Глава 5. Гармоническое развитие средствами труда и искусства

1.Родители не должны верить тому, что только в элитарных школах должны преподаваться основы искусства и куль-туры

Убежден, что в сельских, экологи-чески чистых условиях, среди прекрасной природы больше возможностей для истин-но эстетического развития личности.

Тогда, готовясь к встрече с моими соленгинскими детьми, я ворошил в памяти и ранние ощущения, и те, которые пришли потом. Я попробовал вложить свои открыточки в привезенный директором эпидиаскоп -- и ахнул... На стене, в темной классной комнате вдруг вспыхнул свет Рембрандта, кроваво-глубинный, в отблесках которого мерцали озаренные, сияющие лица, и пейзажи Васильева, так схожие своей живой влажностью со здешними соленгинскими, и репинс-кий крестный ход с раскаленной пыльной дорогой и икононошением застыл на этой стене, и, конечно же, Боттичелли, и десятки портретов Франса Гальса, где запечатлен человеческий смех, от робкой улыбки до клокочущего хохота, и Святая Инесса кисти Хуана де Риберы, застывшая в своей удивительной чистоте, и страшные гориллоподобные ослиные физиономии Франсиско Гойи, а потом уже покажу Врубеля, кото-рого я так любил, и Серова, и Андерса Цорна, и Борисова-Мусатова... И планы -- мгновенно, как всегда,-- в этом моя слабость -- фантастические: не-пременно ребятам надо дать всю истории живописи, всю историю искусств.

В первом обзорном рассказе покажу им "Примаверу" Боттичелли и венециановскую "На пашне", и тропининскую "Кружевницу", и брюлловскую "Всад-ницу", и нестеровского отрока Варфоломея, и серовскую "Девочку с персиками", и женские групповые портреты Борисова-Мусатова.

Я пойду от общего объединяющего начала в искус-стве, а потому Боттичелли и Борисов-Мусатов будут мною объединены утонченностью линий, где непра-вильность пропорций создает ту реалистическую пра-вильность совершенства (тонкая нога Флоры -- срав-ните ее с Флорой Рембрандта и Флорой Рубенса), где вытянутость фигур, кистей рук будто создает слит-ность грезы и действительности, декоративную мону-ментальность с интимно-лирическим мотивом.

...Сегодня, оглядываясь назад, вспоминаю, сколько раз повторял опыт приобщения детей к искусству, сочинительству, творчеству. Десятками опытов и экспериментов я доказывал, что неспособных к худо-жественному творчеству детей нет, а успех эстети-ческого воспитания во многом зависит от того, в какой мере семья подключается к этой сложной работе. Об этом я расскажу в специальных главах книги, а сейчас постараемся, определив, что такое гармоническое вос-питание, увидеть, что дает оно детям, в какой мере оно связано с человеческим счастьем.

 

2. Гармоническое развитие -- это когда хотя бы в одной способности не утрачива-ется связь с другими способностями

Ребенок интуитивно чувствует красоту природы, и он не может не почувствовать красоту культуры, развернутую в творе-ниях великих художников. Без этой красо-ты не может быть ни полноценного семь-янина, ни гражданина, ни воспитателя!

Я уже вижу Ваню Золотых с распахнутыми салато-выми глазами, замершего от чудной боттичеллиевской мелодии, и Аллу Дочерняеву, с лица которой сошли вдруг скептические тени, и Зину Шугаеву, всю сжатую в комочек: как же вдруг такое показывает учитель ей, секретарю комсомольской организации; и Ромуськова вижу, красного как рак, ошарашенного обнажен-ностью чистоты, и Присмотрова вижу, вдруг проснув-шегося, оживленного -- а то вечно подремывает, откинув голову назад и вытянув через вторую парту длинные ноги в коричневых валенках.

А мои открыточки на стене еще лучше самых изысканных репродукций: что они поистерлись, даже интереснее, точно древность пятисотлетней древности отпечаталась на них, и воздушность необыкновенная проглянула, и даже те трещинки на бумаге так кстати, и стершиеся уголочки, и разлом посреди трех граций так уместен. От темноты в классной комнате, и оттого, что воспроизвелся мой мир здесь, на стене, и я в этом мире распорядитель, и мои открыточки заговорили в этом морозном тихом лесном уголке (за окном метель, швыряет ветер синие кружева в стекло, хрустит снег под ногами прохожих, доносится скрипящий шепот покачивающихся сосен),-- что-то возвышенно-нежное перекатывается от меня к детям, к их чистым лицам, и от этого и у них, и у меня на душе становится легче и светлее. Как много можно рассказать, когда есть покой, когда есть живая темнота, составленная из жадно глядящих глаз. А потому и слова, и ассо-циации, и подтекст в сказанном -- многомерны, ибо ты говоришь не вообще, не только о том, что сказалВазари или Синьорелли, Данте или Борисов-Муса-тов,-- а эти имена выскакивают сами по себе, правда, с оговорками: может, я не точен, может, кто-нибудь из вас уточнит потом для себя, только я так вижу, так чувствую, и вы уж, миленькие, извините меня, и ты, Ванечка Золотых, извини, и ты, Аллочка Дочерняева, и ты, весь красненький Ромуськов, извини. И я говорю, разумеется, со всем не о Боттичелли, а о том, что видел в жизни, о своей мечте, о своих надеждах говорю, о своем понимании окружающего. И в текст моего рассказа вкрапливается невольно жизнь, неволь-но потому, что я сам и есть жизнь. И сердце под-сказывает, что здесь, в этой прекрасной тишине, так же тихо, нежно и прекрасно, как там, в лесу, где растут крохотные волнушечки, где в первозданности застыл и живет неостанавливающийся вечный покой, где такое же совершенство всегда, как и у продуман-ного расчетливого Боттичелли,-- вот его геометрия фигур, где все так неоднозначно связано, а потому и завершено, где каждая фигура, каждый изгиб таин-ственно совершенен. Всему злому противостоит вот это восхитительное сплетение нежнейших рук, которые, прикасаясь, не прикасаются друг к дружке, это не прикосновение, это как дуновение теплого ветерка.

Я говорю о трех грациях -- Любви, Целомудрии, Наслаждении.

 

3. Постижение смысла Любви, Целомудрия и Наслаждения есть главная, никем не раскрытая еще тайна становле-ния высоконравственной личности.

Если эти три начала захватывают личность, человек способен обрести и свою подлин-ную свободу, и свое подлинное творческое "я", и силу для преодоления трудностей на своем жизненном пути. Смысл семей-ного воспитания -- заронить в детские души потребность истинного счастья.

... А рядом, рассказываю я детям, юноша -- Меркурий. И, по всей вероятности, грации влюблены в этого восхитительного юношу, но что поделаешь, он отвер-нулся, и это сблизило девушек. Понимаете, не рассо-рились они друг с другом, а, напротив, соединились в своей отторгнутости, которая так близка к тихому стону, к смирению. Меркурию, быть может, нужна другая мечта, другое совершенство, а может, ему пока просто нет дела до этих изысканных существ. Посмот-рите, он еще мальчик: и не поймешь, то ли он вверх смотрит, задумавшись, то ли он плоды деревьев рассматривает. И он подобен грациям, и его лицо спо-койно, он полон непорочности, целомудрия и внутрен-него света, свойственного античным героям.

Рассказывая о Меркурии, подчеркиваю, что у каж-дого должен быть этот простой свет, не приглушаемый телесным раздроблением, и что он есть -- в Ване Золотых есть, и в Анечке, и у Аллы Дочерняевой, и открывается этот свет в юности, и нельзя его обращать в разменную монету, снижать его достоинство, обес-ценивать.

Я умышленно делаю упор на одухотворенность Меркурия, потому что в моем классе есть свои Мерку-рии и грации, и они страдают так же, как и боттичеллиевские, но, в отличие от последних, их раздирает вражда. И мой юный Меркурий, Коля Лекарев, следит за моей речью, в темноте мы видим друг друга, и я беспощаден в своем анализе и он будто просит меня: "Довольно о Меркурии",-- а я не останавливаюсь и совершаю педагогическую ошибку. Потом я снова говорю о Мусатове и Боттичелли, о родстве их линий. Рядом на стене два фрагмента -- мусатовский "Водо-ем", две женские фигуры в бледно-сиреневом, такая же легкость одежд, как и у Боттичелли, такая же склоненность головок, такой же болезненно-робкий поворот тела, такая же сосредоточенность на своей одухотворенности, такое же свечение изнутри -- нет контрастных зон света и тени, как у Рембрандта, Рубенса, Врубеля. И линия не замыкает контур, она существует лишь условно, слита с этим вечным миром тишины, красоты природы, ее летящий бег создает выразительность и экспрессию, материализует внут-ренний свет, придает универсальный смысл человеческой красоте, наполненной прежде всего нравственнымсодержанием, духовным порывом.

 

4. Детей надо учить мужеству и долготерпению.

Духовное наслаждение свободой и любовью может прийти лишь к тому, кто умеет ждать. Ждать и трудиться, в поте лица своего сызмальства добывая и хлеб насущный, духовную пищу и все то, что приносит радость другим.

...Я обращаю внимание на то, что оба столь далекие друг от друга и столь близкие друг к другу художника объединены внутренним собственным трагизмом, ко-торый позволил им приподняться в этом мире до глу-бины понимания возвышенного и совершенного. Оба были в детстве слабы здоровьем, оба некрасивы, оба замыкались в себе. А Борисов-Мусатов был горбуном, это значит -- насмешки окружающих, и косые взгля-ды девочек, и тайное страдание от ощущения собствен-ной неполноценности. И тогда сосредоточенность на себе, фантазирую я, приводит к выдвижению сверхза-дачи: стать с помощью силы, таланта, упорства в труде вровень с другими, выше. Я говорю о маленьком росте Наполеона, Суворова, Пушкина, потому что в моем классе есть Ваня Золотых, который страдает от своего малого роста: его и в игры не берут, и девчонки над ним посмеиваются, и сам он в сторонке держится. И я говорю, что этот самый рост -- ерунда, нелепость, что это нечто второстепенное, а вот сила духа, нравст-венная чистота и умение выдвинуть сверхзадачу, взять на себя груз чуть-чуть выше того, какой можешь поднять,-- в этом основа человека. И я говорю, что стоит только увлечься человеку сверхзадачей, как она меняет весь его облик: и глаза становятся другими, и движения уверенными, и достоинства прибавляется, и исчезает щемящее ощущение одиночества, ибо ты уже не один, а рядом с тобой второе твое, тайное "я", кото-рое тебя постоянно поддерживает, дает силы, возвы-шает тебя в собственных глазах. И не случайно в народе говорят: мал золотник, да дорог. И Ваня Золотых, и Зоя Краева, пигалицей ее зовут, чуть-чуть расправляют плечики: они благодарны мне за мои доб-рые рассказы о таком далеком для них Боттичелли, об этом горбуне Мусатове. И протестуют мои три гра-ции -- Алла Дочерняева, Оля Самойлова и Зина Шугаева. И юный меркурий -- Коля Лекарев и другой меркурий -- Саша Коробов тоже протестуют. И их протест скрыт: не к чему придраться. Я через некото-рое время зажгу свет, и Оля Самойлова, точно в наготе ее застану, опустит глаза, а через некоторое время вскинет ресницы -- скажет будто: "Конечно, вы избрали изысканный путь распра-вы со мной. Я знаю, что вы имели в виду, когда гово-рили о картинах. Можно подумать, я виновата в том, что красива. Пусть и другие будут себе красивыми на здоровье. И не виновата я в том, что все они, эти ваши меркурии, липнут ко мне, очень они мне нужны. И не виновата я в том, что у меня грудь такая пышная, и что губы вишневые, и глаза большие, и руки краси-вые, и косы красивые. И вообще, я что хочу, то и буду делать. Здесь мне нравится Коробов, и я никому не отдам его. А еще мне нравится ваш приятель, Вадим Жалов. Разница в годах небольшая. И мама знает, что он мне нравится..."

И не принимает моей философии Оля Самойлова, потому что у нее уже все размечено в жизни, и я буду проходить завтра синим вечером по лесу и увижу ее длинные руки в белом свитере на спине у Вадима Жалова, и приподнятые каблучки замечу, и долго ли они будут так стоять, я не знаю, мне стыдно будет, я уйду, чертыхаясь, а завтра скажу Вадиму:

-- Мало тебе женщин в поселке?

А он мне ответит:

-- Тут совсем другое.

-- Но она же моя ученица.

-- А я не возражаю, учи ее на здоровье. Хорошо учи!

И я остаюсь весь в дураках с этой моей Грацией, с Целомудрием и со всем набором проповедуемых мной Духовных ценностей. И Оля сейчас, при свете, об этом мне будто и говорит: "Ты делай свое. Рассказывай, это все интересно, только ко мне никакого отношения это не имеет".

И Алла Дочерняева фыркнет, вскинет плечом, дунет углом своих красивых Джокондовых губ на прядь волос и пройдет мимо меня.

И два меркурия -- Коля и Саша -- на глазах у меня будут кокетничать со всеми грациями сразу, и соперничать между собой будут, и лихостью своей лю-боваться будут -- этак сиганут через парты, а потом рукой до потолка достанут, а потом один другого подхватит, взвалит на плечо -- сил невпроворот -- вот вам и вся педагогическая "примавера". И только Ваня Золотых, как совсем чистенький подберезовичек, бу-дет видеть все, и не скроешься от его беззащитной салатовости глаз, робко подойдет ко мне, покраснеет и станет невпопад лепетать, называя Меркурия Мерку-ловым, точно он гоголевский герой или рабочий из деревоотделочного цеха:

-- А почему у Меркулова тапочки с дырками?

-- Какие тапочки? -- всполошусь я.

-- А у него вроде бы как носки или сапоги, только без подметок, и все пальцы видны. А все остальные босиком...

"Неужели,-- думаю я,-- он все время рассмат-ривал, кто во что обут?" А я действительно не замечал до этого, что все босые, а Меркурий в дырявых сапогах. И в самом деле, я смотрю на репродукции и вижу, что Меркурий в обуви, и говорю Ване Золотых, что это обувь была такая, и что он не босой совсем, что есть и подметка под ступней, но ее не видно.

-- В том-то и дело,-- говорит Ваня.-- Нет подметок. Я долго смотрел.

Я снова пытаюсь увидеть низ обуви, и не вижу, и в конце концов говорю Ване:

-- Да разве в этом дело!

Ваня глядит на меня, а я на него, и он при своем "Нет подметок", и глаз своих не сводит с меня.

 

5. В приземленности детского восприятия, в неприхотливом здравом смысле ребенка таится истинная народность, ко-торую нужно оберегать и всячески развер-тывать.

А потом я долго и мучительно думал, и мне казалось, что я подхожу к своим педагогическим открытиям. Тапочки Меркурия долго не выходили у меня из головы. И то, как отвратительно повел я себя в разго-воре с Ваней Золотых. Мне бы тогда, пусть даже в этом случае с "Примаверой", восхититься наблюдательностью Вани, приостановить движение моего самолю-бования, унять фонтан превосходства и сказать:

"Ах, как здорово! Я десять лет смотрю на эту репродукцию и ни разу не замечал, что только Мер-курий одет в сандалии, а Ваня заметил, до чего глаз точный у Вани".

И насторожились бы глаза у других ребят (всерьез ли говорит учитель или издевается?), приподнялись бы ушки, как у кроликов, и стал бы каждый выискивать то, чего нет или едва заметно в картине:

"А что за узор на одежде Меркурия? Это языки пламени? Это цветы?"

"А это одежда? Это тога!"

"А язычки пламени опущены почему-то вниз".

"Да, точно перевернуты! Это тоже что-то значит?"

"Конечно, значит..." (Идет новое пояснение.)

"А сплетенные руки граций напоминают цветок..."

"А Брюсов вот пишет, обращаясь к Боттичелли: "Руки в знаке креста подняты".

"А что значит вот этот вопрос поэта: "Возложил Сандро Боттичелли картины свои на костер?"

"А это обращение к нему: "Ты ль решил, чтоб слезой черно-палевой /Оплывала Венер нагота, /А народ, продолжая опаливать /Соблазн сатаны, хохотал?"Что же, Боттичелли был безразличен к кострам инквизиции?"

"А почему к нему не было претензий ни со стороны Савонаролы, ни со стороны его противников. Что же, и инквизиция была им довольна?"

"А что, красота и дым костров совместимы?"

... Конечно же, я рассказывал и о кострах, и о Брюсове, и об исканиях русской интеллигенции, и о палачестве Ренессанса, и о возрождении идеалов Красоты. Но в моем рассказе не было той основы, кото-рая бы скрепила мое настроение с детской ясностью. И я убежден теперь, что вопрос Вани Золотых о тапочках был самым великим достижением моим, которое я опрокинул своей пренебрежительной самовлюблен-ностью.

... Всматриваясь в сегодняшнюю жизнь подростков, невольно отмечаешь и такую особенность: острый интерес молодежи к искусству, к политике, к гло-бальным вопросам бытия. Я вовсе не противоречу себе. Детей, выбившихся из нормальной колеи, не более че-тырех процентов. Это тоже очень много. Но каковы дети из оставшихся девяноста шести процентов? Могу с уверенностью сказать, что тридцать процентов из них -- дети не просто одаренные и трудолюбивые, но это и личности, хорошо представляющие то, как они будут жить дальше, как будут воспитывать своих детей, как будут строить свои семьи. Чего недостает сегодня этим де-тям? Трудовой закалки, способности длительное время выполнять ту однообразную нетворческую работу, которая вырабатывает и характер, и практическую цепкость, и целеустремленность. Каков самый серьезный их недостаток? Лень, ведущая к иждивенчеству, к излишней мечтательности, к утрате своих дарований, способностей.

Каковы оставшиеся шестьдесят шесть процентов? Это дети, главный порок которых составляет так называемая конформность. Делают все, что скажут папа и мама, учитель и това-рищи. Верят газетам и книгам. Безропотно подчиня-ются любым внешним требованиям. Надеются, что в жизни все образуется само собой, поэтому не надо суетиться, усердствовать. Надо брать от жизни все, что можно взять.

Основной их порок -- лень, возведенная в квадрат. От нее вялость и апатия, безразличие к духовным ценностям. Что делать родителям с этими детьми?Признать надо с совместного решения: так жить больше нельзя. И искать вместе резервы: сокращать сон, вводить разнообразный труд, разрабатывать с ребенком кратковременные и долгосрочные программы. Конечно же, я условно называю совместную разумную деятельность "программой". Так вот, разрабатывая направления совместных поисков, надо быть мягким и доверчивым, уважительным и любящим, ибо с помощью авторитарных приемов (насилие, приказ и пр.)можно лишь сломать личность и потерять навсегда свое чадо.

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: