Анна Сергеевна Одинцова и Базаров

Анализ романа И.С. Тургенева «Отцы и дети»

 

Испытание любовью: Павел Петрович и Базаров. «Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, – в этом был убежден Тургенев < …>. – Система – точно хвост правды, а сама правда как ящерица: оставит хвост в руке – а сама убежит…» Убедиться, что правда жизни сложнее любых «систем», теоретических построений предстоит не только Базарову. Параллельно с ним тот же путь проходит его антагонист, Павел Петрович. В сфере любви – дважды. Первый раз – в Петербурге. Удачливый офицер узнал, что блестящая карьера может в одночасье рухнуть от одного «загадочного взгляда», а удовлетворенное самолюбие не приносит радости, если любимая несчастна. Крушение чувства, непоправимо исковерканная судьба заставили его замкнуться в броню аристократических «принсипов». Теперешняя его влюбленность в Фенечку вдвойне парадоксальна. Она не только противоречит принятой на себя рыцарской обязанности хранить верность любви и памяти княгини Р. Между простой и прелестной именно этой простотою Фенечкой и аристократической светской дамой нет ничего общего. Павел Петрович невольно лукавит с самим собою, когда усматривает сходство «особенно в верхней части лица». И все же он прав – княгиня и Фенечка «в том же роде». Бессильный объяснить самому себе истоки поздней страсти, Павел Петрович восклицает в полубреду: «Ах, как я люблю это пустое существо! » Но подобное впечатление производила на него и княгиня. Молодой офицер встретил ее на балу, где «язык ее лепетал самые пустые речи». Он танцевал с княгиней мазурку, «в течение которой она не сказала ни одного путного слова». Позднее он понял, что ее «небольшой ум» подчинен «власти каких-то тайных, для нее самой неведомых сил». С точки зрения умного мужчины (а Павел Петрович, бесспорно, умен) обе женщины достаточно наивны. В них нет ничего, что могло бы привязать к себе человека навсегда. Но ведь привязывают! Любовь, одна из загадок жизни, оказывается сильнее рассудка. Загадку жизни олицетворяет в романе сфинкс. А любовь приближает к разгадке.

Подобное испытание выпадает на долю Базарова. Интерес к Одинцовой у него зародился до знакомства, когда услышал о ней от Кукшиной и Ситникова. По их рассказам Анна Сергеевна смогла возбудить невольное любопытство как женщина смелая, свободная и независимая. Тем больше было оснований ожидать, что с ней можно завести свободные отношения, к которым в «Обрыве» призывал Веру Марк Волохов. Встретив Анну Сергеевну на балу, Базаров понял, что ошибся. И хотя он продолжает смущать Аркадия намеками на «богатое тело» Одинцовой, с этого момента стрелка жизненного компаса неуклонно смещается с плотского интереса – к духовным. «Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица», – пишет автор, характеризуя красоту Одинцовой. Перед нами истинно русская красота, красота «величавой славянки». С этого момента Базаров знает, что есть человек, который равен ему силою ума и духа. Анна Сергеевна настолько тонка и проницательна, что без труда угадывает за внешне вызывающим поведением героя попытки скрыть робость. «Ломание Базарова < …> неприятно подействовало на нее < …>; но она тотчас же поняла, что он чувствовал смущение…» Более того, Одинцова поняла причину их сближения, общую незаурядность и приподнятость над окружающими: «Мы оба уже не первой молодости < …>; мы пожили <...>, мы оба – к чему церемониться? – умны». Именно ей Базаров решается поведать свои взгляды, заветные убеждения. «Все люди друг на друга похожи, как телом, так и душой < …>, небольшие видоизменения ничего не значат». Одинцова мгновенно проникла в уязвимую сторону базаровских рассуждений: всеобщая усредненность как гарантия прекрасного будущего. Тонкого полемиста она «убивает» одним ироническим замечанием: «Да, понимаю; у всех будет одна и та же селезенка». Базарову ничего не остается, как сухо согласиться: «Именно так-с, сударыня».

Мы уже упоминали о главном идейном смысле романа: Базарова судят не люди, а судьба. Анна (Благодать Божья) послана судьбой, чтобы доказать ограниченность и его «прынцыпов». Появившись на балу, она привлекает внимание «достоинством своей осанки». О «чувстве собственного достоинства», «уважения к себе» как о главном признаке аристократизма толковал Павел Петрович. Одинцова величественно держит себя не только на балу, где она «непринужденно разговаривала < …> с сановником». Даже в будний день, прогуливаясь в саду, она исполнена величавой непоказной грации: «Изящно, даже изысканно одетая», она, стоя на дорожке, «кончиком раскрытого зонтика шевелила уши» домашней собаки. «Ей бы шлейф сзади носить да корону на голове», – метко определяет ее Базаров.

Отражением хозяйки становится деревенский дом – со множеством лакеев, надменным дворецким, строгим чередованием трапез и отдыха. Подобно Павлу Петровичу, стремившемуся «в деревне, в глуши не ронять себя», Одинцова убеждена, что «в деревне нельзя жить беспорядочно, скука одолеет». Категоричному в своих воззрениях Базарову пришлось убедиться, что аристократизм тоже бывает разный. Между аристократизмом Анны Сергеевны и ее надменной тетки лежит пропасть. «Хороша герцогиня, – справедливо замечает Аркадий, – с первого раза пригласила к себе таких сильных аристократов, каковы мы с тобой». Ненавидимый аристократизм может быть разумным – по крайней мере, в укладе домашней жизни Никольского, где «оттого и жилось так легко».

Поначалу он пробовал, как в доме Кирсановых, подчинить волю окружающих и заставить слушать себя. Но нашла коса на камень. Анна Сергеевна, спокойно и логически объяснив целесообразность своих поступков, «продолжала делать по-своему», «заставляла других покоряться». Теории Базарова она противопоставила логику и опыт. Но самое главное, что женщину аристократичную, богатую, избалованную роскошью, именно такую – он полюбил: «…Чувство, которое его мучило и бесило и от которого он тотчас отказался бы с презрительным хохотом и циническою бранью, если бы кто-нибудь < …> намекнул ему на возможность того, что в нем происходило».

Тщетно пытается «самоломанный» герой уничтожить в себе и это чувство: «В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе. Тогда он отправлялся в лес и ходил по нем большими шагами < …>, браня вполголоса и ее и себя; или забирался на сеновал, в сарай…»

Тургенев был убежден в непреодолимой, сверхчеловеческой силе любви. Ее нельзя объяснить логикой, ее нельзя вывести из дружбы или взаимных симпатий; она – самая большая тайна жизни. В своей повести «Переписка» Тургенев прямо заявляет, что «любовь даже вовсе не чувство – она болезнь <...>, обыкновенно она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли – ни дать ни взять холера или лихорадка». В повести «Вешние воды» подбирает столь же яркое сравнение: «Первая любовь – та же революция: однообразно-правильный строй сложившейся жизни разбит и разрушен в одно мгновенье…» Разрушен настолько, что у сурового Базарова легко вырываются поэтические слова, похожие на комплименты: «Зачем вы, с вашим умом, с вашею красотою, живете в деревне? » И Анна Сергеевна с живостью отзывается: «Как? Как вы это сказали? »

Базаров воспринимает эту силу как пришедшую извне, чужую и враждебную – «что в нем происходило», «что-то в него вселилось», «точно бес его дразнил». Писатель не согласен с героем: любовь хоть и чувство ирреальное, но в человеке разворачивает свои возможности – то, что до времени скрывалось, дремало в душе. И уж тем более не враждебная сила, раз может подарить все богатства мира. Прежде Базаров был равнодушен к природе. Но вот он остается наедине с любимой. Анна Сергеевна просит растворить окно в сад – «оно разом со стуком распахнулось». Что же предстает герою (впервые)? «Темная, мягкая ночь глянула в комнату с своим почти черным небом, слабо шумевшими деревьями и свежим запахом вольного чистого воздуха». Время идет, а магическое обаяние природы не уменьшается: «…Сквозь изредка колыхавшуюся стору вливалась раздражительная свежесть ночи, слышалось ее таинственное шептание…» Любовь обостряет не только зрение, но и слух. Среди волшебной ночи «звуки фортепьяно долетели до них из гостиной».

Главное, у Базарова начинает меняться взгляд на мир и людей, недавно с такой убежденностью высказанный. Каждый человек, «что дерево в лесу», заниматься им бесполезно и скучно. Общение с Одинцовой, «странным существом», противоречивой, чарующей, – приводит к поразительному итогу: «Может быть < …>, точно, всякий человек – загадка». Базаров, натура, не признававшая над собой никакой власти, убежденная, что самостоятельно строит свое будущее (и не только свое) – вдруг начинает допускать присутствие в мире посторонних, от него не зависящих сил: «…Что за охота говорить и думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит? »

Что же Анна Сергеевна? Действительно, «странное существо». В облике своей героини автор подчеркивает холодную безмятежность, что-то сродни Снежной Королеве: «Ее прекрасные глаза светились вниманием, но вниманием безмятежным», «…И заснула, вся чистая и холодная, в чистом и душистом белье». Но в зеркале Одинцова видит себя другой, полной жизни и опасных страстей, «…с таинственною улыбкой на полузакрытых, полураскрытых глазах и губах, казалось, говорила ей в этот миг что-то такое, от чего она сама смутилась…». Вполне дерзким, вызывающим жестом явилось то, как она «с нерешительною, но хорошею улыбкой» пригласила накануне встреченных молодых людей погостить у себя в Никольском. Нам трудно себе представить всю смелость этого поступка, который наверняка поднял новую волну сплетен вокруг ее имени. Недаром ее тетка, княжна, выражает нескрываемое неудовольствие во все время пребывания молодых гостей: «Княжна, по обыкновению < …>, выразила на лице своем удивление, точно затевалось нечто неприличное…» Эта злая, отталкивающая старуха не случайно сопровождает героиню на всем протяжении любовного сюжета: своего рода живой компас, показывающий, насколько та уклонилась от предписанных светским этикетом правил.

Анна Сергеевна не кокетничает, когда говорит о себе, что многое пережила. Наряду с холодностью в ней скрыта наследственная авантюрная жилка. Ведь она была любимой дочерью «известного афериста и игрока». Ее отец поставил все на карту и в конце жизни разорился, оставив Анну с маленькой сестрой на руках. Общественное мнение считало невозможным самостоятельную жизнь незамужней девушки. Анне пришлось приличия ради «выписать» тетку-княжну и терпеть выходки надменной самовлюбленной старухи. Существование в глуши обрекало ее на участь старой девы, второго варианта княжны. В отличие от нее, Анна любила сестру, и готова была отдать всю привязанность маленькой Кате. «Но судьба судила ей другое», – многозначительно замечает писатель. «Судьбу» в немалой степени предопределила ее пленительная красота. Автор не говорит, что сыграло решающую роль – страх пред бедностью или желание быть самостоятельной, – но девушка согласилась на брак с «пухлым, тяжелым, кислым» Одинцовым. Замужество, а затем обеспеченное вдовство вернуло ее на прежнюю ступень социальной лестницы, но не смогло воскресить прежнего отношения к жизни. Пережитое низвело жажду приключений на уровень неясных мечтаний. Оно заставило ценить комфорт и ту независимость, которую он представляет.

На протяжении всех эпизодов в Никольском для читателя остается тайной, питает ли Одинцова к гостю какие-то чувства? Или в ней говорит «сознание уходящей жизни», «желание новизны», опасное стремление «дойти до известной черты»? Она словно балансирует на пороге своего ледяного дворца, вся во власти «смутных», ей самой непонятных переживаний. Порою кажется, что ледяная маска вот-вот спадет с нее. Особенно после первого свидания, когда Анна Сергеевна, «внезапно, порывисто поднявшись с кресла, направилась быстрыми шагами к двери, как бы желая вернуть Базарова». И только появление свидетеля, горничной, остановило ее порыв.

Снова звучит мысль, высказанная в «Рудине». Показатель незаурядной натуры – способность понять одну- единственную женщину. В отличие от романтически-возвышенного Рудина, парящего в облаках, материалист Базаров не хочет, скорее, боится понять. Базаров довольствуется простым социальным объяснением. Одинцова – аристократка, скучающая барыня. Если она от чего страдает – от скуки, да от светских сплетен. На первом свидании Одинцова признается, что «очень несчастлива». «Отчего? – изумляется Базаров. – Неужели вы можете придавать < …> значение дрянным сплетням? » «Одинцова нахмурилась. Ей стало досадно, что он так ее понял». Весь во власти чувств, Базаров, однако, полностью отвергает возможность подобного в ее душе: «Ты кокетничаешь < …>, ты скучаешь и дразнишь меня от нечего делать, а мне...» Наконец он изрекает окончательный и страшный приговор, навсегда возвращающий Анну Сергеевну в ее ледяное одиночество: «Вам хочется полюбить, а полюбить вы не можете». Настойчивые уверения Базарова возымели свое действие. «Нет, – решила она наконец < …>, – спокойствие все-таки лучше всего на свете».

При последнем свидании Анну Сергеевну, кроме того, испугала злоба, с какой Базаров заговорил о своем чувстве. «…Это страсть в нем билась», – объясняет автор, отходя от принципа невмешательства во внутренний мир персонажей. Но теперь это вторжение необходимо: настолько непривычно для нас, что происходит в душе Базарова: «Не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания < …>, сильная тяжелая – страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей». Любовь поднимает со дна души не одни светлые чувства. Но и то врожденное, о чем Катя проницательно замечает: «Он хищный, а мы с вами ручные». «Дают себя знать инстинкты сильного зверя, для которого все встреченное на пути либо угроза, либо добыча, либо препятствие».

Базаров уже знает, какого взгляда на любовь придерживается Одинцова: «По-моему, или все, или ничего. Жизнь за жизнь. Взял мою, отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата». «Это условие справедливое, Анна Сергеевна», – подхватывает он. Но Анна Сергеевна готова на это при гарантии полного к ее личности уважения – «как же собою не дорожить? » Для Базарова же любовь – полное подчинение его воле. При этом он сам уклоняется от вопроса о том, способен ли пожертвовать собой – «не знаю, хвастаться не хочу». Но именно такая страсть – самолюбивая, без желания счастья любимому существу, без самоотвержения – по мысли Тургенева, низводит человека до уровня животного. Недаром он останавливает внимание на «почти зверском лице Базарова». Можем ли мы упрекать Одинцову в холодности, когда эта умная женщина «раза два… посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: «Нет…нет..нет». При последнем грубом вопросе о ее чувствах, «глаза Базарова сверкнули на мгновенье из-под темных его бровей». «“Я боюсь этого человека”, – мелькнуло у нее в голове».

Но это не конец их отношений. Каждый этап своей жизни Базаров теперь поверяет встречей с Одинцовой. После краткого пребывания у родителей Базаров и Аркадий катят в город. Ямщик задает поистине судьбоносный вопрос: «направо аль налево? » Реакция Базарова не приводится, но говорится, что внутренне он «вздрогнул»:

– Евгений, – спросил он (Аркадий), – налево? Базаров отвернулся.

– Это что за глупость? – пробормотал он.

Мы знаем, что для Базарова «глупость» является синонимом слов «романтизм», «любовь». Друзья сворачивают к Одинцовой. Ее реакция – надменная, поистине аристократическая, под стать Ласунской в сцене изгнания Рудина. Анна Сергеевна напоминает тетку сменой настроений, капризной брезгливостью – «на меня теперь нашла хандра». Но, во-первых, ее «хандра» аналогична базаровскому ожесточению. Вероятно, она тоже внутри себя болезненно изживает свою любовь. А во-вторых, Одинцова демонстрирует Базарову манеру не стесняемой приличиями свободы поведения, к которой привык он сам. Привык, не желая замечать, что смертельно обижает родителей, Аркадия. Судьба держит перед ним зеркало. Оказывается, бесцеремонность бывает очень обидна. Недаром всю последую дорогу в Марьино Базаров «почти не раскрывал рта и все глядел в сторону < …> с каким-то ожесточенным напряжением».

Теперь-то гордый Базаров, убежденный, что «лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца» – теперь (думаем мы) с Одинцовой расстался навсегда. И шагу не сделает он в Никольское, несмотря на запоздалое приглашение хозяйки («приезжайте опять < …> через несколько времени»). Но нет! Повод самый «уважительный»: лично рассказать Аркадию (который еще раньше сорвался в Никольское, к Кате) о злополучной дуэли. Но это лишь повод. Недаром аскетичный в одежде Базаров «уложил свое новое платье так, что оно было у него под рукою». В вопросах внешних приличий щепетильна хозяйка Никольского…

В этот приезд Базаров пытается уверить ее и себя, что все кончено. «Перед вами смертный, который сам давно опомнился и надеется, что и другие забыли его глупости…» – говорит Базаров. Но как меняется строй его речи! Уже сейчас, задолго до последнего свидания, нигилист овладевает лексикой и тоном того романтизма, который отвергал. Лишнее доказательство, что романтизм жил в его душе всегда. Анна Сергеевна с облегчением подхватывает: «Кто старое помянет, тому глаз вон < …>. То был сон, не правда ли? А кто же сны помнит? » Снова Тургенев-художник отказывается от миссии всезнающего и всеобъясняющего волшебника: «Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров; они оба думали, что говорили правду. Была ли правда, полная правда в их словах? Они сами этого не знали, а автор и подавно».

Отрывки подслушанного Аркадием и Катей разговора свидетельствуют, что далеко не все еще кончено:

– < …> Я потерял для вас всякое значение, и вы мне говорите, что я добр… Это все равно, что класть венок из цветов на голову мертвеца.

– Евгений Васильевич, мы не властны… – начала < …> Анна Сергеевна; но ветер налетел, зашумел листами и унес ее слова.

– Ведь вы свободны, – произнес немного погодя Базаров. «Больше ничего нельзя было разобрать…»

И не нужно. Сбылись предсказания отвергаемой баллады Жуковского. Подобно рыцарю Тоггенбургу, Евгений в ответ на просьбы любви слышит: «Сладко мне твоей сестрою, / Милый рыцарь, быть, / Но любовию иною / Не могу любить».

Герой способен ревновать. Едва Базаров заговорит об Аркадии – «кипение желчи слышалось в его спокойном, но глухом голосе». Чем искреннее Одинцова радуется, что Аркадий «с Катей совсем как брат», тем грубее Базаров уличает ее в хитрости. Любая женщина, упоминая так часто имя другого, желала пококетничать, проверить чувства к ней. Любая… но не холодная Анна Сергеевна. В свою очередь, и Анна Сергеевна ошибается относительно привязанности Аркадия к ее сестре. «Как это я ничего не видала? Это меня удивляет! » – восклицает она, получив письмо с просьбой Катиной руки. Базаров не может скрыть «злорадное чувство», «мгновенно вспыхнувшее в груди». Раздается безрадостный смех взаимного поражения. Вот уж поистине «горе от ума»! Уверенные в своей проницательности, наблюдательности, праве даже распоряжаться судьбами близких людей, сестры и друга, оба оказываются бесконечно чужды им.

Поражение «старших» героев имеет еще один аспект. Снова, как в «Рудине», злоключения неудачливой пары оттеняет чета счастливая. Здесь отношения развиваются вполне традиционно. Как подобает влюбленному, Аркадий, мучительно косноязыча, приступает к объяснению: «...Красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся. (“Да помоги же мне, помоги! ” – с отчаянием думал Аркадий.)» И Катя держит себя, как подобает скромной барышне: «Казалось, она и не понимала, к чему это все ведет…» Наконец произносятся банальные вроде бы слова, что говорились миллионы раз… Но не сказав их, не узнаешь, «..до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек». Эти наивные молодые люди оказались в чем-то мудрее, принимая без сомнений скромные дары жизни. А Одинцовой и Базарову остается одно – расстаться, сохранив гордость. «Нет! – сказал он и отступил на шаг назад. – Человек я бедный, но милостыни еще до сих пор не принимал». Прощание их горькое – во многом именно потому, что много анализируют, понимают, стремятся проникнуть в тайну бытия. И слишком много говорят… Мысль изреченная не всегда ложь. «Это все равно, что класть венок из цветов на голову мертвеца», – произносит Базаров. «…Не в последний раз видимся», – заклинает Анна Сергеевна. Довелось же им увидеться уже у постели умирающего.

Одинцова спешит – звук роскошной кареты раздается в деревенской глуши. «Жив еще, жив мой Евгений и теперь будет спасен! » – восклицает восторженно Василий Иванович. Действительно, любовь может совершить чудо, воскресить больного. Простодушный старик ошибается в одном – чтобы случилось это чудо, нужна обоюдная любовь. А ее нет. «И теперь вот вы стоите, такая красивая…» Спустя столетие эти поэтические слова Базарова подхватил Маяковский. Но Одинцова – «она просто испугалась < …>. Мысль, что она не то бы почувствовала, если бы точно его любила, мгновенно сверкнула у ней в голове». И хотя Анна Сергеевна «великодушно» «села < …> возле дивана, на котором лежал Базаров», пренебрегая опасностью заражения, все же «подала ему напиться, не снимая перчаток и боязливо дыша».

 

Герои второго плана.

Анализ романа И.С. Тургенева «Отцы и дети»

 

Герои второго плана. Сатирические образы. «Когда умер такой человек, как Базаров < …>, произнесен приговор над целым направлением идей, < …> стоит ли следить за судьбою людей, подобных Аркадию, Николаю Петровичу, Ситникову?..» – вопрошает Писарев в своей статье. Ответ для него очевиден. Но мы попробуем внимательнее присмотреться к названным героям, авось подскажут что-то, что поможет понять Базарова.

Николай Петрович – первый, с кем мы знакомимся на страницах романа. Автор представляет его человеком «седым, пухленьким и немного сгорбленным». Рядом с ним возникает как своеобразный двойник «толстый сизый голубь». При поверхностном понимании легко принять «базаровский взгляд» на Николая Петровича: «человек отставной, его песенка спета». И вслед за Базаровым иронически отнестись к его попыткам научиться играть на виолончели – «в сорок четыре года».

Дадим слово самому герою. В разговоре с братом Николай Петрович горько сетует: «Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: < …> читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с временными требованиями». Автор подтверждает правдивость слов Николая Петровича. Рядом с сыном он провел три зимы в столице, прислушиваясь к «кипучим речам» молодежи и даже пытался участвовать в дискуссиях. Мало того. Великие идеи века, обсуждаемые в студенческих аудиториях, провинциальный помещик смело вводит в практику. Из дальнейшей речи мы узнаем, как Николай Петрович «крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают…». Вспомним, по романному календарю 1859 год, официально же «эмансипация» началась в 1861! Скромный помещик опережает реформы в государственном масштабе без малого на два года!

Причем реформы осуществляются вполне бескорыстно. Недаром автор уделяет столько места описанию новой усадьбы Кирсанова, под которую отведено «десятины четыре ровного и голого поля», к тому же – бесплодного. Где не держится вода в прудах, где плохо всходит необходимый поместью парк. Надо ли говорить, что владелец имения мог при размежевании твердить за собой самую лучшую землю (что и происходило сплошь и рядом во время общегосударственной «эмансипации»). Множеством внешне мимолетных черт автор стремится подчеркнуть невиданный для своего времени демократизм Николая Петровича. Помещик стыдится называть себя владельцем двухсот крепостных душ. Старший Кирсанов признает себя имеющим власть лишь над десятинами земли, а имение, не без гордости, называет «фермой». Своего слугу он называет «Петром», а не «Петрушкой», как сделало бы на его месте большинство помещиков. В сцене приезда Петр «в качестве новейшего слуги» издали поклонился господам, а не припал к ручке. Далее, когда экипаж Кирсановых подкатывает к крыльцу, «толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ». Николай Петрович, очевидно, не терпит картины фальшивого подобострастия. Писатель не хочет скрывать обратную сторону происходящего. Перестройки в Марьино, как всякие начинания, не обходятся без трудностей. Тяжело господину, непривычно мужику: «Недавно заведенное на новый лад хозяйство скрипело, как немазаное колесо…», «все сбегалось < …>, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в пьяном виде и требовало суда и расправы». Эти ошибки, это нестроение только что начатого дела становятся предметом злорадного удовольствия Базарова: «…И добрые мужички надуют твоего отца…» Ему хочется, чтобы помещик «изведал на деле» и убедился в необходимости всеобщей ломки, а не постепенных изменений. Кроме того, у мягкого Николая Петровича нет не только «прынципов» – даже «принсипов». Зато есть гуманность и терпение. В своем следующем романе «Дым», говоря о реформах, Тургенев скажет: «Терпение требовалось прежде всего, и терпение не страдательное, а деятельное, настойчивое, не без сноровки, не без хитрости подчас…» Таким терпением наделен скромный Николай Петрович, пользующийся мудрой поговоркой: «Перемелется – мука будет».

Среди таких хозяйственных забот герой находит время заниматься музыкой. Отыскивает минуты для общения с классикой, и его лирические пассажи отнюдь не бездарны: «…Играл с чувством, хотя и неопытною рукою «Ожидание» Шуберта, и медом разливалась по воздуху сладостная мелодия». Глазами Николая Петровича мы видим поэтическую картину летнего заката, которая сама по себе способна опровергнуть любые попытки провозгласить природу лишь «мастерской», а не «храмом». Почему же он не протестует, когда сын с «соболезнующей улыбкой» вручает вместо любимого Пушкина «Материю и силу»? Почему не выступает против Базарова? Можно сказать, что Николай Петрович по-человечески мудр. Той мудростью, которую Петр Иваныч Адуев («Обыкновенная история») постигает только в финале жизненного пути. Он понимает, что невозможно заставить полюбить музыку, природу, искусство. Нельзя логически объяснить красоту окружающего мира.

Герой оказывает смягчающее, примиряющее воздействие на брата и Базарова, но при этом не боится сказать брату горькую для него правду: «Базаров умен и знающ». Николаю Петровичу в высшей степени свойственны совестливость и деликатность. Он долго отказывается от заветного желания – брака с Фенечкой, боясь оскорбить в глазах сына память матери и стеснить того же Павла Петровича. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Эти библейские слова невольно приходят на ум при чтении заключительных страниц. Кирсановское «гнездо не вышло из рода»: подрастает Митя, родился Коля. Между поколениями в кирсановской усадьбе не противостояние, а сотрудничество. Когда сообща занялись «отец с сыном», «дела их начинают поправляться». «Аркадий сделался рьяным хозяином, и «ферма» уже приносит значительный доход». Так, по мысли писателя, и должно быть. В этом сотрудничестве поколений, мудрости и опыта с одной стороны, молодой энергии с другой, заключается, по мысли Тургенева, залог успеха всех реформ.

Об Аркадии говорит само его имя (счастливый). Аркадий действительно имеет талант быть счастливым настоящим. Подобно отцу, он от природы деликатен. Эта его деликатность доставила много приятных минут старичкам Базаровым, которым он отчасти заменил своими рассказами холодного и неприступного сына. Из уст Аркадия мы узнаем многое о Базарове; не менее важна его роль в композиционном сцеплении произведения: он привозит Базарова в усадьбу родителей, он своими рассказами о друге пробуждает любопытство Одинцовой, благодаря ему Базаров и Анна Сергеевна вновь встречаются (второе и третье свидания). При внешней мягкости, незаметности, его роль своеобразного оруженосца при друге очень важна для понимания главного героя.

В начале романа он весь под властью своего старшего друга. Павел Петрович, рассуждая о том, «чему покоряются неопытные сердца», с возмущением указывает Базарову на племянника: «Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь». Преклонение его носит характер искренний и наивный, иногда до смешного. На предложение Базарова поехать в город он «лениво» согласился. «Он в душе очень обрадовался предложению своего приятеля, – комментирует Тургенев, – но почел обязанностию скрыть свое чувство. Недаром же он был нигилист! » Наивность Аркадия ярче оттеняет серьезность чувств и подлинную суровость Базарова. Но есть в Базарове черта, которая инстинктивно отталкивает его «ученика». Хоть он и согласился, по его совету, отобрать у отца «ненужную» книгу, но когда Базаров начал «хохотать» над Николаем Петровичем «Аркадий, как ни благоговел перед своим учителем, на этот раз даже не улыбнулся». Ученик 10-го класса в сочинении «Евгений Базаров и Аркадий Кирсанов – сыновья своих отцов» проницательно замечает, что «холодное отношение Аркадия к Николаю Петровичу только показное. Это отношение появляется под «нигилистическим» влиянием Базарова. Но Аркадий пытается как бы оправдаться перед отцом, и его «нигилистическое» отношение проявляется неискренно». Он так же пытается смягчить категоричные оценки Базаровым своего дяди, рассказав историю княгини Р. Впоследствии дело доходит до стычек Базарова со своим «учеником»:

– Как ты назвал Павла Петровича?

– Я его назвал как следует, – идиотом.

– Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий.

Базаров склонен объяснять поведение Аркадия остатками устарелого, в его глазах, «родственного чувства». Аркадий справедливо возражает: в нем говорит «простое чувство справедливости». «Чувство справедливости» потрясено в Аркадии и отношением Базарова со своими собственными родителями. Он от души хвалит и Василия Ивановича, и Арину Власьевну; наконец, задает прямой вопрос: любит ли Базаров родителей? «Они тебя так любят». В душе мягкосердечного Аркадия скрыт своего рода нравственный ориентир, безошибочно показывающий, когда суровость Базарова переходит в жестокость. Аркадий – ученик, преданный поклонник. Но не раб. Он мягко, но окончательно высвобождается из-под власти друга, почуяв в их отношениях намек на деспотизм, грубость. Мы даже знаем, когда именно это происходит – все в той же сцене под стогом. «О друг мой, Аркадий Николаич!.. об одном прошу тебя: не говори красиво», – обращается к Аркадию раздраженный Базаров. «Я говорю, как умею… Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего ее не высказать? » – справедливо возмущается Аркадий обыкновением Базарова подчинять себе поступки людей. Снова Тургенев повторяет мысль о том, что каждый человек по-своему интересен и самоценен.

Узнав о помолвке Аркадия и Кати, Базаров иронически поздравляет его. И тут же рвет с человеком, с которым ему теперь не по дороге. «Для нашей горькой, терпкой, бобыльей жизни ты не создан, – справедливо замечает Базаров. – Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас...» Внимательный читатель заметит, что этим монологом базаров «казнит» не только друга, но всех «либеральных баричей». Герой признается, что у него «есть другие слова»; он очевидно хотел бы расстаться со старым другом более тепло – «только я их не выскажу, потому что это романтизм, – это значит: рассыропиться». В решении Аркадия своя сила и слабость. Да, он выбрал другой путь в жизни, более легкий, чем его друг. Но это его путь. Никто, ничья власть не заставит Аркадия покориться.

То же можно сказать про Катю, «девушку лет восемнадцати, черноволосую и смуглую, с несколько круглым, но приятным лицом, с небольшими темными глазами». Катя обладает качествами, которые мы привыкли видеть, которые и придают очарование тургеневской девушке. При первом появлении она «держала корзину, наполненную цветами», дружит с «красивой борзой собакой с голубым ошейником». Девушка добра по отношению к тетке: «Катя поставила ей скамейку под ноги», хотя злая старуха «даже не взглянула на нее». Катя любит музыку Моцарта: «Она играла очень хорошо < …>, крепко стиснув зубы.., и только к концу сонаты лицо ее разгорелось и маленькая прядь развившихся волос упала на темную бровь». Как Аркадий, она испытала влияние сильной натуры и даже немного «запугана» сестрой; она робеет и боится, когда Анна Сергеевна «приласкала» ее. В Кате нет светскости, она «не кокетка», не мечтает о новых ботинках. «Просто, не стыдясь и не рисуясь», говорит она Аркадию, что материально зависит от сестры. Девушка вовсе не безвольна. В ней есть и характер, и гордость. «Иная барышня только оттого и слывет умною, что умно вздыхает; а твоя за себя постоит…» – замечает Базаров. Она не согласится, подобно сестре, продать себя в замужество с богачом, «оттого, что в песне про неровнюшку поется».

Катю можно назвать тургеневской девушкой с некоторыми оговорками. В ней нет стремления к самопожертвованию, мечты уйти «на трудный подвиг», как в Наталье или Асе. Спокойно и отчасти деловито готовит она себя к главному труду жизни: замужеству и воспитанию детей. Аркадий, как и предсказывал Базаров, скоро попадает под ее влияние; но это влияние для него благотворно. Он оставляет привычку «сибаритничать» и «рьяно принимается за дело» – то дело, к которому лежит его душа. Не меньше, чем вожди, нужны миру простые труженики, скромные деятели. Людьми нельзя манипулировать.

Знакомство с героем. Основные мотивы романа

Анализ романа И.С. Тургенева «Отцы и дети»

 

Знакомство с героем. Основные мотивы повествования. Действие романа «Отцы и дети» начинается поздней весною. Дата указана исчерпывающе точно – 20 мая 1859 года. В этот день Николай Петрович Кирсанов, несмотря на то, что «солнце пекло», выехал к ближайшему постоялому двору. «Барин лет сорока с небольшим» готовится встретить сына. К тому моменту, когда мы знакомимся с ним, нетерпение отца достигло крайнего предела. Слуга, очевидно, устал «снисходительно ответствовать»: «Никак нет-с, не видать» ожидаемого экипажа. Да и как не радоваться! Аркадий хорошо сдал выпускные экзамены в университете и вышел «кандидатом» (высшее звание; более слабые получали диплом с надписью «действительный студент»).

Но Аркадий приехал не один, а с Евгением Базаровым, «добрым приятелем», студентом медицинской академии. Ему и предстоит стать главным действующим лицом; в деревенском доме Кирсановых представлять и говорить от имени своего поколения.

Неоспоримое в романе главенство Базарова нам дано осознать поначалу как меру влияния на своего друга. Следующая глава, описывающая обратный путь, это покажет. Дорога домой, в имение, которую предстоит проделать гостю – в тарантасе, отцу и сыну Кирсановым – в коляске, впереди.

Содержание третьей главы этим не исчерпывается. Два мотива начинают здесь звучать, как в музыкальном произведении, определяя тональность повествования. Вновь припомним дату встречи. Остается ровно год и девять месяцев до того, как был опубликован манифест об освобождении крестьян (так называемое «положение 19 февраля 1861 года»). За ним последовали радикальные изменения армии, суда… Реформы ознаменовали начало царствования Александра II. В глазах современников шестидесятые годы девятнадцатого века явились «эпохой великих реформ», давно ожидаемых. Эти реформы давно чаял писатель, написавший «Записки охотника», давший предшествовавшему роману название «Накануне».

В начале «Отцов и детей» перед нами знакомое по «Рудину» зрелище крестьянской нищеты: «…Деревеньки с низкими избенками под темными, часто до половины разметанными крышами (видно, в голодную зиму пришлось солому с крыш скотине кормить – О.Т.), и покривившиеся молотильные сарайчики с плетенными из хвороста стенами и зевающими воротищами возле опустелых гумен... Мужички встречались все обтерханные, на плохих клячонках...» В описании крестьянской бедности автор заставляет звучать новую ноту. Картину весеннего дня (который, как известно, год кормит) дополняют мужицкие телеги. Мужики «шибко катились» – «полагать надо, что в город. В кабак». Крепостные не могут изменить заведенный порядок. Они и не хотят трудиться при существующем положении, не верят своим хозяевам.

" Отцы и дети" показывают, что к концу пятидесятых годов перемены, собственно говоря, уже начались – «дело подвинулось вперед». Новое все активнее пробивает себе дорогу. Веяние времени изменяет отношения как личные, так и общие. Аркадий, любящий сын, чувствует к отцу «снисходительную нежность», «смешанную с ощущением какого-то тайного превосходства». Со своей стороны, Николай Петрович охвачен неподобающим главе семьи смущением. Почтенный вдовец, он просит сына не осудить свою новую привязанность, Фенечку. За краткий путь домой Аркадию предстоит выслушать еще множество новостей. Управитель сменился, дворня новая. Старые преданные слуги незаметно уходят (Николай Петрович сообщает про смерть нянюшки Егоровны). Их место занимают такие, как камердинер Петр – «человек новейшего, усовершенствованного поколения». Мы уже видели его щегольской наряд, были свидетелями свободного общения с барином. А Николай Петрович считает нужным пояснить, что камердинер уже отпущен на волю и служит по желанию. Да что люди! И дом, и усадьба, куда они сейчас въедут, тоже лишь недавно построены. Окрестным жителям они настолько непривычны, что поместье носит сразу три названия: «Марьино, Новая слободка тож, или, по крестьянскому наименованию, Бобылий хутор». Время требует еще более масштабных перемен. «Нет < …>, не богатый край этот < …>; нельзя, нельзя ему так остаться, преобразования необходимы < …>, но как их исполнить, как приступить? » – задумался с первых минут на родине Аркадий.

Параллельно начинает звучать другая тема. «Так размышлял Аркадий < …> а пока он размышлял, весна брала свое», – замечает всезнающий автор. Пока люди усиленно изменяют свою жизнь, в мире творится вечное чудо – возрождение природы. Оно воздействует на человека вне душного города, и с особой силой – на родной стороне. «Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка, все – деревья, кусты и травы…» После долгой разлуки Аркадий полон восторга: «Какой здесь воздух! < …> Право, мне кажется, нигде в мире так не пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь…» Николай Петрович от души готов подтвердить мистическую власть родины: «Конечно < …>, ты здесь родился, тебе все должно казаться здесь чем-то особенным…» Но Аркадий вдруг фамильярно обрывает отца, словно и не сам затеял разговор: «Ну, папаша, это все равно, где бы человек ни родился». Прежде, чем так круто изменить тон и тему беседы, Аркадий, – гласит авторская ремарка, – «бросил косвенный взгляд назад». За ними же, мы помним, едет Базаров. Очевидно, его негативной реакции опасается младший Кирсанов. И опасается, мы увидим, недаром.

К категории вечного принадлежит искусство. С природой оно связано неразрывно. Спустя несколько минут Аркадий, наконец побежденный красотою весеннего дня, восклицает: «Но что за чудный день сегодня! » Отец его подхватывает, вспоминая строки Пушкина. Они приходятся особенно кстати: «Как грустно мне твое явленье…» Вдохновенно цитирующего Николая Петровича, Аркадия, который слушает «не без сочувствия», обрывает на этот раз Базаров. Он обращается к другу с прозаической просьбой: «…Пришли мне спичку, нечем трубку раскурить». Оба приятеля закуривают и пускают в волшебный весенний воздух клубы «заматерелого табаку».

К концу главы экипажи героев еще только «остановились перед крыльцом», но читателю многое уже ясно. Он догадался, вряд ли сбудутся надежды Николая Петровича «тесно сойтись» с сыном и «зажить на славу», без тревог и конфликтов. Становится понятно, что в будущем размолвки возможны. И не из личных побуждений. Автором намечен острый конфликт нового и вечного. Базаров, а вслед за ним Аркадий по каким-то причинам предпочитают не замечать этого вечного. Их новые взгляды своей резкостью напоминают «крепкий» запах табака и заставляют представителей старшего поколения «отворачивать нос» – «поневоле».

 

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: