Глава XLIX. Путешествие мистера Пикквика в Бирмингем

 

На другой день поутру, в три четверти девятого, почтовые лошади остановились у гостиницы «Зеленого куста». Когда мистер Пикквик сел в карету и Самуэль поместился на запятках, ямщику приказано было остановиться на минуту перед врачебным заведением мистера Боба Сойера, с тем чтобы взять оттуда нового пассажира, мистера Бенжамена Аллена.

Через несколько минут экипаж действительно остановился перед подъездом с красным фонарем и весьма четкой надписью: «Сойер, преемник Нокморфа» — но каково было изумление мистера Пикквика, когда он, выставив свою голову из окна кареты, увидел весьма явственно, что мальчишка в сером балахоне усердно забивает ставнями все окна квартиры своего хозяина! При взгляде на этот совершенно неурочный маневр в ранний час утра, две мысли почти в одно мгновение возникли в душе великого человека: первая — что, по всей вероятности, скончался какой-нибудь добрый приятель и хороший пациент мистера Боба Сойера; вторая — что сам мистер Боб Сойер объявил себя банкротом.

— Что такое случилось? — спросил мистер Пикквик мальчика в сером балахоне.

— A ничего, сэр, не случилось, — отвечал мальчишка, открывая свой рот во всю длину и широту.

— Все обстоит благополучно, мистер Пикквик, — закричал Боб Сойер, внезапно появляясь у подъезда. В одной руке он держал кожаную сумку, мокрую и грязную; в другой — дорожный сюртук и огромную шаль. — Ведь и я тоже еду, почтенный друг.

— Вы! — воскликнул мистер Пикквик.

— Именно я, и вот вы увидите, какую учиним мы экспедицию, — отвечал Боб Сойер. — Эй, Самуэль, держите!

С этими словами молодой доктор медицины перекинул кожаную сумку на запятки, где озадаченный Самуэль поспешил уложить ее в ящик экипажа. Затем мистер Боб Сойер с помощью мальчишки надел на себя дорожный сюртук и, подойдя к окну кареты, захохотал во все горло.

— Ведь это умора, да и только; не правда ли, дружище? — сказал Боб, вытирая слезы обшлагом своего рукава.

— Однако ж, я, право, не ожидал, любезнейший, что вам вздумается ехать с нами, — сказал мистер Пикквик с некоторым замешательством.

— Вот в том-то и штука, что вы этого не ожидали, — отвечал Боб, ухватившись за край сюртука мистера Пикквика. — Это ведь шутка.

— Право? Так вы только шутите, любезнейший?

— Разумеется. Нечего хлопотать тут о профессии, если сама профессия, черт бы ее побрал, не хотела хлопотать обо мне. Запер, да и баста!

Представив это объяснение, мистер Боб Сойер, указал на закрытые окна своего заведения и захохотал опять.

— Ах, боже мой, на кого вы оставляете своих больных? — спросил мистер Пикквик с беспокойством.

— На самих себя, то есть на произвол натуры, почтеннейший, — отвечал Боб Сойер. — Никто из них не платил ни шиллинга, надо вам заметить. К тому же, если сказать правду, — продолжал Боб, понизив голос и наклонившись к уху мистера Пикквика, — мое отсутствие принесет им существенную пользу: за неимением других лекарств в аптеке, я бы принужден был всем своим пациентам раздать по порции каломели, а это, знаете, было бы весьма неприятно. Так, стало быть, все к лучшему.

На этот неожиданный аргумент мистер Пикквик не мог приискать приличного ответа.

— Но это, как видите, двуместная карета, мой друг, — сказал он наконец, после кратковременной паузы, — мы можем поместиться только вдвоем с мистером Алленом.

— О, на мой счет прошу не беспокоиться, — отвечал Боб. — Самуэль и я поместимся в сидейке на запятках, и авось нам не будет тесно. А здесь у подъезда будет приклеен вот этот билетик: «Сойер, преемник Нокморфа. Осведомиться о нем напротив этого дома, у миссис Криппс».

— Это что за особа?

— Миссис Криппс — мать моего мальчугана. «Мистер Сойер ускакал сегодня поутру миль за тридцать на консультацию первых столичных врачей, — говорит миссис Криппс. — Без него ничего не могли поделать. Какая-то страшная операция. Прислали за ним курьера. Бога ради, говорят, поезжайте, спасите». Дело в том, почтеннейший, что от этой проделки я ожидаю весьма счастливых результатов. Если об этой небывалой консультации будет напечатано к здешних газетах, так оно, знаете, карьера моя обделается сама собой. А вот и Бен. Ну, пошевеливайся, дружище.

С этими словами мистер Боб Сойер подсадил на козлы ямщика, впихнул своего друга во внутренность кареты, захлопнул дверцы, приподнял подножки, прибил билетик к уличной двери, запер ее, положил ключ в карман, вскочил на запятки, закричал: «Пошел!» — и прежде чем мистер Пикквик успел сообразить и размыслить, должен или не должен Боб Сойер сопутствовать ему в дороге, экипаж уже катился во всю прыть, и ямщик весело похлопывал бичом.

Пока они ехали по бристольским улицам, веселый Боб, с зелеными очками на глазах, вел себя степенно и с приличной важностью, исподволь только прибегая к различным словесным остротам в пользу и назидание мистера Самуэля Уэллера; но стоило экипажу очутиться за городом на большой дороге, молодой врач сдернул с носа зеленые очки и принялся выделывать разнообразные практические штуки с целью обратить наивящее внимание пешеходов на проезжающий экипаж. Между этими проделками не последнее место занимало громогласное подражание звукам кондукторского рожка и махание в воздухе над поверхностью кареты малиновым шелковым платком, который нарочно для этой цели был привязан к набалдашнику дорожной палки.

— Интересно было бы знать, отчего это все здесь останавливаются и смотрят на нас, — сказал мистер Пикквик, прерываясь на самой середине вдохновенной беседы, имевшей непосредственное отношение к мистеру Винкелю и его молодой супруге. — Какую странность они могут замечать в нас.

— Они, без сомнения, заглядываются на нашу карету, — отвечал Бен Аллен самодовольным тоном. — Здесь не привыкли видеть такие щегольские экипажи. Это им в диковинку, смею сказать.

— Может быть, — сказал мистер Пикквик. — Может статься. Очень вероятно. Должно быть, так.

Догадка мистера Пикквика, нет сомнения, приняла бы для него форму действительного факта, если бы в эту минуту, случайно выглянув из окна кареты, он не заметил, что взоры пешеходов вовсе не выражали того почтительного изумления, на которое он имел некоторое право рассчитывать на основании своих соображений. Ему даже показалось, что между пешеходами и наружными пассажирами экипажа существуют какие-то телеграфические сообщения, которые, как он догадывался теперь, могли иметь близкую или отдаленную связь с какими-нибудь выходками Роберта Сойера.

— Я надеюсь, — сказал мистер Пикквик, — что ветреный друг ваш авось не делает никаких глупостей на запятках.

— О, нет, как это можно, — отвечал Бен Аллен, — Роберт пресмирный парень, уж за это я ручаюсь.

Вслед за тем последовало самое продолжительное и мастерское подражание звукам кондукторского рожка, сопровождаемое взвизгами и криками, которые — уже не было в этом ни малейшего сомнения — происходили из легких и груди мистера Роберта Сойера.

Ученый муж и юный его собеседник выразительно переглянулись друг на друга, и затем мистер Пикквик, сняв шляпу, высунулся до самой поясницы из окна экипажа, и это доставило ему полную возможность обозреть всю сцену.

Мистер Боб Сойер, растопырив ноги во всю длину, сидел не на запятках, но на кровле экипажа, и на голове мистера Боба Сойера болталась надетая набекрень шляпа Самуэля Уэллера. В одной руке он держал огромный бутерброд, в другой — плетеную бутылку удовлетворительного размера, и уста его поминутно прикладывались то к бутерброду, то к бутылке, между тем как в промежутках оглашал он воздух диким воем или перестреливался какой-нибудь шуточкой с проходившим незнакомцем. Малиновый флаг укреплен был в вертикальном положении на одной из оконечностей кузова кареты, а мистер Самуэль Уэллер, украшенный шляпой Боба Сойера, сидел в самом центре сидейки на запятках и кушал бутерброд с вдохновенным аппетитом, при чем физиономия его выражала совершеннейшее удовольствие и одобрение всех поступков мистера Роберта. Уже одно это могло в высшей степени раздражить джентльмена с характером мистера Пикквика; но это было еще не все. В эту самую минуту экипаж повстречался с дилижансом, набитым пассажирами и внизу, и вверху на империале: мистер Боб Сойер взял в одну руку шляпу, в другую флаг и прокричал во все горло троекратное «ура», свидетельствуя в то же время глубокое почтение встречным путешественникам и путешественницам, которые помирали со смеху, озирая шутовскую фигуру молодого человека.

 

— Мистер Сойер! — вскричал мистер Пикквик, доведенный до самого раздражительного состояния. — Мистер Сойер, сэр!

— Э-ой! — отвечал этот джентльмен, перегибаясь с величайшим хладнокровием через кровлю экипажа.

— Вы с ума сошли, сэр? — спросил мистер Пикквик.

— Ничуть не бывало, дружище.

— Что ж вы делаете?

— Веселюсь на ваше здоровье.

— Он веселится! — вскричал мистер Пикквик в порыве величайшего негодования. — Как вам не стыдно, сэр? Уберите этот шутовский красный платок. Я требую этого, сэр. Самуэль, возьмите платок.

Прежде чем Самуэль собрался исполнить волю своего господина, мистер Боб Сойер грациозно сдернул флаг с набалдашника палки и, уложив его в карман, сделал мистеру Пикквику учтивый поклон. Затем, не теряя лишних слов, он откупорил бутылку и выпил три или четыре глотка, давая знать движением руки, что он желает мистеру Пикквику великого благополучия и счастья. Выполнив этот маневр с необыкновенной быстротой, Боб Сойер бросил благосклонный взгляд на мистера Пикквика, облизнулся, закусил и улыбнулся.

— Ну, полно, полно, молодой человек, — сказал мистер Пикквик, когда гнев его стал простывать мало-помалу. — Пожалуйста, вы не делайте этих глупостей, сэр.

— Нет, нет, — отвечал Боб, размениваясь шляпами с мистером Уэллером, — ни под каким видом, почтенный друг. Признаться, я и сам не знаю, как у меня до этого дошло: езда такая веселая, я и не выдержал.

— Рассудите сами, молодой человек, ведь это ни на что не похоже.

— Знаю, знаю, старшина. Уж будьте теперь покойны: ничего этого не будет.

Успокоенный этими уверениями, мистер Пикквик скрылся во внутренности кареты и поднял стекло; но лишь только возобновился у них прерванный разговор, как внимание ученого мужа было отвлечено появлением небольшого черного тела продолговатой формы перед самым окном. Этот странный предмет два или три раза стукнулся о стекло, напрашиваясь, очевидно, в карету.

— Что это такое? — воскликнул мистер Пикквик.

— Бутылка, если не ошибаюсь, — заметил Бен Аллен, разглядывая с очевидным участием странный предмет, — и думать надобно, что эта бутылка принадлежит Роберту.

Догадка оказалась совершенно верной. Мистер Боб Сойер прицепил плетеную бутылку к оконечности своей палки и, постукивая ею в окно, выражал таким образом безмолвное желание, чтобы приятели его, для общей пользы, освидетельствовали содержание этого предмета.

— Что ж нам делать? — сказал мистер Пикквик. — Эта выходка опять никуда не годится.

— Надобно, я думаю, взять бутылку, — отвечал Бен Аллен. — Мы спрячем ее и не отдадим назад: это послужит для него наказанием.

— A что? Ведь и в самом деле!

— Больше тут и нечего делать.

Находя этот совет весьма благоразумным, мистер Пикквик тихонько отворил окно и отцепил бутылку, к очевидному удовольствию мистера Боба Сойера, который при этой операции залился самым веселым смехом.

— Что это за неугомонный весельчак! — воскликнул мистер Пикквик, посматривая на своего собеседника с бутылкой в руках.

— Да, нрав у него очень веселый, — заметил мистер Аллен.

— На него и сердиться нельзя, — сказал мистер Пикквик.

— Никак нельзя, — подтвердил Бен Аллен.

В продолжение обмена этими коротенькими сентенциями мистер Пикквик машинально откупорил бутылку.

— Что это такое? — спросил Бен Аллен беспечным тоном.

— Не знаю, — отвечал мистер Пикквик с такой же беспечностью. — Запах, кажется, довольно приятный.

— Право?

— Кажется, так, а впрочем, утвердительно нельзя сказать.

— Не лучше ли вам приотведать, мистер Пикквик?

— Вы так думаете?

— Я именно так думаю; иначе нельзя и узнать, что здесь такое.

Всегда готовый жертвовать своими личными чувствами и впечатлениями в пользу ближнего, ученый муж приложил горлышко бутылки к своим устам и втянул в себя один или два глотка.

— Ну, так что ж это такое? — спросил Бен Аллен с некоторым нетерпением.

— Не знаю, право, как бы не ошибиться, — отвечал, облизываясь, мистер Пикквик. — Ну да, да, так и есть, — сказал ученый муж после вторичного эксперимента, — это пунш, ананасовый пунш.

Мистер Бен Аллен взглянул на мистера Пикквика, мистер Пикквик взглянул на мистера Бена Аллена. Мистер Бен Аллен улыбнулся, но мистер Пикквик сохранил степенный вид.

— A вот если мы выпьем все до капли, так это впредь послужит ему уроком, — сказал мистер Пикквик.

— Скажите, пожалуйста! Ведь и мне то же пришло в голову, — отвечал Бен Аллен. — Удивительное совпадение.

— Ну, так церемониться нечего: ваше здоровье, мистер Аллен.

С этими словами мистер Пикквик втянул в себя значительное количество глотков и потом передал бутылку Бену Аллену, который не замедлил последовать его примеру. Улыбки на этот раз сделались взаимными, так же, как постепенный раздел ананасового пунша.

— A ведь, если сказать правду, шутки его очень забавны, — заметил мистер Пикквик, осушая последнюю каплю.

— И остроумны, — подтвердил Бен Аллен.

И в доказательство, что мистер Боб Сойер был остроумнейшим из смертных, молодой друг его рассказал мистеру Пикквику презабавную историю о том, как однажды этот джентльмен схватил от пьянства сильнейшую горячку и принужден был обрить себе голову. Этот рассказ был далеко не окончен, когда экипаж остановился у трактира «Берклейской долины» для смены лошадей.

— Здесь мы станем обедать, господа, не так ли? — сказал Боб Сойер, заглядывая в окно.

— Обедать! — воскликнул мистер Пикквик. — Как это можно? Мы проехали всего девятнадцать миль, а нам еще остается восемьдесят семь с половиной.

— Тем, значит, необходимее нам подкрепить силы для такой дальней дороги, — возразил мистер Боб Сойер.

— Э, полноте! Что за обед к половине двенадцатого? — сказал мистер Пикквик, взглянув на свои часы.

— Ну, так полдничать, — отвечал Боб. — Эй, любезный! Полдник для трех персон, лошади пусть постоят. Прикажите подать на стол все холодные блюда, какие у вас есть, бутылки две элю, разумеется, — и дайте нам отведать вашей лучшей мадеры.

Раздав эти приказания с необычайной суетливостью, мистер Боб Сойер побежал в буфет, чтобы лично наблюдать за приготовлениями полдника. Минут через пять он воротился и объявил, что все изготовлено на славу.

Полдник, по общему приговору, действительно оказался превосходным, и все три джентльмена с величайшим аппетитом пили шотландский эль и старую ост-индскую мадеру. Плетеная бутылочка вновь наполнилась ананасовым пуншем, и когда путешественники в прежнем порядке уселись на местах, кондукторский рожок заиграл опять и малиновый флаг появился на поверхности экипажа уже без малейшего сопротивления со стороны мистера Пикквика.

В городе Тьюксбери, в гостинице «Желтого хмеля», путешественники остановились пообедать.

Шотландский эль, мадера и портвейн были потребованы в значительном количестве, и, сверх того, плетеная бутылочка наполнилась как следует уже в четвертый раз. Под влиянием всех этих сердцекрепительных напитков, мистер Пикквик и Бен Аллен покоились сладким сном в продолжение тридцати миль, между тем как Боб Сойер и мистер Уэллер распевали дуэты на запятках.

Было очень темно, когда мистер Пикквик впервые открыл глаза и выглянул из окна кареты. Хижины и сараи, разбросанные по обеим сторонам дороги, грязная наружность всех видимых предметов, затхлая атмосфера, груды пепла, извести, мусора, кирпичей, густые клубы дыма, поднимавшиеся к облакам из высочайших труб, блеск и мерцание отдаленных огней, громадные фуры, нагруженные товарами — все это служило несомненным признаком, что путешественники быстро приближаются к большому промышленному городу Бирмингему.

И вот, наконец, они в самом центре этого коммерческого круговорота. На улицах — многочисленные толпы ремесленников, купцов, фабрикантов, рабочих. Смутный гул разнообразных голосов вырывается из каждого дома; свечи горят ярко во всех верхних этажах; движение колес и шум от гигантских машин потрясают дрожащие стены. Неугомонный стук молота, бурное дыхание паров, звон и бренчанье многочисленных орудий промышленного производства — такова была музыка, оглушившая наших путешественников при въезде в Бирмингем.

Карета между тем быстро катилась из улицы в улицу, по направлению к первой городской гостинице, где путешественники должны были остановиться. Равнодушный к окружающим предметам, мистер Пикквик успел углубиться в сущность деликатного поручения, составлявшего исключительную цель его поездки.

Деликатная сущность поручения и трудность привести его в исполнение удовлетворительным способом нисколько ни уменьшались от добровольного сотоварищества мистера Боба Сойера. Совсем напротив: мистер Пикквик чувствовал, что присутствие в настоящем случае молодого человека было для него такой честью, которой он никак не стал бы добиваться сам по себе, и, если сказать правду, он был бы даже очень рад заплатить довольно значительную сумму, чтобы удалить мистера Боба Сойера миль за пятьдесят от этого места.

Мистер Пикквик до сих пор еще ни разу не видал мистера Винкеля старшего и не пользовался его личным знакомством, хотя два или три раза он писал к нему весьма длинные письма, в которых делал лестные отзывы о характере и нравственности его сына. Он понимал теперь с удовлетворительной ясностью, что на его месте было очень неловко представляться первый раз в сопровождении двух юношей весьма легкомысленной и ветреной натуры.

«Надобно, однако ж, сделать все, что от меня зависит, — думал мистер Пикквик, успокаивая по возможности свои взволнованные чувства: — я должен увидеть его не иначе как сегодня, сообразно с обещанием, данным его сыну. Эти молодые люди, по всей вероятности, не отстанут от меня; но я постараюсь сократить свидание и буду надеяться, что они, из уважения к самим себе, станут вести себя прилично».

Когда он успокоил себя этими размышлениями, карета остановилась, наконец, у подъезда Королевской гостиницы. Самуэль Уэллер, не без некоторого усилия, разбудил Бена Аллена и вытащил его из экипажа. Мистер Пикквик последовал за ними. Когда им отвели уютный и опрятный номер, ученый муж немедленно приступил с расспросами к слуге относительно места жительства мистера Винкеля.

— Близехонько отсюда, сэр, — отвечал слуга, — четверть мили, не более. Мистер Винкель заведует у нас работами на канале, и его сделали недавно смотрителем буяна. Квартиру его вам всякий мальчишка укажет.

Здесь слуга как будто невзначай задул свечу, и принялся зажигать ее опять, доставляя таким образом мистеру Пикквику удобный случай предложить еще несколько вопросов, если он этого желает.

— Прикажете, сэр, подать что-нибудь? — сказал слуга, приведенный в отчаяние молчанием мистера Пикквика. — Чаю или кофе, сэр? Обед, сэр?

— Ничего покамест.

— Слушаю, сэр. Угодно вам заказать ужин, сэр?

— Не теперь, любезный.

— Слушаю, сэр.

Здесь он медленно пошел к дверям, но остановился на полдороге, обернулся и сказал с приятной улыбкой.

— Не прикажите ли послать к вам горничную, господа?

— Пошлите, пожалуй, — сказал мистер Пикквик.

— Слушаю, сэр.

— И принесите содовой воды, — сказал Боб Сойер.

— Содовой воды, сэр? Слушаю, сэр. Очень, хорошо, сэр.

Это приказание, по-видимому, облегчило душу честного слуги от подавляющего груза, и он незаметно скрылся из глаз. Трактирные служители никогда не ходят и не бегают: у них есть свой особый и таинственный способ выкрадываться из комнат, и этот способ неизвестен другим смертным.

Содовая вода пробудила некоторые слабые признаки жизненной деятельности в особе мистера Бенжамена Аллена: его уговорили умыться, причесаться, и он позволил Самуэлю вычистить свое платье. Мистер Пикквик и Боб Сойер привели также в порядок свой туалет, и затем все трое, рука об руку, отправились к мистеру Винкелю, при чем Боб Сойер, для препровождения времени, наполнял атмосферу табачным дымом.

За четверть мили от первой городской гостиницы, в тихой и уединенной улице, стоял старый красный кирпичный дом с тремя ступеньками перед подъездом, на поверхности которого была медная дощечка, где крупными римскими буквами было изображено: «Мистер Винкель». Ступеньки были очень белы, кирпичи очень красны, и весь дом казался очень чистым и опрятным. Здесь-то, в десять часов вечера, остановились мистер Пикквик, мистер Бенжамен Аллен и мистер Боб Сойер.

На повторенный стук в дверь к путешественникам выбежала молодая хорошенькая девушка, оторопевшая от изумления при взгляде на трех незнакомых джентльменов.

— Дома ли мистер Винкель, моя милая? — спросил мистер Пикквик.

— Дома.

— Можно его видеть, душенька?

— Мистер Винкель ужинает, сэр.

— Потрудитесь передать ему вот эту карточку, моя милая, — сказал мистер Пикквик. — Мне очень жаль беспокоить мистера Винкеля в такой поздний час, но я должен непременно увидаться с ним сегодня. Я только что приехал в этот город.

Девушка бросила робкий взгляд на мистера Боба Сойера, который между тем разнообразными и чудодейственными гримасами спешил выразить достойную степень удивления и уважения к молодой красавице.

— Не угодно ли вам пожаловать в коридор, пока я доложу мистеру Винкелю?

И затем, не дожидаясь ответа, она кликнула другую служанку, которая в ее отсутствие должна была караулить в коридоре шляпы, сюртуки и шинели. Но через минуту она воротилась опять и попросила незнакомых джентльменов войти в одну из комнат первого этажа, похожую отчасти на уборную, отчасти на приемную. Главнейшими предметами мебели здесь были: письменная конторка, рукомойник, бритвенный прибор, маленькое зеркало, колодка для сапог, подножная скамейка, маленький круглый столик, четыре стула и старинный часовой шкаф. На мраморной полке в углублении камина стояла железная касса, и, наконец, две висячих полки для книг и бумаг служили единственными украшениями стен, оклеенных обоями.

— Прошу извинить, сэр, что я заставила вас дожидаться в коридоре, — сказала девушка, зажигая лампу и обращаясь к мистеру Пикквику с обворожительной улыбкой, — но я еще никогда не имела чести вас видеть; а у нас тут столько всякого народа, что, признаться, не клади плохо…

— Ничего, моя милая, стоит ли тут извиняться? — сказал мистер Пикквик добродушным тоном.

— Вовсе не стоит, душечка, — подтвердил Боб Сойер, протягивая обе руки в изъявление желания, чтобы молодая леди не спешила уходить из комнаты.

Но эта ласка отнюдь не произвела благодетельного впечатления на молодую леди, и, сказав, что мистер Боб Сойер «возмутительный человек», она прикоснулась весьма неосторожно своими нежными пальчиками в его щеке и стремительно выбежала из комнаты.

Лишенный общества молодой леди, мистер Боб Сойер, для общей потехи и собственного удовольствия, раскрыл и закрыл конторку, заглянул в бумаги на книжной полке, попробовал замок в железной кассе, примерил хозяйские сапоги и произвел несколько забавных экспериментов над мебелью — все эти проделки поражали невыразимым ужасом и страхом мистера Пикквика и доставляли в то же время несказанное удовольствие самому мистеру Бобу Сойеру.

Наконец, дверь отворилась, и в комнату вошел низенький старичок во фраке и панталонах табачного цвета, с карточкой мистера Пикквика в одной руке и серебряным подсвечником в другой. Походка, голова и все черты лица напоминали в нем фигуру мистера Винкеля младшего, за исключением того только, что старичок был несколько плешив.

— Здравствуйте, мистер Пикквик, здравствуйте, сэр! — сказал мистер Винкель старший, поставив подсвечник на стол и протягивая свою руку. — Надеюсь, вы здоровы, сэр. Очень рад вас видеть. Садитесь, мистер Пикквик, прошу покорно. Этот джентльмен…

— Приятель мой, мистер Сойер, — перебил мистер Пикквик, — друг вашего сына.

— О! — сказал мистер Винкель старший, бросая довольно угрюмый взгляд на Боба. — Надеюсь, вы здоровы, сэр?

— Как медведь, к вашим услугам, — отвечал Боб Сойер.

— A в этом другом джентльмене, — продолжал мистер Пикквик, — мне приятно рекомендовать вам близкого родственника, или, лучше, самого искреннего друга вашего сына, как это вы сейчас увидите из письма, которое я привез к вам, мистер Винкель. Фамилия его — Аллен, сэр.

— Вы говорите об этом господине, сэр? — спросил мистер Винкель, указывая карточкой на Бена Аллена, который тем временем успел заснуть, прислонившись спиной к стене.

Мистер Пикквик только хотел отвечать на этот вопрос и уже собрался исчислить, во всей полноте, достоинства и отличия фамилии мистера Бенжамена Аллена, как в эту самую минуту остроумный и находчивый Боб Сойер ущипнул своего друга за руку с той целью, чтобы пробудить в нем сознание своего положения. Мистер Аллен взвизгнул и быстро вскочил на ноги. Затем, увидев перед собой незнакомое лицо, он стремительно подошел к мистеру Винкелю, взял его за обе руки и, пробормотав несколько отрывочных сентенций без определенного значения и смысла, спросил, не угодно ли ему чего-нибудь, в ожидании обеда, выпить, закусить или перекусить; после всего этого мистер Аллен сел опять на свое место и начал бросать вокруг себя бессмысленные взоры, как будто не имел он ни малейшего сознания о том, куда, как и зачем привела его судьба.

Положение мистера Пикквика становилось тем более затруднительным, что мистер Винкель старший не скрывал своего изумления при взгляде на странное поведение молодых людей. Чтобы разом покончить это дело, он вынул из кармана письмо и, представляя его мистеру Винкелю, сказал:

— Это письмо, сэр, от вашего сына. Из содержания его вы изволите усмотреть, что от вашего отеческого внимания и снисхождения будет зависеть все счастье и благосостояние молодого человека. Прошу вас покорнейше прочесть письмо спокойно, хладнокровно и потом сказать мне откровенно, какое впечатление произведет оно на ваше родительское сердце. О важности приговора, который я буду иметь честь выслушать из ваших уст, вы можете судить уже по одному тому, что я нарочно приехал сюда для свидания с вами и решился, не откладывая ни одной минуты, явиться к вам в столь поздний час… несмотря на такие невыгодные обстоятельства, — заключил мистер Пикквик, взглянув искоса на своих молодых друзей.

После этого вступления мистер Пикквик поспешил вручить по принадлежности озадаченному мистеру Винкелю огромное послание его сына и затем, усевшись на стул, принял наблюдательную позу, подобающую джентльмену, который не чувствует теперь ни малейшей тяжести на своей душе.

Старичок повертел письмо в руках, взглянул на углы конверта, на адрес, на печать, придвинул стул к круглому столику, поправил лампу, сломал печать, развернул бумагу и приготовился читать.

Но в этот самый момент мистер Боб Сойер, казавшийся спокойным в продолжение нескольких минут, положил свои руки на колени и сделал уморительную гримасу вроде тех, какие мы встречаем на портретах, изображающих покойного мистера Гримальди, знаменитого шута. Случилось, однако ж, что мистер Винкель старший вместо того, чтобы углубиться в чтение письма, как рассчитывал Боб Сойер, устремил ненароком пристальный взгляд на фигуру самого Боба Сойера, и, сделав логичное заключение, что шутовская гримаса имеет целью осмеяние его собственной особы, старичок сделал такую строгую и суровую мину, что черты покойного Гримальди мгновенно приняли выражение невинной скромности и смирения.

— Вы что-то говорили, сэр? — спросил мистер Винкель после страшного молчания.

— Нет, сэр, — отвечал Боб Сойер смиренным тоном.

— Уверены ли вы в этом, сэр?

— О, да, сэр, совершенно уверен.

— A мне показалось, что вы действительно говорили, сэр, — продолжал старый джентльмен тоном выразительного негодования, — вы, может быть, смотрели на меня, сэр?

— О, нет, сэр, совсем нет! — отвечал Боб с величайшей учтивостью.

— Очень рад слышать это, сэр, — сказал мистер Винкель старший.

Бросив еще раз сердитый взгляд на уничтоженного Боба, старый джентльмен пододвинул к себе лампу и уже серьезно углубился в чтение письма.

Мистер Пикквик следил пристально и внимательно за всеми движениями старца, по мере того как он перебегал от одной строки к другой, от первой страницы ко второй, от второй к третьей, от третьей к четвертой и последней; но ни малейшее изменение в чертах лица не могло служить более или менее правдоподобным истолкованием чувствований, с какими мистер Винкель старший принял известие о супружестве своего сына, которое супружество, как знал мистер Пикквик, описывалось уже на первой странице после двенадцатой строки.

Мистер Винкель прочитал письмо до последнего слова, сложил его опять со всей тщательностью и аккуратностью делового человека, и в то самое мгновение, как мистер Пикквик ожидал неминуемого взрыва сильных ощущений, старичок обмакнул перо в чернильницу и сказал совершенно спокойным тоном, как будто речь шла о какой-нибудь коммерческой безделке:

— Куда адресовать к Натаниэлю, мистер Пикквик?

— В гостиницу «Коршуна и Джорджа», — отвечал этот джентльмен.

— «Коршун и Джордж». А где эта гостиница?

— На Георгиевском подворье, в Ломбардской улице.

— В Сити?

— Да.

Старый джентльмен методически записал адрес на изнанковой стороне конверта, бросил письмо в конторку, запер ее, положил в карман связку ключей и сказал:

— Больше, я полагаю, ничто не может удерживать вас у меня, мистер Пикквик?

— Ничто, почтеннейший?! — вскричал озадаченный мистер Пикквик в порыве негодующего изумления. — Ничто?! И вы не намерены ничем больше выразить своего мнения по поводу этого великого события в жизни нашего молодого друга? Вы не хотите уверить его через меня в продолжении своего покровительства и родительской любви? И не будет от вас ни одного ласкового слова, ни одного привета этой юной чете? Что с вами, мистер Винкель? Образумьтесь, почтеннейший, подумайте!

— Я подумаю об этом на досуге, — отвечал старичок. — На этот раз мне нечего сказать. Я человек деловой, мистер Пикквик, и не привык сгоряча пускаться на какие бы то ни было аферы. В настоящем случае я никак не могу одобрить этого дела: обстановка его мне решительно не нравится. Тысяча фунтов — небольшая сумма, мистер Пикквик.

— Что правда, то правда, вовсе небольшая, бездельная сумма, — перебил Бен Алиен, проснувшийся в эту минуту и припомнивший весьма кстати, что сам он прокутил свою тысячу фунтов наследства без малейшего затруднения. — Вы умный человек, сэр. Ведь он смышленый малый: как ты думаешь, Боб?

— Очень рад, что вы, сэр, признаете мое мнение справедливым, — сказал мистер Винкель старший, бросая презрительный взгляд на Бена Аллена, продолжавшего глубокомысленно качать головой. — Дело вот в чем, мистер Пикквик; я позволил своему сыну совершить под вашим руководством несколько путешествий с той целью, чтобы он пригляделся к людям и вступил в жизнь не беспомощным школьником; но я никогда не уполномочивал его на женитьбу без моего согласия. Он знает это очень хорошо. Стало быть, если мне вздумается лишить его своего отеческого покровительства, Натаниэль не будет иметь никакого права изумляться или сетовать на меня. Впрочем, я буду писать ему, мистер Пикквик. Прощайте, спокойной вам ночи, сэр. Маргарита, проводите этих господ.

Все это время Боб Сойер неугомонно толкал мистера Бена Аллена, поощряя его сказать что-нибудь со своей стороны в защиту правого дела. На этом основании Бен Аллен, без всяких предварительных соображений, вдруг разразился краткой, но сильно патетической речью:

— Сэр! — воскликнул мистер Бен Аллен, раскрыв свои мутные глаза на старого джентльмена и размахивая вверх и вниз своей правой рукой. — Сэр, стыдитесь самих себя… стыдитесь этих стен, сэр!

— Как брат жены моего сына, вы, конечно, превосходный судья в этом деле, — отвечал мистер Винкель старший. — Довольно об этом. Прошу вас не возражать, мистер Пикквик. Прощайте, господа.

С этими словами старичок взял свечу и, отворив дверь, учтиво попросил гостей освободить его от дальнейших переговоров.

— Вы станете жалеть об этом, — сказал мистер Пикквик, с трудом удерживая порывы своего негодования.

— Это мы увидим, — отвечал спокойно мистер Винкель старший. — Еще раз, господа, желаю вам спокойной ночи.

Мистер Пикквик пошел на улицу, сердито шагая, в сопровождении мистера Боба Сойера, совершенно оглушенного непреклонно строгим решением старого джентльмена. За ними покатилась шляпа Бена Аллена, и через минуту сам Бен Аллен появился на лестничной ступени у подъезда. Все три джентльмена хранили глубокое молчание всю дорогу и, не поужинав, разошлись в гостинице по своим спальням. Углубляясь на досуге в сущность и вероятные последствия своего визита, мистер Пикквик скоро пришел к заключению, что ему никак не следовало отваживаться на эту поездку, не собрав наперед отчетливых сведений о характере мистера Винкеля старшего, который оказался в такой ужасной степени деловым человеком.

 

Глава L. Мистер Пикквик встречает одного из своих старых знакомых, и этому счастливому обстоятельству читатель обязан поразительно интересными подробностями относительно двух великих людей, могущественных и славных в литературном мире

 

Мистер Пикквик проснулся, по обыкновению, в восемь часов. Наступившее утро всего менее могло рассеять в душе великого человека неприятные впечатления, произведенные неожиданными последствиями вчерашнего визита. Небо было пасмурно и мрачно, воздух затхл и сыр, улицы мокры и грязны. Дым лениво выходил из труб, как будто у него не хватило храбрости подняться к облакам; дождь капал медленно и вяло, как будто не смея превратиться в ливень. Боевой петух на трактирном дворе, лишенный всех признаков своего обычного воодушевления, печально покачивался на одной ножке в уединенном углу; осел, понурив голову, расхаживал в созерцательном расположении духа, как будто в глупой голове его мелькала мысль о самоубийстве. На улице, кроме зонтиков, не было видно никакого предмета, и ничего не слышалось, кроме падения дождевых капель.

Завтрак был очень скучен, и разговор между нашими путешественниками вовсе не клеился. Даже мистер Боб Сойер живо чувствовал на себе одуряющее влияние погоды. Он был теперь, по его собственному выражению, «сбит с панталыка». Мистер Пикквик и Бен Аллен были тоже не в своей тарелке.

В тоскливом ожидании лучшей погоды, путешественники перечитали последний номер лондонской вечерней газеты от первой строки до последней, перетоптали ковер в своей комнате от первого до последнего рисунка, повысмотрели все картины на стенах и перепробовали, без малейшего успеха, все предметы для разговора. Наконец, мистер Пикквик, дождавшись полудня и не видя никакой перемены к лучшему, позвонил и отдал приказание закладывать лошадей.

Заложили и поехали. Дождь полил сильнее, слякоть по дороге увеличивалась с каждой минутой, и огромные куски грязи летели беспрепятственно в открытые окна экипажа, так что пассажирам во внутренности кареты было почти столько же неловко, как и тем, которые по-прежнему поместились на запятках. При всем том, в самом движении и живом сознании чувства деятельности заключалось уже бесконечное превосходство перед скучным и томительным бездействием в скучной комнате, откуда, без всякой цели и намерения, приходилось смотреть на скучную улицу и дождевые капли. Оживленные путешественники не могли понять, зачем и отчего они так долго отсрочивали свою поездку.

Когда они остановились в Ковентри на первой станции, пар от лошадей поднялся такими густыми облаками, что затмил совершенно станционного смотрителя, и путешественники слышали только его громкий голос, выходивший из тумана. Он говорил, что человеколюбивое общество[30], при первой раздаче премий, должно непременно наградить его первой золотой медалью вследствие того, что у него достало храбрости снять шляпу с ямщика, иначе этот парень неизбежно должен был бы утонуть, так как вода с полей его шляпы лилась обильным потоком на рукава его, грудь и шею.

— Прекрасная погода! — сказал Боб Сойер, поднимая воротник своего пальто и закрываясь шалью.

— Чудодейственная, сэр, — подтвердил Самуэль Уэллер. — А знаете что, сэр?

— Что?

— Случалось ли вам когда-нибудь видеть больного ямщика?

— Не припомню. А что?

— В ту пору, например, когда вы были студентом, в клинику вашу никогда не приносили больного ямщика?

— Нет, никогда.

— Я так и думал. А случалось ли вам видеть на каком-нибудь кладбище надгробный памятник ямщику?

— Нет, не случалось.

— A мертвого ямщика видели вы когда-нибудь?

— Никогда.

— Ну, так никогда и не увидите, — отвечал Самуэль торжественным тоном. — Есть еще другой предмет, которого никогда не видал ни один человек: это, сэр, мертвый осел. Никто не видал мертвого осла, за исключением разве одного джентльмена в черных шелковых панталонах, знакомого с одной молодой женщиной, у которой был козел. Но тот осел приехал сюда из Франции, и очень могло статься, что был он не из настоящей породы.

В этих и подобных разговорах проходило время, пока, наконец, экипаж не остановился в Дончорче. Здесь путешественники перекусили, переменили лошадей и отправились на следующую станцию в Девентри, откуда через несколько часов благополучно прибыли в Таучестер. Дождь, усиливаясь постепенно, не прекращался ни на одну минуту.

— Это, однако ж, из рук вон, господа! — заметил Боб Сойер, заглядывая в окно кареты, когда экипаж остановился в Таучестере, у подъезда гостиницы «Сарациновой головы». — Не мешало бы положить этому конец.

— Ах, боже мой! — воскликнул мистер Пикквик, открывая глаза после продолжительной дремоты. — Вы, кажется, ужасно вымокли.

— Не то чтобы ужасно, а так себе, — отвечал Боб, — дождь, кажется, не думает церемониться с нами.

Дождь струился крупными каплями с его шеи, рукавов, локтей, колен, и весь костюм мистера Боба, пропитанный водой, представлял подобие блестящей клеенки.

— Да, как видите, я промок порядком, хотя, может быть, не до костей, — сказал Боб, стряхивая с себя дождевые капли наподобие ньюфаундленской собаки, только что вынырнувшей из воды.

— Дальше, я думаю, нам нельзя ехать в такую позднюю пору, — сказал Бен.

— Это уж само собою разумеется, — подтвердил Самуэль Уэллер, присоединяя свои наблюдения к общему совещанию, — лошади измучатся по пустякам, и толку не будет никакого. В этой гостинице, сэр, превосходные постели, — продолжал Самуэль, обращаясь к своему господину, — все чисто, опрятно и уютно как нельзя больше. В полчаса, не больше, здесь могут приготовить маленький обед первейшего сорта: пару цыплят, куропаток, телячьи котлеты, стручковая фасоль, пироги с дичью, жареный картофель на закуску. Мой совет, сэр: переночевать здесь, если вы сколько-нибудь дорожите жизнью и здоровьем.

Здесь кстати подоспел содержатель «Сарациновой головы» и вполне подтвердил показания мистера Уэллера относительно комфортабельности своего заведения, способного выдержать соперничество с первыми гостиницами столицы. К этому он прибавил несколько печальных догадок относительно прескверного состояния дорог и решительной невозможности добыть лошадей на следующей станции.

— К тому же, господа, вы должны взять в расчет, что этот неугомонный дождь зарядил, по всей вероятности, на всю ночь, тогда как завтра, без сомнения, будет прекрасная погода, — заключил убедительным тоном содержатель «Сарациновой головы».

— Ну, хорошо, — сказал мистер Пикквик, — мы переночуем. Только мне надобно послать в Лондон письмо так, чтобы завтра поутру оно могло быть доставлено по принадлежности, иначе, во что бы ни стало, мы должны ехать вперед.

Содержатель улыбнулся. Ничего, разумеется, не могло быть легче, как завернуть письмо в лист серой бумаги и отправить его или по почте, или с кондуктором вечернего дилижанса, который проедет из Бирмингема.

— И если, сэр, вы хотите, чтобы оно было доставлено как можно скорее, вам стоит только надписать на конверте: «Вручить немедленно». Или, всего лучше, извольте надписать, чтобы подателю за немедленное доставление вручили полкроны. Это уж будет верно как нельзя больше.

— Очень хорошо, — сказал мистер Пикквик, — в таком случае мы останемся здесь.

— Эй, Джон! — закричал содержатель одному из своих слуг. — Свечей в солнечный номер[31]. Развести огонь в камине. Джентльмены перезябли. — Сюда пожалуйте, господа. Не беспокойтесь насчет вашего ямщика, сэр: я пришлю его, когда вам угодно будет позвонить. — Ну, Джон, пошевеливайтесь.

Принесли свечи, развели огонь, накрыли на стол, занавесы опустили, зеркала заблистали, камин запылал, и через десять минут все предметы в отведенном номере приняли такой благообразный, праздничный вид, как будто путешественников ожидали здесь давным-давно и заранее делали всевозможные приготовления для их комфорта. Честь и слава содержателям английских гостиниц!

Мистер Пикквик сел за круглый стол и наскоро набросал несколько слов мистеру Винкелю, извещая, что, вследствие дурной погоды, он остался переночевать на полдороге в Лондон и откладывает все дальнейшие объяснения до личного свидания. Это письмецо, завернутое в пакет, он поручил Самуэлю Уэллеру отнести в буфет.

Самуэль, как и следует, отдал его молодой леди за буфетом, погрелся у камина и уже хотел воротиться в солнечный номер за господскими сапогами, как вдруг, заглянув случайно в полуотворенную дверь, увидел рыжеватого джентльмена почтенных лет, обложенного огромной кипой газет, лежавших перед ним на столе. Рыжеватый джентльмен читал какую-то статью с напряженным вниманием, читал и улыбался, улыбался и вздергивал временами свой нос, при чем все черты его лица принимали величественное выражение гордости и решительного презрения.

— Эге! — воскликнул Самуэль. — Этот господин мне что-то слишком знаком: я отлично помню и этот нос, и эту лысину, и этот знаменитый лорнет. Если он не итансвилльский забияка, так я, что называется, сам пропащий человек.

Самуэль кашлянул два или три раза, чтобы обратить на себя внимание читающего джентльмена. При этих звуках джентльмен с беспокойством поднял голову и лорнет и представил глазам постороннего наблюдателя выразительно-задумчивые черты мистера Потта, издателя и редактора «Итансвилльской синицы».

— Прошу извинить, сэр, — сказал Самуэль, приближаясь к нему с низким поклоном, — мой господин остановился в этой гостинице, мистер Потт.

— Тсс, тсс! — прошипел мистер Потт, приглашая Самуэля войти в комнату и затворяя дверь с видом таинственного ужаса и страха.

— Что такое, сэр? — спросил Самуэль, озираясь вокруг себя.

— Тут не должно ни под каким видом произносить моего имени, — отвечал мистер Потт. — Я храню глубочайшее инкогнито.

— Зачем это, сэр?

— Это местечко — главный притон всех этих Желтых негодяев. Бешеная чернь разорвет меня в куски, если узнает, что я здесь.

— Неужели!

— Без малейшего сомнения: одно только инкогнито может упрочить мою безопасность. — Ну, теперь скажите, молодой человек, где ваш господин?

— Здесь, сэр: в солнечном номере. Он и два приятеля остановились здесь переночевать проездом в Лондон.

— Не с ним ли и мистер Винкель? — спросил мистер Потт, слегка нахмурив брови.

— Нет, сэр. Мистер Винкель живет теперь в своей семье, — отвечал Самуэль. — Он женился, сэр.

— Женился! — воскликнул Потт в порыве величайшего воодушевления. Затем он приостановился, бросил мрачную улыбку и прибавил вполголоса таким тоном, в котором ясно выражалось удовольствие затаенной мести. — Поделом ему, поделом ему, поделом!

Насытив таким образом свою злобу над низверженным врагом, мистер Потт пожелал узнать, кто были теперешние друзья мистера Пикквика, Синие или Желтые? Самуэль без запинки отвечал утвердительно и несомненно, что оба они были Синие с ног до головы, хотя, натурально, никогда он и не думал справляться о политических мнениях господ Сойера и Аллена. Услышав такой успокоительный ответ, мистер Потт немедленно отправился в солнечный номер, где и был с восторгом принят мистером Пикквиком и его друзьями. После первых приветствий, рекомендаций и расспросов, журналист охотно согласился разделить с путешественниками их обед, заказанный в огромнейшем размере.

— A как идут дела в Итансвилле? — спросил мистер Пикквик, когда Потт сел у камина и путешественники, сбросив мокрые сапоги, надели туфли. — «Журавль» все еще продолжает свое существование?

— Да, сэр, эта газета, к стыду человечества, все еще влачит до времени свое жалкое и унизительное существование, справедливо презираемая даже теми, которые знают о ее позорном бытии, — отвечал мистер Потт, очевидно, обрадованный тем, что вошел, наконец, в свою обычную колею. — Да, сэр, «Журавль» хрипит еще, и не только хрипит, но даже дерзновенно поднимает свою гнусную голову, забывая всякий стыд и совесть; но с некоторого времени, можно сказать, он завяз по уши в своей собственной грязи и захлебывается мутной и ядовитой влагой, которую сам же изрыгает из своей гнусной пасти.

Разразившись этими сентенциями, журналист остановился перевести дух и бросил величественный взгляд на Боба Сойера.

— Вы еще молодой человек, сэр, — заметил мистер Потт.

Мистер Боб Сойер поклонился.

— И вы тоже, — продолжал Потт, обращаясь к мистеру Бену Аллену.

Бен не противоречил.

— При всем том, господа, вы уже напоены и пропитаны этими синими принципами, что, конечно, делает честь и уму вашему, и сердцу. Я, со своей стороны, поклялся поддерживать эти принципы для благосостояния трех соединенных королевств, и свет знает, умею ли я держать свою клятву.

— Я, признаться, не совсем понимаю эти вещи, — отвечал Боб Сойер, — я…

— Не Желтый, конечно, мистер Пикквик, — прервал Потт, беспокойно повернувшись в креслах. — Приятель ваш не из Желтых, сэр?

— Нет, нет, — отвечал Боб, — я слишком пестр в настоящую минуту и, может быть, соединяю в себе самую разнообразную коллекцию цветов.

— То есть, сэр, вы еще находитесь в переходном состоянии, — подхватил мистер Потт торжественным тоном. — Колебание вашего духа может, смотря по обстоятельствам, принести вам пользу или вред. Поэтому, сэр, я бы желал прочесть вам ряд последних моих статей, появившихся в «Итансвилльской синице». Нет никакого сомнения, что после этого чтения колебание ваше пройдет и мнения ваши раз и навсегда получат твердый и определенный характер.

— Я посинею, вероятно, и, может быть, даже побагровею, прежде чем вы успеете прочесть эти статьи, — отвечал Боб.

Мистер Потт искоса взглянул на Боба Сойера и потом, обращаясь к мистеру Пикквику, сказал:

— Вы, конечно, видели литературные статьи, которые в последние три месяца помещались в «Итансвилльской синице». Они, смею сказать, обратили на себя всеобщее внимание и произвели во всех единодушный восторг.

— Я должен сказать вам откровенно, — отвечал мистер Пикквик, приведенный в некоторое затруднение этим вопросом, — в последнее время были у меня занятия, не имевшие никакого отношения к литературе, и я никак не удосужился прочесть ваших статей.

— Напрасно, сэр, напрасно, — сказал мистер Потт, делая очень строгую мину. — Это очень жаль.

— Я прочту их, — сказал мистер Пикквик.

— Прочитайте непременно. Они появлялись под одним общим заглавием «О китайской метафизике», сэр.

— А! — заметил мистер Пикквик. — И все это, натурально, произведение вашего пера, сэр?

— Нет, произведение моего сотрудника в отделе критики, сэр, — отвечал Потт с большим достоинством.

— Предмет, должно быть, очень трудный, — сказал мистер Пикквик.

— Чрезвычайно трудный и удивительно интересный, — отвечал Потт с глубокомыслием истинного философа. — Сотрудник мой, по моему указанию, воспользовался всеми источниками, какие только мог найти в Британской Энциклопедии.

— Это, однако ж, странно, — заметил мистер Пикквик. — Я не знал до сих пор, что в Британской Энциклопедии помещены какие-нибудь материалы относительно китайской метафизики.

— Ничего нет странного, — отвечал Потт, положив одну руку на колено мистера Пикквика и бросая вокруг себя многозначительную улыбку. — Разумеется, вы не найдете там отдельного трактата о метафизических воззрениях китайцев, зато сыщете статью о метафизике под буквой М и статью о Китае под буквой К. Все это надобно сравнить, сличить, взвесить, сообразить и переварить в горниле чистого, абсолютного размышления, и все это, действительно, под моим непосредственным наблюдением и руководством, сделал мой неутомимый сотрудник. Дело мастера боится, мистер Пикквик.

И при этих ученых соображениях физиономия мистера Потта приняла такое всеобъемлющее выражение необыкновенной мудрости, что мистер Пикквик не осмеливался возобновить разговора в продолжение нескольких минут, и уже не прежде, как черты журналиста разгладились до степени обыкновенного джентльмена, он возобновил беседу таким образом:

— Позволительно ли спросить, какой великий предмет завлек вас в эту сторону, столь отдаленную от постоянного поприща ваших действий?

— Этот великий предмет, сэр, — благо моего отечества, — отвечал мистер Потт с кроткой улыбкой, — то самое благо, которое обыкновенно вдохновляет и воодушевляет меня при всех этих гигантских трудах.

— Вероятно, вы имеете какое-нибудь важное поручение от вашего общества? — спросил мистер Пикквик.

— Да, сэр, вы угадали, — отвечал Потт и, наклоняясь к уху мистера Пикквика, прибавил таинственным шепотом. — Желтые завтра вечером дают бал в Бирмингеме.

— Неужели!

— Да, сэр, бал и ужин!

— Возможно ли это?

— Очень возможно, если я вам говорю.

Но, несмотря на необычайное изумление при этой оглушительной вести, мистер Пикквик, почти незнакомый с местной политикой, не мог составить ни малейшего понятия о важности Желтых замыслов и Желтых планов, имевших отношение к этому политическому балу. Заметив это обстоятельство, мистер Потт вынул из кармана последний номер «Итансвилльской синицы» и для общего назидания громогласно прочитал следующий параграф.

 

«Последнее пронырство Желтой сволочи».

 

«Один из наших соотечественников, олицетворяющий в себе гнусную и пресмыкающуюся гадину, отрыгнул недавно змеиный яд бессильного бешенства и злобы против знаменитого и славного представителя нашего в парламенте, достопочтенного мистера Сломки, — того самого Сломки, о котором мы предсказали в свое время, — и кто не видит, что предсказание наше оправдалось и сбылось блистательнейшим образом, — что он сделается украшением и честью своей нации, ее защитником и могущественной опорой во всех начинаниях, клонящихся к общественному благу. И что же? Этот змеевидный соотечественник, говорим мы, позволил себе издеваться по поводу издержек, употребленных на покупку великолепной угольницы из чистого серебра, которую благодарные сограждане вознамерились поднести своему достойнейшему сочлену. Отринув всякий стыд и совесть, этот безымянный изверг, готовый кощунствовать над всякими благороднейшими движениями сердца, вздумал с беспримерной дерзостью уверять, будто достопочтенный мистер Сломки сам, через одного из приятелей своего домоуправителя, подписал на три четверти всей суммы, какой должен был стоить этот вышеозначенный подарок. Жалкая тварь! Неужели, спрашиваем мы, не видит этот пресмыкающийся гад, что, предположив даже действительность этого факта, достопочтенный мистер Сломки выставляется еще в более выгодном и блистательнейшем свете, если только это возможно? Думает ли он, что этот великодушный поступок в состоянии отвратить от него умы и сердца благородных сограждан, если только они не хуже каких-нибудь свиней, или, другими словами, не столь низки и презренны, как этот гнусный изверг?.. Но это еще не все: Желтая сволочь, продолжая свои интриги, думает на этих днях прибегнуть к самому отчаянному пронырству, какое только когда-либо рождалось в узколобых головах. Утверждаем смело и решительно, что в настоящую минуту совершаются скрытым и тайным образом приготовления к Желтому балу, и этот бал дан будет в Желтом городе, в самом центре, или, правильнее, в самом гнезде Желтого народонаселения, которое на этот случай избирает Желтого церемониймейстера, приглашает четырех Ультражелтых членов из парламента и заготовляет для входа только Желтые билеты! Но… ожидает ли этого бесстыдный соотечественник? Пусть он томится и крушит себя в бессильной злобе, когда перо наше начертывает эти слова: „Мы будем там!“»

 

— Будем и дадим себя знать, — сказал Потт, складывая газету и вытираясь платком. — Вот, сэр, цель моего путешествия. Понимаете?

— Понимаю, — сказал мистер Пикквик.

В эту минуту содержатель и трактирный слуга принесли в комнату обед: журналист с беспокойством приставил палец к своим губам, в ознаменование, что жизнь его находится теперь в руках мистера Пикквика, зависит от его скромности. Бенжамен и Боб Сойер, дремавшие в продолжение чтения красноречивого отрывка из «Итансвилльской синицы», мгновенно встрепенулись при одном слове «обед» и поспешили сесть за стол с веселым духом и превосходнейшим аппетитом.

За столом после обеда, когда разговор спустился мало-помалу на обыкновенные житейские предметы, журналист известил мистера Пикквика, что супруга его, вследствие злокачественности итансвилльского воздуха, путешествует в настоящее время по разным минеральным заведениям с целью поправления здоровья и восстановления прежней веселости духа. Это, собственно говоря, служило поэтическим прикрытием действительного факта, состоявшего в том, что миссис Потт, не раз угрожавшая разводом своему супругу, привела наконец, при содействии своего брата, лейтенанта, в исполнение свою угрозу, заключив наперед юридическую сделку, по которой мистер Потт обязался ежегодно выдавать ей половину дохода, доставляемого подписчиками «Итансвилльской синицы».

Между тем как журналист рассуждал об этих и многих других интересных предметах, беспрестанно приводя цитаты из собственных своих литературных произведений, какой-то суровый незнакомец, высунувшись из окна дилижанса, остановившегося у подъезда «Сарациновой головы» для передачи писем и пакетов, заботливо осведомлялся, может ли он, с некоторым комфортом, провести ночь в этой гостинице.

— Без всякого сомнения, сэр, — отвечал содержатель.

— Есть у вас хорошая постель?

— Да, сэр.

— И ужин?

— Все будет к вашим услугам, сэр.

— Очень хорошо, — сказал суровый незнакомец. — Кучер, я здесь выйду. Кондуктор, достаньте мой чемодан.

Пожелав другим пассажирам счастливого пути, незнакомец вышел из кареты. Это был низенький, приземистый джентльмен с густыми черными волосами, поднимавшимися щетиной на его голове. Вид его был повелителен и грозен, обращение надменно и надуто, глаза его выражали какую-то неугомонную юркость и внутреннее беспокойство, и все его манеры обличали чувство величайшей уверенности в самом себе и сознание неизмеримого превосходства перед всеми другими людьми.

Этому господину отвели ту самую комнату, которая первоначально назначена была мистеру Потту. Внимание трактирного служителя поражено было необыкновенным и странным сходством между этими двумя джентльменами. Лишь только принесены были свечи и поставлены на стол, незнакомец тотчас же вынул газету и принялся читать ее с выражением того же самого негодующего презрения, какое за час перед этим отражалось на величественных чертах мистера Потта. Существенная разница между ними, по замечанию служителя, состояла только в том, что презрение Потта вызвано было газетой, носившей заглавие «Итансвилльского журавля», тогда как настоящий джентльмен озлобился на «Итансвилльскую синицу».

— Послать содержателя гостиницы, — сказал незнакомец.

— Слушаю, сэр, — отвечал слуга.

Содержатель явился через несколько минут.

— Вы здесь хозяин? — спросил джентльмен.

— Я, сэр.

— Знаете вы меня?

— Нет, сэр.

— Фамилия моя — Слорк, — сказал джентльмен.

Содержатель слегка кивнул головой.

— Слорк, сэр, — повторил джентльмен надменным тоном. — Теперь, надеюсь, вы знаете меня?

Содержатель почесал затылок, взглянул на потолок, на незнакомца и улыбнулся весьма слабо.

— Знаете ли вы меня теперь, сэр? — повторил незнакомец сердитым тоном.

Содержатель сделал над собою великое усилие и, наконец, продолжая чесать затылок, проговорил сквозь зубы:

— Нет, сэр, не имею этой чести.

— Великий боже! — вскрикнул незнакомец, ударив по столу сжатым кулаком. — И вот вам популярность!

Хозяин невольно попятился к дверям; но мистер Слорк удержал его и, бросив на него свирепый взгляд, продолжал таким образом:

— Вот она вам, вот, вот благодарность толпы за целые годы неутомимых трудов, пожертвований, лишений, благороднейших стремлений! Останавливаясь на полдороге, выхожу из кареты, мокрый и усталый, и — ни одного восклицания, ни одного восторженного крика из этой низкой и презренной толпы? Колокола безмолвствуют, и самое произнесение моего имени ни в ком не возбуждает радостного чувства! Стоит из-за чего тонуть всю свою жизнь в этом океане чернильных партий и вражды! — заключил взволнованный мистер Слорк, расхаживая взад и вперед.

— Не угодно ли водочки, сэр?

— Бутылку рому и воды! — сказал мистер Слорк, окидывая горделивым взглядом содержателя гостиницы. — Разведен ли у вас огонь где-нибудь?

— Я прикажу развести его здесь, сэр, — отвечал содержатель.

— В этом камине? Это будет слишком долго: комната не нагреется до полуночи, — возразил мистер Слорк. — Есть у вас кто-нибудь в кухне?

На кухне не было ни души. Огонь горел там великолепно. Гости все разошлись, и дверь уже была заперта на ночь.

— В таком случае, я буду пить свой пунш на кухне у камина, — сказал мистер Слорк.

Путешественник взял шляпу и газету и торжественно последовал за хозяином в этот скромный номер. Здесь он поместился у камина на мягкой софе, развернул газету и принялся читать и прихлебывать пунш с выражением величественного презрения и досады.

Но уж, вероятно, по распоряжениям судьбы, какой-то демон раздора пробежал в эту самую минуту по всем апартаментам «Сарациновой головы» и, позавидовав обоюдному спокойствию господ журналистов, решился стравить их, как борзых собак, для собственного наслаждения и потехи. Под влиянием этого злого духа в голове мистера Боба Сойера сформировалась весьма странная мысль, которую он и выразил в следующей форме:

— A ведь огонь-то у нас потух, господа. Что мы станем делать? После дождя тут и холодно, и сыро, не правда ли?

— И холодно, и сыро, — подтвердил мистер Пикквик, подернутый судорожной дрожью.

— Недурно было бы теперь раскурить сигару на кухне у камина: что вы на это скажете? — спросил Боб Сойер, подстрекаемый, конечно, тем же демоном раздора.

— Да, это было бы очень и очень недурно, — отвечал мистер Пикквик. — Что вы нам скажете на это, мистер Потт?

— Тут нечего и распространяться, господа: пойдемте в кухню. Огонь там превосходный, — сказал мистер Пот.

И на этом основании все четверо путешественников, каждый со своим стаканом в руке, отправились на кухню в сопровождении мистера Уэллера, который взялся показывать дорогу в этот апартамент.

Незнакомец продолжал читать. Вдруг он поднял глаза и остолбенел. Мистер Потт взглянул и обомлел.

— Что с вами? — прошептал мистер Пикквик.

— Эта пресмыкающаяся гадина! — воскликнул мистер Потт.

— Какая гадина? — сказал мистер Пикквик, с беспокойством озираясь кругом, из опасения наступить на черного таракана или на паука.

— Эта гадина, — прошептал Потт, схватив мистера Пикквика за руку и указывая ему на незнакомца, — эта гадина — Слорк, издатель «Журавля».

— Так уйдемте же отсюда назад, — шепнул мистер Пикквик!

— О, нет, сэр, никогда! — отвечал Потт. — Никогда!

С этими словами журналист стремительно бросился вперед, уселся на противоположной софе и, вынув один номер из толстой пачки газет, принялся читать напротив своего врага.

Само собою разумеется, что мистер Потт читал «Журавля», а мистер Слорк — «Интансвильскую синицу». И само собою разумеется, что оба журналиста выражали вслух свое обоюдное презрение и мнения их появлялись в такой отрывочной форме:

— «Нелепо. — Дико. — Низко. — Грязно. — Бесчестно. — Шарлатан. — Наглец. — Нравственный урод. — Змей. — Идиот» и прочее, и прочее.

Мистер Боб Сойер и Бен Аллен смотрели с невыразимым наслаждением на эти энергичные выражения взаимной ненависти и соперничества двух журналистов, и, вдохновенные этой сценой, молодые люди покуривали и затягивались с величайшим аппетитом. Наконец, Боб Сойер отважился подойти к мистеру Слорку и сказал ему учтивым тоном:

— Не можете ли, сэр, одолжить мне эту газету, когда вы прочтете ее?

— С моим удовольствием, сэр; только предупреждаю вас, что вы ничего интересного не найдете в этом презренном листе, — отвечал Слорк, бросив сатанинский взгляд на мистера Потта.

— A вот я скоро передам вам эту газету, если хотите, — сказал Потт, бледный и дрожащий от злости. — Ха, ха, ха! Дерзость этого грубияна развеселит вас на целый вечер.

Ужасные слова «презренный лист» и «грубиян» были произнесены с особенной выразительностью и эффектом. Лица обоих журналистов запылали неукротимым бешенством и злобой.

— Болтовня этого жалкого писаки отвратительна в полном смысле, — сказал Потт, делая вид, что обращается исключительно к Бобу Сойеру.

Здесь мистер Слорк засмеялся от чистого сердца и сказал, что бесстыдство этого шарлатана забавляет его как нельзя больше.

— Не могу и выразить своего отвращения к этому бешеному грубияну! — сказал Потт, побагровевший от злости.

— Читали вы когда-нибудь глупое и пошлое маранье этого забияки? — спросил Слорк мистера Боба Сойера.

— Нет, не читал, — отвечал Боб. — А разве он пишет очень дурно?

— Ужасно, ужасно! — отозвался мистер Слорк.

— Поразительное бесстыдство! — воскликнул мистер Потт, притворяясь углубленным в чтение «Журавля».

— Конечно, вам неприятно будет видеть эти бессмысленные выходки низости, злобы, криводушия, клятвопреступничества, измены, варварской надутости в мыслях и чувствах, — сказал Слорк, передавая «Синицу» мистеру Бобу Сойеру; — зато, вероятно, вас очень позабавит и рассмешит уморительный слот этого безграмотного болтуна.

— Что вы сказали, сэр? — спросил Потт, озирая своего противника с выражением неописуемой ярости.

— A вам какая нужда до моих слов? — отвечал мистер Слорк.

— Вы назвали меня безграмотным болтуном, сэр?

— Назвал и повторяю еще, что вы безграмотный болтун, сэр, бессмысленный писака, сэр, шарлатан, невежда, негодяй, сэр. Довольно ли с вас этого! Ха, ха, ха!

Мистер Потт не произнес ни одного слова в ответ на эти оскорбительные шутки, но, вставая торжественно со своего места, скомкал номер «Журавля», бросил его на пол, придавил, притиснул, растоптал и потом, без церемонии, зашвырнул в пылающий камин.

— Вот мой ответ, милостивые государи! — сказал Потт, величественно отступая от камина. — И точно так бы поступил я с этой гадиной, если бы, к счастью для нее, не стесняли меня законы моего отечества!

— Блудлив, как кошка, труслив, как заяц! — вскричал Слорк, вставая с места. — Нет, господа, есть на свете негодяи, для которых ничего не значит покровительство отечественных законов!

— Слушайте, слушайте! — сказал Боб Сойер.

— Вот это потеха, так потеха! — заметил мистер Бен Аллен.

— Блудлив, как кошка, труслив, как заяц! — повторил Слорк, постепенно возвышая свой голос.

— Изверг!.. Не хочется только рук марать! — отвечал Потт.

— Слышите, господа? Ему не хочется только рук марать! — повторил мистер Слорк презрительным тоном. — Ха, ха, ха! Ведь это не то чтобы он трусил или боялся — нет, нет! Рук ему не хочется марать! Ха, ха!

— Сэр! — вскликнул мистер Потт, выведенный окончательно из себя этим ужасным сарказмом. — Сэр! Объявляю здесь перед всеми, что я считаю вас пресмыкающейся гадиной, ехидной, ползучей змеей. Своими бесчестными и бесстыдными выходками, сэр, вы давно поставили себя вне всякого покровительства законов, и раздавить вас, как презренную гадину, сэр, значило бы…

Но, не дожидаясь окончания этой речи, взбешенный «Журавль» схватил свой дорожный чемоданчик, наполненный разными хрупкими вещами, и неистово устремился к тому месту, где стоял его противник.

— Господа! — вскричал мистер Пикквик, когда Потт в свою очередь вооружился кочергой и мужественно приготовился к обороне. — Господа… ради бога… помогите… Самуэль… сюда… Эй, кто-нибудь!

И, произнося эти бессвязные восклицания, мистер Пикквик ринулся между сражающимися весьма кстати для того, чтобы, с одной стороны, принять на свое старческое тело брошенный чемодан, с другой — сильный удар кочерги. Трудно решить, какие последствия могли бы произойти отсюда для великодушного мужа, тщетно старавшегося разнять исступленных представителей двух противоположных партий, если бы не подоспел на выручку мистер Самуэль Уэллер. Не говоря дурного слова, этот джентльмен нахлобучил мучным мешком могущественного Потта и, отпихнув его в сторону, вырвал сильной рукой чемодан из рук разъяренного Слорка.

 

— Я задушу вас, разбойники, если вы не уйметесь! — закричал громовым голосом мистер Уэллер. — Вы что тут зевали, господа?

Последнее обращение относилось к господам Бену Аллену и Бобу Сойеру, не принимавшим никакого участия в этой битве. Им было очень весело, и притом впереди предстояла для них отрадная перспектива пустить кровь первому джентльмену, который будет оглушен неприятельским ударом.

— Ступайте спать по своим номерам, — сказал мистер Уэллер, обращаясь к обоим журналистам, — не то я скручу вас обоих по рукам и по ногам и положу на одну постель. А вам, сэр, тут нечего делать с сумасшедшими людьми. Пойдемте.

Сказав это, Самуэль взял за руку своего господина и повел его в солнечный номер, между тем как разъяренные журналисты, продолжая изрыгать угрозы и проклятия друг против друга, были разведены по своим спальням под руководством хозяина «Сарациновой головы» и молодых врачей, которые все еще не теряли надежды пустить кровь кому-нибудь из них.

Поутру на другой день журналисты встали очень рано и, не простившись ни с кем, разъехались в двух разных дилижансах. Погода прояснилась, солнце заблистало, и наши путешественники еще раз обратили свои лица к британской столице.

 

⇐ Предыдущая33343536373839404142Следующая ⇒

Поделиться: