Дальнейшее развитие ГосНИИАС в 70-е годы

 

Несмотря на огромный объем исследований, широчайшую тематику испытаний, институт справлялся с задачами, которые перед ним ставились. Во многом это объяснялось тем, что мне удачно удалось перестроить его работу, появились новые направления, подобрался очень сильный коллектив, я имел хороших заместителей... Сейчас это время называют «периодом застоя», что совершенно не соответствует тому, как жила «оборонка» — в брежневские времена мы меньше, чем по 12 часов в сутки не работали, часто прихватывали и выходные дни. С одной стороны, это объяснялось тем, что мы находились в очень сильной конфронтации с США, с НАТО, а с другой — под мощным прессингом наших руководящих органов, оборонного отдела ЦК, Военно-промышленной комиссии, со стороны Военно-Воздушных Сил... Все эти структуры работали четко и, как говорится, спать не позволяли. Да нам и самим не давало покоя ощущение того, что противостояние с Америкой вот-вот может привести к каким-то непоправимым катастрофическим последствиям для страны. Патриотизм, конечно, был сильным стимулом в работе, мы выполняли свой долг перед Родиной не из страха и не за деньги (их, кстати, платили немного, только за удачно выполненные задания давали премии). А еще — мы тогда были молодыми, честолюбивыми и «рвались в бой».

Лишь позже, к началу 80-х годов, я лично начал осознавать, что военный конфликт с НАТО — бессмыслен. Пришло понимание простой истины: обычная, неядерная война — это не борьба оружия, это — борьба экономик. И каким бы мощным Советский Союз ни был, противостоять экономическим возможностям Запада он не мог. Да, мы были не слабее любой европейской державы, даже Соединенных Штатов Америки, но не смогли бы бороться против всего блока НАТО. Противопоставить ему мы могли бы только ядерный удар, но это — не решение политических задач, даже не война, а самоистребление, то есть полная бессмыслица. Между высокотехнологичными противниками вообще маловероятен крупномасштабный неядерный военный конфликт. Если он случится, уровень технологии у них таков, что в конце концов приведет к ядерному удару, потому что на каком-то этапе одна из сторон неизбежно будет нести поражение, и логика борьбы заставит ее нанести такой удар. А дальше — гибель человечества.

Очень характерен в этом плане арабо-израильский конфликт, о котором я писал выше. Там обе враждующие стороны всегда понимали, что существует некая грань в их противоборстве, которую нельзя переходить.

193

Сейчас, после того, как мне довелось в последние 30 лет участвовать во многих переговорных процессах по проблемам сокращения вооружений, я глубоко убежден, что высшее политическое руководство СССР отлично понимало гибельность для человечества любого крупномасштабного конфликта с НАТО.

Это широко не обнародовалось, в газетах не писали, что мы должны пересмотреть свои взгляды на взаимоотношения с США, но если бы понимания этой истины «в верхах» в СССР не было, то не начался бы широкий переговорный процесс вначале по сокращению стратегических, а потом и обычных вооружений, который в 80-е годы достиг наивысшей силы, и сыграл значительную роль в отношениях между государствами (сейчас, на мой взгляд, международная обстановка в мире хуже, чем была тогда). Конечно, взаимное недоверие оставалось, оставалась боязнь, что противник найдет какие-то новые технологические решения, которые приведут к неким революционным изменениям в технологиях вооружения, и мы можем оказаться абсолютно незащищенными. Этот страх существовал, но я не верю, что в 80-е годы кто-то мог в верхних эшелонах власти в СССР серьезно рассматривать возможность крупномасштабного конфликта со странами НАТО.

Поэтому говорить о том, что мы находились в какой-то обстановке «застоя», самоуспокоенности, мертвечины, по меньшей мере нелепо. Может, эти слова применимы к идеологии, литературе, искусству и т. д., но техническая интеллигенция жила очень напряженной жизнью. Это касается не только «оборонки». В те же 70-е годы была создана мощнейшая энергосистема страны, построены крупнейшие гидро- и атомные электростанции. Заложили БАМ, которую, как я считаю, критикуют сейчас незаслуженно. Она ведь была спроектирована еще по распоряжению царского генерального штаба Российской армии с тем, чтобы связать Европейскую часть России с Дальним Востоком. Строиться начала при Сталине, еще до Отечественной войны, а многие металлоконструкции, которые использовались как противотанковые «ежи» для обороны Москвы в Великую Отечественную, были сварены из рельсов, снятых с БАМ... Я вообще считаю, что она — магистраль будущего, России без нее не обойтись, если мы хотим строить могучую державу. Переоснащение технологической базы всех заводов тоже провели в те годы. Этот перечень можно продолжать и продолжать...

Поэтому нельзя говорить, что в 70-е годы основное внимание партия и правительство уделяли «оборонке». Бурно развивалась наука, техника, технологии и в других отраслях народного хозяйства. Даже наш институт, сугубо оборонного назначения, создавал двойные технологии, в том числе для гражданской авиации. Сейчас мало

194

кто помнит, но мы тогда вышли на такой уровень производства авиационной техники, что каждый второй летательный аппарат, летающий в небе планеты, был сделан в СССР. С одной стороны — мы, с другой — все авиастроительные фирмы мира...

В 1972 году, кстати, был заложен самый совершенный в мире специализированный перехватчик, которому и сейчас нет равных, МиГ-31. В конце 70-х мы начали работы над МиГ-29 и Су-27, над Ту-160...

Все это заставило нас значительно увеличить численность сотрудников института, что повлекло необходимость резкого расширения производственных площадей. В конце 60-х был построен инженерный корпус, который, как я уже писал, мы возвели, благодаря содружеству с В. Н. Челомеем, когда вели ряд его космических направлений. Это был первый современный инженерно-лабораторный корпус, построенный в советское время в институте, и мы им очень гордились. Его идея была потом распространена и при строительстве других корпусов. В нем мы имели залы, где могли размещать испытательное оборудование, стенды для полунатурного моделирования, кабинеты и комнаты для сотрудников. А поскольку стенды оказывали большую динамическую нагрузку на элементы здания, то строили его по специальной усиленной схеме: сварили мощный стальной каркас, а затем обложили его кирпичом и произвели отделку. И этот и другие корпуса проектировал нам «Гипроавиапром».

Надо сказать, что история территории, на которой располагается институт, очень интересна, в том числе имеет весьма глубокие корни в качестве именно государственных владений. Началась она во времена Петра I. Здесь находилась усадьба князей Милославских, старинного боярского рода, которые в ту пору встали на сторону Софьи, сестры Петра, и участвовали во всевозможных заговорах против него. После того, как Петр I разгромил эту оппозицию во главе с Софьей, князья были казнены вместе с другими бунтовщиками, а их земли, усадьба в селе Всехсвятское (располагавшемся между нынешними станциями метро «Сокол» и «Аэропорт») были переданы в казну. Чуть позже Петр I подарил это имение своему сподвижнику князю Александру Багратиону, потомку Багратидов, грузинских царей, и очень образованному человеку. Фактически он занимал должность начальника тыла русской армии. Там, где сейчас находится административный корпус ГосНИИАС, раньше стоял барский дом, а рядом с ним князь построил типографию, где были напечатаны первые грузинские книги.

Он имел дочь, но не имел сына, поэтому на нем закончилась родословная этой ветви Багратидов. Дочь вышла замуж за богатого вы-

195

ходца из Грузии, не имевшего, правда, знаменитых потомков — князя Грузинского. Это по его имени названы в Москве Грузинские улицы, Грузинский вал — раньше в том районе располагалось подворье князя Грузинского.

После победы России в войне 1812 года, кто-то из его внуков передал усадьбу Багратион военному ведомству и на месте деревянного дома возвели кирпичный — Дом ветерана Отечественной войны, в котором доживали «богатыри», разгромившие французов. Тогда ведь в армии служили по 25 лет, и те, кто остался в живых, приходили в этот Дом, который, по существу, был приютом для престарелых ветеранов. И здание это просуществовало до 70-х годов XX века, пока мы его не сломали, закладывая новые корпуса.

Другим помещением, которое занимал институт, был сборочный цех, оставшийся от завода Юнкерса. Его построили после поражения Германии в Первой мировой войне и заключения Версальского договора. Немцам тогда запретили иметь свою авиационную промышленность, но Советский Союз, после дипломатического его признания Веймарской республикой и подписания Рапалльских соглашений, разрешил Юнкерсу построить в Москве завод по сборке самолетов. Вот в одном из его цехов, рядом с Ходынским полем, мы уже после Великой Отечественной войны создали свое опытное производство. До нас здесь размещались КБ В. М. Мясищева, потом — П. О. Сухого... Когда Павел Осипович получил в свое владение завод № 52, мы стали хозяевами нескольких стареньких построек, в которых с трудом размещалась сотня сотрудников НИИ-2. Пришлось «хозспособом», то есть своими силами подстраивать к ним новые и новые помещения, где размещались «бытовки», первые лаборатории и т. д. На площадях бывшего завода Юнкерса мы впоследствии создали и первые моделирующие комплексы, и залы вычислительных машин. Первые поколения этих машин были достаточно громоздкими и чувствительными к внешним условиям, поэтому приходилось делать сложные инженерные сооружения — с фальшполами, мощным охлаждением и т. д.

Так продолжалось до начала 70-х годов. К этому времени мы окрепли, приобрели авторитет крупного научного центра наравне с ЦАГИ, ЦИАМом, но, конечно, имели научно-производственную базу намного скромнее, чем у них. Поэтому и вышло в свет специальное постановление ЦК КПСС, в котором нам разрешалось построить институт в том виде, в каком он сейчас и существует. Его основой стал мощный инженерно-лабораторный комплекс из пяти блоков со специальными радиобезэховыми залами, просторными лабораториями и т. д. Так что, помимо множества забот, которые лежали на моих плечах как руководителя научных направлений и ко-

196

ординатора действий всего НИИ, добавились и строительные проблемы. Мне очень хотелось сохранить, как историческую ценность, Дом ветеранов 1812 года, но при рытье котлована под новые застройки он дал трещину. И министр авиационной промышленности И. С. Силаев, который сменил на министерском посту В. А. Казакова, приказал его снести, что и было сделано. На его месте, точно по периметру, возвели здание, где размещается теперь руководство ГосНИИАС. А всего мне пришлось заниматься вводом в строй большую часть из тех 44 тыс. кв. метров площадей, которыми институт сейчас владеет...

Сказать, что сделать это было непросто — значит почти ничего не сказать. Особенностью такого строительства в советское время было то, что получить само разрешение на него считалось невозможным делом. Во-первых, строительных мощностей в столице не хватало, во-вторых, городские власти категорически возражали против развития в городе промышленных и научных предприятий и организаций. Поэтому, в нашем случае, потребовалось специальное постановление ЦК. Но дальше только и начались мои хождения по мукам — выбивание денег, жесткий контроль «верхов» за их использованием, постоянная война за соблюдение сроков работ и их качества со строителями, которые были набалованы тем, что заказчик все равно примет их объект, если не хочет неприятностей со стороны руководящих органов за невыполнение плана по капстроительству. Поэтому обычно после них мы «хозспособом» доводили полученные здания до такого состояния, чтобы в них можно было работать.

А дальше надо было создавать комплексы полунатурного моделирования, «выбивать» и монтировать вычислительные комплексы, наращивать мощность нашего вычислительного парка. Поскольку в то время не существовало персональных компьютеров, то мы гордились тем, что имеем самый мощный вычислительный центр Москвы, — в том числе — четыре машины семейства «Эльбрус», которые были разработаны и использовались в программе противоракетной обороны.

Позже их место заняли лучшие зарубежные образцы, в том числе японская «Хитачи». Мы шли по пути приобретения супер-ЭВМ, так как вычислительных мощностей нам все время не хватало. Особенно остро встала эта проблема, когда мы начали создавать Ту-160 и пришлось моделировать не минуты, а по 5—6 часов его полета. Никакая аналоговая техника уже давно нас не спасала, нужна была только цифровая, причем, позволяющая по своему быстродействию моделировать полет в реальном масштабе времени. Поэтому весь институт был опутан и пронизан проводами: мы ведь от единого вычислительного центра в каждый зал проводили цифровые линии связи —

197

по 32 нитки, телевизионным кабелем РК-1... А всего в институте было уложено... сто тысяч километров проводов! Так что строительство велось весьма масштабное по тем временам. Оправдалась и его идеология — создание универсальных залов, в которых можно было, отработав тот или иной комплекс, быстро менять одни моделирующие стенды на другие, сохраняя неизменной инженерную инфраструктуру. Особенно ярко это проявилось в период реформ ВПК в 90-е годы, когда произошло обвальное сокращение объемов финансирования оборонных заказов, строительства новой авиационной техники. Гигантские экспериментальные комплексы ЦАГИ и ЦИАМ, заложенные на масштабные исследования множества летательных аппаратов и двигателей, оказались в трудном положении, поскольку требуют для обеспечения жизнедеятельности колоссальных энергетических затрат. А электроэнергия резко подорожала... И эти институты попали в тяжелое положение, особенно в 1993 — 1994 годах. Мы же могли довольно быстро перестраивать наши залы, что сказалось наилучшим образом на их рентабельности.

С появлением персональных компьютеров мы отказались от услуг своего вычислительного центра и стали приобретать их, объединяя в единую сеть. Суммарная мощность такой сети нас вполне удовлетворяет...

В общем, сколько себя помню в должности начальника института, столько я и занимался его строительством.

 

Глава IV

ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ

 

Строительство МиГ-31

 

Но вернемся к основной деятельности НИИ.

В 70-х годах институт начал работать над двумя очень крупными темами, которые перешли и в следующее десятилетие: участие в строительстве комплекса МиГ-31 и в завершении строительства авиационной составляющей стратегической триады — самолета Ту-160 с ракетой Х-55М на базе работ по самолетам Ту-95СМ и ракеты Х-55.

...Надо сказать, что когда был создан первый высотный перехватчик МиГ-25, имеющий сварную стальную конструкцию, которая позволяет ему достичь скорости 3М, — это стало революцией в самолетостроении. Если в 40-х — начале 50-х годов серьезным препятствием на пути повышения скорости самолетов встал звуковой барьер, и его преодоление составило целую эпоху, вознеся в зенит славы ЦАГИ им. Н. Е. Жуковского, то МиГ-25 стал «первопроходцем» через тепловой барьер. Это достижение не вызвало в прессе и литературе столь бурной реакции, как преодоление самолетом скорости звука, но значение его не менее велико.

Строительство МиГ-31 шло под влиянием нескольких обстоятельств. Надо было окончательно свести на нет потери, которые понесла наша ПВО в результате угона МиГ-25 в Японию летчиком Биленко. Поэтому по первичным тактико-техническим требованиям (ТТТ) ВВС МиГ-31 задумывался как некая эволюция МиГ-25. Она сводилась к расширению потенциала локатора, к небольшому увеличению скороподъемности, но в основном — к модернизации системы вооружения, построенной на элементной базе еще 60-х годов. Свою роль сыграло, видимо, и честолюбие. Американцы, изучив угнанный МиГ-25, отметили, что русские заложили в него передовую идеологию, основанную на высочайшем уровне автоматизации комплекса, которая им и не снилась. Но при этом несколько презри-

199

тельно оценили радиолокатор, работавший на лампах, тогда как весь мир давно уже использует транзисторы. Естественно, военные это учли...

Наш институт в это время очень внимательно изучал различные модели отражения воздушных атак, и мы резко выступили против ТТЗ на МиГ-31, сформулированных ВВС. Мы заявили, что его надо строить как самолет, который мог бы работать в так называемом полуавтономном режиме, когда не может быть обеспечена система автоматического перехвата с земли. И если уж повышать потенциал его радиолокатора, то до таких величин, чтобы этот самолет мог нести вахту в северных зонах, потому что налетов потенциального противника и ждали со стороны Северного полюса. Через него, по кратчайшему пути из США, должны были, в случае конфликта, идти на СССР группировки и В-52, и В-1, поскольку дальности их полетов «туда и обратно» хватало только на этом маршруте.

Мы же в Арктике имели весьма слабо развитую сеть аэродромов, радиолокаторов, наземной инфраструктуры, в то время как для успешного отражения такого налета нам надо было иметь рубежи перехвата ближе к Северному полюсу, там завязывать воздушные бои, а не ждать, пока противник достигнет территории СССР. И МиГ-31, по нашему мнению, должен был бы воплотить в себе идею дальнего перехватчика, которая давно витала в авиационных кругах, начиная с Ту-128. Проработав ее, мы предложили строить МиГ-31 как некую летающую зенитную батарею. В него мы заложили все идеи, на основе которых создавалась наземная зенитная система С-300: многоканальный обстрел, радиолокатор с фазированной решеткой с электронным сканированием, полностью цифровой борт со сложной обработкой сигналов и т. д. Мы поняли, что летчик в одиночку не справится в воздухе с тем объемом работы, которую ему придется выполнять, значит — нужен штурман-оператор, управляющий вооружением, обработкой информации и т. д.

Вот в таком виде наша концепция рассматривалась на заседании Научно-технического совета НИИ-5, который в 70-е годы отвечал за наземные пункты автоматизированных систем управления системы ПВО. Это не случайно, ведь будущий самолет должен был встраиваться в единую систему ПВО страны, и вопрос его увязки с ней превращался в один из важнейших. Когда мы обрисовали МиГ-31, как выносную зенитную батарею с хорошими автономными возможностями, которой нужно будет обеспечить только первичное целеуказание, то эту идею очень энергично подхватил научный руководитель НИИ-5 профессор Лившиц, один из основных разработчиков современной идеологии наземных пунктов ПВО. Вслед за ним нас поддержал коллектив подразделения истребительной авиации НИИ-2

200

ПВО, которым руководил полковник Долженко, вскоре получивший звание генерала.

Тем самым был «сломлен» 30-й институт, который и формировал ТТТ для МиГ-31. Не скажу, что они сильно сопротивлялись нашему натиску, просто их замысел был поскромнее: мы-то предложили создавать принципиально новый комплекс. И нашу концепцию приняли во всех инстанциях.

Когда облик будущего перехватчика был практически утвержден, Петр Васильевич Дементьев настоял на том, что необходимо сохранить планер МиГ-25. Он сказал:

— Производство планера такой машины очень сложное, дорогое. А если вам надо совершенствовать в основном вооружение, то можно планер МиГ-25 сохранить. Высотность, скорость остаются прежними, их хватает для выполнения целевых задач, а ракету все равно будем делать новую... Но, сохранив стапеля и оснастку, новую машину можно построить дешевле...

В начальной фазе в ОКБ им. А. И. Микояна проектирование велось в бригаде общих видов, которой руководил главный конструктор Александр Андреевич Чумаченко. Мы очень тесно сотрудничали с ним, со всем коллективом этого ОКБ, когда «завязывали» этот комплекс. Позже, когда самолет перешел на этап глубокой инженерной разработки, испытаний, главным конструктором стал Г. Е. Лозино-Лозинский. После того, как Глебу Евгеньевичу поручили работы над нашим космическим челноком «Буран», на его место пришел Константин Константинович Васильченко, который возглавлял до этого экспедицию ОКБ во Владимировке.

Как только нашу концепцию МиГ-31 приняли к воплощению в металл, мы сразу приступили к созданию комплекса полунатурного моделирования с мощным цифровым оснащением. Нам пришлось оборудовать непростой по конструкции радиобезэховый зал со сложными узлами цели, потому что антенна радиолокатора уже имела фазированную решетку с электронным сканированием. Пришлось создавать многоцелевую обстановку, потому что «самолет» одновременно должен был «обстреливать» четыре цели, да еще ряд других «сопровождать»... Все это потребовало принципиально новых научных и конструкторских решений. Если раньше мы устанавливали в зале просто один «рупор», который, двигаясь в двух степенях свободы, излучал, имитируя отраженный сигнал от цели, то для стенда МиГ-31 уже и сами цели пришлось имитировать с помощью фазированной решетки, построив целую стену-матрицу таких «рупоров». Одновременно мы синтезировали весь спектр возможных радиопомех.

201

Радиобезэховые залы были оклеены специальными материалами, имели входы-шлюзы, что не позволяло электромагнитному излучению проникать наружу, и походили на огромные замкнутые консервные банки с хорошей защитой. Таким образом создавалась чистота радиопространства, где проходила отработка радиолокационной станции «Заслон». Ее главным конструктором был В. К. Гришин из Научно-исследовательского института приборостроения им. В. В. Тихомирова в Жуковском. Создание этого локатора стало своего рода эпопеей, потому что в нем были заложены новейшие по тем временам принципы обработки информации и управления, отличные от тех, что мы имели, используя электромеханическую антенну. Нам потребовалось многолучевое управление, сопровождение самолетом сразу нескольких целей, а это — совсем другая логика, чем у МиГ-25.

Одновременно мы занимались отработкой логики группового взаимодействия МиГ-31. Когда такой самолет летает, он уже не только сам может атаковать цель, но и организует целераспределение, управляя группой других самолетов. И, что еще очень важно, он мог работать в паре с МиГ-23, в качестве летающего командного пункта. Над этим его качеством мы вначале и не задумывались, но когда стали размышлять над проблемами полуавтономных действий МиГ-31 в небе, то поняли, что с этого самолета можно управлять и другими истребителями. Мощность его бортовых вычислительных машин позволяла делать «трассировку» целей, прогноз их траекторий и выдавать целеуказание группе самолетов. Для этого на МиГ-31 появилась специальная цифровая линия передачи команд, которая позволяла сбрасывать служебную информацию на борта других перехватчиков. Таким образом, МиГ-31 взял на себя функции не только летающей зенитной батареи, которая одновременно может обстреливать четыре цели, но и командного пункта группировки самолетов, что очень важно уметь делать в северных районах России. Ведь, как прогнозируется, налет со стороны США всегда будет групповым... Позже, когда появились крылатые ракеты, стало ясно, что нашим самолетам ПВО придется сталкиваться не столько с бомбардировщиками, сколько с отражением налета в основном именно ракет. При этом размножение строя ведет к появлению уже не сотен, а тысяч целей, и в таких условиях пропускная способность и производительность комплекса перехвата становится решающим фактором.

Мы столкнулись с серьезными трудностями при отработке программного обеспечения. Эта проблема возникла давно, потому что первые бортовые цифровые машины не позволяли использовать языки высокого уровня, обладали ограниченными возможностями по объему памяти и быстродействию и чтобы «упаковать» в них нуж-

202

ную программу, требовалось немалое искусство программиста. Эти люди, которые кодировали алгоритмы управления, занимались упаковкой, должны были иметь очень высокую квалификацию, как программисты-системщики. И что же? Они быстро осознали некую свою «кастовость» и стали диктовать условия руководителям работ. Чтобы поднять цену своего труда, они старались как можно меньше документировать процесс программирования, держать его в собственной памяти, что вскоре стало узким местом при работе над МиГ-31. Наш коллектив быстро раскусил такую тактику, и мы предприняли ряд попыток создать автоматизированные системы программирования, проверки программ, выпустить ГОСТы... Это не вызвало большого энтузиазма в рядах разработчиков программ, они не очень охотно нас поддерживали в подобных начинаниях. Только в 90-е годы нам удалось создать систему нужных стандартов, когда мы перешли на языки высокого уровня, получили быстродействующие машины, и программирование из искусства превратилось в ремесло. Американцам было проще — они опережали нас в создании электронной базы, а мы, с худшим оборудованием, вынуждены были действовать по принципу «голь на выдумку хитра». И в математике мы поэтому вышли на уровень искусства. Так что МиГ-31 как бы подстегнул процесс создания сложных программных комплексов. Они существовали и раньше — на Су-24, Су-24М, Ту-22М, Ту-95, но, пожалуй, самым сложным из них стал комплекс МиГ-31.

В общем, чем больше у себя в институте мы уходили в глубину исследований возможных сценариев развития событий, в которых придется участвовать МиГ-31, тем сложнее становилась логика алгоритмов управления, с последующим переходом на программы цифровых машин. Возникли проблемы в области индикации, с помощью которой летчик и штурман-оператор могли оценивать воздушную обстановку, проблемы ориентирования... Так что наш комплекс полунатурного моделирования МиГ-31 усложнился до предела, но, в конце концов мы пришли к тому, что с его помощью могли в условиях зала проигрывать все мыслимые и немыслимые «воздушные бои». При этом мы выставляли ему все виды радиопомех, которыми на то время владел противник...

Все эти работы заняли более восьми лет, в начале 80-х годов МиГ-31 был принят на вооружение ПВО и до сих пор не имеет аналогов в мире. Наиболее близким ему по своей идеологии был американский F-14, палубный перехватчик. Он тоже мог вести многоканальный обстрел, но его механическая антенна сканировала обстановку в пределах одной строки (такой, как строка развертки на экране телевизора) — строка за строкой. И только когда в одной из строк появлялось несколько целей (до четырех) — тогда F-14 мог их

203

атаковать одновременно. Но это очень редко случается, чтобы цели выстраивались в одну строку... Наша же антенна позволяла обстреливать их на разных высотах, дальностях и т. д. F-14 также не умел управлять групповым боем, действовать полуавтономно... Это объяснимо, поскольку американцы никогда не стояли перед острой проблемой организации перехвата и отражения массированного воздушного налета со стороны СССР, поскольку мы исповедовали оборонительную доктрину и не имели больших авиационных группировок. Наступательную стратегию мы строили на основе баллистических ракет... Поэтому в США и нет мощной системы ПВО. A F-14 создан был для охранения авианосцев, группы военно-морских кораблей, поэтому к нему предъявлялись более скромные требования, так как массированный групповой налет на эти корабли практически исключен.

В общем, создание боевого комплекса МиГ-31 подняло на более высокий уровень возможности всей нашей системы противовоздушной обороны. А с вводом в строй зенитной системы С-300П и С-300В мы получили такую систему ПВО России, которая по своей мощи и силе не имеет аналогов в мире и по сей день. Хотя старение техники неизбежно будет проделывать в ней «бреши», если с этим процессом наше государство не станет бороться так, как того требует сейчас международная обстановка. Но МиГ-31 пока на своем участке достаточно эффективно держит оборону. Это подтвердил ряд маневров и военных учений, проведенных в последующие годы — МиГ-31 очень эффективно работал при перехвате крылатых ракет, высотных целей. Диапазон его работы располагался от предельно малых до предельно больших высот, чем не обладал ни один перехватчик в мире.

Таким образом, на мой взгляд, МиГ-31 стал «лебединой песней» Советского Союза в деле создания истребителей-перехватчиков. После этого шло лишь его совершенствование — мы заложили МиГ-31 М, в котором облагораживались отдельные режимы, усложнялись процессы обработки сигналов и т. д., но я бы назвал их чисто эволюционными.

Наряду с работами по созданию самого МиГ-31 шло рождение и новой ракеты для него — К-33, дальность полета которой довели до 300 километров, что значительно перекрывало возможности наземной зенитной ракеты. Это достигалось тем, что К-33 «забрасывали» на высоту почти 30 000 метров, и уже оттуда она шла к цели по баллистической траектории, а когда сближалась с ней — включалось самонаведение. Мы, как бы использовали ее естественные баллистические возможности, а не только энергетические, за счет чего резко и возросла дальность полета. Такой подход родился в стенах нашего

204

института — у нас формировалась идеология, а разработка самой ракеты была поручена КБ «Вымпел», которое возглавлял главный конструктор Г. А. Соколовский. Правда, ее немножко «испортили», так как Г. Е. Лозино-Лозинский настоял, чтобы ее «утопили» в специальные углубления в фюзеляже МиГ-31. Сделано это было в целях уменьшения аэродинамического сопротивления, но, на мой взгляд, тяговооруженность перехватчика была настолько высокой, что К-33 можно было спокойно пристроить и под крыло. А так получилась некая спецракета «индивидуального пошива», которую ни на какой другой самолет кроме МиГ-31 не подвесишь.

Впервые на этой ракете было применено командное управление с переходом на самонаведение. Это позволяло при групповом отражении налета противника пустить ракету по одной цели, а в случае необходимости, пока она не перешла на самонаведение, перенацелить ее в другую точку. Более того, сделать это так, чтобы она шла на цель, которую атаковал другой самолет, а он воспринимал бы ее уже как «свою», хотя она была пущена совсем не им.

Вот такие сложные комбинации, сценарии воздушных сражений, перехвата мы отрабатывали у себя на стендах полунатурного моделирования. Я уверен, что это оправдывалось тем, что помогало летчикам совершенствовать боевую подготовку, заставляло мыслить категориями современного группового воздушного боя, когда в налете могут участвовать целые авиационные дивизии, огромные соединения, и успех борьбы с ними определяется множеством факторов, но в первую очередь — точностью управления, целераспределения... Я думаю, что это ключевая проблема, решение которой будет определять успех в воздушных схватках. Но чтобы справиться с ней в полном объеме, придется еще много поработать. Это область, где совершенствование будет идти бесконечно, если, конечно, все войны не сведутся к антитеррористическим операциям против противника, который авиации вообще не имеет. Или если не грянет ядерная война, после которой не останется ничего, в том числе и авиации...

...Нам было непросто работать в 80-е годы. Параллельно с МиГ-31 шел Ту-160, Ту-95МС, разрабатывалась линия крылатых ракет... Поскольку авиационная стратегическая составляющая требовала повышенного внимания, мне пришлось в основном сосредоточиться на ней, а техническое руководство МиГ-31 вел мой первый заместитель Павел Вениаминович Позняков. Конечно, в первой фазе работы над этим перехватчиком, когда его концепция обсуждалась на самом высоком уровне в МАП, ВПК, ОКБ им. А. И. Микояна, мне пришлось защищать ее на заседаниях и совещаниях много раз. Но потом я сосредоточился больше на Ту-160 и крылатых ракетах.

205

Должен сказать, что все программы, в которых тогда участвовал наш институт, развивались очень динамично и интенсивно. Постоянно, не реже раза в месяц, министр авиационной промышленности собирал совещание с участием высшего руководства Министерства обороны, Главкома ВВС, генеральных и главных конструкторов, начальников головных и других НИИ, на которых рассматривалось состояние дел по каждому самолету и вертолету, над которыми работали КБ и предприятия МАП.

В этот же период, когда министром обороны был Д. Ф. Устинов, часто проходили различные маневры и Дмитрий Федорович очень энергично привлекал к участию в них работников авиапрома. Для этого была определена группа основных его руководителей, в которую входил и я, и мы вылетали на все маневры, куда нас приглашали, и где участвовала авиация.

Огромный полигон, где проводились крупнейшие учения Советской Армии, находился под Полоцком. Там мне довелось увидеть впервые промоделированную у нас в стране современную сухопутную операцию. По своей логике она напоминала операции Великой Отечественной войны — говорят же, что каждый генерал готовится к новой войне, используя опыт предыдущей.

Но отличие заключалось в том, что в тыл условного противника выбрасывалось крупное соединение воздушно-десантных войск, которые должны были захватывать плацдарм и продержаться там до подхода своих войск. «Наши» танковые клинья после ракетно-артиллерийской подготовки взламывали оборону «врага» и шли дальше. И так несколько раз подряд, только рубеж атаки перемещался все время на запад... Мы находились в блиндажах, когда ударили пушки, потом системы залпового огня, танки, из укреплений на переднем крае, а потом уже — боевые вертолеты... На эту стену сплошного огня и пыли страшно было смотреть. Когда нас привезли на линию обороны, по которой наносился этот удар, вся земля была сплошь усеяна осколками слоем в несколько сантиметров.

А дальше вступала фронтовая и армейская авиация, начинался встречный танковый бой, шли в схватку боевые машины пехоты, в общем, разворачивалось настоящее сражение.

Мне лично такие поездки давали много информации к размышлению. К примеру, в Полоцке мне стало ясно, что оптические системы вертолетов после артподготовки становятся совершенно неэффективными, поскольку весь передний край затягивается дымом и пылью, и надо думать о каких-то приборах, работающих в диапазоне миллиметровой радиолокации. Вскрывались и другие проблемы, которые возникали при взаимодействии сухопутных войск и авиации, мы начинали лучше понимать философию вооруженной борьбы того

206

или иного периода. Хотя, становилось очевидным и то, что крупномасштабный конфликт по времени будет быстротечным — обе стороны, израсходовав боекомплекты, выдохнутся, а промышленность просто не будет успевать их восполнять. И тогда начиналась бы война на истощение, которая неизбежно должна спровоцировать ядерную... Любая из сторон, почувствовав, что терпит поражение, потянется к атомной «дубинке».

Кстати, американцы не отрицали такой возможности, в отличие от СССР, заявлявшего, что он никогда первым ядерное оружие не применит. Они даже называли рубеж — границу Франции, пересечение которой войсками Варшавского Договора станет сигналом к ядерной войне. Это положение даже было зафиксировано в официальной доктрине НАТО.

Случалось, на этих маневрах люди, которых я, казалось, очень хорошо знал, раскрывались с неожиданной стороны. Однажды Генеральный штаб проводил в южной части ГДР, близ Магдебурга, учения по отражению «нападения» НАТО, в составе английских дивизий. События развивались так, что возникла необходимость быстро перебросить крупное танковое соединение из Польши в район «боя». Но время-то мирное, все шоссе забиты автомобилями и танки застряли в «пробках». И дело идет к тому, что «условные англичане» вот-вот одержат победу. Подняли боевые вертолеты, но их мощи не хватает. Тогда Устинов командует:

— Поднять в воздух фронтовую авиацию! Атаковать передний край противника!

П. С. Кутахов, главком ВВС тут же докладывает:

— Товарищ маршал, я не могу выполнить ваш приказ, поскольку в районе аэродромов — грозовая обстановка.

Дмитрий Федорович вспылил:

— Что же это за всепогодная авиация, которая боится дождя и не может воевать?! Враг-то рядом!

Действительно, погодка серенькая стоит, облачность, где-то грозовые зоны, видимо, образуются, но, по моим соображениям, метеоусловия не настолько плохи, чтобы не выполнить приказ министра обороны СССР. Я — к Кутахову:

— Павел Степанович, что же вы так нас позорите? Более-менее видно же все...

— Ты знаешь, — он взглянул на меня, — все, что здесь происходит — для начальства. А если я брошусь выполнять приказ и хоть один летчик разобьется, никогда себе этого не прощу.

Рисковал ли Кутахов? Должностью главкома ВВС — несомненно. После этого эпизода я проникся к нему еще большим уважением. А вообще, он сделал очень много для авиации. До него над судьбами

207

ВВС больше размышляли, но мало делали. Он же фактически стал нашим соавтором в создании поколений боевых машин — сначала линии МиГ-23, а потом — МиГ-29, Су-27, стратегических систем, Су-25, ряда вертолетов... Все это было создано во времена Павла Степановича Кутахова, как главнокомандующего ВВС. По сути дела ему, да еще его заместителю по вооружению Михаилу Никитовичу Мишуку СССР во многом был обязан тем, что имел одни из самых мощных ВВС в мире. Они рука об руку работали со специалистами авиационной промышленности, и я вспоминаю тот период, как «золотой век», когда мы не столько конфликтовали, сколько стремились найти лучшие решения любой проблемы, возникавшей в процессе этой совместной работы.

Впрочем, надо отдать должное и Д. Ф. Устинову — в том эпизоде в ГДР с П. С. Кутаховым он не стал, как говорится, «лезть на рожон». Может быть, свою роль сыграло то, что Дмитрий Федорович имел огромный и жизненный и промышленный опыт, а это, несомненно, сказывалось на его восприятии и понимании людей. Думаю, что его роль в победе нашего народа в Великой Отечественной войне не меньше, чем роль Жукова. Устинов ведь был наркомом вооружений, а армия воевала тем, что поставлял тыл.

Мне довелось потом еще не раз с ним встречаться, в том числе и после того, как мы закончили испытания крылатых ракет для Ту-95. Вместе с новым министром авиапрома Иваном Степановичем Силаевым мы пришли к Дмитрию Федоровичу Устинову, чтобы он подписал акт Государственной комиссии о принятии их на вооружение, отдельно от самолета, в котором еще велись какие-то доработки.

Дело было в воскресенье, он встретил нас весьма приветливо и вдруг сказал:

— Вы знаете, мы сегодня ввели войска в Афганистан... У меня совершенно непроизвольно тут же сорвалось:

— Так это же второй Вьетнам!

Устинов внимательно посмотрел на меня и бросил раздраженно:

— Возможно.

А потом, после долгой паузы, добавил:

— Но у нас нет другого выхода.

И стал обрисовывать обстановку (кстати, почему-то о ней сейчас не говорят, когда речь заходит о событиях того времени). Он объяснил, что все среднеазиатские республики СССР наводнены литературой исламской направленности, началась идеологическая обработка населения в духе ваххабизма. В Пакистане Зия Ульхак вынашивает цели объединения с Афганистаном и создания великого Белуджистана. Иран ведет проамериканскую политику и готов поддержать устремления Пакистана. Китай настроен антисоветски…

208

А Амин, который пришел к власти в Афганистане после того, как уничтожил Тараки, занял ультралевую позицию националистического толка и выдвигает идеи строительства социализма в стране, где, по всем признакам, не расстались с ранним феодализмом. Он организовал гонения на духовенство и тем самым восстановил против себя почти весь народ.

Довольно подробно Устинов изложил ситуацию, которая складывалась в «подбрюшье» СССР явно не в нашу пользу. Амина надо убирать, иначе в Афганистане вот-вот вспыхнут народные волнения, и там воцарится антисоветский режим. Чтобы этого не случилось, надо вводить наши войска, как гарант мира, а место Амина должен занять другой человек, способный разрядить накаленную обстановку в стране.

— Мы ввели войска в Афганистан не воевать, — это Устинов подчеркнул несколько раз.

Я понял, что этот человек, переживший Великую Отечественную, действительно, не хочет новой войны. И не его вина, видимо, в том, что нас все же втянули в нее. Наши военные стали вести крупномасштабные боевые операции там, где должен был воевать спецназ против таких же небольших групп профессионалов. Эту же ошибку они повторили в Чечне, хотя антитеррористические боевые действия ведутся совсем по другому сценарию. Но видно, генералы этого еще не понимали, и конфликт в Афганистане закончился бесславно для СССР.

Я написал об этой встрече с министром обороны Советского Союза для того, чтобы защитить память Д. Ф. Устинова и еще раз подчеркнуть, что он очень хорошо понимал всю тяжесть сделанного шага, но логика противостояния двух систем заставила нас ввести войска в Афганистан. Потом все резко изменилось, обстановка разрядилась; мы помирились с Китаем, в Пакистане к власти пришла Б. Бхутто, в Ираке произошла революция... Видимо, в этот момент можно было бы и нашим войскам под каким-то благовидным предлогом уйти из Афганистана, но слишком глубоко они там увязли.

...Закончился тот воскресный визит к Д. Ф. Устинову тем, что мы доложили ему результаты испытаний крылатых ракет — жизнь-то продолжалась! — и попросили подписать акт Государственной комиссии о принятии их на вооружение ВВС. До сих пор я помню фразу, которую он произнес в ответ, достойную того, чтобы ее занесли в разряд крылатых:

— Так ты что, хочешь меня уговорить, чтобы я принял на вооружение патрон без револьвера? А где самолет-то? Давайте мне «револьвер» — самолет вместе с ракетами.

209

Мы стали ему объяснять, что самолет Ту-95 летает с этими ракетами в составе ВВС, остались лишь мелкие недоделки и т. д. В конце концов я выпалил:

— Если Вы будете принимать наши ракеты вместе с самолетом, то самолетчики захватят все ордена, медали и премии, а мы, ракетчики, как это уже не раз бывало, останемся без ничего, тем более самолет давно принят на вооружение, в нем поставлена только аппаратура подготовки и запуска ракет.

Он поднял очки на лоб и вдруг улыбнулся:

— О-о, это верно. И подписал акт.

Самолет Ту-95 с системой ракет Х-55 приняли на вооружение через полгода, но Алексей Андреевич Туполев был очень недоволен тем, что мы опередили его с ракетами, так как за выполнение программы рассчитывал получить вторую Звезду Героя Социалистического Труда, а тут она буквально уплыла из рук... Принятие самолета уже не прозвучало политически так весомо, как то, что у СССР теперь есть крылатые ракеты.

 

Подготовка молодых кадров в ГосНИИАС

 

...Чем больше на нас наваливали работы, тем острее мы ощущали нехватку квалифицированных специалистов. Поэтому нам пришлось вырабатывать свою систему их подготовки. Надо сказать, что когда в институте сложились основные направления, методы исследования, базовые научные дисциплины, на которые мы опирались при создании той или иной системы, возникла необходимость определенного доучивания тех молодых специалистов, которые приходили к нам в основном из Московского авиационного института им. С. Орджоникидзе, часть — из МВТУ им. Баумана, и — совсем считанные единицы — из университетов. Вузовская подготовка оказалась недостаточной, чтобы они могли сходу включаться в наши работы. Учебный процесс не успевал за динамикой развития научных дисциплин, которые рождались при создании современной боевой авиации. Мы ведь все время находились на переднем рубеже научно-технического прогресса, особенно системных исследований, системных наук, а преподаватели вузов не поспевали за нами с тем, чтобы наши наработки сделать достоянием умов студентов. Свою роль в этом играла и секретность...

Чтобы ликвидировать такие пробелы в подготовке молодых специалистов, мы создали внутреннюю систему их обучения. Им читались курсы лекций по ряду направлений, затем они должны были защищать квалификационные работы. На это все новоиспеченному

210

инженеру отводилось три года, а его продвижение по служебной лестнице — на должность старшего, потом ведущего инженера, зависело от того, насколько успешно он проходил «дообучение». Кроме того, были назначены руководители молодых специалистов, и каждый такой куратор нес серьезную ответственность за качество их подготовки и профессиональный рост, что поощрялось денежными премиями.

Лекции читались по таким дисциплинам, как вычислительная математика и программирование, потому что в конце 60-х годов вузы еще не готовили специалистов в этой области. Далее — по теории наведения и динамики движения самолетов и управляемых ракет на боевых режимах, теории эффективности и т. д. Такая работа сразу же дала хороший эффект, и мы решили поставить приток свежих сил на плановую основу.

В это время начинал набирать силу Московский физико-технический институт, основанный нашими нобелевскими лауреатами П. Л. Капицей и Н. Н. Семеновым, которые очень многое привнесли в стиль его работы из Кембриджа, а точнее — из знаменитой лаборатории Резерфорда. Они предложили такую систему обучения, которая в последующем получила название «система Физтеха»: три года студенты усиленно занимаются по общим курсам математики и физики, а также изучают иностранные языки, а потом на базовых кафедрах, находящихся в научно-исследовательских институтах — овладевают специальностью.

Когда в Долгопрудном были построены новые корпуса института, в общежитиях заложили столько мест для студентов, что даже москвичи могли там жить. Это очень важно, чтобы студент постоянно находился в «учебной среде». Именно по этому принципу строится обучение в Кембриджском и Оксфордском университетах. При каждом из них есть колледж. Колледж — это нечто вроде общежития, в котором имеется и своя система обучения. Студент, зачисленный в университет, фактически поступает в колледж. В нем есть группа преподавателей. Каждый из них набирает себе студентов, которые учатся на разных курсах — с первого по пятый. Получается некая смешанная группа, с каждым студентом которой преподаватель работает персонально: он дает задания, составляет план работы, рекомендует необходимую литературу и т. д. А университет служит для того, чтобы студент мог там слушать лекции и проходить лабораторную практику... Но насколько тот или иной учащийся усвоил курс науки, определяет преподаватель колледжа. Такая индивидуальная подготовка будущих специалистов является «фирменным» подходом к обучению в этих двух знаменитых английских университетах и дает очень высокие результаты. При этом у каждого преподавателя обуча-

211

ется всего несколько студентов, чтобы он мог работать с каждым отдельно.

Физтех во многом построен по этим же принципам, а количество студентов, приходящихся на одного преподавателя, значительно меньше, чем в любом другом вузе страны. Это записано в положении об МФТИ.

Как уже сказано выше, после трех лет обучения на общеобразовательных курсах студенты МФТИ продолжают учебу в базовых институтах. В каждом из них создавались базовые кафедры, преподавателям которых платил зарплату Физтех. Когда Сталин подписывал распоряжение о создании МФТИ, в нем предполагали готовить специалистов в области ядерной физики, атомной промышленности, то есть способных работать над ядерным оружием, а также над созданием средств его доставки в нужную точку планеты. Поэтому первые базовые кафедры появились в институтах Академии наук, а потом и в организациях промышленности — в КБ С. П. Королева, А. А. Расплетина и других, связанных с созданием ракетной техники. Позже стало развиваться авиационное направление и был даже создан факультет аэромеханики и летательной техники (ФАЛТ) с базовыми кафедрами в ЦАГИ, ЛИИ и ЦИАМ.

В распределении на работу своих выпускников МФТИ участия не принимал, это делали ведущие сотрудники базовых кафедр.

Столь необычное предисловие я пишу к тому, чтобы объяснить, почему мы тоже захотели в нашем институте иметь такую базовую кафедру. Во-первых, математическая подготовка студентов МФТИ всегда была выше, чем у их коллег из других вузов. Во-вторых, мы могли теперь уже на 4-м и 5-м курсе давать им тот необходимый уровень знаний, с которыми они могли сразу приступать к работе по своей основной специальности. В-третьих, мы могли бы отказаться от системы «доучивания» молодых специалистов.

И вот, сразу после защиты докторской диссертации в 1967 году я поехал к ректору МФТИ Олегу Михайловичу Белоцерковскому, который был уже, по-моему, академиком АН СССР и специализировался в области математической физики.

Встретил он меня настороженно, если не сказать подозрительно: МФТИ работал уже со знаменитыми институтами, имеющими мировую славу, а тут вдруг представитель какого-то загадочного НИИ-2, о котором «слыхом не слыхивали». Но когда я ему объяснил нашу идею и рассказал, какие специалисты нам нужны, он быстро сориентировался, признал, что наше предложение очень интересно, и предложил вначале организовать в НИИ-2 филиал кафедры от авиационного факультета МФТИ.

212

На первое занятие пришло человек семь — половина стандартной студенческой группы. В основном москвичи. В 1970 году, когда я стал начальником института и, как предписано положением МФТИ, возглавил кафедру, потому что ее может возглавлять только руководитель организации, мы перешли на факультет прикладной математики и управления. С той поры и по сей день на этой базовой кафедре МФТИ мы готовим специалистов для ГосНИИАС. Должен отметить, что хотя студентов, приходивших к нам из МФТИ, было не так много, они сыграли в последующем огромную роль в создании сложных программ, математических моделей. Они очень быстро схватывали суть принципов, на которых работала цифровая техника, компьютеры и т. д., в чем, конечно, помогала высочайшая математическая подготовка, полученная в МФТИ.

Этот опыт стали учитывать и другие вузы. Первым, кто откликнулся на такую же идею, был МАИ. И сейчас мы имеем еще три базовых кафедры и от этого института. В конце 80-х мы организовали еще одну — от Московского института радиоэлектроники и автоматики. Таким образом, сейчас у нас работает пять базовых кафедр. И созданы они по образу и подобию тех, что закладывались еще в МФТИ П. Л. Капицей и Н. Н. Семеновым.

В 70—80-х годах процесс обучения студентов на этих кафедрах развивался очень бурно, и мы ежегодно выпускали и брали к себе на работу до семидесяти хорошо подготовленных молодых специалистов. Рейтинг нашего института всегда был достаточно высок, поэтому недостатка в студентах мы никогда не испытывали. К сожалению, в начале 90-х годов, обучающихся у нас стало намного меньше, но дело в другом — работать в ГосНИИАС оставались всего по 5—7 выпускников наших кафедр. Основная причина — это маленькая зарплата молодого специалиста. В последние пять лет снова наблюдается рост числа молодых специалистов — до 40—50 ребят мы оставляем сейчас у себя в институте ежегодно. Для этого пришлось создавать особые условия для молодых специалистов: дотировать зарплату, платить научным руководителям за каждого молодого специалиста, создавать молодежные коллективы и т. д.

Однако 20—30 лет назад мы принимали на работу еще несколько десятков выпускников других вузов, кроме Физтеха, МАИ и МИРЭА, и таким образом, в сумме более ста молодых людей вливались в коллектив института каждый год. Это позволяло поддерживать своеобразный молодежный облик коллектива — средний возраст сотрудников не превышал тридцати с небольшим лет. Поэтому молодые специалисты приходили не в старые, сложившиеся годами подразделения, где все руководящие посты заняты давным-давно и надо долго ждать, пока освободится то или иное кресло, а в среду

213

практически своих ровесников, которая непрерывно, динамично развивалась. Такой климат очень продуктивно влиял на эффективность работы института, позволял нам браться за выполнение очень сложных работ, что, конечно же, подогревало честолюбие молодых ученых. Ведь платили нам немного, почти так же, как во всей авиационной промышленности, а премии за изобретение, выполнение тематического плана и т. д. суммарно не превышали 20—30% оклада. Так что люди работали в основном на энтузиазме, на патриотическом подъеме. У нас, кстати, в те годы была неплохо поставлена комсомольская работа, спортивная... Наши команды брали довольно высокие призовые места по различным видам спорта. Развивалась художественная самодеятельность. В общем, то, что у сотрудников не было больших разрывов в возрасте, позволяло коллективу чувствовать себя единым целым, определяло демократичность отношений, избавляло его от жесткого иерархического построения. Вообще, для любого научно-исследовательского института это очень важно — сбалансированное соотношение молодых специалистов и людей, уже в полной мере овладевших профессией, потому что преемственность поколений является одним из определяющих факторов успешной деятельности НИИ. Любой завод, если технологические процессы не претерпевают существенных изменений, легко перестраивают на новую тематику, выпуск какой-то другой продукции. Конструкторское бюро уже труднее перестроить, поскольку там на протяжении многих лет создается школа конструкторов, и чтобы КБ перешло от одного класса систем к другому, нужно лет 5—7 по меньшей мере. Перевести же на новые рельсы работу НИИ сложнее всего, поскольку вся она определяется наличием научных школ, каждая из которых является очень сложным организмом, живущим по своим законам. Как показывает опыт, разрушение научной школы почти невосполнимо. Для перестройки работы НИИ нужно минимум 10 лет, а ведь в наше время обновление технологий, информации в любой области знаний происходит в среднем за 5 лет или еще быстрее. Так что за 10 лет, пока в НИИ идут перемены, он отстает от мирового научного сообщества настолько, что наверстать этот разрыв практически невозможно.

К сожалению, многие люди, облеченные властью и призванные руководить наукой в России, не очень хорошо понимают, что такое научные школы, складывающиеся в НИИ. В области фундаментальных исследований дела обстоят получше — Академия наук России ревниво следит за тем, чтобы эти исследования оценивались по достоинству и значимости, пытается все время доказывать — и это правильно — что без развития фундаментальной науки страна будет выброшена на обочину прогресса и не сможет правильно экономи-

214

чески развиваться... Но при этом почему-то все забывают, что значительно большую роль в судьбе России играет прикладная наука. Фундаментальная наука — это наука о процессах, происходящих в природе и обществе. А прикладная, используя результаты фундаментальной, действительно «прикладывает» их к производству того или иного продукта, она ориентирована на создание технологий, на определенную техническую деятельность общества.

Примеров того, насколько важна для страны прикладная наука, в мире множество. Корея, Япония, ряд других стран вообще не занимаются развитием фундаментальной науки, но в области прикладной науки достигли выдающихся вершин, на ее основе освоили передовые технологии и входят сейчас в элиту индустриально развитых государств. А у нас за годы реформ все сложилось «с точностью до наоборот» — Россия, сумев как-то сохранить фундаментальную науку, совершенно забыла о прикладной... И теперь наши «верхи» жалуются на утечку мозгов за рубеж. А это естественно — они в нашей стране не востребованы, потому что разорвалась цепочка: фундаментальная наука — прикладные исследования — технологии — производство. В СССР эта цепочка существовала всегда, была четко спланирована и увязана с потребностями государства. Образно говоря, если взять деньги, которые вкладывались в СССР в фундаментальную науку, за единицу, то на прикладные исследования выделялось уже 10 единиц, а на создание технологий и производства — 100! Сегодня эти пропорции разрушены, а результатом стало то, что на мировом рынке востребовано всего 0,3 процента наукоемкого продукта с маркой «сделано в России». Все остальное производится за рубежом... Так о каких экономических реформах может идти речь, если уничтожена, по сути, прикладная наука, призвание которой — создавать фундамент экономики?! Да, какие-то научные школы уцелели, в частности, в авиационной промышленности, которая, одна из немногих, удержала их на плаву, в основном за счет экспортной деятельности. В целом же прикладная наука понесла значительно большие потери в последние 10—12 лет, чем фундаментальная.

Но вернемся к авиапрому. Создание здесь новых школ в прикладной науке — это создание новых технологий, концепций, которые всегда закладываются в будущую авиационную систему. Надо сказать, что именно эта сторона деятельности на западных фирмах наиболее закрыта, потому что именно она определяет результат конкурентной борьбы между ними. Конечно, рано или поздно, после появления нового образца авиатехники на рынке все секреты вскрываются, но до поры до времени кто-то вырывается вперед и получает за счет этого хорошую прибыль. В начале развитие этого процесса характеризуется появлением в научной литературе «взрыва» публи-

215

каций по какой-то новой тематике, в основном чисто теоретического плана. Но как только фирмы подходят к созданию новых технологий на базе этой теории, все дальнейшие работы закрываются и публикации исчезают. Возрождаются они только тогда, когда новый самолет или вертолет выкатывается на летное поле для испытаний. Причем чаще всего это очень тонко дозированная информация, которая может увести конкурента в тупик. Она достоверна, но раскрывает лишь «побочные ветви» разработки, а не основу ее. Могу утверждать, что такой подход к новшествам широко практикуется в США: мы ведь весьма тщательно отслеживаем всю информацию, которая касается нашей тематики. Трудно однозначно оценить, что это: стратегия фирмы или стратегия государства, но факт остается фактом — прикладная наука, технологии, созданные с ее помощью, являются продуктом, который берегут, как зеницу ока. А это говорит о важности такой науки для обеспечения всех сторон жизни страны... Вырвавшись вперед в области новых технологий, предприятие сразу завоевывает мировой рынок. Чем быстрее осознают эти простые истины в России, тем больше шансов будет у нас вернуться в число стран, высокоразвитых в научном и технологическом аспектах.

Особую важность приобретает понимание всех этих процессов в наше время, когда экономика выходит за национальные границы, становится многонациональной и транснациональной. Примеры в области авиации — концерны «Боинг», «Локхид Мартин» и др.

Такой поворот событий, на мой взгляд, очень опасен для России, потому что она заражена парадигмой национализма, отгороженности от всего мира, самодостаточности, нацеленности на технологическую независимость... Так строился Советский Союз — как система, противостоящая Западу и идеологически и технологически. Разрушение СССР окончательно разбило единое экономическое пространство стран Варшавского Договора «на куски», и каждый из них стал вести свою политику. Вся Восточная Европа потянулась к Западу, стремясь встроить свою экономику в эти многонациональные или транснациональные образования. Этим же путем пошли некоторые бывшие советские республики, которые тоже бросились заигрывать с дальним зарубежьем, хотя они уже настолько несамодостаточны, что им очень трудно встроиться в западные научные и экономические структуры...

Россия же оказалась более-менее способной вести какую-то свою линию в мире, но в умах ряда ее руководителей, вожаков политических партий остался «вирус» парадигмы СССР, хотя мир кардинально изменился. В частности, мы пока так и не можем для себя определить: глобализм, родившийся на планете в последнее десяти-

216

летие — это хорошо или плохо? Не вдаваясь в дискуссию на эту тему, хочу заметить, что глобализм — это прежде всего технологическое понятие, новая форма организации производства. Сегодня одна страна в рамках национальных границ уже не может эффективно строить всю воспроизводящую цепочку от первичного продукта до наукоемкого изделия. Сама технология, экономика привели к этому, а политика лишь стала подстраиваться под них. Так что борьба против глобализма — это та же борьба, которую вели в позапрошлом веке рабочие против машин. Здесь есть много нюансов, но, не вдаваясь в политические аспекты глобализма, хочу подчеркнуть — он заставляет корпорации, целые страны искать пути, как встроиться в эту воспроизводящую цепочку своими структурами. Я считаю, что тот, кто обладает таким умением, и будет победителем в конкурентной борьбе. Потому что сейчас мало толку от того, что кто-то может создать конкурентный товар. Россия, к примеру, способна построить самолет, ничем не хуже, чем «Боинг» или «Эрбас». Но это не значит, что она тем самым автоматически встроится в воспроизводящую цепочку — ведь сегодня не рынок развивает экономику, а технологии развивают рынок. Если посмотреть, как работает тот же «Боинг», то он фактически захватывает те секторы рынка, которые определяют транспортные процессы, а не производство самолета. Они создают инфраструктуру, в которую легко встроить свое изделие. Наш же самолет, ничем, вроде, не уступающий «боинговскому», не встраивается в эту инфраструктуру, потому что эксплуатант, привыкший в ней работать, говорит нашим самолетостроителям примерно так:

— Ну, слушайте, ребята, запчастей у вас не допросишься. Отремонтировать ваш самолет некому и негде. У вас нет системы обучения экипажей, наземного персонала... Мы все работаем в замкнутых логистических компьютерных сетях, а у вас их нету, как нет системы послепродажного обслуживания...

И так далее. Причем все эти претензии справедливы. И когда мы не очень умно начинаем убеждать потенциального заказчика, что у нас планер отличный, расход топлива в двигателях не хуже, чем у конкурентов, мы совершенно забываем, что не тактико-технические данные определяют сегодня привлекательность самолета для эксплуатанта, а десятки, сотни различных факторов, которые в сумме и составляют систему транспортного процесса.

И снова мы приходим к тому, что без системного подхода сейчас нашему авиапрому (да и не только ему) не обойтись, что технологии быстро меняются, поэтому очень важна преемственность поколений, безболезненная адаптация каждого нового поколения научных сотрудников к постоянно меняющимся условиям работы. А этот процесс в России практически сведен на нет. Это одна из трагедий

217

страны. Руководители разных рангов рассматривают прикладную науку по одному критерию: рентабельна ли она в короткие сроки? Но те наукоемкие области, в которых мы работаем, требуют не только больших денег но и, как говорят банкиры, «длинных рублей». Они по природе своей не могут дать мгновенной отдачи, потому что на создание нового самолета уходит больше десяти лет. Это ведь не производство линии для расфасовки молока или водки, которые окупаются мгновенно...

И банковские структуры, работающие с нами, предпочитают не рисковать — кто знает, что случится с деньгами, инвестированными в прикладную науку в России, за 10 лет? Но это надо делать! Не зря политика западных стран строится так, чтобы всеми мерами оказать поддержку своим самолетостроительным фирмам... И там, где частный капитал не идет на риск, его берет на себя государство, которое тем самым создает экономическую основу для будущего.

В этом плане характерен пример США. Всем известно, что у них очень хорошо развита автомобильная, электронная промышленность, но, как ни странным это покажется, наибольшие вложения из федерального бюджета в новые технологии делаются там, где они связаны с авиационно-космической отраслью. Очень немного получает электроника и совсем мало перепадает автомобилестроению. В США считают, что две последние отрасли могут развиваться и за счет профильных фирм, а вот в авиационно-космическую промышленность государство производит вливание средств, потому что в ней — наиболее сложные технологии, которые неизбежно будут востребованы страной в будущем, а также — очень длинный цикл возврата инвестированных денег.

В России же мы имеем совершенно противоположную картину: государство — за быстрый оборот средств. Но тогда действительно проще всего продавать нефть и газ, лес и металл, и таким образом Россия постепенно скатывается к положению ресурсодобывающей страны, теряя позиции державы, производящей наукоемкий продукт.

 

Как я стал действительным членом Академии наук

 

Я впервые выехал за рубеж в 1963 году. Это была поездка в форме научного туризма, которая организовывалась через единственную туристическую фирму в СССР « Интурист», а оформление проходило через Государственный комитет по науке и технике (ГКНТ). Поводом для поездки стало проведение первого симпозиума ИФАК (Международная федерация по автоматическому управлению) по управлению в космосе. Симпозиум проводился

218

в г. Ставангер (Норвегия). Со стороны СССР была образована делегация во главе с вице-президентом Академии наук СССР академиком Борисом Николаевичем Петровым. В составе делегации были профессора М. А. Михайлов и А. М. Летов (впоследствии академик АН СССР) из Московского авиационного института с кафедры Б. Н. Петрова; легендарный механик, по учебнику которого мы все учились, член-корреспондент АН А. И. Лурье из Ленинградского политехнического института. Из институтов Академии наук: доктора технических наук Б. Н. Наумов, Д. Е. Охоцимский (также стали впоследствии академиками АН СССР) и Г. М. Уланов. От промышленности было трое: доктор технических наук Б. В. Раушенбах, кандидаты технических наук В. П. Легостаев и я. Борис Викторович Раушенбах, Виктор Павлович Легостаев и я впоследствии также были избраны действительными членами академии.

Мы все были относительно молодыми и активными участниками бурно развивающегося в то время научного направления в теории управления — управления движением. Основоположником направления и его безусловным лидером был Б. Н. Петров.

Это было время становления нашей космонавтики, и все члены делегации участвовали в той или иной степени в работах по системам управления космическими аппаратами.

На симпозиуме были практически только две делегации — наша и США, если не считать норвежских ученых. Делегацию США возглавлял ведущий ученый в области систем управления и навигации Чарльз Дрейпер-Ли. Он является автором первой в мире гироинерциальной платформы на поплавковых гироскопах, которая сыграла ключевую роль в системах управления космических аппаратов и ракет-носителей. В делегации США также были ученые, в той или иной мере связанные с космическими программами. СССР был в то время ведущей космической державой, оставив позади США. Были произведены облеты Луны, посадка на Луну автоматических станций, движение по ней лунохода. Это, конечно, сильно ущемляло гордость США, тем более в условиях «холодной войны». Президент США Джон Кеннеди поставил национальную задачу — догнать СССР. Была выдвинута смелая программа — высадить астронавтов на Луну. Для решения этой задачи в США началась разработка мощной по тем временам ракеты-носителя, которая должна была выводить на орбиту Земли груз, значительно больший, чем выводили наши носители. Конструктором этой ракеты был Вернер фон Браун, который построил в фашистской Германии первую баллистическую ракету ФАУ-2, ставшую родоначальницей этого вида оружия. Он был после окончания Второй мировой войны вывезен в составе группы немецких инженеров в США.

219

У нас также была своя лунная программа. С.П. Королев строил новую ракету-носитель для этой цели — Н-1, а В. Н. Челомей — ракету Р-700 на базе «связки» ракет Р-500 (ныне «Протон»). С. П. Королев планировал прямую посадку на Луну и возвращение на Землю без промежуточных орбит, а В. Н. Челомей ставил более скромную задачу — только облет Луны космическим аппаратом с человеком на борту, без его посадки на поверхность. Срок выполнения программы был приурочен к 50-летию Советской власти — ноябрь 1967 года. Начиналась «лунная» гонка.

Симпозиум прошел очень успешно и в очень дружественной, поистине научной атмосфере. Ч. Дрейпер пригласил к себе в гостиницу Б. Н. Петрова и Б. В. Раушенбаха и рассказал всю схему высадки астронавтов на Луну. Нам эта схема показалась очень сложной: вывод на орбиту Земли, затем выход на орбиту Луны, посадка лунного модуля, затем взлет модуля с поверхности Луны, стыковка с лунным кораблем и возврат на Землю. Такая многоступенчатость «пугала» нас не столько своей сложностью, сколько возможностью технических отказов на различных этапах. Мы даже подумали, не дезинформация ли это? Но впоследствии американцы очень широко опубликовали эту схему задолго до ее реального осуществления.

Поездка в Норвегию оставила неизгладимое впечатление на всю жизнь. Мы все впервые выезжали за рубеж, и это, конечно, играло определенную роль в восприятии, но Норвегия вместе со Швецией в то время демонстрировала достижения «скандинавского социализма». В Норвегии уже много лет у власти были левые, что привело к значительным социальным достижениям. В стране было бесплатное среднее образование, бесплатные учебники, завтраки для учащихся, бесплатный транспорт в школьных автобусах от порога дома до школы и обратно, бесплатное медицинское обслуживание и очень незначительный разрыв между нижним и верхним уровнем зарплаты. Все население Норвегии, по существу, принадлежало к «среднему» классу. Богатые в Норвегии не приживались, так как налоги на их доходы строились по прогрессивной шкале, и свыше некоторого уровня все уходило в бюджет. Даже знаменитый норвежец Тур Хейердал жил в Италии, так как все его доходы от фильмов и книг, описывающих его научные путешествия, были бы в Норвегии отобраны через налоги.

Все это создавало в Норвегии очень благоприятную обстановку при полном отсутствии социальной напряженности. Правительство тщательно отслеживало уровень жизни в северной и южной частях Норвегии (Норвегия вытянута вдоль Скандинавского полуострова с юга на север с резкой разницей климатических условий). Если уровень жизни на севере падал по сравнению с югом, правительство применяло сразу ряд мер по созданию налоговых льгот, выдаче кре-

220

дитов, необходимых субсидий и т. д., чтобы избежать возможной миграции населения с севера на юг. Мы в начале проехали по южной части Норвегии от Осло до Ставангера, затем посетили Берген, из которого вернулись в Осло через центральную горную часть Норвегии. Страна по своей живописности действительно соответствует названию «северная Швейцария».

В те времена поездки за рубеж оформлялись через выездной отдел ЦК КПСС с прохождением специального инструктажа и подписанием документов об ознакомлении с правилами поведения при пребывании за рубежом и дачей соответствующих обязательств их соблюдения. Нас весьма удивили и позабавили слова инструктора ЦК, который собрал нас перед отъездом: «Ребята, Норвегия — это сказочная страна. Вам повезло. Вы побываете в коммунизме».

Действительно, Норвегия по своему высокому уровню жизни поражала даже работников ЦК КПСС.

Я так подробно описал эту поездку потому, что она стала началом моего пути в действительные члены Академии наук СССР. Практически все члены делегации впоследствии стали академиками. Борис Николаевич Петров очень активно формировал новое научное направление «Процессы управления» в Отделении механики АН СССР. Отделение благодаря ему получило новое название: «Отделение механики и процессов управления». Ученые, создающие теорию управления и работающие над системами управления, получили подтверждение того, что их наука является фундаментальной наравне с математикой, механикой, физикой, химией, биологией и т. д.

Это было значительное событие, и в этом, безусловно, заслуга академика Бориса Николаевича Петрова. Он очень много сил отдавал нашей авиационной и космической программе вместе с президентом Академии наук академиком М. В. Келдышем, академиками А. Ю. Ишлинским, Л. И. Седовым, Г. Г. Черным — нашими ведущими механиками. В Академию в это время пришла славная когорта Генеральных и главных конструкторов — создателей авиационной и космической техники: академики А. Н. Туполев, А. И. Микоян, А. С. Яковлев, Г. П. Свищев, С. П. Королев, В. Н. Челомей, А. М. Люлька, В. П. Глушко и другие.

Отделение механики и процессов управления было одним из самых сильных и авторитетных отделений Академии, и его бессменным руководителем был академик Борис Николаевич Петров. Борис Николаевич очень гармонично сочетал в своей деятельности теоретические исследования, будучи воспитанником известного математика академика Лузина, с практическими прикладными исследованиями в области процессов управления. Лично ему принадлежит инициатива создания научного направления — управление движу-

221

щимися объектами, которое охватывало очень широкий круг технических систем: от авиации, космонавтики, ракетной техники до транспортных систем, таких, как надводные и подводные суда, железнодорожный и автомобильный транспорт и т. д.

Был создан и очень продуктивно работал Научный совет АН СССР по управлению движением и навигации, стал выпускаться научный журнал «Известия АН СССР. Техническая кибернетика», в котором публиковались статьи по вопросам управления движущимися объектами. Борис Николаевич обладал хорошим чутьем в области новейших технологических прорывов. Когда появились столь впечатляющие результаты в технологии микроэлектроники и создании первого поколения микропроцессоров, Борис Николаевич мгновенно понял, какое будущее несет использование микропроцессоров в системах управления. Он организовал по этому вопросу специальное научное сообщение на президиуме Академии наук и пригласил меня выступить с сообщением на эту тему. Мы в это время как раз внедряли цифровую технику в системы управления боевых самолетов и авиационных ракет. Мне также приходилось несколько раз выступать с научными докладами на ряде всесоюзных конференций и симпозиумов по управлению, а в 1965 году— на Втором международном конгрессе по автоматическому управлению ИФАК в Лондоне. Вероятно, мое удачное выступление в Ставангере, а также на президиуме Академии наук оставило у Бориса Николаевича хорошее впечатление, и в начале 1979 года он предложил мне баллотироваться в члены-корреспонденты АН. Это предложение для меня было полной неожиданностью, так как я считал себя больше инженером, чем ученым. Кроме того, я знал, как много очень крупных ученых, в том числе мой учитель профессор В. В. Солодовников, безуспешно стремились попасть в члены-корреспонденты. Владимир Викторович Солодовников — основатель частотных методов в теории управления — имел очень много трудов в этой области, которые были широко известны за рубежом. Так вот, В. В. Солодовников баллотировался в Академию много раз, еще с тех времен, когда я был его аспирантом, и все безуспешно. Поэтому я отнесся к предложению Б. Н. Петрова скептически, совершенно не веря в свой успех. Однако под нажимом ученого секретаря отделения Е. Д. Теряева и моего помощника Г. В. Свиридова я подал документы на конкурс. Выборы проходили в мае 1979 года, незадолго до моего дня рождения.

Чтобы лучше познакомиться с кандидатами, Борис Николаевич устраивал выезд группы академиков на места их работы. Такая группа под его руководством в составе академиков Н. Н. Красовского, Л. И. Седова, А. Ю. Ишлинского, Г. Г. Черного, членов-корреспон-

222

дентов Е. П. Попова, Б. Н. Наумова, Д. Е. Охоцимского приехала и в наш институт. Я провел экскурсию по нашим экспериментальным залам, подробно рассказал, над чем мы работаем, какие проблемы стоят в области управления авиационными системами. А в это время мы отрабатывали МиГ-23, МиГ-25, ракеты «воздух — воздух» К-23 и К-40, режимы бомбометания на самолете Ту-22М, разворачивали комплексы полунатурного моделирования пилотажно-навигационных систем сверхзвукового пассажирского самолета Ту-144. Вероятно, на академиков все это произвело определенное впечатление.

Когда наступило время выборов, то по специальности «Процессы управления», на которую я подал свои документы, были две вакансии и двадцать два претендента. В числе претендентов были такие известные ученые, как В. Ю. Рутковский — ученик Б. Н. Петрова, О. А. Авен, мой учитель В. В. Солодовников, Ф. Л. Черноусько и другие. Обычно выборам, которые проходят в виде тайного голосования на Общем собрании отделения АН СССР, предшествует тайное голосование в специальной экспертной комиссии, состоящей из ведущих академиков отделения, — такие своеобразные «праймериз». Цель этих выборов — определить рейтинг кандидатов и дать членам отделения определенную ориентацию.

Результаты голосования экспертной комиссии не оглашались, но первая «десятка» называлась, и кандидаты в ней располагались по порядку голосования.

Впереди был Рутковский, затем Авен; я был то ли на пятом, то ли на шестом месте.

Обычно кандидаты проводят своего рода избирательную кампанию, агитируя членов отделения путем личных встреч, знакомя их со своими научными работами. Среди членов отделения было много представителей авиационной промышленности: академики Г. П. Свищев, А. С. Яковлев, Г. С. Бюшгенс, Р. А. Беляков, Г. В. Новожилов, которые меня, естественно, хорошо знали и активно выступали за мою кандидатуру. Кроме того, меня хорошо знал член-корреспондент В. В. Петров, у которого я слушал цикл лекций по нелинейным системам управления. Но несмотря на все это я был твердо уверен, что не буду выбран, так как выдвигался впервые, а случаи прохождения таких «новичков» на выборах были скорее исключением.

Когда прошел первый тур выборов, совершенно неожиданно я оказался лидером, но не добрал всего одного голоса. Вот здесь я действительно оказался в стрессовом состоянии. Дело в том, что в момент голосования уехал В. В. Петров, почувствовав себя нездоровым и не явился на выборы А. С. Яковлев. Это были верные мои два голоса. Мой помощник Г. В. Свиридов проявил сверхоперативность и

223

обеспечил присутствие на втором туре и В. В. Петрова и А. С. Яковлева. Борис Николаевич, открывая второй тур, сказал: «Ну, с Федосовым все ясно, надо определиться с кандидатом на второе место». На втором туре я набрал необходимое число голосов и стал членом-корреспондентом Академии наук СССР. Вторая вакансия по специальности «Процессы управления» так и не была заполнена, так как голоса разошлись между двумя кандидатами — Рутковским и Авеном, но ни один из них так и не набрал нужного числа голосов. Подобные ситуации в Академии случаются довольно часто.

После выборов на приеме в гостинице «Советская» президент АН СССР академик А. П. Александров, произнося тост за вновь избранных членов Академии и обращаясь к нам, сказал: «Вы теперь не принадлежите себе, вы принадлежите государству и академии, и на ваши плечи с этого момента ложится громадный груз ответственности за то дело, которому вы служите».

Эти слова я всегда помнил в своей дальнейшей работе. Итак, мне исполнилось 50 лет, я руководитель крупного научного коллектива и член-корреспондент Академии наук СССР — по всем критериям это блестящий результат в научной карьере. Скоро после тяжелой болезни не стало Б. Н. Петрова. Новым академиком-секретарем отделения в 1984 году был избран академик К. В. Фролов. В том же году я был выбран действительным членом (академиком) Академии наук и стал его заместителем вместе с академиком Г. Г. Черным.

К. В. Фролов курировал в отделении научные направления, связанные с машиностроением; кстати, при нем отделение получило новое название: Отделение проблем механики, машиностроения и процессов управления». Г. Г. Черный отвечал за направления механики, а я за процессы управления.

Мне пришлось возглавить и Научный совет «Управление движением и навигацией» и стать главным редактором журнала «Известия АН. Техническая кибернетика». Таким образом, я стал во главе того наследия, которое создал Б. Н. Петров.

Работа в Академии естественно накладывала на меня дополнительную нагрузку, особенно в период выборов в члены Академии, при формировании планов работы Советов по моему направлению, проведении конференций по системам управления и т. д. Много пришлось заниматься и журналом. Мы создали очень хороший коллектив редколлегии из ведущих ученых. Заместителями главного редактора были назначены академик Ф. Л. Черноусько и д. т. н. В. И. Кухтенко, которые, по существу, взяли на себя весь груз работы редколлегии. Название «Техническая кибернетика» журналу было дано Б.Н. Петровым в то время, когда наука кибернетика, благодаря

224

работам Н. Винера, который и придумал это название, переживала свои лучшие годы. Но впоследствии эта наука стала развиваться по двум направлениям: теория информации и информационные технологии и теория управления и системы управления. Поэтому мы изменили название журнала и он стал называться: «Известия АН. Теория и системы управления». Под этим названием он выходит и в наши дни, причем издается одновременно на русском и английском языках. Английский вариант журнала распространяется за рубежом и переиздается в США.

Надо сказать, что в СССР были созданы ведущие научные школы в области теории управления благодаря работам Б. Н. Петрова, Л. С. Понтрягина, Н. Н. Красовского, А. А. Фельдбаума, В. В. Солодовникова, В. А. Трапезникова. В академии еще в довоенные годы был создан Институт автоматики и телемеханики, одним из первых его директоров был Б. Н. Петров, который продолжал работать в нем вплоть до своей кончины. Многие годы институт возглавлял академик В. А. Трапезников. При нем институт изменил свое название и стал называться «Институт проблем управления». Это был ведущий {научный центр страны в области теории управления. В его стенах трудились основные члены Академии наук нашего отделения, а впоследствии и Отделения информатики и вычислительной техники. Правда, после ухода из жизни отцов-основателей современной теории управления институт потерял в какой-то степени свою лидирующую роль, хотя остается достаточно крепким научным коллективом. В настоящее время в области теории управления значительную роль играют школа академика Н. Н. Красовского в Екатеринбурге, петербургская школа, которую возглавляли наследники А. И. Лурье, покойные ныне профессор А. А. Первознанский и член-корреспондент В. И. Зубов.

В области теории управления движением безусловно лидирует ГосНИИАС, где были созданы: современная теория самонаведения, теория телеуправления и навигации, теория систем со случайными параметрами, методы анализа сложных технических систем, теория эффективности и методы анализа надежности, моделирование боевых операций, методы цифрового управления, а также получено много других фундаментальных результатов.

В наши дни институт, имея статус Государственного научного центра, проводит очень много работ в области теории обработки сигналов, теории технического зрения и распознавания образов, ряда современных информационных технологий, искусственного интеллекта и т. д.

Практически с 1984 года и по сей день я остаюсь в Академии наук руководителем направления «Процессы управления». При послед-

225

нем реформировании структуры уже Российской академии наук, когда наше отделение было объединено с Отделением физико-технических проблем энергетики и получило новое название «Отделение энергетики, машиностроения, механики и процессов управления», я вновь был избран заместителем академика-секретаря отделения и руководителем секции «Машиностроение и процессы управления».

Моя жизнь в Академии наук продолжается, хотя, будучи генеральным директором ГосНИИАС, мне очень сложно погружаться в дела Академии.

 

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться: