Антон Романович Жебрак (1901-1965)

 

Это было как на войне - после ареста и гибели Н. И. Вавилова, и его соратников Г. Д. Карпеченко, Г. А. Ле- витского, Н. К. Беляева, расстрелянного после мучений и сошедшего от них с ума вице-президента ВАСХНИЛ Георгия Карловича Мейстера, после смерти Н. К. Кольцова - борьбу за спасение истинной генетики пришлось возглавить оставшимся на свободе. По своему положению и компетенции во главе этой борьбы в то время могли быть два человека — А. Р. Жебрак и Н. П. Дубинин. А. Р. Жебрак по всем показателям казался соответствующим идеальному образу новой советской интеллигенции. Выходец из бедной белорусской семьи, участник Гражданской войны, член партии, он окончил Тимирязевскую Сельхозакадемию и Институт Красной профессуры при Коммунистической Академии [1]. После окончания Тимирязевской академии он работал в США в лабораториях профессора Лесли Денна (в Нью-Йорке) Т. Г. Моргана в Калифорнийском Технологическом институте (в г. Пасадена), т. е. получил знания современной генетики непосредственно в месте ее создания. А. Р. Жебрак заведовал кафедрой Генетики Тимирязевской академии и отделом Отдаленной гибридизации Министерства Сельского хозяйства СССР. Работы Жебрака были созвучны исследованиям выдающегося генетика Г. Д. Карпеченко, бывшего до ареста заведующим кафедрой Генетики Ленинградского университета и отдела Генетики в Пушкинских лабораториях ВИРа. Они среди прочего работали над одной проблемой - аллопо- липлоидии растении. Полиплоидные растения имеют не двойной (диплоидный) набор хромосом, а четверной (тетраплоиды) и более хромосомных наборов. Это обеспечивает полиплоидным растениям повышенную устойчивость при неблагоприятных условиях существования и большую продуктивность в обычных условиях. К тому времени уже были найдены способы искусственного — под влиянием, например, колхицина - получения полиплоидов. Предстояла большая работа по выяснению среди прочего хозяйственной ценности таких растений. Авторитет А. Р. Жебрака в научных и партийных кругах был очень высок. При создании ООН от СССР было три представителя: СССР, Украина, Белоруссия. От имени Белоруссии на документе о создании ООН стоит подпись А. Р. Жебрака. И, кроме того, он был президентом Академии наук Белоруссии. Он сочетал все это с бескомпромиссной защитой истинной генетики от нападок невежественных «мичуринцев». Он, как мне кажется, был убежденным большевиком. Генетики мира были потрясены арестом Вавилова и его соратников. Они знали о расцвете Лысенко. Они, несколько опережая события, решили, что истинная наука в СССР разгромлена. Об этом написал статью в журнале Сайнс Карл Сакс. Ответить ему, показать, что, вопреки этому мнению наука у нас свободна, Антифашистский комитет поручил А. Р. Жебраку. У него была сложная задача. Память о погибших генетиках и событиях предвоенных лет «стучала в его сердце». Но он ответил Саксу, что истинная генетика в стране жива, а направление, развиваемое Лысенко, состоит более в агрономических прикладных работах. В апреле 1945 г., когда он послал статью в Сайенс, это было правдой. Но... 30 августа 1947 г. в Литературной газете была опубликована статья трех авторов Алексея Суркова, Александра Твардовского и Геннадия Фиша «На суд общественности». Статья посвящена Антону Романовичу Жебраку, который «решил посвятить свою статью (в американском журнале Science) уничижению и охаиванию передового советского ученого, известного всему культурному человечеству своими новаторскими трудами в области физиологии растений и генетики, академика Лысенко.» Статья в Литературной газете была для нас потрясением. Главным было имя Твардовского среди авторов. Популярен был и Сурков - автор любимой песни военных лет «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза...». Фиша мы не знали. Мы скоро узнали его... Мы не знали, что именно Г. Фиш по поручению И. Презента готовил эту статью. Не знали, что подписи Твардовского и Суркова были поставлены под статьей под давлением отвратительного типа — члена ЦК ВКП(б) философа — академика М. Б. Митина. Для нас было поразительно, что именно Твардовский полагает дремуче невежественного и фанатичного Лысенко новатором в области физиологии растений и генетики... Твардовский (! ) полагает, что «В своем низкопоклонстве перед зарубежной наукой проф. Жебрак доходит до того, что фактически предлагает американским ученым нечто вроде единого союза для борьбы против советского ученого Т.Лысенко...» Твардовский цитирует слова Жебрака «вместе с американскими учеными мы, работающие в этой же научной области в России, строим обшую биологию мирового масштаба» и спрашивает: «„С кем это вместе строит Жебрак одну биологию мирового масштаба? Уж не с Карлом ли Саксом, называющим нашу страну 'тоталитарной'? Уж не с Дарлингтоном ли? С тем, который, усомнившись в творческих работах Мичурина, клевещет: много легче предположить, что он получил свои лучшие растения из Канады и США". Не с ними ли собирается строить обшую биологию мирового масштаба Жебрак? » Статья кончается ясным указанием: «Мы уверены, что и среди советских ученых факты такого рода не могут быть терпимы и найдут ясную и недвусмысленную оценку». Ну чего я все на Твардовского? Раз главным был невежественный Г. Фиш... Но Твардовский - любимый автор «Василия Теркина» и многих стихов. Как он мог? Если бы он лично знал А. Р. Жебрака, вряд ли он подписал эту статью... Опасная вещь печатное слово. Прошли годы. Никого из них нет на Земле. Остались и останутся написанные когда-то слова. Мы, студенты тех лет, не понимали тогда, что послевоенная свобода кончилась. Мы не знали имен Вавилова и Кольцова. Смутно слышали об аресте В. В. Парина, смутно знали о «Деле КР». Не знали, что приближается новая волна террора. Но облик Лысенко сомнений не вызывал. Так для меня первый раз прозвучало имя Жебрака. Партия и правительство действовали с особой сноровкой. В марте 1947 г. было принято постановление «О судах чести в Министерствах СССР и центральных ведомствах». В июне в Минздраве СССР было проведено такое судилище над Роскиным, Клюевой, Митеревым и Лариным. А кто такой Карл Сакс? Чем он так озлил Г. Фиша и его заказчиков? Сакс спрашивает среди прочего: «Что случилось с Карпеченко, генетиком, положившим основание работе по ал- лополиплоидным гибридам, которую Жебрак развивает так успешно? Где Вавилов, один из величайших ученых России и один из величайших генетиков мира? Вавилов был избран президентом Международного Генетического Конгресса в Эдинбурге в 1939 г., но Вавилова не было на конгрессе и мы о нем с тех пор не слышали. Теперь у нас есть сведения из нашей Национальной Академии наук, что Вавилов умер. Как он умер и почему?.. Изоляционизм в науке или в любой другой области не может иметь места в современном мире. Мы надеемся, что мы сможем вскоре возобновить связь и личное общение с нашими русскими друзьями и коллегами.» (Это стало возможным через 40!!! лет. С.Ш.) В самом деле ужасный человек этот Карл Сакс. Что сказать ему о великом Вавилове и выдающемся Карпеченко? Что сказать о десятках великих и выдающихся замученных и убитых палачами? Хорошо, профессионально была организована травля Жебрака. Через три дня после «стихийного» письма писателей в Литературную газету, 2 сентября 1947 г. в «Правде» появилась большая статья профессора... И.Лаптева. Вовсе не был профессором И. Д. Лаптев [2]. Не стеснялись врать в «Правде». А статья называлась «Антипатриотические поступки под флагом „научной" критики». Здесь много буквальных повторений из статьи писателей. Те же примеры, те же приемы, то же передергивание слов и смысла цитируемых статей. Лаптев пишет: «Надо потерять чувство патриотизма и научной чести, чтобы заявить, что известный всему миру ученый-новатор в области генетики академик Лысенко не имеет отношения к советской биологии (какой молодец Жебрак! — С. ///.)... С каким чувством патриотического возмущения откликнется на этот факт каждый советский крестьянин, каждый работник социалистического сельского хозяйства, в течение ряда лет получающие высокие урожаи на основе научных методов, разработанных Т. Д. Лысенко (Подчеркнуто мною. Где видел эти урожаи в голодающей стране Лаптев? С. Ш.) А.Жебраку понадобилось это для того, чтобы, выдав советского ученого Т.Д.Лысенко на потеху продажной капиталистической прессе, самому изобразить себя преданным союзником дарлингтонов, саксов и им подобным, избравших „для критики" Т.Д.Лысенко, чтобы вести борьбу на стороне реакционного идеализма против диалектического материализма. Политический смысл этой борьбы понятен каждому. Его хорошо знают реакционеры-биологи....Роберт Симпсон в статье, направленной против Лысенко и озаглавленной „Наука по тоталитарному образцу" (как точно определил Симп- сон! С. Ш.) прямо заявлял: „Двойная роль Лысенко в политике и в науке требует бесстрашного вмешательства людей науки, увидевшей, как опасна та наука, которая становится подчиненной государству... Пришло время ломать копья в бою". (Эх, Роберт Симпсон — до какой степени можно быть бесстрашным? Тогда ломали не копья, а головы, но призыв верен. С. Ш.) Симпсона беспокоит, что в советской стране найдены средства, чтобы получить изобилие зерна, молока, мяса, шерсти, меха. Его беспокоит, что капитализм не может дать народу этого изобилия.» (Совесть все же должна быть - пишет это Лаптев в голодные послевоенные годы, еще не отменены карточки! Нет хлеба, мяса, молока, шерсти для большинства граждан страны! С.Ш.) И далее: «Оказывается, для А.Жебрака существует так называемая „чистая наука". „Вместе с американскими учеными мы, работающие в той же научной области в России, строим общую биологию мирового масштаба". Так вот, оказывается, где источник антипатриотизма этого „ученого"! (это Лаптев посмел поставить слово „ученого" в кавычки, говоря о Жебраке! С. Ш.) Оказывается нет в природе передовой советской биологической науки (в самом деле нет, т. Лаптев! С. Ш.), нет в природе идеалистической биологии. Оказывается, есть только единая „биология мирового масштаба"... Советские ученые... проникнуты духом животворного советского патриотизма, духом советской национальной гордости за свою родную науку, которая развивается на единственно правильной основе — диалектическом материализме... Советский ученый считает своей гордостью беспощадную борьбу с той „наукой", которая глубоко враждебна диалектическому материализму, которая служит не народу, а целям одурманивания народа, укреплению могущества эксплуататоров». Я выписываю эти пассажи: в этой лексике, словоупотреблении все отражает дух того времени. Вчитайтесь в эти слова, читатель! Лаптеву одного Жебрака мало. Он направляет удар и на Н. П. Дубинина, опубликовавшего статью «Работа советских биологов: теоретическая генетика» также в журнале Science, но уже в 1947 г. «Прежде всего (вопрошает Лаптев) вызывает настороженность: почему этот журнал, враждебно настроенный к советским биологам, помещает статью Дубинина на первом месте. Ответ приходит сам собой. В статье обойдены все основоположники советской биологии. (Лаптев относит к основоположникам Лысенко...) Кого же считает Дубинин советскими биологами? Оказывается, здесь превозносятся такие „советские биологи", как Добжанский, Тимофеев-Ресовский - открытые враги советского народа... С чувством брезгливости и негодования читаешь далее в статье восхваление в статье ряда подобных лиц. Все мичуринское направление в биологии Дубининым замалчивается... О чем свидетельствуют вышеизложенные факты? Они свидетельствуют о том, что у некоторой отсталой части нашей советской интеллигенции еще живучи раболепие и низкопоклонство перед буржуазной наукой, глубоко чуждые советскому патриотизму. Мы гордимся своей страной победившего социализма, своей передовой советской наукой. Надо решительно, беспощадно (решительно и беспощадно! ) вырывать гнилые корни угодничества и раболепия перед буржуазной культурой! Только на этом пути можно успешно разрешить великую задачу, поставленную товарищем Сталиным перед советской наукой, — в кратчайший срок превзойти достижения науки в зарубежных странах». И заключительный пассаж: «К суду общественности тех, кто тормозит решение этой задачи, кто своими антипатриотическими поступками порочит нашу передовую советскую науку! » Статья в Правде во все годы советской власти означала необсуждаемый приказ. Более того, содержание и стиль всех последующих речей различных обвинителей Жебрака полностью следуют схеме двух первых газетных статей — писателей в Литературной газете и в Правде. * * * 22 сентября на имя министра Высшего образования С. В. Кафтанова поступило заявление от Парткома Сельхозакадемии им. Тимирязева. В этом заявлении (во исполнение приказа) партком «просит привлечь проф. А. Р. Жебрака к Суду чести Министерства Высшего образования СССР». Нет необходимости цитировать это письмо — не интересно. Та же лексика, те же доводы, те же штампы, что и в статье Лаптева. Такое заявление должно было поступить и оно поступило. Здесь все было «нормально». Зато совершенно необычны были письма-протесты героев. 8 сентября 1947 г. на имя главного идеолога ВКП(б) тех лет, секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова было отправлено два письма в защиту А. Р. Жебрака. Одно написал И. А. Рапопорт (! ), другое Д. А. Сабинин (! ). И. А. Рапопорт пишет Жданову: «...ламарковская теория наследственности акад. Лысенко не просто устаревшая, а неправильная теория, не выдерживающая экспериментальной проверки. Если отождествлять это направление со всей советской генетикой, то возникнет впечатление о чрезвычайной отсталости у нас ведущей биологической дисциплины, сделавшей большие шаги вперед именно при участии именно русских ученых. Важно, чтобы высокий объективный престиж был не только у советской химии, советской физики, но и отечественной биологии. Объявить какой-нибудь недоброкачественный или сомнительный продукт прекрасным, не значит совершить патриотический поступок, если даже это сделать по искренним побуждениям. В нем только самодовольство и глупость. Поэтому т. Жебрак поступает правильно, когда указывает на заслуги акад. Лысенко в агрономии и физиологии растений, но не прославляет его за исторические открытия в генетике, которые Лысенко еще не сделал. Фальшивая лесть роняет достоинство ученого гораздо больше, чем правда». Д. А. Сабинин пишет Жданову: «...мог ли и должен ли был Жебрак... защищать величие Лысенко как генетика?.. Не может ученый-натуралист солидаризоваться с утверждениями о „превращениях элементов в теле организма не в то, чем были эти химические элементы вне организма". Не может биолог, считающий успехи в изучении составных частей клетки, ядра и хромозом одним из важнейших достижений последней четверти века, согласиться с заменой всех этих представлений положением о наследственности как свойстве клетки в целом и о том, что „каждая капелька протоплазмы обладает наследственностью". С возмущением и стыдом закрываешь книгу (Лысенко „Наследственность и ее изменчивость", 1944), где автор говорит о развитии как „закручивании и раскручивании", где нет ни одной страницы, лишенной путаницы и противоречий». Яркое гневное письмо в защиту Жебрака написал Жданову один из наиболее уважаемых старейших селекционеров, академик ВАСХНИЛ Петр Иванович Лисицын. П. И. Лисицын пишет: «В газете „Социалистическое земледелие" от 3 сентября (т. е. одновременно с Правдой) появилась статья проф. Лаптева, обвиняющая проф. Жебрака ни больше ни меньше как в антипатриотизме. Меня возмутила эта статья как дикостью обвинения, так и грубой демагогичностью тона, и не могу удержаться, чтобы не выразить своего возмущения и удивления... кому такая статья нужна? Ведь она настолько груба и так проникнута очевидной клеветой, что рассчитана только на некультурного читателя. По-видимому автор считает, что он живет в дикой стране, где его стиль наиболее доходчив. Ясно чувствуется, что цель статьи — во чтобы то ни стало смешать с грязью своего „врага", но при этом затрагиваются вопросы, которыми мы не можем швыряться (свобода исследования, философия)....Статьи, подобные грязной статье проф. Лаптева, тянут вниз. Пора бы призвать к порядку таких разнузданных авторов». (Слава Герострата — кто бы вспомнил Ивана Даниловича Лаптева! Какой неизгладимый след оставил он в нашей истории. При явном непонимании сути предмета, на кого, на что он руку поднял! Его первый камень породил лавину, горный обвал. Погубители науки — погубители страны, и он в их числе! Конечно, для него это было просто редакционное задание. Приказ. Приказы не обсуждают. Увы, их выполнение — клеймо на всю жизнь. Клеймо нельзя смыть. После статьи в Правде все как полагается. 16 октября 1947 г. вышло Постановление ЦК КП(б) Белоруссии об освобождении А. Р. Жебрака от обязанностей президента АН БССР, поскольку он «потерял авторитет среди научной и советской общественности». Пусть читатели следующих поколений не удивляются - президента Академии наук увольняет ЦК республиканской компартии... 17 октября 1947 г. собрался президиум АН БССР, чтобы осудить его за «антипатриотический поступок, раболепие и низкопоклонство перед буржуазной наукой». Присутствовавший на этом заседании профессор (врач) С. Мелких (чл. корр. АН БССР, депутат Верховного Совета БССР) 19 октября написал в защиту А. Р. письмо К. Е. Ворошилову. Он писал: «...Обсуждение продолжалось 5 часов. Профессор Жебрак мужественно выслушивал обвинения, признал, что совершил ряд политических ошибок, но никак не мог признать, что он, член партии с 30-летним стажем, сын белорусского народа, обязанный своими научными достижениями и ученым званием советскому народу, совершил поступок против своей Родины. Все заседание велось в резких выражениях, а под конец некоторые из выступавших перешли всякие грани резкости и нанесли такую травму профессору Жебраку, что этот мужественный человек не выдержал, разрыдался и долгое время не мог прийти в себя. После этого у него начались сжимающие боли в сердце, по всему телу пробежала дрожь и он долго не мог заснуть всю ночь. Обращаюсь к Вам, Климент Ефремович, как свидетель происшествия и как врач, прошу оградить в дальнейшем проф. Жебрака от душевных травм, подобных только что им перенесенной. Для советского народа, для нашей науки чрезвычайно важно сохранить здоровье и работоспособность такого крупного ученого, как профессор Жебрак, а это здоровье сильно пострадает, если профессору Жебраку придется пережить еще не одно заседание, где будет обсуждаться его выступление в американской печати.» На этом заседании 17 октября 1947 г. его довели до инфаркта. Важно подчеркнуть, что при этом Антон Романович защищался бесстрашно. Фрагменты из протокола этого заседания через год (3 сентября 1948 г. — т. е. после сессии ВАСХНИЛ) приводит новый президент АН БССР Н. И. Гращенков. Н. И. Гращенков «службу знает» - он громит своего предшественника. И в обоснование приводит его слова из протокола 1947 г. Вот эти фрагменты протокола: «Жебрак указывает на свою приверженность к теории, противоположной Лысенко. Жебрак и теперь не признает в отношении Лысенко допущенной им ошибки, он говорит, что учение Лысенко неправильное и что Лысенко через несколько лет будет пустым местом в науке (какой молодец А. Р.! ), а что будет развиваться то учение, которому он, Жебрак, служит. Теория его, Жебрака, и Лысенко всегда останутся на разных полюсах.» На прямой вопрос, уточняющий его отношение к мичуринскому учению (это пишет Гращенков) Жебрак отвечает: «Относительно школы Лысенко я дал правильную оценку в печати, эту школу я оцениваю, что она ничего положительного не вносит в нашу науку, и считаю ее теорию абсолютно ошибочной Я в корне не согласен с Лысенко, хотя он наносил удары в той области, в которой я работаю, что они (т. е. взгляды Лысенко) прямо противоположны моим убеждениям». И Гращенков резюмирует эти бесстрашные слова: «В этих утверждениях сказалась вся теоретическая и идейная сущность Жебрака. (В самом деле так! С. Ш.) За антипатриотические поступки, раболепие, низкопоклонство и клевету на передовую биологическую науку Жебрак был снят с поста Президента Академии наук БССР.» В 1600 г. был сожжен Дж. Бруно. Дж. Бруно предпочел смерть отказу от убеждений. В 1633 г. был суд инквизиции над Галилеем. Галилей предпочел смерти словесное покаяние [3]. А. Р. Жебрак на зловещем суде советских инквизиторов следует примеру Дж. Бруно. В итоге судилища 17 октября 1947 г. - инфаркт. Письмо доктора С. Мелких не спасло А. Р. Инквизиторам было мало инфаркта. По «просьбе» парткома Тимирязевской академии и письму министра Кафтанова предполагалось устроить еще одно «ауто-да-фэ» — «Суд чести» — 20-21 октября. В эти дни из-за инфаркта не удалось. «Суд чести» устроили 21-22 ноября 1947 г. в Большой лекционной аудитории Политехнического музея. Попробуйте представить себе атмосферу «суда». Атмосферу с мощным эффектом психологического вовлечения «толпы» в осуждение «жертвы». Более тысячи человек в переполненной аудитории. Душно. Жарко. Все нервно наэлектризовано. За столом Президиума «судьи». Обвиняемый сбоку на отдельном стуле. Обвиняемый — выдающийся ученый, герой, гордость страны. Ученик и современник убитого палачами великого Вавилова, последователь и друг убитого палачами выдающегося Карпеченко, верный товарищ погубленных сотрудников Вавилова. Он знает о их ужасной судьбе. О их гибели от рук палачей. К тому же он еще не оправился от инфаркта. Ему по медицинским нормам нужно было бы быть «в реабилитационном санатории», а он сидит в этой пыточной камере перед тысячью пар устремленных на него глаз. Суд чести Министерства высшего образования Союза ССР в составе: Председатель - профессор И. Г. Кочергин, член коллегии Министерства высшего образования (зам. Министра здравоохранения СССР - врач, гуманист...). Члены: чл. корр. АН СССР А. М. Самарин, зам. Министра Высшего образования, член Парткома Мин. Высш. обр. СССР, по специальности металлург. Профессор А. С. Бутягин. Доцент Н. С. Шевцов, член Парткома Мин. Высш. обр. СССР. Доцент Г. К. Служнев, член Парткома Мин. Высш. обр. СССР. А. А. Нестеров. О. П. Малинина, член Президиума ЦК профсоюза работников Высшей школы и научных учреждений. Осень 1947 г. Холодно. Сумрачно. Голодно. Еще не отменены карточки — по ним можно получить каждый день по 450 грамм хлеба и каждый месяц по 900 грамм сахара и по 2 кг мяса (или рыбы, что удастся «отоварить» — забытый глагол «отоварить»! ). В стране порядок — все «прикреплены» к определенным магазинам. Мой магазин на улице Герцена (Большой Никитской) по дороге к Консерватории. В общежитии на Стромынке весело. Зарабатываем на разгрузке вагонов на станции Москва — Товарная. При разгрузке картошки иные уворовывают ее, пряча за пазухой. В общежитии бегут отмываться в душ, а потом жарят картошку до поздней ночи. Жарят на рыбьем жире. Рыбий жир дешев. Он продается в аптеках. Отвратительный запах рыбьего жира при нагревании улетучивается. Жареная картошка прекрасна. Улетучившийся запах наполняет кухни и коридоры общежития. Серым осенним утром толпами бежим к Метро «Сокольники». — Говорят сегодня будет Суд чести над Жебраком. В Политехническом музее. Это после статьи в Правде. — Ты пойдешь? — У нас до вечера Большой Практикум. — Я пойду. — Запиши подробнее! Расскажешь потом. Суд открылся 21 ноября 1947 г. Вот, к сожалению, лишь фрагменты протокола этого заседания. Председатель Кочергин резок и груб. Он обрывает Жебрака на полуслове. Жебрак явно нездоров. Пытается задать вопрос до начала процедуры. Кочергин обрывает его и формулирует главный пункт обвинения: «Профессор Жебрак! Признаете ли Вы себя виновным в том, что Ваша статья, опубликованная в американском журнале „Наука" порочна по своему содержанию, а Ваш поступок является антипатриотическим, роняющем честь и достоинство советского ученого.»

Жебрак: В такой постановке я не признаю, что моя статья является порочной и что мой поступок является антипатриотическим... Кочергин: ...Вам был задан вопрос, как Вы ответили на клевету Сакса, утверждающего, что новая русская биология «уничтожена» и «подавлена»?.. Следующий вопрос, который задал Вам проф. Самарин, является продолжением первого: почему Вы на клевету Сакса, что биологическая наука у нас подавлена, не ответили показом огромных достижений биологической науки в Советском Союзе крупнейших ученых...? Жебрак: ...При перечислении мною генетических учреждений нашей страны я стремился, в первую очередь, перечислить те учреждения, которые одним своим существованием, поскольку они проводят свои исследования, исходя из положений о хромосомной наследственности, отвергают клеветнические утверждения Сакса о политическом угнетении генетики. Шевцов: Вы пишете в своей статье «из этого очерка можно видеть, что наука может быть свободна в социалистическом государстве, которое доктор Сакс неправильно называет тоталитарным». Может быть свободна, а может быть и нет? Так понимать это место? Жебрак: Так понимать нельзя, если понимать буквально, а если надумывать, как член суда, то можно и надумать, но это неправильная форма толкования. Шевцов: Когда Вы говорите о построении мировой науки, с кем Вы предполагаете строить совместно мировую науку? Жебрак: ...Вопрос совершенно ясен, что только с прогрессивными учеными зарубежных стран. Жебрак: Эта статья писалась, когда наша армия вместе с американской боролась с фашистской Германией. Такое выражение, что мы строим вместе мировую биологическую науку, оно было тогда вполне допустимо, хотя я понимаю, что это выражение является с точки зрения принципиальных партийных взглядов, понятия о партийности науки - неверным. Бутягин: ...На предварительном следствии (БЫЛО И ТАКОЕ! ) Вы сказали, что у Вас были определенного рода разногласия и эти разногласия Вы вынесли на мировую арену. Кочергин: Признаете Вы это? Жебрак: Теоретические разногласия по этим вопросам у меня были, есть и будут, и от своих теоретических разногласий с представителями школы Лысенко я никогда не отказывался и не собираюсь отказываться. Кочергин: Еще раз повторяю вопрос: почему Вы замолчали целое направление в генетической науке. Не является ли это Вашей ошибкой? Жебрак: Я считаю, что в тех лабораториях и институтах, которые перечислены в показаниях ряда свидетелей, не ведется серьезной теоретической работы, которая могла бы поднять авторитет нашей отечественной науки. Новиков: Я Вам, как общественный обвинитель, задаю вопрос — какое вы имели основание, какое вы имели право при полном отсутствии доказательств порочить нашего соотечественника, советского ученого и замалчивать мичурин- ско-лысенковское направление в биологической науке? Жебрак: Вопрос общественного обвинителя так расплывчат, что нужно отвечать на много вопросов.

Кочергин: Я Вам кратко сформулирую вопрос. Сакс утверждает, что рассуждения Лысенко о вегетативных гибридах, получаемых от прививок, могли быть написаны в 1800 г. Его взгляды являются не оригинальными, не критическими, а архаичными. Вы пишите, что «критика генетики академиком Лысенко, основанная на чисто умозрительных и наивных утверждениях, при всей своей агрессивности не может нарушить успешного развития генетики в СССР». Какая разница между этими двумя утверждениями: утверждением Сакса и утверждением проф. Жебрака? Жебрак: О генетической концепции акад. Лысенко я представил Суду чести свою статью. Моя оценка этой концепции изложена в этой статье. Я зачитаю несколько цитат из самого Лысенко... Кочергин: Мы спрашиваем Вас, а не академика Лысенко, он здесь не причем... Не нужно иметь диплома доктора наук и аттестат профессора, чтобы понять, что слова «умозрительные» и «наивные» ни к какому году не могут относиться. Жебраю Если нет достаточного количества экспериментов, то исследователь иногда строит умозрительные гипотезы. Если он недостаточно опять-таки подкрепляет свои экспериментальные данные — они могут быть наивными. Я процитирую несколько мест. Кочергин: Суд чести об этом Вас не спрашивает. Суд чести считает, что Ваша оценка взглядов Лысенко по вопросам генетики и оценка взглядов Лысенко по вопросам генетики Сакса — ни в чем не отличаются друг от друга. Даже больше того. Ваша оценка идет значительно дальше оценки Сакса. Вы согласны с таким заключением? Жебрак: Нет, я не согласен. Я хочу все-таки показать, в чем выражается наивность той или иной концепции. Так, например... Кочергин: Я еще раз повторяю, что Суд чести это не интересует. Самарин: Сакс в своей статье опорочивает советского ученого академика Лысенко. Если Вы поставили задачу защитить нашу советскую науку, то Вы обязаны были защитить и академика Лысенко, отвечая на клевету Сакса, Вы же не только не сделали этого, а к отрицательной оценке Сакса Лысенко добавили свою отрицательную оценку. Спрашивается, выполнили вы задачу, которую на себя брали? Жебраю Я считаю, что Лысенко сам себя обязан защищать в первую очередь и если он промолчал, он очевидно не хочет спорить с Саксом, а я выступил и вступил в спор. Самарин: ...Как же Вы защищаете советскую науку, опорочивая в своей статье представителя этой науки академика Лысенко?.. Жебрак: Так как Сакс пишет, что при помощи политического давления Лысенко уничтожил генетику, а я говорил, что нет, он не подавил генетику, что у нас идет спор между различными школами и наука развивается в процессе свободной дискуссии и с этой оценкой я ответил Саксу. Кочергин: Профессор Жебрак, почему Вы обошли молчанием лживые утверждения Сакса, что открытие яровизации было сделано в США до гражданской войны, хотя всему миру известно, что приоритет в разработке теоретических основ яровизации принадлежит советской науке?

Антону Романовичу все труднее давались ответы на вопросы. Он часто надолго замолкал. Просил повторить вопросы. Опять долго молчал. Ему было плохо. После этого вопроса Кочергина, он сказал, что у него сердечный приступ и он просит прервать заседание. Заседание Суда инквизиции было продолжено 22 ноября 1947 г. Возобновляется вопрос о приоритете открытия яровизации. Ответ А. Р. (фрагмент): Открытие и разработка яровизации является достоянием нашей отечественной науки. По этой проблеме у нас работал ряд лиц, в числе которых Грачев, Зламанский, Энгельгардт, Муромов, Васильев, Сабинин и ряд других. Больший ство этих авторов успешно работают и в настоящее время. (А. Р. фактически отвергает приоритет Лысенко в открытии яровизации, называя многих исследователей этого явления. Характерно, что «судьи» не смогли парировать это заявление — не хватило профессиональной подготовки.) После этого у Суда чести к А. Р. Жебраку вопросов не осталось, и начался допрос «свидетелей». Этот допрос поражает примитивностью. Вот пример. Спрашивают «свидетеля» (чего? ) профессора Борисенко: Как вы оцениваете замалчивание проф. Жебраком в своей статье достижений советской биологической науки? Ответ: «...расцениваю как явную нетерпимость со стороны проф. Жебрака по отношению к тем взглядам и работам, которые развиваются академиком Лысенко». И в таком духе. Как в учебнике для младших классов. Когда ответ задан вопросом. Задают в том же стиле вопросы следующему свидетелю доценту Лозе. Лоза сообщает, что Жебрак в своей статье заявляет, что, несмотря на политическое давление, якобы существующее у нас, отдельные ученые продолжают свою исследовательскую работу. Голос из зала — просят процитировать это место. На это откликается Кочергин. Кочергин: Профессор Жебрак, говоря о научной работе одного из ученых генетиков, пишет, что он не был вынужден прекратить или изменить свою научную деятельность под влиянием политического давления. Как нужно и как можно понимать это место в статье профессора Жебрака? Лоза: ...Профессор Жебрак разделяет позицию Сакса о том, что на нашу науку и на развитие отдельных научных течений в Советском Союзе оказывается политическое давление и что, несмотря на то, что оказывается политическое давление, этот ученый ЯКОБЫ продолжал работать (обратите внимание на символическую оговорку — «якобы»). Кочергин: Можно ли считать что он разоблачил клевету Сакса о том, что биологическая наука в СССР уничтожена, подавлена и что наше государство является тоталитарным? Лоза: Конечно не разоблачил... И далее в таком духе. После допроса свидетелей начинаются выступления. Первое слово — Николаю Петровичу Дубинину. Это слово напряженно ожидали сторонники Жебрака. Н. П. по всем качествам мог сыграть решающую роль в этом деле. Он был наравне с Жебраком высококомпетентным генетиком. Его труды имели мировую известность. Кроме того, он прекрасно владел словом. И он не был после инфаркта. Его также пытались привлечь к суду чести за его статью в Science в 1947 г. Воспротивился президент АН СССР С.И.Вавилов. Все ждали его выступление. Он не принял вызов.

В начале своей речи он подчеркнул, что Суд «поставил исключительно важный вопрос о чести и достоинстве советского ученого, о его задачах в борьбе за нашу советскую идеологию....Тяжелой политической ошибкой статьи А. Р.Же- брака явилось то, что он не сумел перед зарубежным читателем показать морально-политического единства советских ученых, независимо от их разногласий по научным вопросам. Эти коренные политические ошибки в статье Жебрак дополнил тем, что не показал классовой обособленности науки, не призвал, с одной стороны к объединению с прогрессивными учеными за рубежом и с другой стороны — к борьбе с фашистскими мракобесами в науке...». Жебрак не понял, что одной из целей Сакса было желание... столкнуть между собой советских людей. Для этого ему и понадобилось всячески извращать политическую роль академика Лысенко, огульно оклеветать его, как ученого и кричать навесь мир, что он, академик Лысенко, якобы политически подавил тех советских генетиков, которые стоят на иных научных позициях. И после этого Н. П. делает замечательный ораторский вираж (учитесь! ). Он восклицает: «Однако, один ли Жебрак не разглядел страстного желания фашистских мракобесов столкнуть между собой советских людей?.. Этого не понимают и многие из тех товарищей, которые занимают другие научные позиции в вопросах генетики и не понимают этого в гораздо большей степени, чем Жебрак. Многие из этих товарищей позволяют себе необычайно резкие, фанатические выпады против классической генетики, как науки, демагогически переименовав ее в формальную буржуазную генетику. Отдельные лица переходят все границы, они всячески позорят советских ученых, охаивают их труды, которыми на самом деле может гордиться советская биология, а в ряде случаев они не останавливаются перед политической клеветой. Подобные приемы борьбы со своими научными противниками нельзя больше терпеть. Эти приемы направлены на нарушение морально-политического единства советских ученых. Они льют воду на мельницу Саксов и Дарлингтонов в их клевете на советскую науку...Статья А. Р. Жебрака при наличии ряда ошибок содержит ряд положительных моментов. Так, Жебрак указал, что сила и жизненность нашего государства связана с тем, что оно строится на научных основах, которые разработали корифеи советской науки Ленин и Сталин. В общей форме Жебрак указал на огромный расцвет советской науки в тяжелые годы войны. Хотя и в неудачной форме, но тем не менее он показал, что в Советском Союзе ученые разрешают свои разногласия в свободной творческой дискуссии... Важно отметить, что статья А. Р. Жебрака используется честными, правдивыми людьми за рубежом в борьбе за правду о советской науке, за правду о нашем государстве.» Затем Н. П. Дубинин заговорил и о своей статье и ее критике в советской печати (в статье Андреенко в «Соц. земледелии»), но Кочергин резко прервал его: «О Вашей научной работе не идет речь на открытом заседании Суда чести...» Попытался Н. П. сказать свое мнение о статье Лаптева. На что Кочергин сказал: «Статья т. Лаптева, напечатанная в центральном органе нашей партии „Правде", не может подлежать обсуждению в настоящем заседании Суда чести.» Дубинин подчинился и сделал новый поворот (учитесь! ) в своей речи: «Хочу ли всем сказанным выше все же смягчить те политические обвинения, которые мы можем этой статье (Жебрака) предъявить... Ни в малейшей степени.

Больше того, именно в свете положительных элементов статьи т. Жебрака я испытываю глубокое чувство досады, что он не использовал представившуюся ему возможность. Заслугой А. Р. Жебрака является то, что он в прямой форме выступил против клеветы Сакса. Он был и остается единственным, кто вел прямую борьбу с клеветой на нашу советскую биологическую науку. Однако, он стал на путь принципиально неправильного академического разбора утверждений фашиста Сакса, вместо активного наступательного разоблачения его клеветы.». Попытался Дубинин сказать, что «в области теоретической генетики Лысенко развивает мало обоснованные, ошибочные, иногда даже не научные...» не дал договорить ему Кочергин: «...рассмотрение научных заслуг и теоретических воззрений академика Лысенко не является компетенцией настоящего Суда чести и в том числе Вашей компетенцией». В заключение Дубинин отметил «большое политическое, общественное и моральное значение Суда чести — одной из форм воплощения в жизнь принципов критики и самокритики, которые являются движущей силой развития советского общества и могучим инструментом в руках нашей большевистской партии. Суд чести воспитывает и мобилизует советских ученых, он направляет их на борьбу против раболепия и преклонения перед иностранщиной». Затем слою предоставили ректору Тимирязевской академии академику В. С. Немчинову. Тяжела шапка Мономаха. Ему, ректору, пришлось сказать все положенное по его должности. Если бы В. С. Немчинов (как и все остальные в Большой аудитории Политехнического Музея) мог представить себе, что менее чем через год - в августе 1948 г. произойдет Сессия ВАСХНИЛ, и он и все тысячи исследователей, несогласных с Лысенко, будут уволены, и на многие годы, а то и до конца жизни лишены возможности научной работы! Если бы он знал! Он не говорил бы с таким пафосом: «...каждый из нас отчетливо, всем существом своим и всей обстановкой, знает и чувствует, что свобода научных исследований, значение государственной общественной науки в нашем Союзе такое, каким оно не может быть нигде, и что подлинные возможности развития науки свободной, мощной, жизнетворной предоставлены ученым, заслуги отдельных ученых признаны и получили награду». Затем В. С. Немчинов упрекнул А. Р. Жебрака, что он не учел партийного, классового характера науки. И попутно сказал, что хромосомная теория наследственности вошла в золотой фонд человечества. Эти слова он повторил в августе на сессии ВАСХНИЛ в обстановке куда более жесткой, чем здесь на Суде чести. После Немчинова говорил И. В. Якушкин, академик ВАСХНИЛ, оказавшийся после XX съезда и последовавших разоблачений во всеобщей изоляции, как многолетний секретный агент спецслужб. Речь его вовсе не интересна. А вот речь и личность профессора Н. В. Турбина заслуживает цитирования. Заслуживает, так как Турбин на глазах нашего поколения совершал удивительные метаморфозы и анализ их может быть полезным. Турбин утверждает, что «Советские научные работники с негодованием заклеймили низкопоклонство и раболепие проф. Жебрака перед зарубежной наукой, несовместимые с советским гражданским достоинством и высоким званием деятеля советской науки...» А стиль этого автора виден в этой фразе: «Забыв про высокое достоинство советского ученого, проф. Жебрак с подхалимством, извиняющимся тоном пишет „Саксу и другим американским ученым вероятно приятно будет узнать, что это утверждение отражает непонимание настоящего положения вещей" ». Ничего нового Турбин по сравнению с предыдущими обвинителями не говорит, разве что еще раз подчеркивает выдающееся значение работ Лысенко и его сторонников. После речи Турбина Кочергин объявляет: «Последнее (!! ) слово имеет профессор Жебрак». В этом «последнем» слове А. Р. Жебрак выглядит явно уставшим, с трудом подбирает правильные слова. Он произносит трафаретные формулы о критике и самокритике. Ссылается на речи Сталина и Жданова, но отмечает, что его статья была написана по поручению Антифашистского комитета советских ученых и что текст этой статьи длительное время изучался и редактировался лицами, которые стояли во главе тех организаций, которые выступали перед зарубежной аудиторией в зарубежных журналах. Однако, по существу, виновным он себя не признал. Мне хочется обратить внимание на то, что все речи обвинителей полностью следуют схеме двух первых газетных статей — писателей в Литературной газете и в Правде. * * * Была серая осень 1947 г. Разгоралась новая волна репрессий. Их зловещая тень простерлась - так сказал бы поэт - над участниками представленных событий. Она, эта тень, в значительной степени определяла их слова и поступки. Подтекстом всей кампании по обвинениям Жебрака были вопросы Карла Сакса: «Ifte Вавилов? Где Карпеченко? Ifte десятки других известных биологов? » Их имена не называли на «Суде чести». Но все участники этого судилища их знали. Эти имена звучали в мозгу Антона Романовича Жебрака. Он не изменил памяти своих коллег и учителей. Не изменил, фактически рискуя жизнью. Его вызвали на суд, как сказано выше, когда он еще не полностью восстановил здоровье после первого инфаркта, перенесенного им после судилища на заседании Президиума Белорусской Академии наук 17 октября. Он был вызван на «Суд чести» из санатория в Сочи приказом министра Кафтанова. Этот двухдневный суд-истязание вполне мог стоить ему жизни. Опасность эта была очевидна. Я могу только повторить сравнение его с Дж Бруно. Мучила ли совесть инквизиторов? Кто знает. Мне не известны примеры их раскаянья, когда угроза репрессий миновала. Они не раскаивались, а с большой сноровкой приспосабливались к изменяющимся обстоятельствам. Но «обстоятельства» еще много лет не изменялись. Впереди была сессия ВАСХНИЛ 1948 г. Впереди были «мероприятия» — сессии, совещания, пленумы, разрушавшие нашу науку физиологию, языкознание, химию, кибернетику, философию. «Мероприятия», подорвавшие окончательно истинную мощь великой страны. Антону Романовичу пришлось продолжить борьбу. Он бесстрашно выступил на сессии ВАСХНИЛ. Он сделал все, что мог. После сессии ВАСХНИЛ ему пообещали от имени «инстанций» сохранить кафедру и лабораторию, если он, подобно Жуковскому, Полякову и Алиханяну отречется от своих взглядов. Обещание было ложью — его судьба была решена на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1948 г. Его письмо «с отречением», опубликованное в «Правде» 15 августа, ничего изменить не могло. Инквизиция в 1633 г. заставила отречься Галилея за то, что он «считал, будто можно держаться и защищать в качестве правдоподобного мнение после того, как оно объявлено и определено как противное священному писанию» [3]. Жебрака заставили отречься с аналогичной формулировкой: в его письме сказано: «я, как член партии, не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными Центральным Комитетом нашей партии». «Отречение» не спасло его. 1 сентября 1948 г. он приказом нового ректора (вместо В. С. Немчинова! ) В. Н. Столетова отчислен из Тимирязевской академии, а 4 сентября исключен из партии. Письмо в «Правду» после этой сессии не изменяет моей самой высокой оценки. В 1947 г. он был аналогом Дж. Бруно, теперь он стал аналогом Галилея. Взгляды его не изменились. Но работать по специальности ему не дали. Через некоторое время он стал профессором Ботаники сначала в Лесотехническом институте, а затем в Фармацевтическом институте. Там вместе с В. В. Сахаровым они «неофициально» учили генетике своих студентов. В 1957 г. А. Р. Жебрак подал на конкурс на замещение должности зав. кафедрой Генетики МГУ и получил почти единогласную поддержку Ученого совета Биолого-почвенного факультета. Но бдителен был (не подберу эпитета! ) В. Н. Столетов — главная опора, вместе с Презентом, Лысенко на сессии ВАСХНИЛ — виновник и инициатор травли и ареста академика Н. М. Тулайкова — посмевший уже в августе 1948 г. стать, вместо бесстрашного В. С. Немчинова, директором Тимирязевской академии. Столетов в это время был уже министром Высшего Образования СССР (чем подлее тем лучше для этого поста? ) - и он отменил конкурс и сам (! ) стал через год заведующим... кафедрой Генетики МГУ, по совместительству с обязанностями министра [4]. * * * После падения Хрущева осенью 1964 г. и разоблачения Лысенко в начале 1965 г. А. Р. Жебрак мог вернуться к своим основным исследованиям. Но тут не выдержало его сердце — он скоропостижно скончался 20 мая 1965 г. Примечания 1. Неоценимую помощь при подборе материалов для этой главы мне оказал Эдуард Антонович Жебрак. 2. Иван Данилович Лаптев — 1895 г. р. - сотрудник сель-хоз. Отдела редакции «Правды». Не надо путать его с Иваном Дмитриевичем Лаптевым — журналистом, главным редактором «Известий» в Брежневские времена. 3. Приговор Галилею за то, что он «считал, будто можно держаться и защищать в качестве правдоподобного мнение после того, как оно объявлено и определено как противное священному писанию» С. С. Шндикин «Рассказы о физиках» Квант, вып 14, С. 81 1981 г. Физматгиз. 4. В. Н. Столетов в галерее злодеев российской науки одна из самых впечатляющих фигур. Надо бы о нем подробнее.

 

Глава 28

⇐ Предыдущая20212223242526272829Следующая ⇒

Поделиться: