Из дневника Навани Холин, джесесач, 1174 г.

 

Каладин придавил каменный обломок к стене расщелины, и тот остался висеть на том же месте.

— Ладно, — сказал он, отступая назад.

Подпрыгнув, Камень ухватился за булыжник и повис на нем, согнув ноги. Его глубокий, гулкий смех эхом прокатился по ущелью.

— На этот раз он меня держит!

Сигзил сделал пометку в своем блокноте.

— Хорошо. Продолжай висеть, Камень.

— Сколько еще? — спросил тот.

— Пока не упадешь.

— Пока я что?.. — Огромный рогоед нахмурился, вцепившись в камень двумя руками. — Мне больше не нравятся эти эксперименты.

— О, только не хнычь, — сказал Каладин, скрестив руки на груди, и прислонился к стене рядом с Камнем.

Дно ущелья возле них освещалось сферами, виднелись ветви лоз, разный мусор и цветущие растения.

— Падать не высоко.

— Дело не в падении, — пожаловался Камень. — Дело в моих руках. Я большой, как видишь.

— Так ведь хорошо, что у тебя есть большие руки, которые могут тебя держать.

— Думаю, дело в другом, — проворчал Камень. — Хватка не так хороша, и я...

Булыжник отвалился от стены, и рогоед упал вниз. Каладин схватил Камня за руку и помог подняться, пока тот приходил в себя.

— Двадцать секунд, — заметил Сигзил. — Не так уж долго.

— Я тебя предупреждал, — сказал Каладин, подобрав упавший булыжник. — Он будет висеть дольше, если я использую больше штормсвета.

— Полагаю, нам нужно от чего-то отталкиваться.

Сигзил порылся в кармане и вытащил мерцающий бриллиантовый обломок, самую мелкую сферу.

— Вытяни из него весь штормсвет и помести его в булыжник. Потом Камень снова повиснет на нем, а мы посмотрим, как долго это продлится.

Камень застонал:

— Мои бедные руки...

— Эй, манча, — отозвался из глубины ущелья Лоупен. — У тебя их хотя бы две, верно?

Хердазианин следил за тем, чтобы никто из новых рекрутов случайно не забрел сюда и не увидел, чем занимается Каладин. Это было маловероятно — новички практиковались через несколько расщелин отсюда, но Каладин предпочел, чтобы кто-то все равно стоял на страже.

«В конце концов они все узнают, так или иначе, — подумал капитан мостовиков, взяв у Сигзила сферу-обломок. — Не это ли ты недавно обещал Сил? Что позволишь превратить себя в Сияющего?»

Резко вдохнув, Каладин втянул штормсвет из обломка, а затем перелил его в булыжник. С каждым разом у него получалось все лучше: сначала втягиваешь штормсвет в руку, а потом словно покрываешь булыжник слоем светящейся краски. Штормсвет впитался, и когда Каладин прижал камень к стене, тот остался на месте.

От булыжника поднимались струйки светящегося дыма.

— Наверное, не стоит заставлять Камня висеть на нем, — сказал Каладин. — Если тебе нужно от чего-то отталкиваться, почему просто не посчитать, сколько он продержится на стене сам по себе?

— Ну, это не так забавно, — сказал Сигзил. — Но, ладно.

Он продолжил записывать цифры у себя в блокноте. Многие мостовики могли бы почувствовать себя неловко при виде подобного зрелища. Письмо воспринималось как занятие не мужское, более того — богохульное, даже несмотря на то, что Сигзил писал глифами.

К счастью, сегодня Каладина сопровождали Сигзил, Камень и Лоупен — все иностранцы из разных мест со своими обычаями. В Хердазе формально исповедовали воринизм, но на самом деле у них имелась своя версия религии, а Лоупен, похоже, не имел ничего против мужчин, умеющих писать.

— Ну что, — сказал Камень, пока они ждали. — Наш Благословленный Штормом лидер, ты же говорил, что умеешь еще кое-что, ведь так?

— Летать! — снова отозвался Лоупен.

— Я не умею летать, — сухо ответил Каладин.

— Ходить по стенам!

— Пробовал уже, — сказал Каладин. — И чуть не разбил голову, когда упал.

— Ух, ганчо, не можешь ни летать, ни по стенам ходить? Мне нужно чем-то впечатлять женщин. И по-моему, для этого недостаточно лепить камни к стенам.

— Думаю, такое впечатлит любую, — ответил Сигзил. — Ведь нарушаются законы природы.

— Вижу, ты совсем не общался с хердазианскими женщинами, — вздохнул Лоупен. — Серьезно, я думаю нам лучше снова попытать счастья с полетом. Это было бы идеально.

— Есть еще кое-то, — сказал Каладин. — Не полет, но все равно полезно. Только я не уверен, что смогу повторить. Ни разу не делал этого сознательно.

— Щит, — догадался Камень, который стоял возле стены и не отводил глаз от булыжника. — На поле боя, когда паршенди стреляли в нас. Их стрелы попали в твой щит. Все их стрелы.

— Верно, — согласился Каладин.

— Нужно проверить, — сказал Сигзил. — Нам понадобится лук.

— Спрены, — Камень указал на стену. — Они притягивают его к стене.

— Что? — спросил Сигзил, пробираясь, чтобы взглянуть на висящий булыжник. — Я ничего не вижу.

— Значит, они не желают, чтобы их увидели. Мои извинения, мафа’лики, — кивнул он в их сторону.

Сигзил нахмурился и присмотрелся внимательнее, достав сферу для освещения. К нему присоединился Каладин. Когда он вгляделся внимательнее, у него получилось увидеть маленьких фиолетовых спренов.

— Они там, Сиг, — подтвердил Каладин.

— Тогда почему я их не вижу?

— Это связано с моими способностями, — ответил Каладин, бросив взгляд на Сил, которая сидела в трещине скалы неподалеку. Она свесила ногу и покачивала ею.

— Но, Камень…

— Я алайи’ику, — пояснил Камень, приложив руку к груди.

— И это значит? — нетерпеливо спросил Сигзил.

— Что я могу видеть спренов, а ты нет. — Камень положил руку на плечо невысокого мужчины. — Не переживай, друг. Я не виню тебя за то, что ты слеп. Таково большинство низинников. Видишь ли, все дело в воздухе — он не дает твоим мозгам работать как положено.

Сигзил нахмурился, но сделал несколько заметок, не переставая рассеянно шевелить пальцами. Засекал время? В конце концов булыжник отвалился от стены, выпустив несколько последних струек штормсвета, когда коснулся земли.

— Значительно больше минуты. Я насчитал восемьдесят семь секунд, — сказал Сигзил и посмотрел на остальных.

— Мы тоже должны были засекать? — спросил Каладин, глянув на Камня, который в ответ пожал плечами.

Сигзил вздохнул.

— Девяносто одна секунда, — крикнул Лоупен. — Не стоит благодарности.

Сигзил присел на камень, проигнорировав несколько торчавших из мха костей, и записал еще что-то в блокнот. Он нахмурился.

— Ха! — воскликнул Камень, присаживаясь на корточки возле него. — Выглядишь так, будто тухлых яиц наелся. Что случилось?

— Я не знаю, что делаю, Камень, — ответил Сигзил. — Мой наставник научил меня задавать вопросы и находить точные ответы. Но как я могу быть точным? Мне бы понадобились часы, чтобы засекать время, но они слишком дорогие. И даже если бы они у нас были, я не знаю, как измерять штормсвет!

— Обломками, — предложил Каладин. — Драгоценные камни тщательно взвешивают до того, как покрывают стеклом.

— Все ли они удерживают одинаковое количество штормсвета? — спросил Сигзил. — Нам известно, что необработанные камни не так хорошо справляются с этим, как ограненные. Так, выходит, что в камне, который огранили качественнее, будет больше света? К тому же, штормсвет постепенно вытекает из сферы. Сколько времени прошло после того, как тот обломок зарядили, и сколько света из него ушло с тех пор? И все ли они теряют свет с одинаковой скоростью? Мы слишком мало знаем. Мне кажется, что я, возможно, напрасно трачу ваше время, сэр.

— Не напрасно, — сказал Лоупен, присоединяясь к ним.

Зевнув, однорукий хердазианин присел на камень рядом с Сигзилом и заставил его немного подвинуться.

— Может, нам просто нужно исследовать другие вещи, а?

— Например? — спросил Каладин.

— Ну, ганчо, смог бы ты прилепить к стене меня?

— Я… я не знаю, — засомневался Каладин.

— Похоже, не лишне узнать, верно? — сказал Лоупен, вставая. — Попробуем?

Каладин бросил взгляд на Сигзила. Тот пожал плечами.

Каладин втянул штормсвет. Незатихающая буря наполнила его изнутри и, словно пытаясь вырваться из заточения, ударяла по коже. Он направил штормсвет в руку и приложил ее к стене, окрашивая камни свечением.

Глубоко вздохнув, Каладин поднял Лоупена и прижал покрепче. Из-за его худобы сделать это было поразительно легко, особенно когда штормсвет бурлил у Каладина в венах.

Когда он нерешительно шагнул назад, хердазианин остался висеть на месте — его военная форма, сбившаяся складками на спине за подмышками, прилипла к стене.

— Сработало! — ухмыльнулся Лоупен.

— Может пригодиться, — сказал Камень, почесывая свою странно подстриженную рогоедскую бородку. — Да, именно такие вещи мы и должны исследовать. Ты солдат, Каладин. Сможешь использовать это в бою?

Каладин медленно кивнул, и в его воображении всплыли десятки возможностей. Что, если враги пробегут по полосе света, которую он оставит на земле? Смог бы он остановить повозку на ходу? А воткнуть копье во вражеский щит и затем вырвать его из рук?

— Как ты себя чувствуешь, Лоупен? — спросил Камень. — Не больно?

— Неа, — ответил Лоупен, раскачиваясь. — Только переживаю, что моя куртка порвется или пуговицы отскочат. О-о. У меня к тебе вопрос! Что однорукий хердазианин сделал с тем, кто прилепил его к стене?

— Я… я не знаю, — нахмурился Каладин.

— Ничего — у него рука не поднялась, — ответил Лоупен и расхохотался.

Сигзил застонал, а Камень рассмеялся. Сил подняла голову и метнулась к Каладину.

— Это была шутка? — спросила она негромко.

— Да, — ответил Каладин. — И явно не смешная.

— Эй, не говори так! — сказал Лоупен, все еще посмеиваясь. — Это самая лучшая шутка, которую я знаю. И поверь мне, я специалист в области шуток про одноруких хердазиан. Моя мама всегда говорит: «Лоупен, ты должен научиться смеяться до того, как начнут другие. Тогда ты украдешь у них смех, и он будет только твой». Она очень мудрая женщина. Как-то я принес ей голову чуллы.

— Ты… Что? — заморгал от удивления Каладин.

— Голова чуллы. Очень вкусная.

— Ты странный человек, Лоупен.

— Нет, — вмешался Камень. — Это и правда очень вкусно. Голова — вкуснейшая часть чуллы.

— Я верю вам двоим на слово, — сказал Каладин. — Но до определенного предела.

Он потянулся к Лоупену и взял его за руку, когда штормсвет, который удерживал того на месте, начал гаснуть. Камень схватил мостовика за пояс, и они помогли ему спуститься.

— Ладно, — сказал Каладин, инстинктивно пытаясь определить время по солнцу, хотя его не было видно в узкой расщелине над головой. — Давайте поэкспериментируем.

 

* * *

Каладин бежал по дну ущелья, и буря подгоняла его изнутри. Его движения испугали несколько оборцветов, и растения резко втянулись, словно сжимающиеся ладони. Лозы на стенах задрожали и поползли вверх.

Каладин промчался, разбрызгав воду, и перепрыгнул через гору обломков, оставляя за собой след из штормсвета. Он переполнял его и рвался наружу. Так было проще его использовать — свет сам хотел потоком литься из Каладина. Мостовик направил его в копье.

Впереди, с тренировочными копьями наперевес, его ждали Лоупен, Камень и Сигзил. Лоупен был не очень хорош в бою: сказывалось отсутствие руки, но Камень с лихвой компенсировал этот недостаток. Рослый рогоед отказывался сражаться с паршенди и убивать, но сегодня согласился поучаствовать в тренировочном бою ради «эксперимента».

Он отменно владел копьем, а Сигзил — приемлемо. Встреться они на поле боя, три мостовика вместе могли бы доставить Каладину массу хлопот.

Но времена изменились.

Удивив рогоеда, Каладин бросил копье горизонтально в Камня, и тот поднял свое оружие, чтобы поставить блок. Штормсвет склеил копья Каладина и Камня вместе, образовав крест. Рогоед выругался, попытавшись развернуть свое копье для удара, но лишь стукнул себя в бок оружием Каладина.

Когда Лоупен нанес удар своим копьем, Каладин с легкостью направил его к земле одной рукой, наполнив наконечник копья штормсветом. Оружие попало в кучу мусора и прилипло к веткам и костям.

В бой вступил Сигзил, но его оружие прошло далеко от груди Каладина, когда тот шагнул в сторону. Капитан мостовиков подтолкнул копье и зарядил его ладонью, а затем швырнул в облипшее мхом и костями копье Лоупена, которое тот только что вытащил из мусора. Оба копья прилипли друг к другу.

Каладин проскользнул между Камнем и Сигзилом, заставив трех мостовиков сбиться в беспорядочную кучу и потерять равновесие, пока они пытались освободить свое оружие. Каладин зловеще улыбнулся, не спеша отбежав на другой конец расщелины. Подняв копье, он развернулся и запрыгал с ноги на ногу. Штормсвет побуждал его к действию. Удерживая столько света, стоять спокойно было практически невозможно.

«Давайте, давайте», — подумал он.

Когда штормсвет начал иссякать, остальные наконец-то разъединили копья и построились, чтобы снова встретить атаку.

Каладин побежал вперед. В тусклом свете ущелья поднимающийся от него светящийся дым был достаточно ярким, чтобы отбрасывать крутящиеся порывистые тени. Мостовик пронесся по лужам, разбрызгивая воду, холодившую его босые ступни. Каладин заранее снял ботинки, потому что хотел чувствовать под ногами каменное дно.

На этот раз трое мостовиков уперли древки копий в землю, будто отражая наступление. Каладин улыбнулся, ухватил свое копье за верхушку — как и другие, он пользовался тренировочным, без настоящего наконечника — и зарядил его штормсветом.

Он ударил своим копьем по копью Камня, намереваясь вырвать оружие из рук рогоеда. Но у Камня были другие планы — он с силой потянул копье на себя. Это застало Каладина врасплох, и он чуть не выпустил оружие из рук.

Лоупен и Сигзил быстро присоединились к атаке, чтобы зайти с двух сторон.

«Хорошо», — с гордостью подумал Каладин.

Он научил их такому боевому порядку, показав как работать на поле боя в команде.

Когда они подошли ближе, Каладин отпустил свое копье и выставил ногу. Штормсвет тек из его босых ног так же легко, как из рук. Скользящим движением ноги он оставил на земле светящуюся дугу. Сигзил наступил на нее и споткнулся, когда его ноги прилипли к штормсвету. В падении он попытался уколоть Каладина копьем, но удар получился совсем слабым.

Каладин всем весом навалился на Лоупена, чей удар прошел мимо цели. Он отпихнул хердазианина к стене и отскочил назад, прилепив мостовика к камню, который зарядил в тот короткий миг, когда они соприкоснулись.

— Ай, что опять? — простонал Лоупен.

Сигзил упал лицом в воду. Каладин едва успел улыбнуться, когда заметил, что Камень замахивается на него бревном.

Целое бревно. Как вообще Камню удалось его поднять? Каладин бросился из-под удара. Кувыркаясь по земле, он поцарапал руку, а Камень угодил бревном по дну ущелья.

Каладин издал рык, и штормсвет потек сквозь зубы, поднимаясь в воздух прямо перед ним. Юноша прыгнул на бревно Камня, когда тот снова попытался его поднять.

Приземлившись, Каладин со стуком придавил бревно к земле и набросился на Камня, а какая-то часть его гадала, о чем он вообще думал, ввязываясь в рукопашный бой с человеком в два раза тяжелее его самого. Он врезался в рогоеда и уронил его на землю, упав следом. Они покатились по зарослям мха, Камень пытался извернуться, чтобы схватить руки Каладина. Очевидно, рогоед когда-то учился борьбе.

Каладин направил штормсвет в землю. Ему он не помешает и движений не стеснит — это уже известно. Пока они боролись, к земле пристала сначала рука Камня, а затем и его торс.

Рогоед не сдавался и все еще пытался взять Каладина в захват. У него почти получилось, пока Каладин не оттолкнулся ногами, разворачивая их обоих. Тогда и другой локоть Камня коснулся земли и прилип к ней.

Каладин освободился и, пытаясь отдышаться, жадно хватал ртом воздух. Он откашлялся, из-за чего потерял большую часть оставшегося внутри штормсвета, и прислонился спиной к стене, вытирая пот с лица.

— Ха! — воскликнул Камень, распростертый на земле с раскинутыми в стороны руками. — Я почти тебя поймал. Ишь ты, скользкий, как пятый сын!

— Шторма, Камень, — ответил Каладин. — Чего бы я не отдал, чтобы вытащить тебя на поле боя. Ты впустую тратишь себя на кухне.

— Тебе не нравится еда? — усмехнулся Камень. — Придется состряпать что-то пожирнее. Тебе подойдет! Поймать тебя — все равно, что попытаться удержать живую озерную рыбу! Да еще и вымазанную маслом! Ха!

Каладин подошел и присел рядом с ним.

— Ты воин, Камень. Я увидел это в Тефте, и чтобы ты ни говорил, но я вижу это и в тебе.

— Я родился не тем сыном, который может стать солдатом, — упрямо проговорил рогоед. — Это позволено туаналикина, четвертому сыну или младше. Третьего сына нельзя впустую потерять на войне.

— Но это не помешало тебе бросить в мою голову дерево.

— Так совсем маленькое ведь, — сказал Камень. — И голова у тебя крепкая.

Каладин улыбнулся и потянулся к земле, чтобы дотронуться до штормсвета, который удерживал Камня. Он никогда еще не пробовал забрать свет обратно, воспользовавшись им таким образом. Получится ли? Он закрыл глаза, сделал вдох и попытался… да.

Внутри вновь разгорелась небольшая буря. Когда Каладин открыл глаза, Камень уже освободился. Весь свет забрать не удалось, лишь часть. Остатки испарялись в воздухе.

Каладин схватил Камня за руку, чтобы помочь подняться. Здоровяк встал и отряхнулся.

— Это было позорно, — сказал Сигзил, когда Каладин подошел, чтобы его освободить. — Мы словно дети. Такого постыдного зрелища глаза Высокочтимого еще не видели.

— У меня есть нечестное преимущество, — сказал Каладин, поднимая Сигзила на ноги. — Годы солдатской службы. И телосложение у меня крупнее твоего. А, ну да, еще я могу испускать штормсвет из пальцев.

Он похлопал Сигзила по плечу.

— Ты хорошо справился. Это всего лишь эксперимент, как ты и хотел.

«Гораздо более полезный эксперимент», — подумал Каладин.

— Конечно, — отозвался Лоупен из-за спины. — Давай возьмем и оставим хердазианина висеть на стене. Вид отсюда — просто отличный. О, и не слизь ли это стекает у меня по щеке? Новый и оригинальный облик для Лоупена, который не может вытереться, потому что — я разве еще не сказал? — у него рука к стене прилипла.

Каладин улыбнулся.

— Ведь ты сам попросил меня прилепить тебя к стене, Лоупен.

— Моя другая рука, — ответил Лоупен. — Та, которую давно отрезали и скормили зловещей твари… Так вот, она сейчас показывает тебе неприличный жест. Я подумал, стоит сказать, чтобы ты подготовился к оскорблению.

Он сказал это с той же легкостью, с какой, кажется, относился ко всему. Даже в бригаду мостовиков Лоупен вступил с этаким безумным рвением.

Каладин опустил его на землю.

— Тот прием, — сказал Камень, — он хорошо сработал.

— Да, — ответил Каладин.

Хотя, если честно, ему было бы легче справиться с тремя врагами, используя только копье и дополнительную скорость и силу, которые давал штормсвет. Он еще не знал, связано ли это с тем, что он просто не привык к новым способностям. Но Каладин не сомневался, что, заставляя себя использовать их, попадал в несколько затруднительных ситуаций.

«Все дело в опыте, — подумал он. — Я должен понимать свои способности так же хорошо, как и свое копье».

Следовательно, тренировки. Много тренировок. К сожалению, лучший способ тренироваться — найти кого-то, кто был бы таким же сильным, умелым и выносливым, как и ты, или лучше. Учитывая то, что он теперь умел делать, задача не из легких.

Остальные отошли, чтобы достать фляги из заплечных мешков. Каладин заметил фигуру, стоящую в тени, немного дальше в расщелине. Капитан мостовиков поднялся и застыл в напряжении, пока не увидел, как их сферы осветили приближающегося Тефта.

— Думал, ты будешь на страже, — проворчал Тефт Лоупену.

— Был очень занят прилипанием к стене, — сказал Лоупен, поднимая флягу. — А я думал, ты должен тренировать кучу зеленых новичков?

— Дрехи с ними справится, — ответил Тефт, пробираясь сквозь обломки и присоединяясь к Каладину около стены ущелья. — Я не знаю, сказали ли тебе парни, Каладин, но, приведя сюда эту группу, ты помог им выбраться из панцирей.

Каладин кивнул.

— Как ты научился так хорошо разбираться в людях? — спросил Тефт.

— Нужно просто почаще разрезать их на куски, — сказал Каладин, посмотрев на свою руку, которую поцарапал, когда боролся с Камнем. Царапины больше не было — штормсвет залечил порезы на коже.

Тефт хмыкнул, обернувшись, и бросил взгляд на Камня и остальных — они уже распаковали свои порции с едой.

— Тебе стоит поставить Камня во главе новобранцев.

— Он не будет сражаться.

— С тобой он только что дрался, — сказал Тефт. — Так может, он и с ними потренируется. Людям он нравится больше, чем я. Я только все испорчу.

— Ты справишься, Тефт, и я не позволю тебе говорить иначе. Теперь у нас есть ресурсы. Больше не нужно экономить каждую сферу. Ты будешь тренировать новеньких, и как следует.

Тефт вздохнул, но больше ничего не сказал.

— Ты видел, что я сделал?

— Да. Нам придется притащить толпу человек в двадцать, если мы захотим дать тебе надлежащий бой.

— Или так, или найти еще кого-то, как я, — сказал Каладин. — Партнера для тренировок.

— Да, — кивнул Тефт так, будто он сам об этом еще не думал.

— Всего было десять рыцарских орденов, так? — спросил Каладин. — Что ты знаешь про другие ордены?

Тефт первым понял, что умеет Каладин, даже раньше, чем сам Каладин.

— Не так уж много, — ответил Тефт, скривившись. — Я знаю, что ордены не всегда ладили, несмотря на то, что говорится в официальной истории. Посмотрим, может, нам удастся найти кого-то, кто знает больше меня. Я... я держался в одиночку. А тех, кого я знал, — людей, которые могли бы помочь, — уже нет в живых.

Если до этого Тефт пребывал в мрачном настроении, то теперь оно ухудшилось еще сильнее. Он уставился в землю. Мостовик редко говорил о своем прошлом, но Каладин все больше уверялся, что кем бы эти люди ни были, они погибли из-за чего-то, что совершил именно Тефт.

— А что бы ты решил, если бы услышал, что кто-то хочет возродить Сияющих рыцарей? — тихо спросил Каладин Тефта.

Тефт резко вскинул голову.

— Ты…

— Не я, — осторожно прервал его Каладин.

Далинар Холин позволил ему присутствовать на одном из советов, и хотя Каладин верил Тефту, подразумевалось, что определенные вещи офицер был обязан хранить в тайне.

«Далинар — светлоглазый, — прошептала какая-то часть Каладина. — Он бы не стал думать дважды, если бы собирался открыть тайну, которой ты с ним поделился».

— Не я, — повторил Каладин. — Что, если какой-нибудь король вдруг решит собрать группу людей и назвать их Сияющими рыцарями?

— Я бы назвал его идиотом, — сказал Тефт. — Нет, Сияющие были не такими, как про них говорят. Они не предатели. Не предатели, и точка. Но все уверены, что они нас подвели, и у тебя не получится быстро изменить это мнение. Если, конечно, у тебя под рукой нет волноплета, чтобы заставить всех замолчать.

Тефт смерил Каладина взглядом.

— Ты так и собираешься сделать, парень?

— Они возненавидят меня, да? — спросил Каладин. Он не мог не заметить, как Сил зашагала к нему по воздуху и принялась изучать его. — За то, что сделали бывшие Сияющие.

Каладин поднял руку, чтобы не дать Тефту высказать протест.

— За то, что они сделали согласно общепринятому мнению.

— Да, — ответил Тефт.

Сил сложила руки на груди и одарила Каладина красноречивым взглядом.

«Ты обещал», — говорил ее взгляд.

— Тогда нам придется подойти к этой задаче осторожнее, — сказал Каладин. — Собери новобранцев. Они достаточно потренировались на сегодня.

Тефт кивнул и побежал выполнять приказ. Каладин взял копье и сферы, которые разложил, чтобы осветить место для тренировки, а затем подал сигнал оставшимся трем мостовикам. Они собрали вещи и двинулись в обратный путь.

— Так ты решился, — проговорила Сил, приземляясь на плечо Каладина.

— Сначала я хочу еще потренироваться, — ответил он.

«И привыкнуть к этой мысли».

— Все будет хорошо, Каладин.

— Нет, плохо. Люди меня возненавидят, а даже если нет, я буду отделен от них. Изолирован. Только я уже принял свой жребий. Я справлюсь.

Даже в Четвертом мосту один лишь Моаш не относился к Каладину как к какому-то мифологическому Герольду-спасителю. Он и еще, наверное, Камень.

Впрочем, остальные мостовики не выказывали того страха, о котором он когда-то беспокоился. Может, они его и боготворили, но не подвергали отчуждению. Что само по себе было уже довольно неплохо.

Они дошли до веревочной лестницы раньше Тефта и новичков. Не имело смысла дожидаться остальных, так что Каладин выбрался из сырого ущелья на плато к востоку от военных лагерей. Ему было в диковину ощущение, что он может вынести свое копье и деньги из расщелины. Что солдаты на страже у входа в лагерь Далинара ему вовсе не докучали. Напротив, они отсалютовали и встали по стойке смирно. Их приветствие оказалось не менее подобающим, чем те, что когда-либо отдавали ему раньше. Даже не менее подобающим, чем приветствие, которое отдавали генералу.

— Кажется, они гордятся тобой, — сказала Сил. — Они тебя даже не знают, но уже гордятся.

— Это темноглазые, — сказал Каладин, отсалютовав в ответ. — Скорее всего, они участвовали в бою на Башне, когда Садеас их предал.

— Благословленный Штормом, — позвал один из солдат. — Ты слышал новости?

«Будь проклят тот, кто рассказал им об этом прозвище», — подумал Каладин, пока его догоняли Камень и два других мостовика.

— Нет, — ответил он. — Какие новости?

— На Разрушенные равнины прибыл герой! — прокричал в ответ солдат. — Он собирается встретиться со светлордом Холином, может, даже поддержать его! Хороший знак. Возможно, он все тут успокоит.

— Что-что? — отозвался Камень. — Кто он?

Солдат назвал имя.

Сердце Каладина обратилось в лед.

Копье чуть не выпало из онемевших пальцев. И тогда он внезапно побежал. Он не обращал внимания на крики Камня за спиной и не остановился, чтобы позволить остальным себя догнать. Он мчался через лагерь, направляясь к командному комплексу Далинара в самом центре.

Каладин не хотел верить до тех пор, пока не увидел знамя, развевающееся на ветру над группой солдат, которые, скорее всего, прибыли с другой, гораздо большей группой, оставшейся за пределами лагеря. Он пробегал мимо людей, которые оглядывались на него и окликали, спрашивая, что случилось.

Споткнувшись, Каладин наконец остановился перед небольшой лестницей, которая вела к защищенному комплексу каменных зданий Далинара. Там он увидел, как Терновник пожимает руку высокому мужчине.

С квадратным лицом, полный чувства собственного достоинства, новоприбывший носил аккуратную военную форму. Он засмеялся и обнял Далинара.

— Старый друг, давно не виделись.

— Очень давно, — согласился Далинар. — Я рад, что после стольких лет обещаний ты все-таки добрался сюда. Слышал, что ты даже добыл себе Клинок Осколков!

— Да, — ответил мужчина, подавшись назад и вытянув руку в сторону. — Я отнял его у убийцы, который рискнул напасть на меня на поле боя.

Появился Клинок. Каладин уставился на оружие, отливающее серебром. Клинок был гравирован по всей длине, а его форма напоминала горящее пламя, но Каладину казалось, что оружие запятнано красным. Его разум затопили имена: Даллет, Кореб, Риш… Отряд, погибший раньше времени. Отряд из другой жизни. Люди, которых он любил.

Каладин поднял голову и заставил себя посмотреть в лицо новоприбывшего. Человека, которого он ненавидел больше, чем любого другого. Человека, которого он когда-то почитал.

Кронлорд Амарам. Тот, кто украл Клинок Осколков Каладина, поставил клеймо на его лбу и продал в рабство.

 

 

Ритм решимости мягко раздавался на задворках сознания Эшонай, когда она достигла плато в центре Разрушенных равнин.

Центральное плато. Нарак. Изгнание.

Дом.

Она сорвала с головы шлем Осколков, глубоко вдыхая холодный воздух. Доспехи хорошо проветривались, но после интенсивных упражнений в них все равно становилось душно. Другие солдаты опустились на землю позади — в забег она взяла около пятнадцати сотен. К счастью, в этот раз они прибыли задолго до людей и забрали гемсердце с минимальной борьбой. Его принес Деви, заслуживший привилегию, потому что именно он увидел куколку издалека.

Эшонай почти желала, чтобы все оказалось не так легко. Почти.

«Где ты, Терновник? — подумала она, посмотрев на запад. — Почему ты не пришел встретиться со мной снова?»

Ей показалось, что она увидела его в том забеге, около недели назад, когда их прогнал с плато его сын. Эшонай не принимала участия в сражении, ее беспокоила раненая нога, и прыжки с одного плато на другое усиливали боль даже в Доспехах Осколков. Возможно, ей вообще не стоило участвовать в этих забегах.

Она хотела быть с солдатами на случай, если ударный отряд окружат и понадобится Носитель Осколков — даже раненый — чтобы их освободить. Нога все еще причиняла страдания, но Доспехи достаточно смягчали боль. Скоро Эшонай вернется к сражениям. Возможно, если она примет непосредственное участие, Терновник появится снова.

Ей требовалось поговорить с ним. Она чувствовала эту необходимость, как будто ее навеяли сами ветра.

Солдаты подняли руки в знак прощания, когда их пути разделились. Многие тихо пели или бормотали песни в ритме скорби. В последние дни мало кто пел с возбуждением или даже с решимостью. Шаг за шагом, шторм за штормом, депрессия захватывала ее народ — слушающих, как они называли свою расу. «Паршенди» был людским термином.

Эшонай шагнула в сторону руин, которые заполняли Нарак. После стольких лет там не много осталось. Их можно было назвать руинами руин. Все созданное и людьми, и слушающими оказывалось одинаково недолговечно перед мощью сверхштормов.

Тот каменный шпиль впереди, наверное, был башней. За века бушующие шторма покрыли его толстым слоем крэма. Мягкий крэм просачивался в трещины и заполнял окна, затем постепенно затвердевал. Теперь башня выглядела как огромный сталагмит, обращенный закругленным концом в небо, с каменными выпуклостями по бокам, казавшимися оплавленными.

Шпиль должен иметь прочный стержень, чтобы противостоять ветрам так долго. Другие образцы древней инженерии сохранились не так хорошо. Эшонай миновала бугры и насыпи, остатки разрушенных строений, медленно поглощаемых Разрушенными равнинами. Шторма бушевали непредсказуемо. Иногда огромные куски камня откалывались от скал, оставляя выбоины и зазубренные края. Бывало, что шпили могли стоять веками, вырастая — не уменьшаясь — по мере того, как ветра одновременно разрушали и наращивали их.

Эшонай обнаружила похожие руины во время своих исследований, в одном из которых она как раз и находилась, когда ее народ впервые столкнулся с людьми. Всего лишь семь лет назад, но казалось, что прошла целая вечность. Она любила те дни, когда исследовала огромный, бесконечный мир. А теперь...

Теперь она проводила свою жизнь взаперти на одном плато. Дикие неизведанные места звали ее, пели о том, чтобы она собрала все, что сможет унести, и отправлялась в путь. К несчастью, ее судьба заключалась в другом.

Эшонай шагнула в тень большого камня, о котором всегда воображала, что он мог быть городскими воротами. Из той малости, которую им сообщали шпионы на протяжении нескольких лет, она знала, что алети не догадываются. Они маршировали по неровной поверхности плато и видели только природные скалы, так никогда и не поняв, что пересекают кости давно погибшего города.

Эшонай вздрогнула и настроила ритм потери. Мягкие удары, но все же с отдельными яростными и резкими нотами. Она недолго следовала ритму. Помнить о погибших было важно, но создавать защиту живущим — важнее.

Она снова настроила решимость и вступила в Нарак. Здесь слушающие создали лучший дом, какой смогли в годы войны. Скалистые склоны стали казармами, из брони большепанцирников сделали стены и крыши. Курганы, которые некогда были зданиями, теперь на подветренной стороне обросли камнепочками, идущими в пищу. Многие из Разрушенных равнин раньше были заселены, но величайший город находился в центре. Остатки ее народа сделали своим домом остатки мертвого города.

Они дали ему имя Нарак — «изгнание» — потому что именно сюда пришли, чтобы отделиться от своих богов.

Слушающие, и мужского, и женского пола, поднимали к ней руки, когда Эшонай проходила мимо. Так мало их осталось. Люди были неумолимы в своем стремлении к мести.

Она их не винила.

Эшонай повернула к Залу искусства. Он располагался неподалеку, и она не появлялась там уже несколько дней. Внутри солдаты занимались смехотворным занятием — рисованием. Эшонай шагала между ними, все еще в Доспехах Осколков, со шлемом под мышкой. В длинном строении не имелось крыши, что давало хорошее освещение для рисования. Стены были покрыты толстым слоем давно затвердевшего крэма. Вооружившись кистями с густой щетиной, солдаты пытались как можно лучше изобразить композицию из цветов капнепочки на пьедестале в центре. Эшонай обошла вокруг художников, рассматривая работы. Из-за высокой ценности бумаги и отсутствия холста рисовали на раковинах.

Картины ужасали. Пятна ярких цветов, лепестки без сердцевины... Эшонай остановилась рядом с Варанисом, одним из ее лейтенантов. Он деликатно держал кисть между бронированными пальцами, неуклюжий перед мольбертом. Пластины хитинового панциря росли из его рук, плеч, груди, даже головы. Такие же, как ее собственные под Доспехами.

— У тебя получается все лучше, — сказала ему Эшонай в ритме похвалы.

Он посмотрел на нее и тихо загудел со скептицизмом. Эшонай усмехнулась и положила руку на его плечо.

— В самом деле похоже на цветы, Варанис. Я действительно так думаю.

— Похоже на мутную воду на коричневом плато, — сказал он. — Возможно, с плавающими в ней коричневыми листьями. Почему цвета превращаются в коричневый, если их смешать? Три красивых цвета вместе слились во что-то совсем некрасивое. Это бессмысленно, генерал.

Генерал. Временами Эшонай чувствовала неловкость, занимая эту должность, так же, как эти слушающие, пытающиеся рисовать картины. Она пребывала в боевой форме, потому что для битвы требовалась броня, но предпочитала рабочую форму. Более гибкую, более надежную. Это не значило, что ей не нравилось руководить, но одни и те же занятия каждый день — упражнения, бег по плато — сковывали разум. Эшонай хотелось открывать новые вещи, бывать в новых местах. Взамен она объединила свой народ в долгой похоронной процессии, потому что они умирали один за другим.

«Нет. Мы найдем выход».

Она надеялась, что искусство — его часть. По ее приказу каждый мужчина или женщина по очереди приходили в Зал искусства в определенное время. И они старались, они очень старались. Пока что успех был примерно таким же, как пытаться перепрыгнуть пропасть с закрытыми глазами.

— Спрены не появились? — спросила Эшонай.

— Ни одного.

Варанис ответил в ритме скорби. Слишком часто в последние дни Эшонай слышала этот ритм.

— Пробуйте еще, — сказала она. — Мы не проиграем битву из-за того, что не приложили все возможные усилия.

— Но, генерал, — ответил Варанис. — Какой в этом смысл? Художники не спасут нас от людских мечей.

Другие солдаты поблизости повернулись послушать ее ответ.

— Художники не помогут, — сказала она в ритме мира. — Но моя сестра уверена, что близка к открытию новых форм. Если мы обнаружим, как создавать художников, она сможет больше узнать о процессе изменений, что поспособствует ее исследованиям. Поможет открыть формы даже сильнее, чем боевая. Художники не помогут нам победить, но какие-то другие формы способны на это.

Варанис кивнул. Хороший солдат. Не все такие — боевая форма сама по себе не делала кого-то более дисциплинированным. К несчастью, она препятствовала развитию мастерства художника.

Эшонай пробовала рисовать. У нее не получалось думать правильно, не выходило постигать абстракции, необходимые для создания произведений искусства. Боевая форма была хорошей, разносторонней. Она не мешала думать, как мешала партнерская. Как и в рабочей форме, ты оставался самим собой, когда пребывал в боевой форме. Но каждая имела свои особенности. Рабочему трудно совершать насилие — где-то в его сознании стоял блок. Вот одна из причин, почему ей нравилась эта форма. Она заставляла ее думать иначе, чтобы решать проблемы.

Ни одна из форм не могла творить искусство. По крайней мере, как следует. Партнерская форма была наилучшей, но имела целый ряд других недостатков. Заставить этих типов сосредоточиться на чем-то продуктивном оказывалось практически невозможным. Существовали еще две формы, хотя первой из них — вялой формой — пользовались очень редко. Она являлась пережитком прошлого и использовалась до того, как они заново открыли кое-что получше.

Оставалась только ловкая форма — общая форма, гибкая и аккуратная. Слушающие использовали ее для воспитания молодняка и при работах, требующих больше ловкости, чем мускулов. Немногих можно было выделить для этой формы, хотя она лучше подходила для искусства.

В старых песнях говорилось о сотнях форм. Теперь им известны лишь пять. Вернее, шесть, если одной из них считать рабскую форму, форму без спрена, без души и без песни. Именно к этой форме привыкли люди, называя их паршменами. На самом деле это была вообще не форма, а отсутствие какой-либо формы.

Эшонай покинула Зал искусства со шлемом под мышкой. Ее нога болела. Женщина прошла через орошаемую площадь, где находившиеся в ловкой форме вылепили из крэма большой бассейн. Во время шторма в него собирали дождевую воду, богатую питательными веществами. Отсюда рабочие носили воду ведрами. Их формы были сильными, почти как боевая форма, но с более тонкими пальцами и без брони. Многие кивали ей, хотя как генерал она не имела над ними власти. Эшонай являлась их последним Носителем Осколков.

Трое в партнерской форме — две женщины и один мужчина — брызгались в воде, играя друг с другом. Едва одетые, они плескались в том, что остальные будут пить.

— Вы трое, — рявкнула на них Эшонай. — Разве вам нечем заняться?

Упитанные и апатичные, они усмехнулись Эшонай.

— Иди сюда! — позвал один. — У нас весело!

— Вылезайте! — крикнула Эшонай, махнув рукой.

Трое забормотали в ритме раздражения, вылезая из воды. Несколько рабочих поблизости покачали головами, когда те прошли мимо, один запел с похвалой в благодарность Эшонай. Рабочим не нравились столкновения.

Это был повод. Только те, кто выбирал партнерскую форму, использовали ее как предлог для глупостей. Когда Эшонай стала рабочим, она научилась при необходимости давать отпор. Однажды она перешла в партнерскую форму и доказала себе, что может оставаться продуктивной и в этом качестве, несмотря на... раздражители.

Конечно, остальные ее опыты в качестве партнера вылились в полную катастрофу.

Эшонай заговорила в ритме порицания с пребывавшими в партнерской форме. Ее слова были такими запальчивыми, что она привлекла спренов гнева. Притянутые ее эмоциями, они двигались с невероятной скоростью, похожие на молнии, танцующие между Эшонай и близлежащими камнями. Молнии скопились у ее ног, окрашивая камни в красный цвет.

Пребывавшие в партнерской форме испугались гнева богов и убежали жаловаться в Зал искусства.

«Остается надеяться, что по дороге они не притаятся в каком-нибудь укромном уголке, чтобы спариться».

Эшонай затошнило от подобных мыслей.

Она никогда не понимала слушающих, которые хотели постоянно находиться в партнерской форме. Для того, чтобы завести ребенка, большинству пар приходилось перейти в эту форму и изолировать себя на год — после рождения ребенка можно было выйти из формы так быстро, насколько возможно. В конце концов, кто захочет появляться на публике в таком виде?

Люди занимались этим постоянно, чему не уставала изумляться Эшонай в те далекие дни, когда проводила время, изучая их язык, торгуя с ними. Люди не только не меняли форм, они всегда были готовы к спариванию, всегда отвлекались на сексуальные нужды.

Она многое бы отдала за то, чтобы ходить среди них незамеченной. Позаимствовать одноцветную кожу на год и передвигаться по дорогам, рассматривать великие города. Вместо этого Эшонай и другие заказали убийство короля алети в отчаянной попытке остановить возвращение богов слушающих.

Что ж, сработало — король алети не смог претворить свой план в жизнь. Но в результате ее народ медленно уничтожался людьми.

Эшонай наконец достигла скальных нагромождений, которые считала домом, — маленький опрокинутый купол. Он напомнил ей купола на окраине Разрушенных равнин, действительно огромные купола, которые люди называли военными лагерями. Ее народ жил в них до того, как покинул дома ради защищенности Разрушенных равнин с их пропастями, через которые люди не могли перепрыгнуть.

Конечно, ее дом был намного, намного меньше. В первые дни жизни здесь Венли сделала крышу из щитка большепанцирника и построила стены, разделившие пространство на комнаты. Она покрыла все строение крэмом, который со временем затвердел. Получилось что-то действительно похожее на дом, а не на лачугу.

Зайдя внутрь, Эшонай положила шлем на стол, но оставила остальную броню на себе. Доспехи Осколков подгонялись точно по фигуре. Ей нравилось ощущение их мощи. Появлялась уверенность в том, что есть еще что-то надежное в этом мире. И с мощью Доспехов Осколков она могла почти игнорировать рану на ноге.

Пригнувшись, Эшонай прошла несколько комнат, кивая слушающим. Помощники Венли были учеными, хотя никто не знал надлежащей формы для настоящих исследований. Ловкая форма служила их временной заменой. Эшонай нашла свою сестру возле окна в дальней комнате. Демид, бывший партнер Венли, сидел напротив. Венли пребывала в ловкой форме три года, так долго, как они знали эту форму, хотя перед своим внутренним взором Эшонай все еще видела сестру рабочей, с мускулистыми руками и крепким телом.

Это осталось в прошлом. Теперь Венли стала стройной женщиной с узким лицом, покрытым изящными мраморными завитками красно-белых узоров. Благодаря ловкой форме волосы отросли длинными прядями, панцирь шлема их не сдерживал. Темно-рыжие волосы Венли спускались до талии, там она закрепила их в трех местах. Сестра носила платье, облегающее талию и выпуклости на груди. Так как Венли пребывала не в партнерской форме, грудь была маленькой.

Венли и ее партнер оставались близки, хотя во время пребывания в партнерской форме не смогли родить детей. Если бы они вышли на поле битвы, то стали бы боевой парой. Но они были парой исследователей или что-то в этом роде. Занятия, в которых проходили их дни, казались очень непривычными для слушающих. В этом и заключался смысл. Народ Эшонай не мог позволить себе быть таким, каким он был в прошлом. Дни продолжительной изоляции на плато, проводимые в пении друг другу и редких сражениях, завершились.

— Ну что? — спросила Венли в ритме любопытства.

— Мы победили, — сказала Эшонай, прислонившись спиной к стене, и сложила руки, звякнув Доспехами Осколков. — Гемсердце наше. У нас по-прежнему будет пища.

— Хорошо, — ответила Венли. — А твой человек?

— Далинар Холин. Он не участвовал в битве.

— Он не станет встречаться с тобой снова, — сказала Венли. — В прошлый раз ты чуть его не убила.

Сказав это в ритме веселья, она встала и взяла лист бумаги — они делали ее из сушеной мякоти камнепочки после сбора урожая — и протянула его своему партнеру. Тот посмотрел на лист, кивнул и начал делать у себя заметки.

Для изготовления бумаги требовались драгоценное время и ресурсы, но Венли настаивала на том, что результат стоил затраченных усилий. Лучше бы она оказалась права.

Венли оценивающе посмотрела на Эшонай. У нее были проницательные глаза — прозрачные и темные, как у всех слушающих. Всегда казалось, что Венли скрывает в их глубине тайные знания. При хорошем освещении они приобретали фиолетовый оттенок.

— Что бы ты сделала, сестра? — спросила Венли. — Если бы ты и Холин попробовали хотя бы немного поговорить, прежде чем начать сражаться друг с другом?

— Я бы заключила мир.

— Мы убили его брата. Мы зарезали короля Гавилара в ту ночь, когда он пригласил нас в свой дом. Алети не забудут и не простят такое.

Эшонай опустила руки и сжала кулак в бронированной перчатке. Та ночь. Отчаянный план, реализованный ею и пятью другими. Она участвовала в нем, несмотря на юность, благодаря своему знанию людей. Все голосовали одинаково.

Убить человека. Уничтожить его и вместе с ним риск катастрофы. Ибо, если бы он остался жить и делать то, о чем говорил им той ночью, они бы все потеряли. Те, кто принял с ней то решение, теперь мертвы.

— Я открыла секрет штормовой формы, — сказала Венли.

— Что?! — Эшонай выпрямилась. — Ты должна была работать над формами, которые могут помочь. Формы для дипломатов или для ученых.

— Эти формы не спасут нас, — ответила Венли с весельем. — Если мы хотим иметь дело с людьми, нам нужна древняя сила.

— Венли, — воскликнула Эшонай, схватив сестру за руку. — Наши боги!

Венли не дрогнула.

— У людей появились волноплеты.

— Не факт. Это мог быть Клинок Чести.

— Ты сражалась с ним. Разве Клинок Чести поразил тебя, ранил в ногу, сделал хромой?

— Я... — Ее нога болела.

— Мы не знаем, какие из песен правдивы, — произнесла Венли.

Хотя сестра Эшонай говорила в ритме решимости, ее голос прозвучал утомленно, и она привлекла спренов усталости. Они пришли со звуком ветра, влетели через окна и двери полупрозрачным паром, стали сильнее, более видимыми и закрутились вокруг ее головы как струйки дыма.

«Моя бедная сестра. Она работает так же усердно, как солдаты».

— Если волноплеты вернулись, — продолжила Венли, — мы должны стремиться к чему-то значимому, чему-то, что сможет обеспечить нашу свободу. К формам силы, Эшонай...

Венли взглянула на ладонь сестры, все еще покоящуюся на ее руке.

— Хотя бы сядь и послушай. И прекрати нависать как гора.

Эшонай убрала пальцы, но не села. Вес Доспехов Осколков сломал бы стул. Она наклонилась вперед, изучая стол, заваленный бумагами.

Венли сама изобрела письменность. Они позаимствовали эту идею у людей — запоминать песни хорошо, но не идеально даже при наличии направляющих ритмов. Информация, хранящаяся на страницах, была более практичной, особенно для исследований.

Эшонай выучилась грамоте, но чтение до сих пор давалось тяжело. У нее не оставалось времени для практики.

— Итак... штормовая форма? — произнесла Эшонай.

— Достаточное количество слушающих в этой форме, — сказала Венли, — сможет управлять сверхштормом или даже вызывать его.

— Я помню песню, рассказывающую о штормовой форме, — ответила Эшонай. — Подобным занимались боги.

— Большинство форм связано с ними в любом случае, — возразила Венли.— Можем ли мы на самом деле доверять точности слов, которые впервые спели так давно? Когда запоминали те песни, наш народ находился в основном в вялой форме.

Форма низкого интеллекта, малых способностей. Теперь они использовали ее, чтобы шпионить за людьми. Когда-то эта и партнерская формы были единственными, которые знал ее народ.

Демид перебрал несколько страниц, сдвинув стопку.

— Венли права, Эшонай. Это риск, который мы должны принять.

— Мы могли бы договориться с алети, — ответила Эшонай.

— С какой целью? — сказала Венли, снова в ритме скептицизма. Спрены усталости наконец исчезали, улетая прочь на поиск более свежего источника эмоций. — Эшонай, ты все время говоришь, что хочешь вести переговоры. Я думаю, все потому, что ты увлечена людьми. Думаешь, они позволят тебе свободно жить среди них? Своим видом ты всегда будешь напоминать им раба, к тому же непокорного.

— Века назад, — проговорил Демид, — мы сбежали от наших богов и от людей. Наши предки оставили цивилизацию, власть и могущество, чтобы обеспечить себе свободу. Я бы не отказался от нее, Эшонай. Штормовая форма. С ней мы сможем уничтожить армию алети.

— Без них, — подхватила Венли, — ты сможешь вернуться к исследованиям. Никакой ответственности — ты будешь путешествовать, составлять карты, открывать новые места, которые никто не видел прежде.

— То, чего хочу я, не имеет значения, — ответила Эшонай в ритме порицания, — пока мы все рискуем быть уничтоженными.

Она посмотрела на пятнышки на бумаге — записанные песни. Песни без музыки, как есть. Их обнаженные души.

Могло ли спасение слушающих в самом деле заключаться в чем-то, настолько ужасном? Венли и ее команда провели пять лет, записывая все песни, изучая нюансы, рассказанные стариками, запечатлевая их на этих страницах. Через сотрудничество, изучение и глубокие размышления они открыли ловкую форму.

— Это единственный путь, — сказала Венли в ритме мира. — Мы вынесем вопрос на Совет пяти, Эшонай. Ты должна быть на нашей стороне.

— Я.... я подумаю.

Им старательно обтачивал бок маленького деревянного чурбана. Он поднес его к светящейся сфере рядом с верстаком, зажав в пальцах оправу очков и держа их ближе к глазам.

Такое восхитительное изобретение — очки. Жить — значило быть фрагментом космера[9] и, следовательно, познавать его на опыте. Как он мог правильно познавать, если бы не мог видеть? Азианин, который первым создал это устройство, давно умер, и Им внес предложение считать его одним из Заслуженных Умерших.

Мастер опустил кусок дерева и продолжил обрезать его, тщательно выстругивая изгиб спереди. Некоторые его коллеги покупали у столяров готовые деревянные заготовки, на которых башмачник выкраивает обувь, но Им научился делать собственные. Это был старый способ, так делали веками. Если что-то столь долго делалось одним способом, то наверняка на то имелась веская причина.

За его спиной прятались в тенях углы лавки. Десятки башмаков выглядывали, как носы угрей из своих нор. Там стояли пробные башмаки, используемые для определения размера, стиля и выбора материала, чтобы Им мог конструировать превосходную обувь, подходящую ноге и характеру человека. Подгонка могла занять некоторое время, если делать ее хорошенько.

Справа от него в полумраке что-то зашевелилось. Им посмотрел туда, но не изменил позы. В последнее время спрен приходил все чаще — пятно света, как от осколка хрусталя, зависшего в солнечном луче. Но башмачник не знал, что это за спрен, и прежде не видел ничего похожего.

Спрен перемещался по поверхности верстака, подкрадываясь ближе. Когда он остановился, свет пополз от него вверх, словно маленькие вьющиеся стебли начали прорастать из своих убежищ. Когда спрен зашевелился снова, они втянулись обратно.

Им вернулся к резьбе.

— С помощью этого можно будет сделать башмак.

Только скрежет ножа по дереву нарушал тишину вечерней лавки.

— Ба-башмак?.. — переспросил голос. Он нежно звенел колокольчиками, словно говорила молодая женщина.

— Да, друг мой, — ответил Им. — Башмак для малышей. В последнее время мне нужно таких все больше и больше.

— Башмак, — повторил спрен. — Для ма-малышей. Маленьких людей.

Им смахнул с верстака стружки, чтобы затем подмести их, и положил последнюю из них перед спреном. Тот отпрянул, похожий на отражение в зеркале, — прозрачный, почти как блик света.

Им отдернул руку и подождал. Спрен медленно двинулся вперед — робко, как крэмлинг, выползающий из трещины после шторма. Когда он остановился, из него крошечными ростками поднялся свет. Такое странное зрелище.

— Ты интересный опыт, друг мой, — сказал Им, когда световой блик стал прежним. — В котором я имею честь участвовать.

— Я... — произнес спрен. — Я...

Фигурка спрена вдруг задрожала, а затем стала более яркой, как будто свет сфокусировался.

— Он идет.

Им встал, внезапно встревожившись. Снаружи, на улице, что-то двигалось. Что там? Соглядатай в военной форме?

Но нет, всего лишь ребенок, заглядывающий в открытую дверь. Им улыбнулся, открыл ящик со сферами и впустил в комнату больше света. Ребенок отшатнулся, прямо как спрен.

Сам спрен куда-то исчез. Он поступал подобным образом, когда поблизости появлялись другие люди.

— Не нужно бояться, — сказал Им, садясь обратно на табурет. — Заходи. Дай мне взглянуть на тебя.

Грязный маленький беспризорник оглянулся. Он мог похвастать только оборванными штанами, без рубашки. Впрочем, здесь, в Ири, где и дни, и ночи обычно теплые, это было общепринято.

Ноги бедного ребенка были грязными и исцарапанными.

— Так дело не пойдет, — проворчал Им. — Заходи, юноша, располагайся. Подберем что-нибудь для твоих ног.

Он придвинул одну из своих маленьких табуреток.

— Говорят, что вы ничего не берете, — ответил мальчик, не двигаясь.

— Не совсем так, — ответил Им. — Но я думаю, ты найдешь цену приемлемой.

— У меня нет сфер.

— Сферы не нужны. Платой станет твоя история. Твой опыт. Я бы их послушал.

— Говорят, что вы странный, — проговорил мальчик, наконец заходя в лавку.

— Верно, — согласился Им, похлопав по табуретке.

Беспризорник робко шагнул к сидению, пытаясь скрыть хромоту. Он принадлежал к народу ириали, хотя его золотистые волосы и кожа потемнели от грязи. Насчет кожи было не вполне ясно — требовался свет, чтобы ее рассмотреть, но волосы определенно золотистые. Признак его народа.

Им жестом показал ребенку поднять здоровую ногу, затем достал полотенце, намочил его и вытер грязь. Он не хотел делать примерку на такие грязные ноги. Было заметно, что мальчик отставил хромую ногу назад, будто пытался скрыть, что она обернута тряпкой.

— Итак, — сказал Им, — твоя история?

— Вы старый, — ответил мальчик. — Старше всех, кого я знаю. Старый дедушка. Вы уже должны все знать. Почему вы хотите меня слушать?

— Одна из моих причуд, — пояснил Им. — Давай-ка послушаем твою историю.

Мальчик вздохнул, но заговорил. Кратко. В этом не было ничего необычного. Он хотел удержать свою историю в себе. Медленно, тщательными расспросами, Им вытягивал слова. Мальчик родился сыном шлюхи, и его прогнали, как только он смог заботиться о себе сам. Беспризорник полагал, что это случилось три года назад. Теперь ему было около восьми лет.

Слушая, Им сначала почистил ногу, затем подрезал и подпилил ногти. Закончив с одной, он потянулся к другой ноге.

Мальчик неохотно ее поднял. Им размотал тряпку и обнаружил на ступне нехороший порез. Туда уже попала инфекция, и по ноге ползали крошечные красные пылинки спренов гниения.

Им помедлил.

— Нужны какие-нибудь башмаки, — сказал беспризорник, глядя в сторону. — Я не могу без них.

Порез на коже был неровным.

«Перелезал через ограду, наверное», — подумал Им.

Мальчик посмотрел на него, изображая беззаботность. Такая рана ужасно замедлила бы пострела, а на улицах подобное легко могло означать для него смерть. Им знал все это слишком хорошо.

Он посмотрел на мальчика, заметив тень беспокойства в маленьких глазах. Инфекция поднималась вверх по ноге.

— Друг мой, — прошептал Им. — Я полагаю, мне понадобится твоя помощь.

— Что? — спросил беспризорник.

— Ничего, — ответил Им, потянувшись в ящик стола.

Свет исходил только от пяти бриллиантовых обломков. Каждый приходящий к нему беспризорник их видел. До сих пор у Има отбирали сферы только дважды.

Он залез глубже, выдвинув скрытый отсек ящика, и достал оттуда более яркую сферу — брум, торопливо скрыв свет в кулаке, пока другой рукой доставал немного антисептика.

Мальчишке, которому необходимо оставаться на ногах, одного только лекарства недостаточно. Неделями лежать в постели для исцеления, постоянно применяя дорогие лекарства? Невозможно для беспризорника, который каждый день борется за пропитание.

Им вытащил руку с зажатой в ней сферой. Бедный малыш. Похоже, болело просто невыносимо. Мальчик, судя по всему, должен лежать в постели с лихорадкой, но каждый беспризорник знает, что нужно жевать гребнекорник, чтобы оставаться настороже и бодрствовать дольше, чем следовало.

Рядом из-под стопки лоскутов кожи выглянул искрящийся светом спрен. Им приложил лекарство, затем убрал его и поднял ногу мальчика, тихо напевая.

Сияние в другой руке Има погасло.

Спрены гниения сбежали из раны.

Когда Им убрал руку, порез зарубцевался, цвет кожи вернулся к нормальному, признаки инфекции ушли. Пока что Им использовал эту способность только считанные разы и всегда маскировал ее под лекарство. Она не походила ни на что, о чем он когда-либо слышал. Возможно, именно поэтому он ее получил — так космер мог испытать новинку.

— Эй, — сказал мальчик. — Стало намного лучше.

— Я рад, — ответил Им, возвращая сферы и лекарство в ящик. Спрен спрятался. — Давай посмотрим, есть ли у меня что-нибудь подходящее для тебя.

Он начал подбирать обувь. Обычно после примерки башмачник выдворял клиентов из лавки и мастерил безупречный комплект обуви специально для них. К несчастью, для этого мальчика ему пришлось взять уже готовую пару. У него побывало слишком много беспризорников, которые никогда не возвращались за своей парой башмаков, заставляя его беспокоиться и гадать. Может, с ними что-то случилось? Или они просто забыли? Или их природная настороженность взяла верх?

К счастью, у Има имелось несколько хороших, крепких пар, которые могли подойти мальчику.

«Мне нужно больше обработанной кожи», — подумал Им, делая заметку.

Мальчишки не заботились об обуви как следует. Ему требовалась кожа, которая прослужит долго даже без ухода.

— Вы в самом деле собираетесь дать мне пару башмаков, — удивленно проговорил беспризорник. — Просто так?

— Просто так, не считая твоей истории, — ответил Им, надевая проверочный башмак на ногу мальчика. Он отказался от намерения научить беспризорников носить носки.

— Почему?

— Потому, — сказал Им, — что ты и я — Единое.

— Единое что?

— Единое существо, — объяснил Им. Он отставил башмак и взял другой. — Давным-давно существовал только Единый. Единый знал все, но не испытал ничего. И тогда Единый стал многими — нами, людьми. Единый, который одновременно и мужчина, и женщина, поступил так, чтобы испытать все вещи.

— Единый. Вы имеете в виду бога?

— Да, если ты хочешь так его называть, — ответил Им. — Но это не вся правда. Я не признаю бога. Ты не должен признавать богов. Мы, ириали, являемся частью Долгой Тропы, на которой эта земля — четвертая.

— Вы говорите как священник.

— Не признавай и священников, — продолжил Им. — Тех, что приходят к нам проповедовать из других стран. Ириали не нужны проповеди, только опыт. Так как каждый опыт отличается, он приносит целостность. В конечном итоге все соберется обратно — когда будет достигнута седьмая земля — и мы снова станем Единым.

— Таким образом, вы и я... — произнес беспризорник, — одно и то же?

— Да. Два разума одного существа, которые проживают разные жизни.

— Это глупо.

— Просто зависит от точки зрения, — сказал Им, посыпая ступню мальчика порошком и снова натягивая на него пробную пару. — Пожалуйста, пройдись немного.

Мальчик бросил на него странный взгляд, но повиновался и сделал несколько шагов. Он больше не хромал.

— Точка зрения, — произнес Им, подняв руку и пошевелив пальцами. — С очень близкого расстояния пальцы могут казаться отдельными и одинокими. В самом деле, большой палец может думать, что у него очень мало общего с мизинцем. Но с определенной точки зрения он осознает, что пальцы — это часть чего-то большего. Что на самом деле они Едины.

Беспризорник нахмурился. Кое-что, вероятно, выходило за пределы его понимания.

«Мне нужно говорить проще, и...»

— Почему вы палец с дорогим кольцом, — спросил мальчик, шагнув в другую сторону, — а я должен быть мизинцем со сломанным ногтем?

Им улыбнулся.

— Я знаю, что это звучит несправедливо, но не может быть несправедливости, так как мы все, в конце концов, одно и то же. Кроме того, у меня не всегда была эта лавка.

— Не всегда?

— Нет. Думаю, ты удивился бы тому, откуда я. Пожалуйста, сядь обратно.

Мальчик сел.

— Ваше лекарство работает по-настоящему хорошо. Очень-очень хорошо.

Им снял башмаки и с помощью порошка, который местами осыпался, определил, как подогнать обувь. Выудив пару готовых башмаков, он поработал минутку, сгибая их в руках. Иму хотелось сделать подкладку на дно для раненой ноги, что-нибудь, что можно будет оторвать через несколько недель, когда рана заживет...

— Вещи, о которых вы говорите, — сказал мальчик. — Для меня они звучат глупо. Я имею в виду, если мы все — одна и та же личность, не должен ли каждый уже знать об этом?

— Как Единый мы знаем истину, — ответил Им. — Но как многие, мы нуждаемся в неведении. Мы существуем в разнообразии, чтобы испытать все виды мышления. Следовательно, некоторые из нас должны знать, а другие — нет, так же, как некоторые должны быть богатыми, а другие — бедными.

Он поработал над башмаком еще немного.

— Многие люди когда-то действительно знали. Но об этом не говорят так часто, как следовало бы. Вот, давай посмотрим, подойдут ли они.

Им подал мальчику башмаки, тот надел их и завязал шнурки.

— Возможно, твоя жизнь неприятна, — произнес Им.

— Неприятна?

— Ну, хорошо. Просто ужасна. Но она станет лучше, юноша. Я обещаю.

— Я думал, — сказал мальчик, притопывая здоровой ногой, чтобы проверить башмак, — что вы собирались рассказать мне о том, что жизнь ужасна, но это все не имеет значения в конце, потому что мы все будем в одном месте.

— Ты прав, — подтвердил Им. — Но сейчас это не слишком утешает, не так ли?

— Неа.

Им развернулся к верстаку.

— Постарайся не наступать на раненую ногу слишком сильно, если сможешь.

Мальчишка шагнул к двери с неожиданной поспешностью, как будто стремился убраться до того, как Им передумает и заберет башмаки. Однако он остановился в дверном проеме.

— Если мы — одна и та же личность, пытающаяся прожить разные жизни, — сказал мальчик, — вам не нужно раздавать обувь. Потому что это не имеет значения.

— Ты бы не ударил сам себя в лицо, ведь так? Если я делаю твою жизнь лучше, то улучшаю и свою собственную.

— Это все бред, — проговорил мальчик. — Я думаю, вы просто хороший человек.

Он скрылся из виду, не сказав больше ни слова.

Им улыбнулся, покачав головой. В конце концов он вернулся к оставленной работе. Спрен выглянул снова.

— Спасибо, — сказал Им. — За твою помощь.

Башмачник не знал, почему мог делать то, что делал, но понимал, что в этом замешан спрен.

— Он все еще здесь, — прошептал спрен.

Им посмотрел в дверной проем, выходивший в ночную улицу. Беспризорник здесь?

За спиной Има что-то зашуршало.

Он вскочил, стремительно развернувшись на месте. Рабочая комната была полна темных углов и закутков. Возможно, он услышал крысу?

Почему дверь в заднюю комнату, где Им спал, открыта? Обычно он ее закрывал.

В темноте, сзади, пошевелилась тень.

— Если вы пришли за сферами, — сказал Им, задрожав, — у меня здесь только пять обломков.

Шуршание повторилось. От темноты отделилась тень, превратившись в человека с кожей макабаки — полностью черной, не считая бледного полумесяца на щеке. Он был одет в черно-серебряную униформу, которая не походила ни на одну из известных Иму. На руках незнакомец носил толстые перчатки с жесткими отворотами на тыльной стороне.

— Мне пришлось искать очень упорно, — сказал мужчина, — чтобы обнаружить твою неосторожность.

— Я... — Им запнулся. — Только... пять обломков...

— Ты жил достойно с тех пор, как покутил в юности, — продолжил человек ровным голосом. — Юноша со средствами, который пропил и прогулял то, что ему оставили родители. Это не является незаконным. В отличие от убийства.

Им плюхнулся на табуретку.

— Я не знал. Я не знал, что это ее убьет.

— Яд, — сказал мужчина, шагнув в комнату. — В бутылке с вином.

— Мне сказали, что год урожая сам по себе был знаком! — воскликнул Им. — Что она поймет — послание от них, и значит, она будет должна заплатить! Я отчаянно нуждался в деньгах. Понимаете, чтобы поесть. Обитатели улиц не отличались добротой...

— Ты стал соучастником убийства, — произнес мужчина, натянув перчатки потуже сначала на одну руку, затем на другую. Он говорил с полным отсутствием эмоций, как будто беседовал о погоде.

— Я не знал. — Им отступил.

— Тем не менее ты виновен.

Мужчина отвел руку в сторону, и из тумана возникло оружие, упав ему в ладонь.

Клинок Осколков? Что это за блюститель закона? Им уставился на чудесный серебристый Клинок.

А затем побежал.

Оказалось, с уличных времен у него еще остались полезные инстинкты. Он успел швырнуть в мужчину стопку кожаных лоскутов и уклониться от Клинка, когда тот дернулся в его сторону. Им выбрался на темную улицу и с криком бросился прочь. Возможно, кто-нибудь услышит. Возможно, кто-нибудь поможет.

Никто не услышал.

Никто не помог.

Им был стариком. Добежав до первого перекрестка, он уже запыхался. Башмачник остановился возле старой парикмахерской, темной внутри, с запертой дверью. Маленький спрен двигался рядом, его мерцающий свет отбрасывал круг искр. Прекрасный.

— Думаю, — проговорил Им, задыхаясь, — пришло... мое время. Пусть... это воспоминание... порадует Единого.

Позади на улице слышались шаги, все ближе.

— Нет! — прошептал спрен. — Штормсвет!

Им порылся в кармане и достал сферу. Мог ли он как-то ее использовать, чтобы...

Плечо блюстителя закона швырнуло Има к стене парикмахерской. Башмачник застонал, выронив сферу.

Мужчина в черно-серебряном закрутился вокруг него. Он выглядел как тень в ночи, силуэт на черном небе.

— Это было сорок лет назад, — прошептал Им.

— Правосудие не имеет срока давности.

Мужчина воткнул Клинок Осколков в грудь Има.

Опыт завершился.

 

 

Ризн нравилось притворяться, что ее горшок шинской травы был не глупым, а просто задумчивым. Она сидела в носовой части катамарана, держа горшок на коленях. Обычно спокойная, поверхность моря Реши слегка колыхалась от гребков проводника за спиной. Из-за теплого, влажного воздуха на бровях и шее Ризн выступили бусинки пота.

Скорее всего, снова собирался дождь. В здешнем море это был худший вид осадков — не мощный или впечатляющий, как сверхшторм, и даже не такой назойливый, как обычный дождь. Здесь все заволакивала туманная мгла, больше, чем туман, но меньше, чем морось. Достаточно, чтобы испортить прическу, макияж, одежду, в общем, любые попытки аккуратной молодой женщины создать подходящий для торговли внешний вид.

Ризн передвинула горшок у себя на коленях. Она назвала траву Тивнк. «Угрюмый». Ее бабск смеялся над именем. Он понял. В названии травы Ризн признала, что Встим прав, а она ошибалась; его торговля с шиноварцами в прошлом году оказалась исключительно прибыльной.

Ризн решила не становиться угрюмой из-за такого явного доказательства своей неправоты. Но позволила быть угрюмым растению.

Они пересекали местные воды уже в течение двух дней, но перед этим много недель ожидали в порту перерыва между сверхштормами, подходящего для путешествия по почти замкнутому морю. Сегодня воды оставались пугающе тихими. Почти такими же спокойными, как в Чистозере.

Встим тоже находился в их нестройной флотилии, через две лодки от нее. Шестнадцать поблескивающих катамаранов с новыми гребцами-паршменами были загружены товарами, купленными на прибыль от последней экспедиции. Встим по-прежнему отдыхал на корме своей лодки. Он немногим отличался от еще одного рулона ткани, почти незаметный среди мешков с товарами.

С ним все будет в порядке. Люди и раньше болели. Это случилось с ним, но он выздоровеет.

«А как насчет крови, которую ты заметила на его носовом платке?»

Ризн подавила эту мысль и демонстративно повернулась на своем сидении, переставив Тивнк на сгиб левой руки. Она очень старалась, чтобы горшок не пачкался. Это вещество — почва, которая требовалась траве, чтобы жить — было даже хуже, чем крэм и имело тенденцию губить одежду.

Гу, проводник флотилии, поплыл с ней в лодке и сидел за спиной. Он сильно походил на чистозерника со своими длинными конечностями, обветренной кожей и темными волосами. Однако каждый чистозерник, которого она встречала, испытывал сильную привязанность к своим богам. Ризн сомневалась, что Гу когда-либо интересовался хоть чем-то.

В том числе и их своевременным прибытием к месту назначения.

— Ты же говорил, что мы недалеко, — сказала она ему.

— О, так и есть, — ответил Гу, поднимая весло, а затем снова опуская его в воду. — Теперь уже скоро.

Он довольно хорошо говорил по-тайленски, поэтому его и наняли. С пунктуальностью дело обстояло гораздо хуже.

— Что значит «скоро»? — спросила Ризн.

— Значит...

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «скоро»?

— Скоро. Возможно, сегодня.

Возможно. Восхитительно.

Гу продолжал грести только с одной стороны, но каким-то образом они не ходили кругами. В задней части лодки Ризн начальник охранников — Килрм — играл с ее зонтиком, открывая его и снова закрывая. Похоже, он считал зонт изумительным изобретением, хотя в Тайлене они пользовались популярностью уже очень долгое время.

«Показательно, насколько редко работники Встима возвращаются к цивилизации».

Еще одна веселая мысль. Что ж, Ризн пошла учиться к Встиму, желая путешествовать по экзотическим местам, и это место было экзотическим. Правда, она ожидала, что экзотика и большие города будут идти рука об руку. Имей она хоть немного ума — в последнее время Ризн уже засомневалась, что он у нее вообще есть, — она бы поняла, что по-настоящему успешные торговцы — не те, кто отправляются туда же, куда и все остальные.

— Тяжело, — сказал Гу, продолжая грести в своем вялом темпе. — Больше нет порядка в маршрутах. Боги ходят не там, где всегда ходили раньше. Мы его найдем. Да, найдем.

Ризн сдержала вздох и повернулась вперед. Из-за того, что Встим снова оказался не в состоянии заниматься делами, она руководила продвижением флотилии. Ей бы хотелось знать, куда она ее вела, или хотя бы как найти место их назначения.

В этом заключалась проблема с движущимися островами.

Лодки заскользили мимо скопления веток, выступавших над морской поверхностью. Подгоняемые ветром, слабые волны бились о жесткие сучья, которые торчали из воды как пальцы утопленников. Море здесь глубже, чем Чистозеро, сбивающее с толку своей мелководностью. Эти деревья должны быть высотой по меньшей мере с десяток футов[10] с корой, похожей на камень. Гу называл их и-на, что, очевидно, означало что-то плохое. Сучья могли повредить корпус лодки.

Иногда катамараны проплывали мимо веток, прячущихся прямо под гладкой поверхностью, практически невидимых. Ризн не понимала, как Гу правит так, чтобы оставаться от них подальше. В этом, как и во многом другом, им приходилось просто ему довериться. Что делать, если в этих тихих водах он заведет их в западню? Внезапно девушка почувствовала, что очень рада тому, что Встим приказал охранникам проверять фабриал, который показывал приближение других людей. Он...

Земля.

Ризн вскочила на ноги, заставив катамаран опасно закачаться. Впереди действительно виднелась какая-то отдаленная темная линия.

— Ага, — сказал Гу. — Видите? Скоро.

Ризн осталась стоять, потребовав зонтик, когда начали падать первые капли дождя. Зонтик практически не помогал, несмотря на то, что был покрыт двойным слоем воска против обычного. Волнуясь, она почти не придала значения дождю, как и своим все сильнее завивающимся волосам. Наконец-то.

Остров оказался намного больше, чем она ожидала. Ризн представляла его размером с очень большой корабль, а не такой башнеподобной скалистой горой, выступающей из воды, как огромный валун на поле. Он отличался от других виденных ею островов. Казалось, что здесь не имелось пляжей, остров был не ровным и плоским, а гористым. Разве склоны и вершина не должны со временем размыться?

— Он такой зеленый, — проговорила Ризн, когда они подплыли ближе.

— На Тай-на все хорошо растет, — ответил Гу. — Отличное место для жизни. Кроме военного времени.

— Когда сходятся два острова, — вспомнила Ризн.

Она читала что-то такое во время подготовки к поездке, хотя немногие ученые интересовались реши настолько, чтобы о них писать. Десятки, возможно, сотни движущихся островов дрейфовали по морю. Люди на них жили обычной жизнью, толкуя перемещения островов как божественную волю.

— Не всегда, — усмехнулся Гу. — Иногда близость к Тай-на — хорошо. Иногда — плохо.

— И от чего это зависит? — спросила Ризн.

— Ну как же, от самого Тай-на.

— То есть решает остров, — проговорила Ризн ровным голосом, подшучивая над проводником. Дикари. Чего ожидал ее бабск, приплыв сюда торговать? — Как может...

И тут остров перед ними сдвинулся.

Не дрейфуя, как она себе представляла. Вся его форма изменилась, скалы всколыхнулись и пошли волнами, огромный каменный участок начал подниматься в движении, которое могло казаться вялым лишь до тех пор, пока наблюдатель не оценит гигантский масштаб.

Ризн плюхнулась на сидение, выпучив глаза. Скала, оказавшаяся лапой, ползла вверх, вода ливнем стекала вниз. Лапа качнулась вперед, затем с огромной силой обрушилась обратно в море.

Тай-на, боги островов Реши, оказались большепанцирниками.

Это было самое большое животное, которое она когда-либо видела или о котором слышала. Настолько огромное, что такие мифологические чудовища, как скальные демоны из далекого Натанатана, сошли бы в сравнении с ним за мелкую гальку!

— Почему мне никто не сказал? — требовательно спросила Ризн, обернувшись на двух других находящихся в лодке людей. Несомненно, Килрму стоило сказать ей хоть что-то.

— Такое лучше увидеть, — ответил Гу, гребя в своем неспешном расслабленном ритме. Она не придала большого значения его ухмылке.

— И лишить кого-то такого момента? — спросил Килрм. — Помню, как сам впервые увидел одно из движений. Лучше не портить впечатление. Мы никогда не рассказываем об этом новым охранникам, когда они приплывают сюда в первый раз.

Ризн сдержала раздражение и снова посмотрела на «остров». Будь прокляты эти неточные описания в ее книгах! Слишком много слухов и недостаточно реальных фактов. Она подумала, что трудно поверить в то, что никто никогда не записал правду. Скорее всего, ей попадались не те источники.

Падающая мгла дождя покрывала огромное животное туманом и делала его загадочным. Что такая большая тварь может есть? Замечает ли людей, живущих на его спине; есть ли ему до них дело? Келек... А как такие монстры спариваются?

Оно, должно быть, древнее. Лодка втянулась в тень острова, и Ризн увидела зелень, растущую на каменистой коже существа. Заросли сланцекорника образовывали обширные яркие поля. Мох покрывал почти все вокруг. Лозы и камнепочки вились вокруг стволов маленьких деревьев, которые укрепились в трещинах между пластинами панциря.

Гу провел караван судов рядом с задней лапой, сделав, к облегчению Ризн, очень широкий круг, и подплыл к существу сбоку. Здесь панцирь, погруженный в воду, образовывал платформу. Ризн услышала голоса людей до того, как увидела их самих, смех раздавался на фоне всплесков. Дождь прекратился, и девушка опустила зонт, встряхнув его над водой. Она наконец заметила группу молодых мужчин и женщин, карабкающихся на гребень панциря и прыгающих с него в море.

Не так уж и удивительно. Вода моря Реши, как и Чистозера, была удивительно теплой. У себя на родине она сама лишь однажды рискнула зайти в воду. Ей стало очень холодно, и никто в здравом уме не занимался подобными вещами. Часто только алкоголь и хвастовство побуждали людей лезть в океан.

Тем не менее Ризн ожидала, что пловцы здесь — обычное явление. Чего она не ожидала, так это того, что они окажутся обнаженными.

Ризн неистово покраснела, поскольку люди, пробегавшие мимо по похожей на причал выемке в раковине, были голыми, как в день своего рождения. Молодые люди обоих полов, похоже, вообще не заботились о том, кто их видел. Ризн — не какая-нибудь скромница алети, но... Келек! Разве они не должны носить хоть что-то?

Вокруг нее стали падать спрены стыда. Они выглядели как белые и красные цветочные лепестки, дрейфующие по ветру. Позади хихикнул Гу.

К ним присоединился Килрм.

— Об этом мы тоже не предупреждаем новоприбывших.

«Дикари», — подумала Ризн. Ей не стоило так краснеть. Она была взрослой. Ну, почти.

Флотилия продолжила двигаться к части панциря, чем-то напоминающей причал, — низкой пластине, висящей практически над водой. Они остановились и стали ждать, хотя Ризн и не знала, чего именно.

Через несколько мгновений пластина накренилась, вода потоками устремилась с нее вниз — чудовище сделало еще один вялый шаг. Волны забились о лодки, находящиеся впереди. Как только все успокоилось, Гу подвел катамаран ближе.

— Вот мы и на месте, — проговорил он.

— Разве нам не нужно к чему-нибудь привязать лодку? — спросила Ризн.

— Нет. Это небезопасно при движении. Мы отойдем назад.

— А ночью? Как вы причаливаете лодки?

— Когда мы спим, отводим их подальше и связываем вместе. Спим там. И находим остров поутру.

— О, — ответила Ризн, вздохнув с облегчением и проверив, надежно ли пристроен ее горшок с травой на дне катамарана.

Она встала. Ее довольно дорогим туфлям придется несладко. У Ризн возникло ощущение, что реши будет на них наплевать. Она вполне могла встретиться с их королем без обуви. Страсти! Исходя из увиденного, ей, возможно, стоило встретиться с ним с голой грудью.

Девушка осторожно перебралась наверх и к своему удовольствию обнаружила, что, несмотря на то, что панцирь был погружен в воду примерно на дюйм, он не скользил. Килрм взобрался следом за ней, и Ризн передала ему сложенный зонтик, отступив назад и ожидая, пока Гу отведет лодку в сторону. Его место занял другой гребец. Он подвел катамаран побольше, на котором грести помогали паршмены.

Ее бабск съежился внутри, завернутый в одеяло, несмотря на жару. Головой он опирался на корму лодки. Его бледная кожа имела восковой оттенок.

— Бабск... — проговорила Ризн с обливающимся кровью сердцем. — Лучше бы мы повернули назад.

— Чепуха, — ответил Встим слабым голосом. Тем не менее он улыбался. — Мне бывало и хуже. Торговля должна состояться. Мы вложили слишком много в это дело.

— Я отправлюсь к королю острова и торговцам, — сказала Ризн, — и попрошу их прийти сюда, чтобы вы могли торговать в доках.

Встим покашлял в руку.

— Нет. Эти люди не такие, как в Шиноваре. Моя болезнь разрушит сделку. Дело в храбрости. С реши нужно быть храбрым.

— Храбрым? — переспросила Ризн, взглянув на проводника, который отдыхал, опустив пальцы в воду. — Бабск... Реши очень расслабленны. Думаю, они мало чему придают значение.

— Тогда ты удивишься, — сказал Встим.

Он проследил за ее взглядом, прикованным к купающихся неподалеку. Те хихикали и смеялись, прыгая в воду.

— Жизнь здесь, возможно, и проста. Она привлекает таких людей, как война привлекает спренов боли.

Привлекает... Одна из женщин пронеслась мимо, и Ризн с ошеломлением заметила, что у нее тайленские брови. Ее кожа загорела на солнце, поэтому разница в цвете не бросалась в глаза. Вглядевшись в прыгунов, Ризн увидела двух, скорее всего, хердазиан и даже... алети? Невозможно.

— Люди ищут это место, — проговорил Встим. — Им нравится жизнь реши. Здесь они могут просто перемещаться вместе с островом. Сражаться, когда он сражается с другим островом. А в остальное время расслабляться. Таких людей можно всегда найти в любой культуре, так как любое общество состоит из индивидуальностей. Ты должна это понять. Не позволяй своим предположениям о культуре ограничить твою способность воспринимать личность, иначе ничего не получится.

Ризн кивнула. Бабск казался таким слабым, но в его словах чувствовалась твердость. Она попыталась не думать о купающихся. То, что по крайней мере один из них являлся ее соотечественником, смущало еще больше.

— Если вы не можете с ними торговать... — начала Ризн.

— То ты займешь мое место.

Ризн похолодела, несмотря на жару. Разве не ради этого она присоединилась к Встиму? Сколько раз она мечтала о том, чтобы он позволил ей побыть на главных ролях? Почему же сейчас она так оробела?

Ризн взглянула на свою лодку, которая уплывала все дальше и уносила горшок с травой. Затем снова посмотрела на бабска.

— Расскажите, что я должна делать.

— Им многое известно о чужеземцах, — ответил Встим. — Больше, чем мы знаем о них. Все из-за того, что кое-кто из нас приезжает к ним жить. Многие из реши легкомысленны, как ты и говоришь, но многие не такие. Они предпочитают сражаться. И торговля... для них и есть битва.

— Для меня тоже, — ответила Ризн.

— Я знаю этих людей, — продолжил Встим. — Мы должны молить Страсти, чтобы здесь не оказался Талик. Он лучший и часто ездит торговать с другими островами. С каким бы торговцем ты ни встретилась, он или она будут оценивать тебя так, как оценивают врага в битве. И для них битва заключается в позерстве. Однажды мне не повезло оказаться на острове во время войны.

Он замолчал, откашливаясь, но с презрением отверг напиток, который пытался подсунуть ему Килрм.

— Когда два острова разъярились, их жители спустились вниз в лодки и стали подзуживать друг друга, обмениваясь оскорблениями. Начали слабейшие, которые с криками хвастались, постепенно уступая место сильнейшим, которые участвовали в своего рода устной дуэли. Затем наступил черед стрел и копий, борьбы на кораблях и в воде. К счастью, было больше криков, чем настоящей резни.

Ризн кивнула, сглотнув.

— Ты не готова к такому, дитя, — сказал Встим.

— Я знаю.

— Хорошо. Наконец ты поняла. Теперь иди. Они не потерпят нас долго на острове, если только мы не согласимся присоединиться к ним насовсем.

— И для этого потребуется?.. — спросила Ризн.

— Ну, во-первых, потребуется отдать королю все, что имеешь.

— Мило, — ответила Ризн, вставая. — Интересно посмотреть, как он будет выглядеть в моих туфлях. — Она глубоко вздохнула. — Вы до сих пор не сказали, что мы хотим выторговать.

— Они знают, — ответил бабск и закашлялся. — Ваш разговор не будет обсуждением условий сделки. Условия были определены много лет назад.

Ризн повернулась к нему, нахмурившись.

— Что?

— Дело не в том, что ты можешь получить, — ответил Встим, — а в том, посчитают ли они тебя достойной. Убеди их.

Он помедлил.

— Да ведут тебя Страсти, дитя. Не подведи меня.

Его слова казались просьбой. Если их флотилию развернут назад... Цена сделки заключалась не в товарах — дереве, тканях, обычных припасах, купленных по низкой цене, — а в услугах сопровождения. Они отправились так далеко, заплатили провожатым, потратили время на ожидание паузы между сверхштормами, еще больше времени — на поиски нужного острова. Если с ней откажутся торговать, они все еще могли продать товары, но со значительными потерями, учитывая, сколько было вложено в само путешествие.

Два охранника, Килрм и Нлент, присоединились к Ризн, когда она покинула Встима и зашагала по выступающей, похожей на причал части панциря. Теперь, когда они так близко, трудно было воспринимать остров как животное. Прямо впереди налет лишайника сделал панцирь практически неотличимым от камня. Здесь же росли деревья, их корни свисали в воду, а ветви тянулись вверх, образовывая лес.

Ризн нерешительно ступила на единственную тропинку, ведущую от воды наверх. Здесь на «земле» сформировались ступени, которые казались слишком квадратными и одинаковыми, чтобы их создала природа.

— Они вырезают на панцире? — спросила, взбираясь, Ризн.

Килрм хмыкнул.

— Чуллы не чувствуют свои раковины. Наверное, это чудище тоже.

Пока они шли, он держал руку на гтете — разновидности традиционного тайленского меча с большим трехгранным клинообразным лезвием и рукоятью прямо у основания. Ее требовалось зажать в кулаке, и длинное лезвие вытягивалось вниз от костяшек; рукоять обхватывала запястье для удобства. Сейчас меч Килрма покоился в ножнах на боку, а лук — за спиной.

Что так его тревожило? Считалось, что реши не опасны. Но, вероятно, если ты наемный охранник, то лучше к каждому встречному относиться с подозрением.

Тропа вилась вверх через густые джунгли. Деревья здесь были гибкими и сильными, их ветви практически все время находились в движении. А когда большепанцирник шагал, все сотрясалось.

Лозы дрожали и скручивались на тропинке или свисали с ветвей. Сами ветви убирались с дороги, но после того, как Ризн проходила, возвращались на место. Вскоре исчезло из вида море, больше не чувствовался его соленый запах. Все поглотили джунгли. Их насыщенные зеленый и коричневый цвета изредка нарушались розовыми и желтыми зарослями сланцекорника, который, судя по всему, рос здесь в течение многих поколений.

До этого Ризн считала влажность угнетающей, но здесь она стала непомерной. Девушка чувствовала себя так, будто плавает, и даже ее тонкие льняные юбка, блузка и жилет казались такими же толстыми, как зимняя одежда для тайленского высокогорья.

После бесконечного подъема она услышала голоса. Справа от нее лес расступился, и вдали открылся вид на океан. У Ризн перехватило дыхание. Бесконечные синие воды, отчетливо виднеющиеся облака, сеющие мелкий дождь то тут, то там. А на расстоянии...

— Еще один? — спросила она, указывая на тень около горизонта.

— Ага, — ответил Килрм. — Будем надеяться, идет в другую сторону. Я бы предпочел оказаться подальше отсюда, если они решат повоевать. — Он сильнее стиснул рукоять меча.

Голоса слышались довольно далеко впереди, поэтому Ризн смирилась и полезла дальше. От таких усилий ее ноги отзывались болью.

Хотя слева джунгли оставались неприступными, справа, там, где панцирь образовывал гребни и выступы, появился просвет. Краем глаза она заметила нескольких людей, которые сидели вокруг палаток, откинувшись назад и наблюдая за морем. Реши едва удостоили ее и охранников взглядом. Дальше по дороге Ризн обнаружила других островитян.

Они прыгали.

И мужчины, и женщины разной степени обнаженности по очереди срывались с криками радости и воодушевления с выступающей части панциря, отвесно падая в далекую воду внизу. У Ризн закружилась голова от одного взгляда на прыгунов. Насколько же выше она уже забралась?

— Они поступают так, чтобы шокировать тебя. Всегда прыгают с больших высот, когда их посещают чужеземцы.

Ризн кивнула и с внезапным страхом поняла, что комментарий исходил не от одного из охранников. Она повернулась и обнаружила, что слева лес сомкнулся вокруг большого выступа панциря, похожего на курган.

Здесь, привязанный за ноги к верхней точке возвышения, висел вниз головой долговязый мужчина с бледной белой кожей, отдающей синевой. На нем была только набедренная повязка, а на коже виднелись сотни маленьких, замысловатых татуировок.

Ризн сделала шаг в его сторону, но Килрм схватил девушку за плечо и потянул назад.

— Аимианец, — прошипел он. — Держись подальше.

Голубые ногти и ярко-синие глаза должны были подсказать ей правильный ответ. Ризн шагнула обратно, хотя и не смогла разглядеть его тень Несущего Пустоту.

— Действительно, держись подальше, — проговорил мужчина. — Это всегда хорошая идея.

Его акцент не походил ни на один, слышанный ею ранее, хотя аимианец неплохо говорил по-тайленски. Незнакомец довольно улыбался, как будто его абсолютно не волновало, что он висит вниз головой.

— С вами... все в порядке? — спросила его Ризн.

— Хм-м? — произнес мужчина. — О, между отключками да. Вполне. Думаю, я перестаю чувствовать боль в лодыжках, что просто восхитительно.

Ризн прижала руки к груди, не смея приблизиться. Аимианец. Очень плохой знак. Она не была особенно суеверной, даже иногда скептически относилась к Страстям, но... в общем, это аимианец.

— Что за свирепое проклятие ты навлек на местных, чудовище? — требовательно спросил Килрм.

— Неуместные каламбуры, — лениво ответил мужчина. — И смрад от чего-то, что я съел, и что не очень хорошо со мной ужилось. Вы собираетесь говорить с королем?

— Я... — произнесла Ризн. Позади нее очередной реши завопил и спрыгнул с выступа. — Да.

— Тогда, — сказало существо, — не спрашивай о душе их бога. Оказывается, они не любят говорить о ней. Должно быть, захватывает дух, когда позволяешь чудищу вырасти до такого размера. Впечатляет даже больше, чем спрены, которые населяют тела обычных большепанцирников. Хм-м... — Похоже, аимианец был чем-то очень доволен.

— Не сочувствуй ему, торгмастер, — тихо сказал Килрм, уводя Ризн от висящего пленника. — Он мог бы сбежать, если бы захотел.

Нлент, второй охранник, кивнул.

— Они могут отделять свои конечности. И кожу. У них не настоящее тело. Только что-то ужасное, принявшее человеческую форму.

Коренастый охранник носил на запястье амулет храбрости, который теперь снял и крепко зажал в кулаке. Конечно, в амулете не содержалось никакой силы. Это было напоминание. Храбрость. Страсть. Пожелай то, что тебе нужно, прими это, возжаждай и получи.

Ну, что ей требовалось, так это чтобы ее бабск был сейчас рядом. Ризн снова зашагала наверх. Столкновение с аимианцем лишило ее присутствия духа. Справа с выступа продолжали прыгать люди. Сумасшедшие.

«Торгмастер, — подумала Ризн. — Килрм назвал меня “торгмастером”».

Она еще им не стала, пока еще нет. На текущий момент Ризн являлась собственностью Встима — всего лишь ученицей, которая время от времени трудилась в качестве раба.

Она не заслуживала этого звания, но, услышав такое обращение, воспряла духом. Ризн поднималась вверх по ступеням, продолжающим закручиваться вокруг панциря животного. Они миновали место, где поверхность раскололась, и под панцирем глубоко внутри проглядывала кожа. Разлом напоминал ущелье, она не смогла бы перепрыгнуть его с одного края на другой, не сорвавшись вниз.

Реши, которые попадались по пути, отказывались отвечать на вопросы. К счастью, Килрм знал дорогу и, когда тропинка разделилась, указал на правое ответвление. Временами их путь довольно долго шел по ровным участкам, но затем снова начинались ступени.

Когда они достигли вершины подъема, ноги девушки горели от напряжения, а одежда насквозь промокла от пота. Наконец-то ступени закончились. Здесь джунгли отступали полностью, лишь камнепочки цеплялись за панцирь, и во все стороны расстилалось бескрайнее небо.

«Голова, — подумала Ризн. — Мы карабкались весь этот путь к голове чудища».

По краям тропинки выстроились воины, вооруженные копьями с пестрыми кисточками. Их нагрудники и наручи были вырезаны из панциря и украшены устрашающей символикой, и, хотя вместо одежды реши облачились в куски ткани, они стояли столь же прямо, как любой из солдат алети, с соответствующим суровым выражением лица. Таким образом, ее бабск снова оказался прав. Не все реши жили по правилу «бездельничай и плавай».

«Храбрость», — подумала про себя Ризн, вспомнив слова Встима.

Она не могла выказывать страх перед этими людьми. Король стоял в конце коридора из охранников и камнепочек — крохотная фигурка на краю выступа панциря, смотрящая на солнце.

Широкими шагами Ризн направилась вперед, сквозь двойной ряд копий. Она ожидала увидеть похожий наряд на короле, но тот носил полностью скрывающие тело объемистые одеяния ярких зеленых и желтых цветов. Похоже, в них ужасно жарко.

Подойдя ближе, Ризн в полной мере ощутила, как высоко забралась. Вода сверкала на свету так далеко внизу, что она не услышала бы звука камня, упавшего в воду, брось она его отсюда. Настолько далеко, что взгляд, устремленный вниз, заставлял ее внутренности скручиваться в тугой узел, а колени — трястись.

Чтобы приблизиться к королю, требовалось шагнуть на выступ, где тот стоял. Это означало оказаться на волосок от падения на сотни и сотни футов вниз.

«Спокойно», — сказала себе Ризн.

Она докажет своему бабску, что на нее можно положиться. Она больше не была невежественной девчонкой, неправильно оценившей шиноварцев и оскорбившей ириали. Она сделала выводы.

Может быть, ей стоило попросить Нлента одолжить его амулет храбрости.

Ризн шагнула на выступ. Король выглядел молодым, во всяком случае, со спины. С телосложением юноши или...

«Нет», — подумала Ризн с испугом, когда король обернулся.

Он оказался женщиной, достаточно старой, чтобы ее волосы начали седеть, но не настолько, чтобы годы согнули спину.

Еще один человек вышел на уступ позади Ризн. Он был моложе и носил обычную накидку с кисточками. Его волосы, заплетенные в две косы, свободно спускались на голые загорелые плечи. Когда мужчина заговорил, в его голосе не послышалось ни намека на акцент.

— Король желает знать, почему его старый торговый партнер, Встим, не явился лично, а прислал вместо себя ребенка.

— А вы король? — спросила Ризн подошедшего.

Мужчина рассмеялся.

— Ты стоишь рядом с королем и все равно спрашиваешь меня об этом?

Ризн взглянула на закутанную фигуру. Одеяния, имевшие вырез спереди, вполне определенно свидетельствовали о том, что у «короля» имелась грудь.

— Нами правит король, — сказал мужчина. — Пол не имеет значения.

Ризн полагала, что именно пол определяет название правителя, но спорить не стала.

— Мой учитель нездоров, — ответила она, обращаясь к человеку, который, должно быть, являлся торгмастером острова. — Я обладаю всеми полномочиями говорить от его имени и вправе заключить сделку.

Фыркнув, мужчина уселся на край выступа и свесил ноги вниз. Желудок Ризн совершил кульбит.

— Ему бы стоило подумать лучше. В таком случае сделка отменяется.

— Вы Талик, я полагаю? — спросила Ризн, сложив руки на груди.

Мужчина больше на нее не смотрел. Его пренебрежение казалось умышленным.

— Да.

— Мой учитель предупреждал меня на ваш счет.

— Тогда он не полнейший идиот, — ответил Талик. — Только по большей части.

Его произношение казалось изумительным. Ризн поняла, что подсознательно ищет у мужчины тайленские брови, но он определенно был реши.

Ризн стиснула зубы и заставила себя сесть рядом с ним на самый край. Она попыталась проделать это в такой же непринужденной манере, как и он, но просто не смогла. Опустившись вниз, что было не так просто в модной юбке, она отодвинулась подальше.

«О, Страсти! Я упаду вниз и умру. Не смотри вниз! Не смотри вниз!»

Девушка ничего не могла с собой поделать. Она взглянула вниз и тут же почувствовала головокружение. Внизу ей была видна одна сторона головы, массивная линия челюсти. Недалеко, на верхней складке века, справа от Ризн, стояли люди. Они сталкивали вниз большие связки фруктов. Обвязанные веревкой из лозы, фрукты раскачивались и спускались к пасти.

Медленно двигающиеся жвалы подтягивали связки, дергая веревки. Реши тянули веревки обратно и снова прицепляли к ним фрукты. Все происходило на глазах у короля, которая наблюдала за кормлением, стоя на самом кончике носа слева от Ризн.

— Угощение, — объяснил Талик, заметив, куда она смотрит. — Подношение. Эти маленькие связки фруктов, конечно же, не насытят нашего бога.

— А что же насытит?

Он улыбнулся.

— Почему ты до сих пор здесь, девушка? Разве я тебя не отпустил?

— Не обязательно отменять сделку, — сказала Ризн. — Мой учитель рассказал мне, что все условия уже оговорены. Мы привезли все, что вы потребовали в качестве оплаты.

«Хотя я и не знаю, ради чего».

— Бессмысленно отсылать меня прочь.

Она заметила, что король подошла ближе, чтобы послушать разговор.

— Это послужит той же цели, что и все в жизни, — ответил Талик. — Порадовать Релу-на.

Должно быть, так зовут их бога, большепанцирника.

— И ваш остров одобрит подобное расточительство? Пригласить торговцев, проделавших такой путь, только чтобы отослать их обратно с пустыми руками?

— Релу-на одобряет храбрость, — сказал Талик. — И, что более важно, уважение. Если мы не будем уважать тех, с кем торгуем, тогда нам не следует торговать.

Что за дурацкая логика. Если купец станет рассуждать подобным образом, он никогда не сможет торговать. Разве что... За месяцы, проведенные со Встимом, Ризн поняла, что бабск искал людей, которым нравится с ним торговать. Людей, которых он уважал. С такими людьми риск быть обманутым сводился к минимуму.

Возможно, не такая уж и плохая логика... только недостаточная.

«Думай, как другой торговец, — добавила бы Ризн. Один из уроков Встима, которые так отличались от усвоенных ею дома. — Что они хотят? Почему они хотят именно этого? Почему именно ты обеспечишь их необходимым?»

— Наверное, тяжело жить здесь, в море, — сказала Ризн. — Ваш бог впечатляет, но вы не можете производить для себя все необходимое.

— Наши предки вполне удачно справлялись.

— Без лекарств, — продолжила Ризн, — которые могли бы спасти жизни. Без одежды из ткани, волокна для которой растут только на материке. Ваши предки выживали без всех этих вещей, потому что у них не было выбора. У вас он есть.

Торгмастер наклонился вперед.

«Не делай так! Ты упадешь!»

— Мы не идиоты, — ответил Талик.

Ризн нахмурилась. Почему...

— Мне так надоело объяснять, — продолжил мужчина. — Мы живем очень просто. Но отсюда не следует, что мы глупцы. Годами появлялись чужеземцы, пытавшиеся нас эксплуатировать, пользуясь нашим невежеством. Мы устали, женщина. Все, что ты говоришь, — правда. И очевидно, что одновременно — неправда. Но все равно ты это говоришь, как будто мы ни на секунду не задумывались о подобных вещах. «О, лекарства! Конечно, нам нужны лекарства! Спасибо, что нам о них рассказали». А я-то просто собирался сидеть здесь и ждать смерти.

Ризн покраснела.

— Я не...

— Да, именно это ты и имела в виду, — сказал Талик. — Снисходительность сочилась с твоих губ, молодая леди. Мы устали от того, что все пытаются использовать нас в своих интересах. Устали от чужеземцев, пытающихся продать нам ерунду по баснословным ценам. Мы не в курсе текущей экономической ситуации на материке, поэтому не можем понять, обманывают нас или нет. Поэтому торгуем только с теми, кого знаем и кому доверяем. Так обстоят дела.

«Текущая экономическая ситуация на материке?..» — подумала Ризн.

— Вы учились в Тайлене, — догадалась она.

— Конечно, учился, — ответил Талик. — Нужно изучить повадки зверя, прежде чем идти его ловить.

Он откинулся назад, и Ризн немного расслабилась.

— Мои родители отправили меня учиться, когда я был ребенком. Отдали одному из ваших бабсков. Я сам стал торгмастером, прежде чем вернуться сюда.

— Ваши родители — король и королева? — снова догадалась Ризн.

Талик окинул девушку взглядом.

— Король и супруг короля.

— Вы можете называть ее просто королевой.

— Эта сделка не состоится, — сказал Талик, вставая. — Иди и скажи своему учителю, что мы сожалеем о его болезни и надеемся, что он поправится. Если так и будет, он может вернуться в следующем году во время торгового сезона, и мы с ним встретимся.

— Вы утверждаете, что уважаете его, — ответила Ризн, вскакивая на ноги и отодвигаясь подальше от края. — Так торгуйте с ним!

— Он нездоров, — проговорил Талик, не смотря на нее. — Это нечестно по отношению к нему. У нас будет преимущество.

Преимущество... Страсти, эти люди были такими странными. Слышать подобные вещи из уст человека, так хорошо говорившего по-тайленски, казалось еще более странным.

— Вы стали бы торговать со мной, если бы испытывали ко мне уважение, — сказала Ризн. — Если бы думали, что я его достойна.

— На это потребуются годы, — ответил Талик, присоединяясь к матери, стоявшей на передней части выступа. — Уходи и...

Он осекся, так как сама король тихо заговорила с ним на реши.

Талик поджал губы.

— Что? — спросила Ризн, шагнув вперед.

— Несомненно, ты впечатлила короля. У тебя острый язык. Считаешь нас дикарями, но не так безнадежна, как некоторые. — Талик скрипнул зубами. — Король выслушает твои доводы в пользу сделки.

Ризн моргнула, посмотрела сначала на одного, потом на другую. Разве она только что не высказала все доводы, когда король слушала?

Женщина спокойно оглядела Ризн темными глазами.

«Я выиграла первый раунд, — поняла девушка. — Как воин на поле битвы. Я провела поединок, и меня посчитали достойной сразиться с более сильным противником».

Король заговорила, и Талик стал переводить.

— Король говорит, что ты талантлива, но сделка, конечно же, не может продолжиться. Ты должна вернуться со своим бабском, когда он приедет в следующий раз. Лет через десять мы, возможно, станем с тобой торговать.

Ризн подумала, что можно возразить.

— Именно таким образом Встим добился уважения, ваше величество? — Она не проиграет этот спор. Она не может! — Спустя годы, приезжая со своим бабском?

— Да, — ответил Талик.

— Вы не перевели, — сказала Ризн.

— Я... — Талик вздохнул и перевел вопрос.

Король улыбнулась с явной нежностью. Она проговорила несколько слов на своем языке, и Талик ошеломленно повернулся к матери.

— Я... Ого.

— Что? — требовательно спросила Ризн.

— Твой бабск убил коракота с несколькими нашими охотниками, — ответил реши. — Сам? Чужеземец? Я никогда не слышал ни о чем подобном.

Встим. Убил кого-то? С охотниками? Невозможно.

Хотя, конечно, он не всегда был старым морщинистым книжным червем, каким являлся теперь, но Ризн считала, что в прошлом он был просто морщинистым книжным червем помоложе.

Король заговорила снова.

— Я сомневаюсь, что ты убьешь хотя бы одного зверя, дитя, — перевел Талик. — Уходи. Твой бабск это переживет. Он мудр.

«Нет. Он умирает», — подумала Ризн.

Мысль явилась непрошеной, но была правдивой и испугала. Больше, чем высота, больше, чем что-либо ей известное. Встим умирал. Возможно, это его последняя сделка.

И Ризн вела ее к провалу.

— Мой бабск мне доверяет, — сказала девушка, подходя ближе к королю, шагая по носу большепанцирника. — И вы сказали, что доверяете ему. Как тогда вы можете не доверять его мнению, что я достойна?

— Невозможно заменить личный опыт, — перевел Талик.

Животное шагнуло, земля затряслась, и Ризн стиснула зубы, представив, как они все падают с вершины вниз. К счастью, на такой высоте движение ощущалось скорее как легкое покачивание. Зашуршали деревья, и ее желудок совершил очередной кульбит, но ситуация была не более опасна, чем качка на корабле.

Ризн приблизилась к тому месту, где стояла король, около носа животного.

— Вы король, вы понимаете важность доверия тем, кто вам подчиняется. Вы не можете находиться везде и знать обо всем на свете. Временами нужно доверять решению тех, кого вы знаете. Мой бабск как раз такой человек.

— Ты приводишь верные доводы, — перевел Талик с удивлением в голосе. — Но не понимаешь, что я уже оказала твоему бабску уважение. Именно поэтому я согласилась поговорить с тобой лично. И не пошла бы на такое ради кого-то другого.

— Но...

— Вернись вниз, — сказала король через Талика более жестким голосом. Ризн показалось, что на этом все должно закончиться. — Скажи своему бабску, что ты продвинулась достаточно далеко, чтобы поговорить со мной лично. Без сомнения, большего он не ожидал. Вы можете покинуть остров и вернуться, когда он поправится.

— Я...

Ризн почувствовала себя так, будто ее ударили кулаком в горло и стало тяжело говорить. Она не могла его подвести, не сейчас.

— Передай ему мои наилучшие пожелания к выздоровлению, — сказала король, отворачиваясь от Ризн.

Талик улыбнулся с кажущимся удовлетворением. Она посмотрела на своих охранников, застывших с мрачным выражением на лицах.

Девушка отошла в сторону. Она оцепенела. Ее отправили прочь как ребенка, просящего сладости. Неистовый румянец залил лицо, пока она шла мимо мужчин и женщин, подготавливающих связки фруктов.

Ризн остановилась, посмотрела влево, на бесконечный простор синевы, и снова повернулась к королю.

— Думаю, — громко проговорила она, — мне стоит поговорить кое с кем, обладающим большей властью.

К ней повернулся Талик.

— Ты поговорила с королем. Никто не обладает большей властью.

— Прошу прощения, — ответила Ризн. — Но думаю, это не так.

Одна из веревок дернулась, сигнализируя о том, что фруктовое подношение принято.

«Это глупо, это глупо, это...»

«Не думай».

Ризн бросилась к веревке, вызвав крики охранников. Она схватилась за ее конец, перевалилась через край и стала спускаться по голове большепанцирника. Голове бога.

Страсти! В юбке было довольно сложно. Веревка врезалась ей в руки и вибрировала, пока животное внизу хрустело фруктами на другом конце.

Наверху появилась голова Талика.

— Что, во имя Келека, ты задумала, глупая женщина? — прокричал он.

Ризн нашла забавным то, что он выучил их ругательства во время своего пребывания в Тайлене. Девушка вцепилась в веревку, сердце билось в сумасшедшей панике. Действительно, что она делала?

— Релу-на, — прокричала Ризн Талику, — одобряет храбрость!

— Есть разница между храбростью и глупостью!

Ризн продолжила спуск, который больше походил на скольжение.

«О, Стремление, Страсть необходимости…»

— Вытяните ее назад! — приказал Талик. — Эй вы, помогайте. — Он отдал дальнейшие приказания на реши.

Ризн посмотрела вверх и увидела, как рабочие ухватились за веревку, чтобы вытащить ее наверх. Появилось новое лицо, смотрящее вниз. Король. Она подняла руку, остановив рабочих, и стала изучать лицо Ризн.

Девушка снова заскользила вниз. Она спустилась еще не слишком далеко, примерно на пятьдесят футов^[11]. Даже не добралась до глаза животного. С усилием Ризн остановилась, ее пальцы горели.

— О, великий Релу-на, — громко произнесла она. — Твой народ отказывается со мной торговать, поэтому я пришла умолять тебя. Твой народ нуждается в моих товарах, но мне сделка нужна даже больше. Я не могу позволить себе вернуться ни с чем.

Животное, конечно же, не ответило. Ризн висела на одном уровне с панцирем, покрытым коркой из лишайника и мелких камнепочек.

— Пожалуйста, — сказала Ризн. — Пожалуйста.

«Чего же я ожидаю?» — задалась она вопросом.

Она не ждала, что животное ответит ей. Но, возможно, получится убедить тех, наверху, что она достаточно храбрая, чтобы быть достойной. По крайней мере, это никому не причинит вреда.

Веревка в руках подрагивала, и Ризн совершила ошибку, посмотрев вниз.

На самом деле то, чем она занималась, могло ей повредить. И очень сильно.

— Король, — сказал Талик сверху, — приказывает тебе вернуться.

— Наши переговоры продолжатся? — спросила Ризн, подняв голову. Король действительно выглядела заинтересованной.

— Не важно, — ответил Талик. — Тебе был отдан приказ.

Ризн заскрипела зубами, цепляясь за веревку, и посмотрела на хитиновые пластины перед собой.

— А ты что думаешь? — тихо спросила она.

Животное внизу укусило фрукты, и веревка внезапно натянулась. Ризн сильно шлепнулась об огромную голову. Наверху завопили рабочие. Король прикрикнула на них неожиданно резким голосом.

«О, нет…»

Веревка натянулась еще сильнее.

И оборвалась.

Крики наверху стали неистовыми, хотя Ризн едва заметила их из-за нахлынувшей паники. Она падала не грациозно, а кричащим комком из ткани, суматошно размахивая конечностями. Юбка хлопала на ветру, желудок переворачивался. Что она наделала? Она...

Ризн увидела глаз. Глаз бога. Только на краткий миг, пока пролетала мимо. Он был большим, как дом, блестящий и черный, отражающий ее падающую фигурку.

Девушке показалось, что она зависла перед ним на долю секунды, и крик оборвался у нее в горле.

Все случилось очень быстро. Просвистел порывистый ветер, еще один крик и удар о воду, твердую, как камень.

Темнота.

 

* * *

Очнувшись, Ризн обнаружила, что как будто плывет. Она не открывала глаз, но чувствовала, что скользит по волнам. Покачивается вверх-вниз...

— Она идиотка.

Знакомый голос. Талик, тот самый, с кем она торговала.

— Тогда мы с ней подходим друг другу, — ответил Встим. Он покашлял. — Должен сказать, старый друг, ты обещал помочь в обучении, а не скидывать ее со скалы.

Плавание... Покачивание...

Подождите-ка.

Ризн заставила себя открыть глаза. Она лежала на постели в хижине. Жарко. Перед глазами у нее все плыло, и она покачивалась... покачивалась, потому что разум был затуманен. Что они ей дали? Она попыталась сесть. Ее ноги не двигались. Ее ноги не двигались.

Ризн глубоко вздохнула и часто задышала.

Над ней появилось лицо Встима, а за ним встревоженное лицо женщины реши с лентами в волосах. Не королева... точнее, король... какая разница. Женщина быстро заговорила на лающем языке реши.

— Теперь успокойся, — сказал Встим Ризн, опускаясь рядом с ней на колени. — Успокойся... Они дадут тебе кое-что выпить, дитя.

— Я выжила, — ответила Ризн. Ее голос скрипел, когда она говорила.

— С трудом, — сказал Встим, но в его голосе слышалась нежность. — Спрены смягчили твое падение. С такой высоты... Дитя, о чем ты думала, перебравшись вот так просто через край скалы?

— Мне требовалось кое-что сделать, — проговорила Ризн. — Доказать свою храбрость. Я думала... Мне нужно быть храброй...

— О, дитя. Это моя вина.

— Вы были его бабском, — сказала Ризн. — Талика, их торговца. Вы с ним все подстроили, чтобы у меня появился шанс торговать самостоятельно, но в контролируемой ситуации. Сделке никогда ничего не угрожало, и вы не так уж больны, как хотите показаться.

Слова вырвались, спотыкаясь одно о другое, как сотня человек, пытающихся выбраться наружу через один проход одновременно.

— Когда ты поняла? — спросил Встим и закашлял.

— Я... — Она не знала. Все просто сложилось в единую картину. — Только что.

— Что ж, ты должна знать, что я чувствую себя настоящим дураком, — сказал Встим. — Я думал, что для тебя это отличная возможность. Практика с настоящими ставками. Но затем... Затем ты взяла и упала с головы острова!

Ризн зажмурилась, когда подошла женщина реши с каким-то напитком в чашке.

— Я буду снова ходить? — тихо спросила Ризн.

— Вот, выпей, — проговорил Встим.

— Я буду снова ходить?

Она не взяла чашку и не открывала глаз.

— Не знаю, — ответил Встим. — Но ты будешь снова торговать. Страсти! Посметь подняться над властью короля? Быть спасенной самой душой острова?

Он усмехнулся. Смешок звучал вымученно.

— Другие острова будут требовать торговать с нами.

— Получается, кое-чего я все-таки добилась, — сказала Ризн, чувствуя себя полной и безоговорочной идиоткой.

— О, ты действительно кое-чего добилась, — ответил Встим.

Она почувствовала, как что-то колет ей руку и резко открыла глаза. По ней ползло создание величиной примерно с кисть, которое выглядело как крэмлинг, но с крыльями, сложенными вдоль спины.

— Что это такое? — требовательно спросила Ризн.

— Из-за него мы здесь, — ответил Встим. — То, что мы получаем при торговле, — сокровище, о котором мало кто знает, что оно до сих пор существует. Видишь ли, они должны были погибнуть вместе с Аимией. Я прибыл сюда вместе со всеми товарами на буксире, потому что Талик прислал сообщение, что у них есть труп одного из этих созданий на продажу. Короли платят за них состояния.

Встим наклонился.

— Я никогда не видел прежде живого. Мне передали труп, который я хотел получить при торговле. Этого подарили тебе.

— Реши? — спросила Ризн.

Ее разум все еще оставался затуманен. Она не знала, что и думать обо всем случившемся.

— Реши не могут приказывать одному из ларкинов, — ответил Встим, вставая. — Его подарил тебе сам остров. Теперь пей свое лекарство и спи. Ты сломала обе ноги. Мы останемся здесь на время твоего выздоровления, и я буду искать прощения за то, что был таким ужасно глупым человеком.

Ризн приняла напиток. Пока она пила, существо взлетело на балки хижины и уселось там, посматривая на нее вниз глазами из чистого серебра.

 

 

— Так что это за спрен? — спросил Тьюд в медленном ритме любопытства. Он держал драгоценный камень, вглядываясь в дымчатое существо, движущееся внутри.

— Моя сестра сказала, это спрен шторма, — ответила Эшонай, сложив руки и прислонившись к стене.

В пряди бороды Тьюда были вплетены кусочки необработанных драгоценных камней, которые задрожали и замерцали, когда он потер подбородок. Тьюд подал большой кусок драгоценного камня Биле, которая постучала по нему пальцем.

Они являлись боевой парой в личной дивизии Эшонай. Слушающие носили простые одежды, скроенные с учетом хитиновой брони на руках, ногах и груди. Тьюд также носил длинный плащ, но не мог взять его в бой.

По контрасту с ними на Эшонай была униформа: облегающая красная одежда, натянутая поверх ее натуральной брони, и шапочка на шлеме. Она никогда не рассказывала, как эта униформа ее стесняет, заставляет чувствовать себя, как в оковах.

— Спрен шторма, — повторила Била в ритме скептицизма, поворачивая камень в пальцах. — Он поможет мне убивать людей? В противном случае я не считаю его заслуживающим внимания.

— Он может изменить мир, Била, — сказала Эшонай. — Если Венли права, и у нее получится связаться с этим спреном и получить что-то отличное от вялой формы... Ну, по крайней мере, у нас будет совершенно новая форма. Выбор расширится. А в лучшем случае мы получим возможность контролировать шторма и управлять их энергией.

— Так она будет испытывать его на себе? — спросил Тьюд в ритме ветров, ритме, который они использовали, чтобы определить, когда приблизится сверхшторм.

— Если Совет пяти даст ей разрешение.

Они должны обсудить ситуацию и вынести свое решение сегодня.

— Отлично, — сказала Била, — но он поможет мне убивать людей?

Эшонай настроилась на скорбь.

— Если штормовая форма действительно одна из древних сил, Била, тогда да. Он поможет тебе убивать людей. Много людей.

— Тогда мне этого достаточно, — ответила Била. — Почему ты так беспокоишься?

— Говорят, что древние силы пришли от наших богов.

— Какая разница? Если боги помогут нам убить те армии, я присягну им прямо сейчас.

— Не говори так, Била, — произнесла Эшонай с порицанием. — Никогда не говори ничего подобного.

Женщина притихла, бросила камень на стол и тихо запела со скептицизмом. Так она проявляла непокорность. Эшонай встретилась глазами с Билой и обнаружила, что сама негромко напевает решимость.

Тьюд перевел взгляд с Билы на Эшонай.

— Поедим? — спросил он.

— Таков твой ответ на все разногласия? — спросила Эшонай, обрывая песню.

— Трудно спорить с набитым ртом, — ответил Тьюд.

— Мне кажется, что ты только это и делаешь, — сказала Била. — Все время.

— Однако спор заканчивается, — не уступал Тьюд. — Потому что все сыты. Итак... поедим?

— Чудесно, — произнесла Била, бросив взгляд на Эшонай.

Двое слушающих удалились. Эшонай села за стол, чувствуя опустошение. Когда ее начала беспокоить непокорность друзей? Все дело в этой ужасной униформе.

Она подобрала драгоценный камень, всматриваясь в его глубину. Он был большим, размером с треть кулака, хотя для того, чтобы удерживать спрена внутри, годились драгоценные камни и меньшего размера.

Эшонай ненавидела заточать спренов. Лучшим способом было выйти в сверхшторм с надлежащим настроем и спеть подходящую песню, чтобы привлечь нужного спрена. Ты связывался с ним в ярости бушующего шторма и возрождался в новом теле. Ее народ занимался менял формы со времен прихода первых ветров.

Слушающие узнали от людей о том, что захват спренов возможен, затем применили процесс на себе. Захваченный спрен делал трансформацию гораздо более надежной. Раньше всегда присутствовал элемент случайности. Выходя в шторм с желанием стать солдатом, можно было обрести партнерскую форму.

«Это прогресс, — подумала Эшонай, уставившись на дымчатого спрена внутри камня. — Прогресс учит контролировать мир. Возводить стены, чтобы остановить шторм, выбирать время для партнерской формы».

Прогресс брал природу и заключал ее в рамки.

Эшонай положила драгоценный камень в карман и проверила время. Ее встреча с остальными из Совета пяти была намечена не раньше третьего биения ритма мира, и у нее оставалась еще добрая половина биения до назначенного срока.

Пора поговорить с матерью.

Эшонай вышла в Нарак и пошла по тропе, кивая приветствующим ее. В основном это были солдаты. Теперь столь многие из ее народа находились в боевой форме. Как мало их осталось. Когда-то сотни тысяч слушающих заселяли равнины. Выжила лишь малая часть.

Даже тогда они были единым народом. О, случались расколы, конфликты, даже войны среди их группировок. Но слушающие были единым народом — теми, кто отказались от своих богов и стремились к свободе в безвестности.

Билу больше не заботило их происхождение. Могут найтись и другие, подобные ей, те, которые игнорируют опасность богов и сосредотачиваются только на борьбе с людьми.

Эшонай миновала жилые дома — обветшалые строения, возведенные из затвердевшего крэма на каркасе из раковин, ютившиеся с подветренной стороны каменных глыб. Большинство из них теперь пустовало. Они потеряли тысячи за годы войны.

«Мы должны что-то делать», — подумала Эшонай, настроившись в глубине сознания на ритм мира. Она искала утешения в его тихих, спокойных тактах, мягких и слитных. Как ласка.

Затем Эшонай заметила представителей вялой формы.

Они очень походили на тех, кого люди называли «паршмены», хотя были немного выше и не такими идиотами. Вялая форма по-прежнему оставалась ограниченной, без возможностей и преимуществ более новых форм. Их здесь быть не должно. Или они связались с неправильным спреном по ошибке? Такое иногда случалось.

Эшонай подошла к троице, состоявшей из двух слушающих женского пола и одного — мужского. Они перевозили камнепочки, собранные на одном из ближайших плато. Растения развивались быстрее с использованием наполненных штормсветом камней.

— Что случилось? — спросила Эшонай. — Вы выбрали эту форму по ошибке? Или вы новые шпионы?

Они смотрели на нее безжизненными глазами. Эшонай настроила тревогу. Однажды она попробовала вялую форму — захотела узнать, что испытывают их шпионы. Пытаться заставить мозг воспринимать новые знания было так же трудно, как мыслить рационально во сне.

— Кто-то попросил вас принять эту форму? — спросила Эшонай, проговаривая слова медленно и четко.

— Никто не просил, — ответил мужчина вообще без ритма. Его голос звучал мертво. — Мы сами решили.

— Зачем? — спросила Эшонай. — Зачем вам поступать подобным образом?

— Когда придут люди, нас не убьют, — сказал мужчина, подхватив камнепочку, и продолжил свой путь. Другие молча пошли следом.

Эшонай изумилась, в ее голове усилился ритм тревоги. Несколько спренов страха, похожих на длинных фиолетовых червей, зашныряли на ближайшей скале, собираясь возле Эшонай, пока не поползли отовсюду из земли.

Нельзя отдать приказ принять ту или иную форму: каждый мог выбирать самостоятельно. О трансформации можно было попросить или уговорить, но не заставить. Их боги не допускали такой свободы, поэтому слушающие ею обладали несмотря ни на что. При желании они могли выбрать вялую форму. Эшонай ничего не могла с этим поделать. Не напрямую.

Она ускорила шаг. Рана на ноге все еще болела, но быстро исцелялась. Одно из преимуществ боевой формы. В этом состоянии Эшонай могла почти не обращать внимания на повреждения.

Город был полон пустых зданий, а мать Эшонай выбрала лачугу на самой окраине, почти полностью открытую штормам. Мать работала на грядке сланцекорника снаружи, тихо напевая сама себе в ритме мира. Она находилась в рабочей форме, слушающая всегда предпочитала именно ее. Даже после открытия ловкой формы мать не изменилась. Она сказала, что не хочет поощрять народ рассматривать одну форму как более полезную в сравнении с другими и что такое расслоение может их уничтожить.

Мудрые слова. Таких слов Эшонай не слышала от своей матери годами.

— Дитя! — сказала женщина, когда Эшонай приблизилась.

Несмотря на годы, лицо матери было аккуратным и круглым. Она заплетала волосы в косы, перевязывая их лентой. Эшонай привезла ей эту ленту со встречи с алети много лет назад.

— Дитя, ты видела свою сестру? Сегодня день ее первой трансформации! Мы должны ее подготовить!

— Этот день уже прошел, мама, — сказала Эшонай в ритме мира, становясь на колени перед женщиной. — Как идет прополка?

— Скоро закончу, — ответила мать. — Мне нужно уйти до того, как вернутся хозяева дома.

— Он твой, мама.

— Нет-нет. Он принадлежит другим. Они приходили прошлой ночью и сказали, что мне нужно уйти. Я только закончу со сланцекорником.

Она достала небольшую пилу, срезала одну строну гребня, затем подкрасила его соком, чтобы стимулировать рост в нужном направлении.

Эшонай села обратно, настроившись на скорбь, и ритм мира ее покинул. Возможно, взамен стоило выбрать ритм потери. Биения в ее голове изменились.

Она заставила его вернуться. Нет. Нет, ее мать не умерла.

И все же она была не вполне живой.

— Вот, возьми, — сказала мать в ритме мира, протянув Эшонай пилу. Сегодня она хотя бы узнала дочь. — Поработай тут над обрезкой. Я не хочу, чтобы он рос вниз. Нам нужно направить его к свету.

— Шторма слишком сильны в этой части города.

— Шторма? Глупости. Здесь нет штормов. — Мать приостановилась. — Я гадаю, что мы будем делать с твоей сестрой. Ей нужен шторм для трансформации.

— Не беспокойся, мама, — сказала Эшонай, заставляя себя говорить с миром. — Я обо всем позабочусь.

— Ты такая хорошая, Венли, — проговорила мать. — Такая отзывчивая. Остаешься дома, не убегаешь, как твоя сестра. Эта девочка... Ее никогда нет там, где она должна быть.

— Сейчас она здесь, — прошептала Эшонай. — И старается быть там, где нужна.

Мать забормотала себе под нос, продолжая работать. Когда-то эта женщина обладала одной из лучших памятей в городе. В некотором роде все оставалось по-прежнему.

— Мама, — сказала Эшонай. — Мне требуется помощь. Я думаю, что случится что-то ужасное. Не могу решить, менее ли это ужасно, чем то, что уже происходит.

Мать подрезала участок сланцекорника, сдула пыль.

— Наш народ гибнет, — продолжила Эшонай. — Мы выветриваемся. Мы пришли в Нарак и выбрали изнуряющую войну. Шесть лет постоянных потерь. Слушающие начинают сдаваться.

— Не хорошо, — сказала мать.

— Но какова альтернатива? Вмешаться в вещи, в которые вмешиваться не следует, потому что они могут обратить на нас взоры Несотворенных?

— Ты не работаешь, — указала мать. — Не будь такой, как сестра.

Эшонай сложила руки на коленях. Не помогло. Видеть мать в таком состоянии...

— Мама, — сказала Эшонай в ритме мольбы. — Почему мы покинули темный дом?

— Ах, это старая песня, Эшонай, — ответила мать. — Темная песня, не для детей вроде тебя. Ведь сегодня даже не день твоей первой трансформации.

— Я достаточно взрослая, мама. Пожалуйста.

Мать подула на сланцекорник. Неужели она в конце концов забыла последнее из того, что составляло ее суть? Сердце Эшонай сжалось.

— Немало дней прошло, но помним, как вчера, когда в наш темный дом пришла беда, — тихо запела мать в одном из ритмов воспоминаний. — И превратилась жизнь в кошмарный сон, а звались мы тогда Последний легион. И уходили воины на дальние равнины, в то место, где теперь одни руины. С врагами бились, гибли и, сражаясь, с приходом смерти лишь освобождались. И стали возрождаться формы силы. Не доведут ли снова до могилы? Утратив волю, мы повиновались. Богов приказам слепо подчинялись.

— Но наступил тот славный день, — проговорила Эшонай в одном ритме с матерью.

— Тот шторм, когда сбежал от зла Последний легион, — продолжала мать песню. — Непрост был путь, который наш народ избрал. Тот свет, что в ярких разумах сиял, померк, зато принес награду: свободу, мир, богам досаду.

Спокойная, звучная песня матери как бы танцевала с ветром. В другое время слушающая казалась хрупкой, но когда пела старые песни, снова выглядела собой. Родитель, который временами спорил с Эшонай, но и родитель, которого Эшонай всегда уважала.

— На волю дерзко мысль и силу обменяли, всю память мы утратить рисковали, — пела мать. — Свободным детям чтоб о прошлом не забыть, нам нужно было сотни песен сочинить. Мы их поем, и будет это продолжаться, пока другие формы вновь не станут открываться.

С этого момента мать начала одну из ранних песен о том, как народ создаст дом на руинах покинутого королевства. Как они распространятся по миру, действуя подобно примитивным племенам и беженцам. Таков был их план — остаться скрытыми или чтобы на них хотя бы не обращали внимания.

В песнях осталось так много. Последний легион не знал, как трансформироваться во что-то другое, кроме вялой и партнерской форм, по крайней мере, без помощи богов. Как они узнали, что возможны другие формы? Сохранились ли эти факты изначально в песнях и потом затерялись с годами, пока слова понемногу изменялись то тут, то там?

Эшонай слушала и, хотя голос матери помог ей вернуться к ритму мира, обнаружила, что все равно сильно обеспокоена. Она пришла сюда за ответами. Когда-то это срабатывало.

Но больше нет.

Эшонай поднялась, чтобы покинуть поющую мать.

— Я нашла некоторые твои вещи, когда прибирала сегодня, — сказала мать, оборвав песню. — Ты можешь их взять. Они захламляют дом, а я скоро из него уйду.

Эшонай забормотала под нос скорбь, но пошла посмотреть, что «нашла» мать. Еще одну кучу камней, в которой она увидела детские игрушки? Лоскуты тряпок, которые представлялись ей одеждой?

Эшонай обнаружила небольшой мешок у фасада здания. Она открыла его и вытащила бумагу.

Бумага была не человеческой, а сделанной из местных растений. Грубая, разных оттенков, изготовленная старым способом слушающих. Текстурированная и плотная, а не тонкая и белая. Чернила на ней начали выцветать, но Эшонай узнала рисунки.

«Мои карты, — подумала она. — С тех давних дней».

Неосознанно она настроила ритм воспоминания. Дни, которые Эшонай провела в походах по диким местам, которые люди называли Натанатаном, проходя через леса и джунгли, рисуя собственные карты и расширяя границы мира. Она начала в одиночку, но ее открытия взбудоражили целый народ. Вскоре, будучи еще подростком, слушающая возглавляла целые экспедиции, чтобы открывать новые реки, новые руины, новых спренов, новые растения.

И людей. В некотором смысле вина лежала на ней.

Мать запела снова.

Просматривая свои старые карты, Эшонай ощутила сильную тоску внутри. Когда-то мир казался ей чем-то чистым и захватывающим. Новым, как лес, цветущий после шторма. Она медленно умирала точно так же, как и ее народ.

Эшонай упаковала карты и покинула старый дом, направившись к центру города. Песня матери, до сих пор прекрасная, эхом раздавалась позади. Эшонай настроила мир. Ритм заставил ее вспомнить, что она почти опоздала на встречу с остальными из Совета пяти.

Эшонай не ускорила шаг. Она позволила ровным и стремительным тактам ритма мира вести ее вперед. Если сконцентрироваться, настроившись на определенный ритм, то тело будет естественно выбирать темп, соответствующий настроению. Таким образом, ритм, который не совпадал с текущими ощущениями всегда являлся сознательным решением. Эшонай намеренно слушала ритм мира.

Слушающие приняли решение столетия назад, решение о том, чтобы вернуться к примитивному уровню. Убийство Гавилара Холина стало подтверждением выбора их предков. В те дни Эшонай не была одним из лидеров, но они прислушивались к ее советам и наделили правом голоса.

Выбор, хотя и казался ужасным, стал проявлением отваги. Они надеялись, что долгая война надоест алети.

Эшонай и прочие недооценили их жадность. Гемсердца изменили все.

В центре города, рядом с бассейном, устремлялась ввысь башня, гордо взиравшая на плато, несмотря на столетия бушующих штормов. Когда-то внутри нее имелась лестница, но крэм, затекающий в окна, превратил сооружение в скалу. Тогда рабочие вырезали ступени вокруг башни.

Эшонай начала подниматься по лестнице, для безопасности держась за цепь. Долгий, но знакомый подъем. Хотя ее нога болела, боевая форма повышала выносливость. Чтобы сохранить силу, требовалось больше пищи, чем другим формам. Она поднялась наверх с легкостью.

Эшонай обнаружила, что остальные члены Совета пяти уже ее ждут. Каждый из них пребывал в одной из известных им форм. Эшонай находилась в боевой форме, Давим — в рабочей, Абронай — в партнерской, Чиви — в ловкой и тихая Зулн — в вялой форме. Венли тоже ждала вместе со своим партнером, который раскраснелся от трудного подъема. Ловкая форма подходила для многих действий, требующих аккуратности, но не обладала большой выносливостью.

Эшонай взошла на плоскую вершину бывшей башни. Ветер обдувал ее с востока. Здесь наверху не было стульев, и Совет пяти заседал прямо на голом камне.

Давим напевал с досадой. С ритмами в голове было трудно опоздать случайно. Они правильно подозревали, что Эшонай задержалась нарочно.

Она села, достала из кармана драгоценный камень с заключенным в нем спреном и положила его перед собой на каменную поверхность. Фиолетовый камень светился штормсветом.

— Меня беспокоит эта проверка, — сказала Эшонай. — Я думаю, что мы не должны ее разрешать.

— Что? — спросила Венли в ритме тревоги. — Сестра, не смеши нас. Это необходимо нашему народу.

Давим наклонился вперед, сложив руки на коленях. Он был широколицым, кожа его рабочей формы, в основном черная, пестрела то тут, то там крошечными завитками красного.

— Если все сработает, мы достигнем чего-то поистине удивительного. Первая из вновь открытых форм древней силы.

— Те формы связаны с богами, — напомнила Эшонай. — Что, если, выбирая эту форму, мы пригласим их вернуться?

Венли напевала с раздражением.

— В старые времена все формы приходили от богов. Мы обнаружили, что ловкая форма нам не вредит. Почему должна повредить штормовая форма?

— Есть разница, — ответила Эшонай. — Ты же знаешь песню «Его приход принесет богам их ночь». Напой ее про себя. Древние силы опасны.

— У людей они есть, — сказал Абронай.

Он пребывал в партнерской форме, пышный и упитанный, но контролировал свои страсти. Эшонай никогда не завидовала его положению. Из личных бесед она знала, что Абронай предпочел бы иметь другую форму. К сожалению, другие носители партнерской формы находились в ней недолго или не обладали подобающей значимостью, чтобы присоединиться к Совету пяти.

— Ты сама подготовила для нас доклад, Эшонай, — продолжил Абронай. — Ты видела среди алети воина, повелевающего древней силой, и многие другие подтвердили твои слова. К людям вернулось волноплетение. Спрены снова нас предали.

— Если волноплетение вернулось, — сказал Давим в ритме размышления, — тогда, возможно, это признак того, что боги возвращаются в любом случае. Если это правда, нам нужно подготовиться, чтобы иметь с ними дело. И нам помогут формы силы.

— Мы не знаем, придут ли они, — сказала Эшонай с решимостью. — Нам ничего не известно. Даже, есть ли у людей волноплетение. Это мог быть один из Клинков Чести. В ту ночь мы оставили один из них в Алеткаре.

Чиви напевала в ритме скептицизма. Ее лицо ловкой формы было удлиненным, пряди волос завязаны сзади в длинный хвост.

— Мы угасаем как народ. Я проходила сегодня мимо тех, кто принял вялую форму и не помнит нашего прошлого. Они поступили так, поскольку боятся, что иначе люди их убьют! Они готовят себя к тому, чтобы стать рабами!

— Я тоже их видел, — сказал Давим с решимостью. — Мы должны что-то делать, Эшонай. Твои солдаты проигрывают войну, удар за ударом.

— В следующий шторм, — проговорила Венли. Она настроила ритм мольбы. — Я смогу все проверить в следующий шторм.

Эшонай закрыла глаза. Мольба. Этот ритм настраивали не часто. Было трудно отказать сестре.

— Мы все должны прийти к согласию, — произнес Давим. — Я не приму иное. Эшонай, ты настаиваешь на возражении? Нужно ли нам провести здесь часы, обсуждая вопрос?

Она глубоко вздохнула, приходя к решению, которое прокладывало свой путь из глубины сознания. Решение исследователя. Эшонай взглянула на сумку с картами, которую положила рядом с собой на пол.

— Я соглашусь с проверкой, — сказала она.

Сидящая рядом Венли запела в ритме благодарности.

— Вместе с тем, — продолжила Эшонай с решимостью, — первым, кто испытает новую форму, должна стать я.

Все напевы смолкли. Остальные из Совета пяти уставились на нее.

— Что? — спросила Венли. — Сестра, нет! Это мое право.

— Ты слишком ценна, — ответила Эшонай. — Ты знаешь о формах слишком много, и большинство исследований хранится только в твоей голове. Я просто солдат. Меня можно заменить, если что-то пойдет не так.

— Ты Носитель Осколков, — напомнил Давим. — Наш последний.

— Тьюд тренировался с моими Клинком и Доспехами, — ответила Эшонай. — На всякий случай я оставлю ему и то, и другое.

Остальные из Совета пяти запели с размышлением.

— Хорошее предложение, — сказал Абронай. — Эшонай обладает и силой, и опытом.

— Это мое открытие! — воскликнула Венли в ритме раздражения.

— И тебе за него благодарны, — ответил Давим. — Но Эшонай права, ты и твои ученые слишком важны для нашего будущего.

— Более того, — добавил Абронай. — Ты слишком близка к проекту, Венли. Твоя речь абсолютно ясно свидетельствует об этом. Если Эшонай встретит шторм и обнаружит, что с новой формой что-то не так, она сможет прервать эксперимент и вернуться к нам.

— Хороший компромисс, — кивнула Чиви. — Мы достигли согласия?

— Думаю, да, — подвел итог Абронай, поворачиваясь к Зулн.

Представительница вялой формы говорила редко. Она носила одежду паршменов и показывала, что считает своим долгом представлять тех, кто не имеет песен, — всех слушающих, принявших вялую форму.

Ее жертва была столь же благородной, как и жертва Аброная, остающегося в партнерской форме. Даже больше. Вялая форма была трудным испытанием, и ее редко использовали дольше, чем один промежуток между штормами.

— Я согласна, — сказала Зулн.

Остальные запели с благодарностью. Только Венли не присоединилась к песне. Если штормовая форма окажется реальностью, придется ли им добавлять еще кого-то в Совет пяти? Сначала все пятеро пребывали в вялой форме, затем — в рабочей. И только когда открыли ловкую форму, они решили, что каждый из них должен оставаться в одной из существующих форм.

Вопрос на будущее. Члены Совета пяти встали и начали спускаться по длинной лестнице, двигаясь по спирали вокруг башни. Ветер дул с востока, и Эшонай повернулась к нему, глядя на изломанные равнины — в сторону Источника штормов.

Во время следующего сверхшторма она сольется с ветрами и станет чем-то новым. Чем-то мощным. Чем-то, что изменит судьбу слушающих и, возможно, людей, навсегда.

— У меня почти появилась причина ненавидеть тебя, сестра, — сказала Венли с порицанием, задержавшись у того места, где сидела Эшонай.

— Я не запретила проверку, — ответила она.

— Ты всего лишь решила забрать себе всю славу.

— Если и будет слава, — заговорила Эшонай в ритме порицания, — она будет принадлежать тебе за открытие формы. Даже не думай на эту тему. Только наше будущее должно иметь значение.

Венли забормотала в ритме раздражения.

— Они говорят, что ты мудра и опытна. Заставляет задуматься о том, уж не забыли ли они, кем ты была раньше — как ты опрометчиво сбежала в дикие места, не думая о своем народе, в то время как я осталась дома и запоминала песни. В какой момент все стали считать тебя ответственной?

«Все дело в этой проклятой униформе», — подумала Эшонай, вставая.

— Почему ты не рассказывала нам о своих исследованиях? Ты позволила мне верить, что изучала открытие формы искусства или посреднической формы. Но ты искала одну из форм древних сил.

— Разве есть разница?

— Да. Огромная разница, Венли. Я люблю тебя, но твои амбиции меня пугают.

— Ты мне не доверяешь, — ответила Венли в ритме предательства.

Предательство. Эту песню пели редко. Эшонай стало так больно, что она вздрогнула.

— Мы увидим, что делает новая форма, — сказала Эшонай, поднимая карты и драгоценный камень с пойманным спреном. — А потом поговорим. Я просто хочу быть осторожной.

— Ты хочешь все сделать сама, — сказала Венли с раздражением. — Ты всегда хочешь быть первой. Но достаточно. Дело сделано. Пойдем, я должна обучить тебя надлежащему настрою, чтобы форма заработала. А затем мы выберем сверхшторм для трансформации.

Эшонай кивнула. Она пройдет обучение. Тем временем ей нужно все обдумать. Возможно, есть другой путь. Если бы она смогла заставить алети выслушать ее, найти Далинара Холина, договориться о мире...

Может быть, тогда ничего и не понадобится.

 

 

 

Форма войны для власти и битв,

Богами дана, чтобы убить.

Для жизни важна, но тайной ей быть.

Воля позволит ее получить.

«Песнь перечислений» слушающих, строфа 15

 

Грохоча и подпрыгивая на кочках, повозка катилась по каменистой земле. Шаллан устроилась на жестком сидении рядом с Блутом, одним из громил, работающих на Твлаква. Он управлял чуллой, тянущей повозку, и был не особенно разговорчив, хотя, когда думал, что она не смотрела, изучал ее глазами, похожими на бусины из темного стекла.

Было холодно. Ей хотелось, чтобы погода изменилась и наступила весна или даже лето, хотя бы на время. В месте, печально известном своими постоянными холодами, такое вряд ли случится. Ноги от колен и до самых пят Шаллан закутала в импровизированное покрывало, сделанное из подкладки сундука Джасны. Оно не только защищало от холода, но также скрывало ее изодранную юбку.

Шаллан пыталась отвлечься, изучая окрестности. Флора здесь, в южной части Замерзших земель, оказалась совершенно незнакомой. С подветренной стороны скал пробивались островки травы с короткими и колючими стеблями, а не длинными и колышущимися. Камнепочки никогда не вырастали больше, чем с кулак, и ни разу не открывались полностью, даже когда Шаллан попыталась полить одну из них водой. Их лозы, ленивые и медлительные, как будто онемели от холода. Также в трещинах и по склонам росли маленькие хилые кусты. Их ломкие ветви царапали бока повозки, а крошечные зеленые листья размером с капли дождя сворачивались и втягивались в стебли.

Кусты росли в изобилии, распространившись везде, где нашлась точка опоры. Когда повозка катилась мимо одного особенно высокого их скопления, Шаллан протянула руку и отломила веточку. Та оказалась трубчатой, с полой серединой, и шершавой, как песок.

— Они слишком хрупкие, чтобы выдержать сверхшторм. Как же эти растения выживают?

Блут хмыкнул.

— Считается общепринятым, — проговорила Шаллан, — вовлекать попутчика в занимательный диалог, интересный обеим сторонам.

— Я бы так и поступил, — ответил он мрачно, — если бы, провались все в Бездну, знал, что означает хотя бы половина ваших слов.

Шаллан вздрогнула. Честно говоря, она не ожидала ответа.

— Тогда мы с тобой на равных, — произнесла она, — поскольку ты используешь много слов, которых не знаю я. Признаюсь, мне кажется, что большинство из них — ругательства...

Шаллан хотела развеселить Блута, но он только помрачнел еще больше.

— Вы думаете, что я такой же тупой, как эта ветка.

«Прекрати оскорблять мою ветку».

Непрошеные слова явились на ум и почти уже сорвались с губ. Шаллан следовало придерживать язычок, учитывая свое воспитание. Но свобода — без страха, что за каждой закрытой дверью маячит отец, — сильно ослабила ее самообладание.

На сей раз она подавила колкость.

— Глупость — следствие окружения, — сказала девушка.

— Хотите сказать, что я глуп, потому что так воспитан?

— Нет. Я говорю, что каждый человек ведет себя глупо в некоторых ситуациях. Когда мой корабль разбился, я оказалась на берегу, но не смогла разжечь костер, чтобы согреться. Назвал бы ты меня глупой?

Блут бросил на нее взгляд, но промолчал. Возможно, для темноглазого такой вопрос прозвучал как ловушка.

— Ну, я бы назвала, — продолжила Шаллан. — Я глупа во многих областях. Наверное, когда дело доходит до сложных умных слов, ты глуп. Вот почему нам нужны и ученые, и караванщики, охранник Блут. Наши глупости дополняют друг друга.

— Я могу понять, зачем нам нужны ребята, которые умеют разжечь костер, — ответил охранник. — Но не понимаю, зачем нам люди, употребляющие мудреные слова.

— Тс-с-с, — прошипела Шаллан. — Не говори так громко. Если светлоглазые тебя услышат, они могут прекратить тратить время на создание новых слов и начнут вмешиваться в дела честных людей.

Он снова взглянул на нее. В его глазах под густыми бровями не было даже проблеска юмора. Шаллан вздохнула и переключила внимание на растения. Как они выживают в сверхшторма? Она достанет папку с набросками и...

Нет.

Девушка выкинула из головы все мысли и расслабилась. Через некоторое время Твлакв объявил полуденный привал. Повозка Шаллан замедлила ход, и рядом остановилась еще одна.

Ею управлял Таг. Сзади в клетке сидели двое паршменов и плели шляпы из тростника, который насобирали утром. Паршменам часто приказывали заниматься подобной черной работой, чтобы все их время тратилось на зарабатывание денег для хозяина. Когда они прибудут на место, Твлакв продаст шляпы за пару обломков.

Паршмены продолжали работать, несмотря на то, что повозка остановилась. Они начинали делать что-то другое только после прямого приказа. Также их было необходимо обучать специально для каждой выполняемой работы. Зато после обучения они работали не жалуясь.

Шаллан никак не могла отказаться от мысли, что их покорность являлась чем-то пагубным. Она потрясла головой и протянула руку Блуту, который помог ей выбраться из повозки без дальнейших понуканий. Встав на землю, Шаллан оперлась рукой о повозку и резко вдохнула воздух сквозь сжатые зубы. Отец Штормов, что случилось с ее ступнями? Рядом с ней из стенки повозки показались спрены боли — маленькие оранжевые кусочки сухожилий, похожие на кисти, с которых удалили плоть.

— Ваша светлость? — позвал Твлакв, направившись к ней вразвалочку. — Боюсь, мы не в состоянии предложить вам большого разнообразия в еде. Видите ли, мы бедные купцы и не можем позволить себе деликатесы.

— Достаточно того, что у вас есть, — ответила Шаллан, стараясь, чтобы испытываемая боль не отразилась на лице, хотя спрены уже выдали ее с головой. — Пожалуйста, прикажи одному из твоих людей спустить мой сундук.

Твлакв выполнил просьбу без жалоб, хотя и наблюдал жадным взглядом, как Блут спускал сундук на землю. Позволить ему увидеть, что находилось внутри, не казалось Шаллан хорошей идеей. Чем меньше он узнает, тем в большей безопасности она будет.

— Эти клетки, — сказала Шаллан, осматривая заднюю часть повозки. — Судя по замкам наверху, деревянные боковины можно прикрепить поверх решеток.

— Да, ваша светлость, — ответил Твлакв. — Видите ли, это на случай сверхштормов.

— Твои рабы вместятся в одну из трех повозок, — продолжила Шаллан. — Паршмены поедут во второй. Останется еще одна свободная, и из нее выйдет отличная дорожная повозка для меня. Прикрепи боковины.

— Ваша светлость! — удивился он. — Вы хотите сидеть в клетке?

— Почему бы и нет? — спросила Шаллан, встретившись с ним взглядом. — Несомненно, я буду в безопасности, находясь под твоей охраной, торговец Твлакв.

— Э-э... да...

— Ты и твои люди наверняка хорошо знакомы с тяготами путешествия, — спокойно продолжила Шаллан, — но я — нет. Меня не устраивает сидеть на твердой скамейке под солнцем изо дня в день. Однако подходящий экипаж стал бы желанным улучшением в поездке по этой глуши.

— Экипаж? — переспросил Твлакв. — Да это же повозка для рабов!

— Как скажешь, торговец Твлакв, — ответила Шаллан. — С твоего позволения?

Он вздохнул, но отдал приказ. Его люди вытащили боковины из-под повозки и закрепили их снаружи. Они, тем не менее, не тронули заднюю стенку, в которой находилась дверь в клетку. Результат их трудов не выглядел слишком комфортабельным, но обеспечил некоторую уединенность. К разочарованию Твлаква, Шаллан попросила Блута затащить сундук внутрь. Потом она забралась в клетку, прикрыла дверь и протянула руку сквозь решетку по направлению к Твлакву.

— Ваша светлость?

— Ключ.

— О.

Торговец вытащил из кармана ключ и перед тем, как вручить, рассматривал его одно долгое мгновение.

— Спасибо, — ответила Шаллан. — Когда еда будет готова, пришлешь ее с Блутом, но ведро чистой воды мне нужно немедленно. Ты очень любезен. Я не забуду твоих услуг.

— Э-э... спасибо.

Его слова прозвучало практически как вопрос. Уходя, торговец казался смущенным. Хорошо.

Шаллан подождала, пока Блут принесет воду, а затем прокралась на цыпочках через закрытую со всех сторон клетку. Воняло грязью и потом, и Шаллан затошнило при мысли о содержавшихся здесь раньше рабах. Позже она скажет Блуту, чтобы тот приказал паршменам почистить клетку.

Девушка остановилась перед сундуком Джасны, опустилась на колени и осторожно подняла крышку. Свет от заряженных сфер вырвался наружу и залил все вокруг. Узор тоже был здесь, его форма рельефно выделялась на обложке книги. Шаллан наказала ему не попадаться никому на глаза.

По крайней мере, она выжила. Очевидно, до безопасности далеко, но ей хотя бы не грозило немедленно замерзнуть или умереть от голода. Это означало, что Шаллан наконец придется столкнуться с более серьезными вопросами и проблемами. Девушка положила руку на книги, не обращая внимания на пульсирующие ступни.

— Они должны добраться до Разрушенных равнин.

Узор завибрировал в замешательстве — вопросительным тоном, в котором слышалось любопытство.

— Кто-то должен продолжить работу Джасны, — сказала Шаллан. — Необходимо найти Уритиру и убедить алети, что возвращение Несущих Пустоту неизбежно.

Она поежилась, подумав о паршменах с мраморной кожей, работающих прямо в соседней повозке.

— Ты... м-м-м... продолжишь? — спросил Узор.

— Да.

Она приняла решение в тот момент, когда настояла на том, чтобы Твлакв отправился к Разрушенным равнинам.

— Той ночью перед крушением, когда я увидела Джасну без ее обычной защитной маски... Я знаю, что должна сделать.

Узор зажужжал, снова в замешательстве.

— Трудно объяснить, — пояснила Шаллан. — Это относится к человеческой природе.

— Замечательно, — энергично произнес Узор.

Она посмотрела на него и приподняла бровь. Насколько же быстро он продвинулся в развитии с того времени, как часами кружился в центре комнаты или карабкался вверх-вниз по стенам.

Шаллан достала еще несколько сфер для лучшего освещения и развернула одну из тряпок, в которые Джасна заворачивала книги. Лоскут оказался безукоризненно чистым. Шаллан окунула его в ведро с водой и начала обмывать ступни.

— До того, как я увидела выражение лица Джасны в ту ночь, — начала объяснять она, — до того, как поговорила с ней, такой усталой, и поняла, насколько она была встревожена, я попала в ловушку. Ловушку ученого. Несмотря на первоначальный страх насчет рассказанного Джасной о паршменах, вся эта ситуация стала казаться мне какой-то интеллектуальной загадкой. Джасна внешне оставалась такой бесстрастной, что, полагаю, с ней случилось то же самое.

Шаллан вздрогнула, вытащив кусочек камешка из пореза на ступне. Еще больше спренов боли высунулись из пола повозки. В ближайшее время она не сможет много ходить, но хотя бы пока что не видно ни одного спрена гниения. Ей бы не помешало найти какой-нибудь антисептик.

— Опасность не только теоретическая, Узор. Она реальна и ужасна.

— Да, — горестно ответил он.

Шаллан подняла взгляд от ступней. Узор переместился на внутреннюю часть крышки сундука, освещенную разноцветными сферами.

— Ты знаешь что-нибудь про опасность? Про паршменов, Несущих Пустоту?

Возможно, она придавала слишком много значения тону его голоса. Он не был человеком и часто говорил со странными интонациями.

— Мое возвращение... — сказал Узор. — Из-за них.

— Что? Почему же ты ничего не сказал!

— Сказал... говорить... думать... Все тяжело. Становится лучше.

— Ты нашел меня из-за Несущих Пустоту, — проговорила Шаллан, придвигаясь поближе к сундуку. Забытый окровавленный лоскут свисал с ее руки.

— Да. Узоры... нас... мы... беспокоимся. Послали одного. Меня.

— Но почему именно ко мне?

— Из-за лжи.

Она потрясла головой.

— Я не понимаю.

Он недовольно загудел.

— Ты. Твоя семья.

— Ты следил за мной и моей семьей? Так давно?

— Шаллан. Вспомни...

Опять те воспоминания. В этот раз не скамейка в саду, а стерильно белая комната. Колыбельная, которую пел отец. Кровь на полу.

Нет.

Шаллан отвернулась и снова занялась ступнями.

— Я мало... знаю о людях, — сказал Узор. — Они ломаются. Их разум ломается. Ты не сломалась. Только трещина.

Она продолжила обмывать ступни.

— Тебя спасла ложь, — произнес Узор. — Ложь, привлекшая меня.

Шаллан окунула лоскут в воду.

— У тебя есть имя? Я назвала тебя Узор, но оно больше похоже на описание.

— Имя — это цифры, — ответил спрен. — Много цифр. Трудно выговорить. Узор... Узор подходит.

— До тех пор, пока ты не станешь в ответ звать меня Чудачкой, — пошутила Шаллан.

— М-м-м-м...

— Что ты имеешь в виду?

— Я думаю, — проговорил Узор. — Обдумываю ложь.

— Шутку?

— Да.

— Только не думай слишком много, — произнесла Шаллан. — Шутка не слишком удачная. Если ты хочешь поразмыслить над шуткой получше, подумай о том, что из всех людей, возможно, именно от меня будет зависеть, остановим ли мы возвращение Несущих Пустоту.

— М-м-м-м-м...

Она закончила промывать ступни, сделав все возможное, и обернула их несколькими лоскутами из сундука. У Шаллан не имелось ни тапочек, ни туфель. Может быть, ей удастся купить запасную пару обуви у одного из работорговцев? Эта мысль заставила желудок скрутиться, но выбора не было.

Затем она просмотрела содержимое сундука. Остался только один из сундуков Джасны, но Шаллан узнала в нем тот самый, что принцесса держала в своей каюте. Как раз тот, который забрали убийцы. В нем хранились заметки Джасны — множество заполненных ими книг. В сундуке было мало первичных источников, но это не имело значения, так как Джасна тщательно выписала все важные отрывки.

Отложив в сторону последнюю книгу, Шаллан заметила что-то на дне сундука. Отдельный листок бумаги? Она с любопытством подняла его и почти выронила от удивления.

Портрет Джасны, нарисованный самой Шаллан, подаренный наставнице после того, как девушка была принята в ученицы. Шаллан полагала, что Джасна его выбросила — принцесса мало увлекалась изобразительным искусством, считая его легкомысленным.

Однако она сохранила рисунок и держала его вместе с самыми ценными вещами. Нет. Шаллан не хотела об этом думать, не хотела сталкиваться с подобными мыслями.

— М-м-м... — прогудел Узор. — Ты не можешь поддерживать ложь все время. Только в самом важном.

Шаллан коснулась лица и поняла, что на глазах выступили слезы. Из-за Джасны. Она избегала скорби, поместив ее в маленькую коробочку и спрятав ту подальше.

Как только девушка почувствовала, что больше не может не горевать по Джасне, сверху навалилась еще одна скорбь. Она казалась незначительной по сравнению со смертью принцессы, но угрожала расстроить Шаллан не меньше, а даже больше.

— Мои наброски... — прошептала она. — Все пропало.

— Да, — печально согласился Узор.

— Все рисунки, которые я хранила. Мои братья, отец, мама...

Все кануло в морские глубины, включая наброски животных и ее размышления об их связях, биологии и повадках. Пропало. Все до последнего листа.

Мир не перестал существовать без глупых рисунков небоугрей. Но Шаллан чувствовала, что все равно ничего хуже случиться не могло.

— Ты нарисуешь еще, — прошептал Узор.

— Я не хочу.

Шаллан сморгнула слезы.

— Я не перестану вибрировать. Ветер не перестанет дуть. Ты не перестанешь рисовать.

Шаллан провела пальцами по портрету Джасны. Глаза женщины светились, казались почти живыми — первый рисунок Шаллан, на котором она изобразила Джасну в день их встречи.

— Сломанный преобразователь лежал в моих вещах. Теперь он затерялся на дне океана. Я не смогу починить его и отправить братьям.

Узор загудел, как ей показалось, сердито.

— Кто они? — спросила Шаллан. — Те, что совершили такое, убили ее и лишили меня моего искусства. Почему они совершают такие ужасные вещи?

— Я не знаю.

— Но ты уверен, что Джасна права? — проговорила Шаллан. — Несущие Пустоту вернутся?

— Да. Спрены... его спрены. Они идут.

— Те люди убили Джасну, — проговорила Шаллан. — Они, возможно, принадлежали к той же группе, что и Кабзал и... и мой отец. Зачем им лишать жизни человека, ближе всех подошедшего к пониманию того, как и зачем вернутся Несущие Пустоту?

— Я...

Он запнулся.

— Мне не следовало спрашивать, — сказала Шаллан. — Я уже знаю ответ, и он очень человеческий. Те люди пытаются держать знание под контролем, чтобы извлечь из него прибыль. Прибыль из самого апокалипсиса. Мы позаботимся, чтобы этого не произошло.

Она опустила портрет Джасны и поместила его между страниц книги, чтобы тот не помялся.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: