|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
|
|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Глава восьмая. Последняя поездка в Москву
Края Москвы, края родные, Где на заре цветущих лет Часы беспечности я тратил золотые, Не зная горестей и бед... " Воспоминания в Царском Селе" Петербург и Москва... Две столицы, два прекрасных города, где прошли лучшие годы поэта. Петербург... Белые ночи, Невский проспект, Нева, Медный всадник, Летний сад... Первые годы после лицея. Старая Коломна. " Арзамас" и " Зеленая лампа". Карамзины и Муравьевы. Грибоедов и Мицкевич. Знаменитая трагическая актриса Екатерина Семенова и ее сестра, оперная- Нимфодора Семенова. Танцовщица Истомина, балетмейстер Дидло и петербургский Большой театр: Там, там, под сению кулис, Младые дни мои неслись... И рядом - Царское Село с его широкошумными дубравами и тенистыми аллеями, где " с тополем сплелась младая ива". Вырастающая из зеркальной глади большого пруда Чесменская колонна, " огромные чертоги" Камероновой галереи и девушка с разбитым кувшином в парке. Лицей и первые друзья далеких юношеских лет. Все эти яркие, никогда не меркнущие " Воспоминания в Царском Селе"... Петербург... Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит, Твоих оград узор чугунный, Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла, И, не пуская тьму ночную На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса. И одновременно это, как писал Пушкин жене, надоевший ему " свинский" Петербург... Нева и цитадель Зимнего дворца, где жили коронованные деспоты, Петропавловская крепость, где томились декабристы. Официальный императорский Петербург, где рядом с близкими друзьями жили Бенкендорф и Дубельт, Булгарин, Греч и прочие агенты III отделения, всю жизнь преследовавшие поэта. Город трагических противоречий и социальных контрастов: Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит. Образ милой, обаятельной Олениной встал перед поэтом в ту минуту, когда из-под его пера вылились эти строки о Петербурге, и он закончил их неожиданно промелькнувшим воспоминанием: Все же мне вас жаль немножко, Потому что здесь порой Ходит маленькая ножка, Вьется локон золотой. Совсем иначе чувствовал себя Пушкин в Москве: Ах, братцы! Как я был доволен, Когда церквей и колоколен, Садов, чертогов полукруг Открылся предо мною вдруг! Как часто в горестной разлуке, В моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва... Как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось! Москва... Немецкая слобода и Кукуй, где любил бывать и веселиться Петр Первый, Харитоньевские переулки и Юсупов сад, где прошло детство поэта, колокольня Ивана Великого и Тверская, Страстной монастырь и стаи галок на крестах, Красная площадь и Борис Годунов, Чудов монастырь и Гришка Отрепьев, Большая Никитская и Мадонна,, " чистейшей прелести чистейший образец" *. * (" Мадонна" - стихотворение, посвященное Пушкиным своей невесте, Наталье Николаевне Гончаровой. Пушкин писал " Мадона" - через одно " н".) Пушкин любил Москву. Здесь жили друзья - Чаадаев и Соболевский, Баратынский и Языков, Денис Давыдов и Михаил Орлов, Нащокин и Щепкин... И наездами жил Гоголь... * * * Шестнадцать раз приезжал Пушкин в Москву, когда невыносимо и душно становилось ему в Петербурге. В ночь на 3 мая 1836 года он приехал сюда в последний раз. Приехал по делам, связанным с " Современником" и дальнейшим ознакомлением с архивными документами петровской эпохи. Он вращался в этот свой приезд преимущественно в литературных кругах и писал жене: " Так как теперь к моим прочим достоинствам прибавилось то, что я журналист, то для Москвы имею я новую прелесть". Пушкин навестил многих своих московских друзей: начальника архива коллегии иностранных дел Малиновского, известного археолога Черткова, замечательная библиотека которого легла в основу библиотеки московского Исторического музея, поэта Баратынского, друга своей молодости Чаадаева, Александра Раевского, поэта Дмитриева, декабриста Орлова и других. У историка литературы и критика Шевырева знакомился с русскими песнями, со Снегиревым говорил о своих работах по изучению " Слова о полку Игореве". Не раз побывал в московских архивах. Пушкин посетил писателя Перовского (Погорельского), который показывал ему не законченный художником К. П. Брюлловым эскиз картины " Взятие Рима Гензерихом". Он побывал и у самого Брюллова, с которым был в дружеских отношениях. Появление его большой картины " Последний день Помпеи", находящейся в Государственном Русском музее в Ленинграде, Пушкин считал " первым днем русской кисти". Проявляя большой интерес ко всем видам искусства, особенно к живописи и скульптуре, Пушкин был поражен историзмом огромного брюлловского полотна, в котором художник отразил падение целой культуры. Этой картине Пушкин посвятил стихи: Везувий зев открыл - дым хлынул клубом, пламя Широко развилось, как боевое знамя. Земля волнуется - с шатнувшихся колонн Кумиры падают! Народ, гонимый страхом, Под каменным дождем, под воспаленным прахом, Толпами, стар и млад, бежит из града вон. Пушкин убеждал Брюллова написать картину на тему из жизни Петра Первого и писал жене: " Он очень мне понравился. Он хандрит, боится русского холода и прочего. У него видел я несколько начатых рисунков и думал о тебе, моя прелесть. Неужто не будет у меня твоего портрета, им писанного? невозможно, чтоб он, увидя тебя, не захотел срисовать тебя... Мне очень хочется привезти Брюллова в Петербург. А он настоящий художник, добрый малый, и готов на все". " Он хандрит, боится русского холода и прочего"... Брюллов не очень стремился в самодержавный императорский Петербург, предпочитая быть подальше от Николая I и " прочего"... * * * В свободное время Пушкин бездумно бродил по Москве. Все кругом было знакомо ему на Тверской. Здесь находился Английский клуб, членом которого он был. На Малой Дмитровке жил его близкий друг, муж Екатерины Раевской, декабрист М. Ф. Орлов, а неподалеку, в Каретном ряду, - знаменитый актер М. С. Щепкин. На Страстном бульваре помещалась университетская книжная лавка, а Пушкин особенно охотно любил посещать книжников. На Тверском бульваре, в танцзале Иогеля, поэт познакомился со своей -будущей женой, Н. Н. Гончаровой, и рядом, в церкви у Никитских ворот они венчались. А чуть подальше, в небольшом скромном доме на углу Скарятинского переулка, жила вся семья Гончаровых. В Глинищевском переулке (ныне улица Немировича-Данченко) находилась гостиница " Англия", в которой Пушкин не раз останавливался, когда приезжал в Москву; в этой гостинице он встречался с знаменитым польским поэтом Адамом Мицкевичем, а неподалеку, в салоне 3. Волконской, слушал вдохновенные импровизации своего польского друга. Гуляя по Тверской, Пушкин оказался на Страстной площади. Здесь, в сохранившемся до наших дней доме, он бывал у Римской-Корсаковой, в гнезде старой грибоедовской Москвы. Увидев на крестах Страстного монастыря стаю галок, он запечатлел их в седьмой главе " Евгения Онегина". И рядом со строками, посвященными Москве, нарисовал на рукописи маковки монастыря. " Галки на крестах", однако, не понравились митрополиту Филарету: он почел это за святотатство и пожаловался Бенкендорфу. Вызвали цензора. - Галки, сколь мне известно, - оправдывался цензор, - действительно садятся на крестах московских церквей, но виноват здесь всего более московский полицмейстер, допускающий это, а не поэт и не цензор. Бенкендорф, выслушав цензора, заметил, что дело это не стоит того, чтобы в него вмешивалась столь почтенная особа, как московский митрополит. И, смеясь, добавил евангельское изречение: - Еже писах, писах... Внимание Пушкина в его последний приезд в Москву привлекли, в связи с первой постановкой " Ревизора", Гоголь и Щепкин К творчеству Гоголя Пушкин относился с особым вниманием. Он часто посещал его в Петербурге. - Бывало, снег, дождь и слякоть, - рассказывал Г. П. Данилевский, приводя слова Якима, бывшего камердинера и повара Гоголя, - а они (Пушкин) в своей шинельке бегут сюда, в Мещанскую улицу. В дружеской беседе, читая друг другу свои произведения, они часто засиживались до рассвета. Если Пушкин не заставал Гоголя дома, он, не стесняясь, рылся в его бумагах, желая знать, что тот написал нового. И всегда твердил ему: - Пишите, пишите! Читая повести Гоголя, Пушкин часто хохотал до упаду. А хохотать он умел. - Какой Пушкин счастливец! - говорил про него художник Брюллов.- Так смеется, что словно кишки видны. Идею создания " Ревизора", как известно, дал Гоголю Пушкин. Он полагал, что по характеру своего дарования Гоголь лучше справится с этой темой. Первое представление " Ревизора" состоялось в петербургском Александрийском театре 19 апреля 1836 года. Пушкин находился в то время в Михайловском и не мог быть на спектакле. Роль городничего исполнял " дед русской сцены", знаменитый И. И. Сосницкий, роль Хлестакова - Н. О. Дюр. Перед нами афиша этого спектакля с замечаниями тогдашнего инспектора труппы. " Государь император с наследником внезапно соизволил присутствовать и был чрезвычайно доволен, хохотал от всей души. Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворянство, чиновников и купечество. Актеры все, в особенности Сосницкий, играли превосходно. Вызваны автор, Сосницкий и Дюр". Гоголь, однако, не был доволен. 25 мая 1836 года он писал Пушкину: "...Ревизор сыгран - и на душе у меня так смутно, так странно... Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при всем том чувство грустное и досадно-тягостное облекло меня. Мое же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое. Главная роль пропала; так я и думал. Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков. Хлестаков сделался чем-то... в роде целой шеренги водевильных шалунов, которые пожаловали к нам повертеться с парижских театров... С самого начала представления пьесы я уже сидел в театре скучный. О восторге и приеме публики я не заботился. Одного только судьи из всех, бывших в театре, я боялся, и этот судья был я сам. Внутри себя я слышал упреки и ропот против моей же пьесы, которые заглушили все другие... Но у меня недостает больше сил хлопотать и спорить. Я устал душою и телом. Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними, со всеми! Мне опротивела моя пиеса. Я хотел бы убежать теперь, бог знает куда..." Волновало Гоголя и общее отношение к пьесе. Через несколько дней после премьеры " Ревизора" в Петербурге он писал М. С. Щепкину в Москву: " Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня. Бранят и ходят на пьесу... на четвертое представление нельзя достать билетов... уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее". Щепкин между тем с большим волнением ждал " Ревизора" в Москве и писал Сосницкому, что бездействие и мелкие, ничтожные роли совершенно убивают его. При первом слухе о новой комедии Гоголя он оживился, расцвел, сделался веселым, всюду ездил и говорил о новой своей роли в " Ревизоре". Бывший крепостной, выкупленный вместе с семьей за восемь тысяч рублей друзьями, Щепкин уже был свободен и жил в небольшом собственном домике в Каретном ряду. Пушкин был знаком с ним и не раз навещал его. Встречался он с ним и у своего друга П. В. Нащокина, к которому артист почти ежедневно приходил. Пушкин, естественно, очень интересовался " Ревизором". Он просил сообщить ему, как прошла комедия в Петербурге, и, видя, что постановка " Ревизора" в Москве не ладится, писал жене из Москвы: " Пошли ты за Гоголем и прочти ему следующее: видел я актера Щепкина, который ради Христа просит его приехать в Москву прочесть " Ревизора". Без него актерам не спеться... С моей стороны, я то же ему советую: не надобно, чтоб " Ревизор" упал в Москве, где Гоголя более любят, нежели в Петербурге". Гоголь, однако, не приехал в Москву. Удрученный постановкой " Ревизора" в Петербурге, он отправил Щепкину рукопись пьесы с письмом, в котором писал: "...познакомившись с здешнею театральною дирекцией, я такое получил отвращение к театру, что одна мысль о тех приятностях, которые готовятся для меня еще и на московском театре, в силе удержать поездку в Москву и попытку хлопотать о чем-либо... Мочи нет. Делайте, что хотите, с моей пьесой..." Премьера " Ревизора" в Москве состоялась 25 мая 1836 года, в Малом театре. Городничего играл Щепкин, Хлестакова - Ленский. На премьере присутствовало преимущественно светское общество, и пьеса принята была сдержанно. О том, как прошел спектакль, Щепкин писал в Петербург, Сосницкому: "...я ожидал гораздо большего приема. Это меня чрезвычайно изумило; но один знакомый забавно объяснил мне эту причину: " Помилуй, говорит, как можно было ее лучше принять, когда половина публики берущей, а половина дающей? " Первому исполнителю роли городничего в Москве, Щепкину, Гоголь подарил экземпляр " Ревизора" с дружеской надписью: " Моему доброму и бедному Михаилу Семеновичу Щепкину от Гоголя". Экземпляр этот перешел от Щепкина к известному артисту и антрепренеру Лентовскому, который в 1896 году передал его К. С. Станиславскому с надписью на прикрепленной к переплету серебряной дощечке: " Передаю достойнейшему. М. Лентовский". Сегодня экземпляр этот хранится в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина в Москве... Пушкин за несколько дней до премьеры " Ревизора" в Малом театре вернулся в Петербург. Очень высоко ценя рассказы Щепкина обо всем им пережитом, он накануне отъезда побывал у знаменитого артиста и подарил ему альбом, на первой странице которого написал своей рукой начало автобиографических записок Щепкина: " 17 мая 1836 года, Москва. Записки актера Щепкина. Я родился в Курской губернии Обояньского уезда, в селе Красном, что на речке Пенке..." Так было положено начало замечательной книге воспоминаний великого русского артиста. * * * В этот свой приезд в Москву Пушкин остановился у П. В. Нащокина, в сохранившемся до нашего времени доме по Воротниковскому переулку, 12. Друзья обрадовались друг другу. Поэту отвели комнату в верхнем этаже, рядом с кабинетом хозяина, - она даже называлась пушкинской. У Нащокиных Пушкин чувствовал себя превосходно. - Как я рад, что я у вас! Я здесь в своей родной семье! - часто восклицал он, сидя между Нащокиным и его женой на турецком диване, в красном архалуке с зелеными клеточками, поджав под себя ноги. Нащокин был одним из самых близких друзей Пушкина. Человек " ума необыкновенного и доброты несказанной", он отличался широкой натурой и большими странностями. Жизнь его " состояла из переходов от разливанного моря (с постройкой кукольного дома в несколько десятков тысяч рублей) к полной скудости, доходившей до того, что приходилось топить печи мебелью красного дерева". Когда бывали деньги, Нащокин устраивал в Английском клубе обеды в честь знаменитого актера Каратыгина и иностранных артистов, а известному скрипачу Вьетану подарил скрипку, с которой тот объехал всю Европу. Нащокинский кукольный домик - своеобразная барская затея. В нем воспроизведены были в миниатюре комнаты нащокинской квартиры в Гагаринском переулке, 4. Эту свою затею Нащокин осуществлял в течение нескольких лет. Лучшим мастерам Москвы были заказаны миниатюрная мебель, посуда, предметы домашнего обихода. Для гостиной, например, был изготовлен фабрикой Фишера рояль, на котором, по словам Пушкина, " играть можно будет пауку". На этом крошечном рояле, длиной в пятьдесят сантиметров и высотой в восемнадцать, жена Нащокина наигрывала молоточком мелодии. Затея эта обошлась Нащокину в сорок четыре тысячи рублей ассигнациями. Он хотел завещать этот кукольный домик жене Пушкина, Наталье Николаевне, но в трудную минуту, проигравшись в карты, заложил его за шесть тысяч рублей. Три комнаты нащокинского кукольного домика сохранились и находятся сейчас во Всесоюзном музее поэта в городе Пушкине. Они дают полное представление о тех комнатах, где жил и бывал Пушкин. Пушкина Нащокин любил нежно и трогательно. Для него он был " удивительный Александр Сергеевич, утешитель мой, радость моя". Уезжая в Английский клуб, куда Пушкин не любил ездить, Нащокин обычно укладывал своего друга спать, укутывал и крестил. Иногда присылал из клуба варенец и моченые яблоки, до которых Пушкин был большой охотник. У Нащокиных бывал, между прочим, некий Е. К. Загряцкий, обедневший дворянин. Жена Нащокина хорошо играла на гитаре, а Загряцкий пел: Двое саней с подрезами, Третьи писаные, Подъезжали ко цареву кабаку... Пушкину эта песня очень понравилась. Слушая ее, он хохотал, переписал своею рукою и заметил: " Как это выразительно! Я так себе и представляю картину, как эти сани в морозный вечер, скрипя подрезами по крепкому снегу, подъезжают " ко цареву кабаку"... Эту песню Пушкин любил тянуть с утра до вечера. Иногда вдруг вспоминал ее и начинал напевать во время беседы... * * * Две недели пролетели быстро. Пушкин пишет жене, что в архивах был, но принужден опять зарыться в них месяцев на шесть. " Что тогда с тобою будет? - спрашивает он и добавляет: - А тебя с собою, как тебе угодно, уж возьму..." Он пишет жене, что Наблюдатели (сотрудники журнала " Московский наблюдатель" ) не очень его жалуют, а друзья поэта сообщают из Москвы, что и сам он не очень любит московских литераторов. Став в качестве редактора и издателя на путь журналиста, Пушкин понимал, что это, в условиях его времени, труд нелегкий. "...это все равно что золотарство: очищать русскую литературу...- писал он жене, - и зависеть от полиции. Того и гляди, что... Черт их побери! У меня кровь в желчь превращается". И 18 мая, за два дня до отъезда из Москвы, Пушкин писал жене: "...у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист... Что же теперь будет со мною?.. Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать". Пушкин собирался уже домой, в Петербург. У подъезда стояла запряженная тройка. Сидели за ужином и ждали заказанного Нащокиным для Пушкина кольца. Точно такое кольцо с бирюзой носил Нащокин. Его принесли поздней ночью, перед самым отъездом поэта... За ужином Пушкин читал Нащокиным " Русалку" и нечаянно пролил на скатерть масло. - Эдакий неловкий! За что ни возьмешься, все роняешь! - Ну, я на свою голову. Ничего... - ответил суеверный Пушкин. Ужин этот оказался для друзей прощальным. Они не могли думать, что больше никогда не увидятся. Пушкин уехал из Москвы 20 мая 1836 года. 27 мая он писал Нащокиным из Петербурга: " Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда. Она спала. На другой день я ее поздравил и отдал вместо червонца твое ожерелье, от которого она в восхищении..." Это письмо свое Пушкин закончил словами: "...деньги, деньги! Нужно их до зареза". И в самом конце добавил: " Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить, чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: Азя! дай мне чаю: я просить не буду"...
Глава девятая. Экспозиция " Современника" О варвар! Кто из нас, владельцев русской лиры, Не проклинал твоей губительной секиры? " Послание цензору" Пушкин приехал из Москвы и вернулся к работе над " Современником". Журналу в бывшей столовой квартиры-музея посвящена отдельная экспозиция. На видном месте - отзыв о " Современнике" В. Г. Белинского: " Современник" есть явление важное и любопытное сколько по знаменитости имени его издателя, столько и от надежд, возлагаемых на него одной частию публики, и страха, ощущаемого от него другою частию публики". Мы знакомимся в экспозиции с теми, кто окружал Пушкина - редактора и издателя " Современника" - и с кем ему приходилось встречаться в то время. Здесь все друзья и товарищи по работе: Гоголь, Жуковский, Александр Тургенев, Вяземский, Языков, Тютчев, Кольцов, Одоевский, Козловский, Султан Газы-Гирей и другие. Среди их портретов мы видим акварель неизвестного художника, напоминающую по композиции фрагмент известной картины художника Черкецова " Парад на Марсовом поле", на котором изображены Пушкин, Крылов, Жуковский и Гнедич. И здесь же - автопортрет Пушкина на приготовленной им для " Современника" рукописи. * * * Особо отражены в экспозиции герои 1812 года - М. И. Кутузов, М. Б. Барклай де Толли, Денис Давыдов и кавалерист-девица Н. А. Дурова. Пушкин очень интересовался вопросами истории, вопросами русской истории в частности, и в особенности эпопеей 1812 года. Он не раз бывал в замечательной Галерее Отечественной войны 1812 года, построенной архитектором К. Росси в Зимнем дворце. В Галерее висят выполненные художником Дау портреты Кутузова, Барклая де Толли и их трехсот тридцати двух боевых сподвижников. После Октябрьской революции в Галерее, рядом с генералами, поместили портреты четырех солдат роты дворцовых гренадер: Ильи Ямника, барабанщика Василия Авксеньева, унтер-офицера латыша Егора Етторде и капитана из унтер-офицеров Василия Лаврентьева. Их портреты были также написаны художником Дау, но лежали в кладовой: державные хозяева Зимнего дворца не разрешали поместить их в Галерее 1812 года. Эти гренадеры кутузовской армии, " ростом не менее 182 сантиметров", застыли, опираясь на оружие, в своих огромных медвежьих шапках с золочеными налобниками, в мундирах с широкими золотыми галунами и алыми отворотами. Их лица суровы и мужественны. Это те самые богатыри 1812 года, которых юный Пушкин и его товарищи провожали в поход, когда они проходили мимо Царскосельского лицея. Это те самые непобедимые герои Бородина, которые с полуторапудовыми ранцами за плечами и четырнадцатифунтовыми ружьями в руках, в подбитых ветром шинелях, часто голодные, в непрерывных боях, суровой зимой гнали из России, на протяжении тысяч верст, разгромленную наполеоновскую армию и со звонкими русскими песнями вошли в Париж. Это те замечательные русские люди, без храбрости, упорства и мужества которых самые талантливые полководцы и " начальники народных наших сил" не одержали бы своих блистательных побед над Наполеоном. В 1949 году, в стопятидесятилетнюю годовщину со дня рождения Пушкина, в Галерее 1812 года установили мемориальную доску с текстом пушкинского стихотворения " Полководец", которое Белинский считал одним из величайших созданий гениального Пушкина. У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; ................................. Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода И вечной памятью двенадцатого года. Нередко медленно меж ими я брожу И на знакомые их образы гляжу, И, мнится, слышу их воинственные клики, Из них уж многих нет; другие, коих лики Еще так молоды на ярком полотне, Уже состарились и никнут в тишине Главою лавровой... Пушкин написал это стихотворение в 1835 году и поместил в третьей книжке " Современника". Поэту ставили в упрек, что он говорит в нем лишь о Барклае де Толли и не упоминает о Кутузове. Пушкин объяснил на страницах журнала, что он высоко оценивает роль Кутузова в Отечественной войне 1812 года. " Слава Кутузова, - писал он, - неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала Святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком? " И Кутузову Пушкин посвятил еще в 1831 году стихотворение: Перед гробницею святой Стою с поникшею главой... .......................... В твоем гробу восторг живет! Он русский глас нам издает; Он нам твердит о той године, Когда народной веры глас Воззвал к святой твоей седине: " Иди, спасай! " Ты встал - и спас... Пушкин объяснил, что своим стихотворением " Полководец" он хотел лишь воскресить память и о Барклае де Толли. " Стоическое лицо Барклая, - писал Пушкин, - есть одно из замечательнейших в нашей истории. Не знаю, можно ли вполне оправдать его в отношении военного искусства; но его характер останется вечно достоин удивления и поклонения". Стихотворение " Полководец" Пушкин закончил строками: Там, устарелый вождь, как ратник молодой, Свинца веселый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, - Вотще! - ........................................ О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколенье Поэта приведет в восторг и в умиленье! Последние строки, в которых поэт обобщает философскую проблему положения гения в условиях современного ему общества, имеют до известной степени автобиографический характер. * * * Между портретами Кутузова и Барклая де Толли - портрет Дениса Давыдова, знаменитого организатора и участника партизанского движения в 1812 году. О значении этого движения Давыдов напечатал в " Современнике" статью, в которой писал: " Огромна наша мать-Россия! Изобилие средств ее дорого уже стоит многим народам, посягавшим на ее честь и существование; но не знают еще они всех слоев лавы, покоящихся на дне ее... Не разрушится ли, не развеется ли, не снесется ли прахом с лица земли все, что ни повстречается, живого и неживого, на широком пути урагана, направленного в тыл неприятельской армии, занятой в то же время борьбой с миллионною нашею армией - первою в мире по своей храбрости, дисциплине и устройству? Еще Россия не подымалась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь подымется! " Эти строки, сто с четвертью века назад написанные Денисом Давыдовым, грозно звучат и сегодня. И любопытно, что царская цензура, разрешив их к печати, не пощадила статью в целом. Пушкин написал по этому поводу своему другу: " Ты думал, что твоя статья о партизанской войне пройдет сквозь цензуру целой и невредимой. Ты ошибся: она не избежала красных чернил. Право, кажется, военные цензоры марают для того, чтоб доказать, что они читают". Цензура жестоко теснила Пушкина. Общая, духовная и военная цензура следили за каждой строкой " Современника". Три цензора, и во главе их - четвертый, Николай I, опекали его. Это было невыносимо, но Пушкин помнил им же самим написанные строки: " Не должно малодушно негодовать на то, что вечно им определено выносить первые выстрелы, и все невзгоды, все опасности". * * * Останавливает на себе внимание портрет кавалерист-девицы корнета уланского полка Н. А. Дуровой и под ним написанное Пушкиным предисловие к напечатанным в " Современнике" отрывкам ее " Записок": " В 1808 году молодой мальчик, по имени Александров, вступил рядовым в Конно-польский уланский полк, отличился, получил за храбрость солдатский георгиевский крест и в том же году вышел в офицеры в Мариупольский гусарский полк. Впоследствии перешел он в Литовский уланский и продолжал свою службу столь же ревностно, как и начал. По-видимому, все это в порядке вещей и довольно обыкновенно; однако ж это самое наделало много шуму, породило много толков и произвело сильное впечатление от одного нечаянно открывшегося обстоятельства: корнет Александров был девица Надежда Дурова. Какие причины заставили молодую девушку хорошей дворянской фамилии оставить отеческий дом, отречься от своего пола, принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мужчин, и явиться на поле сражений - и каких еще? Наполеоновских! Что побудило ее? Тайные, семейные огорчения? Воспаленное воображение? Врожденная неукротимая склонность? Любовь?.. Вот вопросы, ныне забытые, но которые в то время сильно занимали общество... С неизъяснимым участием прочли мы признания женщины, столь необыкновенной. С изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером, быстрым, живописным и пламенным. Надежда Андреевна позволила нам украсить страницы " Современника" отрывками из журнала, веденного ею в 1812-1813 годах. С глубочайшей благодарностью спешим воспользоваться ее позволением". Ей было уже пятьдесят два года, когда в августе 1835 года Пушкин неожиданно получил из Елабуги, Вятской губернии, письмо. Характер и стиль письма говорили о том, что автор его - человек умный, бывалый и решительный. " Не извиняюсь за простоту адреса, милостивый государь Александр Сергеевич! - начал адресат свое письмо.- Титулы кажутся мне смешными в сравнении с славным именем вашим. Чтоб не занять напрасно ни времени, ни внимания вашего, спешу сказать, что заставило меня писать вам: у меня есть несколько листов моих Записок; я желал бы продать их, и предпочтительно вам. Купите, Александр Сергеевич! Прекрасное перо ваше может сделать из них что-нибудь весьма занимательное для наших соотечественников, тем более, что происшествие, давшее повод писать их, было некогда предметом любопытства и удивления. Цену назначьте сами: я в этом деле ничего не разумею и считаю за лучшее ввериться вам самим, вашей честности и опытности... Преданный слуга ваш Александров". Пушкин сразу же ответил на письмо, получил рукопись и напечатал часть ее в " Современнике". Летом 1836 года Дурова приехала в Петербург. Пушкин лично посетил ее, а затем заехал за ней и пригласил к себе на дачу обедать. По пути на Каменный остров он показал ей место казни декабристов, у Петропавловской крепости. Дурова хотела выпустить свои " Записки" отдельным изданием, назвав их: " Своеручные записки русской амазонки, известной под именем Александрова", но Пушкин отсоветовал: " Записки амазонки, - писал он ей, - как-то слишком изысканно, манерно, напоминают немецкие романы. Записки Н. А. Дуровой - просто, искренне и благородно. Будьте смелы - вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое вас прославило. Полумеры никуда не годятся". " Записки" вскоре вышли под названием - " Кавалерист-девица. Происшествие в России". На столике лежит второй том пушкинского " Современника", где напечатаны " Записки Н. А. Дуровой". И сегодня, через полтораста лет, они читаются с большим интересом. Взволнованно описывает Дурова свою встречу с главнокомандующим Кутузовым. Приехав в главную квартиру, она обратилась к одному из адъютантов с просьбой: - Доложите обо мне главнокомандующему, я имею надобность до него. - Какую? Вы можете объяснить ее через меня, - ответил адъютант Кутузова. - Не могу, мне надобно, чтоб я говорил с ним сам и без свидетелей, не откажите мне в этом снисхождении. Адъютант прошел к Кутузову и через минуту пригласил Дурову войти, а сам вышел в переднюю. С чувством благоговения, рассказывает Дурова, она поклонилась седому герою, маститому старцу, великому полководцу. - Что тебе надобно, друг мой? - спросил Кутузов. - Я желал бы иметь счастье быть вашим ординарцем во все продолжение кампании и приехал просить вас об этой милости. - Какая же причина такой необыкновенной просьбы, а еще более способа, каким предлагаешь ее? - спросил Кутузов. Дурова рассказала о только что полученном ею незаслуженном оскорблении от ее бывшего командира и сказала: - Родясь и выросши в лагере, я люблю военную службу со дня моего рождения, я посвятил ей жизнь мою навсегда, я готов пролить кровь свою... Имея такой образ мыслей и peпутацию храброго офицера еще в прусскую кампанию... - В прусскую кампанию! - прервал ее Кутузов.- Разве вы служили тогда? Который вам год? Я полагал, что вы не старее шестнадцати лет... - Мне двадцать третий, и в прусскую кампанию я служил в Конно-польском полку. - Как ваша фамилия? - Александров. Кутузов встал и обнял своего необычного посетителя, не подозревая, что перед ним девушка. - Как я рад, - сказал он, - что имею наконец удовольствие узнать вас лично! Я давно уже слышал о вас. Останьтесь у меня, если вам угодно, мне очень приятно будет доставить вам некоторое отдохновение от тягости трудов военных... Теперь подите к дежурному генералу Коновницыну и скажите ему, что вы у меня бессменным ординарцем. Дурова направилась к выходу, но Кутузов остановил ее: - Вы хромаете? Отчего это? - Я получил в сражении под Бородино контузию... - Контузию от ядра! И вы не лечитесь! Сейчас скажите доктору, чтобы осмотрел вашу ногу... Через несколько дней Кутузов велел позвать Дурову. - Покойнее ли у меня, нежели в полку? Отдохнул ли ты? Что твоя нога? - спросил он. Дурова принуждена была признаться, что нога болит нестерпимо, что от этого у нее каждый день лихорадка и что на лошади она держится только по привычке. - Поезжай домой, - сказал Кутузов, смотря на нее с отеческим состраданием, - ты в самом деле похудел и ужасно бледен; поезжай, отдохни, вылечись и приезжай обратно. Дурова возражала, но Кутузов решительно приказал ей ехать лечиться. Никто из товарищей не подозревал, что в лице уланского офицера Александрова, с георгиевским крестом на груди, перед ними - девушка, Надежда Дурова. Одно только смущало ее: отсутствие усов, которые все должны были носить в армии. Но она выглядела молодо, ей можно было дать не более восемнадцати лет, и до поры до времени отсутствие усов еще не выдавало ее... Записки Дуровой привлекли к себе внимание не только читающей публики, но и критики. Пленили всех высокий патриотический порыв Дуровой и высокое литературное мастерство ее " Записок". " Священный долг к отечеству, - говорила она, - заставляет простого солдата бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и спокойно расставаться с жизнью". " Минувшее счастие! Слава! Опасности! Жизнь, кипящая деятельностью!.. Прощайте! " - так простился штаб ротмистр Александр Александров, - кавалерист-девица Надежда Андреевна Дурова, - с своим исполненным подвига и славы боевым путем. Печатая в " Современнике" " Записки Н. А. Дуровой", Пушкин снабдил свое предисловие эпиграфом из Овидия на латинском языке: " Modo vlr, modo femina" - " To мужчина, то женщина". * * * Чтобы закончить описание экспозиции, нужно сказать еще о статье " Александр Радищев", написанной для " Современника". В статье Пушкин охарактеризовал Радищева, дерзнувшего " вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины", как человека, действовавшего с " удивительной самоотверженностью и с какой-то рыцарскою совестливостию". Статья не была разрешена к печати, и Пушкин потребовал ее обратно. Мы знакомимся в экспозиции с рецензией Уварова на эту пушкинскую статью: " Статья по себе недурна и с некоторыми изменениями могла бы быть пропущена. Между тем нахожу неудобным и совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения..." Рядом с этой рецензией на статью Пушкина мы видим портрет Фаддея Булгарина, литератора того времени и одновременно агента III отделения. Согнувшись, он приходит с глубоким поклоном к своему начальству с очередным доносом. Под портретом слова А. И. Герцена из книги " О развитии революционных идей в России": " Греч и Булгарин занимались полицейским делом, а не литературой".
Глава десятая. Три тома " Современника" Не знаю, чем провинились русские писатели... Но я знаю, что никогда не бывали они притеснены, как нынче. Л. С. Пушкин - Д. В. Давыдову Второй том " Современника" уже был в наборе, когда Пушкин вернулся из Москвы. На одно из первых мест в нем поставлено было стихотворение молодого Кольцова - " Урожай". Для этого тома Пушкин написал статью, посвященную заседанию Российской Академии наук, на котором присутствовал. В статье " Российская Академия", которая представляет интерес и сегодня, Пушкин особо останавливается на одной из глав Устава Академии, где говорилось о роли Академии как стража русского языка: " Академия есть страж языка, и потому должно ей со всевозможною к общей пользе ревностию вооружаться против всего несвойственного, чуждого, невразумительного, темного, ненравственного в языке. Но сие вооружение ее долженствует быть на единой пользе словесности основанное, кроткое, правдивое, без лицеприятия, без нападений и потворства, не похоже на те предосудительные сочинения, в которых, под мнимым разбором, пристрастное невежество или злость расточают недостойные похвалы или язвительные хулы без всякой истины и доказательств, в коих одних заключается достоинство и польза сего рода писаний". " Ныне, - писал Пушкин, - Академия приготовляет третье издание своего Словаря, коего распространение час от часу становится необходимее. Прекрасный наш язык, под пером писателей неученых и неискусных, быстро клонится к падению. Слова искажаются, грамматика колеблется. Орфография, сия геральдика языка, изменяется по произволу всех и каждого. В журналах наших еще менее правописания, нежели здравого смысла..." Параллельно Пушкин поместил в " Современнике" статью " Французская Академия". Он писал в ней, в связи со смертью члена Академии, поэта Арно, о свободе творчества, о независимости вдохновения и бескорыстной любви художника к своему искусству. " Две или три басни, остроумные или грациозные, - писал Пушкин, - дают покойнику Арно более права на титло поэта, нежели все его драматические творения. Всем известен его " Листок": De ta tige detachee, Pauvre feuille dessechee, Ou va tu? - je n'en sais rien, etc*. *() Участь этого маленького стихотворения замечательна. Костюшко перед своей смертью повторил его на берегу Женевского озера; Александр Ипсиланти перевел его на греческий язык; у нас его перевели Жуковский и Давыдов. " Русский перевод его, сделанный генералом Давыдовым, - поясняет Пушкин в сноске, - замечателен, говорят, по своему изяществу и точности. Господин Давыдов - один из тех людей, которые, обладая природным даром к поэзии, предаются ей лишь из прихоти и чтобы отдохнуть от войны и наслаждений..." * * * Если, находясь в Москве, Пушкин мог уделить мало внимания второму тому " Современника", то третий том был щедро насыщен произведениями самого поэта. Здесь напечатаны были " Родословная моего героя", " Полководец", " Сапожник", " Вольтер", " Анекдоты", большая рецензия на " Фракийские элегии" В. Теплякова, ответ на критику " Истории Пугачевского бунта" и две большие заметки в отделе новых книг. В третьем томе " Современника" была также напечатана большая статья Пушкина по поводу вышедших в Нью-Йорке " Записок Джона Тенпера", цивилизованного американца, прожившего тридцать лет среди индейцев. " С некоторого времени Северо-Американские Штаты, - писал Пушкин, - обращают на себя в Европе внимание людей наиболее мыслящих. Не политические происшествия тому виною: Америка спокойно совершает свое поприще, доныне безопасная и цветущая, сильная миром, упроченным ей географическим ее положением, гордая своими учреждениями. Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую- подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть, со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами. Отношения Штатов к индийским племенам, древним владельцам земли, ныне заселенной европейскими выходцами, подверглись также строгому разбору новых наблюдателей. Явная несправедливость, ябеда и бесчеловечие Американского Конгресса осуждены с негодованием... Остатки древних обитателей Америки скоро совершенно истребятся... ...они (" Записки Джона Теннера".- А. Г.) наконец будут свидетельствовать перед светом о средствах, которые Американские Штаты употребляли в XIX столетии к распространению своего владычества..." Статья " Джон Теннер" была написана Пушкиным в августе 1836 года, а в 1835 году он, перекликаясь с книгой Радищева, написал свое " Путешествие из Москвы в Петербург", где встречаются те же мысли о гнете английского капиталистического строя. " Прочтите, - писал Пушкин, - жалобы английских фабричных работников: волосы встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство, с одной стороны, с другой - какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смидта или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника, но посмотрите, что делается там при изобретении новой машины, избавляющей вдруг от каторжной работы тысяч пять или шесть народу и лишающей их последнего средства к пропитанию... У нас нет ничего подобного". В анонимной статье " Прогулка по Москве", помещенной в " Современнике", автор писал: " Барские, старинные барские дома в Москве переводятся, и много-много по одному, по два, стоит их теперь сиротами на больших улицах... Что за перемена в гражданском обществе совершается перед моими глазами тихо, неприметно?.. Хозяева всех этих домов или оставили Москву, или обедняли, или вымерли, или, наконец, поняли, что для одного семейства, как бы оно велико не было, Куракинский дом в Старой Басманной или Голицынский в Новой слишком велик, то есть неудобен. Дома эти достались обществу, и где обитала праздность, там теперь поселился труд.- Перемена утешительная! "... * * * В третьем томе " Современника" Пушкин поместил повесть Гоголя " Нос" с такой заметкой от издателя: " Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатание этой шутки; но мы нашли в ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое доставила нам его рукопись". Третий том Пушкин открыл шестнадцатью стихотворениями безвестного тогда поэта Ф. И. Тютчева. Их привез из Мюнхена, где Тютчев служил при русском посольстве, его друг, И. Г. Гагарин. Пушкин пришел от них в восторг и " носился с ними целую неделю", оценив глубину мыслей, яркость красок, новизну и силу языка поэзии Тютчева. Узнав об этом из письма Гагарина, Тютчев писал из Мюнхена, что ему приятно воздать честь Пушкину - русскому уму, который так высоко стоит сейчас над всеми современными французскими поэтами. Нужно сказать, что имя Пушкина в то время уже было хорошо известно в Европе. Многие его произведения были переведены и изданы на Западе при его жизни. Особенно много переводов появилось на французском языке: отрывки из " Руслана и Людмилы", " Борис Годунов", " Русалка", " Песнь о вещем Олеге", " Талисман", " Черная шаль", " Полтава", " Граф Нулин", " Выстрел", " Кирджали", " Бахчисарайский фонтан", " Цыганы", " История Пугачева" и другие. " Кавказский пленник" был переведен на французский, немецкий, итальянский, польский и шведский языки. Французский поэт Ламартин просил Пушкина прислать ему для перевода свои стихи и прозу. По просьбе приехавшего в Россию французского писателя Леве-Веймара Пушкин перевел для него в июне - июле 1836 года одиннадцать русских народных песен из известного сборника русских песен Новикова. Два величайших поэта своих народов - русского и немецкого-o Пушкин и Гёте высоко ценили друг друга. Из Одессы Пушкин пишет в марте 1824 года одному из друзей: " Читаю Шекспира и библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира". В апреле того же года рисует, в минуты творческого раздумья, портрет Гёте. Еще до того, в 1822 году, стихотворению " Таврида", насыщенному воспоминаниями о холмах " края прелестного", Пушкин предпосылает эпиграф из Гете: " Возврати мне мою юность! " А позже, в 1828 году, эпиграфом к стихотворению " Кто знает край, где небо блещет..." Пушкин ставит строку из гетевского " Вильгельма Мейстера: " Ты знаешь край?.." " Благоговею перед создателем " Фауста", - пишет Пушкин и сам создает в 1825 году " Сцену из " Фауста". Ответом на " Сцену из " Фауста" явился присланный немецким поэтом подарок, о котором писал биограф Пушкина П. В. Анненков: "...Гёте послал Пушкину поклон через одного русского путешественника и препроводил с ним в подарок собственное свое перо, которое, как мы слышали, многие видели в кабинете Пушкина в богатом футляре, имевшем надпись: " Подарок Гете". Других сведений о нем не сохранилось. В июне 1836 года в Париже вышло четвертое издание " Всемирной и карманной биографии, или Исторического словаря живых и мертвых людей с 1788 года до наших дней, прославившихся своими писаниями, деятельностью, талантами, добродетелями или преступлениями". В этом словаре Пушкину посвящена была довольно обстоятельная статья, где говорилось, что он занимает первое место в русской поэзии. В статье отмечалось, что всякое принуждение удручает поэта, что его дарование вырастает от препятствий и точно бросает вызов гонению. Чтобы понять и оценить его, указывалось в статье, не следует забывать абсолютистские формы правления этой огромной империи, властолюбие которой не ограничивается, несмотря на завоевания просвещения. А " абсолютистские формы правления" продолжали душить Пушкина: " Современник" состоял на особом учете не только в главном управлении цензуры, но и в III отделении. " Ни один из русских писателей не притеснен более моего", - жаловался Пушкин Бенкендорфу. * * * Второй и третий том " Современника" вышли один за другим в июле и августе 1836 года. Четвертый том был выпущен в конце декабря. Пушкин поместил в нем еще восемь стихотворений Ф. И. Тютчева и занявшую большую часть книги " Капитанскую дочку". Повесть эта произвела большое впечатление. Еще до выхода " Современника" Пушкин читал " Капитанскую дочку" на вечере у Вяземского. Ряд сделанных им замечаний Пушкин учел, сдавая рукопись в печать. Очень положительно отозвался о повести в одном из своих писем А. Тургенев: " Капитанская дочка" так здесь прославилась, что Барант (французский посланник в России.- А. Г.) предлагал автору при мне перевести ее на французский язык с его помощью: но как он выразит оригинальность этого слога, этой эпохи, этих характеров старорусских и этой девичьей русской прелести - кои набросаны во всей повести? Главная прелесть в рассказе, а рассказ перерассказывать на другом языке - трудно". " Где, - писал Гоголь своему другу Прокоповичу из Рима, - выберется у нас полугодие, в течение которого явились бы разом две такие вещи, каковы " Полководец" и " Капитанская дочка". Видана ли была где-нибудь такая прелесть! Я рад, что " Капитанская дочка" произвела всеобщий эффект". Друг юности и вдохновитель свободолюбивой поэзии Пушкина, Чаадаев писал Александру Тургеневу из Москвы: " Пусть я безумец, но надеюсь, что Пушкин примет мое искреннее поздравление с тем очаровательным созданием, его побочным ребенком (" Капитанская дочка" ), которое на днях дало мне минуту отдыха от гнетущего меня уныния. Скажите ему, пожалуйста, что особенно очаровала меня в ней его полная простота, утонченность вкуса, столь редкие в настоящее время, столь трудно достижимые в наш век, век фатовства и пылких увлечений..." Белинский, очень высоко ценивший Пушкина, писал что " Капитанская дочка" - нечто вроде " Онегина" в прозе... Многие картины по верности, истине содержания и мастерству изложения - чудо совершенства". В " Литературных мечтаниях" Белинский писал, что " Пушкин был совершенным выражением своего времени... он заплатил дань всем великим современным событиям, явлениям и мыслям, всему, что только могла чувствовать тогда Россия... Пушкин был выражением современного ему мира, представителем современного ему человечества, но мира русского, но человечества русского". " Поговорим о нем, - писал Белинский в одной из своих позднейших статей, - как можно меньше, потому что сказать о нем всего не успеешь и в целую жизнь". Пушкин, с своей стороны, очень ценил Белинского. Им не пришлось встретиться лично, но, ознакомившись с " Литературными мечтаниями" Белинского, поэт внимательно следил за его статьями. " Внимание Пушкина, - пишет известный ученый, исследователь творчества поэта профессор Ю. Г. Оксман, - привлекла к себе статья Белинского " Несколько слов о " Современнике", с которой он познакомился, приехав в Москву в мае 1836 года. Статья эта явилась первым и единственным положительным откликом в печати на его журнал. Встреча Пушкина с Белинским, которую готовили в Москве их общие друзья - П. В. Нащокин и М. С. Щепкин, не состоялась только потому, что поэт неожиданно должен был ускорить свое возвращение в Петербург. Однако в первом же письме из Петербурга к Нащокину Пушкин просил его передать Белинскому " тихонько от Наблюдателей" экземпляр " Современника" и его большое сожаление, что " с ним не успел увидеться в Москве"... Пушкин писал о Белинском: " Он обличает талант, подающий большую надежду. Если бы с независимостью мнений и с остроумием соединял он более учености, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности - словом, более зрелости, то мы бы имели в нем критика весьма замечательного". Не повлияла на отношение Пушкина к Белинскому и резко отрицательная статья критика о второй книжке " Современника". Осенью 1836 года Пушкин уполномочил Нащокина предложить Белинскому переехать в Петербург и стать сотрудником " Современника". В ответ на это Нащокин писал: "...я его не видал, но его друзья, в том числе и Щепкин, говорят, что он будет очень счастлив, если придется ему на тебя работать. Ты мне отпиши, - и я его к тебе пришлю". В те дни в " Телескопе" было опубликовано знаменитое " Философическое письмо" Чаадаева, за которое Николай I приказал считать автора сумасшедшим. Ходили упорные слухи о привлечении к дознанию по этому делу Белинского. И события личной жизни Пушкина складывались так, что переговоры о приглашении Белинского в " Современник" уже не возобновлялись. Но, писал в своих воспоминаниях И. И. Панаев, " один Пушкин, кажется, втайне сознавал, что этот недоучившийся студент должен будет занять некогда почетное место в истории русской литературы". Сам Белинский очень ценил внимание к нему Пушкина, "...больше всего... меня радуют доселе и всегда будут радовать, как лучшее мое достояние, несколько приветливых слов, сказанных обо мне Пушкиным, - писал он Гоголю.- И я чувствую, что это не мелкое самолюбие, а го, что я понимаю, что такое человек, как Пушкин, и что такое одобрение со стороны такого человека, как Пушкин". Уже после смерти Пушкина первый его биограф, Анненков, как-то собирался за границу. - Какие книги вы берете с собою? - спросил его Белинский. - Странно вывозить книги из России в Германию, - отвечал Анненков. - А Пушкина? - Не беру и Пушкина. - Лично для себя, - заметил Белинский, - я не понимаю возможности жить, да еще в чужих краях, без Пушкина. * * * Несмотря на блеск и светозарность пушкинского гения, " Современник", в котором Пушкин печатал свои произведения, не получил широкого распространения. Первые два тома журнала были отпечатаны в количестве двух тысяч четырехсот экземпляров каждый, третий - в количестве лишь тысячи двухсот, а тираж четвертого тома пришлось снизить до девятисот экземпляров. Но и это количество не разошлось. После кончины Пушкина было взято на учет сто девять полных комплектов " Современника", а остальные излишне отпечатанные экземпляры первых двух номеров, очевидно, рассматривались как макулатура. Неуспех журнала объяснялся тем, что он не имел права касаться политических тем, обескровливался цензурой, лишен был политической хроники и модных приложений, которыми привлекала читателей " Библиотека для чтения", печатавшаяся в количестве пяти тысяч экземпляров. Не оправдались поэтому и ожидания Пушкина, что " Современник" принесет ему не менее двадцати пяти тысяч годового дохода и даст возможность поправить свое материальное положение. И потому Пушкин был очень взволнован, когда, в конце октября, получил из Гуттенберговой типографии счет на пять тысяч рублей за печатание журнала. Он лично пришел в типографию, чтобы протестовать против поставленной в счете цены - по сорок пять рублей за набор и печать листа, в то время как Вяземский ему сказал, что больше тридцати пяти рублей за лист не возьмут... В четвертом томе " Современника" объявлялось об открытии подписки на 1837 год, но том этот вышел уже после смерти Пушкина.
|
Последнее изменение этой страницы: 2019-03-30; Просмотров: 388; Нарушение авторского права страницы
