Крапивенский С.Э. Социальная философия. Крапивенский С.Э. 1993 - 1996

ЗАПАД, ВОСТОК, РОССИЯ В ДИАЛОГЕ КУЛЬТУР

В исторической и философской литературе, в публицистике вот уже полтора века оживленно обсуждается вопрос о характере русской культуры и русского менталитета в контексте их взаимодействия с культурами Запада и Востока. Вспомним "славянофилов" и "западников", обратим внимание на аналогичные им идеологические группировки сегодня и мы без труда поймем, что спорящие стороны, как правило, не стремятся ограничить себя узкими рамками теории: их концепции устремляются в политику и находят свое прямое отражение в стратегии и тактике авторов и сторонников очередных реформ, нацеленных на догоняющее развитие России, равно как и в деятельности их противников. Отсюда - повышенная актуальность данной проблемы в современных российских условиях.

"Запад" и "Восток", противопоставляемые России и сопоставляемые с ней, выступают в этих спорах не как географические регио-

322

ны, а как два особых типа цивилизованного и культурного развития. Под Западом имеется в виду техногенная цивилизация, сложившаяся первоначально в Европе (XV-XVII веков) и распространившаяся позднее на Северную Америку, Австралию, а с конца прошлого века - и на Японию. Для западного типа цивилизацион-ного и культурного развития характерны безудержное стремление к овладению силами и богатствами природы, влекущее за собой ускоряющиеся прогрессивные изменения технико-технологического базиса общества и связанных с ним наук, непрерывное изменение социальных связей и отношений. Восток - это так называемые традиционные общества и традиционные культуры, характеризующиеся позицией невмешательства в протекание природных процессов; установкой на адаптацию индивида к сложившейся социальной среде, а не на ее преобразование; коллективистским менталитетом в противовес индивидуалистической доминанте на Западе.

Что же представляет собой русская культура, русский менталитет (и, следовательно, к какому типу цивилизационного развития тяготеет Россия)?

Если иметь в виду "славянофилов" и "западников", то вырисовываются, казалось бы, две альтернативные концепции:

1. Россия идет совершенно самобытным путем, узловые точки ее культуры, менталитета, исторического поведения не имеют ничего общего ни с западным, ни с восточным вариантами. Поэтическое выражение эта концепция нашла в знаменитом четверостишии ф. Тютчева:

Умом Россию не понять.

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить.

Обнаружив несомненную самобытность отечественной культуры и менталитета, эта концепция бескомпромиссно абсолютизировала их "русскость".

2. Россия по своим социокультурным истокам и своему менталитету, безусловно, тяготеет к Западу и должна ориентироваться только на него, когда речь заходит о попытках модернизации, о догоняющем развитии страны. Историческая приобщенность России ко многим духовным ценностям западной цивилизации и культуры не подлежит сомнению. С Запада в Россию пришло христианство (правда, в его юго-восточном, византийском варианте); в течение веков мыслящая Россия впитывала в себя элементы западного рационализма, просветительства, романтизма, социального утопизма, авангардизма и пр.; со времен Петра I было перенято западное уважение к научной рациональности. Однако в концепции "западников", также как у "славянофилов", присутствует абсолютизация. Во-первых, она сказывается в стремлении к всеохватывающему, в том числе и к механическому, "дурному" заимствованию западного опыта, что мы наблюдаем сегодня и в экономи-

323

ке, и в искусстве, и в других сферах жизни, когда наряду с целесообразным, высокодуховным перенимается устаревшее в социально-экономическом плане, безнравственное в плане духовном и т.п. Во-вторых, сбрасывается со счетов колоссальное обратное воздействие русской культуры на Запад (художественной литературы, музыки, балета, политических и нравственных концепций, системы образования). В-третьих, игнорируются восточные моменты и мотивы в русской культуре.

Как реакция на категоричность "славянофильства" и "западничества" вполне логично должна была родиться еще одна концепция. И она появилась:

3. Россия представляет собой специфический тип культуры - евразийский, связанный с ее географическим местоположением, историческими перипетиями судьбы, взаимодействием с восточными и западными соседями. Евразийство как особая концепция социокультурного места России возникло в начале 20-х годов нашего века в среде русской эмиграции, пытавшейся разобраться, с одной стороны, в истоках и смысле происшедших потрясений, и, с другой, - в перспективах дальнейшего развития родной страны. В отличие от западников евразийцы не хотели, по их словам, смотреть на Россию как на культурную провинцию Запада, с запозданием повторяющую ее "зады". Более того: по их мнению, "богиня культуры", чья палатка столько веков была раскинута среди долин и холмов европейского Запада, перемещается на Восток" [1]. В то же время в отличие от славянофилов евразийцы учитывали воздействие на русскую культуру и западной, и южной (по преимуществу византийской), и восточной культур. На разных этапах исторического развития России на авансцену выступала одна из трех линий социокультурной ориентации: в период Киевской Руси - византийская, в столетия татаро-монгольского ига - восточная, со времен Петра - западная. При этом русская культура не просто впитывала все эти элементы, но синтезировала их в целостность.

1 См. Евразийский искус.// Философские науки. 1991. № 12. С. 105.

Особое место в культурно-историческом развитии России евразийцы отводят роли "азиатского элемента" - "степной стихии, дающей мироощущение "континента-океана". Азиатское воздействие глубоко вошло в ткань русской политической культуры, впитавшей в себя централистско-деспотическую организацию государства, подчинение общества государству, стремление к экспансии. Широко повлияли на Россию и бытовой уклад степного Востока (разумеется, не только монгольского, но и скифо-сарматского), психологическая установка на коллективность.

Читатель, несомненно, обнаружит в концепции евразийства солидное рациональное зерно, которое необходимо учитывать, размышляя над происходящим сегодня в России, а тем более осуществляя ее практическое реформирование.

324

3. КУЛЬТУРА В ЕЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ

Может ли в этом противоречивом и бушующем мире быть непротиворечивой и однозначно обнадеживающей культура? Разумеется, нет. Тревогам и надеждам, связанным с состоянием современной культуры и посвящен этот параграф.

325

ВАНДАЛИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ КАК ГЛОБАЛЬНАЯ ОПАСНОСТЬ

Вынесенная в подзаголовок проблема действительно глобальна, ибо опасность вандализации культуры нависла сегодня и над регионом развитых стран (причем генетически во многом проистекает именно отсюда), и над

регионом "третьего мира", и - в силу ряда внутренних и внешних причин - вызывает растущую тревогу у нас. Проблема эта является одной из важнейших среди глобальных, поскольку вандализация культуры ведет к разрушению (по крайней мере, к деградации) личности.

Анализируемая опасность является глобальной не только в смысле своей распространяемости: она - звено в той зловещей цепочке, преднамеренное или случайное детонирование которой положит конец земной цивилизации. И в то же время вандализация культуры сама выступает в качестве одного из потенциальных детонаторов, серьезного препятствия на пути выработки основными социальными силами современности нового политического мышления. Вандализация культуры и новое политическое мышление - процессы-антиподы, они диаметрально противоположны по своей направленности, если учесть, что новое политическое мышление призвано придать большую цивилизованность и международным отношениям, и формам классовой борьбы внутри каждой из стран, и характеру межнациональных отношений.

В качестве одной из общих причин процесса нарастания тенденции к вандализации культуры следует указать на технизацию (в ущерб гуманитаризации) общественной жизни человечества и нарушение того оптимума в системе "цивилизация - культура", который относительно выдерживался на предшествующих цивилизационных стадиях ("волнах").

Вандализация культуры, дегуманизация личности происходит не только за счет объективно складывающихся социальных условий. В этом же направлении действует пропагандистская машина любого эксплуататорского общества, любого тоталитарного режима.

В свою очередь указанное выше нарушение оптимума "цивилизация - культура" в основательной степени связано с выходом в конце XIX и особенно в XX веке на авансцену истории радикально настроенных, но недостаточно культурных масс. Разумеется, речь идет не об отрицании прогрессивного (в целом) характера деятельности масс. Во-первых, вторжение широких масс в сферу активного исторического творчества не есть причина разыгравшихся в

325

XX веке трагедий: сам этот выход был следствием неприемлемого для масс антигуманного хода общественного развития. Следовательно, между этими трагедиями (две мировые войны, кровопролитные революции) и невиданной доселе активностью масс связь не причинно-следственная, а функциональная. Во-вторых, выход масс в сферу активного исторического творчества представляет собой явление в целом прогрессивное, хотя и сопровождающееся значительными и долгосрочными социокультурными издержками.

Внешние по отношению к нашей стране вандализационные факторы воздействовали на советскую культуру и образ жизни в той степени и в тех формах, в каких это допускало внутреннее состояние нашего общества. Внешнее воздействие накладывалось на культурный уровень страны, которая до начала революционных преобразований была крайне отсталой в этом отношении. Вандализации культуры способствовали деформационные процессы, которые, возникнув в политической надстройке, перекинулись в первичные сферы общественной жизни - экономическую и социальную. Отсюда - общая социальная коррозия, негативно сказавшаяся на культуре общества, на его духовном облике и настрое. Небывалый для нашей страны рост преступности, являясь следствием вандализации культуры, выступает в то же время как стимулятор и мультипликатор дальнейшей вандализации. Под воздействием миллионов, получивших "воспитание" и "довоспитание" в репрессивных учреждениях, наша культура все более становится лагерной, происходит смешение криминальной и обычной зон жизни, криминальным становится наше мышление и "блатным", вульгарным, во многом нецензурным наш язык. "Остаточный подход" к сфере заботы о человеке не что иное, как симптом вандализации.

Если вспомнить, что производство общественной жизни есть производство и воспроизводство материальных и духовных благ, производство и воспроизводство общественных отношений, производство и воспроизводство самого человека, то обнаруживается, что вандализация культуры оказывает пагубное воздействие на каждый из этих аспектов. Ее нельзя свести только к уничтожению материальных и духовных ценностей в узком, прямом смысле слова. Происходит вандализация культуры отношений: межличностных (например, "внеуставные отношения" в армии), сексуальных (растущая половая распущенность), межнациональных и т.д. Происходит и вандализация самого человека: в одних случаях неусвоение, в других - подтачивание нравственных ценностей.

И все же не хотелось бы главу о культуре кончать на столь пессимистической ноте. Но что же может вселять оптимизм в этой отнюдь не радостной ситуации?

326

Очевидно, для его обнаружения нужно ответить на два извечных (по крайней мере для российской общественной мысли) вопроса: "Кто виноват?" и "Что делать?". А в поисках ответа на эти вопросы придется обратиться к сущности самой культуры, к ее внутренней структурированности.

Начиная с античности в философии сложилось четкое представление о трех ликах культуры: Истине, Добре и Красоте, образующих триединство и обусловливающих друг друга. Так, подлинная Истинность всегда облекается в Эстетические формы и призвана служить Добру [1]. Эти стороны культуры нашли воплощение в различных сферах человеческой деятельности - в науке, философии, искусстве. Но со временем их стали противопоставлять друг другу, а в определенных исторических условиях дело дошло до огромного разрыва между ними, который О. Шпенглером и его последователями был зафиксирован как разрыв между культурой и цивилизацией, а позднее более точно определен Чарльзом П. Сноу как разрыв единого организма культуры на традиционную гуманитарную (условно, Красота + Добро) и новую, так называемую "научную культуру", производную от научно-технического прогресса XX века [2]. В какой-то степени об этом разрыве уже говорилось на предыдущих страницах.

1 См.: Волков Г. Н. Три лика культуры. М., 1986.

2 См.: Сноу Чарльз П. Две культуры. М., 1973. С. 17-39.

В результате рассматриваемого разрыва образуются два полюса: на одном из них - масса людей, невежественных в научном отношении, на другом - нравственно и эстетически неграмотных. Вполне понятно, что в обоих случаях речь идет не об абсолютно неграмотной массе, но о людях односторонне "грамотных". Кстати, и страшна прежде всего не абсолютно неграмотная масса, ибо ее воспитание, как это ни парадоксально звучит, проходит в естественно-исторических условиях своей среды более или менее гармонично: традиции и навыки, связанные со всеми тремя ликами культуры передаются стабильно из поколения в поколение - агрокультура, нормы межличностных (в том числе семейных) отношений, эстетика быта и т.п. Страшна полукультурная масса, зацикленная, в лучшем случае, на научно-познавательной, технической ипостаси, но не впитавшая в себя заложенные в культуре многовековые пласты моральных и художественно-эстетических традиций. Как заметил однажды А. Твардовский, страшен не тот, кто за всю жизнь не прочитал ни одной книги, а тот, кто прочитал лишь одну.

А теперь о том, "что делать?". Когда-то Чехов мечтал о синтезе таких ипостасей культуры, как искусство и наука. "Я подумал, - встречаем мы у него, - что чутье художника стоит иногда мозгов ученого, что то и другое имеют одни цели, одну природу и что, быть может, со временем, при совершенстве методов, им сужде-

327

но слиться вместе в гигантскую чудовищную силу, которую трудно теперь и представить себе...". Может быть, синтез этот произойдет в отдаленные от нас времена, может быть, ожидание его, учитывая тенденции развития общественного сознания, отдает определенной утопичностью, но о другого рода синтезе трех ипостасей культуры - о необходимом и возможном синтезе на микроуровне, на уровне индивида мы можем говорить с достаточными основаниями.

Процесс подобного синтезирования, а следовательно, и гармоничного развития личности, не может происходить стихийно. Ведь человека сегодня в значительной степени образует образование (да простится автору эта тавтология!), и оно-то должно быть перестроено соответствующим образом. Речь идет о гуманитаризации образования и школьного и вузовского.

На синтез трех ипостасей в культуре индивида должны работать все вузовские курсы и среди них не в последнюю очередь, разумеется, философия. Имеется в виду не философия в том усеченном виде, в каком она преподносилась десятилетиями, а в духе лучших классических традиций (в том числе марксистских), когда философов - Аристотеля и Канта, французских энциклопедистов и Гегеля, русских революционных демократов и Маркса - в равной степени интересовали и законы развития природного мира, и императивы человеческого поведения, и роль прекрасного в реализации императивов.

Из какого определения культуры ни исходить, как ни группировать эти определения, ясно одно: культура несводима к какому-то одному компоненту социума, ибо все внебиологическое, сверхприродмое в нем, все выработанное человеком и есть культура. С одной стороны, все компоненты социума - от технико-технологического базиса до политической и идеологической надстройки - суть результаты специфически человеческой деятельности, с другой стороны, они же выступают как способ продолжения и совершенствования этой деятельности. Сказанное полностью относится и к социуму в целом, поскольку он является единственным способом существования и воспроизводства общественного человека. В общем, логически объемы "социума" и "культуры" совпадают за вычетом, как может показаться на первый взгляд, того природного, что сохраняется в жизнедеятельности индивида и совокупного человека, хотя, разумеется, тоже в специфически человеческом социализированном, окультуренном виде. Вот почему, с учетом сделанной сейчас оговорки, и оба "фланговых" составляющих фундамента социума - природная среда общества и его этнические особенности - тоже вписываются в габариты как социума, так и культуры.

328

Если представить объем социума (а следовательно, и культуры) в виде параллелепипеда, то предлагаемая схема 1 выражает структурный срез того и другого. Технико-технологическому базису соответствует определенная культура материального производства (совокупность технических средств, технологическая культура, культура индивидуального труда), экономическому базису - культура производственных отношений в узком смысле слова, культура распределения, культура обмена, культура потребления; политической надстройке - совокупность наработанных обществом соответствующих институтов и учреждений, культура межклассовых и межпартийных отношений и т.д.

Для сравнения приведем схему, отражающую структуру социума в традиционном марксистском понимании (схема 2). О традиционности ее можно говорить хотя бы потому, что в течение десятилетий она перекочевывала из одного учебника в другой, обогатившись только одним компонентом - общественной психологией [1].

1 Для сравнения см.: Основы марксистской философии. М., 1958. С. 352; 2-е изд. М., 1962. С. 301; Основы марксистско-ленинской философии: учебник. М., 1971. С. 273; Введение в философию: Учебник для высших учебных заведений. /Д., 1989. Ч. 2. С. 459; Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 475.

Иногда думают, что предлагаемая нами схема менее гуманистична по сравнению с традиционной, поскольку в фундаменте последней - производительные силы общества, а следовательно, и человек как главный компонент этих сил. Новая же схема, по

329

мнению оппонентов, элиминирует человека и посему является техницистской. Напрашиваются контраргументы.

Во-первых, схемы сами по себе не могут быть гуманистичны или негуманистичны. Но если уж давать им подобную оценку, то более гуманистичны те из них, которые ближе к истине, адекватней отражают объект и способны, в силу этого, облегчить поиски путей гуманизации общественных отношений.

Во-вторых, и предлагаемая схема, и традиционная характеризуют не отдельного индивида (структуру его природы, сущности, например): они призваны отразить структуру социального коллектива (социума), то есть совокупного общественного человека. Вот почему аргументация к человеку при сравнении этих схем теряет смысл (как практический, так и идеологический).

Мы привели для сравнения две схемы структуры социума с целью не просто вскрыть ограниченность одной и преимущества другой, но и высветить все то рациональное из социологического наследия, что должно быть использовано при движении к многомерному видению истории.

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОКОНТРОЛЯ

1. В чем сущность каждого из трех основных подходов к определению культуры?

2. Каковы основные функции культуры?

3. Каким образом культура оказывает детерминирующее воздействие на развитие общества?

4. В каком смысле говорят о дегуманизации культуры как глобальной опасности?

15 ГЛАВА

СОЦИАЛЬНОЕ ПОЗНАНИЕ

ИСТОКИ СПЕЦИФИЧНОСТИ

Словосочетание "социальное познание" само по себе двусмысленно. В одних работах под социальным познанием имеют в виду познание обществом всего окружающего нас мира, в том числе природного, в других - познание общества. Мы будем говорить о социальном познании во втором смысле.

Учитывая, что общие основы теории познания читателю уже известны, сосредоточим свое внимание на том, что отличает познание, социума от познания других объектов.

1. Социум является самым сложным из объектов познания, ибо представляет собой высшую форму движения материи. В силу этого сущность социальных явлений и процессов, закономерные связи между ними обнаруживаются гораздо труднее, чем это происходит при исследовании неорганической и органической природы.

2. В социальном познании мы имеем дело с исследованием не только материальных (как в естествознании), но и идеальных, духовных отношений. Эти отношения не просто вплетены, "вмонтированы" в конструкцию материальной жизни общества, но и сами по себе значительно сложнее, многообразнее и противоречивее, чем связи в природе.

3. В социальном познании общество выступает и как объект, и как субъект познания: люди творят свою собственную историю, и они же познают ее. Такое тождество объекта и субъекта не может быть оценено однозначно. С одной стороны, оно имеет положительное значение, поскольку процессы, протекающие в обществе, наиболее близки познающему субъекту по его непосредственному и опосредованному жизненному опыту, что способствует глубокому осмыслению и правильному познанию этих процессов. Но, с другой стороны, в совокупном субъекте познания представлены разные, порой диаметрально противоположные, воли, интересы, цели. В результате и в сами исторические процессы и в их познание привносится изрядный элемент субъективизма. Вспомним по этому поводу известный афоризм: "Если бы теоремы Пифагора затрагивали кровные интересы людей, они давно были бы опровергнуты".

Говоря о специфике социального познания, следует избегать крайностей. Одна из них представляет собой полный перенос есте-

331

ственно-научного подхода на изучение общественных явлений (концепция "действия" Т. Парсонса, социометрические идеи Я. Морено и т.д.). В плане психологическом такая ориентация во многом связана с растущим авторитетом физики, химии, биологии, кибернетики. Так, сегодня мы встречаем попытки посредством прямой редукции к физическому, используя, в частности, теорию относительности Эйнштейна, объяснить причины исторического отставания России: Россия-де в течение веков использовала иной, чем в Европе, тип энергетического развития - пространственный (а поглощение пространства замедляет течение времени), теперь же предстоит переход на преобладающий в истории тип развития - временной. Но ведь никакого прироста знания - ни концептуального, ни просто содержательного - такое объяснение не дает. Отрицательное воздействие пространственного расширения России на ход ее исторического развития прекрасно сознавали многие русские мыслители еще в XIX веке, заведомо не будучи знакомы с возникшей гораздо позднее теорией относительности. Так, П. Я. Чаадаев писал в "Апологии сумасшедшего": "Есть один факт, который властно господствует над нашим историческим движением, который красною нитью проходит через всю нашу историю, который содержит в себе, так сказать, всю ее философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет их характер, который является в одно и то же время и существенным элементом нашего политического величия и истинной причиной нашего умственного бессилия: это - фактор географический" [1].

1 Цит. по: Русская идея. М., 1992. С. 48.

Ошибочно впадать и в другую крайность, настаивая на непригодности для обществоведения буквально всех тех методов, которыми исследуется природа. Конкретные методики действительно отличаются друг от друга. Так, например, методика исторического исследования включает в себя такие уникальные компоненты, как методика датировки и локализации исторических фактов, методика идентификации личности и т.д. [2]. Но, разумеется, специфику конкретных методик нельзя возводить в абсолют: существует взаимопроникновение частных методик. Биология традиционно использует наряду со специфически своими химические и физические методы исследования; социология - методы психологии, социальная антропология - биологические методы. И, наконец, все науки (и естествознание, и обществознание) сходятся в едином философском методе, независимо от того сознательно или несознательно применяется он исследователем.

2 См.: Пронштейн А. П., Данилевский И. Н. Вопросы теории и методика исторического исследоваиия. М., 1986.

Таким образом, перед нами типичный пример диалектики общего, особенного и единичного (специфического).

332

1. ЭМПИРИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ СОЦИАЛЬНОГО ПОЗНАНИЯ

Огромные успехи теоретического знания, восхождение ко все более высоким уровням абстракции нисколько не умалили значимость и необходимость исходного эмпирического знания. Так обстоит дело и в обществоведении.

Первичным и элементарным познавательным процессом эмпирического уровня социального познания, как и научного познания вообще, остается наблюдение. А любое научное наблюдение, в отличие от ненаучного, связано с решением определенной научной проблемы или задачи.

Специфика наблюдения в обществознании дает себя знать уже в так называемом невключенном наблюдении. Подобное наблюдение широко распространено и в естественных науках. В чем же суть различия? Следует вспомнить, что в обществознании речь идет о познании, касающемся одушевленных, наделенных сознанием объектов. И если, например, звезды даже при многолетнем наблюдении за ними остаются совершенно невозмутимыми по отношению к наблюдателю и его затее, то в общественной жизни дело обстоит иначе. Как правило, обнаруживается обратная реакция со стороны изучаемого объекта, что либо делает наблюдение с самого начала невозможным, либо прерывает его где-то посередине, либо вносит в него такие помехи, которые существенно искажают результаты исследования.

Вот почему с большим доверием в социологии, истории, социальной психологии относятся к включенному наблюдению, которое осуществляется не со стороны, не извне по отношению к изучаемому объекту (скажем, малой или большой социальной группе), а изнутри ее. При этом следует различать активное и пассивное включенное наблюдение. В первом же случае наблюдатель (как правило) внедряется инкогнито в интересующий его социальный коллектив - религиозную общину, бригаду рабочих и т.п. в качестве ничем не отличающегося от других члена коллектива. При такой включенности вероятность возмущения со стороны объекта исследования сводится к нулю. Пассивная легальная включенность, для того, чтобы привести к достоверным результатам, требует большого взаимопонимания между субъектом и объектом, уверенности исследуемых, что наблюдение не будет использовано во вред им.

Несколько слов о наблюдении, которое условно можно назвать статистическим. Как правило, оно носит опосредованный характер, то есть исследователь, будучи не в силах лично измерять интересующие его параметры и индикаторы общественной жизни, вынужден обращаться к официальным статистическим справочникам,

333

либо к тому, что встречает в журналистике. И в том, и в другом случае требуется повышенная осторожность. Издавна известен афоризм: "Есть три вида лжи: просто ложь, гнусная ложь и статистика". Разумеется, в нем высмеивается не статистика как наука и не статистическое наблюдение, а тот способ, которым нередко в истории обращались с ними официальные круги различных стран. Наглядным примером в этом отношении могут служить статистические справочники, ежегодно выходившие в бывшем СССР. В целях дезориентации общественного мнения те или иные экономические и социальные показатели не только искажались (либо умалчивались), но и нередко преподносились в непригодном для сопоставления виде. Если, скажем, итоги прошлого года по каким-то позициям давались в абсолютных величинах, то в следующем году они преподносились уже в процентах, что, естественно, затрудняло, а в некоторых случаях делало невозможным сопоставление и достоверные выводы. Можно привести множество примеров статистических фальсификаций в публицистике. Так, несколько лет назад одно из наших центральных изданий, желая доказать, как хорошо жили рабочие России до революции, привело диаграммы, из которых следовало, что реальные доходы последних не так уж и отличались от реальных доходов их английских коллег. Но что сделал автор публикации? В одном случае он взял усредненные данные, касающиеся английского рабочего класса в целом, а во втором прибегнул к итогам обследования на одном заводе - Сормовском в Нижнем Новгороде. Но ведь Сормовский завод был и остается заводом металлообрабатывающим, машиностроительным, "металлисты" же в силу своей высокой квалификации относились в России к числу самых высокооплачиваемых рабочих.

При всей своей значимости и необходимости наблюдение в обществознании демонстрирует те же самые принципиальные недостатки, что и в других науках. Оставаясь в границах наблюдения, мы не сможем изменить объект в интересующем нас направлении, регулировать условия и ход изучаемого процесса, воспроизводить его настолько многократно, насколько это требуется для завершенности наблюдения. Существенные недостатки наблюдения в значительной степени преодолеваются в эксперименте.

Если наблюдение является по своему существу созерцающим, то в эксперименте рельефно вырисовывается его активный, преобразующий характер. В эксперименте мы вмешиваемся в естественный ход событий. Воспользуемся тем определением эксперимента, которое предложено В. А. Штоффом: "Эксперимент есть вид деятельности, предпринимаемой в целях научного познания, открытия объективных закономерностей и состоящей в воздействии на изучаемый объект (процесс) посредством специальных инструментов и приборов, благодаря чему удается: 1) изолировать исс-

334

ледуемый объект от влияния побочных, несущественных и затемняющих его сущность явлений и изучать его в "чистом" виде; 2) многократно воспроизводить ход процесса в строго фиксированных, поддающихся контролю и учету условиях; 3) планомерно изменять, варьировать, комбинировать различные условия в целях получения искомого результата" [1].

1 Штофф В. А. Проблемы методологии научного познания. М., 1978. С. 84-85.

Отвечая данному определению в целом, социальный эксперимент обладает в то же время, некоторыми существенными особенностями.

1. Социальный эксперимент носит конкретно-исторический характер. Эксперименты в области физики, химии, биологии могут быть повторены в различные эпохи, в различных странах, ибо законы развития природы не зависят ни от формы и типа производственных отношений, ни от национальных и исторических особенностей. Социальные же эксперименты, нацеленные на преобразование экономики, национально-государственного устройства, системы воспитания и образования и т.д., могут давать в различные исторические эпохи, в различных странах не только разные, но и прямо противоположные результаты.

2. Объект социального эксперимента (так называемая экспериментальная группа) обладает меньшей степенью изоляции от остающихся вне эксперимента подобных объектов (так называемой контрольной группы) и всех воздействий данного социума в целом. Здесь невозможны такие надежные изолирующие устройства, как вакуумные насосы, защитные экраны и т.п., применяемые в процессе физического эксперимента. А это значит, что социальный эксперимент, по сути дела, не может быть осуществлен с достаточной степенью приближения к, выражаясь языком науковедения, "чистым условиям". С этими обстоятельствами связана причина неудачи многих социальных экспериментов, например, опытов Ш. Фурье и его сторонников по созданию фаланг - своеобразных первичных ячеек нового, идеального и гармоничного (по мысли экспериментаторов) общества; опытов Р. Оуэна по образованию кооперативов и коммун в Англии и Америке; нашего отечественного опыта начала 60-х годов по массовому созданию школ-интернатов, замышлявшихся в качестве инкубаторов по выращиванию личностей коммунистического типа. Во всех этих случаях общая объективная социальная обстановка, нравственно-психологическая атмосфера скрадывали и, в конечном счете, сводили на нет предполагавшиеся и даже вроде бы уже в какой-то степени проглядывавшие результаты эксперимента.

3. Социальный эксперимент предъявляет повышенные требования к соблюдению "техники безопасности" в процессе его проведения по сравнению с естественно-научными экспериментами, где допустимы даже эксперименты, совершаемые методом проб и

335

ошибок. И хотя сегодня эта грань между экспериментом социальным и экспериментами в ряде отраслей естествознания (в генетике и биоинженерии, в атомной физике) стала менее резкой, в принципе она сохраняется. Речь идет об особой деликатности социального эксперимента, который в любой точке своего протекания, каждодневно и ежечасно оказывает непосредственное воздействие на самочувствие, благосостояние, физическое и психическое здоровье людей, вовлеченных в "экспериментальную группу". Недооценка любой детали, любой сбой в ходе эксперимента может оказать пагубное воздействие на людей, и никакими благи-ааи намерениями его организаторов оправдать это невозможно. Гуманистичность должна быть заложена в саму конструкцию исследовательского проекта и тщательно выверена еще до того как начнется осуществление эксперимента. Отсюда еще одно требование к социальному эксперименту, точнее - запрет, налагаемый на него.

4. Социальный эксперимент не вправе проводиться в целях получения непосредственно теоретического знания. Для понимания сущности этого запрета необходимо учитывать, что эксперимент имеет две функции - познавательную и прагматическую (прикладную). Скажем, когда академик И. П. Павлов и его ученики проводили свои знаменитые опыты на обезьянах и собаках, их непосредственной целью было нахождение физиологических закономерностей высшей нервной деятельности и создание соответствующей теории, хотя, разумеется, результаты экспериментов могли тут же использоваться и в прикладных целях. Иначе обстоит дело в обществознании. Ставить опыты (эксперименты) на людях антигуманно во имя любой теории, какой бы респектабельной и многообещающей она ни представлялась. Главная задача социального эксперимента - совершенствование общественной практики. Как же в таком случае он соотносится с теорией? Во-первых, социальный эксперимент должен иметь солидное теоретическое обоснование, в противном случае он перестает быть научным. А во-вторых, его результаты обязательно учитываются различными отраслями обществознания и стыковых с ним наук (медициной, архитектурой и т.д.). Но при этом, повторимся, подтверждение, опровержение или совершенствование теории ни в коей мере не превращается в самоцель эксперимента.

Главной задачей эмпирического уровня науки является накопление фактов. В латинском языке "factum" (от глагола facere - делать) означает "сделанное", "совершенное". В порядке рабочего определения можно сказать, что факт есть фрагмент уже состоявшейся действительности.

В науке термин "факт" употребляется в двух значениях: 1) факт как объективно существующее (или существовавшее) явление;

336

2) описание факта в контексте той или иной концепции. В свете этой двузначимости сразу же можно внести дополнение к только что данному рабочему определению. Сам по себе "сырой" факт (факт - событие), как правило, быстротечен и уходит в историческое прошлое. Его сохранение и включение в содержание науки происходит при помощи языка в так называемых фактофиксирующих предложениях. В связи с этим факт должен рассматриваться не просто как фрагмент действительности, а как такой фрагмент, который установлен человеком и хотя бы в общих чертах познан им.

Таким образом, в научной фиксации факта обнаруживается сплав объективного и субъективного, чем и должно определяться наше отношение к источникам, описывающим те или иные факты. С одной стороны, необходимо учитывать элемент субъективности в этих описаниях, связанный с политическими, религиозными, классовыми симпатиями исследователя, с общей атмосферой эпохи. Но, с другой стороны, этот субъективный налет не должен скрыть от нас объективное содержание описанного факта, ибо в противном случае мы невольно приходим к выводу, что исторический факт просто создается человеческим воображением.

В отечественной методологии истории такая трактовка факта в свое время получила заметное распространение с легкой руки Р. Ю. Виппера, который утверждал что "факты представляют наши мысленные опыты, а не реальные отношения самих вещей" [1].

1 Виппер Р. Ю. Несколько замечаний о теории исторического познания// Вопросы философии и психологии. СПб., 1900. № 53. С. 470.

В действительности же факты существуют объективно, они не исчезают по чьему-либо пожеланию, и мы на каждом шагу убеждаемся, что "факты - упрямая вещь". Правда, сам этот афоризм должен быть правильно понят. Есть факты и фактики. Когда мы в угоду своим политическим, идеологическим и прочим симпатиям либо в защиту своей концепции вырываем из цельной картины исследуемого (оцениваемого) отдельные, работающие на нас факты, последние перестают быть "упрямой вещью" и превращаются в фактики. В интересах достижения истины должна исследоваться вся система фактов, характеризующих существо данной эпохи (если исследуется историческая эпоха), данного общественно-экономического строя, деятельности данного исторического лица и т.д. Таким образом факты должны браться в системе, и сама систематизация фактов выступает как первый шаг к построению научной теории.

Спецификой исторических фактов является их уникальность, неповторимость. Если физик, химик, биолог могут вызвать заинтересовавший их факт "на бис", многократно воспроизвести его, то историк лишен такой возможности - он вынужден реконструировать прошлое в большинстве случаев по данным, полученным в

337

результате источниковедческого анализа (в качестве "меньшинства" случаев выступают данные непосредственно проведенных авторами археологических раскопок или социологических обследований). Отсюда чрезвычайно важная для исторической науки проблема отношения к источнику, которая отнюдь не сводится к установлению его подлинности и к пониманию его языка: необходимо установить достоверность фактов, описываемых в источнике.

Из уникальности, неповторимости исторического факта вытекает еще одно чрезвычайно важное требование к исследованиям в обществоведении. Исторический факт должен быть точно датирован, и так же точно должно быть установлено место его совершения, факт, лишенный пространственно-временных координат, вырванный тем самым из своих структурно-генетических связей, теряет исторический характер и упрощает сложную картину исторического процесса [1].

1 Подробно об этой проблеме см.: Пронштейн А. П., Данилевский И. Н.

Вопросы теории и методики исторического исследования.

2. ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ СОЦИАЛЬНОГО ПОЗНАНИЯ

По большому счету эмпирический уровень научного познания сам по себе не достаточен для проникновения в сущность вещей, в том числе в закономерности функционирования и развития общества. На определенном этапе, когда накоплено уже более или менее солидное, с точки зрения исследователя, количество фактов, встает, как мы видели, задача их классификации и систематизации. Тем самым обозначается и переход к теоретическому уровню познания.

Сказанное отнюдь не означает, что эмпирическое всегда безусловно предшествует теоретическому. Исторически это было, конечно, так. Наш первобытный предок мог начинать только с нуля. Никаких теорий, даже в виде первоначальных предположений, впереди его эмпирического опыта не было. Однако с появлением науки образуется самонаращивающаяся многозвенная цепочка, в которой теоретическое и эмпирическое постоянно меняются местами: новый эмпирический материал является причиной возникновения научных проблем и пытающихся их разрешить гипотез, а накопленный теоретический материал (в том числе синтезированные из него методологические принципы) определяют направление дальнейших эмпирических исследований, подходы к методике их проведения и к интерпретации полученных результатов.

Так обстоит дело и в обществоведении, в котором применяются практически все общенаучные методы познания (системно-структурный, сравнительно-исторический, моделирование, математизация, формализация, экстраполяция и т.д.). В то же время каждый из этих методов в социальных науках существенным образом мо-

338

дифицируется. На наиболее важных сторонах модификации мы сейчас и остановимся. Напомним, что ряд общенаучных методов (в том числе системный) уже рассматривался в связи с анализом конкретных проблем.

В целом ряде наук речь идет о познании не просто сложных и сверхсложных систем, но систем к тому же исторически развивающихся. Так обстоит дело в геологии, биологии, астрономии и, конечно, в науках об обществе. Знание истории изучаемого объекта не только придает любым научным выводам солидность и достоверность, но и позволяет понять тенденции дальнейшего развития, заглянуть в будущее. Короче говоря, пользуясь историческим методом, мы восстанавливаем "генеалогическое древо" объекта, добираясь до его корней. Как писал В. О. Ключевский, "изучая предков, узнаем самих себя. Без сознания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем пришли в мир, как и для чего живем, как и к чему мы должны стремиться..." [1].

1 Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. М., 1990. Т. 9. С. 375.

Для всех наук, изучающих исторически развивающиеся системы (эволюционная биология, историческая геология, история общества, языкознание и т.д.) в связи с этим ничем не заменимым оказывается исторический метод исследования, то есть такой метод, который отражает реальную историю объекта в ее конкретном многообразии, выявляет значимые исторические факты и стадии развития, что позволяет в итоге создать теорию объекта, раскрыть логику и закономерности его развития.

Необходимо различать исторический метод и принцип историзма, хотя они между собой неразрывно связаны и представляют, по существу, гносеологический и онтологический аспекты одних и тех же понятий: метод показывает пути изучения, а принципы представляют собой выводы об объективных характеристиках объекта, следующие из этого изучения. В свою очередь уже "добытые" принципы выступают в качестве предпосылок дальнейшего познания.

Одной из таких предпосылок исторического познания и выступает принцип историзма. Он включает в себя, с одной стороны, понимание развития как смены ряда этапов, каждый из которых рассматривается относительно завершенным, устойчивым и сопоставимым с другими этапами развития. С другой стороны, сами эти этапы рассматриваются как смена различных состояний одной и той же системы, и это сохранение элементов общности и преемственности позволяет выявить целостность изучаемого явления.

Таким образом, уже в принципе историзма, равно как и в историческом методе в целом, заложена потребность и возможность

339

перехода к теоретическому, логическому осмыслению изучаемого процесса. Действительно, вряд ли кто будет настаивать, что историю общества можно сводить к перечислению того, что, где и когда возникло и произошло. Выясняя "что? где? когда?", историк неизбежно задумывается над логикой обнаруженного, начинает понимать недостаточность исторического метода при всей его необходимости. Историческое должно дополниться логическим, найти в нем свое теоретическое завершение. Этому служит логический метод, который, в сущности своей является не чем иным, как тем же историческим методом, только освобожденным от исторической формы и от мешающих случайностей, то есть отражением исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме.

В связи с проблемой соотношения между историческим и логическим методами хотелось бы предостеречь от ее возможного упрощения, а следовательно, и огрубения. Иногда считают, что теория может быть только абстрактной, а история - только конкретной. Тем самым фактически отождествляют исторический метод с эмпирическим описанием и только логическому методу приписывают статус теоретического. В действительности же они взаимопроникают друг в друга, в связи с чем возникает возможность и целесообразность формирования такой "стыковой" научной дисциплины, как теоретическая история, противостоящей по своему смыслу эмпирической, фактографической истории. Если подойти к теоретической истории с точки зрения ее внутренней структуры и формы изложения, то обнаруживается, что по своей структуре теоретическая история в принципе не отличается от общепринятой в исторической науке, то есть в процессе анализа соблюдает хронологическую последовательность. Что же касается формы, то она уже не конкретно-эмпирична, а более или менее обобщающа, абстрактно-теоретична. Основная задача такого исследования - показать реальную историческую нить развития какого-либо социального института, общественной группы и т.д. (например, семьи, общины) в ее закономерности, начиная с генезиса и прослеживая все более поздние формы и ступени. При этом исследователя не интересуют конкретные зигзаги и отступления: он реконструирует историю объекта в ее наиболее существенных моментах [1].

1 См. об этом подробно: Добриянов В. С. Методологические проблемы теоретического и исторического познания. М., 1968. С. 148-159.

Под моделированием в философской литературе понимают такой метод научного познания, при котором исследование осуществляется не на самом интересующем нас объекте (оригинале), а на его заместителе, сходном с ним в определенных отношениях (на аналоге). Как и в других отраслях научного знания, моделирование в обществоведении применяется тогда, когда сам предмет недоступен для непосредственного изучения (скажем, вообще еще не существует - на-

340

пример, в прогностических исследованиях), либо это непосредственное изучение требует колоссальных затрат, либо оно невозможно в силу этических соображений.

И так же, как в других науках, модели, применяемые в процессе социального познания, бывают двух основных типов: материальные и идеальные (мысленные). Материальные модели в обществознании принимают форму реально-эмпирических. Такое название подчеркивает, во-первых, реальное существование объекта, избираемого в качестве модели; во-вторых, его функциональную принадлежность, использование как средства наблюдения и эксперимента в научном познании конкретных процессов социальной действительности [1].

1 См.: Каракозова Э. В. Моделирование в общественных науках. М., 1986. С. 8.

Примером такой модели в конкретных социологических исследованиях является так называемая выборочная совокупность, взятая в ее отношении к генеральной совокупности, то есть ко всему множеству социальных объектов, которые составляют предмет изучения. Изучать непосредственно все это множество (скажем, население миллионного и даже стотысячного города) немыслимо и нецелесообразно - нужно огромное количество анкетеров, большие финансовые средства, исследование затянется во времени. В таких случаях изучение проводится на выборочной совокупности объектов, которая должна отвечать всем требованиям, предъявляемым к моделям, и прежде всего - быть репрезентативной, то есть адекватно воспроизводить структуру генеральной совокупности с точки зрения тех ее характеристик, которые изучаются в исследовании.

Однако подавляющее число моделей в общественных науках составляют модели второго типа - идеальные, мысленные, среди которых, в свою очередь, выделяются две большие группы: знаковые модели и модели-образы. К знаковым моделям относятся все модели, построенные с помощью формализованных средств, и прежде всего - мысленные математические модели. В последние десятилетия математика прочно вошла в методику социально-гуманитарных исследований, соответственно получило права гражданства и математическое моделирование [2].

2 О применении математического моделирования в исторической науке см.: Математические методы в историко-экономических и историко-культурных исследованиях/ Под ред. И. Д. Ковальченко. М., 1977; Математические методы и ЭВМ в исторических исследованиях. М., 1985.

В качестве модели-образа в социальных исследованиях часто выступает уже имеющийся исторический опыт, многие черты которого являются типичными и способны реализоваться в других странах. При этом имеется в виду совпадение в модели и объекте исследования не только общих закономерностей функционирования и развития, но и основного механизма их осуществления. Вместе с тем модель вбирает в себя не только общие закономерности, но

341

и особенности, присущие данной подгруппе внутри группы однородных явлений. В то же время модель в отличие от исторического опыта той или иной страны не включает в себя единичного. Именно такими предстают перед нами модели, воплощающие исторический опыт буржуазных революций, с одной стороны, в Англии, с другой, - в Болгарии. Обе они означали переход от феодализма к капитализму, и таким образом тождество исходных и конечных точек налицо. Но их конкретно-историческое осуществление протекало по-разному. В Англии к середине XVII века сформировался развитой и массовидный капиталистический уклад, и возникшей политической власти буржуазии предстояло только закрепить и упрочить это развитие. В Болгарии же к 70-м годам прошлого века капиталистический уклад существовал только в зародыше, ибо турецкий гнет не просто препятствовал, но во многих случаях сводил к нулю развитие капитализма. Вот почему буржуазная революция в Болгарии начиналась с создания новой политической надстройки, которая приняла затем самое активное участие в формировании нового, капиталистического базиса. Эта ("болгарская") модель буржуазной революции оказывается и сегодня истинной для многих слаборазвитых стран.

Специфичным для обществознания является использование метода исторических параллелей. В определенной степени этот метод представляет собой модификацию общенаучного метода аналогии, но модификацию, как мы увидим, весьма существенную.

В формальной логике аналогией называется такой вид умозаключения, когда на основе сходства в ряде существенных признаков между двумя или несколькими предметами делается вывод о наличии у интересующего нас предмета признака, характерного для других сравниваемых предметов. Умозаключение по аналогии имеет следующую форму:

Предмет А имеет признаки а, б, в, г, д, е

Предмет Б имеет признаки а, б, в, г, д...

Следовательно: предмет Б, возможно, имеет признак "е".

В чем же состоят особенности применения этого метода в общественных науках?

Во-первых, аналог изучаемых природных явлений может быть моделирован в физической форме, а при исследовании социальных процессов и феноменов аналог может уже не существовать и даже не может быть воспроизведен. В связи с этим аналогом изучаемого явления выступают часто знания о сходных прошлых событиях.

Во-вторых, в историческом процессе нет полной повторяемости событий и явлений. В лекциях по философии истории Гегель отмечал: "Правителям, государственным людям и народам с важно-

342

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться: