Страна Дураков, нейтральные территории. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

 

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

С точки зрения внешнего наблюдателя реальная жизнь полна пустот, пробелов, соединительной ткани. Островки целенаправленного действия тонут в море мелочей, бессмысленных слов и телодвижений, пустых волнений моря житейского. Но это именно внешняя, описательная точка зрения. Вовлечённый в жизнь, свидетель и участник её, всегда ощущает значимость происходящего - не потому, что прозревает сквозь сутолоку дней некий высший смысл, но потому, что сама эта сутолока и есть его исток, смыслопорождающее лоно.

Ляйсан Игнатова. Полюса благолепия. Опыты эстетические и критические. - ООО "Хемуль". Дебет: Изд-во "Сенбернар, Зайненхунт и Ретривер", 298 г.

 

- Опять скрипит потёртое-е-е седло, - выводил Пьеро святое караоке из Круга Песнопений Боярского, бренча на банджо. - И ветер холодииит! - тут он закашлялся.

- Чего холодит? - встрял Напсибыпытритень, нюхая левым глазным рылом ногу Арлекина. Она пахла очень красиво - чем-то сиренево-розоватым, причудливо-кудрявым. Особенно интересные оттенки исходили от ногтей.

- Былую рану, вот чего, - недовольно пробурчал поэт, откладывая банджо. - Не могу больше, горло прихватывает, - сказал он. - Арле, ну хватит жрать. Спой что-нибудь.

- А мне зачем? Это ты конского фолька не любишь. Пущай сами поют, - безразлично сказал Арлекин, чавкая творожным сырком.

- Так они опять про яйцо будут! - вскричал Пьеро.

- И деф с ними, яйцо так яйцо, - Арлекин вытянул ноги, сжал между ними голову Напси и принялся её теребить, почёсывая большими пальцами за ушами. Пёсик пёрся.

- Только не яйцо это глупое, оно ужасно, - закапризничал Пьеро.

- Тады сам пой, - Арлекин отдал Напси недоеденный сырок и достал из корзины лимонный творожок с куманикой, завёрнутый в лопух.

Поэт посмотрел на творожок скептически, извлёк склянку с шариками айса и кинул один себе в роток.

- Да хватит тебе этой дрянью обдалбываться, - Арлекин вытянул ногу и принялся чесать Напси брюшко. - Печень посадишь.

- А вдруг меня заняшат? - спросил Пьеро, скептически рассматривая пузырёк: размышлял, видимо, не добавить ли ещё один шарик, когда первый рассосётся.

- Кто тебя тут заняшит? Пупица огородная? - лениво поинтересовался Арле, въедаясь в творожок.

- Да мало ли кто, - раздумчиво сказал Пьеро; пузырёк, однако ж, убрал.

Мерно трусящий рыжий першерон повернул голову.

- Эй, хозяин, - сказал он, - скучно как-то! Парни вянут на корню, песен просят!

- Вот сами и пойте, - распорядился Арлекин и махнул рукой - дескать, поехали.

- Как скажете... Карский раз! Зубрик два! Любимую нашу - запевай! - тут же распорядился коняка.

- Вот огромное яйцо - богатырское! А бывает ведь яйцо сракодырское! - начал белый конь.

- Сракодырское яйцо, здоровенное! А бывает ведь яйцо и отменное! - подхватил третий, пегий першерон.

- Вот отменное яйцо, прям ебубое! А бывает ведь яйцо и безгубое! - вступил рыжий, творчески развивая тему.

- Беззубое, - зачем-то сказал Арлекин,

Пьеро прошептал "бля" и театрально, на публику, застонал.

Они уже четвёртый час ехали - а вернее сказать, тащились - в телеге по пыльному шляху. Местность вокруг простиралась ровно та же самая, что и намедни, и давеча. Всё простораство до холмов было занято полями - пшеничка, мак, посевы творожка. Изредка пейзаж оживляла белёная хатка или два-три домика рядком. Иной раз встречался памятный знак былых, неспокойных времён: какой-нибудь гранитный шпиль в стиле Директории или мраморный бюстик с понячьей головкой.

В полях попадались крестьянствующие пупицы и псикаквы. Они смотрели на проходящий мимо обоз бессмысленными круглыми глазами.

Да, обоз. Именно таким словом следовало бы назвать три подводы, на которых перемещалась в пространстве разношёрстная карабасова труппа.

На первой ехали Арлекин, коломбина и парочка быстроногих и востроглазых арапчат, годных в качестве разведчиков и курьеров. На второй должна была нходиться Ева Писториус с прочим электоратом. На третьей, с барахлом, обязаны были дежурить Напси и Пьеро. Спервоначала Карабас намеревался завести ещё и четвёртую подводу, для шатра - он было возжелал иметь в хозяйстве складной шатёр-шапито. Однако выяснилось, что это довольно громоздкая конструкция, таскаться с которой неудобно крайне. Тогда шеф решил не заморачиваться этой темой, рассчитывая, что для представлений арендует подходящее помещение в Директории. Тем не менее, он приобрёл несколько палаток, чтобы обеспечить труппе более-менее комфортный ночлег. Они ни разу не понадобились. Местность была населённой, крестьяне охотно - и недорого - предоставляли путникам кров и пищу. Вообще, край был мирным, изобильным и хлебосольным.

Так было не всегда. Буферная зона между Директорией и Эквестрией просто не могла не иметь сложную, неоднозначную историю. Эти земли были изрыты копытами боевой понницы Найтмер Блэкмун, неоднократно изжарены тесла-орудиями Директории, обильно унавожены уланями и гусарынями Черногривоносного Табуна Их Грациозности Уруру Первой, политы напалмом во время знаменитой Атаки Бэтменов, залиты кровью после Первого Дирэквестрийского инцидента, оставлены травам и сорнякам после Большого Набега Их Грациозности Аняня Второй, вновь заселены и распаханы военными поселенцами гетмана-протектора Абракадабра Мимикродонта (чьё правление было не самым светлым эпизодом в истории Директории), превращены в пепел в ходе Второго Дирэквестрийского инцидента, и, наконец, - после непубличных, но содержательных переговоров заинтересованных сторон - заселены обывателями мирных, трудолюбивых основ и оставлены в покое. Последние полвека здесь не происходило ничего примечательного - ко всеобщему облегчению.

Путникам местное самоощущение тоже передалось. Все расслабились и предались неге. Даже беспокойный Арлекин вовсю наслаждался простой жизнью. Он подсел на местные творожки и сырки с наполнителями. К тому же здешие землеробы всех основ и разновидностей - то ли по природной склонности, то ли блюдя демографический баланс - охотно жопничали. Маленькому педрилке то было любо: он уединялся с ними в полях, оставляя обоз на Напси и Пьеро. Которые и раньше-то не являли собой образчики дисциплины, а когда убедились, что ни на электорат, ни на имущество никто не покушается, то и вовсе распустились. Они очень быстро взяли манеру оставлять свою подводу на першеронов, а сами тусовались то с Арле, то с Евой Писториус.

Рыжая поняшка в коллективе прижилась легко. Даже Арлекин, который женский пол не котировал, а к няшу был устойчив, и тот нашёл с ней кое-что общее: с рыжухой можно было поговорить об эквестрийских жеребцах, вспомнить приятные моменты. Когда же Арлекин узнал, что Ева иногда давала в попу - под настроение, конечно, но всё-таки - он к ней совсем подобрел и однажды даже назвал Писториус "нормальным парнем". Что касается Пьеро, он на Еву довольно сильно запал, и всё норовил подержаться за разные места. Ева не то чтобы поощряла эти поползновения, но и не особо сопротивлялась. Единственное, что стояло между ними - это стихи. По собственному евиному признанию, виршеплётство Пьеро отбивало у неё всякое желание.

Карабас смотрел на всё это сквозь пальцы, да и вообще не мешался, предпочитая держался на некотором удалении. В самом прямом смысле: для себя любимого раввин прикупил пароконную рессорную коляску на дутиках, на которой и раскатывал, контролируя ситуацию с ближней дистанции. Сейчас, правда, он от отряда отстал - из-за Евы, у которой некстати случилась тяжёлая менстра. Тут раввин, обычно заботящийся о подчинённых весьма умеренно, неожиданно выказал редкую галантность. А именно - снял у местной жительницы удобную конюшню, где и остался со страдающей поняшей. Мотивировал он это тем, что в таком состоянии ехать куда-либо Еве тяжко. От предложения Арлекина тормознуться всем составом Карабас отмахнулся - дескать, езжайте, мы вас на коляске через пару дней нагоним. Арлекин подумал и решил не развивать тему: спорить с Карабасом было всё равно бесполезно, ждать объяснений - тем более.

Вообще-то - размышлял Арле, сидя на тюке с матрасами у тележного борта и играя с Напси - шеф всячески показывал, что никуда не спешит. Более того, с какого-то момента он стал обставлять каждый пройденный километр множеством лишних телодвижений. Обоз всё время буксовал, всё больше по каким-то ничтожным поводам. Однажды Карабас застрял сам и задержал всех, потому что ему вздумалось полакомиться черешней - которой у крестьян, конечно же, не нашлось. В другой раз он тормознул обоз на час раньше обычного, так как его, видите ли, заинтересовала мраморное изваяние поняши без головы и хвоста - и он решил расквартироваться поблизости, а заодно узнать историю памятника. Местные, разумеется, ничего не знали. Насилу нашёлся какой-то очень старый хрен, - прошитый для приличия редькой, - который таки вспомнил, что в молодые дни он слыхал, будто памятник был поставлен героической драгунице времён Уруру, а голову и хвост ей позже отломал какой-то бармаглот, по пьяной дури пытавшийся трахнуть статую с обеих сторон. Всё это было, конечно, чрезвычайно познавательно, но, на вкус педрилки, слишком уж оторвано от нужд момента.

Арлекин из всего этого делал следующие выводы. Во-первых, Карабас сознательно тормозит движение обоза. Во-вторых, шеф всячески старается наследить, обозначиться, показать, где он сейчас находится. В-третьих, останавливаться он тоже не хочет. Обоз, хоть и медленно, но приближался к цели.

Последнее, впрочем, было вполне объяснимо. По понятиям, артисты имели право свободного прохода, но отнюдь не право селиться где угодно: такие вопросы нужно было решать с местным авторитетом. Что подразумевалось под словом "селиться", зависело от него же. Но кинуть предъяву могли даже тем, кто дважды ночевал в одном месте. Именно этого Карабас старательно избегал. Несмотря на то, что авторитетов здесь не водилось, он всячески демонстрировал лояльность нравам и обычаям Страны Дураков.

Кроме того - продолжал рассуждать про себя Арлекин, лениво теребя ступнёй пёсью морду - Карабас как бы даёт сигнал Директории, что намерения у него мирные. Медленное движение - безопасно, возможность невозбранно собирать информацию - успокаивает. Тем более, с появлением в группе Евы у властей Директории появился лишний повод понервничать.

Этот момент Арлекину был неясен. Карабас никогда не делал лишнего зла, но и лишнего добра тоже избегал, а рисковать без серьёзных на то оснований не стал бы ни в каком случае. Ева же, безусловно, миссию осложняла, и довольно серьёзно: её присутствие могло стать причиной недопуска в Директорию. Далее, сцена, при которой присутствовал Напси - пёсик легко разболтал все подробности - была, на вкус Арле, ненатуральной и постановочной. Он был готов прозакладывать собственную жопу, что визита Евы Писториус Карабас ждал, а все решения принял заранее. Из чего следовало: позаботиться о бедной девочке раввина кто-то попросил. Кто-то настолько убедительный, чтобы Карабас отнёсся к просьбе серьёзно. По оценке Арлекина, это могла быть только Верховная Обаятельница. Которая, похоже, раввина купила. Или пообещала ему что-то ценное. Настолько ценное, что Карабас рискнул заданием. Но вот что?

Тут об ногу задумавшегося педрилки с хлюпаньем вытерлось что-то мокрое. Он в недоумении посмотрел вниз - и увидел Напси, из глазных рылец которого катились прозрачные сопли. Арлекин успел понять, что это такие слёзы - и тут же, в тот же миг осознал, что и сам рыдает.

Арле поднял глаза - и увидел, как Пьеро вытирает лицо рукавом.

- Спа... спасидо, - прошептал Пьерик насморочным голосом, - и прости меня... прости... я в тебе сомневался... как я мог... как мог я подумать, что ты мудачина, как смел...

Тут до педрилки дошло, что их всех накрыло эмо-поле. К сожалению, дошло это только до рассудка. Аффективная же часть педрилкиной натуры - то, что иногда называют душой - хотела сейчас одного: захлебнуться в сладком умиленьи. Именно оно, умиленье, растекалось по душе пидараса, как маслице по сковородочке.

- Ты меня так слушал... так слушал... - продолжал Пьеро, делая глотательные движения кадыком. - Как поэт поэта... как брат брата... я сердцем чувствовал твою нагую душу, мой ангел... - он склонился перед педрилкой и поцеловал его ноги.

Повозку подбросило на ухабе, жёсткий борт ударил Арлекина в спину. Это его немного отрезвило.

- Знаешь, а я ведь раньше думал, что ты не понимаешь поэзии... как я был слеп, слеп, - Пьеро смотрел на Арлекина с каким-то усердием вины, с покаянным восторгом.

До педрилки начало доходить. Похоже, пока он размышлял о насущном, Пьерик, закинувшись айсом, впал в поэтическое состояние и прочёл какую-то стихотворную хрень. Не огребя за это леща и ориентируясь на сосредоточенное выражение лица Арлекина, он решил, что наконец-то обрёл у него признание. И расчувствовался. До такой степени, что его пробило на эмо-выплеск. Плохо было то, что он никак не прекращался.

- Ребятушки... - раздался голос рыжего першерона. - Милые... Простите за всё... По жизни... ёпа...

"Блядь, и этих накрыло" - подумал Арлекин, борясь с желанием обнять Пьеро и, признавшись в своём прискорбном бесчувствии, облобызать ему что-нибудь.

Тут трезвомыслящая часть головы педрилки внезапно подала хороший совет - вышибить клин клином. Стихи Пьеро обычно вызывали у него только одно чувство - крайнее раздражение. Но сейчас именно это было бы очень кстати.

- Прочти мне ещё раз, - попросил Арлекин поэта, почти не кривя душой.

- О, если ты просишь... - Пьеро выпрямился, встал в поэтическую позу, смежил очи и принялся декламировать:

- Этот город в руинах растаявших грёз... Проплываю я мимо, как ёбаный стос...

Арлекин почувстовал, что милота мало-помалу отпускает. Стихи Пьеро оказали обычное своё действие.

- Снова осень вуалью туманов спешит, чтобы выплакать весь факен шит, нежным стоном своим осушив слёз души прихуевшей самшит... - заливался Пьеро.

Арле перестало так плющить и колбасить, но само по себе эмо-поле никуда не делось. Нужны были какие-то радикальные меры.

Арлекин знал по опыту, что всякие нахлобучки - затрещины, заушенья, подзатыльники и прочие меры физического воздействия - на поэта действуют не всегда. Нужно было что-то более чувствительное, уязвляющее.

Решение пришло внезапно.

- Не, - Арлекин покачал головой, - всё-таки плохие у тебя стихи.

Пьеро побледнел, качнулся, сел.

- То есть как плохие? - спросил он голосом сорванным, испуганным. - Почему?

- Матерные потому что, - сказал Арлекин первое, что ему пришло в голову. - У тебя не поэзия, а мат один сплошной.

Эмо-поле как метлой смело. Умиленье лопнуло с брызгами. Арлекину показалось даже, что температура окружающей среды упала градусов на десять.

- У меня, значит, не поэзия? - совершенно спокойно, трезво, без обычного блажного подблекотывания, спросил Пьеро. - Мат один сплошной? Ты в самом деле так думаешь? - он как-то нехорошо подобрался.

Арлекин внезапно вспомнил, что Пьеро шахид по базовой модели. И подумал, что, пожалуй, лучше было бы на него наорать или дать по морде. К этому поэт относился как к части жизни, а вот обоснованную критику ненавидел всерьёз.

Положение спас Напси.

- А чё, мне нравится, - заявил он. - По-моему, прикольно. Про ёбаный насос хорошо.

- Не насос, а стос, это совершенно разные лексемы, - механически отметил Пьеро. - Так ты говоришь, прикольные? Прикольные, прикольные... ну, допустим, прикольные. А вообще ты прав, простая душа, - в голосе поэта прорезалась привычная шизинка, - ты один меня любишь, ушастый, дай я тебя почелюю... - он взял пёсика за уши, поднял к себе и чмокнул в носопырку.

Тут Арле сообразил, что повозка-то не движется.

- Эй, - крикнул он першеронам, - чего встали?

- Да... это... вот... - смутился рыжий, ответственный за команду. - Любуемся! - нашёлся он и мотнул головой вправо.

Арлекин невольно посмотрел туда же и увидел ромашковое поле, посреди которого мясистый рогач-злопипундрий пялил пупицу. Пялил он её усердно, но тупо, механически двигая бёдрами. Пупица держалась незаинтересованно, будто не её имели.

- Вот, смотри, - Арлекин, желая отвлечь поэта от нехороших мыслей, потряс его за плечо. - Видишь?

Пьеро глянул и отвернулся.

- Обычная пошлость бытия, - вынес он свой вердикт открывшемуся зрелищу. - А ты мне - мат, мат... Ну вот как описать всё это без мата?

- А что, не можешь? - подначил Арле. - Без мата?

- Ну, допустим, могу... - Пьеро задумался, побурчал что-то под нос, потом встал на телеге, снова принял ту же позу и внезапно заорал во всё горло:

- Злопипундрий пупицу опупил! Распупырил, пупице внутрил! И ея всея окозалупил! Озалупил, пупу разорил!

Слова поэта достиг ушей сношающейся парочки. Пупица возвела к вышине печальные очи свои, а злопипундрий вытянул шею к повозкам и угрожающе замычал. Видимо, стихи ему не понравились.

- Всё, давай хватит, - сказал Арлекин Пьерику. - Он же ща бросится.

- Утихни, невежа. Это признание, - зыркнул на него Пьеро и заорал ещё громче:

- Залупырь залупице заначил, позачал ей чадце под ребром! Злопипун во внутренность струячил, на пупынь кидался осетром!

То ли вопли Пьеро разъярили зверя, то ли сравнение с осетром того как-то особенно покоробило - но злопипундрий с чвяком вытянул из пупицы, как меч из ножен, багровый длинный уд, развернулся всем корпусом и понёсся к повозке, взрыкивая и клацая челюстями.

- Ходу бля! Ходу! - вскричал перепуганный Арлекин и хлестнул першеронов вожжами. Те вразнобой заорали что-то непотребное и дёрнули телегу. Пьеро упал за борт, мелькнули тощие ноги в грязных чулках.

- Да ты сука ебанись... - простонал Арле, спрыгивая с телеги, но по другую сторону.

Разалось глухое "бумп", сочное "бздынь" о тележный край и полузадавленный стон. Плеснуло ужасом, - как из ведра окатило - и тут же угас этот ужас. И более - ничего; это озадачивало; это пугало.

Арлекин выждал немного, потом ещё немного, и только потом осторожно выглянул из-за телеги.

Злопипудрий валялся на дороге пупырчатым брюхом кверху. Был он неподвижен и гадок, один рог сломан, морда расквашена. Хуже всего пришлось детотворному органу: он на глазах опухал, синел и раздувался, как баклажан. Видимо, злопипундрий сломал его.

У тележного борта валялся Пьеро. Прямо над ним в борту красовалась здоровенная вмятина, а промеж досок торчал кусок рога. Походило на то, что нелепый стихотворец избежал пиздеца буквально чудом. Но он был живой и относительно невредимый - Арле видел, как он дышит и слегка подёргиваетя. Злопипудрий косил на шевелящегося поэта кроваво налитым глазом, во взоре его отчётливо читалось: "если б я только мог, я б тебе кишки выпустил".

Рядом сидела на корточках запыхавшаяся пупица с надутой губой и хныкала. Это окончательно убедило Арлекина, что бояться нечего.

Он осторожно подошёл к пупице. Та со вздохом поднялась, оправила юбку.

- Извините, женщина, - буркнул Арлекин. - Он у нас дурак, - этот сомнительньый комплимент был адресован Пьеро, который как раз поднялся и принялся отряхиваться.

- Да чего уж теперь-то, - вздохнула пупица, горестно раздув шейку.

- Чего это с ним? - поинтересовался педрилка, показав на неподвижную тушу уёбища.

- Прихватило его. У него во лбе нерва есть, - принялась объяснять пупица, - он когда той нервой об чего ёбнется, так потом два часа вот так валяется. Пырализовувает его, - выговорила она с запинкой сложное слово. - Охти, ещё и женилку изломал, - пригляделась она. - Вот хозяйка-то злая будет.

- Что за хозяйка? - забеспокоился Арлекин.

- Да помещица местная, Кутычихой кличут. Усадьбишка ёйная тама - пупица показала куда-то вдаль. - По основе пяденица, прошита саранчою. Вредная очень, - пожаловалась она, - и скупая. За сношение вот с этим дефом чмошным, - она показала на злопипундрия, - два сольдо берёт. А он старый, у него малафейка-то ужо не та, не схватывает. Я уже третий раз к нему хожу, и всё бестолку.

- И чего тогда ходишь? - не понял Арле. - Для удовольствия?

- Да какое ж это удовольствие, - сказала пупица специальным бабьим усталым голосом. - Типа для потомства. Это всё маманя моя. Внуков хочет, свихнулась просто на этом. Каждый день одно и то же: ты когда траханьки ходила? а меськи когда последние были? а задержка есть? а давай эмпата позовём - мож, у тебя в пузявочке моя внученька завелась? а вот на тебе денежку, сходи-ка ты поебенькайся... Всю мозгу мне проела, скобейда пилючая.

- Забей, - посоветовал Арлекин.

- Я бы забила, да нельзя, - вздохнула пупица. - Мамка моя - коммунальная собственность. Ежели я её забью, на меня штрафу навалят.

- Сколько? - спросил Арле.

- Восемь соверенов, - крестьянка сказала это так, что стало понятно: для неё это совершенно неподъёмно.

Арлекин посмотрел на парализованного злопипундрия и принял решение. Карабас всегда говорил: в конфликты с местными не вступать, проблемы решать деньгами, желательно небольшими.

Он слазил в подводу, достал мешочек с золотом, запрятанный на всякий полицейско-правовой случай, отсчитал монеты и вернулся.

- Вот, - сказал он крестьянке, показывая золото. - Забьёшь мамку, заплатишь штраф, будешь нормально жить. Только с условием: ты нас не видела, мы тебя не видели. Идёт?

- Идёт, - женщина зачарованно смотрела на золото. - А как же этот? - она вспомнила про злопипундрия.

- А он сдох, - объяснил педрилка. - Ты ни при чём, у него что-то в башке перемкнуло, стал метаться, сломал хуй, потом упал и помер. Вот так своей помещице и скажешь. Будет скандалить - не слушай, свидетелей нет.

- Так он же живой, - не поняла баба. - Оклемается и вскочит. Ох, то есть не вскочит, - поправилась она, глядя на страшно раздутый, почти уж чёрный член его.

Арле сунул ей в лапку деньги и развернул спиной к себе.

- А это уже не твоя забота, - сказал он. - Ты иди, не оборачивайся. Поняла?

Он подошёл к злопипундию, нащупал артерии - они были толщиной с мизинец Карабаса - и аккуратно пережал. Держать пришлось долго, давить сильно. Наконец, зверь задёргался и с хрипом околел.

- От так от, мама, от так от, - с удовлетворением заключил он.

- Эй, а чего стоим? Случилось чего? - раздался позади грубый конский голос.

Арлекин обернулся и увидел вторую повозку, с электоратом. Першерон-коренник недовольно прядал ушами.

- Стоим - значит надо, - на автомате ответил Арлекин. - У вас всё в порядке?

- Да как бы не всё, - вздохнул першерон. - Гозман на пигалицу спящую сел. Задавил.

- И Дочь с ней... Постой-ка, - сообразил Арлекин. - Дай мне её сюда.

Конь кликнул гозмана, и тот, кривясь и гримасничая, отдал остывшее тельце Арлекину. Тот засунул её под солому: мясо должно было пройти ферментацию. Зато пигалицу не надо было готовить: через пару часов её плоть приобретала вкус копчёной осетрины.

С другой стороны телеги показалось лицо Пьеро. Оно было совершенно белое.

- Что это было? - спросил он севшим голосом.

Арлекин открыл было рот, чтобы высказать всё накопившееся - и закрыл его. Объяснять Пьеро, что он в очередной раз нагробил и проштрафился, не было никакого смысла, да и желания. Поэтому он просто подал непутёвому поэту руку, усадил его на прежнее место и дал команду першеронам. Те тронулись, затянули песню про яйцо, - на этот раз оно стало почему-то фуражирским, - и снова предался размышлизмам.

Итак, умозаключал он, Карабас не торопится. Теперь он вообще отстал. В озабоченность страданьями поняшки Арлеки не верил совершенно. Вывод был очевиден: у шефа назначено рандеву. С кем-то, кого нельзя показыавть ни Арлекину, ни Пьеро. Поняша тоже ничего не увидит - ей, похоже, действительно хреново.

Видимо, - решил Арле после рассмотрения нескольких вариантов - это либо связной от Короля, что маловероятно, либо какой-то агент самого Карбаса, который выполняет отдельное задание. Вероятнее всего - Базилио. Зачем и куда шеф его отсылал, он не знал, но полагал, что это как-то связано с провалом основного плана - долететь до Директории на дирижабле. Возможно - думал Арлекин, рассеянно пережёвывая творожник с тыквой - Карабас отправил кота разведать ситуацию с Мальвиной. Учитывая, что он персекьютор по натуре, можно предположить, что "разведать" в данном случае означает "ликвидировать". Однако если задание кота состоит в этом и он его выполнил бы - не было бы нужды в тайной встрече, Базилио просто вернулся бы в отряд. Значит, у кота другое задание - или это вообще не кот...

- Вот подавлено яйцо равноплоское - а бывает ведь яйцо яйценоское! - внезапно пробилась в голову педрилки конская песнь, отвлекая от дум.

- А калуша яйца несёт? - спросил Пьеро у Напси, гладя тому живот. - Ну чисто теоретически, как думаешь - может?

- Хе-зе, - признал пёсик, - вот чего я в душе не имею, так это таких вопросов... Ты по шерсти веди, по шерсти, - попросил он, сильно упирая на "и".

- А что ты чувствуешь, когда тебя против шерсти гладят? - заинтересовался Пьеро.

- Неприятно, - сказал Напси. - Что-то вроде озноба пробирает, - уточнил он. - Знаешь, когда холодно - шесть сама встаёт. Вот что-то вроде этого.

- Как холодно, и шерсть сама встаёт... - продекламировал Пьеро с выражением. - И шерсть сама, и шерсть сама встаёт, встаёт сама под холодом она... как некая луна...

- Да что ж дефолтник ты такой, - накопившийся негатив не дал Арлекину смолчать. - Давно дупло не прочищали?

Пьеро внезапно оживился.

- А у тебя стихи получились, - сообщил он. - Четырёхстопный ямб, мужское и женское окончание... допустим, одиннадцатая-двенадцатая строка онегинской строфы, а в державинской - седьмая-восьмая... на стогне крепко страж стоит, перед зерцалом суд не дремлет... - забормотал он что-то своё, потом заткнулся. - Вот только это "дупло" несколько неуместно, слух режет, - завершил он. - Хотя... возможна ирония. Примерно так. Да что ж дефолтник ты такой - давно дупло не прочищали? Вставай-ка раком, дорогой, и утоли свои печали! Нравится?

- Нет, - сказал Арлекин. - Хреновые у тебя стихи.

- Вообще-то это твои стихи, - ухмыльнулся Пьеро.

- То есть как это мои? - не понял Арле. - Я вообще их не сочиняю.

- Это как же? Ты мне что сказал? Вот это самое, про дефолтника и дупло. Это стихи. Я их только закончил. Но в стихах главное - начало. И ты его создал, - заключил он.

- Я сказал, - Арлекин начал злиться, - но я не говорил, что это стихи. Это ты прибавил.

- Стихи или не стихи - это проверяется объективно, - повысил голос Пьеро. - У них либо есть ритмическая структура, либо нет. В этих двух строчках она есть. Значит, это стихи. Хреновые, как ты сам только что отметил. Хотя мне так не кажется.

- Скобейда бля! - Арлекин выбросил творожник, который вдруг стал мешаться во рту. - Чего ты мелешь? Я же стихов не сочинял - а значит, их и нет! В натуре!

- И вот опять стихи, - заключил поэт. - Тоже четырёхстопный ямб, начало онегинской строфы. Скобейда бля, чего ты медлишь...

- Я сказал - мелешь, а не медлишь! - вспылил педрилка.

- А вот и авторские амбиции проснулись, - с удовольствием констатировал Пьеро. - Верный признак поэтического дара.

- Всё, с меня хватит, - заявил Арлекин. - Иди-ка ты на свою подводу. Что-то я её, кстати, не вижу, - посмотрел он на дорогу.

- Да что с ней сделается? - легкомысленно сказал поэт. - Они там где-то тащатся. К вечеру дойдут, куда денутся.

Тут Арлекин внезапно вспомнил, что сегодня ему придётся договариваться с местными насчёт ужина и ночлега. Раньше этим занимался Карабас, перед которым местные сразу робели и трепетали. Что-то подсказывало ему - опыт, наверное - что он сам и его спутники будут восприняты не столь однозначно. Придётся уговаривать, торговаться, вообще возиться. Настроеньице тут же подувяло - однако, что удивительно, и раздражение тоже схлынуло.

Пьеро это почувствовал. И вместо того, чтобы отправляться восвояси или спорить, он уселся поудобнее и достал из корзины сырник. Разломил, половину предложил Напси. Тот не отказался.

- Какять хочу! - внезапно подал голос спавший в соломе арапчонок.

- Давай беги, - Арлекин схватил арапчонка и выкинул из телеги. Тот ловко приземлился на ножки - маленькие, кривенькие, мохнатенькие - и понёсся к небольшой рощице. Покакать-то он мог и на обочине - но, видимо, ему просто хотелось побегать.

- Счастливее всех, - сказал Пьеро, провожая малыша взглядом, - шуты, дураки, сущеглупые и нерадивые. Ибо укоров совести они не знают, призраков и прочей нежити не страшатся, боязнью грядущих бедствий не терзаются, надеждой будущих благ не обольщаются. Это заветное, из Стругацких, - пояснил он.

Арле высказался в том смысле, что книги из Сундука скучны и непонятны. Пьеро с этим горячо не согласился, и они снова заспорили - но тут вернулся счастливый, обкакавшийся арапчонок. Довольно морща рыльце, он протянул Арлекину несколько коричневых колосков.

- Что это, цветочки? - умилился Пьеро.

- Хуёчки в очочки, - привычно отозвался Арлекин и вдруг закричал першеронам: - Стой!

Першероны, уже приноровившиеся к неспешному ритму, недовольно взгоготнули, но затормозили. Телега сотряслась, заскрипела, зазвенела мелкой жестью.

- Чего там такое? - спросил Напси.

- Курево, - ответил Арлекин. - Там, за деревьями. Пошли посмотрим.

Они остановились. Арле и Пьеро слезли и, оставив всё на Напси, пошли к рощице. Арлекин на всякий случай захватил с собой пару мешков - вдруг удастся прикупить по дешёвке хорошего табачку.

Жиденькая рощица ватрушечниц и впрямь кое-что таила. За деревьями была разбита небольшая делянка, на которой колосился трубочный табак. Коричневые колоски тянулись к небу, среди них синели маковые головки. Окаймляли всё это густые тёмные заросли сигар. За полем стояло небольшое аккуратное строеньице - что-то вроде маленького домика.

Вблизи стало понятно, что хозяин делянки то ли отсутствует, то ли забросил дела. Табак созрел, но никто не убирал его. Душистые зёрна понапрасну вытекали из колосьев. Сигары тоже были в самой поре: твёрдые столбики кохиб и монтекрист сидели в цветоложах неплотно, а какие-то уже и валялись на земле.

Арле не стал церемониться, решив, что с правами собственности он разберётся как-нибудь потом. Сначала он хотел просто обтрясти куст, потом передумал и стал снимать самые крупные и тёмные сигары. Пьеро, табачным курением увлекавшися умеренно, нашёл грядочку сигарилл с мятой, удивительно ароматных, и набрал себе полную пазуху. Потом пощипал заросли нюхательного табака, сняв бутоны с вишнёвой отдушкой, чем и ограничился.

Снеся добычу на подводу, Арле и Пьеро решили всё-таки вернуться, заглянуть в домик и разузнать, что с хозяевами. Во всяком случае, так озвучил свои намерения Арлекин. Хотя вероятнее было то, что он рассчитывал что-нибудь стыбзить.

При ближайшем рассмотрении домик оказался именно что домиком - маленьким, но каменным, аккуратно побелёным. На крыше серебрилась решётка тесла-приёмника. Видимо, тут случались зацепления.

Низенькая дверь была открыта и вела в сени или прихожую, пропахшую табаком и сухими травами. Там ничего не было, кроме очень широкой лежанки с двумя подушками, окаменевшими от времени, да расписного ночного горшка изумительной красоты. Арлекин попытался его было открыть, да не вышло: крышка буквально прикипела.

Пока педрилка возился, Пьеро открыл следующую дверь, миновал тамбур и оказался на кухоньке - тоже очень маленькой, квадратов на пять, на шесть. Посуды не было. Посередние стола одинако стояла морозилка хаттифначьего производства. Открыв её, он с удивлением обнаружил там початую, но почти полную бутылку водки, всю в изморози. Похоже, тесла-зацепление было совсем недавно и аккумулятор успел напитаться.

Следующая дверь была заперта изнутри. Однако первый же тычок показал, что косяки стоят неровно и к тому же рассохлись, так что дверь удалось выбить с двух ударов. Пьеро вошёл - и от неожиданности стал столбом, треснувшись головой о притолоку и получив горсть трухи за шиворот.

Перед ним была большая комната с деревянным полом. Окна были закрыты ставнями, но через них пробивался солнечный свет. В косом луче его поблёскивал желтоватой костью двухголовый скелет, удобно расположившийся на продавленном диванчике. У ног его валялись две стеклянные стопки, обе целёхонькие.

Скелет был чистым, без единого кусочка плоти. Кто постарался, тоже было понятно: в левой глазнице правого черепа стоял, как часовой, большой крылатый муравей и хозяйски пошевеливал усиками.

Пахло старым деревом, муравьями и совсем чуть-чуть - сладковатым ароматом тлена.

Оторвавшись от зрелища, Пьеро позвал Арлекина и они пошли открывать ставни. Те оказались запертыми на замки. Арлекин, не обинуясь, сбил их какой-то железкой. Её же он прихватил с собой - на случай, если придётся открывать что-нибудь ещё.

Так и вышло. В комнате со скелетом они обнаружили задвинутый в угол шкафчик, тоже запертый. Взломав его, приятели убедились, что на нижних полках образовалось муравьиное гнездо. На верхней лежал обтрёпанный бювар. Любопытный Арлекин потянул его на себя, но тут ему на спину упала жужелица и укусила - так что Арле бросился колотиться спиной об стенку, чтобы раздавить зловредную тварь. Пьеро был аккуратнее, ему бювар поддался охотнее.

В нём лежал листок бумаги, исписанный крупным неряшливым почерком.

"Пачетайти не пабрезгуйти" - морщась от слишком яркого света, разбирал Пьеро кривые каракули.

"Мы сичас гуляли в Лису и обо всем так хорошо так падробно Пиреговорили. Сего дня исполняим скончание жизни своей. А там как Доч расудит.

Кличут нас Джо-Джим Грегорюк. Но это не по правде фамилия, а пародила нас старая гнелая калуша. Наверно из за ниё мы родились двууголовым. По Правде нас бы сразу забить. Но закащице нашей и Хазяйке поняше Кулистикавой стало любапытно может ли Заняшить тока одну голову и что с того Выдет. И оддала нас в воспитание вольной помещице Кутычихе штоб дорастить нас до сознатильности и Тогда ужо няшить. Кутычиха нас кормила и била не сильно. Четать писать научила хотя Неочинь. А кучер ейный крысюк Селиван научил нас вафлизму и сифонить Верзоху. И стал он у нас первенький дролечка. Мы тогда страсть поругались первый раз патамушта Джо палюбил Селивана и Джим ишо более таво. И тада первый раз хатели Убить друг друга из за Селивана. Но дролечка неверный Селиван нас обоих бедьненких бросил заради белой аслицы и мы Памирилися.

Кулистикова здохла наперстяночки наелася. Кутычиха нас выгнала. Джо палюбил жирепца Сирафима и он тожа дролечка стал наш. Мы жыли при канюшне и хорошо было. Сирафим нас Выгараживал перид поняшами и не давал няшить а сам сифонил нам Верзоху и па-разнаму Любил. А Джо любил его а Джим не любил и у нас опять война вышла.

Патом Джим палюбил пидабира атца Паисия Халерика а Джо ни палюбил. Тада мы опять хотели Убить друг друга из за атца Паисия. Но атец Паисий любил тока Дочку Матерь и Вафлю нидавал свою. И мы апять Памирилися.

Патом Джим палюбил ящирочку Шерешерочку и жил с ней а Джо брезговал баба Всё таки. Но мы ни стали сцорица изза Бабы.

У ящирочки были деньги она Купила домик вот этот и поле. Мы тут по хозяиству табак разводили. Хорошо жили даже эликтраплету купили и Марозилку. Шерешерочка разьелася и стала Толстая. Штобы пахудеть стала многа курить и Здохла. Оказыца ей нельзя было стока курить арганизм не принемал. А мы адни остались здеся жить.

Никто нас ни трогал но сама сабой преклучилась Бида. Джо палюбил Джима а Джим палюбил Джо. Но мы не можем вафлить патамушта не датягивамси. Ни верзоху сифонить потому что у Нас одна попа на двоих и ту не достать. Очень мы от этой любови страдаим и Больше так жить не можим. Многа в жызне тёмного без веры без надежды вроде дролечка рядом а в попе пусто. Пальцым кавыряца что ли. Да развеж это любовь.

И в подполе муравеи завелись совсем Жития от них нет. Хорошо ишо табак не едят но нас Кусают ночью шо жуть. Мы их тровили ядом но безполезна. Савсем замучели муравеи.

И теперь мы с жизинью Простились. Может Дочка Матерь нас разоединит чтоб мы соиеденились навечна и стали Дролечками. А муравеев у Дочи в Лоне нету патамушта Она их до себя не Дапускаит.

В смерте нашей просим никово не Винить. Мебель и пасуду раздали соседам пущай Пользуюца. В кухне оставили бутылку Вотки для сибя вдруг не хватет. Бутылку ни трогаити. Если чиво у нас в подпале самагону пално Ево бирите естли ишо не взял кто. Ещё мыло домашнее нимнога Осталось. Но его муравеи наверно сьели.

Джо-Джим Грегорюк. Чесла Непомним месица Тоже не было."

- Дай почитать, - Арлекин отнял у него листок, проглядел, отдал. Пьеро снова вперился в него, шевеля губами - вестимо, искал рифму или красивую строчку.

Арлекин не стал ждать и полез в подпол. Там действительно нашлись четыре бутылки с мутной жидкостью. Он запихнул их в мешок, и туда же положил водку из морозильника - чтить чью-то волю, особенно волю покойника, он не собирался.

Минут через пятнадцать оба сидели в телеге, перед каждым лежал кусок освежёванной пигалицы. Пьеро сел на самый край и разлил холодную водку по стопкам.

- Ну, - сказал Арле, - помянем мужика. - Хоть и дурак он был, и писал безграмотно, а всё-таки наш. Пидарас.

- Жизнь торопил, но чувствовать умел, - добавил Пьеро, нюхая стопку. Ничем вроде не пахло, но ему что-то не нравилось, неприятное щемливое чувство в основании позвоночника не отпускало.

- Кароч, Мать ему Дочь, - закончил Арлекин, которому хотелось побыстрее холодной водки и покурить. Не дожидаясь Пьеро, он опрокинул стопарь и зажевал пигалицей.

Через несколько секунд он внезапно сбледнул с лица, скрючился и упал на подстилку, пытаясь засунуть себе пальцы в рот. К сожалению, рвотный рефлекс у него давно атрофировался из-за привычки к глубокому минету.

- Отжава! - прохрипел он. - Жделай чтоб я блеважул!

Пьеро и сам видел, что Арлекину нужно срочно прочистить желудок. Он сконцентрировал эмо-поле и попытался представить себе что-нибудь физически отвратное - тухлятину какую-нибудь. Стало противно, но не очень. Эмо-импульса не получилось.

- Пиждж! - простонал Арле, корчась. - Пжозых!

В голове растерянного Пьеро пронёсся вихрь мыслей, идей, наитий и ещё всякой поебени. Пока не пришёл тот единственный образ, который был нужен здесь и сейчас. Он представил себе голую Мальвину, возвращающуюся от Артемона - и свои при этом чувства.

Напси стошнило в солому. Арапчата мощно срыгнули. Спавшая коломбина издала во сне долгий, мерзкий звук.

Арлекина, при всей его малочувствительности, тоже пробило. Он только и успел, что метнуться к борту телеги.

- Вожы, - попросил Арле, всё ещё содрогась.

Через десять минут немного отошедший Арлекин уже разливал по тем же стопкам самогон, чуть раньше опробованный на коломбине и першеронах. Коломбина назвала напиток "гадостью", но вроде не траванулась. Кони сначала отнекивались - однако потом рыжий першерон всё-таки дал влить в себя стопашку. Ничего плохого с ним не случилось, только глазки заблестели. В результате самогон был признан годным.

- Твоё здоровье, - вежливо сказал Пьеро.

- Будем, - согласился Арлекин, закидываясь и прислушиваясь к ощущениям. На этот раз хорошо пошло. Педрилка закусил яблочком и почувствовал, что треволнения позади и жизнь снова налаживается.

- А ведь этот Григорюк, - говорил Пьеро, обгладывая косточки пигалицы, - предупреждал. Ну что бутылку оставили для себя. И эти стопки валяющиеся. Можно было догадаться, что это отрава.

- Догадаться, как же, - Арлекин ещё выпил. На Пьеро он старался не смотреть. - Просто скобейда гнойная. Отравить водку - это, я считаю, ваще... - он задумался, с чем бы сравнить такое отвратительное преступление, но подходящего слова в своём лексиконе не обнаружил. - Мог бы и повеситься.

- На двух шеях? - уточнил Пьеро. - Как ты это себе представляешь технически?

- Или утопиться, - не сдавался Арле.

- Где? - поинтересовался поэт.

- Ну не знаю. Всё равно скобейда. Хоть и пидор.

- Не пидор, а бисексуал, - поправил его Пьеро. - С ящеркой-то он жил?

- Это какой? Джо? Вот от него-то всё гадство, - рассудил педрилка.

- Нет, это Джим, - вспомнил поэт.

- Дочь с ними, позорниками... Буэээ... Извини, опять эта твоя картинка. Насчёт Мальвины. Как ты вообще её терпел?

- А я не терпел, - Пьеро грустно улыбнулся. - Я её любил. И сейчас люблю... наверное. Ну и ненавижу, конечно. Потому что Мальвина - тварь, а любовь - это любовь. Диалектика чувств, знаешь ли. Напси, самогон будешь?

- Не-а, - слепой пёсик помотал головой. - У меня не самогонное настроение. Мне бы сейчас портвешочку. Или этого... аквавита.

- А что такое аквавит? - заинтересовался Пьеро. Он знал, что калуша набила напсину голову самыми неожиданными познаниями, и регулярно просвещался через это.

- Не знаю. Но это... это что-то такое... святое, наверное, - подумав, сказал пёсик. - Вот чувствую, но обосновать не могу, - пожаловался он.

Пьеро задумчиво кивнул.

- А что такое святое? - ляпнул Арле. Самогон уже начал оказывать своё обычное действие.

- Святое, - наставительно сказал Пьеро, - этого того!

- Того чего? - переспросил Напси.

- Которое в высокой глыби то зыбит эвон, то не зыбит! И нет святее ничего! - провозгласил поэт.

- А у меня другое мнение, - поделился пёсик сокровенным. - По-моему, оно не в высокой глыби. А в глубокой выси.

- То виснет эвон, то не виснет, - закончил Пьеро. - Да, и это оно. Это тоже оно.

Арлекин растянулся на подстилке, сдул с губы яблочную косточку. Она описала сложную траекторию и спланировала ему же на нос.

- Эй, - поинтересовался он, - мы вообще едем или стоим?

Пьеро прислушался к ощущениям.

- Едем, - сообщил он.

- Тогда чего кони молчат? - удивился Арле. - Они же вроде петь должны?

- Эй! Чего не поёте? - крикнул Пьеро першеронам.

- Жарко, - прохрипел рыжий и отвернулся.

- Чо-та меня развезло слегонца, - признал Арлекин очевидное, - я сосну чуток... в хорошем смысле... - пробормотал он, смежая веки. - Слышь, Пьеро, - он вдруг встряхнулся, как будто вспомнил о чём-то. - Зачем Карабас нас отослал? Как думаешь?

Пьеро посмотрел на приятеля удивлённо.

- Чтобы остаться с Евой наедине, - сказал он. - Зачем же ещё?

 

⇐ Предыдущая52535455565758596061Следующая ⇒

Поделиться: