Женщины. Сказывают, что царская дочь как селиночка-поляниночка одета и тоже не сводит безумных глаз с девичьего лиха.

Девий бог

Посвящается Т.

Первое

Дочь князя-Солнца. Мамонько! Уж коровушки ревьмя ревут, водиченьки просят, сердечные. Уж ты дозволь мне, родная, уж ты позволь, родимая сбегаю я за водицей к колодцу, напиться им принесу, сердечушкам-голубушкам моим. Не велика беда, если княжеской дочке раз сбегать до колодца за водой идучи, не перестану я быть дочерью Солнца, славного князя Солнца. И плечи мои не перестанут быть нежными и белыми от коромысла. А со двора все ушли слуги нерадивые, кто куда.

Боярыня. Сходи, родная, сходи, болезная. И что это на тебя причуда какая нашла? О коровушке заботу лелеешь! То, бывало, жемчуга в воду-реченьку кидаешь — а стоят коровушек они, — или оксамиты палишь на игрищах у костров — а стоят жемчугов они, а то о коровушках заботу лелеешь. Иди, доня, пойди, напой их! Только зачем это кику надела с жемчужной укой? Еще утащит тебя в реку из-за нее водяной, и достанешься ты не морскому негуту, а своей родной нечисти. Или боднет тебя буренушка, а и страшная же она!

Молва, дочь князя-Солнца. О, мамо, мамо! Буду идти мимо Спячих, и нехорошо, если увидят меня простоволосой. Лучше жемчужную кику иметь, идя и по воду для коровушек.

Мать Молвы. Иди, иди, Незлавушка, иди, иди, красавица! (Целует ее, склоненную, с распущенными волосами, в лоб. Княжна, раскрасневшись, с лицом постным и отчаянным, уходит.) Только почему я коровьего мыка не слышу? Или на старости глуха стала? (перебирает в ларце вещи).

(Вбегает старуха, всплескивая руками.)

Старуха. О, мать-княгинюшка! Да послушай же ты, что содеялось! Да послушай же ты, какая напасть навеялась! Не сокол на серых утиц, не злой ястреб на голубиц невинных, голубиц ненаглядных, голубиц милых, — Девий-бог, как снег на голову. Девий-бог, он явился. Девий-бог.

Боярыня (в ужасе). Девий-бог! Девий-бог!

Старуха. Явился незваный, негаданный. Явился ворог злой, недруг, соколий глаз. С ума нас свести, дур наших взбесить. О, сколько же бед будет! Иные будут, шатаясь, ходить, делая широкими и безумными от счастья глаза и твердя тихо: "он, он". Другие, лапушка моя, по-разному не взвидят света.

Княгиня. Ах ты, напасть какая! Ах ты, туча на счастье наше. На счастье наше золотое, никем не поруганное, никем не охаянное, не позоренное. Уж я ли не наказывала Белыне: чуть проведаешь, что лихо девичье в городе, — ворота на замок, на замок резные, а ключ либо в воду, либо мне. Да собак позлее пусти по двору, чтобы никто весточки не мог передать, той ли записочки мелкочетчатой. То-то коровушкам пить захотелось! То-то в жемчугах идти нужда стала. И девки разбежались все. О, лукавая же, ненаглядная моя! И истрепала бы ее ненаглядные косы, если бы не любила пуще отца-матери, пуще остатка дней ее, золотую, и золотую до пят косу. И лишь равно мил сине-черный кудрями Сновид. Но он на далеком студеном море славит русское имя.

(Входят другие женщины, всплескивая руками.)

Женщины. Сказывают, что царская дочь как селиночка-поляниночка одета и тоже не сводит безумных глаз с девичьего лиха.

А говорят, красоты несказанной, ни сонной, ни сказочной, а своей.

А и седые срамницы, сказывают, есть, и тоже не сводят безумных глаз с голубоокого. А он хотя бы посмотрел на кого. Идет и кому-то улыбается. А и неведомо, кому. Берет из-за пояса свирель и поет, улыбаясь. А и зачем поет, а и зачем поет, и откуда пришел, и надолго ли, — неизвестно. И куда — неслыханно, незнаемо. И куда идем — не знаем. Уж не последние ли времена пришли? Нет, в наше время знали стыд, и девушки не смели буйствовать, ослушиваясь родительской воли. А ныне, куда идем — неизвестно. Уж, знать, последние времена наступают.

Ах, седые волосы, седые волосы!

Старуха. Что, княгиня, задорого отдашь серебряное зеркало? Дай посмотрю, может быть, облюбую и любую дам за него цену. Греческой работы. А из Фермакопеи?

Доброслава. Хоть раз взглянуть на него, какой он из себя.

Княгиня Гордята. Нет, пошла бы к Спесивые Очи, да не на кого двор оставить.

Девушки.

Нам сказали, что ты бог,

А мы не верим, а мы не верим!

Молва. Мамонько, мамонько, к нему подошла царская дочка и, открыв покрывало, сняла, чтобы он поцеловал ее. Но он только посмотрел на нее и улыбнулся, как не знаю, как дитя. А она еще веселее стала скакать и еще веселее бить в ладоши.

Убийцы, устремленные вперед диким порывом, остановились, точно просыпаясь, и смотрят, так как повернули на них железо мечей, обнажив их, защищающие их шлемоносицы и лезвие мечей женихов у самого строя невест.

Несколько шагов отделяют строй невест в латах с звездами и солнцами на груди и гребнистых шишаках на золотых рассыпавшихся волосах и ряд мечей остановившихся в разбеге женихов. Что будет? Что станет? Но смотрите, Гордята выбегает из толпы к дому с руками, протянутыми в ужасе, и седыми выбившимися волосами; возвращается во главе слуг и заполняет пространство между теми и другими. С другой стороны главный жрец Перуна, сопровождаемый седовласыми, идет, заставляя наклонять головы до земли и падать на землю богомольных. Все склоняются, и самые девушки в шишаках, головами до земли. Он быстро проходит между их рядов, не останавливаясь, и доходит до причины смуты, который стоит, ожидая. И, наклонясь, говорит ему священные слова. Юноша передает ему свирель и, поклонясь, идет за быстро удаляющимся стариком.

Ты был с нами,

Мы молились тебе!

Ты ушел от нас,

Мы будем помнить о тебе!

Седые слуги, смотрите, смотрите!

Толпа. Встают с коленопреклонения и, поддерживая под руки залитую слезами Гордяту, близкую к обморочному состоянию, с упавшей на плечи головой ведут через опустевший луг к славному княжьему двору. Проносят безнадежно повисшего руками со склоненной головой умирающего Ручья.

Второе

Руд и Рох. Да, разрезается.

Жрец. О Перун, суди чудесным мечом, карающим сказавшего неправду!

Толпа. Вон, вводят раба.

Одни. Мы не знаем, кто он. Он пришел смутить нас. Он заставил девушек, с мечами и в шишаках, устремиться против едва не вступивших в битву с девичьей ратью Женихов. Он покрыл кровью семьи, заставляя в распре женихов выступать против братьев невест. И братья краснили латы друг друга, обрызгивая их кровью. Он прекратил торговлю и ходьбу на многих улицах. Он подверг расхищению наши жилища, когда все ушли. Он разорил многие роды, заставляя девушек в исступлении рассеивать по земле нити жемчуга и бросать в воду серебряные кики.

Жрец. Кто ты, о Девий-бог?

Девий-бог (сохраняя неизменную улыбку). Вы хотите, здесь стоящие, чтоб я сказал, что я человек. Хорошо, я говорю: я — человек.

(Меч падает, не поражая Девьего-бога, и остается лежать у его ног.)

Жрец (наклоняясь, целует меч, лежащий у ног Девьего-бога, потом подымаясь). О, князья Страх и Ужас, возьмите меч и положите в руки Перуну. (К отроку.) Быть может, ты скажешь, что ты бог?

Девий-бог (наклоняя голову с улыбкой, чуть слышно). Да.

(Все жрецы, князья, толпа припадают взглядами к мечу. Жрец молчит, смотря, выжидая и подняв руки. Взоры всех, следя за мечом, подымаются все выше и выше.)

Жрец. Он не упал.

Толпа. О! О! О!

Кто-то. Слышите! Слабый женский голос, несущийся из толпы: "Бог". И всюду многие с внезапной верой восклицают: "Он бог!" И уже рождается какая-то буря голосов, то утихающая, то разрастающаяся, сливающаяся в один голос: "Он бог!"

Девий-бог (с улыбкой). Нет, я человек.

Третье

(У князя-Солнца)

Гордята (к Молве). И тебе не стыдно! Уж солнце закатилось, уж заря потухла, а ты только возвращаешься. Уж наше сердце истомилось, тебя ожидаючи.

Молва. А, мамо, что было! В то время как казнили Неведомого, принявшего образ Девьего-бога, мы с ним весело проводили время на холмах, за городом. Он достал где-то подсолнечник и сидел с ним в руке на холме и, отрывая лепестки, гадал, сколько нам лет. После мы пели, плясали, кружились вокруг него и костров, а когда мы ушли, то пришли нищие и собрали много жемчуга, который мы насыпали, срывая с себя, ему в руку, а он бросал, следя за полетом, и смеялся, когда полет был красив, и лалы, блеснув, рассыпались по земле. Нам всем было очень приятно отдавать жемчуг, но совсем не приятно, когда эти противные нищие собрали и надевали на шеи с кожей грубой, как колено верблюда.

Гордята. А твои жемчуга где? Как, ты тоже раскидала жемчуг!

Молва. Конечно! Неужели я останусь сидеть как глупенькая, когда все подходили и насыпали ему жемчуг в руку.

Молва. Мы все думали, что это был просто человек, и не могли понять, зачем его судили. Так как юноши объединились в общем замысле убить его тайно, во время сна, то его охраняет отряд медью облаченных подруг, и он заснул со своим подсолнечником, окруженный неспящими с блестящими при луне латами и шлемами. Его невозможно найти, так как он скрылся, окруженный девичьей ратью в Священной Роще на бесовых холмищах. И то место со всех сторон окружено деревьями.

Гордята. А как он одет?

Молва. Во-первых, он не расстается со своей дудкой, которую он срезал из тростника, которому молится. Затем в белую рубашку и белые портки, белые онучи и лапти. За поясом у него свирель и гребень и ножик для срезания луков, из которых он учил нас стрелять.

Старый князь. Молодчик.

Третье

Остальные. Мы согласны.

Председательствующий. Мы решили переселиться в души наших предков. Для этого мы перешли в прошлое на 11 веков. Но пришел он и смутил наш покой. Мы обсуждаем способы, опираясь на меч, восстановить покой.

Четвертое

Одна. Благодарствуем.

Я латница. Кто это между нами? Она появилась вдруг там, где она сейчас, ниоткуда не приходя. Смотрите, смотрите, я через нее прохожу, и она возникает тотчас за мной. В руке ее копье, а на стане легкий плащ.

Все. Да, держит.

О, несправедливая, злая Судьба. О, бедные, бедные мы. Не оставить ли нам его? Не пойти ли к нашим близким, братьям и сестрам, оплакивающим нас, сидя у вечернего огня. Нет, потому что и горе наше — сладчайший мед, который мы когда-нибудь пили, и несправедливо оставить его одного в темной роще с цветком в руке, среди, может быть, подстерегающих убийц. Идемте по темной роще, подымаясь и спускаясь по холмам, и пусть изображения богов, смотрящих с веток, будут свидетелями верности девичьей рати ему, несравненному, ему, ненаглядному.

И кто сел, молчаливо сел у кормы, благодаря чему челн сам идет поперек волн, без помощи чьих-либо весел? То Рок. То, видно, он принял на себя труд перевозчика, чтобы облегчить нам выполнение его указаний.

Лейтесь за нами, струи, и донесите о нас печальную весть нашим семьям, так как мы плывем ведомые Роком. Но река надвигается туда, где раньше была улица. И вот уже мы на суше. Но что? Не ищущие ли везде убийцы мелькнули сзади нас? Сестры, сестры, пора нам доказать, что не напрасно эти руки взяли меч и что не робкое сердце защищают эти латы. Ах, как ярок свет светочей, и это Рок, что каждая из нас встретила здесь своего оскорбленного поклонника.

Начальник дозора. Вам же, латницы, повелено прекратить ночные сборища и вернуться в ваши семьи и быть снисходительней к земным юношам и быть ласковей до их домогательств. Сейчас же можете перенести его в частное жилище и ухаживать за ним и исполнить все, что повелевают вам сострадание и ваша природа по отношению к тому, над которым тяготеет рок. Идите, княжеские и царские дочери, в ваши жилища.

Воины дозора. О, прекрасное зрелище! Прекраснейшие девушки знаменитейшего племени в латах и с мечами и с шишаками на голове, озаренные пламенем колеблемых светочей!

Мы думали, что только в сказках и божественных истинах возможно это. Но и невозможное бывает. И тот жалкий, жалкий! Несчастный, несчастный! Вчера счастливейший, сегодня несчастнейший из смертных, лежащий на земле с лицом, поднятым к небу, и с кудрями, смешанными с грязью.

Учитесь, люди, горечи земного, даже когда оно личина!

Пятое

(Башня-пристройка.)

Любава (перечитывая письмо). "Вчера я встретилась с безумцем, который протянул мне цветок. Испуганная нечаянным движением светоча, я спалила осторожно цветок и, вероятно, испугала его, потому что он испустил стон, похожий на те, которые издаются во сне. Может быть, это был Девий-бог. По крайней мере, за ним стояло много девушек в латах со светочами в руках, столь прекрасных и знатных, что я могла пройти мимо них только с потупленными глазами. Они же бросали на меня взгляды ненависти и презрения. Если это тот отрок, о котором я так много слышала, то я, вероятно, заслужила взгляды.

„Страшно мне бродить одной по тропинкам судеб", — как говорил мой учитель.

Вчера я встретилась еще с одним юношей (это было до того) и сегодня жду с ним новой встречи. Сердце сладко бьется. Хотя я на той высоте и на той тропе, откуда падают только со смертью. Всего лучшего, Зорелюба. Передай также лучшие пожелания брату Сновиду и попроси его приехать, чтоб быть свидетелем моего счастья или несчастья." Всё. О старушке Весенние Глазки не упомянула, но это потом.

Ведь не по своей же воле юноша с повязанными глазами шел ко мне, презрев столько опасностей, из темной рощи, где под изображениями богов его подстерегали, может быть, убийцы. Так и мое сердце не покоится ли в чьих-то сильных руках? Но оно доверчиво и не бьется сильнее обыкновенного.

Что будет, что будет сегодня? Не надеть ли мне другое платье? Нет, в детстве меня приучали к скромности, и то платье, которое на мне, не превышает моих понятий о строгом и благородном вкусе. Пойду такой, какой я одета сейчас. (Запирает на ключ дверь и идет по дороге). Мне нужно пройти мимо города на холме по тропинке среди рощ сосен и дубов, где храм Черной Смерти.

О, какое страшное имя! Но почему только сейчас заметила я его? Только произнесла, и уже все окрасилось в темный цвет и стало мрачным. Нет, нельзя быть такой ветреной. Вот и подъем на гору. Но кто это, предшествующий толпе старцев и детей, со взором прекрасным и страшным, нет, не страшным — ужасным? Отчего его черный взгляд прикован ко мне?.. Почему черты его исполнены какого-то совета бежать и каким-то гневом? Почему его глаза исполнены той же ненавистью, которой горели вчера глаза девушек в латах. Или бежать мне, страшась этого взора? Или бежать мне без оглядки и с протянутыми вперед руками по склону зеленого холма от этого взгляда? Или бежать мне? Но ведь это он! Это он! Что так страшно изменило его взгляд? Нет, с горькой решимостью замкну свое сердце и пойду навстречу неумолимому взгляду и встречу его поцелуем, как с утра велит мое сердце. Ты, сияющий вдали! Я иду к тебе. Но не та же ли толпа девушек показывается там? И не этот ли вчерашний стоит там со взглядом ужасным и вот опускается на колени и поникает волосами до земли и снова встает, закрывает лицо руками и смотрит глазом ужасным и плачет? И почему кто-то машет руками с отчаянным видом — тот самый дальний?…

И почему какая-то хромая уродливая старушка, со взором злобным, стремится с поля пересечь мне путь и кричит, чтоб я остановилась, явно желая опередить меня. Нет! О, как прекрасен Девий-бог, ныне стоящий без повязки, с лицом печальным и впереди своих хранительниц!

И кто все превзошел собой? Но для чего все нарастает печаль и бешенство в печальных и одиноких глазах и искривляется страданием? Он замедляет шаг, задерживая ноги явно, чтобы дать старухе, горбатой и уродливой, опередить меня; но я сама устремляюсь вперед, я сама поспешаю навстречу ему, убыстряя шаги к нему, единственному, допустившему такое соревнование. Но я ближе, но я вижу, как загораются глаза такой силой прощенья, такой любовью, после которой самое ужасное простимо и легко.

О, я вспоминаю обряды Чумноуста и, гордая, иду навстречу им. Только отчего рыдает Девий-бог, поднося к голове руку, и слезы на глазах девушек в латах?

Прочь, прочь, костлявая старушка, хватающая меня за руку… Ты видишь, я отталкиваю тебя, заставляю тебя со смехом падать на землю. Но ты задерживаешь меня, хватаясь за полу. Напрасно!

Хор присутствующих. Свершилось! О, почему не старец, не больной, не преступивший законов совести?

Почему красивейшая девушка, отвергшая, побуждаемого роком, домогательства Девьего-бога, его, который был равнодушен ко всем земным, бросавшим на его пути ожерелья, встречается ему на этом пути, неся "да" осужденному молчать.

Ее час сочтен!

Напрасно взоры всех говорили ей: "Беги!" Напрасно лица других изображали ужас и печаль. Напрасно дальний машет ей рукой, указывая ей путь жизни, последний из возможных.

Напрасно старалась опередить старая и тяготившаяся жизнью женщина!..

Она была осуждена!

Ныне она в руках жрецов, отравленная вечно молодым лобзаньем Чумногуба, переданным ей ужасно из уст в уста юношей. Ей дадут противоядие, и на полчаса она будет весела и жива. А юноша уже мертв. Мертвый лежит он у ее ног. Кончен данный ему срок быть не мертвым. Так кончилась игра двух смертных.

Девий-бог. Вы, сердцами которых я, пренебрегая, играл, вы, бывшие свидетелями ужасной ночи, вы, охранявшие меня от ночных убийц!

Я поведу вас на вершины гор, и на хребет моря, и в ущелья подземного царства. Я буду будить вас на утренней заре и, баюкая, усыплять на вечерней. Морская волна не сумеет более точно отразить звезды, чем я ваши желающие души.

Жрецы. Увы, сблизилось то, что мы ожидали. Пора нам удивляться себе. Так как никому не известно более будущее, чем нам, но и мы остаемся верны року, и не вам, земные девушки, а богу Чумноусту достоит наш последний поцелуй. Мы совершаем древле обещанное и возвещанное. И не удивляйтесь нам, так как мы тоже заимствуем свои силы не у людей. Мы хотим быть достойными наших богов.

(Жрецы в белых одеждах быстро пробегают мимо бога и, целуя его в губы, скатываются вниз по ступеням мертвые.)

Знайте об этом.

Присутствующие. Уже умолк главный жрец, уже прозвучали закрывшие лицо руками, а жрецы все еще продолжают свой страшный бег мимо лобзающего кумира, и вот уже последний из них низвергся, скатываясь, с красными глазами, белой бородой, по ступеням храма. И все тихо. Одни стоят с завернутой в плащ головой или же с заслоненными от ужаса глазами, другой, с дерзко протянутой рукой, устремляется к кумиру, и тот падает, шатаясь, в бездну, и бородатый еврей с мешком змей, растерявшись, остается на месте. Но легким движением кто-то отсекает ему голову, и она лежит, шевеля веками, среди расползающихся с шипом змей.

Цари. Свершилось. Обреченными выполнен заданный им урок, живые же смотрят на них и поучаются. Вы же, безумные юноши, сложите мечи и копья. Не вам дано право карать и миловать. Тот же, на кого направлена ваша молодая ярость, пусть уйдет отсюда в изгнание. Волны, которые бьются о подножие этой горы, донесут его до теплого моря, где в скитаньях со своими спутницами он найдет конец светлый и чудесный, какой возвещен ему в древних сказках. Спросите его, открывающие свои головы от плащей и рук, принимает ли он наш суд?

Девий-бог (подымая голову). Да.