Фольклорные и христианские мотивы как средство воссоздания народного мировосприятия

Особое значение в формировании стиля Бунина имело изучение устного народного творчества. В государственном музее в Орле хранятся выписки писателя из фольклорных записей Барсова, записей старинных слов, народных выражений, пословиц, поговорок. Странствую по Украине, Бунин, по его собственному признанию, " жадно искал сближения с народом, жадно слушал песни и душу его" ⁴⁶. Но в то же время он считал, что художник не должен довольствоваться внешним подражанием фольклорным произведениям: " Что касается ухищрении и стилизации под народную речь модернистов, тоя считаю это отвратительным варварством".⁴⁷ Бунин резко отрицательно относился ко всякого рода подделкам под народный стиль. Псевдонародному " русскому стилю" современных ему модернистов, подменявших живое восприятие мира мифотворчеством, Бунин-реалист противопоставляет верность духу и образности русского фольклора, то соединение приемов сказочности с правдой жизни, которое лишний раз подчеркивало неисчерпаемые возможности реалистического метода изображения действительности.

" Сказочность" повествования, во многом базирующаяся на образной символике, стала одним из новшеств в бунинских лирических миниатюрах. В них живет, думает, чувствует не только человек, но и природа, которая с помощью олицетворений и высокой поэтизации полностью восстановлена в своей " телесности": " Ни души! – сказал ветер, облетев всю деревню и закрутив в бесцельном удальстве пыль на дороге". (2, С.) Русский пейзаж для Бунина неразрывно связан с русской жизнью, составляет в единстве с ней природно-национальную стихию, в которой формируется национальный характер, нравственность, духовность. Нравственно-философские взгляды самого Бунина характеризует О.В. Солоухина, приводя бунинское высказывание: " …чувствую в себе всех предков своих… и дальше, дальше чувствую свою связь со " зверем", со зверями – и нюх у меня, и глаза, и слух – на все – не просто человеческий, а нутряной – " звериный". Поэтому " по-звериному" люблю я жизнь, все проявления ее – связан я с ней, с природой, с землей, со всем, что в ней, под ней, над ней".⁴⁸

Двуединство внешнего и внутреннего мира природы и человека создает в бунинской прозе удивительное сочетание статики и динамики, объективности изображаемого и интимного сопереживания с этим изображаемым, чему способствует прием олицетворения, Так, в рассказе " Сосны" метельный ветер то нежно вызванивает, " поет тысячью эоловых арф", то с шумоми свистом проносится по крыше, подобно огромной массе птиц. Галки на лапах сосен то, хрустя снегом, звонко и радостно " смеются от удовольствия", то превращаются в траурные отметины зимнего дня".

Природа для Бунина - важнейшая ценность и сама по себе, и в отношении к человеку. Стимулируя развитие личностного сознания, она удерживает от поколения к поколению единое представление о красоте у целого народа.

Так, в " Эпитафии" Бунин живописует осень: " Осень приходила к нам светлая и тихая, так мирно и спокойно, что казалось, конца не будет ясным дням. Она делала дали нежно-голубыми и глубокими, небо чистым и кротким. Тогда можно было различить самый отдаленный курган в степи, на открытой и просторной равнине желтого жнивья. Осень убирала березу в золотой убор. А береза радовалась и не замечала, как недолговечен этот убор, как листок за листком осыпается он, пока, наконец, не оставалась вся раздетая на его золотистом ковре.

Очарованная осенью, она была счастлива и покорна, и вся сияла, озаренная из-под низу отсветом сухих листьев. А радужные паутинки тихо летали возле нее в блеске солнца, тихо садились на сухое, колкое жнивье... И народ называл их красиво и нежно – " пряжей богородицы". (2, 195) В этом отрывке два действующих " лица", одно из которых - полновластная " хозяйка" осень, обходящая свои владения, щедро, но ненадолго оставляя свои дары. Золотым отсветом ослепляет читателя великолепие русской осени. Глубоко национальное ее отображение подчеркивается упоминанием одного из символов России – березки в золотом уборе, которая счастливо встречает приход осени. В этом есть определенный смысл. С одной стороны, осень - время увядания и светло-грустных воспоминаний, с другой, для крестьянской Руси осень знаменовала завершение земледельческих работ, сбор урожая и связанные с этим многочисленные праздники, предварявшие зимнее затишье в крестьянской жизни. Однако ощущение тихой, светлой радости вскоре сменяется, как это происходило и с самим автором, тягостным ощущением, " когда осень сбрасывала с себя кроткую личину… волчьи глаза светились ночью на задворках. Нечистая сила часто складывается ими, и было бы страшно в такие ночи, если бы за околицей деревни не было старого голубца". (2, 195) Однако писатель ощущает ласку природы даже тогда, когда она сурова к человеку. " Как хорошо поглубже вздохнуть холодным воздухом и почувствовать, как легка и тонка шуба, насквозь пронизанная ветром! " (2, 218) С первых страниц рассказа " Сосны" природа и человек противопоставлены. Контраст проводится последовательно - через всю первую часть рассказа. Идет четкое разграничение принадлежащего миру природы и миру человека. " Вечер, тишина занесенного снегом дома, шумная лесная вьюга наружи". (2, 210) Бесконечному пространству леса, снега противостоит тихое в " тумане отдыха", дремы, пространство человеческого жилья; морозному ветру - жаркая лежанка; заколдованному, сказочному, живому лесу, грозящему бедами человеку, - фантазийный мир старика-пастуха о том, как жил да был один " вьюноша"; беспросветной вьюжной мгле теплый мерцающий огонек лампы в доме. И, кажется, ничто не в состоянии объединить эти распавшиеся миры. Но замкнутое пространство гнетет человека. Повествователь выходит из дома в метель. Неласково встречает лес человека, " ветер рвет шапку". Теперь тревожное напряжение души соотносимо с беспрерывным кружением пурги. Враждебность природы подчеркнута вымышленным образом одинокого путника, заблудившегося в зимнем лесу. Однако энергия жизни природы будто передается человеку. Как ни страшенгул ветра, ни силен мороз, но " ох, как хорошо поглубже вдохнуть холодным воздухом". (2, 218) Природа заставила человека быть сильным, она дает ему все новые и новые силы для жизни. Выйдя на прямое общение с природой, то есть, отрешившись от личностного, человек попадает в ритм ее бытия и ощущает благотворное влияние: " Минуты текли за минутами - я все так же равномерно и ловко совал ногами по снегу. И уже ни о чем не хотелось думать… славно было чувствовать себя близким этому снегу, лесу, зайцам, которые любят объедать молодые побеги елочек…" (2, 218) Неудержимый наплыв впечатлений рождает образ за образом. Вслед за вступлением теснятся прекрасные образы в неожиданных, словно резцом высеченных метафорах. Например: " Ураган гигантским призраком на снежных крыльях проносится над лесом". (2, 217)

Ощущение сказочного наполняет собою все произведения. Оно основывается на фольклорной стилизации, ориентированной на образы народных сказок. При этом в полном соответствии с законами жанра лирической миниатюры фольклорные формы повествования не столько изображают, сколько поэтически преображают действительность. " Чем не сказочный бор"? – думаю я, прислушиваясь к шуму леса за окнами… Да и человечьи ли это хижины? Не в такой ли черной сторожке жила Баба-Яга? " Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом! Приюти странника в ночь! " (2, 210)

Прослеживается мысль о нерасторжимом " языческом" единстве человека и природы, закрепленном в образах русской народной сказки. Полусказочная обстановка рождает полусказочного героя: " Это был следопыт, настоящий лесной крестьянин-охотник, в котором все производило цельное впечатление...". (2, 213) Герои своей честностью, прямотой, цельностью натуры, по мысли автора, сродни сказочно-былинным. " Я машинально ловлю ее (крестьянки Федосьи) слова, и они странно переплетаются с тем, что я слышу внутри себя: " Не в том царстве, не в том государстве, - певуче и глухо говорит во мне голос старика-пастуха, который часто рассказывает мне сказки, - не в том царстве, не в том государстве, а у самом у том, у каком мы живет, жил, стало быть, молодой вьюноша…" (2, 212) " Ходит сон по сеням, а дрема по дверям, и, намаявшись за день, поевши соснового хлебушка с болотной водицей, спят теперь по Платоновкам наши былинные люди…". (2, 213)

" Сосны" - это сложный сплав внутренней речи конкретного персонажа с воображаемой " чуждой речью", не имеющей прецедентов в предшествующей бунинской литературе. Предельного выражения достигает " скрещивание" изображаемого с идейным стержнем рассказа, характеризующееся эмоционально-смысловой активностью. И жизнь природы, и жизнь человека отмечены печатью таинственности. Поскольку Бунин считает их явлениями одного порядка, то приоткрыть завесу над тайнами природы - значит найти путь и к разгадке человеческого бытия.

Ничто не стоит на месте, меняются времена года. В акварельных красках осени, в более теплых тонах картин лета, в погожих зимних днях, в весеннем обновлении, в бурях и холодах - во всем этом движении Бунин видит не круговорот, а развитие жизни. Так в рассказе " Антоновские яблоки" все свершается по единым законам мирозданья " под покровом богородицы": " Люди родились, вырастали, женились, уходили в солдаты, работали, пировали праздники... Главное же место в их жизни занимала степь ее смерть и возрождение. Пустела и покрывалась снегом она, - и деревня более полугода жила, как в забытьи; тогда немало замерзло в степи. Наступала весна, наступала и жизнь, - работа, скрашенная веселыми днями…". (2, 195) Смена сезонов - это время, когда прекрасная в своем величавом покое природа внезапно восстает в гневе, обрушивает на человека угрозы, угрожаем ему жестокими морозами.

Бунин не просто описывает природные явления, а сопровождает их эмоциональной оценкой, позволяющей уловить гармоничную взаимосвязь между природой и человеком. В рассказе " Антоновские яблоки" наступает погожая осень, и писатель приводит поговорку: " Осень и зима хорошо живут, коли па Лаврентия вода тиха и дождик". Или: " Много тенетника на бабье лето – осень ядреная". (2, 182) " Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродится…". (2, 182). Поговорки, вплетенные в повествование, как-то по-особому народны. Они становятся частью мыслей и чувств персонажа. Писатель вспоминает поговорки, бытующие в народе, отдавая тем самым дань народной наблюдательности, сочной точности языка. Иной раз он предоставляет слова одному из своих персонажей. Так, мещанин, скупивший яблоки и наблюдающий, как мужики их насыпают, говорит: " Вали, ешь досыта, - делать нечего! На сливанье все мед пьют". (2, 179)

Образы у Бунина нередко метафоричны, но при этом всегда без натяжки, вычурности. Четко прослеживается взаимозависимость между состоянием природы и жизненным укладом человека. Осенний пейзаж преимущественно чистый, ясный, кроткий. Но порой его покой нарушается буйными порывами ветра, дождем, и мрачная пелена непогоды спускается с потемневшего неба, гася золотистую окраску осени. Картины этой перемены нужны писателю для контрастного выделения этой прелести ясного покоя осени, а также чтобы показать, как природа выходит омытой, обновленной и надевает затем новый, зимний наряд. " Осень - пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору. Если же год урожайный и на гумнах возвышается целый золотой город, а на реке звонко и резко гогочут по утрам гуси, так и в деревне совсем неплохо". (2, 179) " А вечером на каком-нибудь глухом хуторе далеко светятся в темноте зимней ночи окна флигеля. Там, в этом маленьком флигеле, плавают клубы дыма, тускло горят сальные свечи..." и плывут по-русски мелодичные, задушевные и тоскливо-проникновенные звуки:

На сумерки буен ветер загулял,

Широки мои ворота растворял,

Широки мои ворота растворял,

Белым снегом путь-дорогу заметал…(2, 193)

Когда в свои права вступает ночь, то жизнь людей затихает, а мир природы наполняется сокрытой от людских глаз таинственностью и сказочностью: " …в саду – костер, и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада, - сказочная картина: точно в уголке ада, пылает возле шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются две ноги – два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони – и тень упадет по всей аллее, от шалаша до самой калитки…". (2, 189)

Настроение вечного незнания, непонимания тайн, ненужности и значительности всего земного – духовная маска лирического героя бунинской прозы к 900-м гг. Она позволяет ему оправдывать собственное бессилие. Разобраться в бедах и горестях земного существования народа, затерявшегося в бесконечности великой снежной пустыни, символизирующей Россию. Земная жизнь человека в бунинскои прозе этого времени ничтожна перед вечностью, смысл ее, как и всего земного, теряется в тайнах мироздания, она лишь мгновение перед " вечной, величавой жизнью", о которой в бунинских эпитафиях немолчно говорят отдаленный, чуть слышный гул сосен, то содрогающиеся изумрудом звезды, то шепот седого ковыля на степных вековечных курганах".

Уже в начале 900-х гг. Бунин осмысливает историческую трагедию, обнаружившую распад " связи времен". Россия отброшена в " дикарское состояние" первобытности – " древляне", " татарщина". Исполинская страна с ее измученным, обреченным на вымирание народом прозябает в снежных дебрях ледяной пустыни, из которой лирический герой Бунина не видит выхода. В скитаниях по " перевалам" собственной души Бунин стремится обрести вневременную гармонию сочетаний прекрасного и вечного,

Эту историческую трагедию Россию Бунин стремится привести в соответствие с вечным природным круговоротом жизни, поставить в одни ряд со сменой времен года, дня и ночи, рождением и смертью. Пока он находит успокоение в мысли, что весь ход мироздания, в том числе и судьбы его страны, не во власти людей, но бога: " И большая, остро содрогающаяся изумрудом звезда на северо-востоке кажется звездою у божьего трона, с высоты которою господь незримо присутствует над снежной лесной страной...". (2, 220) Для выражения этой идеи Бунин прибегает к приему - к идеализации народного взгляда на смысл жизни.

Динамика рассказа " Эпитафия" представлена сменой времен года, когда прекрасная в своем величавом покое природа внезапно восстает в гневе, обрушивая на человека угрозы. Вера в бога становилась верой в спасение, несокрушаемое покровительство, в который раз доказывая человеку его неотделимость от природною бытия. "...Матери шептали в темные осенние ночи: - Пресвятая богородица, защити нас покровом твоим! " (2, 194). " Заблудившийся путник с надеждой крестился…, завидев в дыму метели торчащий из сугробов крест, зная что здесь бодрствует над дикой снежной пустыней сама царица небесная, что охраняет она свою деревню, свое мертвое до поры, до времени поле. А весной, когда землю обмывал первый дождь и пробуждался гром, господь благословлял в тихие звездные ночи расти хлебам и травам, и, успокоенная за свои нивы, кротко глядела из голубца старая икона". (2, 195).

Поистине поэтично переплетаются в данном рассказе " Языческое" и христианское, не противопоставляясь друг другу, а будто бы в очередной раз подтверждая синкретичность русских обычаев, традиций, эволюцию становления русского национального самосознания. Автор вспоминает, как " молили кукушку" кашей, чтобы была милостивой вещуньей, песни на Духов день, " солнечное утро на Троицу, когда даже бородатые мужики, как истинные потомки русичей, улыбались из-под огромных березовых венков…". (2, 195) Соблюдение обычаев и традиций не просто дань прошлому, а связующая жизнь поколений, формирующая русское мировосприятие.

Упоминание в рассказе об " играх солнца" под Перов день, величальных песен на свадьбах, трогательных молебнов перед " заступницей всех скорбящих" свидетельствует о расширении связей бунинской прозы с фольклором на рубеже нашего века.

Христианская символика, встречающаяся в рассказах Бунина, зачастую отражает бренность всего земного и одновременно глубинный смысл природного бытия: " громадная старинная икона божией матери с мертвым Иисусом на коленях"; " сосны, как хоругви", замерзшие " под глубоким небом"; " молитва священника, отражающая " печаль бренности всего земного и радость за брата, отошедшего после земного подвига в лоно бесконечной жизни, " идее же праведные успокаиваются". А повествователь, глядя на пригорок могилы, " долго силился поймать то неуловимое, что знает только один бог, - тайну ненужности и в то же время значительности всего земного". (2, 219)

Крестьяне благодарили бога за содействие во всех начинаниях, каялись в грехах, чтобы отвести гнев божий [как говорил Мелитон из одноименного рассказа: " Грехи у всякого есть,.. На то и живем-с, чтобы за грехи каяться" (2, 209)], особенно тщательно готовились предстать перед ним в положенный срок. Так, старуха в рассказе " Антоновские яблоки", прожившая жизнь довольно состоятельно, и смерть встречает " во всеоружии": "...около крыльца большой камень лежал: сама купила себе на могилку, так же как и саван, - отличный саван, с ангелами, с крестами и с молитвой, напечатанной по краям". (2, 182) В.Розанов заметил: "...Вся религия русская - по ту сторону".⁴⁹ Мрачно-торжественное, мистическое и смертное дыхание православия ощутимо еще в предреволюционных стихах Бунина.

С большой силой художественной выразительности предстает мысль о непостижимой тайне человеческого существования, сокрытого в красоте природы, где звуки сливаются в единое целое. " В лощине за поляной лежал большой полноводный пруд. Над прудом, над столетними березами и дубами, окружавшими его, слабо означался бледный и прозрачный круг месяца. Все свежо и зелено, нежно выщелкивают соловьи, журчат горлинки, а в отдалении кукует кукушка, Но эти звуки не нарушают величественного покоя леса, гармонии земного и небесного умиротворения. Сама природа дает человеку силы, если он способен смотреть на нее не только изнутри собственного маленького " я", а осознавая себя частью мироздания и ощущая свое духовное единство с его творцом - богом: " отдаленный, чуть слышный гул сосен сдержанно и немолчно говорил и говорил о какой-то вечной, величавой жизни (" Мелитон" ). " Содрогающаяся звезда на северо-востоке казалась " звездою и божьего трона, с высоты которого господь незримо присутствует над снежной лесной страной…". (2, 220)

В начале 900-х годов Россия представлялась Бунину " одной сплошной пустыней снегов и леса, на которую медленно сходит теперь долгая и молчаливая ночь...". ( ) И маяком в этом мраке неизвестности и коренной ломки должно стать бережное отношение к национальным традициям и обычаям, сохранение русской духовности и культуры, составляющими которой являются устное народное творчество и православие.

Позднее в рассказе " Господин из Сан-Франциско" (1915) Бунин предскажет гибель современному миру, который ждет та же участь, что и древний языческий мир, разъедаемый пороками и развращенный. Язычество, возводящее в идеал радость плотской жизни, в. отличие от христианства, утверждавшего духовные ценности, стало причиной гибели древних народов. Таков устойчивый стереотип современного Бунину общества. Души современных людей пусты, в них нет никакого религиозного чувства, и, хотя они считают себя христианами, они абсолютно равнодушны ко всем религиям. Религиозный культ, мифы, обряды для современных Бунину людей - предмет развлечения, с помощью них убивают скуку. Об этом Бунин будет открыто говорить устами англичанина в " Братьях": "... Мы все, спасаясь от собственной тупости и пустоты, бродим по всему миру…, то глядим с притворным восторгом на желтые груды Акрополя, то присутствуем, как при балаганном зрелище, при раздаче священного огня в Иерусалиме...". (4, 277} Священное для одних, для других - только " балаганное зрелище".

Действительная радость бытия, красота доступны лишь людям, близким природе, простым и естественным, сохранившим в душе горячую и наивную любовь к богу. " Они обнажили головы - и полились наивные и смиренно радостные хвалы их солнцу, утру, ей, непорочной заступнице всех страдающих в этом злом и прекрасном мире_: и рожденному от чрева ее в пещере вифлеемской, в бедном пастушеском приюте, в далекой земле Иудиной..." (4, 327) - так пишет Бунин об абруццских горцах (" Господин из Сан-Франциско" ).

В очерках по народной эстетике современный советский писатель В. Белов так пишет о своеобразии народного эстетического сознания: " Природа как бы утверждает надежную и спокойную силу традиции. Ритмичность в повторе, в ежегодной смене одного другим, но эти повторы не могут быть монотонными, они всегда разные, разные не только сами по себе, но и оттого, что и человек, восходя к зрелости, постоянно меняется. Сама новизна здесь как бы ритмична. Ритмичностью объясняется стройность, гармонический миропорядок, а там, где новизна и гармония, неминуема красота, которая не может явиться сама по себе, без ничего, без традиции и отбора…".⁵⁰ Ориентация на народную эстетику сделала повтор и взаимоотражение предметов наиболее распространенными средствами для воплощения прекрасного в живописи рубежа веков.

 

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: