Современная философия науки как изучение общих закономерностей научного познания в его историческом развитии и изменяющимся социокультурном конспекте.

Предмет философии науки

Философией науки обычно называют ту ветвь аналитической философии, которая занимается изучением науки и претендует на научную обоснованность своих результатов.

Жизнь современного общества в значительной мере зависит от успехов науки. В нашей квартире стоят холодильник и телевизор; мы ездим не на лошадях, как это было еще в начале века, а на автомобилях, летаем на самолетах; человечество избавилось от эпидемий холеры и оспы, которые когда-то опустошали целые страны; люди высадились на Луну и готовят экспедиции на другие планеты. Все эти достижения связаны с развитием науки и обусловлены научными открытиями. В настоящее время практически нет ни одной сферы человеческой деятельности, в которой можно было бы обойтись без использования научного знания. И дальнейший прогресс человеческого общества обычно связывают с новыми научно-техническими достижениями. Громадное влияние науки на жизнь и деятельность людей заставляет философию обратить внимание на саму науку и сделать ее предметом изучения. Что такое наука? Чем отличается научное знание от мифа и религиозных представлений? В чем ценность науки? Как она развивается? Какими методами пользуются ученые? Попытки найти ответы на эти и другие вопросы, связанные с пониманием науки как особой сферы человеческой деятельности, привели к возникновению в рамках аналитической философии особого направления - философии науки, которая сформировалась в XX в. на стыке трех областей: самой науки, ее истории и философии. Трудно указать тот момент, когда возникает философия науки как особая сфера философского исследования. Рассуждения о специфике научного знания и методов науки можно найти еще у Ф. Бэкона и Р. Декарта. Каждый философ нового времени, рассматривавший проблемы теории познания, так или иначе обращался к науке и ее методам. Однако долгое время наука рассматривалась в общем контексте гносеологического анализа. У О. Конта, У. Уэвелла, Д. С. Милля, Э. Маха научное познание постепенно становится главным предметом теории познания, А. Пуанкаре, П. Дюгем, Б. Рассел уже специально анализируют структуру науки и ее методы. Однако только логический позитивизм четко разделил научное и обыденное познание и провозгласил науку единственной сферой человеческой деятельности, вырабатывающей истинное знание. И вот здесь-то изучение науки впервые было четко отделено от общих гносеологических проблем.

Современная наука слишком обширна для того чтобы один исследователь смог охватить все ее области. Каждый философ науки избирает для изучения и анализа какие-то отдельные научные дисциплины или даже отдельные научные теории, например, математику, математическую физику, химию или биологию и т.п. Обычно этот выбор определяется его философскими предпочтениями или его образованием. Это объясняет почему представители разных направлений философии науки часто приходят к выработке очень разных представлений о науке.

 

Структура теоретического знания. Первичные теоретические модели и законы. Развитая теория. Теоретические модели как элемент внутренней организации теории. Ограниченность гипотетикодедуктивной концепции теоретических знаний. Роль конструктивных методов в дедуктивном развертывании теории. Развертывание теории как процесс решения задач. Математизация теоретического знания. Виды интерпретации математического аппарата теории.

Теоретический уровень научного познания характеризуется пре­обладанием рационального момента — понятий, теорий, законов и других форм мышления и «мыслительных операций». Живое созерцание, чувственное познание здесь не устраняется, а стано­вится подчиненным (но очень важным) аспектом познавательного процесса. Теоретическое познание отражает явления и процессы со стороны их универсальных внутренних связей и закономерно­стей, постигаемых с помощью рациональной обработки данных эмпирического знания. Эта обработка осуществляется с помощью систем абстракций «высшего порядка» — таких как понятия, умо­заключения, законы, категории, принципы и др.

На основе эмпирических данных здесь происходит мыслен­ное объединение исследуемых объектов, постижение их сущнос­ти, «внутреннего движения», законов их существования, состав­ляющих основное содержание теорий, — и «квинтэссенции» зна­ния на данном уровне. Важнейшая задача теоретического знания — достижение объективной истины во всей ее конкретности и пол­ноте содержания. При этом особенно широко используются такие познавательные приемы и средства, как абстрагирование — от­влечение от ряда свойств и отношений предметов, идеализация — процесс создания чисто мысленных предметов («точка», «идеаль­ный газ» и т. п.), синтез — объединение полученных в результате анализа элементов в систему, дедукция — движение познания от общего к частному, восхождение от абстрактного к конкретному и др. Присутствие в познании идеализации служит показателем развитости теоретического знания как набора определенных иде­альных моделей.

Характерной чертой теоретического познания является его на­правленность на себя, внутринаучная рефлексия, т. е. исследова­ние самого процесса познания, его форм, приемов, методов, по­нятийного аппарата и т. д. На основе теоретического объяснения и познанных законов осуществляется предсказание, научное пред­видение будущего.

На теоретической стадии науки преобладающим (по сравне­нию с живым созерцанием) является рациональное познание, ко­торое наиболее полно и адекватно выражено в мышлении. Мыш­ление — осуществляющийся в ходе практики активный процесс обобщенного и опосредованного отражения действительности, обеспечивающий раскрытие на основе чувственных данных ее за­кономерных связей и их выражение в системе абстракций (поня­тий, категорий и др.). Человеческое мышление осуществляется в теснейшей связи с речью, а его результаты фиксируются в языке как определенной знаковой системе, которая может быть есте­ственной или искусственной (язык математики, формальной ло­гики, химические формулы и т. п.).

Мышление человека — не чисто природное его свойство, а выработанная в ходе истории функция социального субъекта, об­щества в процессе своей предметной деятельности и общения, идеальная их форма. Поэтому мышление, его формы, принци­пы, категории, законы и их последовательность внутренне связа­ны с историей социальной жизни, обусловлены развитием труда, практики. Именно уровень и структура последней обусловливают в конечном итоге способ мышления той или иной эпохи, своеоб­разие логических «фигур» и связей на каждом из ее этапов. Вмес­те с развитием практики, ее усложнением и внутренней диффе­ренциацией изменяется и мышление, проходя определенные уров­ни (этапы, состояния и т. п.).

Исходя из древней философской традиции, восходящей к ан­тичности, следует выделить два основных уровня мышления — рассудок и разум. Рассудок — исходный уровень мышления, на котором оперирование абстракциями происходит в пределах не­изменной схемы, заданного шаблона, жесткого стандарта. Это способность последовательно и ясно рассуждать, правильно стро­ить свои мысли, четко классифицировать, строго систематизиро­вать факты. Здесь сознательно отвлекаются от развития, взаимо­связи вещей и выражающих их понятий, рассматривая их как нечто устойчивое, неизменное. Главная функция рассудка — расчлене­ние и исчисление. Мышление в целом невозможно без рассудка, он необходим всегда, но его абсолютизация неизбежно ведет к метафизике. Рассудок — это обыденное повседневное житейское мышление или то, что часто называют здравым смыслом. Логи­ка рассудка — формальная логика, которая изучает структуру вы­сказываний и доказательств, обращая основное внимание на фор­му «готового» знания, а не на его содержание и развитие.

Разум — (диалектическое мышление) — высший уровень ра­ционального познания, для которого прежде всего характерны твор­ческое оперирование абстракциями и сознательное исследование их собственной природы (саморефлексия). Только на этом своем уровне мышление может постигнуть сущность вещей, их законы и противоречия, адекватно выразить логику вещей в логике поня­тий. Последние, как и сами вещи, берутся в их взаимосвязи, раз­витии, всесторонне и конкретно. Главная задача разума — объе­динение многообразного вплоть до синтеза противоположностей и выявления коренных причин и движущих сил изучаемых явле­ний. Логика разума — диалектика, представленная как учение о формировании и развитии знаний в единстве их содержания и формы.

Процесс развития мышления включает в себя взаимосвязь и взаимопереход рассудка и разума. Наиболее характерной формой перехода первого во второй является выход за пределы сложив­шейся готовой системы знания на основе выдвижения новых — диалектических по своей сути — фундаментальных идей. Пере­ход разума в рассудок связан прежде всего с процедурой форма­лизации и перевода в относительно устойчивое состояние тех си­стем знания, которые были получены на основе разума (диалек­тического мышления).

Формы мышления (логические формы) — способы отраже­ния действительности посредством взаимосвязанных абстракций, среди которых исходными являются понятия, суждения и умо­заключения. На их основе строятся более сложные формы рационального познания, такие как гипотеза, теория и другие, кото­рые будут рассмотрены ниже.

Понятие — форма мышления, отражающая общие закономер­ные связи, существенные стороны, признаки явлений, которые закрепляются в их определениях (дефинициях). Например, в оп­ределении «человек есть животное, делающее орудия труда» вы­ражен такой существенный признак человека, который отличает его от всех других представителей животного мира, выступает фундаментальным законом существования и развития человека как родового существа. Понятия должны быть гибки и подвиж­ны, взаимосвязаны, едины в противоположностях, чтобы верно отразить реальную диалектику (развитие) объективного мира. Наиболее общие понятия — это философские категории (качество, количество, материя, противоречие и др.). Понятия выражаются в языковой форме — в виде отдельных слов («атом», «водород» и др.) или в виде словосочетаний, обозначающих классы объектов («экономические отношения», «элементарные частицы» и др.).

Суждение — форма мышления, отражающая отдельные вещи, явления, процессы действительности, их свойства, связи и отно­шения. Это мысленное отражение, обычно выражаемое повество­вательным предложением, может быть либо истинным («Париж стоит на Сене»), либо ложным («Ростов— столица России»). В форме суждения выражаются любые свойства и признаки пред­мета, а не только существенные и общие (как в понятии). Напри­мер, в суждении «золото имеет желтый цвет» отражается не су­щественный, а второстепенный признак золота.

В современной логике по сравнению с традиционной, т. е. с начала XX в., когда сформировалась математическая (символи­ческая) логика, вместо термина «суждение» обычно пользуются термином «высказывание». Последнее представляет собой грам­матически правильное повествовательное предложение, взятое вместе с выражаемым им смыслом. Основными типами выска­зываний являются дескриптивные (описательные) и оценочные.

Однако истинность и ложность не являются единственными характеристиками высказываний, что было присуще традицион­ной логике. Для гуманитарных наук особое значение приобрета­ют, например, нормативные суждения, в которых выражены нор­мы и законы права, этики — нормы поведения людей в различ­ных условиях.

Умозаключение — форма мышления (мыслительный про­цесс), посредством которой из ранее установленного знания (обыч­но из одного или нескольких суждений) выводится новое знание (также обычно в виде суждения). Классический пример умозак­лючения:

1.Все люди смертны (посылка).

2.Сократ — человек (обосновывающее знание).

3.Следовательно, Сократ смертен (выводное знание, называемое заключением или следствием).

Важными условиями достижения истинного выводного зна­ния являются не только истинность посылок (аргументов, осно­ваний), но и соблюдение правил вывода, недопущение наруше­ний законов и принципов логики и диалектики. Наиболее общим делением умозаключений является их деление на два взаимосвя­занных вида: индуктивное движение мысли от единичного, част­ного к общему, от менее общего к более общему, и дедуктивное (силлогизмы), где имеет место обратный процесс (как в приве­денном примере). В современной логике, в отличие от традици­онной, исследуют дедуктивные и недедуктивные умозаключения.

Говоря о формах мышления, следует иметь в виду, что «в научных исследованиях должно соблюдаться единство формаль­но-логических правил определения и методологических принци­пов диалектики»'.

Рациональное (мышление) взаимосвязано не только с чув­ственным, но и с другими — внерациональными — формами по­знания. Большое значение в процессе познания имеют такие фак­торы, как воображение, фантазия, эмоции и др. Среди них осо­бенно важную роль играет интуиция (внезапное озарение) — спо­собность прямого, непосредственного постижения истины без предварительных логических рассуждений и без доказательств. В истории философии на важную роль интуиции (хотя и по-разному понимаемой) в процессе познания указывали многие мыслители. Так, Декарт считал, что для реализации правил своего рациона­листического метода необходима интуиция, с помощью которой усматриваются первые начала (принципы), и дедукция, позволя­ющая получить следствия из этих начал.

Единственно достоверным средством познания считали ин­туицию сторонники такого философского течения XX в., как ин­туитивизм. А. Бергсон, противопоставляя интеллекту интуицию, считал последнюю подлинным философским методом, в процес­се применения которого происходит непосредственное слияние объекта с субъектом. Связывая интуицию с инстинктом, он отме­чал, что она характерна для художественной модели познания, тогда как в науке господствует интеллект, логика, анализ.

История познания показывает, что новые идеи, коренным об­разом меняющие старые представления, часто возникают не в ре­зультате строго логических рассуждений или как простое обобще­ние. Они являются как бы скачком в познании объекта, прерывом непрерывности в развитии мышления. Для интуитивного пости­жения действительности характерна свернутость рассуждений, осознание не всего их хода, а отдельного наиболее важного звена, в частности, окончательных выводов.

Полное логическое и опытное обоснование этих выводов им находят позднее, когда они уже были сформулированы и вошли в ткань науки. Как писал известный французский физик Луи де Бройль, «человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания лишь путем опасных внезапных скач­ков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тя­желых оков строгого рассуждения, которые называют воображе­нием, интуицией, остроумием»¹. Крупнейший математик А. Пу­анкаре говорил о том, что в науке нельзя все доказать и нельзя все определить, а поэтому приходится всегда «делать заимствование у интуиции».

Действительно, интуиция требует напряжения всех познава­тельных способностей человека, в нее вкладывается весь опыт предшествующего социокультурного и индивидуального разви­тия человека — его чувственно-эмоциональной сферы (чувствен­ная интуиция) или его разума, мышления (интеллектуальная ин­туиция).

Многие великие творцы науки подчеркивали, что нельзя не­дооценивать важную роль воображения, фантазии и интуиции в научном исследовании. Последнее не сводится к «тяжеловесным силлогизмам», а необходимо включает в себя «иррациональные скачки». С их помощью, по словам Луи де Бройля, разрывается «жесткий круг, в который нас заключает дедуктивное рассужде­ние», что и позволяет совершить прорыв к истинным достижени­ям науки, осуществить великие завоевания мысли. Вместе с тем французский физик обращал внимание на то, что «всякий прорыв воображения и интуиции, именно потому, что он является един­ственно истинным творцом, чреват опасностями; освобожденный от оков строгой дедукции, он никогда не знает точно, куда ведет, он может нас ввести в заблуждение или даже завести в тупик»'. Чтобы этого не произошло, интуитивный момент следует соеди­нять с дискурсивным (логическим, понятийным, опосредован­ным), имея в виду, что это два необходимо связанных момента единого познавательного процесса.

Познание как единство чувственного и рационального, эмпи­рического и теоретического, рассудка и разума, интуитивного и дискурсивного тесно связано с пониманием (см. гл. V, §6).

Рассматривая теоретическое познание как высшую и наибо­лее развитую его форму, следует прежде всего определить его структурные компоненты. К числу основных из них относятся проблема, гипотеза, теория и закон, выступающие вместе с тем как формы, «узловые моменты» построения и развития знания на теоретическом его уровне.

Проблема — форма теоретического знания, содержанием ко­торой является то, что еще не познано человеком, но что нужно познать. Иначе говоря, это знание о незнании, вопрос, возник­ший в ходе познания и требующий ответа. Проблема не есть за­стывшая форма знания, а процесс, включающий два основных момента (этапа движения познания) — ее постановку и решение. Правильное выведение проблемного знания из предшествующих фактов и обобщений, умение верно поставить проблему — необ­ходимая предпосылка ее успешного решения. «Формулировка проблемы часто более существенна, чем ее разрешение, которое может быть делом лишь математического или эксперименталь­ного искусства. Постановка новых вопросов, развитие новых воз­можностей, рассмотрение старых проблем под новым углом зре­ния требуют творческого воображения и отражают действитель­ный успех в науке».

В. Гейзенберг отмечал, что при постановке и решении науч­ных проблем необходимо следующее: а) определенная система понятий, с помощью которых исследователь будет фиксировать те или иные феномены; б) система методов, избираемая с учетом целей исследования и характера решаемых проблем; в) опора на научные традиции, поскольку, по мнению Гейзенберга, «в деле выбора проблемы традиция, ход исторического развития играют существенную роль»¹, хотя, конечно, определенное значение име­ют интересы и наклонности самого ученого.

Как считает К. Поппер, наука начинает не с наблюдений, а именно с проблем, и ее развитие есть переход от одних проблем к другим — от менее глубоких к более глубоким. Проблемы возни­кают, по его мнению: 1) либо как следствие противоречия в от­дельной теории, 2) либо при столкновении двух различных тео­рий, 3) либо в результате столкновения теории с наблюдениями.

Тем самым научная проблема выражается в наличии проти­воречивой ситуации (выступающей в виде противоположных по­зиций), которая требует соответствующего разрешения. Опреде­ляющее влияние на способ постановки и решения проблемы имеет, во-первых, характер мышления той эпохи, в которую фор­мулируется проблема, и, во-вторых, уровень знания о тех объек­тах, которых касается возникшая проблема. Каждой историчес­кой эпохе свойственны свои характерные формы проблемных ситуаций.

Научные проблемы следует отличать от ненаучных (псевдо­проблем) — например, проблема создания вечного двигателя. Ре­шение какой-либо конкретной проблемы есть существенный мо­мент развития знания, в ходе которого возникают новые пробле­мы, а также выдвигаются те или иные концептуальные идеи, в том числе и гипотезы. Наряду с теоретическими существуют и практические проблемы.

Гипотеза — форма теоретического знания, содержащая пред­положение, сформулированное на основе ряда фактов, истинное значение которого неопределенно и нуждается в доказательстве. Гипотетическое знание носит вероятный, а не достоверный харак­тер и требует проверки, обоснования. В ходе доказательства вы­двинутых гипотез — а) одни из них становятся истинной теорией, б) другие видоизменяются, уточняются и конкретизируются, в) тре­тьи отбрасываются, превращаются в заблуждения, если проверка дает отрицательный результат. Выдвижение новой гипотезы, как правило, опирается на результаты проверки старой, даже в том случае, если эти результаты были отрицательными.

Так, например, выдвинутая Планком квантовая гипотеза пос­ле проверки стала научной теорией, а гипотезы о существовании «теплорода», «флогистона», «эфира» и др., не найдя подтвержде­ния, были опровергнуты, перешли в заблуждения. Стадию гипо­тезы прошли и открытый Д. И. Менделеевым периодический за­кон, и теория Дарвина, и др. Велика роль гипотез в современной астрофизике, геологии и других науках, которые окружены «ле­сом гипотез».

Крупный британский философ, логик и математик А. Уайтхед подчеркивал, что систематическое мышление не может про­грессировать, не используя некоторых общих рабочих гипотез со специальной сферой приложения. Такие гипотезы направляют на­блюдения, помогают оценить значение фактов различного типа и предписывают определенный метод. Поэтому, считает Уайтхед, даже неадекватная рабочая гипотеза, подтверждаемая хотя бы не­которыми фактами, все же лучше, чем ничего. Она хоть как-то упорядочивает познавательные процедуры. Указывая на важное значение гипотез для прогресса научного познания, британский ученый отмечает, что «достаточно развитая наука прогрессирует в двух отношениях. С одной стороны, происходит развитие знания в рамках метода, предписываемого господствующей рабочей ги­потезой; с другой стороны, осуществляется исправление самих рабочих гипотез».

Наука нередко вынуждена принимать две или более конкури­рующие рабочие гипотезы, каждая из которых имеет свои досто­инства и недостатки. Поскольку такие гипотезы несовместимы, то, по мнению Уайтхеда, наука устремится примирить их путем создания новой гипотезы с более широкой сферой применения. При этом выдвинутая новая гипотеза должна быть подвергнута критике с ее же собственной точки зрения.

Таким образом, гипотеза может существовать лишь до тех пор, пока не противоречит достоверным фактам опыта, в против­ном случае она становится просто фикцией. Она проверяется (ве­рифицируется) соответствующими опытными фактами (в особен­ности экспериментом), получая характер истины. Гипотеза явля­ется плодотворной, если может привести к новым знаниям и но­вым методам познания, к объяснению широкого круга явлении.

Говоря об отношении гипотез к опыту, можно выделить три их типа: а) гипотезы, возникающие непосредственно для объяс­нения опыта; б) гипотезы, в формировании которых опыт играет определенную, но не исключительную роль; в) гипотезы, кото­рые возникают на основе обобщения только предшествующих кон­цептуальных построений.

В современной методологии термин «гипотеза» употребляет­ся в двух основных значениях: а) форма теоретического знания, характеризующаяся проблематичностью и недостоверностью; б) метод развития научного знания. Как фирма теоретического значил гипотеза должна отвечать некоторым общим условиям, которые необходимы для ее возникновения и обоснования и кото­рые нужно соблюдать при построении любой научной гипотезы вне зависимости от отрасли научного знания. Такими непремен­ными условиями являются следующие:

1. Выделяемая гипотеза должна соответствовать установленным в науке законам. Например, ни одна гипотеза не может быть плодотворной, если она противоречит закону сохранения и пре­вращения энергии.

2. Гипотеза должна быть согласована с фактическим материалом, на базе которого и для объяснения которого она выдви­нута. Иначе говоря, она должна объяснить все имеющиеся достоверные факты. Но если какой-либо факт не объясняется данной гипотезой, последкр., не следует сразу отбрасывать, а нужно более внимательно изучить прежде всего сам факт, искать новые — более лучшие и достоверные факты.

3.Гипотеза не должка содержать в себе противоречий, которые запрещаются законами формальной логики. Но противоречия, являющиеся отражением объективных противоречий, не толь­ко допустимы, но и необходимы в гипотезе (такой, например, была гипотеза Луи де Бройля о наличии у микрообъектов противоположных — корпускулярных и волновых — свойств, ко­торая затем стала теорией).

4.Гипотеза должны быть простой, не содержать ничего лишнего, чисто субъективистского, никаких произвольных допуще­ний, не вытекающих из необходимости познания объекта та­ким, каков он в действительности. Но это условие не отменя­ет активности субъекта в выдвижении гипотез.

5.Гипотеза должна быть приложимой к более широкому классу исследуемых родственных объектов, а не только к тем, для объяснения которых она специально была выдвинута.

6.Гипотеза должка допускать возможность ее подтверждения или опровержения; либо прямо — непосредственное наблю­дение тех явлений, существование которых предполагается данной гипотезой (например, предположение Леверье о су­ществовании планеты Нептун); либо косвенно — путем выве­дения следствий из гипотезы и их последующей опытной про­верки (т. е. сопоставления следствий с фактами). Однако вто­рой способ сам по себе не позволяет установить истинность гипотезы в целом, он только повышает ее вероятность.
Развитие научной гипотезы может происходить в трех основ­ных направлениях. Во-первых, уточнение, конкретизация гипоте­зы в ее собственных рамках. Во-вторых, самоотрицание гипоте­зы, выдвижение и обоснование новой гипотезы. В этом случае происходит не усовершенствование старой системы знаний, а ее качественное изменение. В-третьих, превращение гипотезы как системы вероятного знания — подтвержденной опытом — в достоверную систему знания, т. е. в научную теорию.

Гипотеза как метод развития научно-теоретического знания в своем применении проходит следующие основные этапы.

1.Попытка объяснить изучаемое явление на основе известных фактов и уже имеющихся в науке законов и теорий. Если та­кая попытка не удается, то делается дальнейший шаг.

2.Выдвигается догадка, предположение о причинах и законо­мерностях данного явления, его свойств, связей и отноше­ний, о его возникновении и развитии и т. п. На этом этапе познания выдвинутое положение представляет собой вероят­ное знание, еще не доказанное логически и не настолько под­твержденное опытом, чтобы считаться достоверным. Чаще всего выдвигается несколько предположений для объяснения одного и того же явления.

3.Оценка основательности, эффективности выдвинутых пред­положений и отбор из их множества наиболее вероятного на основе указанных свыше условий обоснованности гипотезы.

4.Развертывание выдвинутого предположения в целостную си­стему знания и дедуктивное выведение из него следствий с целью их последующей эмпирической проверки.

5.Опытная, экспериментальная проверка выдвинутых из гипо­тезы следствий. В результате этой проверки гипотеза либо «переходит в ранг» научной теории, или опровергается, «сходит с научной сцены». Однако следует иметь в виду, что эм­пирическое подтверждение следствий из гипотезы не гаран­тирует в полной мере ее истинности, а опровержение одного
из следствий не свидетельствует однозначно о ее ложности в целом. Эта ситуация особенно характерна для научных рево­люций, когда происходит коренная ломка фундаментальных
концепций и методов и возникают принципиально новые (и зачастую «сумасшедшие», по словам Н. Бора) идеи.

Таким образом, решающей проверкой истинности гипотезы является в конечном счете практика во всех своих формах, но оп­ределенную (вспомогательную) роль в доказательстве или опро­вержении гипотетического знания играет и логический (теорети­ческий) критерий истины. Проверенная и доказанная гипотеза пе­реходит в разряд достоверных истин, становится научной теорией. Благодаря выдвижению гипотезы намечаются только общие контуры концептуальной структуры теории, обоснование же гипотезы в основных чертах завершает формирование этой струк­туры.

Следует иметь в виду, что сам поиск гипотезы не может быть сведен только к методу проб и ошибок, как полагал К. Поппер. В формировании гипотезы существенную роль играют принятые ис­следователем идеалы познания, картина мира, его ценностные и иные установки, которые целенаправленно направляют творчес­кий поиск.

Говоря о гипотезах, нужно иметь в виду, что существуют раз­личные их виды. Характер гипотез определяется во многом тем, по отношению к какому объекту они выдвигаются. Так, выделя­ют гипотезы общие, частные и рабочие. Первые — это обоснова­ние предположения о закономерностях различного рода связей между явлениями. Общие гипотезы — фундамент построения основ научного знания. Вторые — это тоже обоснованное предпо­ложение о происхождении и свойствах единичных фактов, конк­ретных событий и отдельных явлений. Третьи — это предполо­жение, выдвигаемое, как правило, на первых этапах исследова­ния и служащее его направляющим ориентиром, отправным пун­ктом дальнейшего движения исследовательской мысли.

Существуют и так называемые, «ad hoc-гипотезы» (от лат. ad hoc — к этому, для данного случая). Каждая из них — это пред­положение, выдвинутое с целью решения стоящих перед испы­тываемой теорией проблем и оказавшееся в конечном итоге оши­бочным вариантом ее развития. Обычно такие гипотезы логически не связаны с основными положениями данной теории и являются нарушением общепризнанных критериев научности. Однако уче­ные иногда сознательно идут на нарушение этих критериев, при­бегая к помощи ad hoc-гипотез «во имя спасения» испытываемой теории, которая сталкивается с конкретными трудностями (невоз­можность предсказания новых фактов, адаптации к новым экспе­риментальным данным и др.).

Следует иметь в виду, что гипотезы, позволяющие успешно решать определенные проблемы, вполне могут оказаться в даль­нейшем гипотезами ad hoc. Вместе с тем отдельные ad hoc-гипо­тезы временно обеспечивают исходной теории некоторые важные прагматические преимущества (например, достаточную степень согласованности с экспериментальными данными).

Теория — наиболее сложная и развитая форма научного зна­ния, дающая целостное отображение закономерных и существен­ных связей определенной области действительности. Примерами этой формы знания являются классическая механика Ньютона, эволюционная теория Ч. Дарвина, теория относительности А. Эйн­штейна, теория самоорганизующихся целостных систем (синер­гетика) и др.

А. Эйнштейн считал, что любая научная теория должна отве­чать следующим критериям: а) не противоречить данным опыта, фактам; б) быть проверяемой на имеющемся опытном материа­ле; в) отличаться «естественностью», т. е. «логической простотой» предпосылок (основных понятий и основных соотношений меж­ду ними); г) содержать наиболее определенные утверждения: это означает, что из двух теорий с одинаково «простыми» основными положениями следует предпочесть ту, которая сильнее ограничи­вает возможные априорные качества систем; д) не являться логи­чески произвольно выбранной среди приблизительно равноцен­ных и аналогично построенных теорий (в таком случае она пред­ставляется наиболее ценной); е) отличаться изяществом и красо­той, гармоничностью; ж) характеризоваться многообразием пред­метов, которые она связывает в целостную систему абстракций; з) иметь широкую область своего применения с учетом того, что в рамках применимости ее основных понятий она никогда не будет опровергнута; и) указывать путь создания новой, более общей те­ории, в рамках которой она сама остается предельным случаем¹.

Любая теоретическая система, как показал К. Поппер, долж­на удовлетворять двум основным требованиям: а) непротиворе­чивости (т. е. не нарушать соответствующий закон формальной логики) и фальсифицируемости — опровёржимости, б) опытной экспериментальной проверяемости. Поппер сравнивал теорию с сетями, предназначенными улавливать то, что мы называем ре­альным миром, для осознания, объяснения и овладения им. Ис­тинная теория должна, во-первых, соответствовать всем (а не не­которым) реальным фактам, а, во-вторых, следствия теории дол­жны удовлетворять требованиям практики. Теория, по Попперу, есть инструмент, проверка которого осуществляется в ходе его применения и о пригодности которого судят по результатам таких применений. Рассмотрим теорию более подробно.

 

Проблема научных традиций

 

Эта проблема всегда привлекала внимание ученых и филосо­фов науки, но только Т. Кун (один из лидеров современной пост­позитивистской философии науки) впервые рассмотрел традиции как основной конституирующий фактор развития науки. Он обо­сновал, казалось бы, противоречивый феномен: традиции явля­ются условием возможности научного развития. Любая традиция (социально-политическая, культурная и т.д.) всегда относится к прошлому, опирается на прежние достижения. Что является про­шлым для непрерьшно развивающейся науки? Научная парадиг­ма, которая всегда базируется на прошлых достижениях. К их числу относятся ранее открытые научные теории, которые по тем или иным причинам начинают интерпретироваться как образец решения всех научных проблем, как теоретическое и методологи­ческое основание науки в ее конкретно-историческом простран­стве. Парадигма есть совокупность знаний, методов, образцов решения конкретных задач, ценностей, безоговорочно разделяе­мых членами научного сообщества. Со сменой парадигмы начинается этап нормальной науки. На этом этапе наука характеризу­ется наличием четкой программы деятельности, что приводит к селекции альтернативных для этой программы и аномальных для нее смыслов. Говоря о деятельности ученых в пространстве нор­мальной науки, Кун утверждал, что они «не ставят себе цели со­здания новых теорий, к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий другими». А это значит, что предсказания новых видов явлений и процессов, т.е. тех, которые не вписываются в контекст господствующей парадигмы, не является целью нормаль­ной науки.

Но если на этапе нормальной науки ученый работает в жест­ких рамках парадигмы, т.е. традиции, то как происходит научное развитие, какие открытия может делать ученый? Как он вообще работает? Ученый в обозначенной ситуации систематизирует известные факты; дает им более детальное объяснение в рамках существующей парадигмы; открывает новые факты, опираясь на предсказания господствующей теории; совершенствует опыт ре­шения задач и проблем, возникших в контексте этой теории. На­ука развивается в рамках традиции. И, как показал Кун, традиция не только не тормозит это развитие, но выступает в качестве его необходимого условия.

Из истории науки известно, что происходит смена традиции, возникновение новых парадигм, т.е. радикально новых теорий, образцов решения задач, связанных с такими явлениями, о суще­ствовании которых ученые даже не могли подозревать в рамках «старой» парадигмы. Как это возможно, если, «нормальная наука не ставит своей целью нахождение нового факта или теории»? Кун считает, что, действуя по правилам господствующей пара­дигмы, ученый случайно и побочным образом наталкивается на такие факты и явления, которые не объяснимы в рамках этой па­радигмы. Возникает необходимость изменить правила научного исследования и объяснения.

Но в таком объяснении есть изъяны. Дело в том, что парадиг­ма как бы задает «угол» зрения, и то, что находится за его преде­лами, просто-напросто не воспринимается. Поэтому, даже слу­чайно натолкнувшись на новое явление, ученый, работающий в определенной парадигме, вряд ли его заметит или проинтерпре­тирует адекватно. Эту ситуацию признавал и Кун. Например, когда физики, пытаясь увидеть «след» электрона в камере Вильсона, обнаружили, что этот след имеет форму «развилки», то они от­несли этот эффект к погрешностям эксперимента. И только когда Дирак «на кончике пера» открыл позитрон, стала ясна истинная суть двойного следа в камере Вильсона. Возникает проблема: как согласовать изменение парадигмы под напором новых фактов с утверждением, что восприятие ученым явлений, не укладываю­щихся в парадигму, всегда затруднено.

Показав, как происходит развитие нормальной науки в рам­ках традиции, Кун не сумел объяснить механизм соотношения традиции и новации.

Возникновение нового знания

Вопрос о том, как возникает новое знание в науке — главный в истории как зарубежной, так и отечественной философии на­уки. Выше было показано, как решал этот вопрос Т. Кун. С точки зрения отечественных философов науки —B.C. Степина и М. А. Розова, новое знание возникает благодаря существованию многообразия традиций и их взаимодействия. Прежде чем пока­зать, как в пространстве многообразия традиций возникает новое знание, рассмотрим, что имеется в виду, когда говорят о новаци­ях (новом) в науке.

Для уточнения понятия «новация» М. А. Розов выделяет не­знание и неведение. Незнаниепредполагает возможность сформу­лировать задачу исследования того, чего мы не знаем. В сфере незнания ученый знает, чего он не знает, а потому может сказать: «Я не знаю того-то», например, причины какого-то уже известно­го физического или культурного явления, каких-то уточняющих сущность явления характеристик и т. д. И когда причины и уточ­няющие характеристики явлений будут выявлены, можно гово­рить о появлении нового знания в науке. Это новое имеет своеоб­разную природу: оно является результатом целенаправленных, преднамеренных действий ученых. Куновское толкование пара­дигмы соотносится только с так понимаемым новым. Незнание позволяет ученому планировать познавательную деятельность, используя уже накопленные знания о существовании тех или иных явлений и предметов. Иначе говоря, новое здесь выступает как расширение знания о чем-то уже известном. Так, исследователи Марса вполне правомерно ставят вопросы о строении марсианс­кого грунта, о наличии воды, а следовательно, жизни на этой планете. В контексте наук о планетах вполне закономерно ста­вить вопросы такого типа, которые образуют сферу незнания.

Неведение, в отличие от незнания, можно высказать только в форме утверждения «я не знаю, чего не знаю». Действительно, трудно представить ситуацию, когда кто-то бы из ученых ставил задачу открыть то, что никому до сих пор не было известно. Так, в античности никто не знал о квантовой механике, а потому Де­мокрит, например, в принципе не мог поставить вопрос о спине электрона. Или другой пример. Когда астрофизики не знали ни­чего о «черных» дырах, никто из них не мог поставить вопрос об их существовании. Только когда этот феномен был открыт, воз­никла возможность говорить о нем в терминах незнания: «Я не знаю того-то и того-то, что относится к данному феномену».

Итак, целенаправленный, запрограммированный поиск абсо­лютно неизвестных еще никому явлений и процессов просто не­возможен. Не существует и метода поиска таких явлений, ибо не известно, что и где искать. Нельзя построить исследовательскую программу открытия того, не знаю чего. Абсолютное неведение находится за пределами возможности целеполагания ученого, ибо он не знает, чего не знает, не знает, что ему искать.

И, тем не менее, ученые выходят в сферу неведения и делают открытия таких явлений, процессов, о которых никто до этого не догадывался. Многие из таких открытий являются провозвестни­ками научных революций, т.е. принципиальных сдвигов в науке (о научных революциях см. ниже).

Как же преодолевается неведение, т.е. как совершаются от­крытия принципиально нового в науке? Сразу же скажем, что и незнание и неведение преодолеваются только в рамках научных традиций. Относительно незнания это понятно и выше было по­казано, что традиция помогает ученым наращивать знания о пред­метах, процессах и явлениях, известных традиции. Но как объяс­нить роль традиций в возникновении принципиально нового зна­ния, т. е. такого знания, которое нельзя получить целенаправлен­ными действиями, совершаемыми в рамках данной традиции? Такого рода объяснение дает отечественный философ М. А. Розов, предлагая несколько концепций. Рассмотрим некоторые из них.

Концепция «пришельцев». Смысл этой концепции прост: в ка­кую-то науку приходит ученый из другой научной области. Не связанный традициями новой для себя науки, «пришелец» начи­нает решать ее задачи и проблемы с помощью методов своей «род­ной» науки. В итоге, он работает в традиции, но примененной к новой области. Как правило, успех сопутствовал тем ученым, которые совершали «монтаж» методов той науки, в которую «пришелец» внедрился, и той, из которой он пришел. На примере Па-стера М. Розов показал, что успех ученого был обусловлен ком­бинированием традиций химии и биологии.

Концепция побочных резулъпл~.л>в исследования. Работая в тра­диции, ученый иногда случайно получает какие-то побочные ре­зультаты и эффекты, которые им не планировались. Так произош­ло, например, в опытах Л. Гальвани на лягушках. Заметить не планируемые, а потому непреднамеренные побочные эффекты уче­ный может только в силу их необычности для той традиции, в которой он работает. «Необычность» требует объяснения, что пред­полагает выход за узкие рамки одной традиции в пространство совокупности сложившихся в данную эпоху научных традиций.

Концепция «движения с пересадками». Побочные результаты, непреднамеренно полученные в рамках одной из традиций, буду­чи для нее «бесполезными», могут оказаться очень важными для другой традиции. М. Розов так характеризует эту концепцию: «Раз­витие исследования начинает напоминать движение с пересадкой: с одних традиций, которые двигали нас вперед, мы как бы переса­живаемся на другие». Именно так открыл закон взаимодействия электрических зарядов Кулон. Работая в традиции таких наук, как сопротивление материалов и теория упругости, он придумал чув­ствительные крутильные весы для измерения малых сил. Но за­кон Кулона мог появиться только тогда, когда этот прибор был использован в традиции учения об электричестве. Открытие Ку­лона — результат перехода ученого из одной исследовательской традиции в другую.

Рассмотренные примеры получения нового научного знания свидетельствуют о важнейшей роли научных традиций. Можно сказать, чтобы сделать открытие, надо хорошо работать в тради­ции. Новаций не бывает вне традиций.

Научные революции как точки бифуркации в развитии знания. Нелинейность роста знаний. Селективная роль культурных традиций в выборе стратегий научного развития. Проблема потенциального возможных историй науки.

В динамике научного знания особую роль играют этапы развития, связанные с перестройкой исследовательских стратегий, задаваемых основаниями науки. Эти этапы получили название научных революций.

Что такое научная революция?

Основания науки обеспечивают рост знания до тех пор, пока общие черты системной организации изучаемых объектов учтены в картине мира, а методы освоения этих объектов соответствуют сложившимся идеалам и нормам исследования.

Но по мере развития науки она может столкнуться с принципиально новыми типами объектов, требующими иного видения реальности по сравнению с тем, которое предполагает сложившаяся картина мира. Новые объекты могут потребовать и изменения схемы метода познавательной деятельности, представленной системой идеалов и норм исследования. В этой ситуации рост научного знания предполагает перестройку оснований науки. Последняя может осуществляться в двух разновидностях: а) как революция, связанная с трансформацией специальной картины мира без существенных изменений идеалов и норм исследования; б) как революция, в период которой вместе с картиной мира радикально меняются идеалы и нормы науки.

В истории естествознания можно обнаружить образцы обеих ситуаций интенсивного роста знаний. Примером первой из них может служить переход от механической к электродинамической картине мира, осуществленный в физике последней четверти XIX столетия в связи с построением классической теории электромагнитного поля. Этот переход, хотя и сопровождался довольно радикальной перестройкой видения физической реальности, существенно не менял познавательных установок классической физики (сохранилось понимание объяснения как поиска субстанциональных оснований объясняемых явлений и жестко детерминированных связей между явлениями; из принципов объяснения и обоснования элиминировались любые указания на средства наблюдения и операциональные структуры, посредством которых выявляется сущность исследуемых объектов и т.д.).

Примером второй ситуации может служить история квантово-релятивистской физики, характеризовавшаяся перестройкой классических идеалов объяснения, описания, обоснования и организации знаний.

Новая картина исследуемой реальности и новые нормы познавательной деятельности, утверждаясь в некоторой науке, затем могут оказать революционизирующее воздействие на другие науки. В этой связи можно выделить два пути перестройки оснований исследования: 1) за счет внутридисциплинарного развития знаний; 2) за счет междисциплинарных связей, "прививки" парадигмальных установок одной науки на другую.

Оба эти пути в реальной истории науки как бы накладываются друг на друга, поэтому в большинстве случаев правильнее говорить о доминировании одного из них в каждой из наук на том или ином этапе ее исторического развития.

Перестройка оснований научной дисциплины в результате ее внутреннего развития обычно начинается с накопления фактов, которые не находят объяснения в рамках ранее сложившейся картины мира. Такие факты выражают характеристики новых типов объектов, которые наука втягивает в орбиту исследования в процессе решения специальных эмпирических и теоретических задач. К обнаружению указанных объектов может привести совершенствование средств и методов исследования (например, появление новых приборов, аппаратуры, приемов наблюдения, новых математических средств и т.д.).

В системе новых фактов могут быть не только аномалии, не получающие своего теоретического объяснения, но и факты, приводящие к парадоксам при попытках их теоретической ассимиляции.

Парадоксы могут возникать вначале в рамках конкретных теоретических моделей, при попытке объяснения явлений. Примером тому могут служить парадоксы, возникшие в модели излучения абсолютно черного тела и предшествовавшие идеям квантовой теории. Известно, что важную роль в ее развитии сыграло открытие Планком дискретного характера излучения. Само это открытие явилось результатом очень длительных теоретических исследований, связанных с решением задачи излучения и поглощения электромагнитных волн нагретыми телами. Для объяснения этих явлений в физике была построена конкретная теоретическая модель - абсолютно черного тела, излучающего и поглощающего электромагнитное поле. На базе этой модели, которая уточнялась и конкретизировалась под влиянием опыта, были найдены конкретные законы, один из которых описывал излучение тел в диапазоне коротких электромагнитных волн, а другой - длинноволновое электромагнитное излучение.

Задача синтеза этих законов была решена Максом Планком, который, используя уравнения электродинамики и термодинамики, нашел обобщающую формулу закона излучения абсолютно черного тела. Но из полученного Планком закона вытекали крайне неожиданные следствия: выяснилось, что абсолютно черное тело должно излучать и поглощать электромагнитную энергию порциями - квантами, равными hn, где h - это постоянная Планка, а n - частота излучения. Так возникла критическая ситуация: если принять положение, что электромагнитное поле носит дискретный характер, то это противоречило принципу тогдашней научной картины мира, согласно которому электромагнитное излучение представляет собой непрерывные волны в мировом эфире. Причем принцип непрерывности электромагнитного поля лежал в фундаменте электродинамики Максвелла и был обоснован огромным количеством опытов.

Итак, получилось, что, с одной стороны, следствие закона, проверяемого опытом, а с другой стороны, принцип, входящий в научную картину мира и подтвержденный еще большим количеством фактов, противоречат друг другу. Такого рода парадоксы являются своеобразным сигналом того, что наука натолкнулась на какой-то новый тип процесса, существенные черты которого не учтены в представлениях принятой научной картины мира.

Парадокс привел к постановке проблемы: как же реально "устроено" электромагнитное поле, является ли оно непрерывным или дискретным? Показательно, что все началось с конкретной задачи, которая была подсказана принципами физической картины мира, но затем вопрос встал о правомерности самих этих принципов, т.е. частная задача переросла в фундаментальную проблему. Планк эту проблему не смог разрешить. Он не хотел отказываться от старых принципов и стремился устранить парадокс за счет введения некоторых поправок в модель абсолютно черного тела, модернизировать ее так, чтобы конкретная теория, которую он разрабатывал, не противоречила бы ранее утвердившейся научной картине мира.

Кстати, в науке часто так бывает, что ученый, который делает открытие, не может дать ему верное истолкование. Введенные Планком дополнительные предположения, так называемые ad hoc гипотезы, которые предназначались для спасения старой картины мира, в конечном счете не решали проблему. Более того, они просто переводили парадокс на иной уровень, поскольку введение в состав теории все новых ad hoc гипотез приводит к противоречиям с фундаментальным идеалом теоретического объяснения, который требует объяснения возрастающего многообразия явлений, исходя из как можно меньшего числа постулатов. Если безгранично увеличивать количество объясняющих постулатов, то в пределе может возникнуть ситуация, когда для каждого нового факта будет вводиться новый принцип, что эквивалентно разрушению самой идеи теоретического объяснения.

Разрешил парадоксы теории А. Эйнштейн, предложив изменить представления научной картины мира о структуре электромагнитного поля, используя идею корпускулярно-волнового дуализма. Интересно, что Эйнштейн проделал работу в этой области примерно в то же время, когда создавал специальную теорию относительности. Обе эти теории были связаны с радикальной ломкой сложившейся научной картины мира, и само покушение на принципы научной картины мира было подготовлено предшествующим развитием науки и культуры.

Пересмотр картины мира и идеалов познания всегда начинается с критического осмысления их природы. Если ранее они воспринимались как выражение самого существа исследуемой реальности и процедур научного познания, то теперь осознается их относительный, преходящий характер. Такое осознание предполагает постановку вопросов об отношении картины мира к исследуемой реальности и понимании историчности идеалов познания. Постановка таких вопросов означает, что исследователь из сферы специально научных проблем выходит в сферу философской проблематики. Философский анализ является необходимым моментом критики старых оснований научного поиска.

Но кроме этой, критической функции, философия выполняет конструктивную функцию, помогая выработать новые основания исследования. Ни картина мира, ни идеалы объяснения, обоснования и организации знаний не могут быть получены чисто индуктивным путем из нового эмпирического материала. Сам этот материал организуется и объясняется в соответствии с некоторыми способами его видения, а эти способы задают картина мира и идеалы познания. Новый эмпирический материал может обнаружить лишь несоответствие старого видения новой реальности, но сам по себе не указывает, как нужно перестроить это видение.

Перестройка картины мира и идеалов познания требует особых идей, которые позволяют перегруппировать элементы старых представлений о реальности и процедурах ее познания, элиминировать часть из них, включить новые элементы с тем, чтобы разрешить имеющиеся парадоксы и ассимилировать накопленные факты. Такие идеи формируются в сфере философского анализа познавательных ситуаций науки. Они играют роль весьма общей эвристики, обеспечивающей интенсивное развитие исследований. В истории современной физики примерами тому могут служить философский анализ понятий пространства и времени, а также анализ операциональных оснований физической теории, проделанный Эйнштейном и предшествовавший перестройке представлений об абсолютном пространстве и времени классической физики.

Философско-методологические средства активно используются при перестройке оснований науки и в той ситуации, когда доминирующую роль играют факторы междисциплинарного взаимодействия. Особенности этого варианта научной революции состоят в том, что для преобразования картины реальности и норм исследования некоторой науки в принципе не обязательно, чтобы в ней были зафиксированы парадоксы. Преобразование ее оснований осуществляется за счет переноса парадигмальных установок и принципов из других дисциплин, что заставляет исследователей по-новому оценить еще не объясненные факты (если раньше считалось, по крайней мере большинством исследователей, что указанные факты можно объяснить в рамках ранее принятых оснований науки, то давление новых установок способно породить оценку указанных фактов как аномалий, объяснение которых предполагает перестройку оснований исследования). Обычно в качестве парадигмальных принципов, "прививаемых" в другие науки, выступают компоненты оснований лидирующей науки. Ядро ее картины реальности образует в определенную историческую эпоху фундамент общей научной картины мира, а принятые в ней идеалы и нормы обретают общенаучный статус. Философское осмысление и обоснование этого статуса подготавливает почву для трансляции некоторых идей, принципов и методов лидирующей дисциплины в другие науки.

Внедряясь в новую отрасль исследования, парадигмальные принципы науки затем как бы притачиваются к специфике новой области, превращаясь в картину реальности соответствующей дисциплины и в новые для нее нормативы исследования. Показательным примером в этом отношении могут служить революции в химии XVII - первой половине XIX столетия, связанные с переносом в химию из физики идеалов количественного описания, представлений о силовых взаимодействиях между частицами и представлений об атомах. Идеалы количественного описания привели к разработке в химии XVII - XVIII вв. конкретных методов количественного анализа, которые, в свою очередь, взрывали изнутри флогистонную концепцию химических процессов. Представления о силовых взаимодействиях и атомистическом строении вещества, заимствованные из механической картины мира, способствовали формированию новой картины химической реальности, в которой взаимодействия химических элементов интерпретировались как действие "сил химического сродства" (А. Лавуазье, К. Бертолле), а химические элементы были представлены в качестве атомов вещества (первый гипотетический вариант этих представлений в химии был предложен Р. Бойлем еще в XVII столетии, а в начале XIX в. благодаря работам Дальтона атомистические идеи получили эмпирическое обоснование и окончательно утвердились в химии).

Парадигмальные принципы, модифицированные и развитые применительно к специфике объектов некоторой дисциплины, затем могут оказать обратное воздействие на те науки, из которых они были первоначально заимствованы. В частности, развитые в химии представления о молекулах как соединении атомов затем вошли в общую научную картину мира и через нее оказали значительное воздействие на физику в период разработки молекулярно-кинетической теории теплоты.

На современном этапе развития научного знания в связи с усиливающимися процессами взаимодействия наук способы перестройки оснований за счет "прививки" парадигмальных установок из одной науки в другие все активнее начинают влиять на внутридисциплинарные механизмы интенсивного роста знаний и даже управлять этими механизмами.

Научная революция как выбор новых стратегий исследования

Перестройка оснований исследования означает изменение самой стратегии научного поиска. Однако всякая новая стратегия утверждается не сразу, а в длительной борьбе с прежними установками и традиционными видениями реальности.

Процесс утверждения в науке ее новых оснований определен не только предсказанием новых фактов и генерацией конкретных теоретических моделей, но и причинами социокультурного характера.

Новые познавательные установки и генерированные ими знания должны быть вписаны в культуру соответствующей исторической эпохи и согласованы с лежащими в ее фундаменте ценностями и мировоззренческими структурами.

Перестройка оснований науки в период научной революции с этой точки зрения представляет собой выбор особых направлений роста знаний, обеспечивающих как расширение диапазона исследования объектов, так и определенную скоррелированность динамики знания с ценностями и мировоззренческими установками соответствующей исторической эпохи. В период научной революции имеются несколько возможных путей роста знания, которые, однако, не все реализуются в действительной истории науки. Можно выделить два аспекта нелинейности роста знаний.

Первый из них связан с конкуренцией исследовательских программ в рамках отдельно взятой отрасли науки. Победа одной и вырождение другой программы направляют развитие этой отрасли науки по определенному руслу, но вместе с тем закрывают какие-то иные пути ее возможного развития.

Современный же стиль физического мышления (в рамках которого была осуществлена нереализованная, но возможная линия развития классической электродинамики) предстает как проявление иного, неклассического типа рациональности, который характеризуется особым отношением мышления к объекту и самому себе. Здесь мышление воспроизводит объект как вплетенный в человеческую деятельность и строит образы объекта, соотнося их с представлениями об исторически сложившихся средствах его освоения. Мышление нащупывает далее и с той или иной степенью отчетливости осознает, что оно само есть аспект социального развития и поэтому детерминировано этим развитием. В таком типе рациональности однажды полученные образы сущности объекта не рассматриваются как единственно возможные (в иной системе языка, в иных познавательных ситуациях образ объекта может быть иным, причем во всех этих варьируемых представлениях об объекте можно выразить объективно-истинное содержание).

Сам процесс формирования современного типа рациональности обусловлен процессами исторического развития общества, изменением "поля социальной механики", которая "подставляет вещи сознанию". Исследование этих процессов представляет собой особую задачу. Но в общей форме можно констатировать, что тип научного мышления, складывающийся в культуре некоторой исторической эпохи, всегда скоррелирован с характером общения и деятельности людей данной эпохи, обусловлен контекстом ее культуры. Факторы социальной детерминации познания воздействуют на соперничество исследовательских программ, активизируя одни пути их развертывания и притормаживая другие. В результате "селективной работы" этих факторов в рамках каждой научной дисциплины реализуются лишь некоторые из потенциально возможных путей научного развития, а остальные остаются нереализованными тенденциями.

Второй аспект нелинейности роста научного знания связан со взаимодействием научных дисциплин, обусловленным в свою очередь особенностями как исследуемых объектов, так и социокультурной среды, внутри которой развивается наука.

Возникновение новых отраслей знания, смена лидеров науки, революции, связанные с преобразованиями картин исследуемой реальности и нормативов научной деятельности в отдельных ее отраслях, могут оказывать существенное воздействие на другие отрасли знания, изменяя их видение реальности, их идеалы и нормы исследования. Все эти процессы взаимодействия наук опосредуются различными феноменами культуры и сами оказывают на них активное обратное воздействие.

Учитывая все эти сложные опосредования, в развитии каждой науки можно выделить еще один тип потенциально возможных линий в ее истории, который представляет собой специфический аспект нелинейности научного прогресса. Особенности этого аспекта можно проиллюстрировать путем анализа истории квантовой механики.

Известно, что одним из ключевых моментов ее построения была разработка Н. Бором новой методологической идеи, согласно которой представления о физическом мире должны вводиться через экспликацию операциональной схемы, выявляющей характеристики исследуемых объектов. В квантовой физике эта схема выражена посредством принципа дополнительности, согласно которому природа микрообъекта описывается путем двух дополнительных характеристик, коррелятивных двум типам приборов. Эта "операциональная схема" соединялась с рядом онтологических представлений, например, о корпускулярно-волновой природе микрообъектов, существовании кванта действия, об объективной взаимосвязи динамических и статических закономерностей физических процессов.

Однако квантовая картина физического мира не была целостной онтологией в традиционном понимании. Она не изображала природные процессы как причинно обусловленные взаимодействия некоторых объектов в пространстве и времени. Пространственно-временное и причинное описания представали как дополнительные (в смысле Бора) характеристики поведения микрообъектов.

Отнесение к микрообъекту обоих типов описания осуществлялось только через экспликацию операциональной схемы, которая объединяла различные и внешне несовместимые фрагменты онтологических представлений. Такой способ построения физической картины мира получил философское обоснование, с одной стороны, посредством ряда гносеологических идей (об особом месте в мире наблюдателя как макросущества, о коррелятивности между способами объяснения и описания объекта и познавательными средствами), а с другой - благодаря развитию "категориальной сетки", в которой схватывались общие особенности предмета исследования (представление о взаимодействиях как превращении возможности в действительность, понимание причинности в широком смысле, как включающей вероятностные аспекты, и т.д.).

Таким путем была построена концептуальная интерпретация математического аппарата квантовой механики. В период формирования этой теории описанный путь был, по-видимому, единственно возможным способом теоретического познания микромира. Но в дальнейшем (в частности, на современном этапе) наметилось видение квантовых объектов как сложных динамических систем (больших систем). Анализ квантовой теории показывает, что в самой ее концептуальной структуре имеются два уровня описания реальности: с одной стороны, понятия, описывающие целостность и устойчивость системы, с другой - понятия, выражающие типично случайные ее характеристики. Идея такого расчленения теоретического описания соответствует представлению о сложных системах, характеризующихся, с одной стороны, наличием подсистем со стохастическим взаимодействием между элементами, с другой - некоторым "управляющим" уровнем, обеспечивающим целостность системы. В пользу такого видения квантовых объектов говорят и те достижения теории квантованных полей, которые показывают ограниченность сложившихся представлений о локализации частиц.

Отмечая все эти тенденции в развитии физического знания, нельзя забывать, что само видение физических объектов как сложных динамических систем связано с концепцией, которая сформировалась благодаря развитию кибернетики, теории систем и освоению больших систем в производстве. В период становления квантовой механики эта концепция еще не сложилась в науке, и в обиходе физического мышления не применялись представления об объектах как больших системах. В этой связи уместно поставить вопрос: могла ли история квантовой физики протекать иными путями при условии иного научного окружения? В принципе допустимо (в качестве мысленного эксперимента) предположение, что кибернетика и соответствующее освоение самоорганизующихся систем в технике могли возникнуть до квантовой физики и сформировать в культуре новый тип видения объектов. В этих условиях при построении картины мира физик смог бы представить квантовые объекты как сложные динамические системы и соответственно этому представлению создавать теорию. Но тогда иначе выглядела бы вся последующая эволюция физики. На этом пути ее развития, по-видимому, были бы не только приобретения, но и потери, поскольку при таком движении не обязательно сразу эксплицировать операциональную схему видения картины мира (а значит, и не было бы стимула к развитию принципа дополнительности). То обстоятельство, что квантовая физика развилась на основе концепции дополнительности, радикально изменив классические нормы и идеалы физического познания, направило эволюцию науки по особому руслу. Появился образец нового познавательного движения, и теперь, даже если физика построит новую системную онтологию (новую картину реальности), это не будет простым возвратом к нереализованному ранее пути развития: онтология должна вводиться через построение операциональной схемы, а новая теория может создаваться на основе включения операциональных структур в картину мира.

Развитие науки (как, впрочем, и любой другой процесс развития) осуществляется как превращение возможности в действительность, и не все возможности реализуются в ее истории. При прогнозировании таких процессов всегда строят дерево возможностей, учитывают различные варианты и направления развития. Представления о жестко детерминированном развитии науки возникают только при ретроспективном рассмотрении, когда мы анализируем историю, уже зная конечный результат, и восстанавливаем логику движения идей, приводящих к этому результату. Но были возможны и такие направления, которые могли бы реализоваться при других поворотах исторического развития цивилизации, но они оказались "закрытыми" в уже осуществившейся реальной истории науки.

В эпоху научных революций, когда осуществляется перестройка оснований науки, культура как бы отбирает из нескольких потенциально возможных линий будущей истории науки те, которые наилучшим образом соответствуют фундаментальным ценностям и мировоззренческим структурам, доминирующим в данной культуре.

 

Открытие рациональности в философии античности

Скрытым или явным основанием рациональности является признание тождества мышления и бытия. Само это тождество впервые было открыто греческим философом Парменидом, кото­рый выразил его так: «Мысль всегда есть мысль о том, что есть. Одно и то же — мышление и то, о чем мысль». Мысль никогда не может быть пустой. Отметим сущностные характеристики откры­того Парменидом тождества мышления и бытия.

Во-первых, под бытием он понимал не наличную действитель­ность, данную чувствам, а нечто неуничтожимое, единственное, неподвижное, нескончаемое во времени, неделимое, ни в чем не нуждающееся, лишенное чувственных качеств. Бытие — это ис­тинно сущее Единое (Бог, Абсолют). Сам Парменид характеризо­вал Единое как полноту, в которой все есть, как сферу, как свет, как то, что тождественно Истине, Добру и Благу. Бытие — боже­ственная, сверхчувственная реальность, характеристики которой не могут быть даны в чувственном опыте, опирающемся на теле­сные слух и зрение. Рациональность — работа с истиной, т.е. с устойчивым, неизменным содержанием, например, с идеями.

Поэтому, во-вторых, тождество мышления (ума) и бытия оз­начало способность мышления выходить за пределы чувственно­го мира и «работать» с идеальными «моделями», которые не со­впадают с обыденными житейскими представлениями о мире. Впоследствии Платон, испытавший влияние Парменида, создал учение об идеях, обнаружить которые мы можем только чистым, т. е. внетелесным взлетом мысли. Неоплатоник Плотин называл такое умопостижение побегом из чувственного мира. Парменидова интуиция бытия как мысли есть открытие особой мысли, спо­собной работать с идеальными моделями сверхчувственной реальности. Говоря современным языком, античная рациональность признала возможность умозрительного постижения принципиаль­но ненаблюдаемых объектов, таких как бытие (Парменид), идеи (Платон), Перводвигатель (Аристотель).

Идеальный план деятельности вообще стал в дальнейшем од­ной из главных характеристик рационального типа отношения к реальности, и, прежде всего, научной рациональности. Открытая греками работа мысли с идеальными объектами заложила осно­вы традиции теоретизма. Античные философы, считал Гуссерль, «занимаются теорией и только теорией, развивают только ее», для чего им нужно было «вынести за скобки» практически-житейские интересы, психологические и прочие связи, мотивы, которые ме­шают человеку занять теоретическую, чистую, незаинтересован­ную позицию... Теоретическая установка целиком изъята из прак­тики». Теоретический мир надстраивается над обыденными жи­тейскими представлениями о мире, и в силу своей идеальности он не уничтожается временем. В теории человек выходит в мир вечного, теоретическое движение мысли не знает преград и перед ней открыты бесконечные перспективы. Открытое античностью идеальное измерение мышления стало судьбоносным для евро­пейской культуры и науки.

В-третьих, эту свою способность «работать» с идеальными моделями мышление может реализовать только в слове. Рацио­нальность нуждается в надситуационном слове, т.е. слове, выра­жающем не сиюминутную ситуацию в жизни человека, а нечто всеобщее, превышающее эмпирический ряд значений слов в обы­денном языке. Аристотель утверждал, что всякое определение и всякая наука имеют дело с общим. Отсюда в европейской культу­ре, начиная с античности, повышенное внимание к слову, к его артикуляции. Тождество содержания мысли содержанию бытия предполагает возможность адекватно выразить то и другое содер­жание в слове. Такая возможность может быть реализована, если слова имеют точное и определенное значение. Поиску способов фиксации в языке идеальных объектов, выявлению смыслового ядра понятий, обозначающих красоту вообще, добро вообще, бла­го вообще и т. д., уделял много внимания Платон. Слово — это форма присутствия отсутствующего (для чувственного восприя­тия). Появляется возможность «работать» с отсутствующим через его представленность в слове. Это и есть рациональное познание, характеризующееся непрагматическим любопытством. Рациональ­ное знание нельзя построить с помощью слов, имеющих «размы­тые» значения. Определенность, точность, однозначность значе­ний слов есть необходимое условие построения рационального знания. Не случайно Аристотель кодифицировал правила логики, грамматики, поэтики, риторики.

В-четвертых, мышление понималось античными философа­ми как «созерцание, уподобляющее душу Богу» (Плотин), как ин­теллектуальное озарение, уподобляющее ум человеческий уму бо­жественному. Тезис Парменида «одно и то же — мышление и то, о чем мыслится» не допускал возможности сведения мышления только к логике. Действительно, «то, о чем мыслится» есть Боже­ственное Единое, т. е. одновременно и Истина, и Добро, и Благо, а потому не может быть адекватно (тождественно) постигнуто и выражено с помощью только логических процедур. Парменид на­делил мысль космическими масштабами. Утверждая, что бытие есть мысль, он имел в виду космический Разум, а не субъектив­ную мысль отдельного человека. Через космический Разум со­держание мира раскрывается для человека непосредственно. Ина­че говоря, не человек открывает Истину, а Истина открывается человеку. Поэтому, с точки зрения Парменида, не следует рас­сматривать логические доказательства как свидетельства могуще­ства только человеческого ума: они имеют свой источник в Разу­ме, превышающем всякое логическое действо субъективной мыс­ли. Когда Парменид в своих рассуждениях прибегал к логичес­ким построениям и доказательствам, он подчеркивал, что им ру­ководит высший Разум (богиня). Так как человеческий разум есть проекция Божественного разума, то знание для человека всегда благо и добро. Знающий не может быть злым по определению: его мысль есть частица Божественного разума, полнота которого состоит в единстве Истины, Добра, Блага.

В-пятых, основная функция разума усматривалась в позна­нии целевой причины. Только разуму доступны понятия цели, блага, наилучшего/ Все, что существует, существует ради чего-то. «То, ради чего» — это конечная цель, ради которой «существу­ет другое» (Аристотель). Конечная цель существует онтологичес­ки, и одновременно о ней знает разум. Если бы не было конечной цели, то все в мире и в человеческих поступках было бы незавер­шенным, беспредельным. Согласно Аристотелю, «те, кто при­знает беспредельное (движение), невольно отвергают благо как таковое». Признание целевой причины вносило смысл в природу, которая рассматривалась как нечто целостное, включающее в себя объективную целесообразность. Разум, как высшая познаватель­ная способность человека, был ориентирован прежде всего на по­нимание целесообразности природных явлений в их целостном единстве. Признание наличия конечной цели, которая все движет «как предмет любви» и к которой все стремится, как к высшему благу, не позволяло относиться к природе как к объекту эксплуа­тации и изменения. Все сущее в природе, согласно Аристотелю, всегда движется по направлению к объективной цели, реализуя при этом свое природное предназначение. Характер целей движе­ния всех тел определяется конечной высшей целью, управляю­щей миропорядком в целом. Цель выступала принципом органи­зации природы. В этой связи современные философы науки при­ходят к вьшоду, что математика не могла быть фундаментом ари­стотелевской физики, так как в математике нет понятия «цель» (А. П. Огурцов). Созданная Аристотелем наука о природе — фи­зика — просуществовала, правда, с уточнениями и изменениями, вносимыми последующими мыслителями, почти два тысячеле­тия (TV в. до н. э.—XVI в.) (П. П. Гайденко).

Освоение саморазвивающихся «синергетических» систем и новые стратегии научного поиска. Роль нелинейной динамики и синергетики в развитии современных представлений от исторически развивающихся системах.

В современной постнеклассической картине мира упорядочен­ность, структурность, равно как и хаосомность, стохастичность, признаны объективными, универсальными характеристиками дей­ствительности. Они обнаруживают себя на всех структурных уров­нях развития. Проблема иррегулярного поведения неравновесных систем находится в центре внимания синергетики — теории са­моорганизации, сделавшей своим предметом выявление наибо­лее общих закономерностей спонтанного структурогенеза.

Понятие синергетики получило широкое распространение в современной философии науки и методологии. Сам термин име­ет древнегреческое происхождение и означает содействие, соуча­стие, или содействующий, помогающий. Следы его употребления можно найти еще в исихазме — мистическом течении Ви­зантии. Наиболее часто он употребляется в значении: согласован­ное действие, непрерывное сотрудничество, совместное исполь­зование.

1973 г. — год выступления немецкого ученого Г. Хакена на первой конференции, посвященной проблемам самоорганизации, положил начало новой дисциплине и считается годом рождения синергетики. Г. Хакен — творец синергетики — обратил внима­ние на то, что корпоративные явления наблюдаются в самых раз­нообразных системах, будь то астрофизические явления, фазо­вые переходы, гидродинамические неустойчивости, образование циклонов в атмосфере, динамика популяций и даже явления моды. В своей классической работе «Синергетика» он отмечал, что во многих дисциплинах, от астрофизики до социологии, мы часто наблюдаем, как кооперация отдельных частей системы приводит к макроскопическим структурам или функциям.

Синергетика в ее нынешнем состоянии фокусирует внимание на таких ситуациях, в которых структуры или функции систем переживают драматические изменения на уровне макромасшта­бов. В частности, синергетику особо интересует вопрос о том, как именно подсистемы или части производят изменения, всецело обусловленные процессами самоорганизации. Парадоксальным ка­залось то, что при переходе от неупорядоченного состояния к со­стоянию порядка все эти системы ведут себя схожим образом.

Хакен объясняет, почему он назвал новую дисциплину синер­гетикой следующим образом. Во-первых, в ней «исследуется со­вместное действие многих подсистем..., в результате которого на макроскопическом уровне возникает структура и соответствую­щее функционирование»¹. Во-вторых, она кооперирует усилия раз­личных научных дисциплин для нахождения общих принципов самоорганизации систем. В 1982 г. на конференции по синергети­ке, проходившей в нашей стране, были выделены конкретные при­оритеты новой науки. Г. Хакен подчеркнул, что в связи с кризи­сом узкоспециализированных областей знания информацию не­обходимо сжать до небольшого числа законов, концепций или идей, а синергетику можно рассматривать как одну из подобных попыток. По мнению ученого, существуют одни и те же принци­пы самоорганизации различных по своей природе систем, от элек­тронов до людей, а значит, речь должна идти об общих детерми­нантах природных и социальных процессов, на нахождение кото­рых и направлена синергетика.

Таким образом, синергетика оказалась весьма продуктивной научной концепцией, предметом которой выступили процессы са­моорганизации — спонтанного структурогенеза. Она включила в себя новые приоритеты современной картины мира: концепцию нестабильного неравновесного мира, феномен неопределенности и многоальтернативности развития, идею возникновения порядка из хаоса. Основополагающая идея синергетики состоит в том, что неравновесность мыслится источником появления новой органи­зации, т. е. порядка. Поэтому главный труд И. Пригожина и И. Стенгерс назван «Порядок из хаоса» (М., 1986).

Зарождение упорядоченности приравнивается самопроизволь­ной самоорганизации материи. Система всегда открыта и обме­нивается энергий с внешней средой, она зависит от особенностей ее параметров, внешней среды. Неравновесные состояния связа­ны с потоками энергии между системой и внешней средой. Про­цессы локальной упорядоченности совершаются за счет притока энергии извне. Г. Хакен считает, что переработка энергии, подво­димой к системе на микроскопическом уровне, проходит много этапов, что, в конце концов, приводит к упорядоченности на мак­роскопическом уровне: образованию макроскопических структур (морфогенез), движению с небольшим числом степеней свободы и т. д. При изменяющихся параметрах одна и та же система мо­жет демонстрировать различные способы самоорганизации. В сильно неравновесных условиях системы начинают воспринимать те факторы, к которым они были безразличны в более равновес­ном состоянии. Следовательно, для поведения самоорганизую­щихся систем важна интенсивноть и степень их неравновес­ности.

Саморазвивающиеся системы находят внутренние (имманен­тные) формы адаптации к окружающей среде. Неравновесные ус­ловия вызывают эффекты корпоративного поведения элемен­тов, которые в равновесных условиях вели себя независимо и автономно. Вдали от равновесия когерентность, т. е. согласован­ность элементов системы, в значительной мере возрастает. Определенное количество или ансамбль молекул демонстрирует коге­рентное поведение, которое оценивается как сложное. И. Приго­жий подчеркивает: «Кажется, будто молекулы, находящиеся в раз­ных областях раствора, могут каким-то образом общаться друг с другом. Во всяком случае, очевидно, что вдали от равновесия ко­герентность поведения молекул в огромной степени возрастает. В равновесии молекула видит только своих соседей и «общается» только с ними. Вдали от равновесия каждая часть системы видит всю систему целиком. Можно сказать, что в равновесии материя слепа, а вне равновесия прозревает». Эти коллективные движе­ния Г. Хакен называет модами. Устойчивые моды, по его мне­нию, подстраиваются под неустойчивые и могут быть исключе­ны. В общем случае это ведет к колоссальному уменьшению чис­ла степеней свободы, т. е. к упорядоченности.

Синергетические системы на уровне абиотического существо­вания (неорганической, косной материи) отличаются тем, что об­разуют упорядоченные пространственные структуры. На уровне одноклеточных организмов они коммуницируют посредством сиг­налов. Многоклеточные организмы осуществляют многообразное кооперирование в процессе своего функционирования. Идентифи­кация биологической системы опирается на наличие кооператив­ных зависимостей. Работа головного мозга оценивается синерге­тикой как «шедевр кооперирования клеток».

Новые стратегии научного поиска в связи с необходимостью освоения самоорганизующихся синергетических систем опирают­ся на конструктивное приращение знаний в так называемой «тео­рии направленного беспорядка», которая связана с изучением спе­цифики и типов взаимосвязи процессов структурирования и хаотизации. Попытки осмысления понятий «порядок и хаос» в каче­стве предпосылочной основы имеют обширные классификации и типологии хаоса. Последний может быть простым, сложным, де­терминированным, перемежаемым, узкополосным, крупномас­штабным, динамичным и т. д. Самый простой вид хаоса — «ма­ломерный» — встречается в науке и технике и поддается описа­нию с помощью детерминированных систем. Он отличается слож­ным временным, но весьма простым пространственным поведе­нием. «Многомерный» хаос сопровождает нерегулярное поведе­ние нелинейных сред. В турбулентном режиме сложными, не поддающимися координации, будути временные, и пространственные параметры. Под понятием «детерминированный хаос» подра­зумевают поведение нелинейных систем, которое описывается уравнениями без стохастических источников, с регулярными на­чальными и граничными условиями.

Можно выявить ряд причин и обстоятельств, в результате ко­торых происходит потеря устойчивости и переход к хаосу: это шумы, внешние помехи, возмущающие факторы. Источник хаосомности иногда связывают с наличием многообразия степеней свободы, что может привести к реализации абсолютно случайных последовательностей. К обстоятельствам, обусловливающим хаосогенность, относится принципиальная неустойчивость движе­ния, когда два близких состояния могут порождать различные траектории развития, чутко реагируя на стохастику внешних воз­действий.

Современный уровень исследований приводит к существен­ным дополнениям традиционных взглядов на процессы хаотиза-ции. В постнеклассическую картину мира хаос вошел не как ис­точник деструкции, а как состояние, производное от первичной неустойчивости материальных взаимодействий, которое может явиться причиной спонтанного структурогенеза. В свете после­дних теоретических разработок хаос предстает не просто как бес­форменная масса, но как сверхсложноорганизованная последова­тельность, логика которой представляет значительный интерес. Ученые определяют хаос как нерегулярное движение с неперио­дически повторяющимися, неустойчивыми траекториями, где для корреляции пространственных и временных параметров характерно случайное распределение.

В мире человеческих отношений всегда существовало нега­тивное отношение к хаотическим структурам и полное принятие упорядоченных. Социальная практика осуществляет экспансию против хаосомности, неопределенности, сопровождая их отрица­тельными оценочными формулами, стремясь вытолкнуть за пре­делы методологического анализа. Последнее выражается в тор­жестве рационалистических утопий и тоталитарных режимов, желающих установить «полный порядок» и поддерживать его с «железной необходимостью».

Современное научно-теоретическое сознание перодолевает это отношение, предлагая иное, конструктивное понимание роли и значимости процессов хаотизации в современной синергетической парадигме. Истолкование спонтанности развития в деструк­тивных терминах «произвола» и «хаоса» вступает в конфликт не только с выкладками современного естественнонаучного и фило-софско-методологического анализа, признающего хаос наряду с упорядоченностью универсальными характеристиками развития универсума. Оно идет вразрез с древнейшей историко-философс­кой традицией, в которой, начиная от Гесиода, хаос мыслится как все собой обнимающее и порождающее начало. В интуициях ан­тичного мировосприятия безвидный и непостижимый хаос наде­лен формообразующей силой и означает «зев», «зияние», первич­ное бесформенное состояние материи и первопотенцию мира, ко­торая, разверзаясь, изрыгает из себя ряды животворно оформлен­ных сущностей.

Спустя более чем двадцать веков такое античное мирочувство-вание отразилось в выводах ученых, утверждающих, что откры­тие динамического хаоса — это, по сути дела, открытие новых видов движения, столь же фундаментальное по своему характе­ру, как и открытие физикой элементарных частиц, кварков и глю-онов в качестве новых элементов материи. Наука о хаосе — это наука о процессах, а не о состояниях, о становлении, а не о бытии.

Типы взаимосвязи структурирования и хаотизации представ­лены не только схемой цикличности, но и с учетом отношений бинарности и дополнительности. Бинарная структура взаимодей­ствия порядка и хаоса проявляется в сосуществовании и противо­борстве этих двух стихий. В отличие от цикличности, предполага­ющей смену состояний, бинарная оппозиция порядка и хаоса со­пряжена с множественностью результативных эффектов: это и отрицание, и трансформация с сохранением исходной основы (ска­жем, больше порядка или больше хаоса), и разворачивание того же противостояния на новой основе (например, времена другие, а порядки или пороки все те же). Отношение дополнительности предполагает вторжение неструктурированных сил и осколочных образований в организованное целое. Здесь наблюдаются вовле­ченность в целостность несвойственных ей чужеродных элемен­тов, вкрапления в устоявшуюся систему компонентов побочных структур, зачастую без инновационных приращений и изменения степени сложности.

Для освоения самоорганизующихся синергетических систем принята новая стратегия научного поиска, основанная на древовидной ветвящейся графике, образ которой воссоздает альтерна­тивность развития. Выбор будущей траектории развития в одном из нескольких направлений зависит от исходных условий, входя­щих в них элементов, локальных изменений, случайных факто­ров и энергетических воздействий. На X Международном конг­рессе по логике, методологии и философии науки (август 1995 г., Флоренция) И, Пригожий предложил идею квантового измере­ния применительно к Универсуму как таковому.

Новая стратегия научного поиска предполагает учет принци­пиальной неоднозначности поведения систем и составляющих их элементов, возможность перескока с одной траектории на другую и утрату системной памяти, когда система забывает свои прошлые состояния, действует спонтанно и непредсказуемо. В критичес­ких точках направленных изменений возможен эффект ответвле­ний, допускающий в перспективе функционирования таких сис­тем многочисленные комбинации их эволюционирования.

Примечательно, что подобный методологический подход, предполагающий ветвящуюся графику анализа, был применен бри­танским историком А. Тойнби по отношению к общецивилизаци-онному процессу развития. В нем не игнорируется право на суще­ствование различных типов цивилизаций, которых, по мнению историка, насчитывается около 20. Общецивилизационный рост не подчиняется единой схеме формационного членения. Истори­ческий процесс предполагает многовариантность цивилизацион-ного развития, где представители одного и того типа общества по-разному реагируют на так называемый вызов истории. «Одни сразу же погибают; другие выживают, но такой ценой, что после этого уже ни на что не способны; третьи столь удачно противостоят вызову, что выходят не только не ослабленными, но даже создав наиболее благоприятные условия для преодоления грядущих ис­пытаний; есть и такие, что следуют за первопроходцами, как овцы следуют за своим вожаком»¹.

Генезис независимых цивилизаций связан не с отделением от предшествующих обществ образований того же вида, а скорее с процессами мутаций обществ сестринского вида или же мута­циями примитивных обществ. Распад обществ происходит также различным образом и с различной скоростью. Одни разлагаются как тело, другие — как древесный ствол, а иные как камень на ветру. Общество, по мнению Дж. Тойнби, есть пересечение по­лей активности отдельных индивидов. Их энергия — та жизнен­ная сила, которая творит историю. Этот вывод историка во мно­гом согласуется с одним из ведущих положений постнекласси-ческой методологии, переосмысливающих роль и значимость индивида, как инициатора «созидающего скачка», по-новому ок­рашивает страницы прошлого, события которого происходили под влиянием меньшинства, великих людей, пророков.

Своеобразная организационная открытость мира предполагает многообразные способы квантования реальности, различные сце-нарно-структурные сцепления материи. Стратегия освоения са­моорганизующихся синергетических систем связана с такими по­нятиями, как бифуркация, флуктуация, хаосомность, диссипация, странные атракторы, нелинейность, неопределенность. Они на­деляются категориальным статусом и используются для объясне­ния поведения всех типов систем: доорганизмических, организ-мичесгих, социальных, деятельностных, этнических, духовных и пр. В условиях, далеких от равновесия, действуют бифуркацион­ные механизмы, предполагающие наличие точек раздвоения и неединственность продолжения развития. Результаты их действия труднопредсказуемы. По мнению И. Пригожина, бифуркацион­ные процессы свидетельствуют об усложнении системы. Н. Мои­сеев утверждает, что в принципе каждое состояние социальной системы является бифуркационным. А в глобальных измерениях антропогенеза развитие человечества уже пережило, по крайней мере, две бифуркации. Первая произошла в палеолите и привела к утверждению системы табу, ограничивающей действие биосо­циальных законов — «не убий!» Вторая — в неолите и связана с расширением геологической ниши: освоением земледелия и ско­товодства¹.

Флуктуации в общем случае означают возмущения и подраз­деляются на два больших класса: класс флуктуации, создавае­мых внешней средой и класс флуктуации, воспроизводимых са­мой системой. Возможны случаи, когда флуктуации будут столь сильны, что овладеют системой полностью, придав ей свои коле­бания, и по сути изменят режим ее существования. Они выведут систему из свойственного ей «типа порядка», но обязательно ли к хаосу или к упорядоченности иного уровня — это особый вопрос.

Система, по которой рассеиваются возмущения, называется диссипативной. По сути дела — это характеристика — поведения системы при флуктуациях, которые охватили ее полностью. Ос­новное свойство диссипативной системы — необычайная чувстви­тельность к всевозможным воздействиям и в связи с этим чрез­вычайная неравновесность.

Ученые выделяют такую структуру, как атракторы — при­тягивающие множества, образующие собой как бы центры, к ко­торым тяготеют элементы. К примеру, когда скапливается боль­шая толпа народа отдельный человек, двигающийся в собствен­ном направлении, не в состоянии пройти мимо, не отреагировав на нее. Изгиб его траекторий осуществится в сторону образовав­шейся массы. В обыденной жизни это часто называют любопыт­ством. В теории самоорганизации подобный процесс получил на­звание «сползание в точку скопления». Аттракторы стягивают и концентрируют вокруг себя стохастические элементы, тем самым структурируя среду и выступая участниками созидания порядка.

Приоритетное направление новой парадигмы — анализ неста­бильных, неравновесных систем — сталкивается с необходимос­тью исследования феномена онтологической неопределенности¹, который фиксирует отсутствие реального референта будущего. В середине XX в. неопределенность заинтересовала ряд западных ученых в рамках проблем кибернетики и компьютерной связи. В работах Н. Винера, К. Шеннона, У. Эшби, Р. Хартли информа­ция ставилась в зависимость от неопределенности и измерялась ее мерой. Было принято считать, что неопределенность (или неожиданность) обратно пропорциональна вероятности, чем со­бытие более вероятностно, тем менее оно неопределенно или нео­жиданно.

Дальнейший анализ показал, что простота этой зависимости во многом кажущаяся, неопределенность — это вид взаимодей­ствий, лишенных конечной устойчивой формы. Она может быть производна от гетерономной, комплексной природы объекта-со­бытия, когда последнее происходит, как говорится, прямо «на гла­зах», опережая всевозможные прогнозы, расчеты и ожидания.

Феномен неопределенности отождествим с потенциальной пол­нотой всех возможных изменений в пределах существующих фун­даментальных физических констант. Вероятность предполагает устойчивое распределение признаков совокупности и нацелена на исчисление континуума возможных изменений.

В новой стратегии научного поиска актуальна категория слу­чайности, которая предстает как характеристика поведения лю­бого типа систем, не только сложных, но и простых. Причем даль­нейшее их изучение, сколь бы тщательно оно ни проводилось, никак не ведет к освобождению от случайности. Последняя озна­чает, что свойства и качества отдельных явлений изменяют свои значения независимым образом и не определяются перечнем ха­рактеристик других явлений. В одной из последних интерпрета­ций такую случайность назвали динамическим хаосом. Порож­денная действием побочных, нерегулярных, малых или взаимо­переплетением комплексных причин, случайность — это конкрет­но-особенное проявление неопределенности.

Категорией возможность отражается будущее состояние объекта. Возможность нацелена на соотнесение предпосылок и тенденций развивающегося явления и предполагает варианты пос­ледующих стадий развития и изменения. Набор возможностей составляет бытийное поле неопределенности. Сложившаяся си­туация нередко оценивается как неопределенностная из-за нали­чия множества конкурирующих возможностей. Неопределенность сопровождает процедуру выбора и квалифицирует «довыборное» состояние системы. Причем выбор понимается не только как дей­ствие сознательное и целенаправленное, но и как актуализация стохастической причинности природного или естественно-истори­ческого процесса. Неопределенность потенциально содержит в себе в качестве равновозможных многочисленные варианты, когда «все может быть» (разумеется в пределах фундаментальных физичес­ких констант). Затем она организуется в ситуацию и в своем свер­шившемся виде являет собой противоположность самое себя — т. е. определенность.

Необходимые в новой стратегии изучения самоорганизующих­ся систем статистические закономерности формулируются на языке вероятностных распределений и проявляются как законы массовых явлений на базе больших чисел. Считается, что их дей­ствие обнаруживается там, где на фоне множества случайных причин существуют глубокие необходимые связи. Они не дают абсолютной повторяемости, однако в общем случае правомерна их оценка как закономерностей постоянных причин.

Для современного состояния синергетики характерно различе­ние двух эволюционных ветвей развития: организмической и неор­ганической. Мир живого подтверждает уникальную способность производства упорядоченных форм, как бы следуя принципу «по­рядка из порядка». Стремлением косной материи является прибли­жение к хаосу, увеличение энтропии с последующим структуроге-незом. В основе точных физических законов лежит атомная неупо­рядоченность. Главной эволюционной особенностью живого явля­ется минимальный рост энтропии. Из теоремы о минимуме произ­водства энтропии следует, что, когда условия мешают системе пе­рейти в состояние равновесия, она делает лучшее, что ей остает­ся — переходит в состояние энтропии, которое настолько близко к равновесию, насколько это позволяют обстоятельства.

Постулат современного естествознания — «достоверно то, что подавляюще вероятно» не исключает «поштучный» анализ нео­жиданных, маловероятных, но и в силу этого максимально ин­формационно емких событий. Этому способствуют такие иннова­ционные средства стратегии научного поиска, как ситуационная детерминация — «case studies», «абдукция», «куматоид».

Анализ по типу « case studies » — ситуационных исследований предполагают изучение отдельных, специальных ситуаций. Сам термин «case studies» отражает наличие особой ситуации, такого события или объекта, которые не вписываются в устоявшиеся ка­ноны объяснения. Считается, что идея ситуационного подхода вос­ходит и идиографическому — описательному методу Баденской школы неокантианства. Можно смело согласиться с немецким социологом науки С. Мангеймом, который утверждал необходи­мость принятия во внимание ситуационной детерминации в каче­стве неотъемлемого фактора познания. Различают два типа ситу­ационных исследований: текстуальные и полевые. Преимущества ситуационных исследований состоят в том, что в них содержание системы знания раскрывается в контексте определенного набора условий, конкретных и особых форм жизненных ситуаций, при­открывая тем самым завесу над тайнами реального познаватель­ного процесса.

Фаза «заключения к наилучшему объяснению фактов» назва­на абдукцией. Такого рода умозаключения широко используются в быту и на практике. Не замечая того, каждый человек при поиске объяснений обращается к абдукции. Врач по симптомам болез­ни ищет ее причину, детектив по оставшимся следам преступле­ния ищет преступника. Таким же образом и ученый, пытаясь отыс­кать наиболее удачное объяснение происходящему, пользуется ме­тодом абдукции, значимость отражаемой им процедуры в постро­ении новой и эффективной методологической стратегии весьма существенна.

Другой новацией современных научно-исследовательских стра­тегий являетсякуматоид (от греч. — волна). Он означает опреде­ленного рода плавающий объект, который характеризуется тем, что может появляться, образовываться, а может исчезать, распа­даться. Он не репрезентирует всех своих элементов одновремен­но, а как бы представляет их своеобразным «чувственно-сверх­чувственным» образом. Скажем, такой системный объект, как народ, не может быть представим и локализован в определенном пространственно-временном участке. Невозможно, иными сло­вами, собрать всех представителей с тем, чтобы объект был цело­стно представлен. Однако этот объект не фиктивен, а реален, на­блюдаем и изучаем, и более того, он во многом определяет направ­ление всего цивилизационно-исторического процесса в целом.

Другой наиболее простой и легкодоступный пример — сту­денческая группа. Она также представляет собой некий плаваю­щий, то исчезающий, то появляющийся объект, который обнару­живает себя не во всех системах взаимодействий. Так, после окон­чания учебных занятий группы как целостного объекта уже нет, тогда как в определенных, институционально запрограммирован­ных ситуациях (номер группы, количество студентов, структура, общие характеристики) она как объект обнаруживается и само­идентифицируется. Кроме того, такой куматоид поддерживается и внеинституционально, подпитываемый многообразными им­пульсами: дружбой, соперничеством, солидарностью, поддерж­кой и прочими отношениями между членами группы.

Особенность куматоида в том, что он безразличен не только к пространственно-временной локализации, но и не жестко привя­зан к самому субстрату — материалу, его составляющему. Его качества системные, а следовательно, зависят от входящих в него элементов, от их присутствия либо отсутствия и, в особенности, от траектории их развития или поведения. Куматоид нельзя од­нозначно идентифицировать с одним определенным качеством или же с набором подобных качеств, вещественным образом закрепленных. Вся социальная жизнь сплошь наводнена этакими пла­вающими объектами — куматоидами. Еще одной характеристи­кой куматоида следует признать определенную предикативность его функционирования, например: быть народом, быть учителем, быть членом той или иной социальной группы. От куматоида ожи­дается некое воспроизведение наиболее типических особенностей поведения.

Новые стратегии научного поиска указывают на принципи­альную гипотетичность знания. Так, в одной из возможных ин­терпретаций постнеклассической картины мира обосновывается такое состояние универсума, когда, несмотря на непредсказуемость флуктуации (случайных возмущений и изменений начальных ус­ловий), набор возможных траекторий (путей эволюционирования системы) определен и ограничен. Случайные флуктуации и точки бифуркаций труднопредсказуемым образом меняют траекторию системы, однако сами траектории тяготеют к определенным ти-пам-атракторам и вследствие этого приводят систему, нестабиль­ную относительно мельчайших изменений начальных условий, в новое стабильное состояние.

В синергетической парадигме признается поведение систем в режиме «с обострением». Критерием «сложности» синергетичес-кого объекта является показатель, указывающий на потенциал са­моорганизации. Синергетика исследует неравновесные системы, или системы, находящиеся «вдали от равновесия», причем неус­тойчивость означает «случайное движение внутри вполне опреде­ленной области параметров». Исследователи саморазвивающихся систем отмечают, что при определенных условиях могут возни­кать макроскопические явления самоорганизации в виде ритми­чески изменяющихся во времени пространственных картин, мо­гут появляться мозаичные структуры, кольца, спирали, концент­рические окружности, ячейки (Г. Николис, И. Пригожий). За по­рогом неустойчивости, как отмечал Г. Хакен, возникает новая структура.

 

Сциентизм и антисциентизм

Культ науки в XX в. привел к попыткам провозглашения ее как высшей ценности развития человеческой цивилизации. Сци­ентизм (от лат. Scientia — знание, наука), считая науку культур­но-мировоззренческим образцом, в глазах своих сторонников пред­стал как идеология «чистой, ценностно-нейтральной большой на­уки». Он предписывал ориентироваться на методы естественных и технических наук, а критерии научности распространять на все виды человеческого освоения мира, на все типы знания и челове­ческое общение в том числе. Одновременно со сциентизмом воз­никла его антитеза — антисциентизм, провозглашавший прямо противоположные установки. Он весьма пессимистически отно­сился к возможностям науки и исходил из негативных послед­ствий НТР. Антисциентизм требовал ограничения экспансии науки и возврата к традиционным ценностям и способам деятельности.

Сциентизм и антисциентизм представляют собой две остро конфликтующие ориентации в современном мире. К сторонни­кам сциентизма относятся все те, кто приветствует достижения НТР, модернизацию быта и досуга, кто верит в безграничные воз­можности науки и, в частности, в то, что ей по силам решить все острые проблемы человеческого существования. Наука оказыва­ется высшей ценностью, и сциентисты с воодушевлением и опти­мизмом приветствуют все новые и новые свидетельства техни­ческого подъема.

Антисциентисты видят сугубо отрицательные последствия на­учно-технической революции, их пессимистические настроения усиливаются по мере краха всех возлагаемых на науку надежд в решении экономических и социально-политических проблем.

Аргументы сциентистов и антисциентистов легко декодиру­ются, имея противоположную направленность.

•Сциентист приветствует достижения науки. Антисциентист испытывает предубежденность против научных инноваций.

•Сциентист провозглашает знание как культурную наивысшую ценность. Антисциентист не устает подчеркивать критичес­кое отношение к науке.

•Сциентисты, отыскивая аргументы в свою пользу, привлека­ют свое знаменитое прошлое, когда наука Нового времени, опровергая путы средневековой схоластики, выступала во имя обоснования культуры и новых, подлинно гуманных ценнос­тей. Они совершенно справедливо подчеркивают, что наука является производительной силой общества, производит об­щественные ценности и имеет безграничные познавательные возможности.

Очень выигрышны аргументы антисциентистов, когда они подмечают простую истину, что, несмотря на многочисленные успехи науки, человечество не стало счастливее и стоит перед опас­ностями, источником которых стала сама наука и ее достижения. Следовательно, наука не способна сделать свои успехи благодея­нием для всех людей, для всего человечества.

•Сциентисты видят в науке ядро всех сфер человеческой жиз­ни и стремятся к «онаучиванию» всего общества в целом. Толь­ко благодаря науке жизнь может стать организованной, уп­равляемой и успешной. Антисциентисты считают, что поня­тие «научное знание» не тождественно понятию «истинное знание».

•Сциентисты намеренно закрывают глаза на многие острые проблемы, связанные с негативными последствиями всеоб­щей технократизации. Антисциентисты прибегают к предель­ной драматизации ситуации, сгущают краски, рисуя сцена­рии катастрофического развития человечества, привлекая тем самым большее число своих сторонников.

Однако и в том, и в другом случае сциентизм и антисциен­тизм выступают как две крайности и отображают сложные про­цессы современности с явной односторонностью.

Ориентации сциентизма и антисциентгома носят универсаль­ный характер. Они пронизывают сферу обыденного сознания не­зависимо от того, используется ли соответствующая им термино­логия и назьшают ли подобные умонастроения латинским терми­ном или нет. С ними можно встретиться в сфере морального и эстетического сознания, в области права и политики, воспитания и образования. Иногда эти ориентации носят откровенный и от­крытый характер, но чаще выражаются скрыто и подспудно. Дей­ствительно, опасность получения непригодных в пищу продуктов химического синтеза, острые проблемы в области здравоохране­ния и экологии заставляют говорить о необходимости социально­го контроля за применением научных достижений. Однако возра­стание стандартов жизни и причастность к этому процессу непривилегированных слоев населения добавляет очки в пользу сциен­тизма.

Экзистенциалисты во всеуслышание заявляют об ограничен­ности идеи гносеологической исключительности науки. В част­ности, Серен Кьеркегор противопоставляет науку, как неподлин­ную экзистенцию, вере, как подлинной экзистенции, и совершен­но обесценивая науку, засыпает ее каверзными вопросами. Какие открытия сделала наука в области этики? И меняется ли поведе­ние людей, если они верят, что Солнце вращается вокруг непод­вижной Земли? Способен ли дух жить в ожидании последних известий из газет и журналов? «Суть сократовского незнания, — резюмирует подобный ход мысли С. Кьеркегор, — в том, чтобы отвергнуть со всей силой страсти любопытство всякого рода, что­бы смиренно предстать перед лицом Бога». Изобретения науки не решают человеческих проблем и не заменяют собой столь необхо­димую человеку духовность. Даже когда мир будет объят пламе­нем и разлагаться на элементы, дух останется при своем, с при­зывами веры.

Антисциентисты уверены, что вторжение науки во все сферы человеческой жизни делает ее бездуховной, лишенной человечес­кого лица и романтики. Дух технократизма отрицает жизненный мир подлинности, высоких чувств и красивых отношений. Воз­никает неподлинный мир, который сливается со сферой произ­водства и необходимости постоянного удовлетворения все возрас­тающих вещистских потребностей. Антисциентисты считают, что адепты сциентизма исказили жизнь духа, отказывая ему в аутен­тичности. Сциентизм, делая из науки капитал, коммерциализи­ровал науку, представил ее заменителем морали. Только наивные и неосторожные цепляются за науку как за безликого спасителя.

Яркий антисциентист Г. Маркузе выразил свое негодование против сциентизма в концепции «одномерного человека», в кото­рой показал, что подавление природного, а затем и индивидуаль­ного в человеке сводит многообразие всех его проявлений лишь к одному технократическому параметру¹. Те перегрузки и перена­пряжения, которые выпадают на долю современного человека, говорят о ненормальности самого общества, его глубоко болез­ненном состоянии. К тому же ситуация осложняется тем, что узкий частичный специалист (homo faber), который крайне перегру­жен, заорганизован и не принадлежит себе, — это не только пред­ставитель технических профессий. В подобном измерении может оказаться и гуманитарий, чья духовная устремленность будет сдав­лена тисками нормативности и долженствования.

Бертран Рассел, ставший в 1950 г . лауреатом Нобелевской пре­мии по литературе, в поздний период своей деятельности скло­нился на сторону антисциентизма. Он видел основной порок ци­вилизации в гипертрофированном развитии науки, что привело к утрате подлинно гуманистических ценностей и идеалов.

Майкл Полани — автор концепции личностного знания — под­черкивал, что «современный сциентизм сковывает мысль не мень­ше, чем это делала церковь. Он не оставляет места нашим важ­нейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать их под маской слепых и нелепых, неадекватных терминов»¹.

Крайний антисциентизм требует ограничить и затормозить развитие науки. Однако в этом случае встает насущная проблема обеспечения потребностей постоянно растущего населения в эле­ментарных и уже привычных жизненных благах, не говоря уже о том, что именно в научно-теоретической деятельности заклады­ваются «проекты» будущего развития человечества.

Дилемма сциентизм—антисциентизм предстает извечной проблемой социального и культурного выбора. Она отражает про­тиворечивый характер общественного развития, в котором науч­но-технический прогресс оказывается реальностью, а его негатив­ные последствия не только отражаются болезненными явления­ми в культуре, но и уравновешиваются высшими достижениями в сфере духовности. В связи с этим задача современного интел­лектуала весьма сложна. По мнению Э. Агацци, она состоит в том, чтобы «одновременно защищать науки и противостоять сци­ентизму».

Примечательно и то, что антисциентизм автоматически пере­текает в антитехнологизм, а аргументы антисциентистского ха­рактера с легкостью можно получить и в сугубо научной (сциен­тистской) проблематике, вскрывающей трудности и преграды на­учного исследования, обнажающей нескончаемые споры и несо­вершенство науки.

Пафос предостережений против наук,.как это ни парадоксаль­но, был сильным именно в эпоху Просвещения. Жан Жаку Руссо принадлежат слова: «Сколько опасностей, сколько ложных путей угрожают нам в научных исследованиях!.. Через сколько оши­бок, в тысячу раз более опасных, чем польза, приносимая исти­ною, нужно пройти, чтобы этой истины достигнуть?.. Если наши науки бессильны решить те задачи, которые они перед собой ста­вят, то они еще более опасны по тем результатам, к которым они приводят. Рожденные в праздности, они, в свою очередь, питают праздность, и невозместимая потеря времени — вот в чем раньше всего вьфажается вред, который они неизбежно приносят обще­ству»¹. А следовательно, заниматься науками — пустая трата вре­мени.

Суждения русских философов, в частностиЯ. Бфдяева (1874— 1948),У7. Шестова (1866-1938), С. Франка (1877—1950), занима­ющих особую страницу в критике науки, имеют огромное влия­ние не только в силу приводимых в них заключений, но и по яростному пафосу и трогающему до глубины души переживанию за судьбу и духовность человечества.

Бердяев по-своему решает проблему сциентизма и антисци­ентизма, замечая, что «никто серьезно не сомневается в ценности науки. Наука — неоспоримый факт, нужный человеку. Но в цен­ности и нужности научности можно сомневаться. Наука и науч­ность — совсем разные вещи. Научность есть перенесение крите­риев науки на другие области, чуждые духовной жизни, чуждые науке. Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должно покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решаю­щее значение повсеместно. Научность предполагает существова­ние единого метода... Но и тут можно указать на плюрализм на­учных методов, соответствующий плюрализму науки. Нельзя, на­пример, перенести метод естественных наук в психологию и в науки общественные»². И если науки, по мнению Н. Бердяева, есть сознание зависимости, то научность есть рабство духа у низ­ших сфер бытия, неустанное и повсеместное сознание власти необходимости, зависимости от «мировой тяжести». Бердяев прихо­дит к выводу, что научная общеобязательность — это формализм человечества, внутренне разорванного и духовно разобщенного. Дискурсивное мышление принудительно.

Л. Шестов метко подмечает, что наука покорила человечес­кую душу не тем, что разрешила все ее сомнения, и даже не тем, что она доказала невозможность удовлетворительного их разре­шения. Она соблазнила людей не своим всеведением, а житейс­кими благами. Он считает, что «нравственность и наука — род­ные сестры», которые рано или поздно непременно примирятся.

Шестов обращает внимание на реальное противоречие, гнез­дящееся в сердцевине ставшей науки, когда «огромное количе­ство единичных фактов выбрасьгоается ею за борт как излишний и ненужный балласт. Наука принимает в свое ведение только те явления, которые постоянно чередуются с известной правильнос­тью; самый драгоценный для нее материал — это те случаи, ког­да явление может быть по желанию искусственно вызвано. Ког­да возможен; стало быть, эксперимент». Шестов обращается к современникам с призывом: забудьте научное донкихотство и постарайтесь довериться себе. Он был бы услышан, если бы че­ловек не был столь слабым, нуждающимся в помощи и защите существом.

Однако начало третьего тысячелетия так и не предложило убе­дительного ответа в решении дилеммы сциентизма и антисциен­тизма. Человечество, задыхаясь в тисках рационализма, с тру­дом отыскивая духовное спасение во многочисленных психотера­певтических и медиативных практиках, делает основную ставку на науку. И как доктор Фаустус, продав душу дьяволу, связывает именно с ней, а не с духовным и нравственным ростом прогрес­сивное развитие цивилизации.

В условиях маскулинской цивилизации особняком стоит воп­рос о феминистской критике науки. Как известно, феминизм ут­верждает равенство полов и усматривает в отношениях мужчин и женщин один из типов проявления властных отношений. Феми­низм заговорил о себе в XVIII в., поначалу акцентируя юридичес­кие аспекты равенства мужчин и женщин, а затем в XX в. — про­блему фактического равенства между полами. Представители феминизма указывают на различные схемы рационального контро­ля по отношению к мужчинам и женщинам, на постоянный де­фицит в востребованности женского интеллекта, организаторских способностей и духовности. Они требуют выведения женских та­лантов из «сферы молчания». Убийственный аргумент, когда, начиная с античности, человек отождествлялся с понятием муж­чины и соответственно именно он был делегирован на все госу­дарственные роли, давал возможность женщинам обвинить мас-кулинскую цивилизацию во всех изъянах и бедствиях и с особой силой требовать восстановления своих прав. Вместе с тем и в ус­ловиях НТР сохранена ситуация нереального равенства возмож­ностей. Возможность участвовать в экономическом рынке труда женщины имеют. Но возможность быть выбранными у них неве­лика. В предпочтения выбора необходимым компонентом входит наличие мужских черт: мужественность, инициативность, агрес­сивность.

И хотя истории известно немало имен женщин-ученых, про­блема подавления женского начала в культуре, науке и политике весьма остра. Симона де Бовуар в своей знаменитой книге «Вто­рой пол» (1949) показала, что общество культивирует маскулин­ное начало как позитивную культурную норму и уязвляет фемин-ное как негативное, отклоняющееся от стандартов.

Вопрос о том, можно ли говорить о феминистском направле­нии в науке и как его определять — либо как простое фактуальное участие женщин в научных изысканиях, либо как их эпохальный вклад, определяющий развитие научного познания, — остается открытым. Проблемно также и пресловутое разграничение жен­ской и мужской логики.

Научные сообщества и их исторические типы. Научные школы. Подготовка научных кадров. Историческое развитие способов трансляции научных знаний.

Человеческое общество нуждается в способах передачи опы­та и знания. Синхронный способ указывает на оперативное ад­ресное общение, на возможность согласования деятельности ин­дивидов в процессе их совместного существования и взаимодей­ствия. Диахронный аспект — на передачу наличной суммы ин­формации, «суммы знаний и обстоятельств» от поколения к поколению. За первым типом общения закрепилось название комму­никация, за вторым — трансляция. Различие между коммуника­цией и трансляцией весьма существенно. Основной режим ком­муникации — отрицательная обратная связь, т. е. коррекция про­грамм, известных двум сторонам общения. Основной режим транс­ляции — передача программ, известных одной стороне общения и не известных другой. Оба типа общения используют язык как основную, всегда сопутствующую социальности, знаковую реаль­ность. Знание в традиционном смысле связано с трансляцией.

Язык как знаковая реальность или система знаков служит спе­цифическим средством хранения, передачи информации, а также средством управления человеческим поведением. Понять знако­вую природу языка можно из факта недостаточности биологичес­кого кодирования. Социальность, проявляющаяся как отношение людей по поводу вещей и отношение людей по поводу людей, не ассимилируется генами. Люди вынуждены использовать внебио-логические средства воспроизведения своей общественной приро­ды в смене поколений. Знак и есть своеобразная «наследственная сущность» внебиологического социального кодирования, обеспе­чивающая трансляцию всего того, что необходимо обществу, но не может быть передано по биокоду. Язык выступает в роли со­циального гена.

Язык — явление общественное. Он никем не придумывается и не изобретается, в языке задаются и отражаются требования социальности. Как продукт творчества единичного индивида язык — это бессмыслица, не имеющая всеобщности и поэтому воспринимаемая как тарабарщина. «Язык так же древен, как и сознание», «язык есть непосредственная действительность мыс­ли», — гласят классические положения. Различия в условиях че­ловеческой жизнедеятельности неизбежно находят отражение в языке. Так, у народов Крайнего Севера, например, существует спецификация для названий снега и отсутствует таковая для на­званий цветковых растений, не имеющих для них важного значе­ния. Человечество накапливает знание, а затем передает их пос­ледующим поколениям.

До возникновения письменности трансляция знаний осуще­ствлялась при помощи устной речи. Вербальный язык — это язык слова. Древняя истина гласит: «Слово — сильнее оружия». Суть письменности определяли как вторичное явление, замещающее устную речь. Вместе с тем более древней египетской цивилизации были известны способы вневербальной передачи информации.

Письмо (письменность) является чрезвычайно значимым спо­собом трансляции знаний, выступая как форма фиксации выра­жаемого в языке содержания. Письменность позволила связать прошлое, настоящее и будущее развитие человечества, делать его надвременным. Она является важной характеристикой состояния общества. Считается, что «дикарское» общество, представляемое социальным типом «охотника», изобрело пиктограмму; «варвар­ское общество» в лице «пастуха» использовало идеофонограмму; общество «землепашцев» создало алфавит. На ранних этапах об­щественного развития функция письма закреплялась за особыми социальными категориями людей (жрецы, писцы). Появление письма свидетельствовало о переходе от варварства к цивилиза­ции. Различают два типа письменности: фонологизм и иерогли-фику, они сопровождают культуры разного типа. Обратной сто­роной письменности является чтение, которое выступает особым типом трансляционной практики. Революционную роль имело ста­новление массового образования, а также развитие технических возможностей тиражирования книг (печатный станок И. Гутен­берга XV в.).

Существует разные точки зрения на соотношение письменно­сти и фонетического язьпса. В античности Платон трактовал пись­менность как служебный компонент, вспомогательную технику запоминания. Известные диалоги Сократа переданы Платоном, так как Сократ развивал свое учение в устной форме. Отсюда вы­ражение Ницше: «Сократ, тот, который не писал».

Начиная со стоицизма система знаков была троичной, в ней различалось означающее, означаемое и «случай». С XVII в. дис­позиция знаков становится бинарной, поскольку она определяет­ся связью означающего и означаемого. Язык, существующий в своем свободном, исходном бытии, как письмо, как клеймо на вещах, как примета мира, порождает две другие формы. Выше исходного слоя располагаются комментарии, использующие име­ющиеся знаки, но в новом употреблении, а ниже — текст, примат которого предполагается комментарием. Начиная с XVII в. остро встает проблема: как знак может быть связан с тем, что он озна­чает? Классическая эпоха на этот вопрос пытается ответить ана­лизом представлений, а современная — указывает на анализ смысла и значения. Тем самым язык оказывается не чем иным, как особым случаем представления (для людей классической эпохи) и значения (для нас).

Естественный, устный язык мыслится как наиболее близкий к означаемому. При этом слова, голос ближе к разуму, чем пись­менный знак. Христианская истина: «Вначале было слово», имен­но со словом связывает мощь творения. Письменность мысли­лась как способ изображения речи и как способ замены личного участия. Вместе с тем она ограничивала свободную рефлексию, приостанавливала поток мыслей. Заимствованный из византий­ской культуры церковнославянский язык был первым письмен­ным языком на Руси. Церковнославянская письменность стала выполнять образовательную и проповедническую функции, вы­ражала духовные истины православного вероучения. Церковно­славянский язык дополнялся невербальными языковыми форма­ми: язык иконописи, храмового зодчества светская русская куль­тура тяготела не к символическому, а к логико-понятийному ра­циональному способу передачи знаний.

Наука о письменности формируется в XVTJI в. Письменность признается необходимым условием научной объективности, это арена метафизических, технических, экономических свершений. Позитивисты пошли дальше и обосновывали необходимость со­здания единого унифицированного языка, опирающегося на язык физики.

В учении о письменности различалась экспрессия как сред­ство выражения и индикация как средство обозначения. Швей­царский лингвист Соссюр, характеризуя двуслойность структуры языка, указывает на его предметность и операциональность. Сло­весные знаки фиксируют предмет и «одевают» мысли. Функция фиксатора и оператора является общей для всех типов языков, как естественных, так и искусственных. В психологии изучалось ре­чевое поведение человека в соотнесений с видами деятельности.

Отечественный психолог А. Н. Леонтьев — один из создате­лей психолингвистики, изучал функционирование речевых меха­низмов в плане соотнесения со структурами языка. Социолингви­стика, представителем которой был В. Н. Звягинцев, занялась изу­чением языкового поведения человека как члена общества.

 

Предмет философии науки

Философией науки обычно называют ту ветвь аналитической философии, которая занимается изучением науки и претендует на научную обоснованность своих результатов.

Жизнь современного общества в значительной мере зависит от успехов науки. В нашей квартире стоят холодильник и телевизор; мы ездим не на лошадях, как это было еще в начале века, а на автомобилях, летаем на самолетах; человечество избавилось от эпидемий холеры и оспы, которые когда-то опустошали целые страны; люди высадились на Луну и готовят экспедиции на другие планеты. Все эти достижения связаны с развитием науки и обусловлены научными открытиями. В настоящее время практически нет ни одной сферы человеческой деятельности, в которой можно было бы обойтись без использования научного знания. И дальнейший прогресс человеческого общества обычно связывают с новыми научно-техническими достижениями. Громадное влияние науки на жизнь и деятельность людей заставляет философию обратить внимание на саму науку и сделать ее предметом изучения. Что такое наука? Чем отличается научное знание от мифа и религиозных представлений? В чем ценность науки? Как она развивается? Какими методами пользуются ученые? Попытки найти ответы на эти и другие вопросы, связанные с пониманием науки как особой сферы человеческой деятельности, привели к возникновению в рамках аналитической философии особого направления - философии науки, которая сформировалась в XX в. на стыке трех областей: самой науки, ее истории и философии. Трудно указать тот момент, когда возникает философия науки как особая сфера философского исследования. Рассуждения о специфике научного знания и методов науки можно найти еще у Ф. Бэкона и Р. Декарта. Каждый философ нового времени, рассматривавший проблемы теории познания, так или иначе обращался к науке и ее методам. Однако долгое время наука рассматривалась в общем контексте гносеологического анализа. У О. Конта, У. Уэвелла, Д. С. Милля, Э. Маха научное познание постепенно становится главным предметом теории познания, А. Пуанкаре, П. Дюгем, Б. Рассел уже специально анализируют структуру науки и ее методы. Однако только логический позитивизм четко разделил научное и обыденное познание и провозгласил науку единственной сферой человеческой деятельности, вырабатывающей истинное знание. И вот здесь-то изучение науки впервые было четко отделено от общих гносеологических проблем.

Современная наука слишком обширна для того чтобы один исследователь смог охватить все ее области. Каждый философ науки избирает для изучения и анализа какие-то отдельные научные дисциплины или даже отдельные научные теории, например, математику, математическую физику, химию или биологию и т.п. Обычно этот выбор определяется его философскими предпочтениями или его образованием. Это объясняет почему представители разных направлений философии науки часто приходят к выработке очень разных представлений о науке.

 

Современная философия науки как изучение общих закономерностей научного познания в его историческом развитии и изменяющимся социокультурном конспекте.

Философия науки как дисцип возникает во втор. пол. ХХ в. Необх.-сть данной дисцип. обусловлена ролью науки в жизни современного общества, которая оказывает все большее влияние на разные стороны общественной жизни. Предметом философии науки являются общие закономерности и тенденции научного познания как особой деятельности по производству научных знаний, взятая в их историческом развитии и рассматриваемая в исторически меняющемся социокультурном контексте. Как особая область фил исследований ФН сформировалась в 19 веке в работах Уэвелла, Милля, Конта и др. До этого размышляя о науке, ученые не выходили за рамки общих представлений о природе человеческого мышления, одним из высших проявлений которого считалось научное познание. В 18-19 веках на предприятиях начали появляться научные лаборатории, исследовательские центры. Появились работы посвященные логике науки, ее истории, роли научного значия в жизни общества. В 20 веке наука и ФН плодотворно развивались (Вернадский). Члены Венского кружка (1920-1930) австрийские и немецкие ученые объявили логику и ФН главной областью философии, а всю остальную философию – спекулятивной метафизикой (позитивистский сциентизм). Начиная с 50 годов философы науки начали критиковать эту позицию. Началась разработка концепции постпозитивистской ФН, для кот характерно внимание к историческому развитию научного знания, его многообразным связям с философской, религиозной и соц-гум мыслью. Современная ФН трактует Н как зависящую от социума, но развивающуюся по своим законам сферу чел деятельности. Совр ФН подчеркивает неразрывность и преемственность познания действительности как внутренне единого процесса смены идей, принципов, понятий, методов научного исследования. В качестве одной из важных закономерностей исторического и социального развития научного познания ФН признает диалектическое взаимодействие дифференциации (выделение новых Н дисциплин) и интеграции (синтез Н), расширение процессов математизации (даже в лингвистике) и компьютеризации. Современный техногенный мир сложен, цивилизация ориентирована на ускоренное изменение природной среды, сопровождаемое видоизменением соц связей людей. Формируется техносфера, искусственный материальный мир. Техногенному обществу свойственны автономия личности, активность человека. Если доиндустриальному обществу соответствуют примитивные производственные формы, связь чел с природой, то индустриальное общество осуществляет развитие на основе энергетических ресурсов, а в постиндустриальном обществе сферы производства взаимосвязаны, энергия заменяется информацией. На совр этапе развития философы Н отмечают критическую, антисциентическую позицию. Звучат призывы к оформлению третьего типа развития – цивилизационного (экологическая этика, диалог культур). Если раньше Н была автономна от культуры и социума, то теперь она социокультурно обусловлена.

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: