Ограничение нижней границы цены

Пару лет назад я отправился к своему другу Дику, чтобы показать ему проект закона, над которым в то время работал. Дик — убежденный сторонник интервенционизма. Поскольку в проекте речь шла о новой схеме оказания государственной помощи неимущим, я был уверен, что он его одобрит. Мое предложение заключалось в следующем.

Сегодня многие корпорации в нашей стабильной экономике остались в стороне от всеобщего процветания. Это могут быть ветераны устаревших отраслей, которые оказались не в состоянии перестроиться в достаточной мере для плавного перехода в электронную экономику. Это могут быть и молодые компании, делающие первые шаги в отрасли, чьи мелкие акции недооцениваются инвесторами. Возможно, некоторые компании не по собственной вине переживают на редкость неудачный период: умер генеральный директор, разорился основной заказчик или же новый продукт от конкурента превзошел по всем статьям то, что производили они.

Множество наемных работников, поставщиков, инвесторов и заказчиков рассчитывают именно на эти предприятия. А они тем временем бедствуют всего лишь из-за недостатка капитала. При достаточном финансировании, они могли бы вложить средства в новые заводы или современную технологию и, в результате, помочь другим участникам экономики, покупая больше их товаров, поставляя им более качественную продукцию или же предоставляя рабочие места с более высокой заработной платой. Оказание помощи этим компаниям будет не только жестом милосердия, но и поможет экономике в целом за счет повышения покупательной способности.

В связи с этим у меня предложение. Я рекомендую государству ограничить в целом по стране минимальный уровень курсов акций. По моим предварительным расчетам, вполне подходящим мог бы стать уровень в 10 долларов за акцию. Сразу после принятия моего закона будет запрещено покупать или продавать акции любой компании по ценам ниже установленной суммы. (Разумеется, уровень в 10 долларов за акцию должен относиться ко всем акциям, находящимся в текущем обращении, — нельзя допустить, чтобы беспринципные эксплуататоры пытались обмануть закон, вынуждая компанию производить обратное дробление акций или же выкупать собственные акции.)

Результаты действия этого закона были бы исключительно благотворны. Теперь, для того чтобы увеличить капитал, наиболее нуждающимся корпорациям не потребуется инвестиций со стороны какой-либо другой компании. Имея возможность выпускать акции хотя бы по минимальной цене, они довольно быстро улучшат показатели прибыльности. Приток средств в эти предприятия будет пронизывать всю экономику, способствуя повсеместному процветанию.

— Погоди-ка, Джин, — сказал Дик. — Ты это серьезно?

— Да, вполне, — подтвердил я. — А разве это не стоящая идея?

— Ну, прежде всего, никуда не годится твое утверждение по поводу «резкого роста покупательной способности». Если кто-то покупает эти акции по новой минимальной цене, то денег у них будет меньше, чем они имели бы при старой, более низкой цене. Фактически у них будет меньше денег настолько, насколько их будет больше у компании, о которой идет речь. А поэтому никакого увеличения покупательной способности здесь быть не может.

— Гм, возможно, тут ты прав. Я подумаю над этим. А другие замечания к моему плану есть?

— А как же! Ты слышал, как я сказал: «Если кто-то покупает акции по новой установленной цене»... Но почему они должны их покупать? Если вчера я был готов заплатить за акцию компании «Дотти Дотком» не более 5 долларов, то с какой стати мне вдруг захочется отдать за нее 10 долларов? Только потому, что был принят какой-то новый закон? Я по-прежнему буду платить за товар не больше, чем он, по моему мнению, стоит! Не ты ли всегда защищал теорию субъективной ценности?

— Ну да, я. А что, по-твоему, произойдет с акциями «Дотти»?

— Думаю, они просто перестанут продаваться. Компания, которая и до этого была не в состоянии привлечь необходимый капитал, теперь вообще лишится возможности собрать какие-либо деньги.

— Все это убедительно, Дик. Но самое забавное, что я показывал план нескольким директорам компаний, и все они были от него в восторге.

— А это были директора компаний, чьи акции продаются дешевле 10 долларов за акцию?

— Да нет, вообще-то, у них у всех акции продаются дороже 10 долларов за акцию.

— Тогда конечно он им понравится! Они же пытаются устранить конкурентов. Поскольку их акции в настоящий момент стоят дороже 10 долларов, то они будут продаваться и дальше. При отсутствии же конкуренции со стороны менее дорогих акций спрос на их акции только повысится. Они просто хотят обогатиться за счет менее удачливых. Иначе как прохвостами их не назовешь.

— Знаешь, Дик, ты меня убедил. План у меня довольно непродуманный. Спасибо тебе! Но остается еще один вопрос.

— Да, пожалуйста, я к твоим услугам. — Дик, не оставив от моего проекта камня на камне, чувствовал себя вполне уверенно.

— Если для тебя очевидны все недостатки моего плана, то почему ты поддерживаешь повышение минимальной заработной платы? И почему ты вообще поддерживаешь ее существование? Разве низкооплачиваемые рабочие не аналогичны дешевым акциям, о которых я говорил? Разве работодатели не похожи на инвесторов из моего сценария тем, что будут платить только ту заработную плату, которая устраивает их самих? А разве профсоюзы, основные сторонники закона о минимальной заработной плате, так же, как и директора компаний с более дорогими акциями, о которых я упоминал, не обогащаются за счет менее удачливых сограждан?

Мне понадобилось какое-то время, чтобы вывести Дика из ступора, но, придя в себя, он заявил, что начисто забыл, о чем мы говорили.

Законы о минимальной заработной плате (по крайней мере, временно) помогут тем, кто уже получает больше законодательно установленного минимального уровня. Однако для тех, кто может найти работу только со ставкой заработной платы ниже минимального уровня, путь на рынок труда будет попросту закрыт. (Вспомним, что работодатели станут нанимать рабочих только до того момента, когда, по их расчетам, доход от предельного [последнего] нанятого рабочего будет едва превышать его зарплату.) «Что ж, — скажут некоторые, — все равно никто не сможет жить на подобную зарплату. Вместо того чтобы позволять фирмам эксплуатировать их за зарплату ниже прожиточного минимума, пусть лучше получают пособие, что позволит им пройти курсы переобучения или воспитывать детей».

Безусловно, кому-то удалось стать продуктивным, даже живя на пособие. (Наиболее выдающийся пример — Джоан Роулинг, которая начинала писать свои книги про Гарри Поттера, будучи безработной.) Однако для большинства людей это западня. Для тех, кто находится на нижних ступеньках экономической лестницы, лучший выход из ситуации — приступать к работе, причем за любую оплату, которую они способны найти.

Я восемь лет играл в рок-группах. Со временем нам удалось найти постоянную работу в местных клубах. Но это стало возможным лишь потому, что, начиная, мы были готовы работать за любую сумму, которую предлагали клубы, — иногда даже бесплатно! По мере того как становилось очевидно, что мы способны привлечь публику и доставить ей удовольствие, наша оплата неуклонно росла. Если бы во всех этих клубах действовал строгий закон о минимальной заработной плате, то у нас бы ничего не вышло.

В таком положении находятся наименее квалифицированные рабочие. Самым важным для их экономического будущего является тот момент, когда они начинают понимать, что работа — это не право, а обмен имеющими ценность товарами — их труд обменивается на деньги работодателя. О мере усвоения этого представления можно судить по своевременному появлению на работе, вежливости с клиентами, четкому выполнению поставленных задач и т.п. Как только они продемонстрируют свое понимание этой основной идеи, их заработная плата увеличится. Я не знаю ни одного работодателя, в глазах которого пункт о жизни на социальные пособия, неважно, в течение какого времени, в чьих-либо резюме повышал шансы претендента при приеме на работу.

 

Потолок цен

Зима 2000/2001 года выдалась куда более снежной, чем предыдущие четыре зимы, которые мы провели в нашем нынешнем доме. Учитывая мягкость предыдущих зим и отсутствие больших снегопадов, мы не задумывались об услугах по расчистке снега.

Однако зимой 2000/2001 года четыре снежные бури намели в нашем дворе по 30-сантиметровому слою снега каждая. Теперь-то уж точно я не собирался сам расчистить лопатой эти завалы — еще бы, ведь я писал эту книгу! (Я бы послал сделать это свою жену, но дорожка перед входом в наш дом видна из окон соседских домов, а значит, такой вариант также не годился.) Стало ясно, что мы нуждались в профессиональных услугах по расчистке снега.

После первой метели я приметил двух человек, расчищавших дорожку у моей соседки, и поинтересовался у них, не расчистят ли они снег и у нас, после того как закончат работу. Они назвали цену — она показалась мне достаточно высокой для такой небольшой дорожки, как моя. Парни явно собирались появляться на нашей улице после каждого снегопада, а поскольку для расчистки моей дорожки им понадобится не более пяти минут, стало ясно, что они получают за свою работу значительно больше 100 долларов в час каждый.

Я быстро согласился. Почему? Прежде всего, их цена была все же ниже той, в которую мне обошлась бы самостоятельная расчистка снега, учитывая стоимость моего времени для меня — то есть мои альтернативные издержки. Это условие, несомненно, является основанием для любого обмена — человек считает то, с чем он расстается, менее ценным, чем то, что он получает. Кроме того, я сообразил, что все водители снегоуборочных машин будут слишком заняты и мне придется потратить время на поиски водителя, который мог бы обойтись дешевле. К тому же, я вообще рисковал не найти никого, кто пожелал бы взяться за такую небольшую дорожку. Мне оставалось либо соглашаться с их ценой, либо оставаться ни с чем, вернее, со снегом.

Обычной реакцией на подобные ситуации как в популярной прессе, так и среди политиков в разгар предвыборной агитации становятся нарекания на то, что делец якобы «обдирает» потребителя и извлекает «шальную прибыль», бесчестно воспользовавшись его безвыходным положением. Предприниматель не сделал ничего, чтобы заработать высокую прибыль — вместо этого он использует последствия природного катаклизма, который абсолютно неподвластен ни ему, ни потребителю, для того, чтобы набить карманы.

Однако здесь следует вспомнить формулу Фредерика Бастиа и поразмыслить над тем, что видно и чего не видно. В разгар снежной зимы уборщики снега действительно работают за очень высокую оплату. Но подумайте о четырех предыдущих зимах, когда у них было очень мало работы. В те зимы потенциальное предложение услуг но расчистке снега превышало спрос на эти услуги. Многие снегоуборочные машины простаивали без дела. Почему же большинство владельцев этих машин не вышло из этого бизнеса? Именно возможность «наверстать» прибыль в суровую зиму убеждает этих людей содержать в исправности свою снегоуборочную технику и в мягкие зимы.

К тому же, водители снегоуборочных машин могли бы точно так же пожаловаться на то, что я бесчестно пользовался их безвыходным положением в течение четырех предыдущих зим! В конце концов, отсутствие снега не было ни их виной, ни результатом каких-либо действий с моей стороны. Не было ли «бесчестным», что их бизнес нес убытки, пока я имел возможность экономить те деньги, которые в обычную зиму потратил бы на их услуги? С точки зрения снегоуборочных компаний было бы вполне логично, если б государство законодательно ограничило цену, которую они могут взимать в снежные зимы, но при этом предписало бы всем домовладельцам расчищать дорожки перед своими домами по несколько раз за зиму даже в отсутствие снегопадов. Это стабилизировало бы доходы снегоуборочных компаний и сделало бы их бизнес более прогнозируемым. (Разумеется, поддержка подобного закона с их стороны будет в немалой степени зависеть от того, насколько высокой будет установленная законом цена.)

Нравится нам это или нет, но капризы природы оказывают сильное влияние на нашу жизнь. Ни одна из форм общественной организации не в состоянии уклониться от этого факта. Тем не менее рынок располагает средством для решения данной проблемы — это деятельность спекулянтов по накоплению запасов, с помощью которых они рассчитывают извлечь прибыль, как только представится удачная возможность. В рыночной системе запасы продуктов питания, нефти, одежды, лопат для расчистки снега, каменной соли, фанеры и многих других товаров, необходимых в суровых условиях, создаются с расчетом на получение значительной прибыли, когда в них возникнет потребность. Политики часто выражают недовольство тем, что нефтяные компании получают «сверхприбыли» в период дефицита, продавая нефть, которую они придерживали в стабильные времена. Однако давайте зададимся вопросом, что бы мы делали, если 6 они не держали резервных запасов? Очевидно, что дефицит был бы еще острее! Предпринимаемые во время кризиса меры по сдерживанию цен в пределах некое «нормы» лишь отбивают охоту к созданию запасов — производители тоже имеют временные предпочтения — и способствуют тому, что когда в будущем случится дефицит, у нас не будет резервов.

Альтернативные формы организации общества не только не в состоянии устранить влияние природы на нашу жизнь — они не способны также ликвидировать спекулятивную природу накопления запасов для непредвиденных обстоятельств. Мы не знаем, что уготовила для нас природа в следующем месяце или в следующем году. Спекуляция — это деятельность перед лицом неопределенного будущего, т.е. предпринимательство. Основной вопрос в том, кто должен заниматься спекуляцией: бизнесмены, которые специализируются на соответствующем рынке и вложили собственные деньги для создания необходимых запасов, или же государственные чиновники, чьи навыки носят главным образом политический характер и которые доказывают свою правоту, рискуя деньгами налогоплательщиков?

 

Пролитое молоко

(Подраздел написан в соавторстве с Робертом Мёрфи)

Давайте рассмотрим экономику, в которой цены на сельскохозяйственную продукцию неуклонно снижаются. Фермеры, вероятно, начнут умолять правительство остановить падение цен. «Гибнет экономическое богатство, —будут жаловаться они, —стоимость наших ферм в прошлом году упала на пятьдесят процентов. Из-за этого ухудшится положение всех, поскольку мы не можем тратить прежние суммы на товары, производимые другими». Подобные доводы заставляют думать, что их просьбы вызваны заботой о благе всей страны, а не просто узкокорыстными соображениями.

Разумеется, большинство экономистов не оставит от этого заблуждения камня на камне. Утверждение, что богатство исчезает из экономики, несостоятельно. Никуда не делись ни фермы, ни поля, ни тракторы, которые существовали в прошлом году. Если некоторые фермы закрылись, это вызвано лишь тем, что потребители оценили какие-то альтернативные способы использования ресурсов, необходимых для работы этих ферм, выше, чем их использование в фермерском хозяйстве. Продукции этих ферм они предпочли продукцию, требующую альтернативного применения ресурсов. Следовательно, согласно их личной оценке, их богатство уменьшится, если государство вмешается с целью возобновить работу ферм.

Модно сочувствовать фермерам, переживающим трудные времена. Но поддержка их бизнеса просто пустая трата ограниченных ресурсов. Закон сравнительных преимуществ говорит нам, что для этих ресурсов в экономике есть некое другое назначение, для которого они, по мнению потребителей, подходят больше.

Единственно, что можно сказать определенно, это то, что произошло относительное изменение цен. Бушель пшеницы приносит на несколько долларов меньше, однако, с другой стороны, на доллар теперь можно купить больше пшеницы. Для владельцев пшеницы это убыток, но тем, кто владеет долларами (или любым товаром, цена на который не снижается вместе с ценой пшеницы), это на руку. Постоянное корректирование цен участниками рынка, позволяющее уравновешивать предложение и спрос, выражает суть рыночного процесса. Трудно сказать что-либо определенное по поводу того, «все» ли при новой конфигурации цен станут богаче, чем они были прежде. Однако можно с уверенностью сказать, что большинству людей попытки государства сохранить старые цены вопреки новой конъюнктуре спроса и предложения пользы не принесут.

Или давайте рассмотрим такой факт, как непрерывное снижение цен на персональные компьютеры в течение 20 лет. Экономисты провозгласили (и вполне обоснованно! ) это явление символом удивительных возможностей рынка. Несомненно, производители компьютеров были бы не прочь наблюдать и тридцатилетний рост цен на свою продукцию. При этом я не слышал, чтобы кто-нибудь из экономистов беспокоился об исчезавшем богатстве, когда стоимость моего старого компьютера «Некст Уоркстейшн» постепенно упала до нуля. Снижение цен произошло из-за того, что на рынке появились более благоприятные возможности. Иными словами, по мере снижения цены мы становились богаче, а не беднее.

Так почему же столь многие экономисты переживают, когда падение цен происходит на рынке акций, а не на рынке сельскохозяйственных товаров или персональных компьютеров? Когда падают фондовые индексы, мы только и слышим встревоженные возгласы об «исчезновении богатства». Внешне это выглядит слишком очевидным, чтобы возражать. Когда в 2000 году индекс NASDAQ скатился с отметки 5100 до 2400, общая капитализация индекса сократилась более чем на 3 триллиона долларов. Создавалось впечатление, что все это богатство просто растворилось в воздухе.

Однако, как мы уже выяснили, такое представление возникает в результате путаницы между денежными ценами на товары и объемом богатства в экономике. Падение индекса NASDAQ не сравнивало с землей здания и не выводило из строя станки. Америка точно так же изобиловала фермами, складами, железными дорогами и нефтяными скважинами, как и тогда, когда индекс NASDAQ находился на пике. Крах «доткомов» не лишил программистов знания языка Джава. Некоторые компании действительно закрылись. Но это были те компании, продолжение деятельности которых в свете новой рыночной конъюнктуры выглядело неоправданным.

Снижение курсов акций означает перераспределение богатства. Те, кто хранил наличные деньги, облигации или золото, стали теперь богаче, поскольку их активы позволяют им купить более значительную долю участия в различных корпорациях. Те, кто не располагал в большом количестве акциями компаний, которые, по их мнению, были переоценены, тоже стали богаче. Самая многочисленная группа, чье благосостояние повысилось за счет падения фондового рынка, — это потребители, не владеющие активами. До спада на фондовой бирже владельцы крупных пакетов акций, ощущая себя состоятельными людьми, взвинчивали цены на различные товары — дома, услуги плотников, водопроводчиков, массажистов, помощь по дому, обучение в частных школах и т.д. После падения рынка они уже не могут предлагать такие цены (потому что стали беднее), тем самым делая эти товары и услуги более доступными для других.

Призывы к государству остановить падение курсов акций — это такие же ходатайства группы, преследующей узкокорыстные интересы, как и попытки фермеров поднять цены на пшеницу. Владельцы акций рассчитывают на то, что у них есть право на постоянный рост цен на их активы, и требуют от государства вмешаться, когда эти расчеты себя не оправдывают.

Обычно требование о вмешательстве принимает форму призыва: «Понизить процентные ставки! » Однако подобное изменение ключевой рыночной цены не привносит в экономику ни единого нового товара, просто перемещая богатство из рук тех, кто намеревается ссужать деньги, в руки тех, кто намеревается их занять.

Стоимость ценных бумаг должна в конечном счете основываться на их потенциальной будущей доходности. Несмотря на то, что производительность в США выросла и мы вправе были ожидать повышения будущих доходов от акций, этим объясняется лишь незначительная часть 85-процентного роста индекса NASDAQ в 1999 году и его дальнейшего 20-процентного повышения в начале 2000 года.

Скачок индекса NASDAQ в значительной мере был вызван тем, что Федеральный резерв в преддверии 2000 года наводнил рынок ликвидностью, которая в первую очередь попала на рынок капитала, породив классический фондовый бум. Как это характерно для подобных бумов, «мыльный пузырь» надулся в сфере повального увлечения эпохи — в 90-е это были акции хайтека.

Вдобавок, как отметил профессор Роджер Гарри-сон, Федеральный резерв попытался установить «брандмауэр» — противопожарную перегородку, чтобы защитить «реальную» экономику от рынка ценных бумаг. Однако подобные перегородки действуют в обе стороны. Вполне резонно предположить, что держатели ценных бумаг решили, что и они будут защищены от изменений в остальной экономике: в случае чего государство придет к ним на выручку, как это было после мексиканского кризиса или краха фонда «Лонг-терм кэпитал менеджмент».

Цены, установленные свободным рынком, не являются произвольными — они выполняют важнейшую общественную функцию. В любой конкретный момент рыночная цена акции отражает оценки наиболее квалифицированных экспертов — где «экспертами» становятся те, кто проявлял наибольшую прозорливость прежде — в отношении будущей цены акции (с поправкой на процент). Тот, кто критикует то или иное изменение курсов акций, тем самым неявно утверждает, что он лучше знает, чем те, кто реально рискует своими собственными деньгами на рынке.

Всякий раз при обсуждении курсов акций не следует также забывать об общественной функции фондового рынка как такового. Цена акции тесно связана с текущей стоимостью предполагаемых будущих доходов компании. Таким образом, в отличие от коллекционеров марок, покупатели акций не довольствуются исключительно предположениями о том, какой, по мнению всех остальных, будет будущая цена приобретаемого товара. (В этом отношении аналогия Кейнса с конкурсом красоты, на котором каждый член жюри пытается предположить, кого из участниц удостоят высокой оценки другие судьи, а не кто из участниц действительно является самой красивой, ведет к опасному заблуждению.) Если компания работает неэффективно, это неизбежно снизит стоимость ее акций. Рынок оценивает в том числе и саму компанию.

Если рыночная цена компании, по мнению кого-то из участников рынка, ниже суммы ее активов, компания становится мишенью для пресловутого «корпоративного налетчика». Корпоративный налетчик — сыгранный Денни ДеВито в фильме «Чужие деньги» — может с помощью кредита скупить контрольный пакет компании, высвобождая используемые не в полной мере активы (в том числе и рабочую силу) и передавая их тем, кто предлагает самую высокую цену (т.е. тем, кто рассчитывает использовать эти активы в направлении, лучше отражающем потребительские предпочтения). Если небольшие изменения в структуре капитала зачастую могут быть осуществлены в пределах фирмы, то крупные изменения обычно происходят за счет перемещения капитала между фирмами. Именно фондовый рынок делает возможными подобные корректировки.

Прежде чем возмущаться по поводу падения фондового индекса, вначале необходимо ответить на вопрос: «Почему фондовый рынок рухнул? », что позволяет понять, почему пагубно любое вмешательство государства в работу рынка. Многие, похоже, считают, что падение фондового рынка в 2000—2001 годах просто случай «иррационального», самосбывающегося пророчества. Впрочем, до некоторой степени так оно и было, ибо реальное богатство экономики (как уже подчеркивалось) не претерпело никаких изменений.

Но что, если биржевой крах был вызван не пророчествами, а более фундаментальными причинами? В данном случае вполне подошел бы такой эвфемизм, как «коррекция». Если люди с тревогой осознали, что проявили чрезмерный оптимизм в отношении будущих доходов компаний, это должно было неизбежно привести к снижению курсов акций. Так или иначе, но снижение цен является всего лишь следствием прежних ошибок, а не их причиной. Если американцы изменят свое мнение о справедливости дела северян в Гражданской войне, то ценность памятника Линкольну существенно упадет. Такая утрата патриотического символа не будет компенсирована чьей-либо прибылью, но это определенно не послужит основанием для попыток оспорить корректировку. Цены нужны нам, чтобы отражать то, что мы ценим сегодня, а не символизировать то, что мы ценили вчера. Люди могут сожалеть о своих прежних оценках, однако проливать слезы над пролитым молоком бессмысленно.

Разумеется, ничто из сказанного выше отнюдь не следует воспринимать и в том смысле, что государство должно целенаправленно пытаться снизить курсы ценных бумаг! Вместо этого оно должно лишь не препятствовать рынку оценивать ценные бумаги в соответствии с действующими спросом и предложением. Как пишет Мизес в «Человеческой деятельности»: «Легко понять, почему те, чьим краткосрочным интересам ценовые изменения наносят ущерб, негодуя по поводу подобных изменений, подчеркивают, что предыдущие цены были не только более справедливыми, но и более нормальными, и утверждают, что стабильность цен согласуется с законами природы и нравственности. Но любое изменение цен содействует краткосрочным интересам других людей. Они определенно не склонны настаивать на справедливости и нормальности жесткости цен».

 

ГЛАВА 13. А кому сейчас легко? О причинах экономического цикла

 

В экономиках наиболее развитых стран центральный банк управляет денежной массой страны и стремится контролировать — хотя бы в определенной степени — уровень процентных ставок. (В Америке центральный банк именуется Федеральным резервом. Поскольку это самый известный и наиболее могущественный центральный банк в мире, на нем мы и сосредоточим наше внимание.) Для обоснования необходимости вмешательства центрального банка в работу рынка выдвигались самые различные аргументы: поддержание достаточного объема денежной массы и кредита, «отвечающего потребностям торговли», обеспечение «стабильного курса» валюты, «борьба с инфляцией», смягчение колебаний в экономике и т.д.

В свете нашего недавнего обсуждения темы денег и кредита эти причины сомнительны. Мы уже выяснили, что цены приспосабливаются к любому количеству наличных денег в экономике. Безусловно, процесс приспособления требует времени и сопровождается определенными издержками. Поэтому предпочтительны не слишком резкие, а постепенные изменения, дающие больше времени для адаптации. В условиях золотого стандарта рост денежной массы ограничивался затратами на добычу золота из земных недр. Наличие этого регулятора привело к продолжавшемуся больше века периоду невероятно низкой изменчивости цен. Возможность создавать новые деньги практически по желанию, которой сегодня обладают центральные банки, значительно облегчает осуществление быстрых изменений денежной массы. Это подтверждается многочисленными примерами гиперинфляции в условиях господства неразменных бумажных денег, которыми изобилует история XX века.

Кроме того, у нас есть все основания полагать, что наилучший механизм для соотнесения потребности предпринимателей в кредите с имеющимися в наличии сбережениями — это рынок процентных ставок. Предпринимателю важно в первую очередь иметь возможность приобретать средства и предметы производства, знания и услуги, необходимые для реализации его планов по производству потребительских товаров. Наличные деньги, которые предприниматель занимает, имеют значение только как средства, помогающие ему приобрести факторы производства. Если реальные факторы отсутствуют (из-за того, что люди не сберегли достаточную долю текущего или прошлого производства, чтобы произвести их на свет), то ни увеличение количества долларов, ни искусственное снижение процентных ставок не произведут их по щучьему велению из ничего.

К тому же мы уже выявили причину, по которой стремиться к стабильной валюте бесполезно: оценка ценности — это аспект человеческой деятельности, а в человеческой деятельности не существует постоянных числовых значений. Любая свободно присвоенная ценность предполагает возможность изменения оценки. А что касается инфляции, то Федеральный резерв отнюдь не борется с ней, а является ее главным генератором.

В этой главе мы исследуем последний аргумент в пользу существования центрального банка — «сглаживание колебаний в экономике». По ходу дела станет ясно, что центральный банк не сглаживает экономические колебания, а, скорее, порождает их. Когда он бьет по тормозам и выпускает воздух из «пузыря», следует иметь в виду, что, как правило, именно банк его создал.

 

Без горючего

Представьте, что вы — водитель автобуса, заполненного пассажирами, стоите у границы пустыни и готовитесь, пересечь. Все АЗС остались позади. Пункт вашего назначения — город по другую сторону лежащей перед вами пустыни. Вам необходимо принять компромиссное решение: чем быстрее вы попытаетесь добраться до города, тем меньше пассажиры смогут пользоваться кондиционерами, необходимыми для поддержания комфорта в едущем по жаре автобусе. И более высокая скорость, и более интенсивная работа кондиционеров быстрее расходуют горючее. А поскольку в нашем роскошном автобусе каждое место снабжено индивидуальным регулятором температуры, водитель не в состоянии контролировать общий объем работы кондиционеров в пути.

Чтобы принять решение, вы смотрите на показания датчика расхода топлива и определяете, сколько бензина имеется в вашем распоряжении, и объявляете пассажирам, что сейчас они должны найти компромисс между комфортом в пути и скоростью движения, поскольку чем интенсивнее будут работать кондиционеры, тем быстрее автобус израсходует горючее. Затем вы собираете у пассажиров ответы о том, какую температуру они намерены поддерживать на своем месте, производите соответствующие расчеты на основании расстояния, скорости и потребления горючего и вычисляете наибольшую скорость движения с учетом имеющегося запаса топлива и ответов пассажиров о предполагаемой интенсивности работы кондиционеров.

Пассажирам пришлось принять решение, пересекать ли пустыню с большим комфортом, но прибыть в пункт назначения немного позже, или, пожертвовав комфортом, раньше прибыть на место. Экономическая наука мало что может сказать о выбранной пассажирами комбинации, за исключением того, что в момент выбора она выглядела для них наиболее предпочтительной.

Однако представьте теперь, что, прежде чем вы приступили к расчетам, кто-то прокрался в автобус и подменил настоящие ответы пассажиров таким образом, что теперь в целом выходит более высокая температура, означающая, что пассажиры будут расходовать меньше топлива, чем реально намерены. Вы выбираете скорость движения, исходя из того, что пассажиры готовы переносить среднюю температуру, допустим, 30 градусов, тогда как в действительности они потребуют охлаждения салона до 25 градусов. Ясно, что ваши расчеты окажутся неверными и рейс пройдет не так, как вы планировали. С самого начала пути вы будете вести автобус так, как будто имеете в наличии больше ресурсов, чем на самом деле. Кончится это тем, что вам придется вызывать техпомощь, когда чихание двигателя вскроет обман.

Этот пример иллюстрирует австрийскую теорию экономического цикла (АТЭЦ), объясняющую, почему для большинства современных экономик характерно постоянное чередование бумов и рецессии. Вы как водитель представляете предпринимателей. Бензин — это совокупность имеющихся в экономике ресурсов. Поездка через пустыню символизирует определенный период производства. Пассажиры олицетворяют потребителей. Их выбор относительно интенсивности использования кондиционеров — аналог планируемых текущих потребительских расходов в ущерб сбережениям на будущее (т.е. речь идет об их временном предпочтении). Скорость автобуса — это сумма инвестиций, сделанных предпринимателями. Пункт назначения — удовлетворение как можно большего числа желаний потребителей. А злоумышленник, фальсифицировавший решения потребителей, — не кто иной, как центральный банк, скажем. Федеральный резерв.

Центральный банк фальсифицирует рыночную равнодействующую потребительских временных предпочтений — ставку первоначального процента. Временные предпочтения потребителей указывают, какой объем капитала окажется доступным благодаря сбережениям потребителей, или, согласно нашей метафоре, в результате экономии ресурсов на кондиционировании воздуха. Когда центральный банк искусственно снижает ставку процента — в новостях мы слышим, что Федеральный резерв снизил ставки, чтобы «стимулировать экономику», — предприниматели составляют свои планы так, как будто потребители решили повременить с потреблением и сделанные ими сбережения больше, чем они сберегли на самом деле. Как водитель автобуса вы действуете так, словно пассажиры готовы терпеть достаточно сильную жару, чтобы вы вели автобус со скоростью 100 км/ч. В действительности же они заставят автобус расходовать бензин так быстро, что вам следовало бы рассчитывать на скорость лишь 80 км/ч. Попытка пересечь пустыню закончится неудачей, поскольку вы останетесь без горючего.

Разумеется, реальная экономика не может просто взять и забуксовать на месте. В какой-то момент становится ясно, что автобус расходует топливо слишком быстро. Федеральный резерв, выражая озабоченность по поводу «перегрева экономики», повысит ставки. Предприниматели несколько сбавят скорость, чтобы автобус не заглох, — сократят количество работающих, отменят инвестиционные проекты, в общем, будут всячески снижать издержки. Экономика после бума в начале пути теперь скатилась к рецессии (Для тех, кто знаком с макроэкономикой мейнстрима, может оказаться полезным способ изложения этого вопроса Роджером Гаррисоном. В книге «Time and Моney», посвященной макроэкономике австрийской школы, он говорит, что экономика в период бума была вытеснена за границу производственных возможностей, или ГПВ, и возвращается в сектор, очерченный ГПВ, в период кризиса).

Наша метафора позволяет также провести различия между «мягкой посадкой», «жесткой посадкой» и полномасштабным кризисом. Чем дальше отъехал автобус, прежде чем расхождение между рыночной ставкой процента и реальным потребительским временным предпочтением будет принято во внимание, тем более «жесткая» посадка ожидает экономику. Если предприниматели поняли ошибку довольно рано (или центральный банк быстро прервал экспансию), то для достижения цели, возможно, понадобится лишь снизить скорость автобуса до 70 км/ч. Если кредитная экспансия продолжается в течение долгого времени, то у автобуса, вероятно, в конце концов посреди дороги кончится горючее и ему придется ехать под горку с выключенным двигателем — мы станем свидетелями краха и полномасштабной депрессии.

Как было показано в предыдущих главах, ставка первоначального процента отражает временное предпочтение потребителей, поскольку соответствующую сумму заемщики должны выплатить кредиторам, чтобы убедить их отложить потребление. Если у меня есть 100 долларов, я мог бы потратить их сегодня на вкусный ужин в ресторане со своей женой. Либо я могу одолжить их на год, по прошествии которого мне хватит денег на более вкусный ужин. Именно то, насколько более вкусный ужин я предполагаю получить, прежде чем одолжу деньги, является выражением моего предпочтения текущего потребления перед потреблением будущим. Если я потребую ставку 5 процентов, это означает, что ужин за 105 долларов в следующем году более ценен для меня, чем ужин за 100 долларов в этом году. С другой стороны, если мой друг Роб потребовал 10-процентную ставку, он требует ужин за 110 долларов. Он оценивает текущее потребление по сравнению с будущим потреблением выше, чем я.

Рыночная ставка процента представляет собой равнодействующую временных предпочтений всех кредиторов и заемщиков, выявленных в ходе предложения и запрашивания цен за кредиты. Каждая реальная ставка процента включает в себя, помимо первоначального процента, надбавку для учета инфляции (или скидку для учета дефляции), а также премию за риск, учитывающую вероятность банкротства должника.

Ставка процента указывает предпринимателям, стоит ли им делать конкретные инвестиции или нет. В условиях недеформированного рынка, в отсутствие инфляции или дефляции, эта ставка приблизительно эквивалентна тому, что в финансовой среде именуется безрисковой ставкой процента. Поскольку предприниматели могут заработать такую прибыль от своих денег, просто купив облигации с высоким рейтингом надежности, они не станут браться за инвестиционные проекты, если подсчитают, что их доход будет меньше безрисковой ставки процента. Продолжая нашу аналогию, не имеет смысла планировать движение со скоростью 100 км/ч, если потребители готовы выключать кондиционеры (откладывать текущее потребление) лишь в степени, достаточной для передвижения со скоростью 80 км/ч. В отношении любого проекта с доходностью ниже безрисковой ставки процента потребители сигнализируют, что они предпочитают, чтобы необходимые для проекта ресурсы были использованы на текущее потребление, а не вкладывались в данный проект.

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: