Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Самое большее, что я могу сделать для него как сын



 

– Короче говоря, ваша родная мать хочет встретиться с вами.

Микаинайт, когда она заявила это на полном серьезе, я чуть не рассмеялся.

Значит, и ты рожден человеком.

Похоже на то. С одной стороны, это успокаивает, но с другой – жаль, что моего кровного родства то ли с богом, то ли с дьяволом больше не существует.

Да ладно, пусть тебя когда-то и звали Macao, пусть ты появился из утробы матери-японки по имени Мика, все равно ты – Мэтью. Просто использовал ее утробу, чтобы родиться самому.

Микаинайт, оказывается, мы с тобой знаем друг друга гораздо дольше, чем я предполагал. Если даже родная мать про тебя знает.

Лучше скажи, ты серьезно собрался встречаться с родной матерью?

Ну да, хорошо, что мне самому не пришлось ее искать. Сэкономил силы.

Зачем тебе встречаться? Ради денег?

Чтобы лучше узнать себя.

Ты и так себя прекрасно знаешь. Не поздно ли кого-то расспрашивать о себе?

Меня, нынешнего, создали те, с кем у меня не было кровной связи. Отец Катагири, мать Барбара, сестра Пенелопа, и пятнадцать братьев и сестер, детей напрокат. И клиенты, и друзья, и возлюбленные – все они не связаны со мной кровью и генами. Я хочу знать свой прототип.

Эй, эй, голову себе не ломай, а?

Микаинайт, существовал бы я, если бы не было родной матери? Она – сподвижница моего создателя. Если бы кто-то не постарался, ни меня, ни тебя не было бы в этом мире. До сих пор я ничего не мог узнать о своих родных родителях и действительно был как ребенок, которого бросили под мостом или в камере хранения. Хорошо еще, что у меня нет комплекса брошенного ребенка. Наоборот, Катагири научил меня: именно брошенный ребенок является спасителем. Пусть брошенный ребенок играет, как ему хочется, не теряя гордости. Мама тоже научила нас уважать дух вольной игры. Но, Микаинайт, мои гены создала родная мать во время секса. Пусть она ничему не учила меня, но моя внешность, интеллект, основы характера – были заложены родной матерью, и в этом ее заслуга. Чем больше я задумываюсь о себе, тем ближе я становлюсь к своей родной матери. Микаинайт, мною движет чистое любопытство. За встречу денег не берут.

Но, Мэтью, что подумает мама? Теперь ты понял смысл ее письма? Мама не хочет, чтобы тебя отобрала родная мать. Скажи честно. Кого ты выбираешь? Маму или родную мать?

Они обе мои богини. Богиня родившая и богиня воспитавшая. Вопрос не в том, чтобы выбрать одну из них.

Как объясняла Майко, меня вроде бы похитили. К тому же похитил родной отец. Надо же, только сейчас пробелы в моей памяти начинают заполняться прошлым, которое разрастается, как опухоль.

В американских городах, например, таких как Буффало, Сиракузы, Беркли или Эль-пасо, на автобусных остановках висели плакаты с портретами похищенных детей. Может, в те времена, которые не сохранились в моей памяти, я приветливо улыбался туристам с портрета, напечатанного в уголке плаката.

 

Macao: пропал в 1964 г.

Глаза: карие. Волосы: черные.

На ягодицах четыре родинки образуют вертикальную линию.

Имеет двойника по имени Микаинайт.

 

Да-а, Микаинайт, именно ты соединил меня с родной матерью. Ты мой двойник, связывающий меня с другими людьми, так что ты выполнил свою роль, как подобает.

Я помню. Все объяснения Катагири сводились к попыткам подогнать тайну моего появления на свет к сложившейся ситуации. Однажды тебя привел ко мне один мужчина. К сожалению, твои родители погибли в автомобильной катастрофе. За одну ночь ты стал сиротой. А теперь ты – замечательный ребенок напрокат. Раньше ты был несчастной сироткой, а теперь ты – счастливый ребенок напрокат. Тебе больше повезло, чем другим нашим детям, потому что ты не помнишь своих настоящих родителей.

Может, это и так. В моей памяти не сохранился образ родной матери, и поэтому не существовало причин для сиротских страданий.

Майко сказала, что родная мать – богатая вдова и у нее много свободных денег. Ее муж, то есть отец, который меня похитил, испортил ей жизнь, но впоследствии собственными силами она проложила себе новую дорогу. Майко будто рассказывала биографию человека, преуспевшего в жизни.

– Она живет надеждой на встречу с вами, это служило ей моральной поддержкой и опорой. В ее памяти живо сохранился ваш образ, каким вы были до похищения. Представьте, она ни на минуту не забывала о вас. Сейчас нездоровье не позволяет ей часто выходить из дома в Камакура, но встреча с вами наверняка взбодрит ее. И чего она только ни натерпелась, прежде чем узнала, где вы пребываете. Прожить двадцать пять лет в тревоге за судьбу сына, не зная, где он, – что может быть ужаснее. К тому же вы – единственный, в ком течет ее кровь.

Микаинайт, я был растроган. Мне даже захотелось поблагодарить родную мать за то, что ее сокровенными молитвами я смог благополучно дожить до сегодняшних дней. Но, выслушав рассказ Майко, я захотел встретиться и с похитившим меня отцом. С главным виновником, насильно изменившим наши с родной матерью жизни. Более того, я словно бы дважды родился – до похищения и после него. Мне захотелось встретиться с этим монстром, пожирающим живьем и детей, и женщин, и сказать ему: «Отец! Попробуй измени свою жизнь», – и дать ему сколько-нибудь денег. Это самое большее, что я могу сделать для него как сын.

А что ты можешь сделать для родной матери?

– Не могли бы вы пожить хотя бы несколько дней у мадам Амино? Я прошу вас об этом как человек, которому было поручено найти вас. Вероятно, у мадам Амино есть к вам просьба личного характера. Но это уже вопрос, который решать вам двоим.

Я согласился на предложение Майко без раздумий. Микаинайт, от меня ничего не ускользнуло. По ее глазам я увидел, что нравлюсь ей. По-моему, она – красавица. Эх, заглянуть бы в ее сны.

Для чего она тебе нужна?

Я пока не решил.

Похоже, такую легко обмануть. Она в мужиках ни черта не смыслит.

Я не собираюсь ее обманывать.

Ты никак втюрился в нее с первого взгляда, Мэтью?

Ну, типа того. Однако странная работка нам подвалила. Встреча с родной матерью.

 

Трубадур в пустыне

 

 

Хорошенькая ласточка

 

Узнав о том, что Мэтью нашелся, мадам Амино приняла решение не ломать голову понапрасну и позвала массажиста, чтобы встретить Мэтью в хорошей форме. Постоянно разминавший ей икры Кубитакэ не появлялся уже четыре дня. Зато вот-вот придет Майко и приведет с собой Мэтью. Она уже решила, как его встретит и что скажет.

После массажа мадам Амино еще раз тщательно осмотрела перед зеркалом свой наряд, который выбирала четыре часа кряду прошлым вечером: темно-зеленое платье из хлопка, янтарные бусы, кольцо с рубином в комплекте с сережками. Всё-таки черные колготки лучше заменить на белые, решила она и тут же переоделась. В качестве модного акцента она надела на щиколотку тонкую цепочку в форме паучков. Это, наверное, сделает ее немного моложе. Теперь макияж. Чем неуклюже молодиться, лучше показать свежесть своей кожи. Нельзя забывать и об окраске седых волос. Любимой краской фиолетового цвета.

Напоследок она попробовала улыбнуться перед зеркалом своей естественной улыбкой, которую вчера вечером отрабатывала раз семьдесят. И тут послышался голос горничной:

– К вам госпожа Рокудзё и господин Мэтью.

На двадцать минут раньше, чем планировалось. Мадам Амино сказала:

– Сейчас иду. – И торопливо прополоскала горло листерином.

На Мэтью был серый пиджак и рубашка в темно-синюю полоску, он повязал розовый галстук, расчесался на косой пробор и даже подстриг волосы в носу. Его раздражала челка, свисавшая надо лбом, как щупальца кальмара. Он нервничал. Смотря на профиль Майко, он беспрерывно разговаривал с Микаинайтом. Майко была посредницей, которой хотелось доверять.

Майко чувствовала взгляд Мэтью у своего виска. Она подумала: досчитаю до семи и посмотрю на него. Но Мэтью заговорил с ней раньше.

– Я забыл зубную щетку.

Майко засмеялась:

– Не волнуйся. Там всё есть.

Достаточно было взять себя самого, но Мэтью тащил за собой свою коляску, доверху набитую различными предметами.

– Что у тебя там? – спросила Майко.

– Мне кажется, я прихватил с собой целый дом.

Послышался звук приближающихся шагов, повернулась медная ручка двери, и комната наполнилась запахом роз. Тридцатидвухметровая гостиная моментально ожила. Майко и Мэтью поднялись с дивана навстречу мадам.

Микаинайт, эта женщина двадцать восемь лет назад родила меня.

О, да вы совсем не похожи. Смотри-ка, и глаза, и нос, и рот, и овал лица – всё это у тебя не от родной матери. Мэтью, ты гораздо больше похож на Катагири с мамой.

– Здравствуйте, я Мэтью.

Немного странное, наверное, вышло приветствие.

– Мacao-сан. Наконец-то мы встретились. Какое счастье, что ты жив и здоров.

Сказала, как по маслу. Наверное, получилась и естественная улыбка. У Мэтью – крепкое рукопожатие. Он выглядел крупнее и плотнее, чем представляла себе мадам. Они сели, перевели дух и замолчали на несколько секунд, пытаясь определить, кому из троих начать разговор.

– Мэтью-сан, – нарушила молчание Майко и, проверив, готовы ли ее выслушать, продолжила: – …наверное, пока еще не привык к имени Macao.

– Вы можете называть меня любыми именами, я от этого не изменюсь. Например… – Мэтью огляделся вокруг и неторопливо показал пальцем на люстру. – Если вы назовете ее китом, она же не перестанет быть люстрой.

Так перенервничал, что не знаешь, что и сказать. Возьми себя в руки, будь собой. Ты же был ребенком-профессионалом.

Но это непросто.

– Можно, я буду называть тебя Macao, хорошо? Потому что для меня ты – Macao.

– Пожалуйста, мамочка.

Пораженная Майко смотрела то на него, то на нее. У Мэтью дергалась нога. «Ты же моя мать. Тогда так и буду называть тебя», – казалось, он пытался убедить себя в этом. В то же время мадам Амино сидела с таким видом, будто смысл слова «мамочка» пока не дошел до нее.

– Надо же, как вам удалось найти меня? Ведь я случайно оказался в Токио, а разыскать человека, который целых двадцать пять лет находился неизвестно где, – то же самое, что найти булавку, которую обронили где-то в пустыне. Хорошо, что я жив и здоров, как видите, а если бы, не дай бог, меня не было на этом свете, ваши поиски затянулись бы навеки.

Майко представила себе мадам Амино, стоящую у могилы Мэтью. Когда Майко ездила отдыхать в Вену, она ходила на городское кладбище. Она положила цветы на могилу Моцарта, в которой не покоилось его тело, на могилу Бетховена и на могилу Шуберта рядом, и прошлась по другим участкам, на одном из которых увидела женщину средних лет, рыдающую у свежей могилы. Ее утешал мужчина, наверное, муж. На могильном камне стояли даты: 1980–1985. Майко поняла, что супруги потеряли ребенка. Тогда она подумала: наверняка мать у могилы молит о том, чтобы ее ребенок воскрес и вновь появился перед ней. Из – за этого она не предала тело ребенка огню.

– Я была абсолютно уверена и никогда не сомневалась, что ты жив. Даже если бы ты умер, я была готова воскресить тебя силой своей мысли о тебе.

– Ах, вот как? Один раз я был близок к смерти, спасибо, что спасли меня.

Мадам Амино улыбнулась: не стоит благодарности.

– До сих пор моей работой было перерождение в умерших детей, но мне никогда и в голову не приходило, что я могу переродиться в самого себя. Я ничего не помню о том времени, когда я был Macao. Macao умер и переродился в Мэтью.

– Но Macao и Мэтью – это один и тот же человек. У тебя же есть двойник по имени Микаинайт. Он лучше всего может доказать тебе это. К счастью, я не забыла, как в три года ты часто разговаривал с Микаинайтом. И сейчас Микаинайт – твой двойник, да?

– Да, он и сейчас внутри меня.

Честно говоря, Микаинайт, я не помню, когда началась наша дружба. Ты и есть мое сознание, и ты – посланец моего сознания. Катагири разъяснил мне эту роль Микаинайта. Но, Микаинайт, я встретился с тобой раньше, чем с Катагири. Наверное, когда мне было три года, мы уже дружили с тобой.

Мадам Амино посмотрела на Майко и пробормотала:

– Этот Микаинайт, наверное, тоже совсем не помнит меня.

Извини. Не помню. В три года мир разрушился. В тринадцать лет он еще раз разрушился, и в семнадцать лет – еще раз. Сейчас четвертая цивилизация пребывает в расцвете. Скажи, Мэтью.

– Я полагаю, вам нужно подробно поговорить обо всем и найти то общее, что сохранилось в вашей памяти.

Слова Майко вызвали кивок согласия только у мадам Амино. Теперь они начнут искать подтверждения общего прошлого. Что ни говори, а выудить со дна болота памяти воспоминания трехлетнего возраста для Мэтью было крайне сложной задачей. На данном этапе их не связывало ничего, кроме слова Микаинайт.

– Я хочу сделать для тебя всё, что в моих силах. Мэтью, началось. Не продешеви.

– Мне приятно это слышать, но я самостоятельный человек, у меня есть своя работа.

– Разумеется, ты можешь заниматься тем, что тебе нравится. Но я…

Здесь им лучше поговорить откровенно. Вопросы о деньгах и о желании мадам Амино лучше обсуждать по-деловому. В начале надо провести переговоры, как между заказчиком и ребенком напрокат, тогда дальше не возникнет проблем. Таков был расчет Майко.

– Мэтью-сан, мадам Амино хотела бы сделать инвестиции в твою работу.

То есть, другими словами, купить Мэтью. Точно так же, как она купила Кубитакэ.

– А что требуется от меня? Некоторое время пожить с мадам Амино в качестве ее сына, да?

Микаинайт, это ничем не отличается от работы ребенком напрокат. Только заказчица – родная мать.

Мадам Амино кивнула в ответ на вопрос Мэтью. Она не могла прочитать его мысли, но интуитивно она чувствовала, что, с легкостью назвав ее мамочкой, он думал: «Тоже мне мамашка нашлась». Как родной матери ей не удалось основательно подготовиться, и с этим ничего не поделаешь, но ей хотелось во что бы то ни стало укрепить родственную связь с сыном. Иначе придется коротать старость в одиночестве. От этих мыслей в ее измученном ревматизмом теле чувствовалась слабость.

Если в сердце Мэтью и происходила борьба между родной матерью и матерью, воспитавшей его, то в любом случае воспитавшая мать обладала большим преимуществом. С ней его связывают свыше двадцати лет, с мадам Амино – всего три года. Наверное, всё-таки придется начинать как абсолютно чужим людям? Но чужим людям гораздо проще: они начинают с «Who are you? »[220]

– Мамочка, я тоже сделаю все, что в моих силах.

Такой радостный голос. Кажется, это называют легкомыслием?

– На вашу долю, мамочка, тоже выпало немало трудностей.

Комната, которую приготовили для Мэтью, была роскошной, как номер люкс в гостинице. Рассеянный свет проникал через окна в потолке, уличный шум был практически не слышен. Комната была убрана, и постельное белье, и покрывала, и виски и бренди в баре – всё было совсем новеньким, за исключением одного странного предмета. Сначала Мэтью подумал, что это брошенные кем-то трусы, но это была потертая, свалявшаяся, грязная детская подушка.

Около девяти вечера мадам Амино вошла в комнату Мэтью с альбомом в руках. Он спросил ее, что это за подушка, и мадам тут же раскрыла альбом и показала пальцем на одну фотографию. На ней была изображена пухлая, еще как следует набитая ватой подушка вместе с маленьким мальчиком.

– Мacao-сан, куда бы ты ни ходил, ты всегда брал с собой свою подушку.

Ну, может, так оно и было. Он посмотрел другие фотографии трехлетнего Macao. У него не было уверенности в том, что это действительно он в три года, но раз мадам Амино говорила, что это он, значит, можно было ей поверить. На нескольких фотографиях женщина, похожая на мадам Амино в молодости, держала Macao на руках, но, к сожалению, в его памяти не появлялось ничего, что могло бы быть связано с этой женщиной. Она показала Мэтью крупно увеличенную фотографию трехлетнего Macao и сказала со вздохом:

– Фотографии не умеют говорить. Простые листы бумаги.

– Если бы люди с фотографий заговорили, то от их трескотни некуда было бы деваться. И так хватает болтунов и в жизни, и на экранах кино. А еще и в снах попадаются.

Мадам Амино хотелось во что бы то ни стало задержать постепенно ускользающие воспоминания о сыне. По этой причине она увеличивала фрагменты его фотографий, смотря на мальчиков его возраста, пыталась увидеть в них подросшего Macao, постоянно писала «Повесть о Macao», занося туда записи о его взрослении. Конечно, приблизиться к реальному образу сына ей не удавалось. Наоборот, в минуты уныния она смотрела на увеличенный портрет Macao, и ей вдруг начинало казаться, что ее мальчик уже умер. Ее сын наверняка был жив где-то, и, боясь убить его забвением, она решительно противилась тому, чтобы воспоминания о нем стирались из ее памяти. Фотографии – страшная вещь, особенно фотографии маленьких детей. Может быть, этот мальчик сейчас живет в достатке и славе, а может, находится в сумасшедшем доме, а может, его уже нет в живых. Различные варианты возбуждали болезненную фантазию человека, смотрящего на фотографию. В фантазиях родной матери Мэтью умирал, воскресал, добивался успеха и терпел неудачи бесчисленное количество раз.

Мадам открыла последнюю страницу альбома и показала Мэтью мятую фотографию.

– Вот кто похитил тебя. Помнишь?

Отросшая щетина выглядит неопрятно. Воображает себя Джеймсом Дином? В зубах сигарета, он смотрит, прищурившись, оглядываясь через плечо.

– Интересно, чем он сейчас занимается? Может, умер уже.

Мэтью посмотрел на фотографию и сказал:

– Где-то я его видел.

– Ты его помнишь?

– Нет, – только и сказал Мэтью и молча посмотрел на фотографию. Затем он решительно закрыл альбом и взял мадам Амино за руку. – Наверное, он умер очень давно. Когда мне исполнилось четыре года, его уже не было в живых. Благодаря тому, что он умер, меня воспитали добропорядочные люди. Мамочка, ты тоже его ненавидишь, да?

– Да. Я и сейчас виню себя за легкомыслие – позволила себя обмануть такому негодяю.

– Мамочка, а какая у тебя группа крови?

– Первая.

– И у меня тоже первая.

Ну и что из этого? Тоже мне доказательство родственной связи. Да во всем мире этой первой группы – пруд пруди.

– Ты знаешь, когда у тебя день рождения?

– Считается, что первого апреля. В тот день мы впервые встретились с Катагири. Если не определились бы со днем рождения, я навечно остался бы четырехлетним. Мамочка, а ты меня когда родила? Когда официальный день моего рождения?

– Тринадцатого февраля. Вот в какой день ты родился.

– О-о. Теперь у меня два дня рождения. У меня есть друг, который справляет дни рождения раз в три дня. Но сейчас он лежит в больнице. А у тебя когда день рождения?

– У меня – четырнадцатого апреля.

– Уже скоро. Ты помнишь, когда видела меня в последний раз?

– Седьмого июля.

– День смерти Macao, да?

Через девять месяцев родился Мэтью. Кем же я был в это время? Ни Macao, ни Мэтью – где я был, что делал?

Эти девять месяцев тебя не было на Земле. Я в то время парил в пространстве.

– Давай выпьем. Ты что будешь?

Мэтью решил больше не думать о пробеле в девять месяцев. У него не осталось никаких воспоминаний этого периода, других людей, кто бы помнил об этом, тоже не было, значит, естественно считать, что в течение этих девяти месяцев его не существовало в этом мире. Эти мысли выбивали почву у него из-под ног. Ему хотелось поскорее перетащить Macao на сторону Мэтью. Но в сознании Мэтью Macao был посторонним ребенком. Он не мог так быстро и легко поверить, что Macao – его детские годы. Если бы ему сказали, что Macao – это Мэтью в прошлой жизни, ему и то было бы легче поверить. Может быть, если бы в один прекрасный момент появился родной отец Мэтью и пробел в девять месяцев оказался заполнен реальными фактами, Macao и Мэтью идеально совпали бы друг с другом.

Мэтью, не ломай себе голову. Тебя и так целых три штуки. Второго тебя никто не знает, вот и ты наплюй. Парень мотается во мраке вселенной, как останки космического корабля. Для тебя сейчас достаточно сыграть роль выросшего Macao. В этом и заключается твоя работа.

 

На следующее утро мадам Амино сама приготовила завтрак. За последние пять лет она ни разу не держала в руках кухонного ножа и не касалась сковородок. Под руководством горничной она приготовила омлет с ветчиной и помидорами, сама принесла его на террасу и села напротив Мэтью.

– Ты хорошо спал?

Мэтью ответил:

– Да. – И, приступив к дегустации омлета, продолжил: – Я часто перестаю понимать, где я нахожусь. Так было и сегодня утром. Мне показалось, что кто-то спит со мной рядом, и я передвинулся к краю огромной кровати. Сегодня утром мне снилось много снов. Ты мне тоже снилась, мамочка.

– И как я тебе приснилась?

– Я хотел перелезть через забор, а ты мне помогала. Вот так поднимала мне ногу. – Мэтью поднял обе ладони кверху тыльной стороной.

– А что было за забором?

– Туманность.

– Туманность? Ты имеешь в виду звездную туманность?

– Да. Во сне я думал, что родился в этой туманности.

– И что было дальше?

– Я встал на заборе. И пока я думал, что же мне делать: прыгнуть в туманность или вернуться в прежний мир, то есть на ту сторону, где была ты, я проснулся.

– А куда ты хотел отправиться?

– Если в следующий раз увижу такой же сон, попробую прыгнуть в туманность.

Мэтью пристально смотрел влажными виноградинами глаз на стакан с томатным соком, он растворил всё, о чем сейчас думал, в этой красной плотной жидкости и залпом ее выпил. Но ему не удалось избавиться от мыслей, которые, как смола, застряли в его голове. Мэтью солгал. Во сне его подталкивала не мадам Амино. Это был его негодяй отец, чью фотографию он вчера вечером видел в альбоме. С силой, будто метал ядро, он подкинул Мэтью на забор, а потом тыкал в него палкой, пытаясь сбросить по другую сторону забора. Микаинайт, я бегал по забору весь в слезах. Туманность не была местом моего рождения, это был ад, в котором боролись за свое существование плохие парни. Стараясь сохранить равновесие, я бежал по забору, пока негодяй не скроется из виду. Так я оказался здесь.

С террасы был виден Тихий океан, подернутый легкой дымкой, как будто он находился в полудреме. В тяжелом воздухе даже щебетание воробьев звучало на полтона ниже.

Совершенно точно, на дне болота памяти были погребены воспоминания об отце. Во сне Мэтью превратился в рыбу и копошился на дне болота. Вот как? Отец во сне воспитывал Мэтью. Мэтью пригласил отца, который уже превратился в пыль прошлого, к себе в сон и сделал из него строгого воспитателя.

Микаинайт, до того как встретиться с Катагири, я был вместе с каким-то мужчиной. Он частенько надо мной издевался. Что может быть хуже отца, который вымещает свою злость на ребенке, думал я, но потом, наверное, смирился: что поделать, если это родной отец. Когда я последний раз видел его? Он заказал колу и гамбургер в кофейне, дал их мне и с тех пор не возвращался. С другим японцем я проделал долгий путь. И оказался у Катагири. Мне повезло: меня подобрали добрые люди, которые научили, как выжить в борьбе за существование.

Завтрак закончился, и мадам позвала Мэтью погулять. В тот день ее ревматизм позволил ей пройтись по песчаному пляжу. Мэтью поддерживал мадам под руку. Она рассказывала: «Это побережье называется Дзаймокудза». Когда Мэтью сказал: «Как-то я ездил загорать в Юигахама», мадам расстроилась и сказала со вздохом:

– Надо было поставить маяк, чтобы он осветил мне тебя.

Этот маяк, вместо того чтобы освещать Мэтью, мог бы пригодиться, чтобы подглядывать за парочками, тискающими друг друга на побережье.

Некоторое время они шли молча, выбирая песок потверже, и смотрели на нетерпеливых серфингистов, которые, вылезая из воды, тряслись от холода.

– Невозможно поверить, что тридцать лет назад я жила по другую сторону океана.

Небо было молочного цвета, из-за этого солнце тоже казалось белесым. А в Калифорнии, наверное, и сегодня солнце равнодушно сияет. Нью-Йорк красивей всего ранней весной. Люди тоже меняют кожу весной. Кожа белых из серо-зеленой с вкраплениями красного становится розовой. Кожа черных превращается из цвета потухшего угля в сияющий бриолин, кожа азиатов из цвета сухого песка становится золотой. Нагретый послеполуденным солнцем воздух сталкивается с холодным воздухом тени и образует невидимый глазу узор. И здания, и дороги, и деревья, и автомобили, и люди в чистом воздухе возвращаются к своим истокам. Весна – время открытий цвета и формы. Но токийская весна отличается от нью-йоркской. Это время года, когда всё находится в полудреме. И солнце, и воздух, и цвета, и форма. Я приехал в Токио весной. Токио жил в полудреме.

– Мама, ты хотела бы вернуться в Америку?

Мадам покачала головой.

– Я не люблю ни Америку, ни Японию. Я живу в стране, которая находится внутри меня. Поэтому мне хорошо понятна теория твоего приемного отца Катагири.

– Майко-сан сказала мне, что ты работала в Токио профессиональной возлюбленной.

Сначала мадам не поняла, что он имеет в виду, но тут же догадалась, что речь идет о ее работе хостесс на Гиндзе.

– Среди друтих хостесс считалось, что я сделала большую карьеру.

Мадам Амино рассказала Мэтью о своем прошлом. О том, как она объехала всю Америку в поисках похищенного сына, не имея ни малейших зацепок. О том, сколько ей пришлось вытерпеть, когда она вернулась в Токио, решив начать жизнь снуля, забыв обо всем. О том, как боролась за свое существование, став хостесс в клубе на Гиндзе, как познакомилась с Амино Мотонобу и, наконец, вышла за него замуж. Она рассказывала о жизни мужа Мотонобу, который был связан с якудза, об искусстве управления таким мужем. Вспоминала о безумных временах «Теории переустройства Японского архипелага», которая в одно мгновение превратила Мотонобу в миллиардера.

Ее прошлое было подобно картине с идеальной перспективой. Если бы она оставалась только матерью, любящей своего сына, ей никогда бы не удалось насладиться таким прошлым. Вероятно, оно стало бы лишь фоном к взрослению ее сына. Она повидала многое, но теперь появился Macao, и она надеялась на хороший конец. Хотя Мэтью был удивлен тому, как родная мать, не жалея себя, расширяла сферу своего существования, это вызывало в нем чувство симпатии. Между переселившейся в Токио родной матерью и сезонным токийским иммигрантом Мэтью скорее были отношения не матери и сына, а старшего и младшего товарищей.

Он сказал, похлопав родную мать по плечу:

– Мы с тобой похожи.

В тот день их беседа стала оживленнее. Оба они оседлали Тихий океан.

Мадам узнала, что в настоящее время Мэтью мотается по всему Токио как профессиональный друг и любовник, Мэтью узнал, что мадам спускает на свои увлечения капитал, доставшийся ей от главы компании, занимавшейся недвижимостью. Мэтью будет думать о том, как использовать деньги, а мадам – их давать, на данном этапе это были бы идеальные отношения между матерью и сыном. Вечером мадам Амино взяла Мэтью в гей-бар, в который она часто ходила. Ей хотелось похвастаться сыном перед людьми.

– О, госпожа Амино. Давненько вас не было.

На стойке стоял шикарный букет роз, за стойкой виднелась рожа злодея, от одного вида которой впечатлительный ребенок разрыдался бы.

– Сегодня вы вместе с хорошенькой ласточкой. Чудненько!

– Не мели ерунды, – недовольно сказала мадам, хотя ей было приятно. – Это мой сын.

– Ой, – открыл рот гей, владелец бара, и застыл в онемении, так что Мэтью пришлось вежливо объяснить ему:

– С детских лет мама отдавала меня приемным сыном в различные семьи, и у нас не было возможности часто видеться.

– Это точно, мне и самой так кажется. Сын недавно вернулся из долгого-долгого путешествия. Хотя мы и жили вдали друг от друга, вновь встретившись, мы увидели, что похожи…

Три дня пролетели как тройной прыжок, в одно мгновенье. Казалось, что расстояние между матерью и сыном сократилось, по меньшей мере, на длину этого прыжка. Но о том, что будет дальше, никто не думал.

Мэтью безумно понравился мадам Амино. Она даже подумала, что с жиголо Кубитакэ они отличаются как небо и земля. Ее родной сын на зависть людям вырос в прекрасного молодого человека – ее ожидания были обмануты в хорошем смысле слова. Когда она задумывалась, благодаря кому это произошло, то не могла не испытывать благодарности, смешанной с чувством зависти, по отношению к родителям, воспитавшим Мэтью.

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-04-09; Просмотров: 280; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.082 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь