Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Уйма в город на свадьбу пошла
Вот моя старуха сердится за мои рассказы, корит — зачем выдумываю. А ежели выдумка — правда? Да моя-то выдумка, коли на то пошло, дак верней жониной правды. К примеру хошь: стоит вот дом, в котором живу, в котором сичас сижу. По-еенному, по-жониному, дом на четвереньках стоит, — на четырех углах. А по-моему — это уж выдумка. Мой дом ковды как выстанет, и все по-разному. В утрешну рань, коли взглядывать мельком, дом-то после ночи, после сна при солнышке весь расправится, вздынется да станет всяки шутки выделывать: и так и сяк повернется, а сам довольнехонек, окошками светится, улыбатся. Коли в дом глазами вперишься, то он стоять будет как истукан, не шевельнется, только крыша на солнце зарумянится. Глядеть надо вполглаза, как бы ненароком. Да что дом! Баня у меня и вся-то никудышна, скособочилась, как старуха, да как у старухи-табашницы под носом от табаку грязно — у бани весь перед от дыму закоптел. Вот и было единово это дело: глянул я на баню вполглаза, а баня-то, как путева постройка, окошечком улыбочку сосветила, коньком тряхнула, сперва поприсела, потом подскочила и двинулась и пошла! Я рот разинул от экой небывалости, в баню глазами уставился, — баня хошь бы что: банным полком скрипнула да мимо меня ходом. Гляжу — за баней овин вприпрыжку без оглядки бежит, баню догонят. Ну, тут и меня надо. Скочил на овин и поехал! А за мной и дом со свай сдвинулся, охнул, поветью, как подолом, махнул, поразмялся на месте — и за мной. По дороге как гулянка кака невиданна. Оно, может быть, и не первой раз дело эко, да я-то впервой увидал. Домы степенно идут, не качаются, для форсу крыши набекрень, светлыми окошками улыбаются, повети распустили, как наши бабы — сарафанны подолы на гулянке. Которы домы крашены да у которых крыши железны — те норовят вперед протолкаться. А бани да овины, как малы робята, вперегонки. — Эй вы, постройки, постойте! Скажите, куды спешите, куды дорогу топчете? Домы дверями заскрипели, петлями дверными завизжали и такой мне ответ дали: — В город на свадьбу торопимся. Соборна колокольня за пожарну каланчу взамуж идет. Гостей уйму назвали. Мы всей Уймой и идем.
Свадьба
В городу нас дожидались. Невеста — соборна колокольня — вся в пыли, как в кисейном платье, голова золочена — блестит кокошником. Мучной лабаз — сват — в удовольствии от невестиного наряду: — Ах, сколь разнарядно! И пыль-то стародавня. Ежели эту пыль да в нос пустишь — всяк зачихат. Это слово сватово на издевку похоже: невеста — перестарок, не перву сотню стоит да на постройки заглядыватся. Сам сват — мучной лабаз — подскочил, пыль пустил тучей. Городски гости расфуфырены, каменны домы с флигелями пришли, носы кверху задрали. Важны гости расчихались, мы в ту пору их, городских, порастолкали, наперед выстали — и как раз впору. Пришел жених — пожарна каланча, весь обшоркан, шшикатурка обвалилась, покраска слиняла, флагами обвесился, грехи припрятал. Наверху пожарной ходит, как перо на шляпе. Пришли и гости жениховы — фонарны столбы, непогашенными лампами коптят, думают блеском-светом удивить. Да куды тут фонариному свету супротив бела дня, а фонарям сухопарым супротив нашей дородности. Тут тако вышло, что, свадьба чуть не расстроилась ведь. Большой колокол проспал: дело свадебно, он все дни пил да раскачивался, — глаза не вовсе открыл, а так вполпросыпа похмельным голосом рявкнул: — По-чем треска? — По-чем треска? Малы колокола ночь не спали, тоже гуляли всю ночь, — цену трески не вызнали и наобум затараторили: — Две ко-пей-ки с по-ло-ви-ной! — Две ко-пей-ки с по-ло-ви-ной! На рынке у Никольской церквы колоколишки — робята-озорники — цену трески знали, они и рванули: — Врешь, врешь — полторы! — Врешь, врешь — полторы! Большой колокол языком болтнул, о край размахнулся: — Пусть молчат! — Не кричат! — Их убрать! — Их убрать! Хорошо ишшо, други соборны колокола остроглазы были, наши приносы-подарки давно высмотрели и завыпевали: — К нам! К нам! — С пивом к нам! — К нам! К нам! — С брагой к нам! — К нам! К нам! — С водкой к нам! — К нам! К нам! — С чаркой к нам! — К нам! К нам! Невеста — соборна колокольня — ограду, как подол, за собой поташшила. Жених — пожарна каланча — фонарями обставился да кой-кому из гостей фонари наставил. И пошли жених и невеста круг собору. Что тут началось-повелось! Кто «Во лузях» поет, кто «Ах вы, сени, мои сени». Колокола пляс вызванивают. Все поют вперегонки и без оглядки и без удержу. Время пришло полному дню быть, городскому народу жить пора. А домы-то все пьяным-пьяны, от круженья на месте свои места позабыли и кто на какой улице стоит — не знают. Тут пошла кутерьма, улицы с задворками переплелись! Жители из домов вышли, кто по делам, кто по бездельям, и не знают, как иттить. Тудою, сюдою али этойдую? Мы, уемски, домой весело шли. По дороге кто вдоль, кто поперек останавливались, дух переводили да отдыхали. В ту пору ни конному, ни пешему пути не было. Я на овине выехал, на овине и в Уйму приехал. Дом мой уж на месте стоит. Баня в свое гнездо за огородом ткнулась — спит пьяным спаньем, окошки прикрыла, как глаза зажмурила. Я в избу заглянул, узнать — как жона, заприметила ли, что в городу с домом была? Жона-то моя, пока в дому мимо лавок в красном ряду кружила, — себе обнов накупила, в новы обновы вырядилась, перед зеркальцем поворачивается — на себя любуется. И я засмотрелся, залюбовался и говорю: — Сколь хороша ты, жонушка, — как из орешка ядрышко! Жона мне в ответ сказала: — Вот этому твоему сказу, муженек, я верю.
Морожены волки
На что волки вредны животны, а коли к разу придутся, то и волки в пользу живут. Слушай, как дело вышло из-за медведя. По осени я медведя заприметил. Я по лесу бродил, а зверь спать валился. Я притаился за деревом, притаился со всей неприметностью и чуть-чутошно выставился — посматривал. Медведь это на задни лапы выстал, запотягивался, ну вовсе как наш брат мужик, что на печку али на полати ладится. А мишка и спину и бока чешет и зеват во всю пасточку: ох-ох-охо! Залез в берлогу, ход хворостинками заклал. Кто не знат, ни в жизнь не сдогадатся. Я свои приметаны поставил и оставил медведя про запас. По зиме охотники наезжают не в редком быванье, медведей только подавай. Вот и зима настала. Я пошел проведать, тут ли мой запас медвежий? Иду себе да барыши незаработанны считаю. Вдруг волки. И много волков. Волки окружили. Я озяб разом. Мороз был градусов двадцать. Волки зубами зашшелкали — мороз скочил градусов на сорок. Я подскочил, — а на морозе, сам знашь, скакать легко, — я и скочил аршин на двадцать. А мороз уж за полсотни градусов. Скочил я да за ветку дерева и ухватился. Я висну, волки скачут, мороз крепчат. Сутки прошли, вторы пошли, по носу слышу — мороз градусов сто! И вот зло меня взяло на волков, в горячность меня бросило. Я разгорячился! Я разгорячился! Что-то бок ожгло. Хватил рукой, а в кармане у меня бутылка с водой была, — дак вода-то скипела от моей горячности. Я бутылку выташшил, горячего выпил, — ну, тут-то я житель! С горячей водой полдела висеть. Вторы сутки прошли, и третьи пошли. Мороз градусов на двести с хвостиком. Волки и замерзли. Сидят с разинутыми пастями. Я горячу воду допил. И любешенько на землю спустился. Двух волков на голову шапкой надел, десяток волков на себя навесил заместо шубы, остатных волков к дому приволок. Склал костром под окошком. И только намерился в избу иттить — слышу, колокольчик тренькат да шаркунки брякают. Исправник едет! Увидал исправник волков и заорал дико (с нашим братом мужиком исправник по-человечески не разговаривал): — Что это, — кричит, — за поленница? Я объяснил исправнику: — Так и так, как есть, волки морожены, — и добавил: — Теперича я на волков не с ружьем, а с морозом охочусь. Исправник моих слов и в рассужденье не берет, волков за хвосты хватат, в сани кидат и счет ведет по-своему: В счет подати, В счет налогу, В счет подушных, В счет подворных, В счет дымовых, В счет кормовых, В счет того, сколько с кого! Это для начальства, Это для меня, Это для того-другого, Это для пятого-десятого, А это про запас! И только за последнего волка три копейки швырконул. Волков-то полсотни было. Куды пойдешь, кому скажешь? Исправников-волков и мороз не брал. В городу исправник пошел лисий хвост подвешивать. И к губернатору, к полицмейстеру, к архиерею и к другим, кто поважней его, исправника. Исправник поклоны отвешиват, ножки сгинат и говорит с ужимкой и самым сахарным голоском: — Пожалте волка мороженого под ноги заместо чучела! Ну, губернатор, полицмейстер, архиерей и други-прочие сидят-важничают — ноги на волков поставили. А волки в теплом месте отошли да и ожили! Да начальство — за ноги! Вот начальство взвилось! Видимость важну потеряло и пустилось вскачь и наубег. Мы без губернатора, без полицмейстера да без архиерея с полгода жили, — ну, и отдышались малость.
Своим жаром баню грею
Исправник уехал, волков увез. А я через него пушше разгорячился. В избу вошел, а от меня жар валит. Жона и говорит: — Лезь-ко, старик, в печку, давно не топлена. Я в печку забрался и живо нагрел. Жона хлебы испекла, шанег напекла. Обед сварила и чай заварила — и все одним махом. Меня в холодну горницу толконула. Горница с осени не топлена была. От моего жару горница разом теплой стала. Старуха из-за моей горячности ко мне подступиться не может. Старуха на меня водой плеснула, чтобы остынул, а от меня только пар пошел, а жару не убыло. Тут меня баба в баню поволокла. На полок сунула — и давай водой поддавать. От меня пар! От меня жар! Жона моется-обливается, хвошшется-парится. Я дождался, ковды баба голову намылит да глаза мылом улепит, из бани выскочил, чтобы домой бежать. А меня уж дожидались, моего согласья не спросили, в другу баню поташшили. И так по всей Уйме я своим жаром бани нагрел! Нет, думаю, пока народ в банях парится, я дома спрячусь — поостыну.
|
Последнее изменение этой страницы: 2019-04-21; Просмотров: 289; Нарушение авторского права страницы