Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Манюня приезжает в пионерлагерь «Колагир», или Сюзанна, товарищ Маргарита и другие
Ба не горела желанием отправлять нас в «Колагир». — Знаю я эти пионерлагеря, — бурчала она, — кормят из рук вон плохо, антисанитария, вожатые разбалбесы и два слова связать не умеют. Но замученные нашими выходками родители были очень даже за, чтобы мы съездили в лагерь. — Пусть и вожатым будет плохо, — злорадствовал дядя Миша. — Сделаем небольшой косметический ремонт в детской, — радовалась мама. — Отдохнем! — припечатывал папа. Если у родителей и были какие-то сомнения насчет нас, то их безжалостным образом развеяла Каринка. Погожим майским днем, пока папа с дядей Мишей нанизывали на шампуры мясо, а мама с Ба накрывали стол для пикника, сестра решила скрасить томительные минуты ожидания очередным актом вандализма и крест-накрест раскроила водительское сиденье папиной «копейки». Консервным ножом. «Хотелось узнать — пружины там или опилки», — орала она, пока мама выкручивала ей уши. — Лагерь так лагерь, — сдала бастионы Ба, опасливо косясь на папино дергающееся веко. — Вот и славно, — обрадовался дядя Миша, — а пока Маня будет в лагере, ты можешь съездить в Новороссийск, к Фае. Она давно зазывает тебя в гости, но ты никак не выберешься. И наступили лихорадочные времена. Мы пребывали в радостном ожидании отдыха, мама придумывала, в какой цвет перекрасить стены в детской (нужно, чтобы успокаивающий и одновременно немаркий), а Ба, приговаривая: «Не поеду же я без подарков к Фае, которая Жмайлик», — шантажировала геенной огненной несчастного товароведа городского универмага. Папа скорбно высчитывал, во сколько ему обойдутся новая обивка для сиденья и ремонт детской. — Вылечу в трубу, — долетали до нас его горестные стенания. — Обязательно выкрутимся, — не сдавалась мама. А с Дядимишиного лица не сходила улыбка счастья. Все, конечно, отлично понимали, чему он радуется, но скромно об этом молчали. Кроме Ба, разумеется. — Приведешь хоть одну свою козу в мой дом — и тебе несдобровать, ясно? — грохотала она. — Мам, ну с чего ты это взяла? — Я сказала, а ты меня слышал. Если нога хоть одной твой чучундры ступит на порог моего дома, я устрою тебе такой скандал, что мало не покажется. И предупреждаю сразу — Валя будет приглядывать за тобой. И за домом! Соседку Валю в свое время коварно бросил муж, сбежав от нее аж в далекий Казахстан. Он нашел себе там тихую и покладистую русскую женщину и возвращаться домой отказался напрочь. Имея такую трагическую историю в анамнезе, тетя Валя отрицательно относилась ко всяким блудливым мужчинам и на всякий случай не доверяла разведенным и холостякам. Дядю Мишу она нежно любила, но между дружбой с Ба и хорошим отношением к ее сыну благоразумно выбирала первое. — Мы еще посмотрим, чья возьмет, — ворчал себе под нос дядя Миша. — Ты что-то сказал, Мойше? — сдвигала очки на кончик носа Ба. — Говорю — как скажешь! — То-то! Так как сиденье «копейки» было основательно раскурочено, отвезти нас в пионерлагерь должен был дядя Миша. Но в день «X» на релейный завод нагрянула высокая комиссия из Еревана и порушила все наши планы. Целый день гости из столицы бесцельно шатались по заводу, мешая людям работать, а вечером потребовали хлеба и зрелищ. И дяде Мише ничего не оставалось, как забить Васю тутовкой и отвезти комиссию на рыбалку. А потом еще проводить реанимационные мероприятия, приводя в чувство выросших на «Пшеничной» неискушенных ереванских гостей. Вот так мы потеряли один день драгоценного отдыха, а папе пришлось, отпросившись с работы, самому отвозить нас в пионерлагерь. Утром он выкатил Генриетту из гаража, залез в салон и несколько раз со всей силы надавил на раскуроченное сиденье кулаками, провоцируя его на несанкционированный выброс пружины. Затем поднялся домой и какое-то время приноравливался то к круглой разделочной доске, то к подносу из нержавейки. Но мама сказала, что на жестком он далеко не уедет, и вручила сборник задач по челюстно-лицевой хирургии, сорок две страницы нетто. «Вот как ты уважаешь мою работу», — пробурчал папа, но спорить не стал. Прикрыл сборником сиденье и лишь тогда доверил Генриетте свою, хм, филейную часть. Настал торжественный момент расставания. Мы терпеливо выслушали бабулину коротенькую молитву «На дорогу», поцеловали Гаянэ и Сонечку, вытерли сопли о подол маминой юбки и скорбно загрузились в машину. — Я знала, что расставаться со взрослыми очень грустно. Но чтобы и с сестрами? — шмыгала носом я. — Оказывается, мы их любим, — хмурилась в ответ Каринка. Потом мы заехали за Маней. Ба, конечно, не ударила в грязь лицом и собрала внучку как в кругосветное путешествие. Чего она ей только не положила — и простеганное полупальто (от внезапных летних морозов), и вязаные носки (а вдруг по вечерам там холодно), и резиновые сапожки («от наводнения?» — полюбопытствовал папа, предварительно отодвинувшись на безопасное расстояние). Ну, и по мелочи — легкую шапку, куртку, несколько пар теплых колготок, вязаный жилет, две наглухо застегивающиеся кофты и три водолазки. — Роза, ты думаешь, что за те три недели, которые они проведут в лагере, случится трескучий мороз и небольшой локальный потоп? — полюбопытствовал папа, забивая багажник вещами Мани. — А это что такое? — навострил он уши, когда из одной сумки раздался характерный стеклянный перезвон. — Ничего такого, — забегала глазами Ба, — там банка с баклажанной икрой. Дети ее очень любят. — Одна банка не может сама по себе греметь! — Папа заглянул в сумку и присвистнул. — Роза, в погребе хоть что-нибудь осталось? — Юрик, — заполыхала Ба, — ты меня лучше не доводи, ясно? Я и так вся на нервах. А будешь упорствовать — поеду с вами! — Тогда не поеду я! Только этого не хватало, чтобы ты выступила там в обычной своей манере и переполошила весь лагерь! Мы уедем, а детям всю смену расхлебывать испортившееся настроение вожатых! Ба хмыкнула, но промолчала. Крыть ей было нечем. Прошлой осенью я загремела в республиканскую детскую больницу с тяжелым отитом. Так как Сонечка болела и без мамы сильно капризничала, поехать со мной и папой в Ереван вызвалась Ба. Она стоически вытерпела шестичасовую поездку в один конец и всю дорогу массировала мне ноющее ухо. В приемной больницы ей не понравилось, как долго оформляют документы, и Ба устроила такой грандиозный скандал, что у меня от испуга прошла боль в ухе. Потом, круша все преграды на своем пути, она поднялась наверх, проинспектировала мою палату, призвала к ноге сестру-хозяйку и потребовала заменить матрас на новый. Далее она заглянула на кухню, провела пальцем по вымытым тарелкам и порвала в клочья посудомойку. Ушла, пригрозив главврачу судом и Магаданской областью, «если хоть один волос упадет с головы моей девочки!». И отцу пришлось в спешном порядке коньяком и конфетами заглаживать вину перед всполошенным медперсоналом. «Теща, что с нее взять», — скорбно шептал он. «Ааааа», — понимающе кивал в ответ медперсонал. Вот почему папа был против, чтобы Ба поехала сегодня в «Колагир». Впрочем, если бы она вознамерилась туда ехать, то никто ее бы не остановил. Просто впереди была поездка в Новороссийск, время поджимало, и она лихорадочно собиралась в путь-дорогу — складывала вещи, набивала холодильник продуктами, подготавливала дом к осадному положению — уверенности, что ни одна Дядимишина чучундра не ступит на порог, у нее не было. Мы обступили Ба и ткнулись лбами ей в живот. Она смахнула слезу, расцеловала меня с Каринкой, а потом крепко прижала к себе внучку. Манька мигом посинела. — Баааа! — захрипела она. — Ведите себя хорошо, ясно? — прогрохотала Ба. — Ясно, — пискнула мы и нырнули в машину. — Юрик, я тебе детей доверила! — Не волнуйся, Роза, все сделаю в лучшем виде. Папа еще раз потыкал в сиденье кулаками, осторожно сел, победно бибикнул и тронулся в путь. Пока Манин дом не скрылся за поворотом, мы оборачивались, чтобы посмотреть, ушла Ба или нет. Она стояла возле калитки, обмахивалась подолом фартука и глядела нам вслед. По щекам текли крупные слезы, вьющиеся волосы стояли надо лбом непокорным нимбом. — Я и не знала, что Ба умеет плакать, — покачала головой Каринка. — Еще как умеет, очень даже умеет. Просто скромничает, — вздохнула Манька. — И часто она плачет? — Никогда!
Как только выехали за город, мы с Манюней, по своему обыкновению, затянули репертуар нашего хора — пение очень помогало от укачивания. Папа с Каринкой стоически терпели наш нестройный концерт. Под «Оровел» Комитаса мы проехали село Чинари, под «Дубинушку» — Чинчин, под «Сулико» взяли крутой серпантин, с макушки которого открывался потрясающий вид на районное водохранилище, а село Арцваберд протаранили под «Бухенвальдский набат». — Люди мира на минуту встаньте, — взвывала в открытое окно я. — Тубдум-тубдум-тубдум, — изображала барабанную дробь Манька. — Вы хоть орите потише, — ругалась на нас Каринка и глядела в другое окно с таким лицом, будто знать нас не знает. Но мы не обращали на нее внимания и драли глотки до посинения. Редкие прохожие всполошенно оборачивались в сторону фырчащей «копейки». Контуженный нашим пением, папа сегодня был явно в ударе и не пропустил ни одной кочки или колдобины. — Иааа, — жалобно верещала Генриетта, попадая колесом в очередную яму. — Гхматху, — отзывался папа, выворачивая руль. Когда мы проезжали озеро Цили, то убавили мощность пения, а Каринка целилась из большой рогатки в кусты, в надежде убить хоть одну двухголовую змею. Но ни одной змеи мы так и не увидели — наверное, они попрятались по норам и переваривали проглоченных за ночь людей. Лагерь находился у подножия высокого поросшего густым ельником холма. С севера его огибала быстроногая горная речка, с юга — непроходимый лес, а с запада — небольшой яблоневый сад, за которым ухаживали дети. На этом все достоинства лагеря заканчивались. Первым, что цепляло глаз на подступах к «Колагиру», было дивное сооружение под условным названием «шлагбаум со сторожевой будкой». Будка представляла собой эдакий минималистический сарай, почему-то без крыши и одной стены. Отсутствующая стена, видимо, олицетворяла собой вход в помещение. Шлагбаумом служил корявый сухой пень, торчащий посреди проезжей части. «Стой!!! За шлаКбаумом вход запрещен!!!» — грозно щерилась надпись со стены будки. — Вот мы и на месте, — фальшиво-бодрым голосом возвестил папа и вылез из машины. — Мы на месте, ура! — Мы радостно высыпали следом. К нам тут же подбежала целая толпа ребятишек. — Новые девочки! А почему вы приехали сегодня, а не вчера? — сыпали они вопросами. — А как вас зовут? Сейчас мы позовем медсестру. — И дети побежали в сторону небольшого желтого домика. Деревянный щит, прибитый над входом в домик, гласил: «САНЧАСТЬ!!!» — Надо же, какая у них страсть к восклицательным знакам, — подивился папа. — Товарищ Алина, товарищ Алина, там девочки приехали, целых три штуки! — меж тем ломились в закрытую дверь домика дети. Потерпев фиаско, они прибежали обратно: — Ее нету, она, наверное, в туалет пошла, давайте мы вам вожатую позовем, пока товарищ Алина какает. — Хмхм, нельзя так о взрослых говорить, — проснулся в папе Ян Амос Коменский. — А что, взрослые не какают? — дружно поинтересовались дети. — Ну почему же, какают, конечно. — А почему тогда нельзя об этом говорить? Тут, к папиной радости, прибежала всполошенная молоденькая девушка, представилась товарищ Маргаритой, спросила наши имена, сверилась со списком в тетрадке, а потом сказала, что она наша вожатая, и мы будем жить в домике третьего отряда. — Пойдем, я покажу девочкам комнату, а потом медсестра быстренько проведет медосмотр и проверит им волосы. — Зачем? — Чтобы вошек не было. С вошками в лагерь не берем. — Бреете на проходе? — пошутил папа. — Что-то типа того, — засмеялась товарищ Маргарита. Она повела нас к небольшому одноэтажному домику. — Таких домов на территории лагеря ровно десять. В каждом домике — по две комнаты, большая рассчитана на десять детей, а маленькая комнатка для вожатой. Лагерь строился таким образом, чтобы во время войны с империалистическими странами быстро превратить его в военную часть, — с гордостью рассказывала товарищ Маргарита. — Домики легко можно переоборудовать в казармы, справа, там, где мы проводим утренние и вечерние линейки, тренировочный плац, а местоположение лагеря такое, что артиллерийским огнем его не накрыть. — Бомбоубежище имеется? — иронически улыбнулся папа. Товарищ Маргарита посуровела лицом: — Кстати, начальник лагеря Гарегин Сергеевич — подполковник в отставке! Как только Манька услышала про войну с империалистическими странами, она тут же втянула пузо, собрала губы в куриную жопку и строго глянула на меня — слышишь? Я мелко затряслась в ответ. Судьба нашей родины, со всех сторон окруженной враждебными империалистическими странами, не давала нам покоя. Каждая из нас была готова хоть завтра на войну — защищать единственную державу в мире, которая ратует за свободу, братство и равноправие с угнетенными неграми Южной Луизианы. Меж тем товарищ Маргарита, задетая папиным ироническим тоном, не на шутку разошлась. — Вы не смотрите, что домики кажутся хлипкими. Они выдерживают ударную волну любой силы. — И она для наглядности несколько раз постучала кулаком по стене возле входа. Со стены тут же отвалился большой кусок штукатурки и шмякнулся ей под ноги. — Показывайте лучше комнату девочек, — вздохнул папа. В комнате девочек немилосердно пахло краской. Дощатые полы радовали глаз кумачовыми негустыми мазками поверх прошлогоднего зеленого, в широкие щели между досками кое-где пробивалась трава. Вдоль стен стояли железные кровати с панцирной сеткой, на «незанятых» свернутыми рулонами лежали матрасы и топорщащиеся перьями кусачие подушки. Остальные кровати были застелены зелеными пледами. В углу комнаты стояла одинокая ветхая тумбочка. — Ура, тумбочка! — обрадовалась Манька и дернула за дверцу. Дверца со скрипом отошла от петель и осталась у нее в руках. — Нужно осторожнее, — назидательно выговорила товарищ Маргарита и прислонила дверцу обратно к тумбочке, — это одна тумбочка на всех, хранить здесь будете мыло, зубные щетки и пасту. Я расстелила матрас и села на кровать. Сетка, убийственно скрипнув, повисла гамаком. Я надавила сильнее и нащупала попой пол. — Кровати старые, да, — потупилась вожатая, — зато полы свежеокрашенные. — Это мы уже заметили, — снова вздохнул папа. Дальнейшая беглая экскурсия по лагерю ввергла отца в ужас. Чтобы помыть руки, нужно было отстоять большую очередь к трем рукомойникам, прибитым к стене столовой. Туалет девочек представлял собой насквозь продуваемое деревянное сооружение с пятью отверстиями в полу. За тонкой стенкой с многочисленными щелями находился туалет мальчиков. Над дырами в полу, отчаянно жужжа, летали зеленые толстые мухи и пчелы. По углам, выедая глаза, смердели кучки хлорки. — А где моются дети? — взвыл папа. — Там, — махнула рукой в сторону леса товарищ Маргарита. — Где — там? — удивился папа. — Баня находится в лесу. Каких-то минут двадцать ходьбы от лагеря. Топят раз в неделю, углем. Дети моются и устраивают небольшую постирушку. Папа несколько секунд сверлил переносицу товарищ Маргариты немигающим взглядом. — Из каких таких стратегических соображений баню построили в глухом лесу? Чтобы шпионы не вычислили, где моются советские солдаты? — Это не баня, это котельная, — теперь уже вздохнула товарищ Маргарита и зачастила шепотом: — Сдается мне, про баню они совсем забыли, а потом спохватились и сделали пристройку. Вы не волнуйтесь, тут речка рядом, дети ежедневно будут купаться. Потом папа велел нам дожидаться в комнате и пошел здороваться с начальником лагеря Гарегином Сергеевичем. Мы за это время перезнакомились со всеми девочками из нашей комнаты. Особенно нас впечатлила девочка Сюзанна из города Кировакан. Она рассказала, что, как только отучится в школе, их семья переедет в Лосанжлес. — А что такое Лосанжлес? — Это город в Америке. Там мой дядя живет. — Наша Каринка тоже поедет в Америку, — похвасталась я. — Только мотоцикл куплю и все, — засопела сестра. Сюзанна подняла свой матрас и продемонстрировала нам какие-то зеленые штучки. — Это что? — вылупились мы. — Это бананы. Папа достал. Неужели ни разу не ели? — Неа. — Они созреют, и я вас угощу. — А мы тебя баклажанной икрой угостим, — растрогалась Маня. — И бутербродами с колбасой, нам мама с собой положила, — сказала я. Потом пришла медсестра товарищ Алина и повела нас на медосмотр. Вошек, к счастью, она у нас не обнаружила, зато измерила рост и взвесила каждую на больших весах. Мы, затаив дыхание, наблюдали, как она длинным алым ногтем передвигает туда-сюда маленькие гири и записывает наши данные в отдельную тетрадку. — Росту в девочке метр шестьдесят пять, а весит всего тридцать восемь кило. Непорядок, будем откармливать, — доложилась она папе. — Не надо, — пискнула я. — Надо! — А как тут кормят? — поинтересовался папа. — Хорошо кормят, — зачастила товарищ Алина, — вчера на ужин была манная каша на воде. Но с маслом. И чай с бутербродом. Хлеба много, не волнуйтесь, дети растащили его по комнатам и доели ночью. У папы сделалось такое лицо, словно он оставляет нас в плену врага. Он взял медсестру под локоток, подвел к своей «копейке», потыкал пальцем в крест на лобовом стекле. Следом зачем-то продемонстрировал ей аптечку и бегло рассказал, для чего предназначен каждый препарат. — Я врач, понимаете? — глядел он проникновенно в глаза товарищ Алине. Папа, видимо, решил, что ситуацию спасет цеховая солидарность, и сделал акцент на общей с медсестрой профессии. — Понимаю, — кивала медсестра. — А это мои дочки. — Он широким жестом показал на нас. — Все? — Все! Товарищ Алина громко сглотнула. — И Шац? — И Шац, — не дрогнул папа. — У вас фамилии разные, — проблеяла медсестра. — Она дочь моего брата! — Двоюродного? — Родного! Медсестра отошла от отца на безопасное расстояние. — Вы не волнуйтесь, все будет хорошо. В штабной комнате есть телефон, дети бесплатно будут звонить вам, так что вы всегда будете в курсе, что с ними происходит. Папа перетащил наши вещи в комнату, затолкал чемоданы под кровати, расцеловал каждую, вручил мне пять рублей. — Зачем? — На всякий случай. Ведите себя хорошо, ясно? — Ясно. — Каринэ, я в первую очередь тебе это говорю. Ясно??? — выпучился папа. — Ясно! Мы пошли провожать его до машины. — Можно я с вами? — спросила Сюзанна. — Конечно, можно. По дороге она рассказала, что в лагере живут большущие, воооот такенные комары, и поэтому все дети чешутся от их укусов. И продемонстрировала свои расчесанные до крови ноги и руки, а потом задрала кофту и показала искусанный тощий живот. — Это они от голода бесились, — утешил ее папа, — вчера уже наелись, может, сегодня не будут кусаться. — Да? — расстроилась Сюзанна. — А мы хотели достать где-нибудь спички и прижечь несколько комаров. Чтобы им неповадно было. Мы радостно переглянулись. Сюзанна нам определенно нравилась. Только папа почему-то наших восторгов не разделял. — Никаких спичек, я ясно говорю? — рассердился он. — Аха, — закивали мы. — Я поехал. — Аха. — Ведите себя хорошо. — Аха. — Если что — звоните. Мы хотели в четвертый раз сказать «аха», но тут раздался душераздирающий, немилосердно скрежещущий звук. Он пронзил нас в самую душу и пригвоздил к земле. Так мог трубить только рог судьбы, поднимая на последний бой все живое против неживого. Так могла звучать огромная, величиной с наш город грампластинка, если пальцем надавить на мембрану. — Это что такое? — подпрыгнули мы. — Это наш горнист. Зазывает отряды на обед, — объяснила Сюзанна. — А чего так громко? — Он в рупор дудит. Побежали! — Куда? — На плац. Нужно построиться в отряды, чтобы, маршируя, идти в столовую. Мы обернулись к папе. «Жигуленок», прощально бибикнув, попятился от нас прочь. — Ииииииии, — завизжали мы и, взявшись за руки, побежали к плацу. Взрослая жизнь в пионерлагере началась.
ГЛАВА 14 |
Последнее изменение этой страницы: 2019-04-10; Просмотров: 310; Нарушение авторского права страницы