вероятно, Second Bank постепенно превратился бы в современный центральный банк, не прибегающий к искажению политической системы ради своих интересов⁴⁰. Но это был тот риск, на который Джексон не хотел идти, и его популистские предрассудки в отношении финансовой элиты (и его желание усилить президентскую власть) привели к тому, что развитие американской финансовой системы было направлено в сторону фрагментации и децентрализации. Хотя получившаяся в результате этого финансовая система была подвержена влиянию макроэкономических шоков, в пелом она смогла предоставлять капитал, необходимый растущему сектору бизнеса, и, хотя и не скоро, вновь создала небольшую элиту, обладающую огромной экономической и политической властью, которая порождает опасности.

 

 

ДЕНЕЖНЫЙ ТРЕСТ

 

Однако к концу девятнадцатого века индустриализация в стране вновь возродила мощные экономические элиты, которые получили политическую власть на всех уровнях, после чего их сторонники в значительной степени контролировали сенат, Республиканскую партию и президентские структуры. Через семьдесят лет после президентства Джексона пришло время следующего столкновения между независимо мыслящим президентом и сконцентрированной экономической властью.

Несмотря на децентрализацию финансовой системы, Америка девятнадцатого века оказалась прекрасным местом для развития новых идей и делания денег. Американцы были в числе первых, кто изобретал или переводил на коммерческую основу многие новые технологии, возникшие после 1800 года. В стране активно создавались компании, которые в основу своей деятельности положили инновации, предлагавшиеся в сельскохозяйственной области, строительстве каналов, сфере телекоммуникаций, применении энергии пара, прокладке железных дорог, разработке химических веществ, а также новинки, появлявшиеся в других отраслях промышленности. К концу девятнадцатого века американские компании были среди лидеров почти во всех наукоемких отраслях промышленности, благодаря чему они могли производить товаров больше и лучше, с меньшим объемом исходных ресурсов и поэтому дешевле⁴¹. В этот период конструктивную роль играли финансы, которые способствовали развитию бизнеса. Они выступали в качестве важного соединительного звена или механизма посредничества между владельцами сбережений, с одной стороны, и людьми, способными реализовать инвестиционные возможности, повышающие производительность, с другой⁴². Капитал продолжал помогать достижению производственных целей и после прекращения деятельности Second Bank⁴³.

Инновации, изменившие экономический ландшафт в стране, изменили и ее политический ландшафт. Социальная мобильность и отсутствие прочно занимающей свои позиции аристократии означали, что новые успешно действующие компании и отрасли промышленности могут быстро получить политических представителей, защищающих их интересы, по крайней мере намного быстрее, чем в европейских странах. Новые деньги могли помочь отыскать нужный путь в политику, легальный или нелегальный. К концу девятнадцатого века сенат уже получил прозвище «Клуб миллионеров», а покупку политической поддержки, за которую надо было расплачиваться наличными, многие рассматривали лишь как расширенный вариант обычной деловой деятельности⁴⁴.

Самым известным примером использования прихода новых денег в политику в конце девятнадцатого века может служить богатство железнодорожных компаний. Сразу после окончания Гражданской войны на протяжении трех десятилетий в Америке царил ажиотаж — шло строительство новых железных дорог. На этом деле создавались и терялись огромные состояния, и в конце концов поездки пассажиров и перевозка грузов на дальние расстояния стали происходить намного быстрее и намного дешевле, чем когда-либо в прошлом. Железнодорожные бароны и их отраслевые союзники в течение этого периода приобрели большую политическую власть, и на рубеже веков стали доминировать в сенате. В качестве влиятельных брокеров власти в Республиканской партии, которая контролировала Белый дом с 1869 по 1913 год, за исключением восьми лет, выступали два сильных сторонника железнодорожной отрасли — сенаторы Марк Ханна и Нельсон Олдрич. В сенате эта партия имела большинство с 1883 по 1913 год, за исключением двух лет. Именно Ханна руководил успешной избирательной кампанией Уильяма МакКинли в 1896 году, и именно он добился доминирования Республиканской партии в годы правления Теодора Рузвельта. Олдрич был одним из самых влиятельных людей в сенате и активно проводил свою точку зрения по вопросам государственного регулирования промышленности и банковского дела⁴⁵.

Политическое представительство все более значительных интересов промышленности было предпочтительнее окостеневших социальных структур, мешавших проведению инноваций и появлению новых людей у рычагов власти⁴⁶. Большинство европейских стран, в которых действовали подобные ограничения, тоже пытались идти в ногу с промышленной революцией, но уступали своим конкурентам. Соединенные Штаты оказались гораздо лучше подготовлены и чем страны Латинской Америки, такие как Мексика, которая начала примерно с такого же, как у США, уровня доходов, но там сконцентрированные банковские системы контролировали элиты; в некоторых же случаях отсутствие эффективного корпоративного управления привело к семейственности и сделкам на основе инсайдерской информации, в результате чего некоторые участники получали преимущества над акционерами со стороны *⁷.

В то же время открытость американской политической системы никогда не мешала бизнес-элите, которая доминировала в конкретный период истории, использовать свою политическую власть для осуществления изменений в экономической сфере так, чтобы добиваться своих целей. По этому варианту события могли развиваться в любом растущем и прибыльном секторе, начиная от железных дорог, производства стали и автомобилей до оборонной и энергетической отраслей. Каждая из них использовала аргумент, «то, что хорошо для (заполнить пробел), хорошо и для Америки», чтобы получить для себя льготные тарифы, налоговые льготы или субсидии⁴⁸.

То же самое происходило и с новыми промышленными трестами, возникшими в стране в конце девятнадцатого века*.

 

*Трест был одной из форм правовой организации, используемой для объединения нескольких компаний в единую структуру бизнеса.

 

Такие мощные экономические объединения возникли в какой-то мере благодаря распространению железных дорог, которые создали национальные рынки для многих товаров, что, в свою очередь, сделало возможным получение экономии от масштаба в ранее неслыханных размерах⁴⁹. Эта консолидация также стала реакцией на длительный экономический спад и избыток мощностей, который, как считалось, возник в некоторых отраслях. Этому процессу способствовали и давно уже возникшие инстинкты успешных предпринимателей, которые поняли, что объединение с конкурентами (по крайней мере с теми, которых они не смогли уничтожить) фактически может обеспечить им монопольное положение, а вместе с ним и власть. Период увеличения масштабов трестов и активизации их деятельности был важным этапом развития в американской экономической истории и сам по себе. Но он был также важным и потому, что снова вернул финансовые власти на экономическую арену.

Одним из пионеров создания трестов была Standard Oil, за которой вскоре последовали подражатели и из других отраслей. По словам историка Томаса Маккроу, «за период с 1897 по 1904 год... 4227 американских фирм объединились в 257 организаций. К 1904 году 318 трестов... как считали некоторые специалисты, контролировали две пятых производственных активов страны»⁵⁰. Увеличение числа трестов в значительной степени зависело от инвестиционных банкиров, которые предоставили средства, необходимые для покупки акций и изменения участия в акционерном капитале, а также выступали своего рода «социальным клеем», необходимым для объединения разнородных промышленных интересов. Центральную роль в быстром преобразовании бизнес- ландшафта играли несколько банкиров во главе с Джоном Пирпонтом Морганом, благодаря чему Морган стал очень важным для экономики человеком: такой значимости не имел ни один финансист после Биддла, а может быть, и с момента создания республики⁵¹. Империя Моргана обладала огромной долей денежных средств, поступающих в американскую промышленность, — около 40 процентов общего объема капитала, привлеченного в начале двадцатого века⁵². При наличии слабо регулируемой банковской системы промышленная концентрация естественным образом привела и к финансовой концентрации, и на авансцену вышел Морган, захотевший взять бразды правления финансовой системой в свои руки.

Крупные корпорации с одобрением встретили избрание в 1896 году президентом МакКинли. Они опасались, что победителем в этой избирательной гонке может стать другой претендент — энергичный популист Уильям Дженнингс Брайан. Однако их намного меньше устраивал Теодор Рузвельт, во второй раз ставший вице- президентом, а потом и преемником МакКинли (после убийства того в сентябре 1901 года), который стал активным сторонником принятия правительством мер против трестов. В своем ежегодном послании конгрессу «О положении в стране» в 1901 году он заявил о необходимости улучшения надзора за деятельностью крупных корпораций. Эта тема стала главной в его послании⁵³. (Расследованием положения дел с трестами начал заниматься еще МакКинли, но первым президентом, который непосредственно взялся за эти структуры, был Рузвельт.) Рузвельту удалось провести через законодательные органы важный закон об ужесточении регулирования железных дорог. Что еще более важно, Министерство юстиции в период его президентства впервые воспользовалось антимонопольным законом Шермана от 1890 года для разделения на составляющие крупных трестов. Первой этот закон на своей шкуре почувствовала Northern Securities Company, железнодорожная компания, в создании которой наряду с другими участвовал и Морган⁵⁴. В 1904 году Верховный суд согласился с администрацией Рузвельта и ликвидировал Northern Securities как «незаконное объединение, препятствующее торговле между штатами»⁵⁵.

Промышленно-финансовые бароны не понимали, почему Рузвельт был так настроен против них. Столкнувшись с таким отношением, Морган говорил: «Если мы сделали что-то плохое, отправьте своего человека на встречу с моим человеком, и они все исправят»⁵⁶. Но Рузвельт, действовавший в традициях Джефферсона и Джексона, был против сконцентрированной промышленной мощи по политическим причинам; он считал, что доминирующие частные интересы плохи для демократии и экономического процветания⁵⁷. Своим наступлением на тресты он стремился добиться не только больших экономических выгод для потребителей (преобладающая в настоящее время интерпретация антимонопольного законодательства), но и защиты демократии от денежных элит и поддержания экономической системы, открытой для новых идей и новых видов бизнеса. В ходе этого процесса он помог изменить отношение американцев к крупному бизнесу. Лауреат Нобелевской премии экономист Джордж Стиглер так написал об этом: «Тщательно изучающему историю экономики студенту придется сильно потрудиться, чтобы правильно разобраться с событиями 2 июля 1890 года, того дня, когда президент [Бенджамин] Харрисон подписал закон Шермана. Это важный день для любого экономиста, который рекомендовал вести политику активного противодействия сговорам или монополизации в экономике в целом»⁵⁸. Однако только после Рузвельта, по единодушному мнению, антимонопольное законодательство стало должным образом использоваться для разделения монополий и недопущения злоупотреблений рыночной властью.

Успешное ведение администрацией Рузвельта антимонопольных дел в судах привело к появлению еще большего числа таких дел при президентах Уильяме Говарде Тафте и Вудро Вильсоне. Особенно громким из них было решение суда по разделу Standard Oil, принятое в 1911 году. Однако на самом деле такая политика мало мешала концентрации денег и власти, происходившей в финансовом секторе параллельно с увеличением числа промышленных трестов. Волна усиления концентрации в промышленности в конце девятнадцатого века, как считают, способствовала стабилизации отдельных рынков и помогала отдельным отраслям, так как препятствовала излишней экспансии бизнеса и развязыванию ценовых войн⁵⁹. Но взаимодействие крупных промышленных трестов и их банкиров привело к созданию в стране атмосферы, способствовавшей возникновению самого серьезного финансового кризиса в американской истории на сегодняшний день, который сделал сконцентрированную банковскую мощь одной из основных политических сил.

В октябре 1907 года, обычная (для того времени) попытка манипулирования ценой акций United Copper Company инсайдерами компании и помогавшим им банкиром с Уолл-стрит оказалась неудачной, так как вызвала массовое изъятие вкладов из банков, которые, по мнению их вкладчиков, участвовали в этой схеме⁶⁰. Паника вскоре перекинулась на акции Knickerbocker Trust Company, одного из крупнейших финансовых учреждений Нью-Йорка, а затем и на многие другие банки этого города. Чтобы быстро получить нужные им деньги, банки были вынуждены продать все, что могли, из-за чего цены на все активы пошли вниз; а поскольку банки сократили кредиты биржевым маклерам, также снизились цены и на акции. Такое развитие событий является типичным для любого финансового кризиса⁶¹. У любого банка есть депозиты, которые клиенты могут снять в любой момент; с другой стороны, многие кредиты банка (например, ипотечные) вернуть немедленно по требованию нельзя. Если банки прекращают кредитование, заемщики вынуждены ликвидировать активы, чтобы погасить свои долги, что приводит к еще большему снижению цен активов и повышает давление на банки. При возникновении такого порочного круга кризис, возникший в любой банковской системе, из-за описанного механизма, который иногда называют «финансовым ускорителем», может быстро усилиться⁶².

Предотвращением кризисов такого рода, как считается, должны заниматься центральные банки, но благодаря победе Эндрю Джексона в банковской войне центральный банк в Соединенных Штатах не был создан. Чтобы ликвидировать каким-то образом его нехватку, в дело вмешался Джон Пирпонт Морган. Он и его команда, во главе которой стоял Бенджамин Стронг, решили, какие банки должны потерпеть крах, поскольку были безнадежно неплатежеспособными, а какие следует сохранить, поскольку им были нужны лишь наличные деньги в каком-то количестве, чтобы они могли благополучно пережить период паники. Затем эта группа людей оказала давление на другие крупные финансовые учреждения, чтобы они присоединились к Моргану и предоставили кредиты и депозиты выбранным банкам, оказавшимся под угрозой, чтобы обеспечить их выживание. Группа очень жестоко подошла к отбору кандидатов на выживание, причем ее решения в этом вопросе были окончательными. Но, несмотря на сильные финансовые мускулы Моргана, частный сектор не смог предложить нужный объем средств. Единственной структурой, имевшей достаточно наличных денег, требовавшихся для стабилизации ситуации, было правительство США, которое депонировало 25 миллионов долларов в нью-йоркские банки, чтобы обеспечить их ликвидность, необходимую для поддержания финансовой системы на плаву⁶³.

Паника 1907 года, почти приведшая к краху финансовой системы, наглядно продемонстрировала те риски, с которыми сталкивалась американская экономика при высокой концентрации промышленного сектора, слабом регулировании финансового сектора и отсутствии центрального банка, способного поддержать финансовую систему в условиях кризиса. Крупные частные банки могли бы изменить отдельные отрасли так, как им хотелось бы, но полагаться на них как на механизм стабилизации финансовой системы в условиях кризиса было нельзя, особенно если учесть, что Моргану в то время было уже за семьдесят. Надо было что-то сделать. Все было готово для ведения следующей политической битвы за финансовую систему.

Вот какой была расстановка сил участников этого сражения. Интересы банковской отрасли представлял Нельсон Олдрич⁶⁴. «Никто не может внимательно изучать опыт других больших торговых наций, — заявил он в своем выступлении в 1909 году, которое произвело большое впечатление на слушателей, — если не будет уверен в том, что катастрофические результаты повторяющихся финансовых кризисов удастся больше не допускать благодаря правильной организации капитала и принятию мудрых методов банковской и валютной деятельности», что, по мнению Олдрича, означало, что при возникновении кризиса в качестве кредитора последней инстанции может выступать центральный банк⁶⁵. Олдрич был председателем национальной валютной комиссии, основанной после паники 1907 года (как стали называть тот тяжелый для страны период). Комиссия рекомендовала создать центральную банковскую систему, в значительной степени контролируемую самим частным банковским сектором. Детали планируемой системы были выработаны на закрытом совещании ведущих политиков и финансистов, проведенном на острове Джекил возле побережья Джорджии в ноябре 1910 года. Банкиры хотели создать механизм спасения, который защищал бы финансовую систему в случае спекулятивного краха, как это было во время паники, случившейся в 1907 году. Они знали, что новый центральный банк будет нуждаться в политической и финансовой поддержке федерального правительства, но в то же время хотели свести к минимуму вмешательство государства, его надзор или контроль⁶⁶.

Однако план Олдрича политически был спорным; он походил на трюк, побуждающий налогоплательщиков финансировать банки и защищать их, если из-за своей рискованной деятельности они окажутся в трудной ситуации. Противники принятия этого плана утверждали, что проблема возникает из-за политических маневров крупных банков, тайно управляющих страной. Опасения оппонентов были, вероятно, преувеличены, но никто не сомневался, что важнейшую роль в создании промышленных трестов играли банки Уолл-стрит. В 1912 году палата представителей, в то время контролируемая Демократической партией, добилась проведения расследования деятельности «денежного треста» и его экономического влияния. (Провести расследование предложил конгрессмен Чарльз Линдберг-старший, который назвал предложение Олдрича «чудесным планом, специально разработанным для того, чтобы Уолл-стрит получила контроль над миром»⁶⁷.) Комитет Пужоу (названный так по имени демократа Арсена Полина Пужоу, члена палаты представителей. — Прим. перев.) пришел к выводу, что контроль над кредитованием оказался в руках небольшой группы банкиров Уолл-стрит, которые использовали свое центральное положение в финансовой системе для получения значительной экономической мощи⁶⁸. Доклад комитета дал козыри Луи Брандейсу, известному адвокату и будущему члену Верховного суда. Начав со своей статьи, опубликованной в 1913 году под названием «Наша финансовая олигархия»⁶⁹, Брандейс и потом решительно выступал за сдерживание банков. Он обвинил мощные инвестиционные банки в использовании клиентских депозитов и других денег, которые шли через эти финансовые учреждения, для получения контроля над крупными компаниями, а затем содействия этим компаниям, чтобы они добивались своих целей. «Доминирующим элементом нашей финансовой олигархии является инвестиционный банкир», — сделал он вывод⁷⁰.

Брандейс был советником нового президента от Демократической партии Вудро Вильсона, который в конце концов добился компромиссного варианта, приведшего к принятию в 1913 году закона «О Федеральной резервной системе» (Federal Reserve Act). В окончательном виде этот закон снизил масштабы автономии центрального банка и предоставил правительству больше полномочий, касающихся деятельности этого финансового учреждения, благодаря которым оно могло активно на него влиять. Прежде всего это достигалось за счет того, что членов совета управляющих Федеральной резервной системы (Federal Reserve Board) назначает президент. Однако технически банки Федеральной резервной системы были (и остаются) частными структурами, а частные банки получили право назначать две трети своих директоров⁷¹.

Хотя банкиры частных банков не получили всего, чего хотели, в новой Федеральной резервной системе, им досталось самое главное — учреждение, которое могло оказывать им помощь за счет государственных средств при возникновении финансового кризиса. Поддержка Федеральной резервной системы может осуществляться в виде двух основных форм: предоставления ссуд для поддержания ликвидности, когда ФРС дает банку краткосрочный кредит, который можно несколько раз продлить, и более низких процентных ставок, помогающих банкам добиваться экономического роста и увеличивающих шансы, что банки вернут выданные кредиты*. Эти шаги могут смягчить отдельные тяжелые ситуации, но, с другой стороны, наличие государственного страхования, срабатывающего при развитии событий по самому плохому сценарию, порождает «моральный риск»: у банков появляются стимулы брать на себя больше рисков, чтобы добиться максимальной доходности для акционеров, а это, в свою очередь, создает основу для следующего общесистемного кризиса. Каждое спасение при возникновении чрезвычайной ситуации приводит лишь к тому, что банки становятся все больше и больше уверены в том, что им придут на помощь в трудную минуту и в будущем, из-за чего создается повторяющийся цикл бумов, провалов и спасений⁷².

По сути, в обмен на предоставление этого страхования Федеральная резервная система получила право осуществлять надзор за банками, положение дел которых она защищает, не позволяя им принимать на себя слишком высокие риски. Но, как отметил Брандейс, вторивший в этом отношении Джефферсону, при этом подходе из виду упускается политический аспект: «Мы считаем, что нет ни одного метода регулирования из тех, которые когда-либо применялись или могут быть разработаны, в полной мере способного устранить угрозу, присущую частной монополии и чрезмерной мощи коммерческих структур»⁷³. Хотя Брандейс поддержал принятие закона « О Федеральной резервной системе», так как появился механизм, предоставляющий правительству возможность лучше контролировать финансовую систему, он предпочел бы реализацию другого предложения — разделить крупные организации с высокой концентрацией промышленной или финансовой власти на отдельные составляющие.

 

 

* Снижение краткосрочных процентных ставок также может помочь банкам и за счет «повышения крутизны кривой доходности». Так как банки обычно занимают на короткий период и сами предоставляют кредиты на длительные периоды времени, если краткосрочные процентные ставки снижаются, а долгосрочные процентные ставки остаются неизменными, то маржа прибыли этих банков, разница между долгосрочными и краткосрочными процентными ставками, возрастает.

 

 

Как потом выяснилось, первоначально Федеральной резервной системе не хватало нужных на тот момент полномочий в области регулирования, чтобы ограничить деятельность банков. Кроме того, первым президентом мощного федерального резервного банка Нью-Йорка был не кто иной, как Бенджамин Стронг, помощник Моргана и в конечном счете член инсайдерской группы Уолл-стрит. Из-за этого принятое вначале «решение» проблемы, возникшей в ходе паники 1907 года, оказалось совершенно пустым. А так как проблема не была устранена, слабое регулирование и дешевые деньги подталкивали банки идти на значительный спекулятивный риск, что угрожало всей экономике.

Теодор Рузвельт смог ограничить рост промышленных трестов и добился изменения мнения большинства заинтересованных лиц, в результате чего большинство людей стали считать значительную концентрацию экономической мощи опасной для общества⁷⁴. Но, несмотря на это успешное наступление против трестов, движение по ограничению мощи крупных банков в целом оказалось неудачным, хотя его активно поддерживал Луис Брандейс, бывший советником президента Вильсона. Компромиссный вариант 1913 года не позволил частным банкам напрямую контролировать новую центральную банковскую систему. Но закон «О Федеральной резервной системе» мало ограничил деятельность самих банков, оставив им возможность свободно заниматься рискованным кредитованием и способствовать порождению огромных экономических бумов, которые было бы трудно политически обуздать. Хотя проблема была обозначена, но до 1907 года, когда разразился крах, ее до конца не понимали, и поэтому потом правительство столкнулось с трудным выбором: позволить ли системе рухнуть или спасти банки, которые были ответственны за надувание пузыря. Первоначальный вариант с Федеральной резервной системой, сочетавшей сильный частный сектор и слабый регулирующий орган, позволял разработать схему спасения, но не мог обуздать рискованные виды деятельности, хотя это могло стать необходимым.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: