ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА
S'io credesse che mia risposta fosse A persona che mai tornasse al mondo, Quests flamma staria senza piu scosse. Ma perciocche giammai di questo fondo Non torno vivo alcun, s'i'odo il vero, Senza tema d'infamia ti rispondo {*}. {* "Если бы я полагал, что отвечаю тому, кто может возвратиться в мир, это пламя не дрожало бы; но, если правда, что никто никогда не возвращался живым из этих глубин, я отвечу тебе, не опасаясь позора" (Данте, "Ад", XXVII, 61-62).} Ну что же, я пойду с тобой, Когда под небом вечер стихнет, как больной Под хлороформом на столе хирурга; Ну что ж, пойдем вдоль малолюдных улиц - Опилки на полу, скорлупки устриц В дешевых кабаках, в бормочущих притонах, В ночлежках для ночей бессонных: Уводят улицы, как скучный спор, И подведут в упор К убийственному для тебя вопросу... Не спрашивай о чем. Ну что ж, давай туда пойдем. В гостиной дамы тяжело Беседуют о Микеланджело. Туман своею желтой шерстью трется о стекло, Дым своей желтой мордой тычется в стекло, Вылизывает язычком все закоулки сумерек, Выстаивает у канав, куда из водостоков натекло, Вылавливает шерстью копоть из каминов, Скользнул к террасе, прыгнул, успевает Понять, что это все октябрьский тихий вечер, И, дом обвив, мгновенно засыпает. Надо думать, будет время Дыму желтому по улице ползти И тереться шерстью о стекло; Будет время, будет время Подготовиться к тому, чтобы без дрожи Встретить тех, кого встречаешь по пути; И время убивать и вдохновляться, И время всем трудам и дням всерьез Перед тобой поставить и, играя, В твою тарелку уронить вопрос, И время мнить, и время сомневаться, И время боязливо примеряться К бутерброду с чашкой чая. В гостиной дамы тяжело Беседуют о Микеланджело. И, конечно, будет время Подумать: "Я посмею? Разве я посмею?" Время вниз по лестнице скорее Зашагать и показать, как я лысею, - (Люди скажут: "Посмотрите, он лысеет!") Мой утренний костюм суров, и тверд воротничок, Мой галстук с золотой булавкой прост и строг - (Люди скажут: "Он стареет, он слабеет!") Разве я посмею Потревожить мирозданье? Каждая минута - время Для решенья и сомненья, отступленья и терзанья. Я знаю их уже давно, давно их знаю - Все эти утренники, вечера и дни, Я жизнь свою по чайной ложке отмеряю, Я слышу отголоски дальней болтовни - Там под рояль в гостиной дамы спелись. Так как же я осмелюсь? И взгляды знаю я давно, Давно их знаю, Они всегда берут меня в кавычки, Снабжают этикеткой, к стенке прикрепляя, И я, пронзен булавкой, корчусь и стенаю. Так что ж я начинаю Окурками выплевывать свои привычки? И как же я осмелюсь? И руки знаю я давно, давно их знаю, В браслетах руки, белые и голые впотьмах, При свете лампы - в рыжеватых волосках! Я, может быть, Из-за духов теряю нить... Да, руки, что играют, шаль перебирая, И как же я осмелюсь? И как же я начну? . . . . . . . . . . Сказать, что я бродил по переулкам в сумерки И видел, как дымят прокуренные трубки Холостяков, склонившихся на подоконники?.. О быть бы мне корявыми клешнями, Скребущими по дну немого моря! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А вечер, ставший ночью, мирно дремлет, Оглажен ласковой рукой, Усталый... сонный... или весь его покой У наших ног - лишь ловкое притворство... Так, может, после чая и пирожного Не нужно заходить на край возможного? Хотя я плакал и постился, плакал и молился И видел голову свою (уже плешивую) на блюде, Я не пророк и мало думаю о чуде; Однажды образ славы предо мною вспыхнул, И, как всегда, Швейцар, приняв мое пальто, хихикнул. Короче говоря, я не решился. И так ли нужно мне, в конце концов, В конце мороженого, в тишине, Над чашками и фразами про нас с тобой, Да так ли нужно мне С улыбкой снять с запретного покров Рукою в мячик втиснуть шар земной, И покатить его к убийственному вопросу, И заявить: "Я Лазарь и восстал из гроба, Вернулся, чтоб открылось все, в конце концов", - Уж так ли нужно, если некая особа, Поправив шаль рассеянной рукой, Вдруг скажет: "Это все не то, в конце концов, Совсем не то". И так ли нужно мне, в конце концов, Да так ли нужно мне В конце закатов, лестниц и политых улиц, В конце фарфора, книг и юбок, шелестящих по паркету, И этого, и большего, чем это... Я, кажется, лишаюсь слов, Такое чувство, словно нервы спроецированы на экран: Уж так ли нужно, если некая особа Небрежно шаль откинет на диван И, глядя на окно, проговорит: "Ну, что это, в конце концов? Ведь это все не то". . . . . . . . . . . Нет! Я не Гамлет и не мог им стать; Я из друзей и слуг его, я тот, Кто репликой интригу подтолкнет, Подаст совет, повсюду тут как тут, Услужливый, почтительный придворный, Благонамеренный, витиеватый, Напыщенный, немного туповатый, По временам, пожалуй, смехотворный - По временам, пожалуй, шут. Я старею... я старею... Засучу-ка брюки поскорее. Зачешу ли плешь? Скушаю ли грушу? Я в белых брюках выйду к морю, я не трушу. Я слышал, как русалки пели, теша собственную душу. Их пенье не предназначалось мне. Я видел, как русалки мчались в море И космы волн хотели расчесать, А черно-белый ветер гнал их вспять. Мы грезили в русалочьей стране И, голоса людские слыша, стонем, И к жизни пробуждаемся, и тонем.
Перевод А. Сергеева
