Загадка «мусульманского унижения»

 

Томас Фридмен, который неутомимо анализирует все проблемы нашего мира в газете New York Times, утверждает, что корень мусульманского терроризма — это «унижение» мусульман. Это повторяют многие другие люди, а сами мусульмане постоянно обвиняют западный империализм в том, что он оскорбляет их достоинство, их гордость и честь. Насколько это справедливо? Кто может сильнее унизить достоинство мусульманина, нежели сам закон ислама? Чтобы в этом убедиться на примере из свежей истории, достаточно вспомнить о жизни в Афганистане под управлением Талибана. Кому же приходилось в панике спасаться бегством, завернувшись в покрывала, и кого избивали за то, что человек выставил свою лодыжку? Достойных (и неграмотных) женщин, принадлежавших к дому ислама.

Закария и многие другие авторы отмечали, что хотя арабские диктаторы суровы, их подданные обычно строже своих повелителей. Так, например, король Саудовской Аравии Абдулла, которого трудно назвать либералом, — недавно предложил разрешить женщинам управлять автомобилями в стране. Как выяснилось, его угнетенные подданные не пожелали согласиться с такого рода духовным гнетом, так что королю пришлось взять назад свое предложение. Если на данный момент истории дать мусульманам право голоса, они сами проголосуют за решительный отказ от своей политической свободы. И нам не надо забывать о том, что они ограничили бы и нашу свободу, если бы только имели власть это сделать.

Наши тайные союзы с мусульманскими тиранами — в Ираке, Сирии, Алжире, Иране, Египте и других странах, — несомненно, заслуживают порицания. Мы ничего не сделали, чтобы приостановить акты унижения и иногда убийства десятков тысяч мусульман, страдающих от собственных тиранов — которым мы сами нередко помогали обрести власть. То, что мы не поддержали восстание шиитов в Южном Ираке, к которому сами их призывали, — несомненно, одна из самых безнравственных ошибок нашей внешней политики, и эта ошибка имела огромные последствия. Но, не забывая о нашей вине, следует помнить и еще об одной вещи: мы понимали, что мгновенное введение демократии в этих странах лишь стало бы началом наступления теократии. Принципы ислама нисколько не предохраняют общество от соскальзывания к шариату (исламскому закону), но, напротив, всячески поощряют такое движение. Нам необходимо признать ужасную истину: сегодня между нами и бушующим морем мусульманского неразумия стоит лишь одна преграда, которую мы сами помогали строить, — тирания и нарушение гражданских прав. Эту ситуацию необходимо изменить, но мы не можем просто свергнуть мусульманских диктаторов и открыть избирательные участки. Это было бы все равно что дать доступ к демократическим выборам христианам XIV столетия.

Справедливо и то, что бедность и недостаток образования также играют во всем этом свою роль, но это не такая простая проблема, как может показаться. Сегодня арабский мир переживает глубокий экономический и интеллектуальный застой, и никто не мог бы этого предсказать, думая о его истории, когда он развивал и хранил познания человечества. В 2002 году ВВП всех арабских стран в сумме был меньше, чем ВВП Испании. Хуже того, в Испании за один год переводят на испанский столько книг, сколько весь арабский мир перевел на арабский с IX века[148]. Такая изолированность и отсталость просто поразительны, но нам не следует думать, что корень проблемы — это бедность и недостаток образования. Нас может ужасать тот факт, что поколения бедных и неграмотных детей попадают в машину медресе (религиозных школ, финансируемых Саудовской Аравией)[149]. Однако мусульманские террористы в целом происходят не из семей необразованных бедняков, многие из них принадлежат к среднему классу, получили достаточно хорошее образование и не страдают под гнетом тяжелых личных проблем. Как отмечает Закария, Джон Уокер Линд (молодой житель Калифорнии, вступивший в Талибан) выглядит «явно менее образованным» на фоне девятнадцати смертников, совершивших теракты 11 сентября. Ахмед Омар Шейх, организовавший похищение и убийство журналиста Wall Street Journal Дэниела Пэрла, обучался в Лондонской школе экономики. Боевики Хэзболлы, умирающие во время сражений, в среднем принадлежат к более богатым семьям, чем их прочие сверстники, и чаще заканчивают среднюю школу[150]. Все предводители Хамаса окончили колледж, а некоторые из них имеют степень магистра[151]. Как показывают эти факты, даже если бы уровень стандарта жизни каждого мусульманина соответствовал показателям для представителя среднего класса в Америке, это не решило бы проблемы конфликта между исламом и Западом. Я подозреваю, что экономическое процветание мусульманского мира только бы усугубило проблему, потому что мусульманин начинает сомневаться в истинности своих представлений лишь потому, что может наблюдать вопиющую отсталость исламских стран[152]. Если бы мусульманская ортодоксия оказалась бы экономически и технологически столь же плодотворной, как и западный либерализм, возможно, сегодня нам пришлось бы жить в эпоху исламизации всей планеты.

Как показывает пример Осамы бен Ладена, кровавый религиозный фанатизм вполне сочетается с обеспеченностью и образованностью. Само техническое искусство многих мусульманских террористов показывает, что такая вера сочетается с научными познаниями. Вот почему новые знания или перемена культуры не заменят снятия священного ореола с самой веры. Пока человек может думать, что он знает волю Божью относительно всех обитателей земли, мы будем продолжать убивать друг друга за наши мифы. Нам следует признать тот факт, что мы не слышали от мусульман убедительного осуждения терактов 11 сентября, кроме широко распространенной «утки» о том, что на самом деле террористы были евреями[153]. Мусульмане часто опираются на мифы, теории заговоров[154] и нравственные императивы, достойные VII века. У нас нет оснований верить в то, что экономические и политические усовершенствования в мусульманском мире сами по себе радикально переменят их мышление.

Пол Берман написал прекрасный «букварь» по тоталитаризму — левому и правому, восточному и западному, — и показал, что тоталитаризм всегда чреват геноцидом и даже массовым самоубийством. Он отмечает, что XX век стал великим инкубатором «патологических движений масс» — политических движений, «опьяненных идеей кровавой бойни»[155]. Берман также указывает на то, что либеральные мыслители часто не способны увидеть, насколько ужасны подобные явления. Существует некая великая традиция «либерализма как отрицания», писал он. Особым даром такого самообмана отличались французские социалисты 1930-х, которые, несмотря на то что на востоке собирались темные тучи неразумия, не могли поверить в то, что нацизм заслуживает серьезного отношения. Когда военная угроза Германии стала вполне реальной, они продолжали обвинять свое правительство и оборонную промышленность в милитаризме. По мнению Бермана, подобная склонность выдавать желаемое за действительное и сомневаться в себе стала особенно ярко проявляться на Западе после событий 11 сентября. Многие западные либералы, которые полагают, что людьми во всем мире движут те же самые желания и страхи, что и ими самими, начали говорить, что за мусульманский терроризм несут ответственность правительства западных стран. Многие говорят, что мы сами стали причиной зла, обрушившегося на наши головы. В частности, Берман отмечает, что многие люди сегодня думают, что в палестинском терроризме виноват Израиль. Эта точка зрения не просто отражает антисемитизм (хотя и это, конечно, здесь присутствует), но это продукт парадоксальной моральной логики. Люди есть люди (думают сторонники такой теории), и они не делают таких ужасных вещей, пока для того нет весомых оснований. Следовательно, палестинские террористы-смертники ведут себя таким образом в ответ на эксцессы израильской оккупации. В силу такой логики, говорит Берман, в европейской прессе Израиль нередко сравнивают с нацистской Германией[156]. Нужно ли говорить о том, что такое сравнение нелепо? По словам Дершовица, истина заключается в том, что «ни один другой народ в истории, сталкивавшийся со столь же тяжелыми испытаниями, не придерживался столь же высоких стандартов в сфере прав человека, не заботился в той же мере о безопасности невинных граждан, не пытался изо всех сил оставаться в рамках закона или не стремился жертвовать столь же многим ради примирения»[157]. Израиль показал, что способен ограничивать применение силы в такой степени, какая и не снилась нацистам и, что для нас еще важнее, на подобное не способна ни одна из нынешних мусульманских стран. Спросите себя: если бы евреи были бессильным меньшинством в Палестине, могли бы палестинцы подобным образом воздерживаться от убийства евреев? Или появились бы в этом случае еврейские террористы-смертники? Такое развитие событий не более правдоподобно, чем рассказ о полете Мохаммеда на небеса на крылатом коне[158].

Кроме того, Берман полемизирует с тезисом о «столкновении цивилизаций» Хантингтона, говоря, что концепция «цивилизации» не позволяет рассмотреть все различные грани конфликта. Это скорее не столкновение цивилизаций, пишет Берман, но «столкновение идеологий», где «либерализм противостоит апокалиптическим и фантасмагорическим движениям, которые ведут борьбу с либеральной цивилизацией уже со времен Первой мировой войны»[159]. Это ценное замечание, но оно не говорит о самой существенной стороне явления. Проблема же заключается в том, что некоторые наши представления не могут сосуществовать рядом с иными представлениями. У нас остается две возможности: война или диалог, и нет гарантии, что мы всегда будем иметь возможность свободно выбирать одну из них.

Берман дает прекрасное краткое описание нынешней ситуации:

 

Что привело к нынешнему расцвету терроризма? Наши колоссальные ошибки в мусульманском мире из-за недостатка политической смелости и воображения. Мы как будто нарочно сдерживали свое любопытство и не интересовались подобными неудачами в других частях мира — этот недостаток любопытства породил в нас веру в то, что тоталитаризм побежден, тогда как он достигал нового апогея. Мы активно выдавали желаемое за действительное — и простодушно верили в разумный мир, в котором отдельные вспышки тоталитаризма объясняются в первую очередь неспособностью понять природу реальности... Мы сидели в изоляции и не интересовались тем, что происходило в умах жителей других частей мира. Мы были слепы к обидам европейских стран и безумно гордились Америкой. Мы сделали все возможное для развития терроризма, мы создали для этого все нужные условия с великой щедростью[160]!

 

Но здесь не упомянуто еще кое-что. Для развития терроризма нужна была религиозная доктрина, широко распространенная по странам развивающегося мира, которая освящает тоталитаризм, невежество и действия смертников, несущих смерть невинным. Берман видит в исламизме просто новейшее проявление тоталитарного нигилизма, но это не совсем так. Существует разница между нигилизмом и надеждой на сверхъестественные награды. Исламисты могут разнести весь мир на кусочки, но при этом их нельзя будет назвать нигилистами, потому что все в их представлениях о мире окрашено верой в рай. В свете веры исламистов их желание душить современность везде, где это возможно, совершенно рационально. И даже когда мусульманские женщины одобряют самоубийства своих детей, если это смерть за Бога, — это тоже вполне рациональное поведение. Благочестивые мусульмане твердо знают, что их дети отправились в лучший мир. Бог и бесконечно могущественен, и бесконечно справедлив. Разве это не повод радоваться, глядя на судороги греховного мира? Существуют и другие идеологии, которые уничтожают последние остатки разума в общественном дискурсе, но ислам, без сомнения, делает это куда эффективнее всех других, нам известных.

***

Сторонники секуляризма обычно говорят, что характер общества зависит в первую очередь не от религии (включая ислам), но от политики. Согласно их точке зрения, люди преследуют свои политические интересы, а затем находят оправдание для своего поведения в религии. Несомненно, можно привести немало примеров, когда политики говорят о религии, прикрывая ею свои чисто прагматические или даже корыстные цели (яркая иллюстрация тому — годы правления Зия-уль-Хака в Пакистане). Но из этого не следует делать ложных выводов.

Никакой рычаг не действует без точки опоры. В конце концов, кто-то должен верить в Бога, чтобы политики могли использовать Бога для своих целей. И у меня практически нет сомнений в том, что когда огромное количество людей становятся живыми бомбами или когда многие посылают своих детей «очищать» минные поля (что нередко происходило во время войны между Ираном и Ираком)[161], это уже невозможно объяснить чисто политическими мотивами. Это не значит, что потенциальные смертники вовсе не думали о политическом значении своей смерти, но если бы не их невероятные представления о мире — в частности, о загробной жизни, — они бы никогда не пошли на это. Ничто не может нам объяснить феномен мусульманского экстремизма и широкую поддержку терроризма в мусульманском мире лучше, чем вероучение ислама.

Возможен ли подлинный мир на земле на фоне того, во что верят многие мусульмане? Не объясняется ли тот факт, что ислам не ведет открытую войну с Западом, только относительной слабостью мусульманских государств? Увы, я сомневаюсь в том, что на эти вопросы можно дать утешительные ответы. Похоже, потенциал для либерализма в вероучении ислама настолько слаб, что его можно просто не принимать во внимание. Хотя мы могли видеть, что и Библия содержит множество оснований для нетерпимости (и это касается как христиан, так и иудеев) — что демонстрирует масса примеров начиная от трудов Августина и заканчивая действиями израильских поселенцев, в Доброй Книге содержатся и контраргументы, которые постоянно находят иудейские и христианские толкователи. Христианин, желающий дружить с разумом и современностью, может оставить при себе Иисуса, произносящего Нагорную проповедь в Евангелии от Матфея, и просто забыть о книге Откровение с ее вздорными речами о разрушении мира. Однако ислам не позволяет сделать чего-либо подобного мусульманину, который хотел бы мирно жить в плюралистическом мире. Разумеется, какие-то проблески надежды можно встретить в самых мрачных местах: как отмечает Берман, ислам все громче восхваляет свою ортодоксию ради того, чтобы заглушить страх перед западным либерализмом, который уже вторгается в мышление мусульманина и «крадет его преданность» — а это значит, что и мусульман, как других людей, пленяют песни сирен либерализма[162]. Надо на это надеяться. Однако характер их веры делает их менее податливыми к этим песням, чем других людей.

По причинам, которые мы уже начали обсуждать, нам трудно прийти к подобным выводам. Говоря об исламе, либералы привычно обвиняют Запад, который якобы навлек на себя праведный гнев мусульманского мира тем, что столетиями стремился покорить этот мир и вмешивался в его дела. Консерваторы же при этом вспоминают об особенностях Ближнего Востока, арабов или истории ислама. И те и другие ищут корень проблемы где угодно еще, но только не в самой вере мусульман — хотя именно эта вера отличает мусульманина от всех неверных. Без этой веры мусульмане не смогли бы даже сформулировать свои обиды на Запад и уж точно не стали бы за них мстить.

 

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: