Чарльз Тилли, «Принуждение, капитал и европейские государства» (1992)

Теоретик. Три персонажа рассказа ОТенри «Кто выше» — вор-медвежатник, карточный шулер и биржевой аферист — служат прекрасной иллюстрацией эволюции человеческого общества. Первому удается разбогатеть вору — он успешно взламывает банковский сейф. Следом приходит очередь шулера — предложив сыграть «на интерес», он легко обчищает вора. Но выше всех оказывается аферист — открыв подставную брокерскую фирму, он обменивает наличные шулера на ничего не стоящие «акции». Более сложные формы отъема денег победили менее сложные. Так и в человеческой истории — прямой грабеж постепенно сменился сложной системой налогов, а затем и относительно честным обменом наличных на кредитные карточки и брокерские счета. Все мы привыкли к такому положению дел, но когда в случайном разговоре заходит речь об источнике Власти, им как правило оказывается сила — «кто сильнее, тот и прав».

Но почему тогда в современных развитых странах власть принадлежит гражданским, а не военным правительствам? Ведь сила — в виде больших отрядов вооруженных людей, современного вооружения, наконец, ядерного оружия — находится в руках военных? Почему же они подчиняются гражданским, каким-то чиновникам, умеющим только писать бумажки? Почему в давнем споре «золота» и «булата» победителем оказалось золото?

Как видите, разгадать загадку происхождения современных государств значит одновременно и ответить на ключевой вопрос Власти: что сильнее насилия, на что опираться, когда из дула винтовки может вылезти разве что уголовная статья? Вот почему мы считаем книгу Тилли «Принуждение, капитал и европейские государства», посвященную на первый взгляд совсем другому вопросу, важным этапом в развитии теории Власти. Именно в ней раскрывается тайна превосходства денег над пистолетом.

Но обо всем по порядку. Сам Тилли, как мы уже писали, начинает книгу с совсем другого вопроса. Почему, собственно, вообще появились на свет современные европейские государства? До 990 года не существовало ни Франции, ни Англии, ни Испании — а уже с середины следующего тысячелетия эти невесть откуда взявшиеся государства колонизируют весь земной шар. Как получается, что Власть, существовавшая в истории в самых разных формах — кочевых империй, городов-государств, религиозных общин, — превращается в конечном счете в одни и те же национальные государства? И почему это превращение происходит столь разными путями, что многочисленные попытки построить «общую теорию развития государств» так до сих пор и не увенчались успехом?

Тилли развивает последний тезис, перечисляя и критикуя предшествующие теории формирования государств. Этатистские^{677 678} концепции предполагают существование в каждом обществе правящих злит, имеющих общие цели и сознательно действующих {государственное строительство, войны, реформы) для их достижения. В качестве критики Тилли замечает, что, хотя цели у всех элит одинаковы — захватить побольше территорий и накопить с них побольше богатств, — действуют они порой совершенно противоположными способами (абсолютизм во Франции и парламентаризм в Англии). Никакой «базовой последовательности» государственного строительства в истории обнаружить не удается, а следовательно, формирование государств нельзя рассматривать как «сборку государственной машины» по каким-то общеизвестным чертежам.

Геополитический подход предлагает учитывать тот факт, что разные страны находятся в разном географическом и политическим (соседние страны) окружении, что не может не влиять на их внутреннее устройство². Тилли критикует этот подход за неверный подбор факторов внешнего влияния (экономические связи! или «международное сообщество» в целом) — поскольку, с его собственной точки зрения, такой фактор, как прямое военное вторжение, перевешивает все остальные^. Теории способа произ-eodctrwa, ведущие свое происхождение еще от классического марксизма, выводят особенности государственного устройства из господствующей на территории страны экономической формации. Подобно этатистским концепциям, за формирование определенного типа государства здесь отвечают правящие элиты и их интересы, с той лишь разницей, что под элитами теперь понимаются «эксплуататорские» классы, а под их интересами — банальное увеличение прибавочной стоимости. Тилли справедливо отмечает, что, как только речь заходит о конкретных государствах, на поддержку общим принципам в подобных теориях сразу же приходится бросать многочисленные частные допущения, в результате чего они могут все объяснить, но не могут ничего предсказать.

Наконец, мир-системный подход обращает внимание на международное разделение труда и фундаментальные различия между странами-колониями и странами-метрополиями. Тип государственного устройства, формирующийся в конкретной стране, определяется ее местом в общемировом хозяйстве: центральному (у великих держав), периферийному (у колоний) или полупериферийному «у всех остальных). Однако при всей оригинальности данного подхода его продуктивность невелика: Тилли указывает, что мир-системным теоретикам так и не удалось описать, как именно положение страны в мировой торговле влияет на ее государственное устройство. Даже рассматривая самую богатую страну XVII века (Голландию), виднейший представитель мир-ежлемногэ анализа Заллерстайн не в состояним объяснить, почему ее государственное устройство оказалось столь «легким» (союз городов) на фоне абсолютистских Испании и Франции.

Таким образом, заключает Тилли, на конец XX века в исторической науке так и не появилось хорошей теории государственного развития. Историки⁶⁷⁹ вынуждены прибегать к явно устаревшему представлению о «магистральном пути» развития всех государств, трактуя все не укладывающиеся в нее случаи как «задержки в развитии». Чтобы преодолеть тупик, требуются новые идеи; и в 1992 году Тилли наконец-то смог их предложить.

К этому моменту Чарльз Тилли был уже маститым историком, автором нескольких значимых монографий. Первую известность он получил еще в 1964 году, с выходом книги «Вандея. Социологический анализ контрреволюции 1793 года», а в 1977 году вышла его самая цитируемая (на сегодня) книга «От мобилизации к революции». Еще в «Вандее» Тилли поставил задачу создать «многопараметрическую» модель общественного устройства, способную объяснить, почему в одной и гой же Франции в Париже победила революция, а в Вандее разгорелся контрреволюционный мятеж. Хорошо было бы найти «параметры» социального устройства и заранее различить «революционные» и «контрреволюционные» провинции Франции, а затем и вовсе объяснить, почему в одних странах происходят революции, а в других десятилетиями сохраняются самые одиозные режимы.

В «Вандее» эти планы так и остались нереализованными; первым серьезным успехом Тилли в построении его теории стала статья 1973 года «Действительно ли модернизация ведет к революциям? » [Tilly, 1973]. Она появилась в ответ на популярную в 60-е годы теорию «модернизации», наиболее ярко выраженную Хантингтоном (позднее прославившимся своим «Столкновением цивилизаций») в книге «Политические порядки в меняющихся обществах» [Huntigton, 1968]. Хантингтон выдвинул предположение, что рост насилия и нестабильности в третьем мире в 1950-1960 годы связан с модернизацией (под влиянием западных стран), приведшей к «мобилизации новых групп в политическую деятельность», и этот рост насилия неизбежен из-за «лага между институтами и социальными изменениями». Такое предположение было вполне в русле основной идеи «модернизации»; все страны проходят в своем развитии одни и те же стадии, по образцу передовых стран Запада, и для формирования «современного» общества должны пройти через период революций⁶⁸⁰.

Тилли обстоятельно раскритиковал гипотезу Хантингтона как противоречащую фактам и теоретически слабую. Прежде всего, эмпирические исследования’ революций и восстаний 1960-х годов выявили, что возникают они по самым разными причинам, причем большей частью вследствие религиозных конфликтов и вмешательств сторонних государств. Кроме того, предположение Хантингтона, что «революции происходят в результате противодействия правительства стремлениям новых групп принять участие в политической деятельности», входит в противоречие с многочисленными примерами того, как правительства успешно противодействуют «новым группам» (вплоть до полного их уничтожения), и никаких революций не происходит. Наконец, выдвижение в качестве причины революций единственного фактора (модернизации) выглядит чрезмерным упрощением в анализе социальных процессов.

Взамен неудачной гипотезы Хантингтона Тилли предложил собственную модель революции, основанную на анализе центров власти. Готово общество к революции или нет, зависит от того, сколько таких центров (polity) в нем сформировалось. Как только в добавление к одному центру появляется второй — будь то вторжение колонизаторов или раскол существующей власти на фракции, — революция может начаться в любую минуту. Все, что для этого требуется, — достаточная сила альтернативного центра власти, возникающая в результате неспособности центрального правительства подавить его на ранних стадиях формирования. Одним из факторов, способствующих усилению второго центра власти, Тилли считал потребность в ведении войн: войны требуют денег, для их получения требуется увеличение налогов, вызывающее недовольство налогоплательщиков и желание «перепри-сягнуть» кому-то еще. Таким образом, не модернизация, а дисбалансы в структуре власти и необходимость вести войны приводят к революциям.

Так еще в самом начале своего творческого пути Тилли нащупал идею, превратившуюся к 1992 году в главный фактор, объясняющий эволюцию государств. Война — вот что приводит к револю- ⁶⁸¹ циям, сносит одни правящие элиты и выдвигает им на смену другие, умеющие лучше собирать деньги с подвластного населения⁶⁸¹.

«Все великие европейские революции и некоторые меньшие начались с трудностей, вызванных войной. Английскую революцию вызвали попытки Карла 1 в обход парламента получить средства для ведения войны па континенте и в Шотландии и Р1рландии. Французскую революцию приблизил долг французской монархии, появившийся во время Семилетней войны и Войны за независимость в Северной Америке. Потери России в Первой мировой войне дискредитировали самодержавие, способствовали военным поражениям, ослабили государство, обнажили его слабые стороны, и последовала революция 1917 г.» [Тилли, 2009, с. 268].

Способность к ведению войн является необходимым условием существования государства, без которой оно погибает в первом же внешнем конфликте. Следовательно, заключает Тилли, «государственная структура — побочный продукт деятельности правителя по приобретению средств ведения войн» [Тилли, 2009, с. 39]. Как и в теории Пфеффера — Саланчика, в качестве таких средств могут использоваться разные ресурсы: «перед слабыми правителями открываются две возможности: или приспосабливаться к требованиям могущественных соседей, или прилагать невероятные усилия, готовясь к войне» [Тилли, 2009, с. 40]. Вариант «приспособиться к могущественным соседям», являющийся практически единственным в мире организаций, часто встречается и в мире государств^{682 683}; образцовым примером тут служит история возникновения Бельгии. Часть Нидерландов, завоеванная Францией в 1795 году, за 20 лет жизни по французским законам сделалась одним из индустриальных центров Европы. После победы над Наполеоном в 1815 году эта территория вернулась обратно в Нидерланды, но тамошние законы пришлись не по вкусу разбогатевшим промышленникам. В 1830 году, вдохновленные очередной революцией во Франции, они создали собственное революционное правительство и обратились за помощью к могущественным покровителям — Франции и Англии. После длительных переговоров и небольшой войны, в которой французы и англичане разбили голландцев, в 1839 году Бельгия была признана независимым государством¹. Все это время бельгийское правительство успешно экономило на военных расходах, предоставив сражаться более приспособленным к этому партнерам [Тилли, 2009, с. 261-262].

Однако если для слабых государств все просто — выбирай, кому подчиняться, и дело с концом, — то сильным государствам приходится самим заботиться о своей безопасности. Какие же именно «невероятные усилия» могут ее обеспечить? И вот тут мы обнаруживаем кое-что интересное. Все государства (а особенно^{684 685} — европейские государства) постоянно воюют друг с другом. Но в 990 году, 1490-м и 1990-м сами войны ведутся совершенно по-разному. «В XIII в. каждое знатное домохозяйство имело шпаги (мечи), но ни одно домохозяйство XX в. не имеет авианосцев» [там же, с. 132], замечает Тилли и знакомит своих читателей с упрощенной периодизацией развития военного дела:

«В первом приближении разделим эпоху после 990 г. н.з. на четыре временных отрезка, причем продолжительность их различна в разных частях Европы!

I) патримониализм — время (вплоть до XV в. на большей территории Европы), когда главную роль в ведении войны играли такие основанные на обычае силы, как племена, феодальные сборы, городские ополчения и подобные. Когда монархи добывали необходимый капитал как дань или ренту с тех земель и населения, которые находились под их непосредственным контролем;

2) брокераж — эпоха (приблизительно 1400-1700 гг. в основных районах Европы), когда военной деятельностью занимались главным образом наемники, набранные котракторами, а правители сильно зависели от формально независимых капиталистов, у которых они брали в долг, которые управляли приносившими доходы предприятиями, а также устанавливали и собирали налоги;

3) формирование современных армий национальных государств — период (на большей части Европы особенно в 1700-1850 гг. или около того), когда государства создают массовые армии и флоты, набирая главным образом собственное национальное население, о суверенные правители включают вооруженные силы непосредственно в государственные административные структуры и переходят к прямому управлению фискальным аппаратом, решительно ограничивая деятельность независимых контракторов;

4) специализация — эпоха (примерно с середины XIX в. до настоящего времени), когда военные силы становятся мощной специализированной властью, фискальная деятельность организационно все больше отделяется от военной, усиливается ”разделение труда" между армией и полицией, представительные институты все больше влияют на определение расходов на военные цели, а государства все больше занимаются распределительной, регулирующей, определяющей компенсацией и судебной деятельностью» (3, с. 59-60].

Так йот, оказывается, что на каком-то этапе (1400-1700 гг. в Европе⁶⁸⁶) преимущество в войнах получают государства, использующие наемную армию. Вдумайтесь в этот факт: принято считать², что наемники воюют плохо, предают при первой возможности и обходятся слишком дорого. Однако государства с наемными армиями (Венеция, Испания, позднее Голландия) образуют мировые империи и чувствуют себя превосходно, а их воюющие по старинке соседи терпят одно поражение за другим.

Когда войны между государствами ведутся постоянно, в тече ние сотен лет, способы войны, используемые в государствах-победителях, нельзя не признать самыми эффективными. Но как же наемники могут воевать лучше, чем феодальные дружины и городские ополчения?! Можно предположить, что в «патримониальную» армию монарх способен собрать лишь ограниченное количество воинов, а вот численность армии наемников ограничена только размерами его кошелька. В результате «Господь на стороне больших батальонов», и богатые государства побеждают бедные. Тилли формулирует тот же тезис более детально:

«Ведение войны и подготовка к ней вынуждают правителей заняться изъятием средств для войны у тех, кто владел основными ресурсами — людьми, оружием, продовольствием, или деньгами, — чтобы купить на них все это у тех, кто вовсе не склонен был отдавать эти средства без сильного на них давления или компенсации» [Тилли, 2009, с. 40j.

Ресурсы на создание армий можно получать двумя разными способами — 1) в натуральном виде, путем прямого изъятия или повинностей, либо 2) в денежном виде, собирая налоги или привлекая займы. Какой из двух способов пойдет в дело, зависит не от прихоти правителя, а от особенностей занимаемой им территории:

«Варианты располагаются в спектре от регионов с интенсивным принуждением (ареалы с небольшим количеством городов и преобладанием сельского хозяйства, где значительную роль в производстве играло прямое принуждение) до регионов с интенсивным капиталом (ареалы со множеством городов и ведущей ролью коммерции, где основную роль играли рынки, обмен и ориентированное на рынок производство)» [Тилли, 2009, с. 40].

Исходя из уже изложенных соображений, книга Тилли должна была называться «Войны и европейские государства». Однако сейчас мы подошли к следующей идее ученого, которая собственно и привела его к открытию важнейшего ресурса Власти. Дело в том, что помимо принуждения (угрозы насилия, «винтовки, рождающей власть») Тилли рассматривает и второй способ создания сильной армии — ее покупку. Оказывается, на некоторых территориях (с развитым разделением труда, коммерцией, рынками и денежным обращением) правитель может не только собирать налоги, но даже брать в долг (! ) у независимых горожан, вести на эти деньги войны, облагать налогами новые захваченные территории и из этих средств возвращать долги. При этом «технологии» принуждения (сословное общество, иерархия, военное дело) могут развиваться совершенно независимо от технологий капитала (торговля, банковское дело, транспорт, промышленность) и одновременно с ними (в разных пропорциях).

В результате развитие вооруженных сил в каждой отдельной стране сильнейшим образом зависит от ее индивидуальных особенностей¹. Пытаться собирать денежные налоги с малонаселенной сельскохозяйственной территории — столь же тупиковый путь, как и требовать рекрутов и продовольствия с богатого города, способного дать деньги и предоставить возможность купить на них все необходимое для войны (включая наемников). Тилли особо замечает, что, хотя возникновение торговых (а позднее и промышленных) городов происходит по всей территории земного шара, существование регионов с интенсивным капиталом характерно только для Европы^{687 688}. Это автоматически делает «капитал» отдельной теоретической проблемой⁶⁸⁹. Во всех частях света, кроме Европы, развитие государств шло по пути «концентрации принуждения»⁶⁹⁰; это естественный процесс, не требующий специального объяснения. А вот как же в условиях всеобъемлющего «принуждения» мог возникнуть самостоятельный, не зависящий от государства «капитал», к помощи которого потом (только потом! ) можно обращаться для развития военного дела? И почему государства не просто отбирают у этого капитала деньги* а прибегают к договорным отношениям — купле-продаже, налогам и займам?

Хотя Тилли не рассматривает специально этот вопрос, в его книге содержится достаточно соображений и примеров, полностью его закрывающих. Во-первых, капитал, как и принуждение, обладает свойством накапливаться:

«...города — это не только место обитания капиталистов, они сами по себе являются организационной силой. Поскольку выживание домохозяйств зависит от присутствия капитала (в виде трудовой занятости 1 инвестиций и перераспределения, а также других крепких связей), то и распределение населения следует за капиталом. (Капитал, впрочем, иногда следует за дешевой рабочей силой, так что здесь наблюдается взаимозависимость.) Торговля, складирование, банковское дело и производство, тесно связанное с одним из этих видов деятельности, — все они получают прибыль от соседства друг с другом» /Тилли, 2009, с. 43-44}.

Возникнув однажды, центр концентрации капитала — город — становится лучшим местом для торговли и наемного труда, чем соседние деревни, туда начинают стекаться работники и товары, и город начинает расти. Однако такое накопление капитала в городах имеет свое ограничение:

«В городах, которые не соединялись с сельскохозяйственными районами посредством дешевого водного транспорта, устанавливались непомерно высокие цонгм на продовольствие» [Тилли, 2009, с. 44).

Только там, где такой водный транспорт имелся, обычные торговые города смогли развиваться до уровня городов-государств, таких как Венеция или ганзейские города Балтики; в остальных же местах рост городов прекращался. Таким образом, далеко не везде в распоряжении будущих государств могли оказаться достаточно богатые «центры капитала»^{691 692}. В Европе 1300 года только на трех территориях² — в Северной Италии, Испании и Фландрии — городское население составляло более 10% [Malanima, 2007, р. 6]. На протяжении следующих веков именно на этих территориях и возникли первые европейские сверхдержавы — Венеция, Генуя, Испания и Голландия.

Следующим отличием города (в книге Тилли «город» фактически синоним для «капитала») является тот факт, что он представляет собой нам [[ого более сложную систему, нежели живущая натуральным хозяйством деревня. Для получения доходов с деревни достаточно регулярно изымать какую-то часть урожая в пригодном для хранения виде (зерно, рис); а вот что брать с городов?! То же самое зерно? Но город богат не только и не столько зерном, сколько всем многообразием товаров. Брать с него дань каким-то списком товаров? Но для этого нужно заранее знать, сколько каких товаров понадобится в будущей войне, что никому не под силу. Единственным эффективным способом использования городов является обложение их денежными налогами, с последующей покупкой за собранные деньги именно того, что прямо сейчас потребуется на войне. Начальным этапом такого обложения были разовые откупы осажденных городов от разграбления (после этого завоеватель оплачивал услуги наемника и шел воевать в следующий город); на следующем этапе налоги становятся постоянными.

«...европейские государства обычно переходили к системе сбора налогов в денежном выражении, оплате средств принуждения собранными деньгами и использованию части этих (наличных) средств принуждения для дальнейшего сбора налогов. Для того чтобы такая система работала, необходимы были два непременных условия: относительно монетизированная экономика и доступность кредита. В экономике, где только не большая часть товаров и услуг продается и покупается, имеются следующие неблагоприятные факторы: сборщики доходов (revenue) не могут сколько-нибудь точно определить и оценить ресурсы, многие претендуют на какой-нибудь отдельный ресурс и утрату этого ресурса утратившему лицу трудно восполнить. В результате всякое проводимое налогообложение неэффективно, по видимости несправедливо и, скорее всего, вызывает сопротивление. Когда кредит малодоступен, даже при монетизированной экономике, текущие расходы зависят от ниличных денег, и большие траты возможны только после долгого накопления» IТилли, 2009, с. 132}.

Государства, опирающиеся на города как поставщики товаров и кредита, получали возможность не только содержать большие армии, но и быстрее собирать их в случае войны. Однако такая возможность требовала от государств встречных уступок: развитые отношения между городами и государствами не могут строиться только на принуждении. Тилли цитирует Адама Смита: «В стране, где множество купцов и промышленников... конечно, множество групп людей, которые могут во всякое время, если пожелают, направить очень большие суммы денег правительству», особо выделяя слова «если пожелают» [Тилли, 2009, с. 88]. Откуп от грабежа можно получить простой угрозой, но получить тем же способом кредит не получится: кредит придется возвращать, иначе это будет последний кредит.

Читатель. Последний у этого кредитора, но кто мешает занять у других?

Практик. На самом деле, все еще веселее. Представим себе двух феодалов, которые хотят друг друга завоевать. Но по силе они равны — и значит, воевать опасно, поскольку даже победитель ослабнет настолько, что его легко завоюют другие соседи. Но тут обнаруживается, что можно нанять наемников, которые позволяют легко победить противника. Следующий шаг — догадаться, что деньги на наемников можно взять в долг, а потом из завоеванной добычи долг вернуть. Но теперь представьте себе, что в долг взяли оба феодала.., В этом случае вернуть его сможет только один. А что делать банкиру, который дал кредит проигравшему?

Теоретик. Так что банкирам нужно тщательно взвешивать, кого кредитовать, а кого нет. Если эти «другие» что-то понимают в бизнесе, они тоже не выстроятся в очередь кредитовать ненадежного заемщика!

Читатель. Ну тогда можно двинуть на них войска...

Теоретик. Погодите, какие еще войска? Мы с вами обсуждаем ситуацию, когда правителю срочно понадобились деньги на ведение войны. На него уже кто-то напал, денег нет, воевать не на что — ив этих условиях вы предлагаете напасть на богатый город? Какой армией, откуда ее взять?

Читатель. Хм, да это же кредитная удавка получается. Экономим на постоянном содержании армии, зато когда припрет, приходится идти к кредиторам с протянутой рукой?

Теоретик. Совершенно верно. Но другого выхода нет — постоянно кормить многотысячную армию не мог себе позволить ни один европейский правитель. Выбирать приходилось между двумя вариантами: либо вообще не вести масштабных войн (слабое государство), либо вести их на заемные деньги. Приведем наиболее показательный пример¹ такого «частно-государственного» сотрудничества: финансирование генуэзскими банкирами Испанской империи во времена Филиппа II (1566-1598)

В знаменитой книге Фернана Броделя «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» рассказывается в числе прочего о нескольких дефолтах короля Испании, разоривших огромное число кредитовавших его банкиров. В начале XXI века историки Дрелихман (профессор Ванкуверской школы экономики) и Вот (завкафедрой Цюрихского университета) заинтересовались вопросом: а чем думало следующее поколение банкиров, снова давая кредиты столь ненадежном заемщику? Неужели они были настолько наивны, что не понимали, чем дело кончится? Исследователи на пять лет погрузились в архивы, изучили более 5000 страниц кредитных договоров^{693 694}, создали целую базу данных по всем финансовым операциям между банкирами и Фи-диплом II и написали иЕггереснейшую книгу «Кредитование заемщика из ада» [Drelichman, 2014], раскрЕ, ]вшую подлинную «кух ню» имперских финансов.

Что же обнаружилось в ходе проверки бухгалтерских книг? Во-первых, и ото, наверное, стало главным открытием, кредитовали короля одни и те же банкиры. Да-да, не было никаких массовых банкротств, и никаких «новых дурачков», польстившихся на королевские обещания. В период с 1566 по 1600 год круг кредиторов короны был ограничен 60 банковскими семьями, и 70% общего количества займов пришлось на 10 самых богатых. Несмотря на дефолты, только пять семей из 60 в конечном счете^{695 696} потеряли на этом часть² своих денег, и только девять семей заработали меньше тогдашней «безрисковой» ставки процента (7, 14% годовых). [Drelichman, 2014, р. 183]. Фактическая средняя доходность кредитования Филиппа 11 (с учетом дефолтов! ) составила 15, 5% [там же, р. 192], вдвое больше обычной процентной ставки. Так были ли банкиры наивными дурачками? Вовсе кет, они были профессионалами своего дела.

Почему же Филипп II после дефолтов шел на попятную, снова занимая у тех же самых банкиров и выплачивая им компенсации? Дело в том (и это стало вторым открытием исследователей), что основные кредиторы короля выступали единым фронтом. Они создали большую банковскую группу, где каждый участник нес свою часть риска, а также практиковали объединение нескольких семей в одном договоре. В результате Филипп II имел дело не с многими отдельными банками, а с организованным сообществом, способ] еым в случае дефолта практически полностью отрезать короля ог будущих кредитов. Большинство семей обнаруженной группировки относились к числу генуэзских банкиров (самые крупные — Спин о л а, Гримальдо, Ломелин, Малузнда, Центурион, Джентил, Марин), в нее же входило крупнейшее испанское семейство Торре. Если бы Филипп II решился окончательно разорвать отношения с этой группировкой, он больше нигде не смог бы найти нужный ему объем средств: в неудачные годы⁶⁹⁷ ему требовалось от трех до пяти миллионов дукатов, в то время как крупнейший из оставшихся банков Европы, Фуггеры, мог предоставить не более полутора. В 1575“ 1585 годах Филяипп II предпринял попытку обойтись без услуг банкиров (кредитование в этот период практически прекратилось), но два «голодных» года подряд заставили его вновь обратиться к генуэзцам.

Как видите, у достаточно интенсивного капитала имеются способы защитить свои интересы, не прибегая к прямому принуждению (никто Филиппу II пистолет к голове не приставлял). Для этого самому капиталу потребовалось организоваться в целую властную группировку, построенную по олигархическому принципу (и завести себе целое государство, Республику Генуя, но это уже другая история). Разные формы устройства Власти (монархическая и олигархическая) с точки зрения Организации могут описываться как разные формы государственного устройства (с преобладанием принуждения или с преобладанием капитала), и Тилли успешно реализует эту возможность. Государства с преобладанием капитала (города-государства) становятся у него естественной основой для проникновения договорных отношений в структуры государственной власти. Точно так же, как для получения следующего кредита, необходимо выполнить договор о возврате предыдущего, и для сбора налогов за очередной период правителю приходится выполнять свои предыдущие обязательства. Размер налогов нельзя устанавливать произвольно² — города умеют считать и не пойдут на налогообложение, превышающее убытки от военных действий⁶⁹⁸. В результате на свет появились институты представительского правления;

«...в длительной исторической перспективе эти институты были пла той или результатом переговоров с различными представителями подчиненного населения о необходимых средствах для деятельности государства, в особенности о средствах ведения войны. Короли Англии вовсе не желали, чтобы парламент получил и все дальше расширял свою власть — они просто уступали требованиям баронов, а затем духовенства, джентри и буржуазии по мере того, как убеждали их давать им денег на войну> * [Тилли, 2009, C.106J.

Представительные институты (упоминающиеся в известном лозунге американских колоний «Нет налогам без представительства! ») стали необходимым способом согласования размера налогов с подвластными территориями:

«Представительные институты, как правило, появлялись в Европе там, где местные, региональные или национальные правительства вели переговоры с группами подданных, имевшими достаточно власти, чтобы мегиать действиям правительства, но недостаточно, чтобы взять управление в Свои руки» [Тилли, 2009, с. 106}.

К чему приводили попытки королей применить прямое насилие в вопросах налогообложения, хорошо известно по примерам английской и Французской революций. Разнообразные восстания, мятежи и революции Тилли трактует как своеобразную форму переговоров между принуждением и капиталом:

« Что делали правители, когда они сталкивались с сопротивлением, раз розненным или соединенным? Они вступали в переговоры. Ну, вы можете возразить против употребления слова „переговорыкогда речь идет о посылке войск для подавления мятежа против налогов или захвата сопротивляющегося налогоплательщика. Тем не менее частое использование наказания для устрашения — повесить не всех повстанцев, а нескольких зачинщиков! заключить в тюрьму не всех должников по налогам, а самого богатого — указывает на то, что власти вели переговоры с основной массой населения. Согласование принимало также множество других форм: обращение к парламенту, подкуп городских чиновников освобождением от уплаты налогов, подтверждение преимуществ гильдии в обмен на заем или выплату, урегулирование суммы обложения и сбора налогов в обмен на гарантию, что их будут платить охотнее, и т.д. Это согласование производило или подтверждало индивидуальные и коллективные требования к государству, индивидуальные или коллективные права по отношению к государству и обязательства государства по отношению к своим гражданам. Оно также порождало права — признанные принудительные требования — государства по отношению к гражданам. Суть того, что мы теперь называем „гражданствомсостоит из множества переговоров, затеянных правителями и проведенных в ходе борьбы за средства деятельности государства, в особенности за средства ведения войны» (Тилли, 2009, с. 154-155].

Ну а теперь самая неприятная новость для сторонников переговоров и представительского правления. Все эти сложные отношения между принуждением и капиталом проявляются только тогда, когда средства на войну действительно нужны. Карл I не собирал парламент 11 лет, и не собирал бы вообще, не потребуйся ему средства на ведение войны в Шотландии; находись Англия в менее воинственном окружении, английский капитал постепенно оказался бы в полной зависимости у принуждения. Если бы географические условия Европы (будь там поменьше водных путей и побольше территории) затормозили рост городов и затруднили перемещения войск, представительское правление могло бы вообще не возникнуть:

«В Китае, как только формировался громадный аппарат империи, растущая империя немедленно приобретала множество врагов, но соперников ни внутри страны, ни за ее пределами не было. Монголы были постоянной угрозой северным границам Китая, они непрерывно совершали опустошительные набеги на империю, но захватили ее только однаж ды... Китай стал громадной территорией, где свирепствовали мятежи и гражданская война, а не война между множеством государств. Этим славилась Европа» [Тилли, 2009, с. 116].

Результат для Китая известен — два тысячелетия сменявших друг друга империй, и никаких крупных городов-государств. Вторая составляющая современных национальных государств — капитал и связанные с ним договорные отношения — не возникает автоматически в любой части планеты; для своего происхождения она требует практически уникальных условий: многочисленных городов с хорошей доступностью по воде и не менее многочисленных государств, постоянно воюющих между собой. Но уж зато когда такие уникальные условия возникают, остальным территориям приходится туго;

«...по мере того как военное дело претерпевало организационные и технологические изменения в XV и XVI вв., несомненные преимущества получали государства, имевшие в своем распоряжении большие массы людей и капитала, Такие государства или отбрасывали взимателей дани, или заставляли их включаться в ту схему изъятия, которую выстраивали более долговременные государственные структуры » [Тилли, 2009, с. 107],

За мягкими словами «заставляли включаться» скрывается вполне банальный смысл: основанные только на одном принуждении государства попадали в полное подчинение к более развитым, сочетавшим принуждение и капитал, и становились если не прямыми колониями, то зависимыми сателлитами, чью политику и экономическое развитие определяли более могущественные партнеры:

«Национальные государства победили в мире в целом, потому что сначала они победили в Европе, и европейские государства затем стали воспроизводить себя. Они победили в Европе, потому что самые сильные государства — прежде всего Франция и Испания — восприняли такие формы ведения войны, которые позволили (временно) сокрушить их соседей, такие формы, которые развились как побочный продукт централизации, дифференциации и самостоятельности государственного аппарата... только те страны, где немалые источники капитала сочетались с громадным населением, обеспечивавшим значительные военные силы, преуспевали в ведении войны в европейском стиле» [Тилли, 2009, е. 263].

Как видите, добавление фактора капитала (городов-государств) к давно известному фактору принуждения (военно-бюрократических государств, «взимателей дани») позволило Тилли дать хороший ответ на вопрос «Почему Европа? ». Европа колонизировала Азию, а не наоборот, не потому, что была богаче или умнее, а потому, что в ней принуждению удалось «договориться» с капиталом. Та же самая модель позволяет ответить и на другой вопрос: почему в современных западных государствах преобладают гражданские, а не военные правительства (и почему в обществе предпочитают договариваться, а не подчинять друг друга), Коль скоро для ведения войны государству требуются регулярные взаимовыгодные отношения с капиталом, оно становится прямо заинтересовано⁶⁹⁹ в налаживании с ним прямых отношений:

«До XV// в. все европейские государства управляли своими подданными через имевших большую власть посредников, которые пользовались значительной самостоятельностью, препятствовали удовлетворению запросов государства, если таковые противоречили их интересам, и действовали к собственной выгоде, пользуясь властью, которую им делегировало государство» [Тилли, 2009, с. 158].

Понятно, что такой способ ограничивал размеры изъятий, и должен быть заменен на прямое правление с помощью госбюрократии; первым в Европе это сделала Франция после революции 1789 года. При старом режиме сбор средств был делегирован социальным группа*м, в массе своей не поддержавших революцию, поэтому у Конвента, а позднее Наполеона просто не было другого выхода, кроме как создать свою собственную систему — многочисленные «комитеты граждан», состоявших из новых классов. Результат (после нескольких лет кровавых войн и мятежей) превзошел все ожидания: новая система прямого взаимодействия государства и капитала позволила Франции два десятилетия (! ) на равных вести войны со всей остальной Европой.

Переход к прямому правлению, обеспечившему увеличение поступающих государству средств, внес изменения и во внутреннюю политику. Традиционно правители опирались на принцип «разделяй и властвуй» (что позволяло подавлять мятеж в одной провинции за счет средств, полученных из другой провинции). Увеличение доступных средств позволило перейти к «гомогенизации» — благодаря новому, более мощному аппарату подавления стало возможно управлять большими массами однородного населения, не опасаясь даже повсеместного восстания. Отсюда Тилли выводит возникновение национальных государств, и подъем национализма как идеологии этой самой «гомогенизации» (мы — один народ). С появлением прямого государственного правления в европейских странах появляется и растет особый класс — государственная бюрократия, — имеющий собственные интересы, а его влияние распространяется на все сферы общества. В результате аппарат по сбору налогов, созданный первоначально для ведения войн, начинает все больше становиться гражданским:

«Рассмотренные нами процессы трансформации государства привели к удивительному результату: к огражданствлению правительства, то есть к переходу власти от военных к гражданским. Этот результат нельзя не считать удивительным, поскольку именно развитие вооруженных сил было двигателем процессов формирования государств» [Тилли, 2009, с. 182J.

Так военные, породившие бюрократию для обеспечения себя все большими ресурсами, постепенно потеряли власть в государстве: как метко выразился Читатель, власть не у того, кто бросает камни, а у того, кто их подвозит. Современные государства возглавляются гражданскими правительствами потому, что именно они оказались способны обеспечить максимум поступлений в государственный бюджет. И хотя доля этого «пирога», достающаяся военным, в процентном отношении значительно сократилась, в абсолютных числах военные сегодня буквально купаются в роскоши, по сравнению с положением дел еще два века назад. Точно такая же эволюция произошла и в мировых властных группировках: военную аристократию, добывавшую себе Власть силой оружия и олицетворявшую принуждение, сменила экономическая аристократия, умеющая договариваться (главным образом, как и генуэзские банкиры, между собой), и олицетворяющая капитал. Настоящая сила оказалась в руках тех, кто в любой момент может ее купить, причем за относительно, в сравнении с общим богатством, небольшие деньги.

Вот теперь мы вместе с Тилли можем ответить на его первоначальный вопрос. Почему разные государства так сильно отличаются друг от друга своей историей и почему большинство из них так до сих пор и не стали современными буржуазными демократиями? Дело в том, что каждое из них столкнулось с разными сочетанием принуждения и капитала! Тилли рассматривает эво-люцивд европейских государств в координатах «капиталпринуждение» и получает разные траектории, ведущие (утех, кто дошел) к конечной точке — национальному государству. Через интенсификацию принуждения — на примере России (а также Сицилии). Через интенсификацию капитала — на примере севера Италии (Венеции). Через одновременное развитие того и другого — на примере Англии (которая до конца XVIII века не имела регулярной сухопутной армии).

Стартовать государство может с любого сочетания двух факторов, и двигаться дальше по любой траектории; но финишировать в этом забеге можно только одним способом; объединив принуждение и капитал в современном национальном государстве. Все остальные пути ведут в никуда: вы будете слишком слабыми, чтобы вести войны, и вынуждены будете подчиняться соседним, более могущественным государствам (как раз таким подчинением, главным образом, экономическим, и занимаются сегодня большинство стран третьего мира).

«Почему же Венеция или Россия не стали Англией? Это не нелепый вопрос; он проистекает из признания того факта, что в целом европейские государства двигались ко дсе большей концентрации капитала и принуждения, превращаясь в национальное государство. Отчасти следует ответить: omt стали. Российское и итальянское государства, вступившие в Первую мировую войну, имели гораздо больше черт национальных государств „ чем их предшественники за один-два века того» [Тилли, 2009₃ с. 233].

В этом часто цитируемом отрывке Тилли сформулировал окончательный вывод своей теории: государство⁷⁰⁰ может развиваться любым путем, по в конечном счете должно стать либо современным национальным государством (страной первого мира), либо сделаться полуколонией более сильных соседей. Третий путь, возможный в условиях особо удачно захваченных ресурсов, недолговечен:

«Там, где правители получали доходы от экспорта товаров или от военной помощи великих держав, они смогли обойтись без переговоров с их населением, громадные здания государств возводились в отсутствие согласия или поддержки граждан. Без крепких связей между государственными институтами и основными общественными классами эти государств я стали более уязвимыми перед лицом насильственного захвата власти и резкой смены правительств» [Тилли, 2009, с. 233].

Государства, основанные на одном только принуждении, не способны долго конкурировать с государствами, где принуждение союзничает с капиталом и тем самым дает ему развиваться. Однако «долго» означает здесь «на протяжении нескольких поколений», а вовсе не «на протяжении нескольких лет»; в краткосрочном плане принуждение позволяет добиться быстрых и впечатляющ лх результатов. Теоретически объяснив формирование в странах первого мира гражданских (бюрократических) правительств, Тилли резонно замечает, что в менее развитых странах наблюдается совершенно противоположная картина. «Военный переворогг» стал в конце XX века постоянным заголовком международны;: новостей, но почему?

Тилли объясняет «возвышение военных» следующим образом. Эволюция государственного устройства стран третьего мира серьезно отличалась от европейской. Во-первых, деколонизация середины XX века застала эти страны с сильными средствами принуждения (армии и оружие, оставшееся от двух мировых войн), но с очень слабым капиталом. Во-вторых (и это самое главное), «великие державы» перешли к войне чужими руками, вмешиваясь в конфликты по всему третьему миру с целью приведения к власти «своих» правительств. Вследствие этого армии стран третьего мира стали воевать не столько между собой (как некогда европейские державы), а с политическими противниками внутри своих собственных стран (и по большей части — за счет иностранной военной помощи). Военные стран третьего мира не нуждались в услугах гражданской бюрократии — им не требовалось (да особо и не с кого было) собирать налоги. В результате военные правительства гак и остались основной формой политического устройстза для этих зависимых и несамостоятельных стран. Третий мир надолго застрял на докапиталистической стадии развитие и совершенно непонятно, как cm будет оттуда выбираться¹.

Как видите, размышляя над одним {и казавшимся довольно простым) вопросом — «Почему европейские государства с совершенно разной историей оказались в конечном счете так похо жи? » — Тилли в своей книге выявил закономерности, относящиеся уже к теории Власти, Вечная проблема — какая из двух форм предпочтительнее, монархия или олигархия? — оказалась рассмотрена в терминах «принуждения» и «капитала». Тилли убедительно показал, в каких случаях союз с «капиталом» (прежде всего, добровольное соблюдение договоров) оказывается единственно возможным способом выживания государства (а значит, и контролирующей его властной группировки). Тем самым он объяснил, как столь странное положение дел (чтобы сильный добровольно делился со слабым? вы что, с ума сошли? ) не просто может возникнуть, но и становится преобладающим в европейской истории. Поскольку для человека западной культуры полезность соблюдения договоров — аксиома*, усвоенная с детства, Тилли не формулирует свой ответ в явном виде, но все содержание его книги подробно разъясняет, насколько полезным для государств является «капитал».

Мы уже знаем, что английские властные группировки еще в конце XVII века осознали преимущества олигархического правления и с тех пор не только стараются его придерживаться, но и пробуют (по большей части, безуспешно) распространить его на весь мир. Книга Тилли рассказывает о том же самом процессе на уровне менее сознательных социальных структур — государств (то есть орга- ^{701 702} низаций); выгодность относительно⁷⁰³ мирного разрешения споров обнаруживается и здесь. Тем самым Тилли не только раскрыл перед нами источник силы денег, но еще раз напомнил о стратегическом преимуществе олигархического устройства Власти.

Читатель. Однако ваша теория кое в чем отличается от теории Тилли. У вас властные группировки сами решают «жить дружно», а у Тилли их принуждает к олигархии недостаток денег. Вы уж определитесь, что здесь первично, а что вторично!

Теоретик, Мы определились еще в главе про Государство. Англичане несколько раз пробовали поменять одну монархию на другую, пока не убедились, что все равно получается плохо. Группировки выбирают олигархию сами, но делают это не от хорошей жизни; первичным и необходимым условием такого выбора являются исторические обстоятельства — угроза самому существованию группировок и наличие хоть каких-нибудь традиций мирного сосуществования. Вот когда эти условия имеются, тогда и можно обсуждать вопрос, а не завести ли нам олигархию. Во всех остальных случаях выбора нет — сколько бы слабые ни совещались, сильнейшая группировка все равно захватит всю власть и установит монархическое правление.

Читатель. А как насчет современного мира? Уже 70 лет, как в нем не было войн между крупными государствами. Внешней угрозы для жизни больше нет; получается, что олигархическая власть на Западе держится теперь только на традициях?

Теоретик. На самом деле, угроза Западу перестала существовать только в конце прошлого века, с развалом СССР, но традиции уже начали разрушаться! Помните, что мы писали про «новых финансистов»? Так что мы нисколько не удивимся, если Запад снова откатится к монархическому правлению. События последних лет по своей брутальности все больше напоминают канун Первой мировой войны... но это опять-таки тема для другой книги. Мы с вами изучаем Власть вообще, а не политические расклады в современном мире, и с нашей точки зрения, гораздо интереснее изучить вопрос о самой этой традиции, нежели предсказывать очередной

Закат Запада. Мы хотим обратить Ваше внимание на вторую составляющую, необходимую для формирования устойчивого олигархического правления, на ту самую традицию, на которой только и держатся современные западные демократии: на привычку властных группировок разрешать конфликты относительно мирным путем. В нашем рассказе эта традиция восходит к Макиавелли и его республиканским технологиям Власти; однако даже самые замечательные идеи оказываются востребованными лишь тогда, когда приносят непосредственную практическую выгоду.

Как же появилась и в чем заключалась выгода мирного сосуществования властных группировок, и почему это мирное сосуществование пришло на смену не менее древней традиции «Вождь всегда прав»?

Рождение права

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться: