Глава VIII. Объясняет и доказывает известное положение, что «путь истинной любви не то, что железная дорога»

 

Безмятежное пребывание на хуторе Дингли-Делль, чистый и ароматический воздух, оглашаемый беспрерывно пением пернатых, присутствие прелестных представительниц прекрасного пола, их великодушная заботливость и беспокойство — все это могущественным образом содействовало благотворному развитию нежнейших чувств, глубоко насажденных самой природой в сердце мистера Треси Топмана, несчастного свидетеля птичьей охоты. На этот раз его нежным чувствам было, по-видимому, суждено обратиться исключительно на один обожаемый предмет. Молодые девушки были очень милы, и обращение их казалось привлекательным во многих отношениях; но незамужняя тетушка превосходила во всем как своих племянниц, так и всякую другую женщину, какую только видел мистер Топман на своем веку. Было какое-то особенное великолепие в ее черных глазах, особенное достоинство в ее осанке, и даже походка незамужней девы обличала такие сановитые свойства, каких отнюдь нельзя было заметить в молодых мисс Уардль. Притом не подлежало ни малейшему сомнению, что мистер Треси Топман и незамужняя тетушка прониклись друг к другу с первого взгляда непреодолимой симпатией; в их натуре было что-то родственное, что, по-видимому, должно было скрепить неразрывными узами мистический союз их душ. Ее имя невольно вырвалось из груди мистера Топмана, когда он лежал на траве, плавая в своей собственной крови, и страшный истерический хохот незамужней тетушки был первым звуком, поразившим слух счастливого Треси, когда друзья подвели его к садовой калитке. Чем же и как объяснить это внезапное волнение в ее груди? Было ли оно естественным излиянием женской чувствительности при виде человеческой крови, или, совсем напротив, источник его заключался в пылком и страстном чувстве, которое только он один из всех живущих существ мог пробудить в этой чудной деве? Вот вопросы и сомнения, терзавшие грудь счастливого страдальца, когда он был распростерт на мягкой софе перед пылающим камином. Надлежало разрешить их во что бы ни стало.

Был вечер. Изабелла и Эмилия вышли погулять в сопровождении мистера Трунделя; глухая старая леди полулежала в забытьи в своих спокойных креслах; жирный и толстый детина храпел у очага в отдаленной кухне; смазливые горничные вертелись у ворот, наслаждаясь приятностью вечерней погоды и любезностью сельских кавалеров, изливавших перед ними свои пылкие чувства. Треси Топман и Рэчел Уардль сидели друг подле друга, не обращая ни малейшего внимания на окружающие предметы. Они мечтали о взаимной симпатии душ, мечтали и молчали.

— Ах! Я совсем забыла свои цветы! — вдруг сказала незамужняя тетушка.

— Пойдемте поливать их теперь, — промолвил мистер Топман убедительным тоном.

— Вы простудитесь на вечернем воздухе, — отвечала незамужняя дева тоном глубочайшего сострадания и симпатии.

— Нет, нет, — сказал мистер Топман, быстро вставая с места. — Позвольте мне идти вместе с вами: это будет полезно для моего здоровья.

Сострадательная леди поправила перевязку на левом плече своего прекрасного собеседника и, взяв его за правую руку, отправилась в сад.

В отдаленном и уединенном конце сада красовалась поэтическая беседка из акаций, жасминов, душистой жимолости и роскошного плюща. В этот приют спокойствия и тишины направила свои шаги счастливая чета. Незамужняя тетушка взяла лейку, лежавшую в углу, и собралась идти. Мистер Топман удержал ее подле себя.

— Мисс Уардль! — воскликнул он, испустив глубокий вздох.

Незамужняя тетушка затрепетала, зашаталась, и лейка едва не выпала из ее рук.

— Мисс Уардль! — повторил мистер Топман. — Вы — ангел!

— Мистер Топман! — воскликнула Рэчел, краснея, как пион.

— Да, вы ангел, мисс Уардль, вы… вы… вы — сущий ангел, — повторил энергичным тоном красноречивый пикквикист.

— Мужчины всех женщин называют ангелами, — пробормотала застенчивая леди.

— Что же вы после этого? С чем могу я вас сравнить, несравненная мисс Уардль, — говорил восторженный Топман. — Где и как найти существо, подобное вам? В каком углу мира может еще скрываться такое счастливое соединение физических и моральных совершенств? Где, ах! Где…

Мистер Топман приостановился, вздохнул и с жаром начал пожимать руку красавицы, державшую ручку лейки. Она потупила глаза, опустила голову и прошептала едва слышным голосом:

— Мужчины как мухи к нам льнут.

— О, как бы я желал быть мухой, чтоб вечно жужжать вокруг вашего прелестного чела! — воскликнул вдохновенно мистер Топман.

— Мужчины все… такие обманщики… — продолжала застенчивая леди.

— Обманщики — да; но не все, мисс Уардль. Есть по крайней мере одно существо, постоянное и неизменное в своих чувствах, существо, готовое посвятить всю свою жизнь вашему счастью, существо, которое живет только вашими глазами, дышит вашей улыбкой, которое для вас, только для одной вас переносит тяжелое бремя своей жизни.

— Где ж скрывается оно, мистер Топман, это идеальное существо?

— Здесь, перед вами, мисс Уардль!

И прежде чем незамужняяя дева угадала его настоящую мысль, мистер Топман стоял на коленях у ее ног.

— Мистер Топман, встаньте! — сказала Рэчел.

— Никогда, никогда! — был рыцарский ответ. — О, Рэчел!

Он схватил ее трепещущую руку и прижал к своим пламенным устам. Зеленая лейка упала на пол.

— О, Рэчел, обожаемая Рэчел! Могу ли я надеяться на вашу любовь?

— Мистер Топман, — проговорила незамужняя тетушка, — я так взволнована… так измучена; но… но… я к вам неравнодушна.

Лишь только вожделенное признание вырвалось из уст незамужней леди, мистер Топман приступил к решительному обнаружению своих чувств и начал делать то, что обыкновенно в подобных случаях делается пылкими юношами, объятыми пожирающей страстью: он быстро вскочил на ноги и, забросив свою руку на плечо незамужней тетушки, напечатлел на ее устах многочисленные поцелуи, которые все до одного, после некоторого сопротивления и борьбы, были приняты терпеливо и даже благосклонно. Неизвестно, как долго могли бы продолжаться эти пылкие обнаружения нежной страсти, если б красавица, испуганная каким-то внезапным явлением, вдруг не вырвалась из объятий пламенного юноши.

— За нами подсматривают, мистер Топман! — воскликнула незамужняя дева. — Нас открыли!

 

Мистер Топман с беспокойством оглянулся вокруг себя, и взор его немедленно упал на один из самых прозаических предметов повседневной жизни. Жирный детина, неподвижный, как столб, бессмысленный, как осел, уставил свои большие глаза в самый центр беседки; но и самый опытный физиономист, изучивший до последних мелочей все возможные очертания человеческой фигуры, не открыл бы на его лице ни малейших следов изумления, любопытства или какого-нибудь другого чувства, волнующего человеческую грудь. Мистер Топман смотрел на жирного детину; жирный детина смотрел на мистера Топмана с тупым, бессмысленным выражением. Чем дольше мистер Топман наблюдал безучастную физиономию жирного детины, тем более убеждался, что он или ничего не знал, не видал, или ничего не понимал. Под влиянием этого впечатления он сказал довольно твердым, решительным и несколько суровым тоном:

— Чего вам здесь надобно?

— Пожалуйте ужинать, сэр: стол накрыт.

— Давно ли вы пришли сюда? — спросил мистер Топман, окинув еще раз пытливым взором жирного детину.

— Только сейчас, сэр.

Мистер Топман еще пристальнее впился в него глазами, но не заметил ни малейшего проявления какого-нибудь чувства. Успокоенный счастливым результатом своих исследований, мистер Топман подал руку незамужней тетушке и вышел из беседки.

Они пошли домой. Детина следовал за ними.

— Он ничего не знает, — шепнул мистер Топман.

— Ничего, — подтвердила незамужняя тетушка.

Позади их послышался странный звук, произведенный как будто неловким усилием подавить невольный смех. Мистер Топман оглянулся. Нет, быть не может: на лице жирного детины не было ни малейшей гримасы.

— Скоро он заснет, я полагаю, — шепнул мистер Топман.

— В этом нет никакого сомнения, — сказала незамужняя тетка.

Они оба засмеялись от чистого сердца.

Мистер Топман жестоко ошибся. Жирный детина на этот раз бодрствовал и телом, и душой. Он все видел и слышал.

За ужином ни с чьей стороны не обнаружилось попыток завязать общий разговор. Старая леди пошла спать; Изабелла Уардль посвятила себя исключительному вниманию мистера Трунделя; незамужняя тетушка была вся сосредоточена на своем любезном Треси; мысли Эмилии Уардль были, казалось, обращены на какой-то отдаленный предмет — вероятно, на отсутствующего Снодграса.

Одиннадцать, двенадцать, час за полночь — джентльменов нет как нет. Беспокойство изобразилось на всех лицах. Неужели их остановили и ограбили среди дороги? Не послать ли людей с фонарями в те места, где им следует возвращаться домой? Или, пожалуй, чего доброго… Чу! Вот они. Отчего они так запоздали? Чу — какой-то странный голос! Чей бы это?

Все маленькое общество высыпало в кухню, куда воротились запоздалые гуляки. Один взгляд на них объяснил весьма удовлетворительно настоящее положение вещей.

Мистер Пикквик, засунув в карманы обе руки и нахлобучив шляпу на свой левый глаз, стоял, облокотившись спиной о буфет, потряхивая головой на все четыре стороны, и по лицу его быстро скользили одна за другой самые благосклонные улыбки, не направленные ни на какой определенный предмет и не вызванные никаким определенным обстоятельством или причиной. Старик Уардль, красный как жареный гусь, неистово пожимал руку незнакомого джентльмена и еще неистовее клялся ему в вечной дружбе. Мистер Винкель, прислонившись спиной к стене, произносил весьма слабые заклинания на голову того, кто бы осмелился напомнить ему о позднем часе ночи. Мистер Снодграс погрузился в кресла, и физиономия его в каждой черте выражала самые отчаянные бедствия, какие только может придумать пылкая фантазия несчастного поэта.

 

— Что с вами, господа? — спросили в один голос изумленные леди.

— Ни-чег-гго, — отвечал мистер Пикквик. — Мы все… благо… получны. Я говорю, Уардль, мы все благополучны: так, что ли?

— Разумеется, — отвечал веселый хозяин. — Милые мои, вот вам друг мой, мистер Джингль, друг мистера Пикквика. Прошу его любить и жаловать: он будет у нас гостить.

— Не случилось ли чего с мистером Снодграсом? — спросила Эмилия беспокойным тоном.

— Ничего, сударыня, ничего, — отвечал незнакомый джентльмен. — Обед и вечер после крикета… веселая молодежь… превосходные песни… старый портер… кларет… чудесное вино, сударыня… вино.

— Врешь ты, шарамыжник, — возразил прерывающимся голосом мистер Снодграс. — Какое там вино? Никакого, черт вас побери. Семга — вот в чем штука!

— Не пора ли им спать, тетушка? — спросила Эмилия. — Люди могут отнести их в спальню: по два человека на каждого джентльмена.

— Я не хочу спать, — проговорил мистер Винкель довольно решительным тоном.

— Ни одной живой души не припущу к себе, — возгласил мистер Пикквик, и при этом лучезарная улыбка снова озарила его красное лицо.

— Ура! — воскликнул мистер Винкель.

— Ур-р-ра! — подхватил мистер Пикквик, снимая свою шляпу и бросая на пол, при чем его очки также упали на середину кухни.

При этом подвиге он окинул собрание торжествующим взором и захохотал от чистейшего сердца.

— Давайте еще бутылку вина! — вскричал мистер Винкель, постепенно понижая свой голос от самой верхней до самой низшей ноты.

Его голова опрокинулась на грудь, и он продолжал бормотать бессвязные звуки, обнаруживая между прочим зверское раскаяние, что поутру не удалось ему отправить на тот свет старикашку Топмана. Наконец он заснул, и в этом положении два дюжих парня, под личным надзором жирного детины, отнесли его наверх. Через несколько минут мистер Снодграс вверил также свою собственную особу покровительству Джо. Мистер Пикквик благоволил принять протянутую руку мистера Топмана и спокойно выплыл из кухни, улыбаясь под конец самым любезным образом. Наконец и сам хозяин, после немого и трогательного прощания со своими дочерьми, возложил на мистера Трунделя высокую честь проводить себя наверх; он отправился из кухни, заливаясь горючими слезами, как будто спальня была для него местом заточения и ссылки.

— Какая поразительная сцена! — воскликнула незамужняя тетушка.

— Ужасно, ужасно! — подтвердили молодые девицы.

— Ничего ужаснее не видывал, — сказал мистер Джингль серьезным тоном. — На его долю пришлось двумя бутылками больше против каждого из его товарищей. — Зрелище страшное, сударыня, да!

— Какой любезный молодой человек! — шепнула незамужняя тетушка на ухо Топману.

— И очень недурен собой! — заметила втихомолку Эмилия Уардль.

— О, да, очень недурен, — подтвердила незамужняя тетушка.

Мистер Топман думал в эту минуту о рочестерской вдове, и сердце его переполнилось мрачной тоской. Разговор, продолжавшийся еще минут двадцать, не мог успокоить его взволнованных чувств. Новый гость был учтив, любезен, разговорчив, и занимательные анекдоты один за другим быстро струились из его красноречивых уст. Мистер Топман сидел как на иголках и чувствовал с замиранием сердца, что звезда его славы постепенно меркнет и готова совсем закатиться под влиянием палящих лучей нового светила. Мало-помалу веселость его исчезла, и его смех казался принужденным. Успокоив, наконец, свою больную голову под теплым одеялом, мистер Топман воображал, с некоторым утешением и отрадой, как бы ему приятно было притиснуть своей спиной этого проклятого Джингля между матрацом и периной.

Поутру на другой день хозяин и его гости, утомленные похождениями предшествовавшей ночи, долго оставались в своих спальнях; но рано встал неутомимый незнакомец и употребил весьма счастливые усилия возбудить веселость дам, пригласивших его принять участие в их утреннем кофе. Незамужняя тетушка и молодые девицы хохотали до упаду, и даже старая леди пожелала однажды выслушать через слуховой рожок один из его забавных анекдотов. Ее удовольствие выразилось одобрительной улыбкой, и она благоволила даже назвать мистера Джингля «бесстыдным повесой» — мысль, с которой мгновенно согласились все прекрасные родственницы, присутствовавшие за столом.

Уже издавна старая леди имела в летнее время похвальную привычку выходить в ту самую беседку, в которой мистер Топман накануне ознаменовал себя страстным объяснением своих чувств. Путешествие старой леди неизменно совершалось следующим порядком: во-первых, жирный детина отправлялся в ее спальню, снимал с вешалки ее черную атласную шляпу, теплую шаль, подбитую ватой, и брал толстый сучковатый посох с длинной рукояткой. Старая леди, надевая шляпу, закутывалась шалью и потом, опираясь одной рукой на свой посох, а другой на плечо жирного детины, шла медленным и ровным шагом в садовую беседку, где, оставаясь одна, наслаждалась около четверти часа благоприятным воздухом летнего утра. Наконец, точно таким же порядком, она опиралась вновь на посох и плечо и шла обратно в дом свой.

Старая леди любила аккуратность во всех своих делах и мыслях. Три года подряд церемония прогулки в сад исполнялась со всей точностью, без малейшего отступления от принятых форм. На этот раз, однако ж, к великому ее изумлению, произошло в этой церемонии совсем неожиданное изменение: жирный детина вместо того, чтобы оставить беседку, отступил от нее на несколько шагов, осмотрелся направо и налево и потом опять подошел к старой леди с таинственным видом, принимая, по-видимому, необходимые предосторожности, чтоб его никто не заметил.

Старая леди была робка, подозрительна, пуглива, как почти все особы ее лет. Первой ее мыслью было: не хочет ли разбухший болван нанести ей какое-нибудь физическое оскорбление с преступным умыслом овладеть ее скрытым капиталом. Всего лучше было бы в таком случае позвать кого-нибудь на помощь; но старческие немощи уже давно лишили ее способности издавать пронзительные звуки. Проникнутая чувством невыразимого ужаса, старушка наблюдала молча движения рослого детины, и страх ее увеличился еще больше, когда тот, прислонившись к ее уху, закричал взволнованным и, как ей показалось, грозным тоном:

— Мистрисс!

Теперь должно обратить внимание на то, что в эту самую минуту мистер Джингль гулял в саду, весьма недалеко от беседки. Услышав громкое воззвание лакея, он остановился прислушаться, что будет дальше. Три существенные причины побудили его на этот поступок. Во-первых, он был любопытен и празднен; во-вторых, деликатность чувства отнюдь не принадлежала к числу нравственных свойств мистера Джингля, в-третьих и в-последних, он скрывался за куртиной цветов, и никто не видал его в саду. Поэтому мистер Джингль стоял, молчал и слушал.

— Мистрисс! — прокричал опять жирный детина.

— Чего вам надобно, Джо? — спросила трепещущая старушка. — Надеюсь, мой милый, я была снисходительна к вам и никогда не взыскивала строго за ваши проступки. Могло случиться что-нибудь невзначай, но этого, конечно, никто бы не избежал на моем месте. Жалованья получали вы много, дела у вас было мало, а есть позволялось вволю.

Старушка весьма искусно задела за чувствительную струну детины: он был растроган и отвечал выразительным тоном:

— Много доволен вашей милостью, покорнейше благодарим.

— Ну, так чего ж вы хотите от меня, мой милый? — спросила ободренная старушка.

— Мне хочется поставить дыбом ваши волосы, сударыня.

Такое желание, очевидно, могло происходить из грязного источника, быть может, даже из жажды крови; и так как старая леди не совсем понимала процесс поднятия дыбом ее волос, то прежний страх возвратился к ней с новой силой.

— Как вы полагаете, сударыня, что я видел вчера вечером в этой самой беседке? — спросил детина, выказывая свои зубы.

— Откуда ж я знаю? Что такое?

— Я видел, сударыня, собственными глазами, на этом самом месте, где вы изволите сидеть, видел, как один из ваших гостей, раненый джентльмен, сударыня, целовал и обнимал…

— Кого, Джо, кого? Мою горничную?

— Нет, сударыня, похуже, — прервал жирный детина над самым ухом старой леди.

— Неужто мою внучку?

— Хуже, гораздо хуже!

— Что с вами, Джо? Вы с ума сошли! — проговорила старушка, считавшая последнюю догадку верхом семейного несчастья. — Кого же? Говорите: я непременно хочу знать.

Жирный детина бросил вокруг себя пытливый взгляд и, уверенный в своей полной безопасности, прокричал над ухом старой леди:

— Мисс Рэчел!

— Чтоо-о? — воскликнула старая леди пронзительным голосом. — Говорите громче.

— Мисс Рэчел, — проревел еще раз детина.

— Мою дочь!!!

Толстые щеки Джо залоснились и раздулись, когда он, вместо ответа, утвердительно кивнул своей головой.

— И она не противилась! — воскликнула старая леди.

Джо выказал снова зубы и сказал:

— Я видел, как она сама целовала и обнимала раненого джентльмена.

Если б мистер Джингль из своей засады мог видеть выражение лица старой леди, пораженной неожиданной вестью, громкий смех, нет сомнения, обличил бы его присутствие подле таинственной беседки. Он притаил дыхание и старался не проронить ни одного звука. В беседке между тем раздавались отрывочные фразы вроде следующих: «Без моего позволения!» — «В ее лета!» — «Боже мой, до чего я дожила!». Все это слышал мистер Джингль и видел потом, как жирный детина, постукивая каблуками, вышел из беседки на свежий воздух.

Обстоятельство довольно странное, но тем не менее возведенное на степень очевидного факта: мистер Джингль через пять минут после своего прибытия на Менор-Фарм решился и дал себе честное слово — овладеть во что бы то ни стало сердцем незамужней тетушки. С первого взгляда он заметил, что его бесцеремонное и смелое обращение совершенно приходилось по душе старой деве, и он рассчитал наугад, что лучшим ее достоинством, без сомнения, должно быть независимое состояние, принадлежавшее ей по праву наследства. Предстояла теперь неотложная необходимость так или иначе затеснить, отстранить или сокрушить своего счастливого соперника: мистер Джингль решился приступить к этой цели смело и прямо. Фильдинг говорит остроумно и справедливо: «Мужчина то же, что огонь, и сердце женщины — фитиль для него: князь тьмы зажигает их по своей воле». Мистер Джингль, великий практический философ, знал очень хорошо, что молодой человек, как он, для такой особы, как незамужняя тетушка, был опаснее всякого огня. Он решился попробовать свою силу.

Исполненный глубоких размышлений насчет этого предмета, он выступил журавлиным шагом из своей засады и пошел вперед по направлению к джентльменскому дому. Фортуна, казалось, сама распорядилась помогать его планам. Мистер Топман и другие джентльмены стояли у садовой калитки, и вслед за ними появились молодые девушки, которым тоже вздумалось погулять после своего завтрака. Крепость осталась без прикрытия.

Дверь гостиной была немного притворена. Мистер Джингль заглянул: незамужняя тетушка сидела за шитьем. Он кашлянул, она подняла глаза и улыбнулась. Нерешительность и колебание были совсем незнакомы мистеру Альфреду Джинглю. Он таинственно приставил палец к своим губам, вошел и запер за собою дверь.

— Мисс Уардль, — сказал мистер Джингль, приняв на себя озабоченный вид, — извините… короткое знакомство… церемониться некогда… все открыто!

— Сэр! — воскликнула незамужняя тетушка, изумленная неожиданным появлением незнакомца.

— Тише… умоляю… важные дела… толстый слуга… пухлое лицо… круглые глаза… мерзавец.

Здесь он выразительно кивнул своей головой; незамужнюю тетушку пронял невольный трепет.

— Вы намекаете, если не ошибаюсь, на Джозефа? — сказала Рэчел, стараясь сообщить спокойное выражение своему лицу.

— Да, сударыня… черт его побери… проклятый Джо… изменник… собака… все сказал старой леди… вспыхнула, пришла в отчаяние… дико… беседка… Топман… обнимает и целует… не противится… что вы на это скажете, сударыня?

— Мистер Джингль, если вы пришли издеваться надо мной, обижать беззащитную девушку…

— Совсем нет… помилуй бог!.. слышал все… сообразил… пришел предостеречь, предложить услуги… сорвать маску. Думайте, что хотите… сделал свое дело… иду.

И он поспешно повернулся к дверям.

— Что мне делать? Что мне делать? — завопила бедная дева, заливаясь горькими слезами. — Брат рассердится ужасно!

— Рассвирепеет… иначе нельзя… семейная обида.

— Что ж мне сказать ему, мистер Джингль? — всхлипывала незамужняя тетушка, терзаемая страшным припадком отчаяния. — Научите, присоветуйте!

— Скажите, что ему пригрезилось, и больше ничего, — холодно отвечал мистер Джингль.

Луч надежды озарил страждущую душу горемычной девы. Заметив это, мистер Джингль смелее начал развивать нить своих соображений.

— Все вздор, сударыня… очень натурально… заснул, пригрезилась красавица… кошмар… все поверят… понимаете?

Была ли незамужняя тетушка обрадована возможностью ускользнуть от опасных следствий сделанного открытия или, быть может, приписанный ей титул красавицы значительно умягчил жестокость ее печали — утвердительно сказать мы не можем ни того, ни другого. Как бы то ни было, ее щеки покрылись ярким румянцем, и она бросила благодарный взгляд на мистера Джингля.

Понимая в совершенстве свою роль, мистер Джингль испустил глубокий вздох, вперил на пару минут свои глаза в желтое лицо старой девы, принял мелодраматическую позу и внезапно устремил свой взор на небеса.

— Вы, кажется, страдаете, мистер Джингль, — сказала сострадательная леди жалобным тоном, — вы несчастны. Могу ли я, в благодарность за ваше великодушное участие, вникнуть в настоящую причину ваших страданий? Быть может, мне удастся облегчить ваше горе?

— Облегчить? Ха, ха, ха! И это говорите вы, мисс Уардль? Вы говорите, тогда как любовь ваша принадлежит человеку, неспособному понимать свое счастье, человеку, который даже теперь рассчитывает на привязанность племянницы того самого создания… который… но нет!.. Нет! Он мой друг: я не буду выставлять на позор его безнравственные свойства. Мисс Уардль — прощайте!

В заключение этой речи, принявшей, быть может, первый раз на его языке последовательную логическую форму, мистер Джингль приставил к своим глазам коленкоровый лоскут носового платка и сделал решительный шаг к дверям.

— Остановитесь, мистер Джингль! — возопила незамужняя тетушка. — Ваш намек относится к мистеру Топману: объяснитесь.

— Никогда! — воскликнул мистер Джингль театральным тоном. — Никогда!

И в доказательство своей твердой решимости он придвинул стул к незамужней тетушке и уселся рядом с ней.

— Мистер Джингль, — сказала незамужняя дева, — я прошу вас, умоляю, заклинаю… откройте ужасную тайну, если она имеет какую-нибудь связь с моим другом.

— Могу ли я, — начал мистер Джингль, пристально вперив глаза в лицо незамужней тетушки, — могу ли я видеть, как безжалостный эгоист приносит в жертву прелестное создание… Но нет, нет! Язык отказывается объяснить…

— Именем всего, что дорого для вашего растерзанного сердца, — вопила незамужняя дева, — умоляю, объясните.

Мистер Джингль, казалось, несколько секунд боролся с собственными чувствами и потом, преодолев внутреннее волнение, произнес твердым и выразительным тоном:

— Топман любит только ваши деньги!

— Злодей! — воскликнула мисс Уардль, проникнутая насквозь страшным негодованием.

Сомнения мистера Джингля решены: у незамужней тетушки были деньги.

— Этого мало, — продолжал кочующий актер, — Топман любит другую.

— Другую! — возопила тетка. — Кого же?

— Смазливую девушку с черными глазами, вашу племянницу — Эмилию.

Продолжительная пауза.

С этого мгновения в груди старой девы заклокотала самая непримиримая ненависть к мисс Эмилии Уардль. Багровая краска выступила на ее лице и шее; она забросила свою голову назад с выражением самого отчаянного презрения и злобы. Закусив, наконец, свои толстые губы и вздернув нос, она прервала продолжительное молчание таким образом:

— Нет, этого быть не может. Я не верю вам, мистер Джингль.

— Наблюдайте за ними, — отвечал кочующий актер.

— Буду.

— Замечайте его взоры.

— Буду.

— Его шепот.

— Буду.

— Он сядет за стол подле нее.

— Пусть себе.

— Будет любезничать с ней.

— Пусть.

— Станет расточать перед ней всю свою внимательность.

— Пусть.

— И он бросит вас с пренебрежением.

— Меня бросит! — взвизгнула незамужняя тетушка. — Меня!

И в припадке бешеной злобы она заскрежетала зубами. Глаза ее налились кровью.

— Убедит ли это вас?

— Да.

— Вы будете равнодушны?

— Да.

— И вы оставите его?

— Да.

— Он не будет иметь места в вашем сердце?

— Да.

— Любовь ваша будет принадлежать другому?

— Да.

— Честное слово?

— Честное слово.

Мистер Джингль бросился на колени и пять минут простоял у ног незамужней леди: ему обещали подарить неизменно вечную любовь, как только гнусная измена Топмана будет обнаружена и доказана.

В этот же самый день, за обедом, блистательным образом подтвердились слова мистера Альфреда Джингля. Незамужняя тетушка едва верила своим глазам. Мистер Треси Топман сидел подле Эмилии Уардль напротив мистера Снодграса, улыбаясь, шептал, смеялся и выдумывал поэтические комплименты. Ни одним взглядом, ни одним словом не удостоил он владычицы своего сердца, которой так недавно клялся посвятить всю свою жизнь.

— Черт побери этого болвана! — думал про себя мистер Уардль, знавший от своей матери все подробности романтической истории. — Жирный толстяк, вероятно, спал или грезил наяву. Все вздор!

— Изверг! — думала про себя незамужняя тетушка. — О, как я ненавижу его! Да, это ясно: милый Джингль не обманывал меня.

Следующий разговор объяснит нашим читателям непостижимую перемену в поведении мистера Треси Топмана.

Время действия — вечер; сцена — сад. Двое мужчин гуляют по уединенной тропинке: один низенький и толстый, другой сухопарый и высокий. То были: мистер Треси Топман и мистер Альфред Джингль. Беседу открыл толстый джентльмен:

— Ну, друг, хорошо я вел себя?

— Блистательно… бесподобно… лучше не сыграть и мне… завтра опять повторить роль… каждый вечер… впредь до дальнейших распоряжений.

— И Рэчел непременно этого требует?

— Непременно.

— Довольна ли она моим поведением?

— Совершенно… что делать?.. неприятно… терпение… постоянство… отвратить подозрения… боится брата… надо, говорит, молчать и ждать… всего два-три дня… старики угомонятся… будете блаженствовать оба.

— Есть от нее какие-нибудь поручения?

— Любовь… неизменная привязанность… нежное влечение. Сказать ли ей что-нибудь от твоего имени?

— Любезный Альфред, — отвечал невинный мистер Топман, с жаром пожимая руку своего друга, — отнеси к ней мою беспредельную любовь и скажи, что я горю нетерпеливым желанием прижать ее к своей пламенной груди. Объяви, что я готов скрепя сердце безусловно подчиняться всем распоряжениям, какие ты сегодня поутру передал мне от ее имени. Скажи, что я удивляюсь ее благоразумию и вполне уважаю ее скромность.

— Очень хорошо. Еще что?

— Ничего больше. Прибавь только, что я мечтаю каждую минуту о том счастливом времени, когда судьба соединит нас неразрывными узами и когда не будет больше надобности скрывать настоящие чувства под этой личиной притворства.

— Будет сказано. Еще что?

— Милый друг мой, — воскликнул мистер Топман, ухватившись за руку кочующего актера, — прими пламенную благодарность за твою бескорыстную дружбу и прости великодушно, если я когда словом или мыслью осмелился оскорбить тебя черным подозрением, будто ты остановился на пути к моему счастью. Чем и как, великодушный друг, могу я когда-либо достойным образом отблагодарить тебя за твою бесценную услугу?

— О, не стоит об этом распространяться! — возразил мистер Джингль. — Для истинного друга, пожалуй, я готов и в воду.

Но тут он остановился, и, казалось, будто нечаянная мысль озарила его голову.

— Кстати, любезный друг, — сказал он, — не можешь ли ты ссудить мне десять фунтов? Встретились особенные обстоятельства… отдам через три дня.

— Изволь, с величайшим удовольствием, — с готовностью ответил мистер Топман, — только ведь на три дня, говоришь ты?

— На три, никак не больше.

Мистер Топман отсчитал десять фунтов звонкой монетой, и мистер Джингль с благодарностью опустил их в свой карман. Потом они пошли домой.

— Смотри же, будь осторожен, — сказал мистер Джингль, — ни одного взгляда.

— И ни одной улыбки, — дополнил мистер Топман.

— Ни полслова.

— Буду нем, как болван.

— Обрати, как и прежде, всю твою внимательность на мисс Эмилию.

— Постараюсь, — громко сказал мистер Топман.

— Постараюсь и я, — промолвил про себя мистер Джингль.

И они вошли в дом.

Обеденная сцена повторилась и вечером с одинаковым успехом. Три дня подряд и три вечера мистер Треси Топман отлично выдерживал свой искусственный характер. На четвертый день хозяин был в самом счастливом и веселом расположении духа, потому что, после многих доказательств, пришел к твердому заключению, что клевета, взведенная против его гостя, не имела никаких оснований. Веселился и мистер Топман, получивший новое уверение от своего друга, что дела его скоро придвинутся к вожделенному концу. Мистер Пикквик, спокойный в своей совести, всегда наслаждался истинным блаженством невинной души. Но грустен, невыразимо грустен был поэт Снодграс, начавший питать в своей душе жгучую ревность к мистеру Топману. Грустила и старая леди, проигравшая в вист три роббера подряд. Мистер Джингль и незамужняя тетушка не могли со своей стороны принять деятельного участия ни в радости, ни в печали своих почтенных друзей вследствие весьма веских причин, о которых будет сообщено благосклонному читателю в особой главе.

 

Глава IX. Изумительное открытие и погоня

 

Ужин был накрыт, и стулья стояли вокруг стола. Бутылки, кружки, рюмки и стаканы красовались на буфете, и все обличало приближение одного из самых веселых часов на хуторе Дингли-Делль.

— Где же Рэчел? — сказал Уардль.

— Куда девался Джингль? — прибавил мистер Пикквик.

— Странно, — сказал хозяин, — я уж, кажется, часа два не слышал их голоса. Эмилия, позвони в колокольчик.

Позвонила. Явился жирный детина.

— Где мисс Рэчел?

— Не знаю-с.

— Где мистер Джингль?

— Не могу знать.

Все переглянулись с изумлением. Было уже одиннадцать часов. Мистер Топман смеялся исподтишка с видом совершеннейшей самоуверенности, что Альфред и Рэчел гуляют где-нибудь в саду и, без сомнения, говорят о нем. Ха, ха, ха!

— Ничего, однако ж, — сказал мистер Уардль после короткой паузы, — придут, если проголодаются; а мы станем делать свое дело: семеро одного не ждут.

— Превосходное правило, — заметил мистер Пикквик.

— Прошу покорно садиться, господа. И сели.

Огромный окорок ветчины красовался на столе, и мистер Пикквик уже успел отделить для себя значительную часть. Он приставил вилку к своим губам, и уста его уже отверзлись для принятия лакомого куска, как вдруг в эту самую минуту в отдаленной кухне послышался смутный говор многих голосов. Мистер Пикквик приостановился и положил свою вилку на стол. Хозяин тоже приостановился и незаметно для себя выпустил из рук огромный нож, уже погруженный в самый центр копченой ветчины. Он взглянул на мистера Пикквика. Мистер Пикквик взглянул на мистера Уардля.

Раздались тяжелые шаги по галерее, и вдруг с необыкновенным шумом отворилась дверь столовой: парень, чистивший сапоги мистера Пикквика в первый день прибытия его на хутор, вломился в комнату, сопровождаемый жирным детиной и всей домашней челядью.

— Зачем вас черт несет? — вскричал хозяин.

— Не пожар ли в кухне, дети? — с испугом спросила старая леди.

— Что вы, бабушка? Бог с вами! — отвечали в один голос молодые девицы.

— Что там у вас? Говорите скорее! — кричал хозяин дома.

— Они уехали, сэр, — отвечал лакей, — то есть, если позволите доложить, уж и след их простыл.

При этом известии мистер Топман неистово бросил свою вилку и побледнел, как смерть.

— Кто уехал? — спросил мистер Уардль исступленным тоном.

— Мисс Рэчел, сэр, и ваш сухопарый гость… покатили на почтовых из гостиницы «Голубого Льва». Я видел их, но не мог остановить и прибежал доложить вашей милости.

— Я заплатил его прогоны! — заревел Топман с отчаянным бешенством, выскакивая из-за стола. — Он взял у меня десять фунтов! Держать его! Ловить! Он одурачил меня! Не стерплю, не перенесу! В суд его, Пикквик!

И несчастный джентльмен, как помешанный, неистово бегал из угла в угол, произнося самые отчаянные заклинания.

— Ах, боже мой, — возгласил мистер Пикквик, устрашенный необыкновенными жестами своего друга, — он с ума сошел. Что нам делать?

— Делать! — откликнулся мистер Уардль, слышавший только последние слова. — Немедленно ехать в город, взять почтовых лошадей и скакать по их следам во весь опор. Где этот скотина Джо?

— Здесь я, сэр, только я не скотина, — раздался голос жирного парня.

— Дайте мне до него добраться! — кричал мистер Уардль, порываясь на несчастного слугу. Пикквик поспешил загородить дорогу. — Мерзавец, был подкуплен этим негодяем и навел меня на ложные следы, сочинив нелепую историю насчет общего нашего друга и моей сестры. (Здесь мистер Топман упал в кресла)… — Дайте мне добраться до него!

— Не пускайте его, мистер Пикквик! — заголосил хором весь женский комитет, заглушаемый, однако ж, визжаньем жирного детины.

— Пустите, пустите, — кричал раздраженный джентльмен, — мистер Пикквик, мистер Винкель, прочь с дороги!

Прекрасно и во многих отношениях назидательно было видеть, как посреди этой общей суматохи мистер Пикквик, не утративший ни на один дюйм философского присутствия духа, стоял посреди комнаты с распростертыми руками и ногами, заграждая путь вспыльчивому джентльмену, добиравшемуся до своего несчастного слуги, который, наконец, был вытолкан из комнаты дюжими кулаками двух горничных и одной кухарки. Лишь только угомонилась эта суматоха, кучер пришел доложить, что бричка готова.

— Не пускайте его одного, — кричали испуганные леди, — он убьет кого-нибудь.

— Я поеду с ним, — сказал мистер Пикквик.

— Спасибо вам, Пикквик, — сказал хозяин, пожимая его руку, — Эмма, дайте мистеру Пикквику шарф на шею, живей! Ну, дети, смотрите хорошенько за бабушкой; ей, кажется, дурно. Готовы ли вы, Пикквик?

Рот и подбородок мистера Пикквика уже были окутаны огромным шарфом, шляпа красовалась на его голове и лакей подавал ему шинель. Поэтому, лишь мистер Пикквик дал утвердительный ответ, они впрыгнули в бричку.

— Ну, Томми, покажите-ка нам свою удаль! — закричал хозяин долговязому кучеру, сидевшему на козлах с длинным бичом в руках.

И стремглав полетела бричка по узким тропинкам, беспрестанно выпрыгивая из дорожной колеи и немилосердно ударяясь о живую изгородь, как будто путешественникам непременно нужно было переломать свои кости. Через несколько минут легкий экипаж подкатил к воротам городской гостиницы, где их встретила собравшаяся толпа запоздалых гуляк.

— Давно ли они ускакали? — закричал мистер Уардль, не обращаясь ни к кому в особенности.

— Минут сорок с небольшим, — отвечал голос из толпы.

— Карету и четверку лошадей! Живей, живей! Бричку отправить после.

— Ну, ребята, пошевеливайтесь! — закричал содержатель гостиницы. — Четырех лошадей и карету для джентльменов! Не зевать!

Засуетились ямщики, забегали мальчишки и взад, и вперед, засверкали фонари и застучали лошадиные копыта по широкому двору. Явилась на сцену карета из сарая.

— Надежный экипаж? — спросил мистер Пикквик.

— Хватит на двести тысяч миль, — отвечал хозяин гостиницы.

Мигом впрягли лошадей, бойко вскочили ямщики на козлы, и путешественники поспешили сесть в карету.

— Семь миль в полчаса!.. Слышите ли? — закричал мистер Уардль.

— Слышим.

Ямщики навязали нахлестки на свои бичи, конюх отворил ворота, толпа взвизгнула, расступилась, и карета стрелой помчалась на большую дорогу.

— Прекрасное положение! — думал про себя мистер Пикквик, когда его мыслительная машина, первый раз после всеобщей суматохи, начала работать с обычной силой. — Прекрасное положение для главного президента Пикквикского клуба: мчаться сломя голову, в глухую полночь, на бешеных лошадях по пятнадцати миль в час!

Первые три или четыре мили между двумя озабоченными путешественниками не было произнесено ни одного звука, потому что каждый из них погружен был в свои собственные думы; но когда, наконец, взмыленные и вспененные кони, пробежав определенное пространство, обуздали свою бешеную прыть, мистер Пикквик начал испытывать весьма приятные чувства от быстроты движения и вдруг, обращаясь к своему товарищу, выразил свой восторг таким образом:

— Ведь мы их, я полагаю, мигом настигнем, — не так ли?

— Надеюсь, — сухо отвечал товарищ.

— Прекрасная ночь! — воскликнул мистер Пикквик, устремив свои очки на луну, сиявшую полным блеском.

— Тем хуже, — возразил Уардль, — в лунную ночь им удобнее скакать, и мы ничего не выиграем перед ними. Луна через час зайдет.

— Это будет очень неприятно, — заметил мистер Пикквик.

— Конечно.

Кратковременный прилив веселости к сердцу мистера Пикквика начал постепенно упадать, когда он сообразил все ужасы и опасности езды среди непроницаемого мрака безлунной ночи. Громкий крик кучеров, завидевших шоссейную заставу, прервал нить его размышлений.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — заливался первый ямщик.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — заливался второй.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — завторил сам старик Уардль, выставив из окна кареты свою голову и половину бюста.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — заголосил сам мистер Пикквик, не имея, впрочем, ни малейшего понятия о том, какой смысл должен заключаться в этом оглушающем крике.

И вдруг карета остановилась.

— Что это значит? — спросил мистер Пикквик.

— Подъехали к шоссейной заставе, — отвечал Уардль, — надобно здесь расспросить о беглецах.

Минут через пять, употребленных на перекличку, вышел из шоссейной будки почтенный старичок с седыми волосами, в белой рубашке и серых штанах. Взглянув на луну, он зевнул, почесал затылок и отворил ворота.

— Давно ли здесь проехала почтовая карета? — спросил мистер Уардль.

— Чего?

Уардль повторил свой вопрос.

— То есть вашей милости, если не ошибаюсь, угодно знать, как давно по этому тракту проскакал почтовый экипаж?

— Ну да.

— A я сначала никак не мог взять в толк, о чем ваша милость спрашивать изволит. Ну, вы не ошиблись, почтовый экипаж проехал… точно проехал.

— Давно ли?

— Этого заподлинно не могу растолковать. Не так чтобы давно, а пожалуй, что и давно… так себе, я полагаю, где-то между этим.

— Какой же экипаж? Карета?

— Да, была и карета. Кажись, так.

— Давно ли она проехала, мой друг? — перебил мистер Пикквик ласковым тоном. — С час будет?

— Пожалуй, что и будет.

— Или часа два?

— Немудрено, что и два.

— Ступайте, ребята, черт с ним! — закричал сердитый джентльмен. — От этого дурака во сто лет ничего не узнаешь?

— Дурака! — повторил старик, оскаливая зубы и продолжая стоять посреди дороги, между тем как экипаж исчезал в отдаленном пространстве. — Сам ты слишком умен: потерял ни за что, ни про что целых пятнадцать минут и ускакал, как осел! Если там впереди станут тебя дурачить так же, как и я, не догнать тебе другой кареты до апреля месяца. Мудрено ли бы догадаться старому хрычу, что здесь получено за молчок малую толику? Скачи себе: ни лысого беса не поймаешь! Дурак!

И долго почтенный старичок самодовольно скалил зубы и почесывал затылок. Наконец, затворил он ворота и вошел в свою будку.

Карета между тем без дальнейших остановок продолжала свой путь до следующего станционного двора. Луна, как предсказал Уардль, скоро закатилась; многочисленные ряды мрачных облаков, распространяясь по небесному раздолью, образовали теперь одну густую черную массу, и крупные капли дождя, постукивая исподволь в окна кареты, казалось, предсказывали путешественникам быстрое приближение бурной ночи. Противный ветер бушевал в неистовых порывах по большой дороге и печально гудел между листьями деревьев, стоявших по обеим сторонам. Мистер Пикквик плотнее закутался шинелью, забился в угол кареты и скоро погрузился в глубокий сон, от которого только могли пробудить его остановка экипажа, звон станционного колокола и громкий крик старика Уардля, нетерпеливо требовавшего новых лошадей.

Встретились неприятные затруднения. Ямщики спали на сенных сушилах богатырским сном, и станционный смотритель едва мог разбудить их через пять минут. Потом — долго не могли найти ключа от главной конюшни, и когда, наконец, ключ был найден, сонные конюхи вынесли не ту сбрую и вывели не тех лошадей. Церемония запряжки должна была начаться снова. Будь здесь мистер Пикквик один, погоня, без всякого сомнения, окончилась бы этой станцией; но старик Уардль был неугомонен и упрям: он собственными руками помогал надевать хомуты, взнуздывать лошадей, застегивать постромки, и, благодаря его хлопотливым распоряжениям, дело подвинулось вперед гораздо скорее, чем можно было ожидать.

Карета помчалась опять по большой дороге; но теперь перед нашими путешественниками открывалась перспектива, не имевшая в себе никаких привлекательных сторон. До следующей станции было пятнадцать миль; ночь темнела больше и больше с каждой минутой; ветер завыл, как голодный волк, и тучи разразились проливным дождем. С такими препятствиями бороться было трудно. Был час за полночь, и прошло почти два часа, когда карета подъехала, наконец, к станционному двору. Здесь, однако ж, судьба, по-видимому, сжалилась над нашими путешественниками и оживила надежды в их сердцах.

— Давно ли воротилась эта карета? — закричал старик Уардль, выпрыгивая из своего собственного экипажа и указывая на другой, стоявший посреди двора и облепленный свежей грязью.

— Не больше четверти часа, сэр, — отвечал станционный смотритель, к которому был обращен этот вопрос.

— Леди и джентльмен?

— Да, сэр.

— Пожилая леди, худое лицо, костлявая?

— Да.

— Джентльмен сухопарый, высокий, тонконогий, словно вешалка?

— Да, сэр.

— Ну, Пикквик, это они, они! — воскликнул мистер Уардль.

— Они, жаловались, что немножко запоздали, — проговорил станционный смотритель.

— Они, Пикквик, ей-богу, они! — кричал мистер Уардль. — Четверку лошадей — живей! Мы их настигнем, прежде чем доедут они до станции. Каждому по гинее, ребята, пошевеливайтесь!

И в состоянии необыкновенного возбуждения физических сил пожилой джентльмен засуетился и запрыгал по широкому двору, так что его суетливость заразительно подействовала на самого Пикквика, который тоже, приподняв подол длинной шинели, перебегал от одной лошади к другой, кричал на ямщиков, махал руками, притрагивался к дышлу, хомутам в несомненном и твердом убеждении, что от всех этих хлопот приготовления к поездке должны сократиться по крайней мере вполовину.

— Влезайте, влезайте! — кричал мистер Уардль, впрыгивая в карету и захлопывая дверцу с правой стороны. — Живей, Пикквик, живей!

И прежде чем мистер Пикквик сообразил, о чем идет речь, дюжая рука одного из ямщиков втолкнула его в карету с левой стороны, захлопнула дверцу, и экипаж стремглав помчался со двора.

— Вот мы и пошевеливаемся! — сказал пожилой джентльмен одобрительным тоном.

Они точно шевелились, и мистер Пикквик чувствовал всю силу исполинских движений, когда его начало перебрасывать с одной стороны на другую.

— Держитесь крепче! — сказал Уардль, когда мистер Пикквик толкнулся однажды своей головой об его плечо.

— В жизнь никогда я не чувствовал такой встряски, — отвечал бедный мистер Пикквик.

— Ничего, ничего, мы их нагоним! Держитесь крепче.

Мистер Пикквик забился в утол. Карета помчалась еще быстрее.

Так промчались они около трех миль. Наконец, мистер Уардль, наблюдавший из окна минуты две или три, обратил на мистера Пикквика свое лицо, обрызганное грязью, и вскричал нетерпеливым тоном:

— Вот они!

Мистер Пикквик высунул свою голову из окна. Так точно: карета, заложенная четверкой лошадей, мчалась во весь галоп на небольшом расстоянии от них.

— Живей, ребята, живей! — По гинее на брата!

Быстроногие кони первой кареты мчались во весь опор; кони мистера Уардля вихрем летели по их следам.

— Я вижу его голову! — воскликнул раздражительный джентльмен. — Вон она, чертова башка!

— И я вижу, — сказал мистер Пикквик. — Вон он, проклятый Джингль!

Мистер Пикквик не ошибся. Лицо кочующего актера, совершенно залепленное грязью, явственно выставлялось из кареты, и можно было различить, как он делает неистовые жесты, призывая ямщиков ускорить бег измученных коней.

Завязалась отчаянная борьба. Деревья, заборы и поля пролетали перед ними с быстротой вихря, и через несколько минут путешественники наши были почти подле первой кареты. Они слышали даже, как дребезжал охриплый голос Джингля, кричавшего на ямщиков. Старик Уардль бесновался и выходил из себя. Он дюжинами посылал вперед энергичные проклятия всех возможных видов и родов, сжимал кулаки и грозно обращал их на предмет своих негодований; но мистер Джингль отнюдь не позволял себе выходить из пределов джентльменских приличий: он исподволь бросал на своего преследователя презрительную улыбку и отвечал на его угрозы торжественным криком, когда лошади его, повинуясь убедительным доказательствам кнута, ускоряли быстроту своего бега.

Лишь только мистер Пикквик уселся на свое место, и мистер Уардль, надсадивший свою грудь бесполезным криком, всунул свою голову в карету, как вдруг страшный толчок заставил их судорожно отпрянуть от своих относительных углов. Раздался сильный треск, крик, гвалт, — колесо покатилось в канаву — карета опрокинулась на бок.

Через несколько секунд общей суматохи — барахтанья лошадей и дребезжанья стекол — мистер Пикквик почувствовал, как высвободили его из-под руин опрокинутого экипажа и как, наконец, поставили его на ноги посреди грязной дороги. Высвободив свою голову из капюшона шинели и поправив очки на своих глазах, великий муж поспешил бросить орлиный взгляд на окружающие предметы.

Старик Уардль, в изорванном платье и без шляпы, стоял подле мистера Пикквика, любуясь на обломки опрокинутого экипажа. Ямщики, ошеломленные падением с козел и облепленные толстыми слоями грязи, стояли подле своих измученных коней. Впереди, не далее как в пятидесяти шагах, виднелся другой экипаж, придержавший теперь своих лошадей. Кучера с грязными лицами, обращенными назад, ухмылялись и оскаливали зубы, между тем как мистер Джингль с видимым удовольствием смотрел из окна кареты на поражение своих преследователей. Темная ночь уже сменилась рассветом, и вся эта сцена была совершенно видима для глаз при бледном утреннем свете.

 

— Э-гой! — заголосил бесстыдный Джингль. — Перекувырнулись, господа? Жаль. Как ваши кости?.. Джентльмены пожилые… тяжелые… с грузом… очень опасно!

— Ты негодяй! — проревел в ответ мистер Уардль.

— Ха, ха, ха! Благодарим за комплимент… сестрица вам кланяется… благополучна и здорова… просит не беспокоиться… ехать назад… поклон олуху Топману. Ну, ребята!

Ямщики взмахнули бичами, отдохнувшие кони помчались с новой быстротой, мистер Джингль махнул на прощанье белым платком из окна своей кареты.

Ничто во всей истории, ни даже самое падение, не могло поколебать невозмутимого и плавного течения мыслей в крепкой голове президента Пикквикского клуба. Но отчаянная дерзость шарлатана, занявшего сперва деньги у его любезного ученика и потом в благодарность осмелившегося назвать его олухом… нет, это было невыносимо, нестерпимо! Мистер Пикквик с трудом перевел свой дух, покраснел чуть не до самых очков и произнес весьма медленным, ровным и чрезвычайно выразительным тоном:

— Если я где-нибудь и когда-нибудь встречу этого человека, я… я… я…

— Да, да, все это очень хорошо, — возразил мистер Уардль, — но пока мы здесь стоим и говорим, они успеют выпросить позволение и обвенчаться.

Мистер Пикквик приостановился и крепко закупорил мщение в своей богатырской груди.

— Далеко ли до станции? — спросил мистер Уардль одного из ямщиков.

— Шесть миль или около того: так, что ли, Томми?

— Малость побольше.

— Малость побольше шести миль, сэр.

— Делать нечего, Пикквик, — сказал Уардль, — пойдемте пешком.

— Пойдемте, пойдемте! — отвечал этот истинно великий человек.

Один из ямщиков поскакал верхом за новыми лошадьми и экипажем; другой остался посреди дороги караулить усталых коней и разбитую карету. Мистер Пикквик и мистер Уардль бодро выступали вперед, окутав наперед свои головы и шеи огромными платками для предохранения себя от крупных капель дождя, который лил теперь обильным потоком на грязную землю.

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: