Создание партии националистов

 

Столыпин был убежденным и последовательным националистом. Слова о «великой России» являлись не просто красивой фразой, а программным лозунгом, которому он придавал такое же ключевое значение, как и своему аграрному курсу. Именно на этих двух «китах» он и намеревался построить «новую» Россию, «Россию для русских» — боевой клич всех русских шовинистов, начиная с крайних правых и кончая октябристами.

Широкое национально-освободительное движение, охватившее в годы первой русской революции Финляндию, Польшу, Прибалтику, Украину, Кавказ, крайне обострило национальный вопрос. Одним из результатов этого явилась активизация всех правых сил, потерявших веру в способность режима справиться с национально-освободительным движением, сохранить Российскую империю с ее главными атрибутами — «неделимостью» и «главенством русской нации». Поэтому уже в ходе революции началась широкая мобилизация и консолидация всех националистических сил.

В 1906 г. в Петербурге была основана еженедельная газета Окраины России», вокруг которой группировались такие соратники знаменитого генерала Н.И. Бобонкова по удушению Финляндии, как В.Ф. Дейтрих и М.М. Бородкин, националист профессора Н.А. Зверев, А.М. Золотарев и П.А. Кулаковский (издатель), П.Г. Бывалькесич (редактор), Ф.Д. Самарич, князь А.А. Ширинский-Шихматов, В.М. Якунчиков. По заявлению самой газеты, она возникла «в самый разгар смут, охвативших всю Россию», когда «с особою силою проявился сепаратизм окраин... Проповедь обособления окраин и расчленения России раздастся еще и ныне», поэтому «кто исповедует начало единства, нераздельности и /130/ целости России... тот не может не страшиться за ее будущность»[1].

Спустя два года после своего появления газега выступила инициатором создания «Русского окраинного общества». 30 марта 1908 г. состоялось первое собрание учредителей общества, на котором был окончательно утвержден устав и избран руководящий орган — Совет общества. В Совет вошли: члены Государственного совета Дейтрих, Д.И. Пихно, Н.Д. Сергиевский (председатель), А.А. Ширинский-Шихматов, член Думы С.Н. Алексеев, сенатор Зверев, А.М. Золотарев (товарищ председателя), Позднеев (секретарь), Кулаковский, академик А.И. Соболевский, исполняющий должность статс-секретаря Государственного совета В.М. Якунчиков, А.А. Тарасов (казначей)[2].

Объясняя цели и задачи общества, газета-учредитель, ставшая его органом, писала следующее:

до последних лет «забота о целости России... ложилась целиком на плечи правительства... Теперь наступило другое время... теперь все мы ответственны за будущность нашего Русского государства... А в наши дни «освободительной» вакханалии... эта ответственность еще усугубляется». В деле управления окраинами мы видим «шатания власти». Поэтому, «очевидно, задача русских людей сводится к тому, чтобы бодрствовать и содействовать власти держаться ясного и определенного пути»[3].

Точно так же мотивировали свою русификаторскую пропаганду и Совет объединенного дворянства, и черносотенные «Союзы русского народа», возглавляемые А.И. Дубровиным, Марковым 2-м, Пуришкевичем и др., и провинциальные националистические и черносотенные организации, и правые газеты, субсидируемые правительством. Таким образом, национализм, как и черносотенство, было неким движением «снизу», ставившим целью помощь правительству одновременно с контролем над ним. В третьеиюньский период проповедь и политика национализма достигли кульминации. Один из его главных «теоретиков» — М.О. Меньшиков в статье «Чье государство Россия? » отвечал на этот вопрос вполне определенно: русское государство — это государство русских. Тезис, что «инородцы» — такие же граждане, как и русские, неприемлем в принципе: «Конечно, не такие и не Должны быть такими»[4].

Меньшиков же выступил идеологом и глашатаем создания единой партии националистов. /131/ С февраля 1908 и по октябрь 1909 г., т. е. вплоть до окончательного оформления партии, он опубликовал на эту тему десятки статей, в которых давал советы, формулировал программные установки, мирил партнеров по переговорам, сам принимал в них непосредственное участие и т. д. Первоначально эта идея вызвала у думских умеренно-правых и националистов, к которым в первую очередь и обращался Меньшиков, лишь теоретическое сочувствие. Дело не двигалось. Положение изменилось, когда за дело взялся сам Столыпин, который и стал главным создателем и хозяином партии националистов. Под его прямым воздействием фракцией умеренно-правых была учреждена также и партия умеренно-правых. 19 апреля 1909 г. состоялось учредительное собрание, на котором присутствовало около 70 человек. Был избран комитет партии во главе с лидером фракции П.Н. Балашовым, который в своей речи заявил, что целью партии является слияние с националистами в единую фракцию и партию[5]. Начались переговоры, которые длились довольно долго: утрясались, по выражению Меньшикова, «мизерные самолюбия», вырабатывались программа, устав и пр. Главный спор шел вокруг вопроса о том, кто будет лидером будущей партии. Каждая из сторон настаивала на своей кандидатуре. В конце концов победил Балашов; умеренных, во-первых, было больше, а во-вторых, и это оказалось решающим, глава умеренно-правых обещал быть «щедрым», т. е. содержать партию на свой счет. Позже правый депутат крестьянин Гулькин выразил эту ситуацию в следующих словах: П.Н. Балашов стал лидером потому, что «кормил свою партию компотом». Балашов мог себе это позволить — он был богатейшим помещиком Подольской губернии, и «кормить» свою крайне малочисленную партию ему было не так уж накладно.

В октябре — ноябре переговоры вступили в завершающую стадию. 19 ноября на совместном заседании президиумов обеих фракций был решен вопрос о слиянии их в единую думскую фракцию «русских националистов». При обсуждении главного программного лозунга «Россия для русских» выявилась одинаковость понимания. Не договорились пока лишь о фракционной дисциплине: националисты настаивали на свободном голосовании, умеренно-правые — на строгой дисциплине[6]. 23 октября была принята программа из 13 тезисов. 25 октября умеренные и националисты окончательно /132/ слились в одну фракцию[7]. 29 октября состоялось первое заседание объединенной фракции, председателем был избран Балашов, секретарем — Д.Н. Чихачев, членами бюро — Ветчинин, А.А. Мотовилов, фон Гюббенет, профессор Богданов, П.Н. Крупенский, А.А. Потоцкий, епископ Евлогий, А.В. Половцев и Ананьев. Приняли предложение Крупенского открыть в ближайшем будущем политический «Национальный клуб»[8]. Спустя примерно месяц был поставлен вопрос о слиянии уже в единую партию националистов. Состоялось совместное заседание Всероссийского национального союза, на которое в полном составе явилось бюро партии умеренно-правых. Вопрос о слиянии был решен положительно. Для выработки условий слияния, а также проекта программы объединенной партии избрали особую комиссию из лидеров обеих партий[9]. «Надо спешить», объяснял Меньшиков, у Столыпина добрые намерения, но у него нет базы. Надо эту базу создать как можно скорее[10]. 29 ноября был основан «Национальный клуб», а 31 января 1910 г. в Александровском зале городской думы, где собралось примерно 300 человек, произошло окончательное слияние Всероссийского национального союза с партией умеренно-правых[11].

Программа партии, изложенная в упомянутых 13 тезисах, сводилась к следующему: «Россия для русских», неделимость империи, равноправие недопустимо, предоставление «инородцам хозяйственного самоопределения при условии ограждения интересов местного русского населения и общегосударственных интересов», неприкосновенность частной собственности. Далее шли пункты в духе столыпинского «реформизма»: страхование трудящихся, упорядочение переселения, уничтожение чересполосицы, наделение крестьян свободными землями, уравнение их в правах с остальными категориями населения, обеспечение духовенства, упорядочение судопроизводства, всеобщее обучение и т. д.[12]

Аналогичный характер имел и устав Всероссийского национального союза. Первый его параграф гласил:

«Союз имеет целью содействовать: а) господству русской народности, б) укреплению сознания русского народного единства, в) устройству бытовой самопомощи и развитию русской культуры, г) упрочению русской государственности на началах самодержавной власти царя в единении с законодательным народным представительством»[13].

«Отпор “инородческому засилью”» — таков /133/ боевой клич союза. После того как партия националистов была фактически создана, ее лидер П.Н. Балашов в интервью одному из нововременских журналистов охарактеризовал основную задачу национализма как противопоставление националистического мировоззрения социалистическому. Когда на Западе, вещал он, вступят в эру социалистических опытов, а «русский национализм разовьется и расцветет, тогда России предстоит великая первенствующая роль в решении судеб человечества»[14].

За мышиной возней создания партии умеренно-правых, их поэтапного объединения с националистами стоял факт капитуляции Столыпина перед Дурново и К^о. Не успев начать «реформы», он заявил, что время их еще не приспело, а центр тяжести должен быть перенесен на «национальные задачи», т. е. на политику воинствующего национализма. Это не значит, что эту политику навязали ему против воли. Наоборот, он был ее творцом. Если ранее он рассчитывал осуществлять оба курса более или менее одновременно, даже с некоторым приоритетом «реформ», теперь этому параллелизму было объявлено решительное «нет». В плане бонапартистских комбинаций в Думе это означало перенесение любви и благосклонности с октябристов на умеренно-правых и националистов. Октябристский «центр» задвигался на второй план, на авансцену выдвигался другой «центр» — националистов. В этом состояли подоплека и цель объединения двух правых фракций.

Уже в начале 1909 г. в столице, как писал Изгоев, со ссылкой на все знавшего, что происходило в «верхах», редактора «Гражданина» князя В.П. Мещерского, «пронеслось «веяние», свидетельствующее о крушении одной партии и о восхождении новой»[15]. Прогрессистская газета в одной из передовых констатировала:

«Бюрократизирование гг. октябристов и дружба с премьером ни к чему не привели; эту позицию заняли по праву гг. умеренно-правые, а разношерстное октябристское большинство вдруг очутилось при пиковом интересе»[16].

Более того, официальная «Россия» в передовой от 12 марта с потугами на дипломатию, но все же достаточно ясно дала понять, что только что образовавшейся партии умеренно-правых готовится роль правительственной партии взамен партии октябристов. Комментируя это, «Слово» резюмировало: «Г. Гучков сменяется г. Балашовым»[17].

Спустя несколько месяцев уже сам Столыпин выступил с заявлением, смысл которого всеми думскими /134/ фракциями и цензовой «общественностью» был истолкован совершенно однозначно: центр тяжести премьер действительно переносит с Гучкова на Балашова, с «реформ» на национализм. Сделал он это в форме интервью редактору газеты «Волга» Гарвею в сентябре 1909 г. Об этом говорил уже сам выбор интервьюера. «Волга» была провинциальной газетой, издававшейся в Саратове. Содержалась она, как и подобные ей черносотенные листки, исключительно на казенные субсидии. Ее амплуа состояло в критике правительства за то, что оно предало забвению свой главный оплот — самобытную, со здоровыми корнями провинцию, главную носительницу и хранительницу национального русского начала.

Интервью Столыпина и явилось признанием справедливости этого упрека.

«Задача провинциальной печати, — подчеркнул он, — верно и точно выражать настроение страны, ибо столичные газеты слишком много отдают места вопросам так называемой высокой политики и партийного политиканства, руководимого весьма часто закулисными интригами. Сколько времени, например, было потрачено, да и до сих пор тратится, на бесплодные споры о том, самодержавие у нас или конституция. Как будто дело в словах, как будто трудно понять, что манифестом 17 октября с высоты престола предуказано развитие чисто русского, отвечающего народному духу и историческим преданиям государственного устройства. Государю угодно было призвать народных представителей к себе в сотрудники. Можно ли после того говорить, что народное представительство что-либо урвало от царской власти? »

Это был тяжелый удар по октябристам, нанесенный человеком, на которого они возложили все свои «конституционные» надежды. Теперь во всеуслышание «конституционный» премьер заявил, что царь как был, так и остался самодержавным, манифест 17 октября здесь ровным счетом ничего не изменил, т. е. сказал то, что денно и нощно твердили Марков 2-й и Пуришкевич.

Далее говорилось, что никаких «реформ» в ближайшем будущем не будет. В провинции, продолжал премьер, наблюдается бурный оптимизм в связи с проведением земельной реформы. И на этом пока ставим точку: «Когда эта задача будет осуществлена, гражданственность сама воцарится на Руси. Сперва гражданин, а потом гражданственность. А у нас обыкновенно проповедуют наоборот». Земельная реформа — наш надежнейший оплот, а потому «не могла быть выдумана чиновниками». /135/ Кстати, и чиновник у нас не плох. «Чиновники и землевладельцы — часто одни и те же лица. Сегодня он помещик, завтра — чиновник». В своем законопроекте земской реформы правительство хочет осуществить следующую основную задачу: земство «должно перестать быть сословным, но землевладельцы должны сохранить в нем свое влияние». Интервью завершалось фразой, которая вошла в арсенал крылатых фраз Столыпина. Прежде всего, еще раз подчеркнул он, здоровыми должны быть корни.

«Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России»[18].

Даже самые крайние правые, считавшие Столыпина недостаточно правым, пришли от интервью в восторг. «Он с нами, но мы еще не с ним» — так расценил их реакцию кадетский официоз[19]. «Непреложным остается один факт: грубым пинком сзади октябризм выкинут с нашей политической сцены», — оценивал смысл поворота Столыпина в сторону «здоровой» провинции журнал, издаваемый Струве[20]. Это было преувеличением, но передача третьеиюньской эстафетной палочки от октябристов к националистам, от «реформ» к воинствующему национализму не вызывала сомнений. Результаты не замедлили себя ждать.

 

1. Окраины России. 1911. № 1. Обложка.

2. См. там же. № 14. С. 210.

3. Там же. № 7. С. 98.

4. Новое время. 1908. 1 марта.

5. См.: Речь. 1909. 20 апреля.

6. См. там же. 20 октября.

7. См.: Новое время. 1909. 27 октября.

8. См.: Речь. 1909. 30 октября.

9. См. там же. 16 ноября.

10. См.: Новое время. 1909. 14 ноября.

11. См.: Речь. 1910. 1 февраля.

12. См. там же. 1909. 24 октября.

13. Новое время. 1908. 6 июня.

14. Там же. 1909. 14 декабря.

15. Русская мысль. 1909. № 5. С. 193.

16. Слово. 1909. 11 марта.

17. Там же. 13 марта.

18. Цит. по: Голос Москвы. 1909. 4 октября.

19. Речь. 1909. 7 октября.

20. Русская мысль. 1909. № 11. С. 149.

 

 

Глава V.
Национализм. «Россия для русских»

Поход на Финляндию

 

Эти слова В.И. Ленина, которыми он озаглавил свою статью, полностью определяют смысл политики царизма и III Думы в отношении Финляндии. Целью «похода», указывал он, было «полное разрушение финляндской свободы»[1]. Царь и Столыпин вместе с правооктябристским большинством Думы твердо решили покончить с финляндской конституцией, не останавливаясь даже перед применением военной силы. Уже 22 декабря 1907 г. Столыпин писал царю:

«Я счел нелишним громко заявить (финляндским генерал-губернатору и статс-секретарю. — А.А.), что Ваше величество твердо решили в случае нарушения финляндцами закона и неподчинения законным требованиям действовать силою «manu militari». По-видимому, в Гельсингфорсе начинают понимать, что это не пустые угрозы, и мне кажется, что дело принимает удовлетворительный оборот»[2].

В сентябре 1910 г. царь в письме Столыпину предложил издать рескрипт на имя финляндского /136/ генерал-губернатора, в котором должна быть выражена мысль «о сомнительной пользе самого существования или созыва сейма»[3].

Ненависть царизма к Финляндии была обусловлена тремя причинами: 1) провал политики генерала Н.И. Бобрикова и восстановление финляндской конституции в результате первой русской революции; 2) Финляндия являлась ближайшей базой и убежищем для русских революционеров и 3) автономная Финляндия с ее всеобщим избирательным правом, большими экономическими успехами, достигнутыми в трудных условиях, была живым отрицанием Российской империи, примером для других окраин и «инородцев».

О том, что дело было задумано всерьез, свидетельствует создание при Совете министров на основании всеподданнейшего доклада Столыпина, утвержденного царем 18 октября 1907 г., Особого совещания по делам Великого княжества Финляндского[4]. Председателем Совещания стал Столыпин, в качестве членов в него вошли государственный контролер П.А. Харитонов и члены Государственного совета Дейтрих и профессор Сергиевский, сенатор Н.П. Гарин, генерал-лейтенант Бородкин[5]. В 1908 г. в него были введены еще три человека: Коковцов, министр юстиции И.Г. Щегловитов, по прозвищу Ванька-Каин, и финляндский генерал-губернатор (сперва генерал В.А. Бекман, а затем сменивший его генерал Ф.А. Зейн)[6]. Совещание просуществовало вплоть до Февральской революции, и всегда его возглавлял председатель Совета министров. Кроме того, в качестве рабочего органа при Совещании была создана высочайше утвержденная подготовительная комиссия, которую возглавил Н.Н. Корево. Он являлся также председателем комиссии по систематизации финляндских законов.

Более зловещих для Финляндии фигур, чем Дейтрих, Гарин, Бородкин, невозможно было отыскать. Все они были «бобриковцами» в прямом смысле слова, т. е. свою карьеру делали именно в Финляндии в качестве его сотрудников. Разница между Бобриковым и, например, его помощником Дейтрихом состояла лишь в том, что первого в Финляндии убили, а второго ранили. Их обуревала жажда мести и реванша. На ежегодно устраиваемых начиная с 1906 г. так называемых «бобриковских обедах» они неизменно выступали в качестве главных ораторов с одним тезисом: осуществить заветы Бобрикова. Вся /137/ антифинляндская политика разрабатывалась и направлялась этим Совещанием.

Первым совместным шагом Столыпина и Думы в отношении Финляндии были внесенные еще в первую сессию три запроса правительству — октябристов, националистов и крайних правых. В первом запросе выражалось беспокойство по поводу того, что якобы генерал-губернатор и министр статс-секретарь Финляндии не выполняют высочайшего указа от 19 октября 1905 г. о порядке представления всеподданнейших докладов, обязывавшего всех главных начальников ведомств, если доклады имеют общеимперское значение, сообщать о них предварительно председателю Совета министров. Запрос националистов требовал объяснений о принятых мерах по ограждению государства от подготовлявшихся якобы в Финляндии посягательств на государственный порядок и безопасность. Крайние правые запрашивали о предпринимаемых мерах по пресечению деятельности общества «Войма»[7]. Октябристский запрос резюмировал:

«Руководящие финляндские власти вопреки российским основным законам дают тенденциозное направление законодательной деятельности в целях обособления Финляндии в ущерб Российскому государству».

Запрос националистов перечислял ряд политических убийств и экспроприации, подготовленных, по их мнению, в Финляндии (убийства петербургского градоначальник В.Ф. фон дер Лауница и начальника главного тюремного управления А.М. Максимовского, экспроприация в Фонарном переулке и др.). В запросе правых утверждалось, что «целью этих сообществ («Красной гвардии» и «Воймы». — А.А.) была подготовка вооруженного восстания для полного отделения Финского края от России»[8]. Комиссия по запросам приняла все три запроса, заявив, что факты, приведенные в них, не вызывают сомнений.

По закону правительству давался месячный срок для ответа, чем оно обычно и пользовалось. В данном случае все было иначе. Глава правительства взошел на думскую кафедру для дачи объяснений еще до начала обсуждения запросов, сразу же после выступления докладчика комиссии по запросам октябриста Я.Г. Гололобова. Это был беспрецедентный случай, причем совершенно намеренный, что признал и сам оратор.

Финляндский вопрос — серьезный вопрос, с пафосом заявил Столыпин, «вот почему, может быть, в нарушение /138/ установившихся обычаев я решил поделиться с вами моими мыслями о Финляндии в первой стадии развития этого вопроса». Более того, он не только не собирается опровергать предъявленные правительству запросы, но намерен еще более подкрепить их. «Я должен признаться, что счел бы весьма трудной и неблагодарной задачу опровергать все факты, которые лежат в основе поданного в Государственную думу запроса». И далее шел обстоятельный рассказ, имевший целью подтвердить и дополнить запросы. Все это понадобилось премьеру для его главного вывода: «Корень зла совершенного не в незакономерных действиях или бездействиях властей, а лежит гораздо глубже», а именно в финляндском сепаратизме, начало которого восходит к моменту присоединения Финляндии к России, а апогей достигнут в 1905 — 1907 гг.

На основании этого Столыпин и сформулировал главную задачу правительства и Думы в отношении Финляндии: остановить наконец процесс, который при дальнейшем попустительстве приведет «к почти полному обособлению этой страны». Остановить же его можно только изъятием из сферы финляндского законодательства вопросов общеимперского значения. В числе этих вопросов он назвал наблюдение за постоянными учреждениями Финляндии, управление телеграфом, железными дорогами, таможенное управление, упорядочение прав русских граждан, проживающих в Финляндии, и т. д. Эти вопросы «не могут быть предметом решения одних только финляндцев, в порядке одного только финляндского законодательства». Этот курс решен твердо:

«Я получил совершенно определенные указания государя императора, которые и будут приведены в действие».

Цель задуманной инсценировки с запросами Столыпин раскрыл в конце своей речи.

«В прежние времена, — пояснил он, — одно только правительство имело заботу и обязанность отстаивать исторические и державные приобретения и права России. Теперь не то. Теперь государь пытается собрать рассыпанную храмину русского народного чувства, и выразителем этого чувства являетесь вы, господа, и вы не можете отклонить от себя ответственности за удержание этих державных прав России... Правительство просит от вас лишь вашей нравственной поддержки... Я уверен, господа, что вы отвергнете запрос: но вами... будут найдены выражения, которые заставят, побудят правительство представить на ваш же суд /139/ законопроект, устанавливающий способ разрешения наших общих с Финляндией дел»[9].

Речь Столыпина вызвала бурный восторг на правых и октябристских скамьях. Просимая поддержка была оказана.

«Внесенный правыми и умеренно-правыми запрос, — начал свою речь Марков 2-й, — дал повод председателю Совета министров нарисовать обширную картину будущей правительственной деятельности по части приведения законодательства Финляндии и России в общую планомерную систему».

Это хорошо, но попытки юридически оправдать эту цель ему представляются недостойной игрой и пустой тратой времени. Допустим, что финны даже правы, «значит, — гневно восклицал Марков, — Россия должна примириться с тем, что в 26 верстах от нашей столицы... возникло совершенно новое самостоятельное государство, и притом государство, нам весьма враждебное». В такой ситуации «ничего не остается делать, как объявить этому врагу немедленную войну и завоевать его... Финляндцы думают, что за ними юридическое право, что они могут кому-то жаловаться на Россию, апеллировать на решение России (к Европе. — А.А.). Если целый народ нельзя заключить в сумасшедший дом... то все же придется надеть на него смирительную рубашку».

В то же время Марков пытался уверить думских крестьян, ибо это была болевая точка всей русской реакции, что причина хозяйственных и культурных успехов Финляндии кроется не в ее относительной свободе, а в том, что она живет за счет метрополии.

«Я утверждаю, что Финляндия за эти 100 лет разжирела и отъелась на русских деньгах... что культура финляндская — это тепличный цветок, возросший в российских парниках».

В заключение Марков заявил о «полном одобрении» крайними правыми планов правительства. «Если конституция, данная Финляндии, почему-либо в данное время становится неудобной для русских интересов, то... она должна быть отменена без всяких разговоров», как в свое время было сделано с Царством Польским[10]. Марков 2-й, как видим, презирал дипломатию и считал нужным говорить о целях своих компатриотов прямо и открыто.

Не отставал от него и Пуришкевич. Кадеты пугают, что если действовать так, как хотят правительство и правые, то Финляндия восстанет. Тем лучше, этого надо желать. При этом он сослался на слова Муравьева, /140/ сказанные им в 1863 г.:

«Наше счастье, что поляки взбунтовались; если бы они сидели смирно, то мы продолжали бы спать, а года через три они выкинули бы нас отсюда». То же самое можно отнести и к Финляндии, и, «чем скорее, тем лучше». «Пора это зазнавшееся Великое княжество Финляндское, — кликушествовал Пуришкевич, — сделать таким же украшением русской короны, как Царство Казанское, Царство Астраханское, Царство Польское и Новгородская пятина, и мне кажется, что дело до этого и дойдет»[11].

Октябристы также полностью поддержали Столыпина. «С чувством глубокого удовлетворения выслушали мы, октябристы... ту речь, которую здесь только что произнес председатель Совета министров», — начал свое выступление официальный оратор «центра» граф Э.П. Бенигсен, в прошлом тоже один из подручных Бобрикова. Правительство стоит, «к счастью для России», на той же точке зрения, что и октябристы[12].

Позиция кадетов и прогрессистов сводилась к идее так называемого «параллельного законодательства», смысл которой состоял в том, что законы в отношении Финляндии, но имеющие также общеимперское значение, должны приниматься не только российским «парламентом», но и финляндским сеймом, без санкции которого законопроект не мог стать законом. Эту позицию разделял и финляндский сейм. Раздавить Финляндию, предупреждал Милюков третьеиюньских законодателей, — дело нескольких корпусов, но удержать плоды такой победы, как показывает опыт с Польшей, очень трудно. Если будет осуществлено параллельное законодательство, обращался кадетский лидер к своим партнерам справа, «тогда финлянды успокоятся»[13]. В противном случае произойдет то, что случилось при Бобрикове и позже.

История с запросами кончилась тем, что по предложению Бенигсена они были отвергнуты в знак полного удовлетворения объяснениями Столыпина. Оценивая совместное шоу Столыпина и Думы, Меньшиков писал:

«В истории парламентов речь г. Столыпина представит едва ли не единственный пример, где правительство не только соглашается с данными запроса, но просит поддержать его выполнить то, что требует запрос»[14].

Значительно позже, 3 февраля 1912 г., Дейтрих на очередном бобриковском обеде произнесет речь под названием «Н.И. Бобриков и П.А. Столыпин», в которой вспомнит: /141/

«Гос. дума предъявила свои знаменитые запросы. Запросы эти были предъявлены с ведома и согласия П.А. Столыпина. Они дали ему возможность ясно и отчетливо изложить взгляд правительства на финляндский вопрос. Взгляд его на этот вопрос совпадал со взглядами Н.И. Бобрикова»[15]. Ранее он констатировал: «Результатом запросов было: перемена личного состава высшей финляндской администрации, издание правил 20 мая 1908 г., в силу которых все финляндское управление... ставилось под контроль Совета министров, и, наконец, закон 17 нюня 1910 г. об общегосударственном законодательстве»[16].

О последнем законе речь впереди.

Следующим шагом по уничтожению конституции в Финляндии было создание по решению Особого совещания по Финляндии смешанной русско-финляндской комиссии для выработки законопроекта об общеимперском законодательстве. Каждая сторона делегировала в нее по пять членов. Но это был липовый паритет, потому что одиннадцатый — председатель — назначался высочайшим повелением. Им и стал государственный котролер П.А. Харитонов. Программа работ комиссии также была разработана в одностороннем порядке Совещанием. Первым и главным ее пунктом была выработка перечня вопросов, подлежавших общеимперскому законодательству. Согласно второму пункту, «законопроекты, касающиеся Финляндии», могли быть вносимы в законодательные учреждения только русскими министрами или комиссиями обеих палат. «В осуществлении этой функции финляндские установления и власти участвовать не могут». Им было оставлено лишь право давать свои заключения по уже готовым законопроектам и посылать своих представителей для участия в комиссии, где эти законопроекты разрабатывались и где мнение этих представителей просто игнорировалось бы.

Предвидя при таком порядке возможность обструкции, Совещание считало, что заранее «необходимо предусмотреть возможность со стороны сената (Финляндии, — А.А.) или сейма уклонения от дачи заключений на сообщаемые им законопроекты». Если эти заключения не последуют в обусловленный срок, «то они считаются согласными с подлежащим законопроектом».

Следующим существенным пунктом был вопрос о том, в какой форме Финляндия будет принимать участие /142/ в общеимперском законодательстве. Особое совещание предложило два варианта: 1) Финляндия посылает, согласно количеству населения, четырех своих представителей в Думу и двух в Государственный совет в качестве их постоянных членов; 2) она посылает туда временные делегации только для обсуждения общеимперских законопроектов. В первом случае выборы депутатов будут производиться не по тамошнему всеобщему избирательному праву, а по имперскому:

«На Финляндию должны быть по возможности распространены цензовые условия, установленные надлежащими выборными законами империи».

Но важность дела, как признало само Совещание, заключалось не в выборе одной из двух схем, а в том, какими правами будут обладать представители Финляндии. Главный вопрос состоял в следующем:

«Должно ли участие финляндских представителей почитаться непременным условием для законности постановления Государственного совета и Государственной думы по делам, касающимся Финляндии, или же в случае отсутствия этих лиц означенные дела могут решаться Советом и Думой без их участия».

Ответ, конечно, давался в пользу второго случая: обязательное участие представителей Финляндии, «помимо умаления прав и достоинства Совета и Думы, поставило бы общее законодательство в недопустимую зависимость от представителей финляндской окраины».

Следующий пункт касался порядка обнародования общеимперских законов. В России каждый принятый закон входил в силу лишь после обнародования его правительствующим Сенатом, а в Финляндии — соответственно своим сенатом. Сохранение такого положения, сочло Совещание, грозит возможностью обструкции.

«Очевидно нельзя, — говорилось в журнале Совещания, — ставить применение в Финляндии общегосударственных актов... в зависимость от согласия финляндского сената на их обнародование. Сказанное приводит к убеждению в необходимости распространить в отношении обнародования общегосударственных законов власть правительствующего Сената на Финляндию».

В том же духе разрешался вопрос о соотношении общеимперского и финляндского законодательства:

«Изданные в порядке общего законодательства законы, действие коих распространяется на Финляндию, должны сами собою (ipso jure) отменять все несогласные с ними местные финляндские /143/ законы, в том числе и так называемые местные основные законы».

Совет министров под председательством Столыпина, «рассмотрев предложения Особого совещания на заседании 17 марта 1909 г., со своей стороны всецело к ним присоединился и представил без каких-либо изменении на высочайшее благовоззрение» в виде «Положения Совета министров об учреждении русско-финляндской комиссии для выработки проекта правил о порядке издания касающихся Финляндии законов общегосударственного значения». 28 марта это Положение было утверждено царем, а вслед за этим была «высочайше утверждена» и сама комиссия. От русской стороны в нее вошли Харитонов, Дейтрих, Мясоедов, Бородкин, Якунчиков и Корево; от Финляндии — архиепископ Густав Иогансон, бывший сенатор Август Нюберт, заслуженный профессор Роберт-Фредерик Германсон, профессора Александровского университета барон Эрнст-Густав Пальмен и Эмиль-Нестор Сегеля; заведующим делопроизводством комиссии был назначен «бобриковец» Липский[17]. Все финские представители были людьми весьма умеренными — они представляли три основные партии Финляндии из четырех (без социал-демократов) — старофинскую, младофинскую и так называемую шведоманскую.

Первое заседание комиссии открылось 6 июня 1909 г. в Мариинском дворце. После вступительного слова председателя с заявлением выступил архиепископ Иогансон. Он выразил надежду, что «признаваемые с точки зрения интересов империи нужные изменения в законах Финляндии будут проведены в установленном Основными законами Финляндии порядке». Финны избрали тактику величайшей умеренности.

«Мы глубоко признательны за те блага, которыми наш народ пользовался в царствование августейших монархов наших и благодаря которым всестороннее представление нашего народа стало возможным», — говорил Иогансон. «Августейший монарх наш, — продолжал он, — по высочайшему повелению коего созвана настоящая комиссия, сделал многое для осуществления великой идеи общего среди всех народов мира. Его императорское величество поэтому не может желать, чтобы неприязнь и несогласие царили между народами, живущими под скипетром его... Да благословит господь бог труды комиссии! »

Подобная тактика хороша тем, что ее сторонники сразу же получают по векселям.

«Задачи комиссии, — заявил /144/ в ответ Дейтрих, — в точности определяются высочайше утвержденной 28 марта сего года программой подлежащих ее обсуждению вопросов. Из этой программы явствует, что эти задачи исчерпываются установлением материального содержания проекта правил о порядке издания касающихся Финляндии законов общегосударственного значения... Из приведенной 2-й статьи Основных законов с непреложной очевидностью вытекает, что Финляндия не государство, а часть единой и нераздельной России, что финляндское самоуправление не государственного, а провинциального характера. Это самоуправление может и должно найти свои пределы только в русском общегосударственном законе. В Финляндии раздаются голоса о передаче этого дела на решение местного сейма. Но такая постановка немыслима и недопустима с русской точки зрения».

После обмена подобными речами было решено впредь «придерживаться преимущественно письменной формы». финским членам предоставлялся «достаточный срок» для присылки своих «соображений» по всем вопросам программы, и прежде всего по определению «предметов общегосударственного законодательства». Этим сроком был назначен сентябрь[18].

На втором заседании комиссии 30 октября обсуждалось «мнение и предположение финляндских членов... русско-финляндской комиссии», изложенное в специальной записке. В первой ее части финская сторона перечисляла вопросы, которые она относила к сфере общеимперского законодательства. Это были законы, которые «с самого начала соединения Финляндии с Россией рассматривались как законы империи»: о престолонаследии, совершеннолетии наследника престола, назначении правительства в случаях несовершеннолетия, вопросы войны и мира, союзов и договоров с иностранными государствами, учреждения консульств, управления православной церковью на территории Финляндии, расположения там русских войск и т. п. Весь этот перечень предлагалось включить в первый отдел будущего законопроекта.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: